Затмение

Важная миссия Сяо Синчэня развеселила. Он безропотно уселся на одеяло, предоставив Сян-гэ все заботы. Было немного неловко, что брат замерз, но зато они так быстро добрались. И еще Сян-гэ понимал, что нужно идти сейчас. Даочжану не пришлось ни просить, ни объяснять, ничего вообще говорить — Сян Хуа словно знал, что ему нужно. Это вселяло надежду и воодушевляло. Синчэнь с готовностью поднялся и стоял, даже не волнуясь, пока друг его явно осматривал. Синчэнь чуть поворачивался, как будто мог видеть, как Сян Хуа вокруг ходит, но "доверься мне" произвело, конечно, эффект совсем обратный. Даочжан замер, напрягся, даже дыхание задержал, догадавшись, что хочет сделать Сян-гэ. Да, он же говорил про белую повязку, и Синчэнь забыл ее сменить... Он хотел сказать "я сам", даже поднял руки, чтобы остановить, а потом, когда Сян Хуа снял ленту, — чтобы закрыть лицо ладонями, но в последний момент сделал вид, что только хотел убрать с лица пряди. Поправив волосы, он все-таки не смог опустить руки и сомкнул пальцы на затылке. Пусть он не смотрит... только пусть не смотрит в лицо... И тут дыхание, едва заметное касание, и Сяо Синчэнь понял, что это губы коснулись его волос. Даочжан выдохнул. — Да... не туго, — он поправил ленту и опустил руки, расслабляясь и позволяя расчесать волосы, — Спасибо, Сян-гэ. Пойдем. Храм и правда оказался недалеко. Они пришли к нему по ровной дороге, от ворот слышались голоса, на ветру шуршали праздничные фонарики и флаги. Вдох, выдох... собраться с мыслями и постучать. Их пропустили внутрь, но оставили ждать во дворе какое-то время, сказали, что доложат старейшине. Синчэнь чувствовал, как его оглядывают с ног до головы. Нужно было вести себя так, как он привык, как было в Гусу, как было везде, куда они с Сунь Ланем приходили когда-то. Спокойно, гордо, но не горделиво, с достоинством человека, который знает, зачем он пришел и никогда не отнимает время совершенномудрых по пустякам. — Меня зовут Сяо Синчэнь, я пришел с Баошань вместе со своим другом, — глубокий ровный поклон свидетельствовал о почтении странствующего заклинателя к принимавшему их старейшине и всем, кто окружал его в зале. Они не говорили, но Синчэнь слышал дыхание каждого, звуки одежд и даже поворотов. Он рассказал, не преувеличивая и не преуменьшая о долгом пути, который они проделали сюда в поисках сведений о совершенномудром даосе и его знаниях. — Я прошу старейшину о помощи в моих поисках, — озвучил Сяо Синчэнь свою просьбу и снова поклонился. — О какой помощи просит молодой странствующий заклинатель у храма, в котором не слышали о нем и древней мудрости, которую он ищет? Какое знание господин Сяо Синчэнь хочет найти на священной горе Хуашань? Сказано было мягко и церемонно, но даочжан слышал все оттенки этой фразы. Он неслышно вдохнул, даже уголок губ не дрогнул, и ответил: — Я ищу сведения о ритуале возвращения утраченного. Мне рассказал о нем учитель с Баошань, и мне удалось узнать, что эта легенда правдива. Вот теперь он услышал голоса. Кто-то хмыкнул, кто-то издал смешок, чей-то тон явно выражал недоверие, а чей-то — возмущение, словно даочжан проявил неуважение и наглость. Нужно сделать свое сердце предельно беспристрастным, твердо сохранять покой, и тогда все вещи будут изменяться сами собой, — повторил про себя Сяо Синчэнь мудрость Лао-цзы и просто ждал, когда монахи замолчат. Небо... пусть бы ждал и Сян-гэ... Главное — оставаться спокойным. Голоса смолкли в один миг, видимо, по приказу старейшины. — О какой помощи просит странствующий заклинатель с Баошань? — Я прошу разрешения на беседу с тем, кто сохранил знание, и разрешения посетить библиотеку храма, — спокойное лицо, еще один поклон. Кто-то за его спиной совершенно отчетливо скептически хмыкнул. — Старейший мудрец, единственный, кто может рассказать что-то, живет на вершине за хребтом Лазурного дракона, господину должно быть это известно. — Известно, — Сяо Синчэнь солгал, но ни на лице его, ни в спокойной позе это никак не отразилось. Он потом попросит прощения у этого мудреца, к