Нагота

Хосок скользит по мокрому краю чугунной ванны ладонью и зарывается пальцами свободной руки во влажные волосы, чтобы зачесать их назад. Все помещение вокруг него наполнено густой испариной от горячей воды и ароматами успокоительных трав. В провинции давно стемнело — еще когда Хосок спустился вниз, чтобы проводить Юнги и Чимина в дорогу, — и теперь на стенах, облицованных плиткой, дрожали лишь размытые тени от танцующих огней свечей. Уличный мрак оседал на поверхности воды чернотой, грязью, от которой Хосок так сильно желал избавиться, и рассекался на рябящей глади лучом круглой Луны, одиноко висящей в беззвездном небосклоне. Хосок все больше порывался поскорее вылезти из этого узкого корыта, чтобы после зарыться носом в наволочку и просто уснуть. Тяжесть недавних разговоров и событий до сих пор разрывала ему душу. Донхена он так и не видел, хоть и успел отужинать вместе с новым гостем — Ким Тэхеном, — а также быстро подняться в библиотеку за парой книг и прогуляться в засыпающем саду для, возможно, более крепкого сна. Зайти в омежьи покои Хосок так и не решился. Ни к чему это все. Донхену сейчас как никогда нужно было одиночество: в нем смириться проще. Хосок старался концентрироваться на общем, а не на частном — продумывал дела на последнюю неделю своего проживания в этом поместье, гадал, сможет ли успеть до захода солнца подняться на ближайшую гору и собрать, если удастся, материал твердых пород для своих товарищей из ассоциации; получится ли у него оформить все очерки о географии окраины Прованса до отъезда; сумеет ли он забыть обо всем том, что увидел и услышал здесь… Едва ли. Был бы Хосок писателем литературы скорее художественной, нежели натуралистской, давно бы роман кропать начал. Какая ж, однако, история! Грех на бумагу в качестве вымысла не перенести. Тут тебе и драма, и любовь, и дружба, и быт народный — омеги, с которыми Хосок имел знакомство в богатых домах Франции, за такую бульварщину, да еще и из-под пера, любые богатства б отдали. Читали бы их по ночам в тайне от мужей, да все грезили бы, наверняка, чтоб на месте Чимина оказаться. Оказаться на месте кого-либо из этой истории Хосок не пожелал бы даже врагу. Он прикрывает глаза, как только понимает, что вновь возвращается к мыслям о рыдающем Донхене, и, делая глубокий вдох, с головой погружается под воду. Ему не хотелось утонуть, не хотелось свести счеты — скорее, просто забыться. Зловонные травы расслабляли, но не настолько, чтобы перестать чувствовать боль. Хосок испуганно осознавал, что с каждым днем, с каждой новой крупинкой отвращения к самому себе начинает жалеть: и о решении приехать, и о собственной безвольности перед соблазном подглядеть, подсмотреть и узнать тем самым больше, чем было позволено свыше. Дороги назад, однако, уже не было. Оставалось лишь смириться и продолжить идти до конца. Либо выяснить все и успокоить душу, либо поставить безмолвный запрет и (вот же парадокс!) жалеть потом полжизни. Он выходит из ванной за полночь. В шатó непривычно тихо. Нигде нет прислуги, но свет в коридорах еще горит, чему Хосок, признаться, безмерно благодарен: теперь он точно не заплутает. Он идет в свои покои не спеша, задумчиво рассматривая картины, висящие на стенах, и замедляет шаг, когда слышит за спиной приглушенный заливистый смех. Чонгуков голос Хосок узнает мгновенно; собственно, так же мгновенно, как и понимает, что голос тот раздается за дверью комнаты омеги. Бороться с совестью ему, как ни странно, даже не приходится — он разворачивается и на цыпочках крадется к тонкой щелке, тайно пристраиваясь у резного косяка. В комнате Чонгук не один, да и слава Богу: кто б узнал, что он сидит и хохочет в одиночестве — за душевнобольного принял да и прав был бы. Он уже снял с себя школьную форму, переодевшись в спальную рубашку и шорты, и лежал теперь на ногах Тэхена спиной, отвлеченно перебирая в пальцах шелковый платок с шеи альфы. Сам Тэхен сидел на постели в расстегнутой рубахе и легко скользил большими ладонями по тонким бедрам и коленям омеги, за пределы дозволенного, однако, предусмотрительно не заходя. — Хён, расскажи еще что-нибудь, — тихо