Нагота

— Аджосси? — Чонгук скромно приоткрывает дверь чужих покоев и сует голову в тонкую щель. — К вам можно? Хосок вмиг оборачивается через плечо, будучи в очередной раз занятым оформлением очерков, и мягко улыбается, кивая: — Конечно. Проходи скорее. Он отрывается от потертых, исписанных вдоль и поперек бумаг и благосклонно следит за тем, как юный омега стеснительно присаживается на самый краешек его большой мягкой кровати. На парне идеально сидят школьные брюки светло-песочного цвета и выглаженная рубашка с короткими рукавами, бережно заправленная за пояс, перетянутый тонким ремешком. Хосок коротко усмехается про себя: перед его глазами до сего момента, словно живая, стояла картина того, с каким ворчанием Сокджин поправлял весь внешний вид своего сына на кухне еще ранним утром. — Долго же ты ко мне собирался. С последнего приглашения поди неделя уже прошла. — Простите, аджосси, — Чонгук виновато клонит голову, коротко оправдываясь: — Учеба. — Понятно, — тянет Хосок и садится ближе к омеге на кровать, личного пространства его, ясное дело, не нарушая: он до сих пор помнил, с какой страстной ревностью Тэхен смотрел на одного альфу из прислуги, когда тот по вежливости помог Чонгуку донести тяжелый портфель до покоев недавно. — Так, какие комиксы тебе нравятся? Фантастика или, может, ужасы какие-нибудь? — Я читаю все подряд. Мне просто нравится смотреть на рисунки. — Рисовать сам, случаем, не любишь? Хосок мимоходом тянется за внушительной стопкой комиксов, перевязанных веревкой. — Иногда, — Чонгук пожимает плечами. — Тэхен, — он мгновенно исправляется, — господин Ким говорит, что я неплохо рисую натюрморты. Он-то уж в искусстве разбирается, так что я верю ему. — Покажешь мне как-нибудь свои работы? — Нет, — омега смущенно улыбается. — Ну, хорошо, — Хосок по-доброму усмехается и протягивает ему пару томиков своего любимого издания. — Держи. Можешь начать читать здесь. Если понравится — отдам тебе все части. — Спасибо. Чонгук скромно забирает у альфы один журнал и с предвкушением открывает первые страницы. Неизведанная история завлекает его мгновенно, потому что персонажи в ней выглядят такими непривычными глазу, имеют странные наряды, а еще разговаривают на шальном английском, который он — Чонгук — понимает едва ли через раз. — Они все на английском? — Нет, — Хосок мимолетно приглядывается к стопке книжек. — Где-то были переведенные на французский и испанский, но это издание полностью на английском. Ты не знаешь английского? — Нет, — Чонгук откладывает комикс в сторону; какой в нем толк, если он ни капли не поймет. — Точнее, мы изучаем его, но моя школа… она, как бы сказать… обыкновенная. Вот если бы я учился в гимназии, английский бы знал, как родной, но мы не можем позволить обучение в гимназии. — Тэхен-ши рассказывал, что хочет отправить тебя в университет после выпуска. Как же ты там без английского? — Он наймет мне учителя, — Чонгук поднимает на Хосока взгляд. — Моя жизнь уже давно распланирована и находится в надежных руках. — Неужто ты не против этого? Не пойми неправильно, — Хосок елозит на месте, — я Тэхену-ши верю, как и верю в то, что он благой человек и что совсем не хочет тебе зла, но ты казался мне таким самостоятельным и непреклонным. — С чего вы это взяли? — искренне удивляется омега. — Ты учишься в школе с альфами и по сей день не позволял любых поползновений в свою сторону. Разве тебе никогда не хотелось иметь отношений с кем-то из класса или параллели? — Господин Чон, я могу поставить на кон свою жизнь, но я уверен в том, что Тэхен не стал бы обсуждать с вами мое будущее, — Чонгук серьезно хмурится, подсаживаясь ближе. — Как много вы слышите в этом доме? У Хосока сердце в пятки ухает. Он смотрит на молодого парня с широко распахнутыми глазами и безмолвно