Будешь должен...

Локи выскользнул в коридор и раздраженно долго выдохнул. Нужно быть готовым к таким вот явлениям, и он, направляясь в палату Старка, вроде бы не сомневался в себе, считая, что готов. Понимая, что, в свете произошедшего, братец, потоптавшись накануне под дверьми операционной, вряд ли решит, что его вмешательство в процесс спасения главного светила Мидгарда более неуместно. Кто угодно, но только не Тор… Локи вскинул голову и легким шагом пошел прочь, отгоняя от себя раздражение и выстраивая в голове список дел, который не сошелся клином на проклятом Старке, несмотря на то, что недобитый мститель был самым непростым из его пациентов. Работы было достаточно… во всяком случае, для того, чтобы не думать о вломившемся в палату Старка братце, который совершенно иррационально после всего сказанного стремился до сих пор вести переговоры. Слушать его Локи не хотел, прекрасно зная, едва ли не слово в слово, что жаждет до него донести Тор. Самое неприятное во всем этом было понимание, что, если бы он уступил еще в первый раз и просто молча выслушал Одинсона, тот, вероятно, уже отцепился бы и еще лет на дцать забыл о его, Локи, существовании, но… Лафейсон вдруг резко остановился, пораженный пришедшей вдруг мыслью. Неужели он бегает от Тора только потому, что… Неееет! Локи в беспомощном жесте вскинул руки, надеясь, что эту его слабость никто не заметит, и прикрыл ими лицо. — Нет-нет-нет-нет-нет… — прошипел он самому себе. — Чушь полная. Это не так! Я не желаю его видеть, потому что он — проклятый асгардский выродок! Не брат. Не друг. Никто. Дышалось сложно. Руки, прижатые к лицу, восхитительно холодили разгоряченную кожу выступившим на пальцах инеем. Сущность йотунов, почти забытая и, выходило, такая родная, снова давала о себе знать, чего не было с того самого дня, как он очнулся, отдирая себя от заплеванного смертными асфальта, после броска Одина. Значит ли это, что ее пробуждению способствовал Тор? Значило ли понимание истинной сути нежелания говорить с братом то, что требовалось немедленно с ним поговорить, чтобы Тор убрался из почти наладившейся мидгардской жизни Локи? Лафейсон тихо застонал в холодные ладони, понимая, что не готов сейчас это решать. Точно так же, как был не готов после утомительной операции, когда едва стоял на ногах. Он вообще не готов был думать о Торе. Верх брала окаменевшая обида. Даже понимая, что он не имеет права на какие-либо претензии в адрес брата после всего, что между ними случилось до изгнания, претензии эти Локи имел. Давно. Они неявно роились в его прохладной йотунской душе еще до бравого похода Тора в земли ледяных великанов, с тех самых пор, когда старший сын Одина задрал свою красивую голову и решил, что лишь он достоин быть царем, даже не спросив, как Локи относится к подобному. Нет, все было правильно. В те времена Локи даже не помышлял о том, что трон Асгарда после Одина может занять кто-то кроме Тора. Но уже тогда внутри младшего нарастал протест, подогреваемый нападками друзей Тора, их желанием отодвинуть Локи, подчеркнуть его ничтожность… Он и Тор были вроде бы братьями, но… Локи интуитивно чувствовал, насколько по-разному к ним относился отец. Все стало кристально ясно, когда открылась правда о происхождении Локи. То, что он был приемным, в считанные мгновения расставило все по местам, но не исправило обиды — напротив, лишь разожгло их сильнее. Тогда Локи особенно злился на Тора. Тора, который ни о чем даже не подозревал. Тора, который в детстве клялся стоять за младшего до крови, до смерти… но со временем позабыл те клятвы. Мало того, сам скрутил и без жалости, ни разу не попытавшись разобраться в том, что же такое приключилось с любимым братом, как из лучшего друга вдруг получилось злое чудовище, отдал Локи на милость НеОтца. Обида с тех пор никуда не делась, она ледяной броней сковала любящее некогда сердце Локи, а за проведенные в Мидгарде годы лед тот постепенно превращался в камень. Как ни крути — ничерта не исправить… Как приговаривают местные — от любви до ненависти один шаг. В случае с Тором, вернее было бы сказать — одно предательство. И изначально предал не Локи. Вся его злость и