которому придет, обманув старейшину. — В библиотеке множество книг и все они... — глава клана замолчал, подбирая слова. Даочжану не требовалось объяснений: — Понимаю. Я слеп, господин, но мой друг поможет мне прочесть. К тому же, книги того времени, когда был создан ритуал возвращения утраченного, как я теперь знаю, написаны иным способом. Я читал их... руками. Сяо Синчэнь физически ощущал, как тончайшими трещинами его самообладание покрывалось с каждым произнесенным словом, с каждым тихим комментарием, которые шептали друг другу мудрецы и адепты за его спиной, думая, что он не слышит. Однажды его не допустили в библиотеку Гусу, хотя там знали, кто он, для Облачных глубин имя Баошань-санжэнь не было пустым звуком. Да и здесь, у подножия Хуашани не был — Сяо Синчэнь не сомневался. Тогда даочжан покинул Гусу, размышляя над восемнадцатым стихом «Дао Дэ Цзин»: «Когда устранили великое дао, появились «человеколюбие» и «справедливость». Когда появилось мудрствование, возникло и великое лицемерие». То, что всегда считалось полемикой Лао-цзы с другим учением, стало видеться тогда даочжану в ином свете. То, что сказали ему в Гусу о традициях и самосовершенствовании, о том, что даже в Гусу Лань лишь избранные могут быть допущены в комнату запрещенных книг, тогда он про себя назвал лицемерием — неправильная мысль, которую трудно было изжить, а теперь она снова расцветала в сердце Сяо Синчэня. Он хотел ответить словами великого учителя, которые эти люди, похоже, забыли: «Кто сам себя возвышает, не может стать старшим среди других. Если исходить из дао, все это называется лишним желанием и бесполезным поведением». Сказать им так, чтобы поняли. Но еще даочжан помнил о своей цели, и для этого ему нужно было потерпеть, проявить мягкость, чтобы остаться твердым в своих намерениях. — Молодой господин с Баошань, Сяо Синчэнь, — прервал молчание старейшина, — Мне жаль разочаровать вас после такого пути, но даже среди адептов Хуашань не все... — ... не все могут войти в хранилище древних знаний, — Сяо Синчэнь перебил, он не смог сдержаться и сохранил спокойствие лишь в голосе. Но не все ли равно сейчас, сколько еще слов и ухмылок за его спиной? Сколько мыслей о наглости допустит каждый, кто здесь стоит? Сколько пренебрежения к слепому заклинателю в сердце каждого в этом зале? — Я принес книгу. В ней говорится о путешествии совершенномудрого сюда, к горе Хуашань. О том, кто создал ритуал возвращения утраченного. Слова даочжана потревожили собравшихся, и он готов был поклясться, что даже старейшина привстал со своего места. Синчэнь услышал взмах рукава и следом — шаги покидавших зал людей. Неужели его ход, единственный из возможных, в который он и сам совсем не верил, сработал? Бывает ли такая удача? — Не уходи, — он просил Сян Хуа, но этим ставил условие старейшине. Сян Хуа не прогнали. — Мы одни, молодой господин Сяо. Я бы хотел увидеть книгу Подумать только — он же мог оставить ее в пещере... Даочжан достал переплетенные веревкой бамбуковые дощечки и на вытянутых руках подал старейшине. Тонкие планки тот переворачивал так осторожно, что Сяо Синчэнь понял — он нашел что-то действительно важное, хотя искал совсем другое. Он протянул руку, таким образом требуя вернуть книгу. Торговаться за мудрость? Похоже, что да, если нет иного выхода. Старейшина поколебался, но вложил книгу в его ладонь. — В ней нет двух глав, я думаю, они хранятся здесь, не так ли? Я прошу о разрешении прочесть все. — Верно. Но они хранятся наверху, за хребтом Лазурного дракона, в храме на вершине, молодой господин Сяо. Я приглашаю вас остаться здесь, пока наш адепт принесет сюда недостающую часть свитка, — старейшина стал так вежлив, что Сяо Синчэнь внутренне содрогнулся. Неправильно осуждать совершенномудрых. Синчэнь сдержанно улыбнулся. — Я бы хотел подняться сам. — Это слишком опасно, молодой господин. Особенно... — ... для слепого. Да, но я прошу разрешения подняться. Хотелось взять Сян-гэ за руку, хотелось, чтобы он сжал его пальцы, дал опору сейчас, но даочжан не мог позволить себе