раскрытым ртом, словно загнанная в клетку пташка. У него вмиг спирает дыхание, и Чонгук непременно замечает эту перемену в его настроении, продолжая давить гораздо смелее. — Вы подслушиваете, верно? — Чонгук-а, — Хосок запинается, чтобы гулко сглотнуть. — Это происходит случайно, правда. Я и сам не рад, что узнаю такие страсти, но все эти слухи словно гонятся за мной. — Я не корю вас, — Чонгук отступает, и Хосок делает долгожданный вздох. — Я и сам таким грешен. Как же тут не подслушать, когда двери никто на ночь не затворяет. Господин Мин в особенности. Его покои располагаются рядом с моей комнатой, как, собственно, и покои Чимина-ши, и мне еженощно приходится выслушивать эти беспрестанные хныканья и стоны. Это невыносимо. — Тебе неприятно? — Хосок взволнованно склоняет голову, вглядываясь в опущенное лицо омеги. — Не то чтобы. Должно быть, вы слышали о моей болезни. Мне уже семнадцать, я желаю здорового, взрослого альфу, который желает меня в ответ, но, как только дело между нами доходит до близости, мой организм словно жмет на тормоза и вынуждает меня противиться. Ни я, ни Тэхен-ши не понимаем причины подобной проблемы. Мне невыносимо видеть и слышать то, как господин Мин и Чимин-ши наслаждаются друг другом не потому, что все это неприятно, а потому, что я хочу того же, но совершенно не могу себе этого позволить. — Почему твой папа не ведет тебя к врачу? Ты обсуждал с ним эту проблему? — Он боится, — Чонгук поникает пуще прежнего. — Отчего же? — Он думает, что в первую же мою течку Тэхен увезет меня прочь из этого дома, я понесу от него, и они с отцом больше никогда не увидят меня. Но я знаю, что Тэхен и пальцем меня не тронет до совершеннолетия, — Чонгук повышает голос, будто желая убедить в своей правоте и Хосока. К счастью, Хосока убеждать ни в чем не нужно уже давно. — На самом деле, Тэхен очень долго сопротивлялся. Я строптивый и резкий, потому что, как вы знаете, мое общество — это, в большей мере, альфы из школы. Я видел, как уверенно и быстро они завоевывали для себя омег, поэтому подумал, что было бы неплохо и мне действовать подобным образом. Тэхен, безусловно, сдался. Он сдавался множество раз, если дело касалось меня — стоит ли говорить о метке на его шее, — но он непреклонен в одном: сохранение моей невинности. В начале наших отношений он вообще предложил терпеть до свадьбы, но я дал ему затрещину с горяча. Нет, вы представляете?! До свадьбы ждать… Хосок умиленно улыбается. — При нынешнем положении дел о таком договоре и думать страшно, — продолжает Чонгук. — Мой папа настолько взъелся на Тэхена, что я не смею даже предполагать женитьбу. Дай Бог, господину удастся вывезти меня на свидание в мой День рождения, чтобы мы наконец попробовали переспать. — Почему твой папа не принимает Тэхена-ши? — Я не знаю истинной причины, но он невзлюбил его далеко не сразу. Все началось лишь после того, как папа заметил, как мы с Тэхеном целовались возле библиотеки. Он в тот же вечер пришел ко мне в комнату и наказал больше не видеться с господином, потому, что он старше меня, и потому, что бросит, как только получит желаемое. Но Тэхену не нужно было мое тело. Это видно по его глазам, по тому, как он смотрит на меня и как ухаживает, стоит мне захворать. Папа не замечает ничего из этого. Его взор затмила пелена его же однобокого мнения, и он не желает прислушаться ко мне. — Хочешь, я помогу вам с Тэхеном-ши? — хитро предлагает Хосок. Чонгук поначалу выглядит совсем не впечатленным, но неминуемо заражается альфьим задором и заинтересованно кивает в ответ. — Как именно? — чуть тише спрашивает он. — Я поговорю с твоим папой. Мы с ним подружились в последнее время, так что он, кажется, доверяет мне и моим словам. Я просто попробую расспросить его о том, о сем, а там