отвратительные поступки диктовались именно предательством Тора. Это брат его вынудил стать тем, чем Локи теперь являлся. Так почему же до сих пор он не желает окончательно развести пути? Почему не дать Одинсону высказаться и на долгие годы снова разойтись, мечтая больше не встретиться вовсе? Локи знал почему… Он почувствовал это, когда Тор перехватил его в коридоре и коснулся плеча, опьяняя ощущением пронизанной электричеством силы, особенно острой на фоне собственного магического бессилия. Тогда против всего правильного захотелось, чтобы оно длилось как можно дольше, касание это ебаное, такое знакомое, такое нужное после лет проведенных в изолированном одиночестве, в одно мгновение возродившее то, что изгнанник, вроде как, с корнем выдрал из ледяного сердца — тоску по дому. Но Локи охотнее бы умер, скорее пожелал бы снова оказаться на пыточном столе читаури, чем честно признался бы в этом даже самому себе. Слишком унизительно испытывать чувства к тому, кому, по сути, на тебя насрать, всегда было… А потому… — Не сегодня… — пробормотал Лафейсон, усилием воли возвращая в себе доктора. Нужно было продолжать обход, через пару часов у него плановая операция, а ближе к вечеру он с коллегами идет в ближайший от клиники паб, чтобы прокутить выигранные в споре деньги. Чудно… Остальное — пусть нахуй идет! Вечером они всей гурьбой завалились в местечко за пару кварталов от клиники с насмешливым названием «Ледяные фьорды», и Локи, играющий сейчас роль бога травматологии, купался в лучах собственного величия, но не позабыв об утренних неурядицах, одним из пунктов вечерней программы поставил «напиться в говно». В целом, это было приемлемо, учитывая, что на завтра у него по графику стоял выходной. И ни малейшего трепыхания совести. Откуда? Богу лжи она вообще не положена! Смертные так делали постоянно. Убегали от сложностей и заливали беды алкоголем, зачастую после подобной оттяжки попадая под скальпель доктора Лафейсона. Так что, как говорится: с волками жить… Локи прежде от крепких напитков воздерживался, просто не чувствуя в отупляющей расслабленности, которой на него действовал алкоголь, ничего приятного, напротив, это настораживало, сильнее подчёркивая слабость, а потому изгнанный бог не опускался до запоев. Да и случая подходящего вроде как не было. А сейчас раздрай в собственной ледяной душе требовал поставить все на паузу, и просто… Как будет происходить это «просто», Локи пока не представлял. Но ощущение, что гребанные мстители снова вернулись в его жизнь, давило невероятно, а противопоставить этому было совершенно нечего, ну, кроме демонстрации, пожалуй, что он идеально вписывается в человеческий мир и запросто может играть по его правилам, пусть даже в убыток себе… — Хочу выпить за вас, сэр, — поднимал заполненный проигранным виски стакан Котон, — я всегда восхищался вашим мастерством, но, признаться, я даже не представлял, что возможен подобный уровень. Это настоящая магия! Локи усмехнулся во весь рот, довольный похвалой, стараясь не обращать внимания на болезненный укол от последних слов. Джек славный парень и вряд ли хотел огорчить Локи, тот чувствовал идущее от Котона искреннее восхищение. Сейчас Лафейсона по-настоящему боготворили. Восхитительное ощущение, такое редкое в прежней, асгардской жизни. Локи поднял свой стакан, салютуя Котону. Остальные, слитно гаркнув троекратное «Виват!», последовали примеру своего предводителя. Локи опрокинул в себя виски, ощущая, как жидкий огонь опаляет внутренний лед. Хм… Пожалуй, даже приятно… Но эффекта ноль. Сколько нужно выпить, чтобы узюзюкать заторможенного ледяного великана? Хороший вопрос, но задать его некому. Локи рассмеялся, блестя глазами и начиная чувствовать вкус вечера, самолично наполняя стаканы своих ребят, и махнул рукой официанту: — Принеси еще три, — кивнул он на бутыль. — Мы планируем у вас тут подзадержаться! Парень понятливо кивнул и поспешил исполнить заказ. — И закуски принеси, — крикнул ему вслед Локи, улыбаясь раскрасневшейся и веселой Айрис, совершенно не замечая, что за ним внимательно наблюдает сидящая в самом темном углу ничем не примечательная парочка, до сих пор самозабвенно целовавшаяся.