просит Чонгук. — Что именно? — Господь, ты был вдали от меня целых полгода, и неужто тебе нечего рассказать мне сейчас? Тэхен низко смеется. — Ну хорошо, хорошо. Что бы тебе еще рассказать? — он мимолетно задумывается, ласково бегая взглядом по лицу омеги на своих бедрах. — Хочешь, покаюсь тебе в своей неряшливости и посплетничаю об одной испанской галерее одежды? — Хочу. — По приезде в Мадрид я как последний растяпа растерял половину своего багажа, так что мне и в свет не в чем было выйти. Пришлось просить знакомых подбросить меня в ближайшую брендовую галерею, чтобы я смог, знаешь, немного забить свой гардероб. — У тебя и так куча костюмов, — беззлобно бубнит Чонгук, продолжая мять нежную ткань в воздухе. — Когда ты приезжаешь сюда, то сменяешь их по нескольку раз на дню. — И что в этом плохого? — Совсем ничего. Мне нравится видеть тебя в костюмах. — Тогда не перебивай меня, солнце, — Тэхен легко бьет Чонгука по кончику носа пальцем. — Так вот. Один сеньор благородно довез меня до центральной галереи, но только там я узнал, что костюмы они шьют в основном на заказ, а значит и купить сразу мне ничего не удастся. Проблемой для меня это, конечно же, не было — я поехал в другой дом одежды и скупил половину новой коллекции, — однако в галерею ту все равно наведался на следующий же день. Уж больно пиджаки на манекенах в плечах хорошо сидели. Я встретился с директором галереи — прекрасным сеньором с отличным вкусом и отменными манерами, — с ним же спустился вниз в ателье, обмерился да и пригласил его в бар неподалеку, чтобы отметить удачное знакомство, так сказать, — Чонгук фыркает. — Там уж после нескольких бокалов мы разговорились: я рассказал ему о Франции и своих нескончаемых командировках, он — о том, что омегу своего совсем не любит, хоть тот ему ребенка и подарил, и что о другом всю жизнь чает. О том, который мне с робким румянцем мерки снимал. — Прямо как у нас. — О чем ты? — Здесь в шатó то же самое. Ты же знаешь. Господин Мин, его муж, Чимин-ши… — Да, — Тэхен мимолетно хмурится. — Верно. — У Чимина-ши опять течка, — Чонгук опускает платок на лицо, принюхиваясь. — Господин Мин излишне безропотен по отношению к нему. — Знаешь, Чонгук-а, если бы и ты так же страдал при мне от подобной хвори, я бы тоже отвез тебя как можно дальше ото всех. — Правда? — Конечно. Они ненадолго замолкают. Хосок сквозь ночной полумрак видит на лице Тэхена неизведанные метания, словно бы он собирается вот-вот что-то сказать, да сил набраться не может. Чонгук дышит сквозь алый шелк, впитывает аромат своего альфы и прикрывает глаза, когда Тэхен все же спрашивает его: — Твой папа так и не отвел тебя к врачу? Чонгук напрягается, но век не размыкает, хмыкая: — Нет. — Почему, малыш? — Тэхен взволнованно склоняется к его лицу. — Тебе семнадцать, у тебя прекрасное тело, нежный запах, феромоны, реагирующие на меня, но ты совсем не течешь. Помнишь, я просил тебя проследить за изменениями по календарю, который оставил мне знакомый гинеколог? Ты что-нибудь заметил? Легкое возбуждение, выделения, повышение температуры, излишний аппетит? — Нет, — Чонгук открывает глаза и, расстроенно смотря куда-то в сторону, кивает. — Ничего из этого. Ни разу за все шесть месяцев, пока тебя не было. Я старался, как ты и говорил, хён, почаще гулять на свежем воздухе, заниматься активными видами спорта, даже выпросил у Донхена-ши рецепт отвара для повышения уровня гормональной активности — Бог знает, правда, что это такое, — но все тщетно. Ни выделений смазки, ни желания. Чувствую себя неполноценным. — Нет, Чонгук-и, — Тэхен осторожно поднимает омегу, сажая его на колени боком к себе. — Ты — самый красивый, привлекательный, умный и хороший омега, слышишь? Такое иногда случается — течки могут наступить впервые и в девятнадцать-двадцать лет, — просто это… не совсем обычно. — Значит, я необыкновенный? — с горькой улыбкой спрашивает Чонгук. — Конечно, ты необыкновенный, солнце, — Тэхен усмехается и нежно зачесывает передние пряди парня ему на затылок, открывая его широкий лоб. — Но давай я все же отвезу тебя на каникулах к своему знакомому доктору, и мы посмотрим, что