посмотрим, верно? Чонгук вновь кивает. И улыбается. Счастливо и благодарно. Хосок улыбается ему в ответ и тянется к стопке с комиксами, отдавая омеге абсолютно все свои томики: и на английском, и на французском, и даже на корейском. Они решают вместе прочитать пару частей одной манги. Чонгук с интересом просматривает многочисленные рисунки, а Хосок благородно переводит ему все напечатанные реплики, не забывая подражать эмоциям героев и вырывая тем самым из омеги бесконечные смешки. Чонгук перестает держаться от Хосока на расстоянии — ментальном, по крайней мере, точно. Он долго разговаривает с ним о том, как зарождались их с Тэхеном отношения, о том, как он приносил альфе свои табели успеваемости с высокими отметками, чтобы получать заслуженные поцелуи и прогулки в садах; рассказывает о том, как был счастлив до того момента, пока родители не узнали об этой едва запретной связи, а также о том, как они с альфой стараются вести себя сейчас — в такой напряженной обстановке. Чонгук кажется Хосоку отличным омегой — собранным, умным, веселым, готовым претерпеть что угодно ради сохранения собственного достоинства и благополучия крепких отношений. Когда Чонгук принимается со всем присущим ему трепетом болтать о том, насколько Тэхен воспитанный и бесконечно добрый альфа, виновник этих дифирамб стучится в дубовую дверь. — Войдите, — дает волю Хосок. Тэхен заинтересованно заглядывает в щелку и с улыбкой шагает в покои. — Вспомнишь солнце — вот и лучик, — Хосок усмехается. — Обсуждали меня? — Немного, — Чонгук радостно ерзает на кровати, не сводя со своего альфы сияющего взгляда. — Смотри, сколько всего мне подарил господин Чон. Он торжественно поднимает с пола связку комиксов. — Вы очень добры, Хосок-ши, — Тэхен мимолетно кивает Хосоку, возвращаясь к омеге. — На улице погода разгулялась. Не хочешь прогуляться? Я уже попросил прислугу подготовить тебе одежду потеплее. — Да, — Чонгук вскакивает с места. — Только комиксы в комнату отнесу. — Я позабочусь об этом, — Тэхен отмахивается и подталкивает парня к выходу. — Иди собираться. Чонгук довольно угукает и сбегает прочь, чтобы быстрее одеться. Как только дверь за ним захлопывается, Хосок признается: — Я пойду беседовать с Сокджином-ши сейчас. — Да? — Тэхен хмурится. — Да. Обед уже прошел, полдник сегодня подавать не будут, Донхена должны были обслужить полчаса назад, так что теперь они с Намджуном-ши, верно, обедают сами. Самое время для важного разговора. — Оповестите меня о том, как все пройдет, хорошо? — Если у меня получится хоть частично смягчить его, я попробую устроить вам встречу вечером. Вам непременно необходимо поговорить по душам. Без криков и ругани. Тэхен задумчиво осматривает Хосока, сосредоточенно кивает ему в согласии и, прихватывая стопку комиксов, собирается покинуть покои. — Спасибо, — едва слышно бросает он. Хосок коротко улыбается ему и проходит к гардеробу. Натягивая на себя вязаную кофту потеплее, он спускается на первый этаж и в полной тишине идет в кухню. В уже знакомом ему помещении удивительно молчаливо. Рабочие здесь обыкновенно наперебой балаболили о чем-то, громко смеялись и гремели посудой, однако сейчас возле стола вертится один лишь Сокджин, занятый разделыванием недавно выловленной форели. На омеге надет привычный белый фартук; сам Сокджин выглядит вполне довольным и радостным, так что Хосок не чувствует особенной нервозности, когда, пару раз ударяя пальцами по дверному косяку, привлекает к себе внимание. — О, — Сокджин вмиг поднимает голову и широко улыбается, — добрый день, господин Чон. — Добрый день, Сокджин-ши. — Вас что-то тревожит? Кушать захотелось? — Нет, — Хосок усмехается и шагает дальше, присаживаясь за большой дубовый обеденный стол. — Вот подумал, что мы с вами давно по душам не говорили. Сокджин