этого. — Вам дадут провожатого, — в конце концов согласился старейшина. Как же важна для него эта книга... — Я благодарен вам, господин, за ваше разрешение, за ваше доверие, — Синчэнь снова церемонно поклонился, — но мы пойдем сами. Сейчас. Начало пути полого, до темноты мы успеем пройти часть дороги. Старейшина согласился и на это, так легко, что Сяо Синчэнь не сомневался — к ним приставят провожатого, и скорее всего, не одного. Все равно. Хоть десять. Хоть весь храм. Синица в руках в виде этого разрешения — он и не надеялся. Сяо Синчэнь взял Сян Хуа за руку и пошел к выходу. Нельзя терять время, нельзя... — Я знаю про время, Сян-гэ... отдохнем потом, скоро... — тихо сказал он, — надо только выйти отсюда на тропу. *** Была у одного даочжана восхитительная особенность — он старался держать себя в руках… была у этого даочжана одна беда — другой человек хотел сам держать его в своих руках. Это прекрасно, когда Сяо Синчэнь так напрягается всего лишь из-за того, что с глаз сняли повязку. Сюэ Ян едва не мурлыкал от удовольствия, пока проводил гребнем по глянцево блестящим чистым прядям. Ничего, придёт время, и эти шелковистые пряди он намотает на кулак. Сейчас они зайдут в этот монастырь, почитают умные книги, поднимутся на гору… Ага. Да было б так легко. Сюэ Ян до хруста в спине пытался держать себя на месте и молчать. Только зубами скрипнул пару раз, да так выразительно, что даочжан наверняка слышал. Он с трудом дышал, настолько страшной оказалась схватка с самим собой. Впору собой восхититься, какой Сюэ Ян страшный и опасный, что даже Сюэ Ян не в силах его удержать. Он никогда бы не подумал, что этот «оплот святости» на самом деле окажется сборищем самовлюблённых лицемеров, осатаневших в своей жадности и гордыне. И это Сяо Синчэнь ещё не видел их лиц! Но Сюэ Ян их видел. Видел, и не мог выбрать, чего ему больше хочется: начать кровавую резню прямо сейчас, а потом свалить их трупы под ноги Сяо Синчэня, или всё же сначала увести отсюда даочжана, а потом вернуться и внести немного правильной святости в это гнездо жирных лицемеров. Но святая сволочь огорчится… Как он не видит, что эта свора ничем не отличается от разбойников в гостинице? Пожалуй, разбойники даже честнее, они по крайней мере не притворяются небожителями! Он держал себя в руках и чуть ли не дрожал всем телом. Не его сейчас унижали. Не над ним посмеивались. Не о нём шептались за спиной. В своей беспредельной и счастливой безмозглости эти засранцы даже не понимали, что делают, они считали себя в своём праве, упивались своей властью просто так взять, и отказать, не постеснялись чуть ли не с порога заявить «мы тебя не знаем, и горы твоей не слышали, кто ты вообще такой, мальчик, а ну-ка иди отсюда». Жил-был один слишком терпеливый даочжан. Он был настолько терпелив, что это доходило до маразма. Сюэ Ян молчал. Молчал, кусая губы, раз за разом бешено смотрел куда-то в пол, и синхронно повторял за Сяо Синчэнем все его поклоны, такие уважительные… такие бесполезные. Как будто с разбегу своим святым лбом колотится в закрытые двери под аккомпанемент язвительных насмешек. Зато как взбодрился главный каплун в этом курятнике, едва только даочжан показал ему книгу… Жадность. Тупая безоглядная жадность, скупость полоумного — руки затряслись, когда взял чужое. Сюэ Ян с трудом удерживал губы, которые так и норовили растянуться в злобной ухмылке. Ещё немного, и эту книгу он выдрал бы зубами из чужих рук, потому что этот гнидник не собирался отдавать. И не отдал бы, осознавая свою полную власть в этих стенах. Не отдал бы, прогнав слепого за ворота. А этот дурак, хоть и сволочь, только обиду проглотил бы, и пошёл дальше в мир, собирать на свою голову все возможные и невозможные неприятности. Если от Сун Ланя глотнул, то теперь будет глотать сплошь да рядом. Жил да был один даочжан. Хреново жил, конечно, пока не научился плохому. «Тебя нужно воспитывать, гэгэ. Вот поэтому ты и слеп…» Негодующим рычанием он разразился только на тропе, когда они оставили за спиной ворота. — Видел бы ты их рожи, — он даже