с тобой, хорошо? Я волнуюсь. — Хочешь поскорее соблазнить меня? — Не говори такого, — оскорбляется Тэхен. — Во-первых, ты прекрасно знаешь, что из нас двоих именно я стал инициатором того, чтобы мы подождали до твоего совершеннолетия; а, во-вторых, без течек ты не сможешь родить мне двух омежек и альфу, когда мы поженимся. — Т-тэхен, ты чего? — Чонгук ошарашенно елозит на крепких бедрах альфы. Его пижамные шорты задираются, что не уходит от взгляда ни Тэхена, ни Хосока. Хосок, однако, внимая приличию, на голые ноги подростка не засматривается. — Трое детей? Я столько не переживу. — Переживешь, — Тэхен пересаживает омегу лицом к себе и уверенно умещает большие ладони на его тонкой талии. Чонгук, кажется, опускает взгляд — Хосок не может точно сказать, потому что теперь парень сидит к нему спиной — и несмело упирается кончиками пальцев в грудь Тэхена, слегка раздвигая края его расстегнутой рубахи. — Знаешь, — сокровенно тихо говорит он себе под нос, — я немного завидую Чимину-ши. — Отчего же? — Ему, кажется, довольно больно во время этих течек, он сильно корчится, постоянно хнычет, когда господин ведет его на выход к машине, даже плачет иногда, но я бы тоже хотел, чтобы обо мне хоть кто-то позаботился во время таких периодов. Мне стыдно признаться, хён, но я подглядел кое-что недавно. — Что именно? — Тэхен заинтересованно щурится. — Господин и Чимин-ши… они… были вместе в господской ванной здесь, на втором этаже. Они выглядели очень красиво, хён. Я думал, что соитие — это порок и грязь, но я правда не видел ничего более живописного. — Ты смог возбудиться? — Я почувствовал жар во всем теле, у меня скрутило живот, но смущение взяло верх — я сбежал к себе в покои и постарался забыть все это. — Все в порядке, Чонгук-а, — Тэхен понимающе прижимает омегу к обнаженной груди, обнимая, и коротко улыбается. — Совокупление — это нормально. Чувствовать возбуждение, видя как альфа ублажает омегу, — тоже. Придет время, и ты перестанешь стесняться подобного. Вообще, странно, что все вы, здесь живущие, еще не свыклись с этим. Донхен рассказывал мне, что последние пару лет Юнги берет Чимина еженощно, даже дверь в комнату порой прикрыть не удосужившись. — Иногда они не ждут ночи, — с толикой презрения бормочет Чонгук в плечо альфы. — Я слышал стоны в запертой столовой перед полдником на прошлой неделе. Пришлось есть с папой на кухне несколько дней: садясь за общий стол, я постоянно представлял там обнаженные тела. — Бедный малыш, — Тэхен гладит парня по кудрявой макушке. — Я поговорю с Юнги, когда они с Чимином прибудут обратно в шатó. Вот же бесстыдники. — Мне жалко Донхена-ши. Пару дней назад у него вновь случился приступ, а сегодня он зашелся в истерике, из-за того, что застал господина с Чимином-ши прямо в коридоре. Господин признавался в любви. — Вы неплохо общались с ним, так? — С Донхеном-ши? Тэхен согласно мычит. — Да, он прекрасный омега. С ним так интересно обсуждать некоторые книги, которые я прохожу в школе. Еще мы часто гуляли с ним по двору после полдника, рвали ягоды в поле и играли с гончими в псарне. — Без меня ты тут совсем не скучал, получается? — Скучал, — Чонгук отчаянно жмется к альфе еще ближе. — Очень скучал. Когда Донхен-ши покидал меня, я места себе найти не мог. — Мое золото, — Тэхен широко улыбается, почти пряча омегу в хватке длинных рук. — Я больше не буду так надолго уезжать. Мой знакомый предложил арендовать поместье в миле отсюда, так что теперь я стану частым гостем здесь, пока ты наконец не выпустишься. — Что будет потом? — Потом? — Тэхен задумывается и осторожно валится назад на воздушное одеяло, укладывая Чонгука себе на грудь. — Потом ты поступишь в университет — куда только захочешь, — я куплю нам с тобой небольшой домик вблизи города, мы поженимся, ты родишь мне деток, а там уж совместная старость не за горами. — А если меня папа не отпустит? Ты же знаешь — он относится к тебе излишне предвзято. — Отпустит. Я даже с твоим отцом за его спиной сплотиться успел. Дело осталось за малым. — Я надеюсь, — Чонгук ровно садится на бедрах альфы. — Отвезешь меня в город на выходных? Я хочу погулять с тобой. — Куда