restless & wreckless

— Где твой телефон? Лукас поднимает взгляд на открывшуюся дверь, в проёме которой стоит его отец, на чьём лбу пульсирует венка, которую Лукас хорошо запомнил за последние несколько месяцев, отец врывается в комнату и хватает телефон с кровати Лукаса. — Эй! — протестующе выкрикивает он, пока отец подходит к его ноутбуку и отключает его от зарядного устройства. — С этого момента, ты под домашним арестом, — говорит его отец, помахивая ноутбуком в его сторону. — Получишь назад для домашки. Слезая с кровати, Лукас смотрит на своего отца, который сжимает телефон в кулаке. — Почему? — Почему? — переспрашивает отец, словно вопрос совсем уж нелепый. — Ты прогуливаешь уроки, язвишь, когда я с тобой разговариваю, и сколько наказаний ты заработал за последний месяц? Лукас не думает, что отцу действительно нужен ответ на этот вопрос. Да и точную цифру Лукас всё равно не знал. — Тебе-то, блять, что? — требовательно произносит он. — Ты не можешь просто забрать мой телефон. Он мне нужен. — Я годами выживал без мобильника, — прямолинейно выговаривает отец, дёргая плечами, его уродская клетчатая рубашка мнётся, редеющие волосы торчат во все стороны, словно он провёл последние пару минут недовольно проводя по ним руками. Лукас уверен, что этим он и занимался, прежде чем ворваться в его комнату. — Неделю продержишься. — Неделю! — Скажи спасибо, что не месяц, Лукас! — бросает его отец, отворачиваясь от Лукаса к двери. — Я устал от твоих выходок. Я этого не заслуживаю. Кателейн этого не заслуживает. С этого дня ты ходишь на уроки и делаешь домашку, и чтобы больше директор мне не звонил, ты понял меня? — Это полная херня! — говорит Лукас, пульс бьётся в его венах, пока он стоит там, не в силах остановить своего отца. — Да, это полная херня, — повторяет его отец, звуча не менее раздражённо. — А теперь иди читай то, что задали, а потом придёшь убрать посуду. И я надеюсь, со своей мачехой ты будешь предельно вежлив. Как только отец выходит, Лукас захлопывает дверь за ним, с рыком разворачиваясь к комнате, пинает пару ботинок, попавшуюся ему на глаза, и прикрывает лицо руками. Ярость разливается по венам Лукаса, пока тот сносит со стола учебники, которые падают на пол, подминая страницы под собственным весом, Лукас плюхается на стул, уставившись на криво прилепленный на стену над кроватью плакат The Strokes и незастеленную с утра постель. Он ни за что не выйдет в гостиную к отцу и Кателейн, и уж точно не станет заниматься какой-то бессмысленной работой по дому в качестве наказания. Разве жизнь в Антверпене с его отцом уже не достаточное наказание за всё плохое, что он может сделать в этой жизни? Не в силах успокоиться Лукас вскакивает со стула, начиная ходить по комнате, кровь пульсирует в голове, пока он пытается собрать дёрганные мысли воедино. Здесь он не останется. Он не останется ждать, пока отец снова придёт, чтобы наорать на него. Его глаза падают на окно и он смеётся. Не теряя времени зря, Лукас хватает куртку и открывает окно. Холодный воздух бьёт в лицо и он ёжится, перекидывая ноги наружу. До земли остаётся ещё около метра, и, хоть Лукас и не знает, каким образом вернётся обратно, это не останавливает его от того, чтобы спрыгнуть на мокрую траву, встряхнув руки, и нырнуть за угол дома, выходя на улицу. Блять. И куда ему идти? Лукас размышляет над этим, пока идёт по улице, фонари отражаются в мокром асфальте, мимо с всплеском проезжает машина. Уже поздно, темно, холодно, и не то чтобы у Лукаса полно друзей, у которых можно перекантоваться. Поезда, наверняка, уже не ходят, так что любые мысли о том, чтобы покинуть Антверпен и отправиться в Утрехт обречены на провал. Не то чтобы он мог позвонить и предупредить Кеса в любом случае. Вздыхая, Лукас прячет руки в карманах и пинает пустую жестянку из-под газировки перед собой. Она катиться по дороге и приземляется в луже. Он знает, почему его отец хотел переехать сюда, и это не из-за прекрасной новой работы и не потому что Кателейн из Бельгии. Это потому, что мама Лукаса теперь далеко, расплывчитое воспоминание, проблема, о которой больше не нужно беспокоиться. Рассматривая колышущиеся на заполнивших улицу деревьях листья и узоры дождя в жёлтом свете уличных фонарей, Лукас продолжает идти. Чем больше он об этом думает, тем злее становится, и едва ли осознаёт, где находится, пока не сворачивает на знакомую улицу. Это улица Йенса. Лукас раньше видел, как он идёт по ней домой, слышал, как Йенс шутит о том, как легко выбраться из его комнаты из-за линии крыши и дерева, подводящего