не кричал, голос осип от стараний не разораться прямо в монастыре. — Я же… наивный идиот, я действительно считал, что в таких местах сидят сплошь мудрые да светлые! И это очень многое объясняет. Ха. Байсюэ… Конечно, он не взял на себя труда посмотреть, что за люди были там, но сейчас Сюэ Ян преисполнился уверенности, что не зря вырезал всех. Если они воспитали засранца, способного сначала взять глаза своего друга, и после этого сразу прогнать его за порог, то они должны были умереть. Он видел, что Сяо Синчэнь с одной стороны подавлен и расстроен, с другой — рад, что им хотя бы разрешили пойти по этой идиотской тропе. Вот что ему стоило сказать — хочу вот туда, доведи меня. Этот монастырь нахрен не упёрся бы!! Ах да, книги. Они шли пару часов — Сюэ Ян не просто решил дать даочжану время подумать, он пытался дать себе возможность остыть. Не помогло, чем дальше был монастырь, тем сильнее кипела злоба. Пока добрались до маленькой круглой беседки, перед глазами было черно от бешенства. — Давай остановимся, гэгэ, — чем сильнее Сюэ Ян бесился, тем ласковее говорил со своей персональной сволочью. — Давай торопиться медленно. Всё как мы читали, помнишь? Кто торопится, тот опоздает, а кто бежит, останется позади. А кто сядет и отдохнёт, тот молодец. Такого они, конечно, не читали, но он ведь предупреждал, что память у него блестящая, но замысловатая. — У тебя может быть сколько угодно сильный дух, а тело нужно кормить, усаживать на мягкое одеяло, а лучше укладывать… Вот, попей. Воды мало, но тебе хватит, я сейчас найду где набрать ещё. Надо было взять внизу, я не догадался. Гэгэ, если немного задержусь — не теряй времени даром, хорошо? Тогда поспи, послушай горы, подумай о чём-то хорошем. Обо мне, например. Он еле сдерживал нетерпение. Расстелил ему одеяло, показал, где оставил мешочки с припасами, вручил изучать и горшок этот долбанный, и книги, и вслух понадеялся, что может на этом месте уже начинаются всяческие озарения… и едва ли не бегом рванул обратно. Провожатых они дадут. Как же! Провожатых? Соглядатаев! Этих он тащил на удавке до самых ворот, скрутив за шеи в один пучок стальной струной-удавкой. — Сейчас я тебя покормлю, — он чувственно погладил Цзян Цзай. Со своим мечом он мог и целоваться, до такой степени его любил, нельзя заставлять его поститься только из-за страха оказаться узнанным одним светлым даочжаном, который теперь так близко к сердцу жил да был… По монастырю он пронёсся, как бешеный. Сяо Синчэнь не услышит, не узнает, а если узнает, то будет слишком поздно! Сюэ Ян не интересовался теми, чьи лица и оскорбительные смешки не запомнил, они умерли быстро. Но его память действительно была превосходной. Каждый, кто позволял себе язвительный комментарий или усмешку, не просто умер. По монастырю метались слепые монахи. Сюэ Ян собственноручно вырезал им глаза, как будто собирал урожай. Никто не должен был выжить даже по счастливой случайности. Ну уж нет, где Сюэ Ян, там счастливых случайностей не бывает, на каждого говнюка без глазных яблок может найтись один прекраснодуший идиот, который лишится всего, лишь бы поступить правильно. Он ломал хребты, вспарывал животы, выдирал горло, ломал челюсти, и всё это под непрестанные наставления: — Закрылись тут, как улитки, и мозгов как у улиток! Сел жопой на свою библиотеку, нет чтобы разок открыть книжку, да прочитать, чем учит какой-нибудь по-настоящему мудрый! Да покажи мне хоть в одной книжке, чтобы было написано «Стань жадной тварью, и ты пойдёшь по правильному пути». Не можешь? А знаешь почему? Потому что нет такой книги, я свою ещё не написал, времени нет, ходи вас исправляй… Он бесился от того, что времени мало, что его ждёт даочжан, что придётся стирать одежду, липкую и тяжёлую от крови. Пришлось отказаться от мысли сжечь монастырь — Сяо Синчэнь почувствует дым и забеспокоится, тем более, тут всё-таки книги, они могут понадобиться даочжану. Цзян Цзай утопился в крови и чужих мольбах о пощаде, полностью оправдывая своё имя. Он ниспосылал несчастья, и в этом деле был прекрасен. Сюэ Ян