ты хочешь съездить? — Тэхен уверенно укладывает ладони на гладкие бедра омеги. — В Париж. — В Париж? — Хочу романтики, — Чонгук крадется кончиками пальцев по мягкому животу Тэхена. — Хочу на свидание. — Свидание? — Тэхен удивленно смеется. — Откуда ты такого понабрался? — Донхен-ши читал мне один роман однажды и рассказывал сам, что альфы должны водить своих омег на ужины при свечах. — Боже правый, меня не было всего полгода. Чему еще тебя научил Донхен? — Я узнал достаточно, — Чонгук склоняется чуть ниже, — но ты сам предложил ждать, так что придется немного потерпеть. — Так, — Тэхен, видя неожиданно умелые проявления кокетства, подбирается на месте, — я проведу с Донхеном воспитательную беседу, чтобы он больше не совращал моего невинного омегу раньше времени. — Я давно не невинен, — Чонгук нехотя отстраняется. — Благодаря бесчисленным лобызаниям господина и Чимина-ши за углами, я уже знаю, как правильно целоваться с языком. — Да ты что? — Да. — Ну и? — Тэхен вновь поднимается с постели и придерживает омегу за талию. — Не хочешь продемонстрировать? — Хочу. Они коротко улыбаются. Чонгук уверенно двигается ближе к альфе, едва ли не присаживаясь к нему на пах, и склоняет голову вбок, чтобы в следующую секунду мягко примкнуть к чужим губам собственными. Тэхен отвечает ему медленно, не спеша, позволяя самостоятельно понять, как правильно действовать, и набирает голодный влажный темп, лишь когда Чонгук с нетерпением елозит на его бедрах. Он с шумным выдохом валится спиной на кровать, утягивая парня за собой, и опасно поддевает кончиками пальцев кромку тонких шорт. Хосок пятится назад, делая пару шагов от двери, и с пылающими щеками спешит к себе в покои. Дай Бог, чтобы Тэхен остановился. Дай Бог. Судя по тому, как резво Чонгук бежит по лестнице на завтрак следующим утром, Тэхен все же останавливается. Хосок следит за тем, как эти двое спускаются со второго этажа, с дивана, устроившись там еще в предрассветную рань за чтением свежей газеты, и с непроницаемым взглядом кивает на приветственный поклон Тэхена. Чуть позже — через пять минут буквально — из столовой слышится задорное «завтрак подан» (звонкий голос Сокджина Хосок различает безошибочно), и он присоединяется к очередным горе-любовникам за столом. Хосоку думается, что Донхен вновь предпочтет выпить чашку кофе в своей постели, однако омега неожиданно для всех также спускается на первый этаж и с тонкой, удивительно умиротворенной улыбкой присаживается во главе стола. — Всем доброе утро, — он сонно осматривает молодых людей, останавливаясь на Тэхене. — Не знал, что ты уже прибыл к нам, Тэхен-а. — Остановился еще вчера вечером. — Почему не зашел? — без явной обиды интересуется Донхен. Тэхен уже было собирается ответить что-то, но омега прерывает его: — Ах, да, — он, улыбаясь, посматривает на Чонгука, — понимаю. — С вами все в порядке? — осторожно отзывается Хосок. — Я хотел навестить вас перед сном, но в покоях было до смертельного тихо. Я подумал, что вы уже заснули, и не стал беспокоить. — Все в порядке, господин Чон. Спасибо за ваше внимание и заботу. Все они смолкают, когда дверь кухни со скрипом распахивается и из нее выглядывает Сокджин, несущий в руках две больших тарелки с выпечкой. — Доброе утро, господа, — он осторожно размещает завтрак на столе. — Надеюсь, Чонгук-а вам тут не мешает? Он что-то совсем зачастил трапезничать в столовой. — Нет, Сокджин-ши, — Донхен отрицательно кивает. — Чонгук-и не может нам помешать. Как такой прекрасный парень вообще может кому-то помешать? Чонгук заметно краснеет. Сокджин продолжает доброжелательно улыбаться, но от Хосока не ускользает то, как подозрительно он следит за Тэхеном, умиляющимся с его смущенного сына. — Ну раз вы так говорите, — уклончиво растягивает Сокджин. — Приятного аппетита. Он в последний раз оглядывает Чонгука, уже приступающего к горячим булочкам с шоколадом, и, вздыхая, скрывается на кухне. — Ну, Тэхен-а, — Донхен с голодом накладывает себе в блюдце пару ложек ягодного джема, — какие новости? Как твои родители? Заезжал к ним? — Да ничего особенного со мной и не случалось, — Тэхен пожимает плечами. Хосок