Погода в доме

Доски слабо скрипнули под ногой. Тёма аккуратно сделал шаг, переступая босыми ступнями, и прикрыл за собой дверь. Тихонько, чтобы Валя не проснулся. Потому же Тёма не стал включать свет на крыльце: спустился на ощупь, шагнул в сторону от дорожки — прямо во влажную траву. Тёме она доставала до колен — он невольно поёжился от щекотного прикосновения. Машинально сунул руку в карман шорт — сигарет там не оказалось, да и хер с ними. Он не для этого вышел. Просто — подышать прохладой, поглазеть на чёрное небо, на яркие близкие звёзды. В городе сейчас жара так и прёт. Сплошной камень и асфальт, даже пруды не спасают. А здесь ветерок обдаёт голую кожу так, что футболка была бы не лишней. Или Валину рубашку можно было бы набросить, выцветшую, с длинным рукавом. Он её на спинку стула кинул, когда из малинника вернулся — весь в листиках каких-то, в колючих веточках. Миску бледно-розовых ягод поставил перед Тёмой, и Тёма ел. Хотя, вообще-то, на малину его никогда не тянуло особо. И уж тем более — на малиновое варенье, которое, судя по количеству банок в шкафу, Лебедевы вполне могли гнать в промышленных масштабах. На Тёмино удивлённое «нахуя столько?» Валентин рассмеялся, притягивая его к себе, потрепал по макушке: — А вот чтобы балбесов вроде тебя было чем от простуды лечить. Тёма фыркнул было, потом вспомнил, как кашлял в начале весны. Валя тогда в очередную командировку укатил, а Тёме, помимо таблеток и ампул, оставил банку со строгим наказом пить как можно больше горячей жидкости. И Тёма щедро лил в чашку густого красного варенья, разбавлял водой из чайника — и от больших глотков ему, кажется, вправду легчало. Кашель проходить не торопился, но вот тоска, болючая, ноющая, понемногу отступала. Тёма вдохнул полной грудью, запрокидывая голову, поводя лопатками. Пахло зеленью, влагой, чем-то пронзительно свежим и чистым. В кустах звонко, отрывисто застрекотали — Тёма аж поёжился. Кому там, кроме него, по ночам не спится — не то птица, не то насекомое какое. Тёма не разбирался, он разве что кваканье лягушки различить мог. Лягушки были подальше, у реки. Тоже заливались вовсю днём и ночью. Тёме нравилось их передразнивать, квакать громко, от души — и приятнее всего было то, как смеялся Валентин, когда это слышал. Как у него морщинки в уголках глаз проглядывали. А сейчас красоваться было не перед кем, так что Тёма собирался постоять ещё немного и вернуться в дом. Холодок уже пробирался под кожу — Тёма его, понятно, не боялся, но мысль о том, чтобы нырнуть под одеяло, была очень соблазнительной. Забраться в кровать, поёрзать на мягком матраце, прижаться замёрзшим телом к чужому, тёплому, расслабленному со сна. Услышать недовольный хмык, хрипловатый голос: — Опять голышом бегаешь? Простынешь, Тёмка — будешь в Москве таблетки глотать, пока я тут купаюсь. И его обнимут крепко-крепко, прижимая к груди, плотнее подтыкая одеяло. И Тёме до самого утра уже не будет холодно.