вырезал всех, даже куры в курятнике не избежали смерти, золотая канарейка была раздавлена в кашу и сунута в мёртвый рот наглой твари, которая пыталась не пустить Сяо Синчэня на тропу. По окровавленному лицу эффектно рассыпались золотистые перья. Сюэ Ян отмылся, выстирал одежду, натянул мокрую. Он вернулся к даочжану, заранее готовый получить головомойку за задержку. — Прости, гэгэ… я был настолько зол, что пришлось лечь в ледяной ручей. Не было другого способа остудить злость. Почти не соврал — в ледяной ручей действительно залез, чтобы бегущая вода смыла малейший оттенок чужого страха, боли и крови. И снова всё было правильно: горячий чай, немного перекусить. Он вложил конфету в руку Сяо Синчэня и попросил: — Покорми меня, гэгэ. Сделай мне приятно… *** Вот поэтому они с Сун Ланем и хотели, чтобы их орден стоял на других ценностях. Они прошли главные ворота, за которыми в гору уходила тропа, и даочжан почувствовал, как стало легче. Все. Все, этот унизительный разговор позади, теперь они сами по себе, даже если за их спинами идут "провожатые", теперь не надо поклоны, просьбы и самое ужасное — лгать и торговаться. До боли сжав кулаки, он выдохнул. Хотелось на самом деле выместить на чем-то свою досаду и гнев, но он подумал о том, что путь отнимет очень много сил, что священное место не перестает быть священным от того, что его хранители забыли, для чего нужны их сердца и знания. Хуашань с каждым шагом заберет у него гнев — он верил в это. — Не надо, Сян-гэ, — Сяо Синчэнь повернулся к другу и обнял его, — Не нужно. Я благодарен тебе за то, что ты так помог мне там. С этими людьми. Это правда для меня очень важно. Он шел молча, стараясь не думать о пережитом или думать о нем, как о чем-то неизбежном и главное — преодолимом. Старец, с которым он поговорит наверху, не зря в вышнем храме, а не вместе с остальными. А они с Сян-гэ — не ищут, и значит наверняка уйдут оттуда с чем-то важным, даочжан готов был даже к тому, что это важное они сразу не заметят. — Ты уходишь? — Сяо Синчэнь собрался было возразить, но ведь и правда — вода. И еще ему показалось, что Сян Хуа нужно как-то успокоиться, а он не может помочь. То, как Сян-гэ волновался из-за случившегося — из-за него, получается, волновался, грело сердце каким-то новым теплом. Это было приятно знать, но Сяо Синчэнь не хотел, чтобы это доброе, пусть и несдержанное сердце из-за него страдало. Он отдохнет в покое, а Сян-гэ отдохнет тоже, наверняка ему непросто постоянно находиться в обществе такого вот... «чокнутого даоса». Синчэнь улыбнулся и кивнул. Сначала он, действительно, тратил время с пользой, как и просил Сян Хуа. Он и горы послушал, и посмотрел руками поросшие мхом колонны беседки и каменные, выщербленные от времени края бассейна, который, как оказалось, имел форму инь и ян. Попутно нашел кое-какие травы и собрал их в отдельный мешочек, прочитал еще раз свиток... но Сян Хуа не было уже очень долго. Тишина стояла невероятная, и Сяо Синчэнь слышал далеко, но не было шагов Сян-гэ. Даочжан уже начал серьезно беспокоиться и собирался пойти навстречу, когда Сян Хуа наконец появился. — Как долго, Сян-гэ! Я решил, что ты заблудился. Ручей? Да ты весь мокрый... Наверх нельзя в сырой одежде, там ветер и холодно. Сядь. Нет, подожди. Сяо Синчэнь развязал пояс его ханьфу и просто снял с него верхнюю одежду, не спрашивая. Разложил на краю бассейна со стороны огня, велел сесть на одеяло и поставил воду на огонь. Горячий чай и еда. — Сними сапоги, их тоже надо сушить, ты натрешь ноги, пока мы будем подниматься, тут очень круто, и идти долго, — теперь он говорил тише, — ты не заметил, когда ходил за водой, кого-нибудь? Я уверен, старейшина приставил к нам адептов, но пока почему-то не чувствую их. Знаешь, я чувствую пристальные взгляды. Но, может быть, эти люди хорошо прячутся. Ешь и не сердись. Он разломил хлеб и поднес к губам Сян-гэ, дожидаясь, когда он заберет. — Не забудь, у тебя еще есть конфе... — даочжан не договорил и поднял лицо к небу, прислушиваясь. С криками пролетели птицы, куда-то в