и Чонгук, молча жуя, слушают чужой разговор. — Родители в порядке: переехали из Токио на север в префектуру Аомори. Отец на расстоянии управляет сетью ресторанов в Ёцуя, а папа открыл пекарню на соседней улице и для разнообразия занялся выращиванием яблок. Был я у них недолго — с неделю, быть может, — погулял по горам да дальше отправился. В основном проводил время с вами по соседству: в Европе. Испания, Германия, Швеция. Хотел побывать в Норвегии, да как-то случая не выпало. — А мы всё тут, — Донхен отпивает чаю. — Юнги из соседнего поместья новый сорт персиков подарили. Вот к весне уж грунт буду подготавливать под посадку. Вино у нас только-только свежее скисло. Я тебе бутылочку в дорогу дам. Даже две: одну родителям отвезешь. — Не знаю, Донхен, поеду ли я к ним вскоре. Дел невпроворот, сам знаешь. — Ну как время появится, ты все же навести их. Молодые люди ненадолго смолкают, и столовую вмиг наполняет звон приборов и приглушенное чавканье. Хосок довольно скоро справляется с собственной порцией завтрака и, подливая себе в чашку еще немного заварки, интересуется: — Так, вы, значит, родом из Японии, Тэхен-ши? — Верно. Прожил там все детство и отрочество, а как работать стал, так и с миру по нитке путешествовать пришлось. — Кем работаете? — Я реставратор-оценщик. Принимаю экспонаты, обрабатываю их и привожу на элитные аукционы, которыми занимается Юнги. — О как! — Хосок подбирается на месте. — Странно, что мы с вами не виделись ни разу. — С чего бы нам встречать друг друга? Неужто вы с того же поприща? — Конечно. Я — археолог и сам иногда развожу найденное по аукционам и музеям. — Тогда и вправду странно, — Тэхен задумывается. — У вас так много общего, — встревает Донхен с довольной улыбкой. — Думаю, вам стоит поговорить как-нибудь наедине, пока Тэхен-а гостит здесь. Да и вы, господин Чон, уже совсем скоро отчаливаете. — Как скоро? — оживает Чонгук. — В конце недели, быть может, — Хосок мысленно прикидывает. — Билет на поезд я еще не брал — возьму, пожалуй, прямо на станции в день отъезда, — но расписание уже посмотрел. — Я так и не зашел к вам за комиксами, аджосси. — Приходи в любой день после обеда. Если я не уйду в горы по утру, то точно буду в покоях, занятый работой. — Ты мог бы попросить меня привезти тебе комиксов, — с едва холодным упреком замечает Тэхен. — Ты же знаешь — я исполню любой твой каприз. — Но у господина Чона они западные, хён, — Чонгук заметно краснеет; словно бы его поймали за чем-то постыдным или обвинили в том, чего он точно не совершал. — В японских комиксах непонятные иероглифы и много цензуры. — Я бы мог привезти тебе мангу без цензуры. — Хён, пожалуйста… — Я ничего не запрещаю тебе, Чонгук-а. Бери у господина Чона все, что только душа пожелает. Хосок косо следит за тем, как недовольно Тэхен откусывает очередную булочку, как мрачно кивает в ответ альфе Чонгук, и понимает, что, кажется, зря завел подобный разговор с омегой в присутствии Тэхена. Тэхен отчего-то не вызывает в нем привычного интереса к собственной персоне. Он не противен Хосоку, вполне наоборот — молодой человек приятен на внешность, ухожен и в меру приветлив, только вот характер у него излишне изворотливый и зыбкий. Словно говорит он от сердца всего, а между слов грязь прячет, скрытую неприязнь и посыл, который только он сам и способен в полной мере осознать. У Хосока такие люди никогда доверием не удостаивались; он их обыкновенно обходил стороной. От греха подальше. А тут вот столкнулся. Лбом в лоб. Донхен, разрывая неловкую напряженную паузу, вновь настаивает на разговоре между альфами, и Хосок, переступая через пламенно дикое «не хочу», соглашается. Тэхен, судя по короткому кивку и поджатым губам, — тоже. Они встречаются поодаль от гостиной возле высокой арки, ведущей в западную часть огромного сада, после обеда. Хосок одевается теплее — кутается в легкий свитер и вязаную кофту, — Тэхен же, напротив, остается в утренней хлопковой рубашке и кюлотах и ждет его, облокотившись плечом на выступ алькова, прикрытого габардином. Просторный коридор с высокими окнами в пол наполняет уличный свет и запах недавнего ледяного