забавно теряется, видимо, совсем не ожидая подобного повода для встречи от господина, но спустя секунду расплывается в очередной мягкой улыбке и, вытирая руки о клочок тряпки, садится напротив Хосока. — О чем именно вы хотели со мной поговорить? — интересуется он. Хосок решает начать издалека: — Откуда вы родом? — Из соседней с этой провинцией деревушки. — Ваш муж, Намджун, оттуда же? — Да, — Сокджин просто кивает. — У нас с ним не было никакой знаменательной встречи, если вы вдруг подразумеваете какое-то романтичное начало наших отношений. — Расскажете о том, как вы двое пришли к замужеству? — Расскажу, — Сокджин упирается локтем в стол и кладет голову в ладонь. — Чего ж не рассказать. Впервые мы познакомились, помнится мне, в двенадцать лет, когда еще совсем не понимали, кто такие альфы и омеги и почему им не стоит часто проводить досуг вместе. Наша деревня — а жили мы с ним буквально на соседних друг от друга улицах — была маленькой, одной из череды тех, в которых принято знать каждого своего соседа в лицо. Я дружил с омегами, он — с альфами, и компании наших общих знакомых никогда не пересекались, однако судьба ни в жизни не позволит двум родным душам не сойтись воедино. Отношения Чимина и господина Мина самое верное тому доказательство, если вы понимаете, о чем я. — Хосок сосредоточенно кивает. — Вот и мы друг к другу притянулись: стащили у отцов дряхлые удочки, сбежали теплым вечером на берег речки и столкнулись в кустах, как два пойманных на непристойностях любовника. Намджун рассыпал всю свою приманку, так что я отдал ему половину захваченных червей. После рыбалки Намджун сунул мне ведро со всей выловленной им рыбой, раскраснелся и сказал, чтобы я снова пришел на это же место завтра ближе к рассвету. Так все и началось. Мы виделись с ним на полюбившемся нами обрывчике в кустах в одно и то же время, долго разговаривали, чуть позже — горячо целовались, потом рассказали родителям, а там уж и до свадьбы недалеко было. — Как ваши родители отреагировали на эти отношения? — Хорошо. А как еще они должны были отреагировать? Сын пекарей и сын разнорабочих — идеальный союз. Хосок ненадолго замолкает. Ему так сильно хочется рассмеяться прямо Сокджину в лицо, но он сдерживается просто потому, что повод для смеха совершенно не смешной. Последние слова омеги кажутся Хосоку таким отвратительным парадоксом, что его желание истребить последние крупицы непросвещенного, отсталого общества становится еще более необъятным и горьким. Идеальный союз? Неужто ли? Два твердолобых, пошедших по стопам родителей человека, не видевших жизни, не вкушавших поистине грязного, сладкого порока, не способных смотреть чуть дальше собственных предрассудков, не позволяют внимать счастью своему же дорогому ребенку. Чонгук просто вырос открытым к реальности, вырос честным, вырос готовым к тому, чтобы рушить ядовитые барьеры, выставленные произнесенным шепотом «не смей, это не для таких, как ты», и он вырос таким не там, где должен был. Господь уготовил ему сочную землю, а его родители, отмахнувшись, со всем трепетом вонзили нежное зерно прямо в гранит. Хосок корит себя за то, что смеет хоть даже в мыслях своих выражаться о Сокджине и Намджуне в столь поганом свете, но Чонгук-и, этот светлый мальчик, достойный всего самого теплого и лучшего, страдает от простого невежества в совершенной степени зря. А потому Хосок больше не хочет юлить и спрашивает напрямую: — Почему вы идете против союза вашего сына и господина Кима? — Господин Чон, — Сокджин в мгновенье хмурится и хочет осадить альфу, но Хосок не отступает: — Почему? Вы говорите, что судьба всегда сводит воедино две принадлежных друг другу души. И когда она в действительности их свела, вы изо всех сил начинаете противиться тому, что считаете Божьей