к ней. Дом Йенса находится в середине ряда, а перед ним на лужайке стоит розовая машинка для Барби. На участке не горит свет, в доме тоже, и на минуту Лукас замирает, уставившись на окна. Дерево на лужайке поднимается как раз туда, где крыша возвышается над крыльцом, примыкая к тихому и тёмному окну. Что он вообще здесь делает? Что именно собирается сделать? Забраться по дереву, постучать в окно Йенса и поведать ему обо всех своих проблемах? Нет, этого делать он не собирается, твёрдо говорит себе Лукас. У них с Йенсом не такие отношения. У них с Йенсом всё совсем по-другому, но их отношения всё равно могут включать в себя Лукаса, забирающегося на дерево и стучащего в окно Йенса. Лукас вздрагивает, чувствуя как по шеё бьёт холодный ветер. Он не может оставаться на улице всю ночь, как бы то ни было, а идти домой он ещё не готов. Поэтому он пересекает лужайку в три шага, подтягиваясь на дереве, джинсами цепляясь за каждый крючок, пока забирается на крышу, и тут же стучится в окно. Не наблюдая в окне никаких изменений, он стучит ещё раз, громче, и чувствует облегчение, когда видит, как загорается огонёк лампы и раскрываются шторы, открывающие вид на заспанно-помятого Йенса, который пару раз моргает, увидев Лукаса в окне. — Лу? — спрашивает Йенс, распахивая окно. — Ты что здесь делаешь? — Вышел на прогулку, — отвечает Лукас, и Йенс всё ещё хмурится, потирая глаза. — По моей крыше? — вместо ответа Лукас пожимает плечами. — Холодно. Пустишь меня? И на секунду, Лукас сомневается, что Йенс его пустит, но затем он отступает, шире открывая окно, чтобы Лукас мог забраться внутрь. В доме теплее, замечает Лукас, будучи уже в спальне Йенса, пока последний закрывает за ним окно. Одеяло отброшено в сторону, словно Йенс спал, одежда разбросана по полу, а на обратной стороне двери красуется фото девушки в купальнике, которое вот-вот упадёт, школьные учебники беспорядочно свалены в углу рядом с рюкзаком и кучкой обуви, вываливающейся из шкафа. — Нельзя шуметь, — произносит Йенс, говоря чуть тише, когда Лукас разворачивается к нему. — Мои сёстры чутко спят. И любят совать нос в чужие дела. — Сёстры, — медленно повторяет Лукас. Этого Лукас не знал, но он предполагал, что много не знает о Йенсе. — Младшие, — объясняет Йенс, проходя к двери и закрывая её на защёлку. Вернувшись к Лукасу, он замирает, и Лукас использует этот момент, чтобы насладиться Йенсом в одних только боксерах и старой футболке, он улыбается, увидев его голые бёдра. — Почему не написал? — Не хотелось, — врёт Лукас, надвигаясь на Йенса, пока в конце концов тот не падает на кровать, с глухим звуком соприкасаясь с одеялом, с лёгким ударом изголовья о стену Лукас забирается на кровать следом за ним. — Чшш! — шипит Йенс, застывая на месте, и Лукас ждёт целую секунду, прислушиваясь вместе с Йенсом, но за дверью тишина. Ещё через секунду Йенс выдыхает, руками хватаясь за бёдра Лукаса. — Осторожнее. — О, я буду осторожен, — уверяет его Лукас, садясь на него сверху, мягко и тепло целуя в губы. Руки Йенса скользят по его бокам, стягивая с него куртку, когда поцелуй становится жарче, между ними сбитое дыхание, торопливое и жаждущее, Лукас выпрямляется, чтобы снять с себя куртку и небрежно швырнуть её на пол, тут же возвращаясь к губам Йенса, нагоняя его язык, легко скользя по его губам своими. На этом моменте большинство парней начинали психовать, словно всё, кроме поцелуев, это уже слишком, слишком по-гейски. Но не Йенс, кстати, горячо выдыхающий Лукасу в ухо, пока Лукас спускается поцелуями к его челюсти, пальцы Йенса вплетаются в кудри Лукаса, пока он запрокидывает голову назад. Именно пальцы Йенса оказываются под футболкой Лукаса, скользят вверх по спине, из-за чего Лукас на секунду замирает. Отгоняя неожиданные сомнения, Лукас задирает футболку Йенса до груди, оставляя обжигающие поцелуи на коже, пока продвигается вниз, запуская пальцы под кромку боксеров Йенса и чуть их оттягивая. Он поднимает взгляд наверх, откуда Йенс пристально смотрит на него с открытым ртом и чуть кивает, когда их взгляды встречаются. У Йенса уже стоит, когда Лукас стягивает боксеры по его бёдрам, сглатывая, приближаясь, он не спешит, прислушиваясь к едва слышным проклятьям, которые выдыхает над ним Йенс, сжимая пальцами простыни, в то время как Лукас начинает двигаться. Он знает, что Йенс пытается быть тише, закусывает губу, резко выдыхая через нос, когда Лукас берёт его, проводит языком по всей длине и посасывает. Йенс твёрдый и тыжёлый у него во рту с горьким привкусом, который заставляет Лукаса мягко простонать, но