дождя, доносящийся с улицы, и Хосок глубоко дышит этим спертым ароматом, пока торопливо пересекает зал и выходит к альфе. — Тэхен-ши, — запыхавшись, обращается он. — Извините за недолгое опоздание. Завозился с записями. — Ничего, — Тэхен качает головой и отшатывается от стены. — Выйдем в сад или останемся внутри шатó? — Останемся здесь и пройдемся по коридорам. После ливня похолодало. — Будь по-вашему. Они принимаются не спеша шагать по мелкой квадратной плитке и едва ли не одновременно смотрят в окна сбоку: там, за витражами вдали, все еще сверкает молния и глухо гремит гром. Хосоку редко нравилась подобная погода. Расцвету поздней осени он предпочитал жаркое и сухое лето. Летом ему легко работалось и на выездах, и дома за столом, в то время как промозглой зимой и жухлой осенью он думал лишь о том, как бы понадежнее припрятать в шерстяные носки ледяные ступни да вновь бежать топить камин с уже умирающим огнем. Он хотел бы сейчас поговорить с Тэхеном о Чонгуке, но он не уверен, что может ступать на эту зону. Тэхен рядом с ним отрешенный, задумчивый, холодный, неприступный, а потому не вселяет уверенности в том, что вообще будет внимать чужим словам, если с ним вдруг заведут разговор. Хосок, однако, рискует и пробует: — Тэхен-ши? — Тэхен в ответ коротко мычит. — Насчет Чонгука. Я не собирался располагать его к себе благодаря комиксам. Когда я впервые предложил ему выбрать что-нибудь из моей скромной коллекции, я и знать не знал о вас. Если бы Чонгук оповестил меня… — Не оправдывайтесь, Хосок-ши. Я не предъявил вам ни одной претензии. — Однако вы выказали явное недовольство за завтраком. Чонгук испугался, вы должны были это заметить. — Чонгук-а ни на каплю не испугался, — Тэхен хмурится так, словно Хосок сморозил только что самую настоящую глупость. — Я знаю этого ребенка как облупленного. Он, скорее, завелся, почуяв мой гнев, нежели испугался его. Тот взбудораженный блеск в его больших глазах ни с чем не спутаешь. — Сколько вам, Тэхен-ши? — Тридцать два. — Пятнадцать лет разницы… Неужто Чонгук не смущен этим? — С какой стати? — Тэхен поворачивает голову к альфе. — Ну, — неопределенно бросает Хосок, пихая руки в карманы брюк. — Объяснитесь, Хосок-ши. — Вы же вместе. Вы и Чонгук. — С чего вы это взяли? Теперь настал черед Хосока смотреть на Тэхена как на натурального идиота, столь бесстрастно не скрывающего собственную недалекость. Хосок бы понял, что между этими двумя противоположностями что-то есть, даже если бы ему не удалось подсмотреть за их ночным рандеву накануне. Их чувства были видны как на ладони: взгляды, полные заботы, со стороны Тэхена, его надежная широкая ладонь на пояснице Чонгука, такая поддерживающая, дающая толчок к уверенному движению вперед и веру в то, что позади всегда кто-то будет; и радостный Чонгук, скачущий из угла в угол вот уже почти целые сутки. Омега в принципе редко мог усидеть на месте. Хосок то и дело заставал парня бегающим по двору с одной из гончих собак или развлекающим самого себя богато иллюстрированными книгами, которые он читал в комнате вслух. Чонгук был живым, искренним и чистым словно первый снег, и Хосок сомневался в том, что Тэхен не измарает его. Альфа не внушал доверия от слова «совсем». — Как давно вы вместе? — Почти два с половиной года, — Тэхен вновь смотрит себе под ноги. — С весны тысяча девятьсот пятьдесят первого, когда я впервые приехал к Юнги погостить на неделю. Мне тогда картину старую прислали из Италии на реставрацию — белой известью, смешанной с воском, было покрыто почти восемьдесят процентов всего полотна, однако, несмотря на все риски, я взялся за работу, потому что заказчик планировал хорошо заплатить. Юнги эта картина нужна была для конечного аукциона, так что я привез ее ему лично, а он предложил остаться у себя на пару дней. За это время мы успели хорошо подружиться, после чего решили работать друг на друга — Юнги находит мне клиентов, я делаю всю грязную работу (собственно, реставрацию), после чего он продает все это и часть отдает мне. Я работал в закутке возле библиотеки наверху, когда Чонгук-а прибежал за книжкой, необходимой ему для урока. — Вы