сторону храма, много птиц, будто их вспугнули или чем-то поманили. Даочжан нахмурился. Он не особенно умел что-то готовить, в отличие от Сян Хуа, но сварить с травами рис умел, как все нормальные люди, так что скоро у них была горячая еда, а священная кастрюлька очень даже справлялась с этой задачей. Сам Синчэнь есть не особенно хотел, и закончил раньше. Он опустился на колени за спиной Сян Хуа и обнял его, упираясь подбородком в плечо и слушая под ладонью сердце. Он хотел знать, что Сян-гэ больше не злится, идти на эту гору и нести с собой еще и такой груз — неправильно. — Не может не быть адептов рядом. Здесь должны быть магические барьеры, если нас пропустили, кто-то должен их снимать. Только ты попробуй просто не обращать внимания, ладно? Если заметишь кого-то. *** Отлично. Сяо Синчэнь научился раздевать мужчину. Сюэ Ян не спорил и не сопротивлялся, только жадно потянул носом его запах. От даочжана еле уловимо пахло полынью, тёплой чистой кожей. — Прости, гэгэ, я на них накричал. Не сдержался. Конечно, встретил я этих адептов, подвернулись под горячую руку. Так что теперь они будут прятаться ещё лучше, чтобы не попадаться мне на глаза. Я понимаю, что был несдержан, — он пожмурился, вспоминая все их судорожные попытки ослабить удавку, как они дёргались, как раздирали ногтями свои шеи в попытке вдохнуть хотя бы один глоток воздуха. Он ничего не оставил на волю случая — шеи этим адептам он свернул у монастырских ворот. — А долго потому, что ручей близко, но здесь к нему спускаться опасно. Там каменная осыпь, я подумал, что ты будешь волноваться, и поискал надёжный спуск, поэтому так замешкался. Он ел с рук Сяо Синчэня. Вот как позволил раздеть, так и позволил себя кормить. Если бы даочжану взбрело в голову сунуть ему в рот камень, и тот тщательно разжевал бы и проглотил. Птицы… о, птицы летели на падаль. Сюэ Ян улыбнулся, поднимая голову следом за слепым взглядом святой сволочи. — А знаешь, гэгэ, нам повезло. «Он сам меня обнял». — Птицы летели спокойно, а не удирали от чего-то. Не будет бури, не будет дождя. Мы дойдём до вершины без неприятностей. «Потому что я всех убил, некому причинить тебе неприятности. А если тот святой, к которому ты идёшь, тебя огорчит, то полетит с обрыва… кормить птиц». Сюэ Ян с наслаждением накрыл его руку ладонью, гладил тонкие пальцы, и особенно нежную кожу между пальцами, такую тонкую. Перецеловал бы. — Обещаю, что если замечу их снова, не буду на них кричать. И даже хорошо, что я их видел — теперь я знаю их в лицо, и ни с кем не спутаю. Так что если это будут какие-то другие люди, да с недобрыми намерениями, уже не обознаюсь. Да и они меня теперь знают, — о, это уж точно, — поэтому не станут невоспитанно надоедать. Я не сержусь уже, что ты. Какой смысл сердиться на покойников? Особенно если приложил все возможные усилия, чтобы сделать их покойниками. — Ты меня успокаиваешь. И сейчас накормишь вот конфетой. И одежда уже высохла. Пойдём? Мы всё-таки доберёмся до той вершины, ещё светло будет. Они добрались до следующего храма ещё до полудня. Для Сюэ Яна не было разницы, храм там, не храм, кто в нём сидит. Важно, чтобы этот кто-то не добавил ему проблем. Он уже поневоле готовился встретить высокомерного засранца под стать тем, кого сейчас у подножия горы клевали птицы. *** — Успокаиваю? Это хорошо... Сам Сяо Синчэнь не особенно успокаивался, когда они оказывались так близко. То есть с ним творилось что-то непонятное. С одной стороны, появлялась уверенность, что все получится, что с Сян Хуа они вдвоем найдут все-таки то, чего совсем не ищут, с другой — сердце в такие моменты прыгало от горла в живот и обратно, и чувств становилось слишком много для одного даочжана. Он развернул конфету и поднес к губам Сян-гэ, чуть надавил, ощутив прикосновение к губам, а еще — что очень хочется снова этого приятного волнения, когда Сян Хуа касается его пальцев языком и снимает с них всю оставшуюся от конфеты сладость. — Пойдем, — пробормотал Синчэнь и торопливо помог брату собраться. Тропа забирала все круче, несколько раз им