благодатью. — Омеги и альфы всегда должны быть с себе подобными. Я не считаю господина Кима плохим человеком. Он воспитан, учтив, галантен, он от природы идеальный альфа, с этим поспорить сможет разве что слепой глупец. Но… Чонгук-а со своим жалким образованием, узким кругозором и неумением хотя бы с закрытым ртом есть такому господину и в подметки не годится. Господин Ким наиграется вдоволь с невинностью моего сына, а дальше что? С разбитым сердцем Чонгука будем разбираться мы с мужем, а не он. — Как вы можете так говорить о своем сыне? — Хосок слышит, как дрожит его голос. — Чонгук — прекрасный омега. Он очень умный, любознательный, честный и искренний. Любой альфа был бы рад такому омеге рядом. — Неужто вы тоже? — Я здесь совершенно не важен, Сокджин-ши. Чонгук и Тэхен-ши любят друг друга — вот, что в действительности важно. Тэхен-ши расцветает, когда видит улыбку на лице Чонгука, когда видит, как его омега счастливо рассказывает ему что-либо. Когда они вместе, вокруг них пахнет той самой любовью, о которой только в сказках пишут. — В том-то и дело, господин Чон, — Сокджин хмурится сильнее. — В сказках. Этим отношениям место только в сказках. — Но они здесь, — Хосок разводит руками. — Вот, прямо перед вашим носом. И обратного пути уже не будет. Сейчас все находится в ваших, именно в ваших руках, Сокджин-ши. Неужели вы хотите своему ребенку той же судьбы, которую уготовили когда-то вам с мужем? Почему Чонгук не может быть счастливым? Сокджин устало вздыхает и, прежде, чем Хосок успеет заметить его красные от подступивших слез глаза, встает с места, шагая к небольшому окну. Он хочет счастья Чонгуку. Он просто не хочет боли. Не хочет возможных ошибок, хоть и понимает, что без этих злосчастных ошибок Чонгук не наберется опыта, не станет мудрее и взрослее. Как было бы просто, если бы их сын пошел по протоптанной дорожке, такой безопасной и ровной, тянущейся ввысь к чистому небу, рассекаемому легкими облаками. Сокджин готов дать Чонгуку все, что только имеет, но он не готов отдать самого Чонгука кому-либо в принципе, ведь когда омега уходит к человеку, которому отдается душой и телом, у родителей где-то в глубине души всегда возникает желание сопротивляться этому. Вот и Сокджин сопротивляется. Как может. И, к сожалению, делать это ему становится с каждым днем все сложнее. Хосок мягкой поступью подходит к нему и становится плечом к плечу. Они одновременно замечают в саду две знакомые фигуры, резвящиеся средь деревьев. Тяжелые тучи на небе заметно сгущаются, поднимается ветер, и во всей этой пугающе бурной симфонии на землю, словно оброненные перья, начинает стелиться первый за последние девять месяцев снег. Чонгук внизу восхищенно замирает, поднимая голову кверху, и с широко раскрытыми глазами смотрит в туманную высь. — Снег! — едва различимо кричит он Тэхену. — Снег, снег! Тэхен ловит омегу в объятиях, когда он с счастливой улыбкой бросается к нему, и быстро кружит его, высоко придерживая в руках. Они ненадолго останавливаются, чтобы еще раз взглянуть в небо, а после смотрят друг на друга и торопливо соединяют губы в сладком поцелуе. Сокджин рядом обессиленно всхлипывает в кулак. Хосок приобнимает его за плечи, гладит по спине, поддерживает и понимает, что, кажется, все плохое долгожданно заканчивается. — Пора сдаваться, — признается Сокджин. — Поверьте мне, — Хосок мягко улыбается, — это будет самое удачное поражение всей вашей жизни. Сокджин кивает. И впервые соглашается. Позади раздается резкий грохот раскрывающейся тяжелой двери. Хосок вмиг убирает руку с плеч омеги и оборачивается на звук, заставая на пороге взъерошенного и запыхавшегося Намджуна. Тот быстро переводит дыхание и хрипло бормочет в оглушающую тишину раздающееся громом: — Господин Мин и Чимин прибыли в шатó.