быстро сблизились? — В тот же день. Он всегда был любопытным парнем, поэтому смущенно, но настойчиво полез ко мне с расспросами, мол, а что это вы тут делаете, а что это за картина такая, много ли стоит, откуда я ее такую измазанную взял. Он все вился вокруг меня до самого вечера, а после того, как я закончил возиться со шпателем и известкой, схватил за руку и повел в сад, чтобы показать персиковые деревья, предавшиеся цветению. Мы долго разговаривали с ним, бродя среди посадок, потом выпили чаю и разошлись спать. На следующий день к моим покоям он пришел сам. Снова прогулки во дворе, почти совместная работа над картиной; я помог ему сделать географию — заполнить контурную карту с морями, — и в благодарность, видимо, он подарил мне свой первый поцелуй. Почти за «просто так». Невероятный омега. — Ему было пятнадцать, и неужто он не боялся связываться со взрослым тридцатилетним альфой, который, ко всему прочему, должен был вот-вот покинуть шатó и уехать из провинции, быть может, навсегда? — После того поцелуя я бы уже не смог уехать куда-либо навсегда, — тихо признается Тэхен. — В последнюю мою ночь здесь я позволил ему поставить себе метку. — Быть не может? — Хосок широко раскрывает глаза. Тэхен хмыкает и осторожно приспускает ворот своей рубашки, открывая вид на небольшой, но уверенный укус в ямке между его плечом и шеей. — Но зачем? Разве альфы и омеги не метят друг друга в первую брачную ночь? — Чонгук думал, что, покинув его на время, я найду себе кого-то на стороне. Я должен был вселить в него уверенность, дать слово, пусть и не буквальное. — Сумасшествие, — Хосок качает головой. — Не говорите, что и вы Чонгука пометили? — Нет. Нет, что вы? Я бы не позволил себе такую роскошь. Предпочитаю дождаться свадьбы, тем более что до нее осталось совсем немного. — Что вы имеете в виду? — Чонгуку совсем скоро исполнится восемнадцать, и я сделаю ему предложение на его День рождения. — Вы уже просили благословения у Намджуна-ши и Сокджина-ши? — А вот с этим у меня проблемы, — Тэхен грустно улыбается. Они заворачивают за угол и медленно шагают по коридору, ведущему в гостиную. — В чем конкретно заключается проблема? — В Сокджине-ши и в его бесконечном нежелании просто выслушать меня. Он не воспринимает все мои намерения всерьез. — Я бы тоже не воспринял, уж не обижайтесь. — Никогда не мог понять причину того, почему люди изредка доверяются мне. Из всего моего окружения приблизиться ко мне удалось лишь родителям, Чонгуку и Юнги с Донхеном, хоть я и встречал каждое новое лицо на своем пути с распростертыми руками. Неужели я кажусь заносчивым со стороны, Хосок-ши? — Едва ли заносчивым, — Хосок раздумывает. — Скорее, высокомерным и оттого в совершенной степени ненадежным. Я бы не доверил вам своего секрету. Тэхен неслышно хмыкает и печально пожимает плечами. — Вот и Сокджин-ши не доверяет мне Чонгука. Уж и не счесть всех наших страстных перепалок по поводу его бесконечных придирок к каждому моему шагу и взгляду на его невинного сынишку. Чонгук уже взрослый, и, как мне кажется, ему давно пора самому принимать важные решения. — Для родителей дети всегда остаются детьми, будь им семнадцать или сорок четыре, — Хосок по-доброму улыбается, надеясь отчасти поддержать поникшего альфу рядом. — Когда я приезжаю домой погостить на несколько дней, папа, как в детстве, готовит мне шоколадное печенье каждое утро, а на ночь пробирается под одеяло, чтобы посплетничать о чем-нибудь или послушать долгие рассказы о моих странствиях по земному шару. Нет ничего странного в том, что Сокджин-ши так цепляется за сына. Вам просто нужно найти к нему подход. — Поможете мне? — Я? — Хосок удивленно усмехается, смотря на Тэхена. — Вы, — Тэхен кивает. — Вы, как я успел понять, хорошенько обосновались в этом шатó, сдружились даже с обыкновенно нелюдимым Донхеном. Быть может, вам удастся убедить Сокджина-ши. — Я не буду воспевать о вас ложные дифирамбы, дабы выставить во благо то, чего в вас отроду не бывало. — Будь по-вашему. Хосок задумчиво оглядывает Тэхена с головы до пят и совсем не предполагает, почему соглашается на предложенную авантюру. Они общались друг