приходилось подниматься непрерывно под уклон, долго-долго, но Сяо Синчэнь шел вперед, прямой и спокойный, ни разу не показав усталости. Хорошо, что скалы защищали их от солнца, иначе пришлось бы совсем трудно, а потом, после моста через ущелье, они оказались перед совершенно отвесной лестницей. Сяо Синчэнь здесь полностью положился на Сян Хуа, слушал каждое его слово и делал только то, что он разрешал, потому что иначе он бы просто не удержался. Поднимались так, чтобы даочжан был все время впереди — так медленнее, но безопаснее, потому что если б он сорвался, то Сян-гэ мог страховать его. Синчэнь все время чувствовал брата за спиной, так близко, что его разгоряченное от долгой и трудной дороги дыхание иногда ощущалось на шее или на руках или даже через одежду — Сян-гэ приходилось выглядывать и смотреть, что перед даочжаном. Преодолев благополучно первый такой подъем, они смогли совсем немного отдохнуть на естественной площадке. Пить хотелось все время, и они делили воду на двоих, стараясь не тратить слишком много. Вторая отвесная лестница оказалась еще длиннее, она была прорублена прямо в скале, и Сян-гэ уже приходилось смотреть и вперед, и по бокам, и наверх — потому что местами камни нависали так низко, что приходилось протискиваться и пригибаться. Но ощущение камня по сторонам на удивление было легче для незрячего даочжана — так он, по крайней мере, знал, что вокруг, а вот когда слева и справа ничего не ощущалось, он иногда даже просил Сян-гэ взять его за руку и положить ладонь на опору, так гэгэ становился не только его глазами, но и руками. Когда Сян Хуа увидел конец пути и храм, сил словно прибавилось, Сяо Синчэнь поторопился и оступился там, где было куда проще, чем на уже пройденных ступенях. Он удержался, здорово ободрал пальцы о камень и ударился коленом, но Сян-гэ за спиной не позволил ему упасть. — Я бы никогда не поднялся без тебя, — прошептал даочжан, обхватив Сян Хуа за шею, выровнял дыхание и только потом развернулся, чтобы снова не упасть и добраться уже до вершины. Первой вершины. Почувствовав под ногами ровную поверхность, Сяо Синчэнь выпрямился, нашел руку Сян Хуа и глубоко вдохнул. Ветер растрепал волосы, холодил виски и шею. — Сян-гэ... прежде, чем мы пойдем дальше, скажи мне, где высокий пик? Его видно отсюда? — он сжал ладонь друга, заметно волнуясь, — Я всегда хотел туда. Говорят, там, за хребтом Лазурного дракона, так красиво... и встречаются ветра всех сторон... а если встать на самой вершине, то ощущение, как будто стоишь на облаке, как будто ты — не ты. Не верится, что я так близко. И... — даочжан повернулся к Сян Хуа и тихо сказал, словно признавался в чем-то очень сокровенном, но ведь он и правда никогда и никому не говорил, что иногда чувствует сожаление: — ...жаль, что я не смогу этого видеть. *** Никогда. Ни-ког-да. Никогда вообще и никому Сюэ Ян не признался бы, что боится высоты. Потому что он её не боялся, это сейчас вдруг накатывала невесть откуда дурнота, как только понимал, что снизу — пропасть. И туда не просто падать, туда катиться по всем этим крутым тропам, ломая кости и расплёскивая мозги. Он даже не понял, что сам бы забрался без особых проблем, но стоило Сяо Синчэню оступиться, как у него перед глазами сразу появилась отчётливая картина — они падают вместе, разбиваются… и не умирают сразу, а лежат, не в силах пошевелиться изломанным телом. И ему приходится смотреть, как Сяо Синчэнь умирает. — Ты-то не поднялся бы? У меня сейчас сердце остановится, и начнёт надрывно скулить, что ему хочется вниз, медленно и осторожно. — Ты упрямый. Ты заполз бы. Медленно, упёрто, по-даочжански. А вот я… Знаешь что, гэгэ, я бы просто не полез. Вот не надо было бы мне — вот не полез бы. Но мне надо. Он осторожно придержал Сяо Синчэня, прижал к себе. Сам держался за скалистый выступ, не разрешая себе смотреть вниз. Появилось странное ощущение, что ему хочется шагнуть туда. Как будто нечто опасное распахивало объятия, приглашало сделать последний шаг. Нет уж, спасибо. — Вижу. Отсюда он странно виден, как будто в