тут же прерваться, когда Йенс хватает его за волосы. — Тише, тише, — ахает Йенс с закрытыми глазами и запрокинутой назад головой, его кадык двигается, пока он сглатывает. Руки скользят по ногам Йенса, Лукас не замедляется, зарываясь носом в его бёдрах, кожа горит в местах соприкосновения, брахатно мягкая и пульсирующая под губами Лукаса, который приподнимается обратно, чтобы распластаться на Йенсе, рукой дотягиваясь вниз, чтобы закончить начатое. — Блять, — материться Йенс, притягивая губы Лукаса для поцелуя, беспорядочного и отчаянного, всё его тело прижимается к Лукасу, нога обвивается вокруг него, пока Йенс сдерживает стон. — Блять, Лу, я сейчас- Это предложение он не заканчивает, резко вдыхая рядом с его щекой, всё его тело напрягается, прижавшись к Лукасу. Лукас проводит его через оргазм, не останавливаясь, оставляя засос на его шее, просто потому что может, наслаждается жаром на его коже, толкаясь бёдрами в Йенса. Он догадывается, что ответной услуги ждать не стоит, легче справиться самому. — Господи, — выдыхает Йенс в волосы Лукаса, крепко прижимая его к себе рукой снизу спины, притягивая ближе. И это, почему-то удивляет Лукаса, что Йенс не отстраняется, не выпихивает его из своей комнаты, чтобы притвориться, что этого никогда не было. Вместо этого, Йенс переворачивает их, вжимая Лукаса в матрас, убирая волосы с его лица, пока сам он тянется рукой вниз. — Я никогда не делал это другому парню, так что будь повежливее, — бормочет Йенс, и даже несмотря на то, что Лукас открывает рот, он не произносит ни слова, потому что рука Йенса расправляется с молнией на его джинсах и чуть их приспускает. Лукасу не надо быть вежливее, когда он резко прикрывает рот рукой, чтобы остановить рвущиеся наружу звуки, хотя из него всё же вырывается лёгкий всхлип, когда Йенс двигает запятьем и его тело пронзает напряжением, тяжестью, нарастающей глубоко в животе. Закрывая глаза, он с дрожью выдыхает Йенсу в подбородок, румянец ползёт по его коже, а пальцы впиваются Йенсу в шею, пока у него внутри нарастает напряжение, комок в животе сжимается за секунду до того, как он кончает, уткнувшись губами в щёку Йенса, а затем вдыхает глубоко и расслабленно. — Ещё один первый раз, — бормочет Лукас, довольно хмыкая, пока Йенс скатывается с него со вздохом, устраиваясь рядом на маленькой кровати. — Только не зазанавайся, — отвечает Йенс, но улыбается, когда Лукас смотрит на него. Он выглядит настолько же довольным, насколько чувствует себя довольным Лукас, Йенс натягивает боксеры обратно и устраивается поудобнее, закинув одну руку за голову на подушке. Пока Лукас лежит там, тепло испаряется с его кожи, мгновенный восторг от секса потихоньку исчезает, и он не может перестать думать о своём отце, о том, что он ждёт его дома. — Так ты скажешь мне, что на самом деле делал на моей крыше? — спрашивает Йенс после долгих минут тишины, и Лукас поворачивает голову, чтобы рассмотреть лежащего рядом Йенса, его мягкие, растрёпанные волосы, красные губы, исчезающий с щёк румянец. — Нет, — наконец-то произносит Лукас, и Йенс смеётся, оставляя на его губах поцелуй, во время которого Лукас прикрывает глаза. — Ну ты и засранец, — выдыхает он, и Лукас не спорит. — Ну давай, расскажи хоть что-нибудь. Йенс снова устраивается рядом с ним, Лукас придерживает вдох. Он ничего не должен Йенсу, никаких объяснений насчёт того, почему он делает то, что делает, но почему-то его это не останавливает, когда он произносит, качая головой: — Я под домашним арестом. Отец отобрал телефон. — А это, я смотрю, хорошо закончилось, — говорит Йенс, в его голосе сквозит улыбка, и Лукас поворачивается, чтобы посмотреть на него. — Очень, — соглашется Лукас через секунду, закатывая глаза даже когда улыбается. Он не горит желанием возвращаться домой, где его абсолютно точно ждёт гнев отца. Ещё одна неделя домашнего ареста или что похуже. Он не хочет об этом думать — нет смысла размышлять о будущем. В данный момент ему хорошо и тут. — Можешь спрятаться здесь, — говорит Йенс минуту спустя, и Лукас моргает, смотря на него с мягкой улыбкой на лице, когда Йенс тянется, чтобы убрать кудряшки с его лица. И у Лукаса в животе что-то нервно сжимается от этого простого жеста. Слишком простого. — Только маме на глаза не попадайся. И это почему-то заставляет Лукаса чувствовать себя лучше, тот факт, что Йенс не хочет, чтобы его мама узнала, и он пожимает плечами вместо ответа, складывая руки на животе и рассматривая потолок Йенса, избегая изучающего его взгляда Йенса. Он бы с радостью спрятался здесь ненадолго.