с другом несколько минут, за которые успели возвратиться в теплую гостиную, и Хосок до сих пор не может толком сказать, каков этот неизведанный статный Тэхен во плоти. То ли и вправду глубокий и интересный, то ли просто привыкший за маской удобной скрываться, чтоб других в ловушку поверхностной приветливостью заманить. Как бы то ни было, Хосок в ловушку попадает и на авантюру, хоть и опасливо, но соглашается. Когда они делают шаг в залу гостиной, на глаза им бросается осоловелый Сокджин, о чем-то назидательно общающийся с Намджуном. Мужчины стоят возле лестницы, ведущей на второй этаж; Намджун держит в руках чемодан с инструментами, на нем рабочий костюм и высокие резиновые сапоги. Видимо, совсем недавно он закончил чинить что-то на улице под дождем. — Это вопиющее безобразие! — тихо шипит ему Сокджин. — Этот альфа совсем обнаглел. — Тэхен-ши, — Хосок с шепотом оттесняет Тэхена за угол, чтобы они могли подслушать чужой разговор. — Кажется, — он мельком поглядывает на альфу, — речь идет о вас. Тэхен, пожимая плечами, взволнованно прислушивается. — Ты преувеличиваешь, — устало тянет Намджун. — Ну спал он у него в покоях, и дальше чего? — А того, Намджун-а, — Сокджин яростно тычет пальцем в грудь мужа. — Обесчестит он Чонгук-и и лишит его будущего раз и навсегда. Тебе ли не знать о прошлом нашего Чимина-ши. Этому омеге просто повезло, что он встретил своего истинного — благородного господина Мина, — но, думается мне, Чонгуку судьба так ни в жизни не улыбнется. — Да этот альфа и следа на Чонгуке оставить не посмеет. Ты хоть раз видел, чтоб Гук-и тут с пятнами на шее щеголял? — А с чего ты взял, что он его в шею ласкать будет? Может, он ему своим ртом поганым все бедра с животом измарал? — Сокджин, — строго осаживает его Намджун, — не забывай, что ты говоришь о господине, который, помимо всего прочего, безмерно нравится твоему сыну. Тэхен-ши безропотен к Чонгуку — как ни крути. Он сделает для нашего малыша все, что тот только попросит. Ты вспомни, как он ему клубники целых два ящика привез в феврале, как все дела отложил, когда Чонгук ногу сломал, и почти месяц его по всему шатó на руках носил; как уроки с ним по ночам делал вместо нас — вечно занятых родителей. Ты вот себе в голову загнал, что он богатый и что дальше носа своего ничего не видит, а Тэхен-то, он мужик хороший. Крыльцо мне даже помог в прошлый раз отремонтировать. — Не знаю, Намджун-а, — Сокджин качает головой. — Не верю я. Ни Тэхену этому, ни тебе. Одного у него на уме — руки в сторону Чонгук-и распускать. Нашему сыну нужен кто-то под стать, понимаешь? Вот есть один альфа, родственник Соджуна из соседней усадьбы. Соджуна помнишь? Ну, электрик Соджун? — Ты спятил, Сокджин, — Намджун устало прикрывает глаза и отходит от мужа. — Тебе баранину жареную на золотом блюде подают, салфетку чуть ли за ворот не заправляют, а ты все от помоев взгляду оторвать не можешь. Мы от души пожить не смогли. Позволь хоть сыну свету белого повидать. Альфа не смотрит на Сокджина, когда, накидывая на себя брезентовый плащ, шлепает в промокших сапогах к выходу из дома, чтобы вновь заняться работой. Сокджин потерянно провожает его взглядом и, нервно потирая кончиками пальцев покрасневшие глаза, скрывается за поворотом в столовой. — Я помогу вам, Тэхен-ши, — разрывает напряженную тишину Хосок. Тэхен оборачивается на него. — Правда? — с ребяческой надеждой спрашивает он. — Да, — Хосок кивает. — Обязательно. Неважно, каков Тэхен во плоти по мнению остальных: грязный ли развратник, не ведающий разницы в возрасте, пустой альфа или обыкновенный богатенький выродок. Хосок слышал и видел достаточно — ему, по правде сказать, хватило восхищенного блеска и бесконечной влюбленности в глазах Чонгука, — и не помочь он теперь просто не может. Чонгук — светлый ребенок; омега, мечтающий о путешествии вокруг планеты на красивом корабле с белыми парусами; прекрасный парень, за которым так старательно и невинно ухаживает взрослый статный альфа, способный дать ему лучшее будущее из всех возможных, и разве Чонгук не заслужил всего этого? Чонгук заслужил. Тэхен — тоже. И Хосок это Сокджину готов доказать.