воздухе висит вершина. Отсюда кажется, что она такая острая, что негде будет встать. Стоит в кольце тумана, и это кольцо очень медленно тает, как будто высокий пик пытается осторожно сесть за землю и не помять деревья где-то далеко внизу. «Жаль, что ты не сможешь это увидеть». Сюэ Ян упрямо поджал губы, прищурился. Обстоятельства такие обстоятельства, но никогда нельзя быть уверенным в чём-то. Вот, например, он был уверен, что в монастыре обитают сплошь просвещённые люди, а оказалось… да подними старый поваленный забор, а там улитки, которые больше понимают, чем тот монастырский сброд. — Сейчас у меня перестанут трястись колени — ты меня напугал, больше не смей падать — и пойдём дальше. Тут осталось-то. Знаешь что я подумал, гэгэ? — он крепче прижал к себе этого несостоявшегося самоубийцу, прыгуна с горы, и быстро прижался губами к его виску. — Я думаю, что когда мы доберёмся до того высокого пика, мы с чистой совестью сможем это отпраздновать. Не каждый день два человека полезут на эдакую высоту просто так, ничего не разыскивая. А праздник я тебе обеспечу. Главное, успеть до темноты, потому что спускаться труднее, чем подниматься. Слишком легко оступиться. Хотя чего это я. Если что, то мы там и заночуем! Кто может похвалиться тем, что спал над облаками? Клан Гусу Лань будет рыдать от зависти со своими Облачными Глубинами. Короткий отдых — самый правильный отдых на таких переходах. Нельзя слишком расслабляться. Человеческое тело коварно, оно захочет сначала присесть, потом прилечь, и в последний момент сломается. Оставалось совсем немного, и Сюэ Ян удвоил бдительность, потому что отсюда лететь вниз было ещё дальше. *** «И не помять деревья где-то далеко внизу...» Еще один повод пожалеть, что у тебя нет глаз — если бы Сяо Синчэнь мог посмотреть на друга, то Сян-гэ увидел бы в этих глазах восхищение, но даочжан мог только улыбнуться. — Отпразднуем, конечно, — он с готовностью кивнул, — Пойдем скорее. — Как мне будет позволено называть вас, совершенномудрый? — Сяо Синчэнь снова поклонился, но почувствовал на сомкнутых пальцах прикосновение старческой руки, теплой и сухой. Здесь на вершине, и правда, жил мудрец, и когда Сяо Синчэнь и Сян Хуа вошли, он не удивился, не отругал их за бесцеремонность... Почему-то даочжан был уверен, что посланные за ними адепты, которых он так и не заметил за весь путь, не предупреждали старца об их визите, но тем не менее, мудрец не удивился, спокойно и внимательно выслушал, кто они и откуда, как побывали в разрушенном храме и нашли там подсказку, которая привела их на Хуашань. И даже о том, что Сяо Синчэню пришлось солгать и торговаться, чтобы попасть сюда. — Ван-лаоши, даочжан. Садитесь рядом, — он пригласил обоих, — и покажи мне то, что тебя сюда привело. Его голос был удивительно мягок и спокоен, и Синчэнь ощутил такую же спокойную и светлую радость от того, что они все-таки сюда добрались. Он показал и книгу, и ритуальный сосуд, и рассказал о надписи, которую они открыли на потайном дне — не скрыл от старца ничего и чувствовал, что поступает правильно. — Ритуал возвращения утраченного... — сказал мудрец и то ли кашлянул, то ли издал смешок, за которым, впрочем, явно не чувствовалось никаких дурных мыслей, — Древняя мудрость. Ты же знаешь, Сяо Синчэнь, что создавший этот ритуал так и не вернул себе утраченного? — Да, Ван-лаоши, знаю, — кротко ответил даочжан. — У него не получилось, но он все равно оставил эту мудрость. Ты знаешь, почему, верно? — Да, Ван-лаоши. Не знаю, почему у него не получилось, но почему сохранил мудрость — знаю. Он хотел использовать ее во благо людей. — Верно. Для чего тебе этот ритуал, даочжан? — даос спрашивал так, будто говорил с умным, мечтающим, стремящимся к вершине, но все-таки ребенком, пока учеником, которого нужно направлять, но не наставлять, и Сяо Синчэнь не смог ответить сразу. Не смог и солгать. — Для себя, Ван-лаоши, — тихо сказал он, вдохнул и продолжил уже увереннее, потому что с этими словами стало легче, как будто он признался самому себе, — Я утратил зрение и хочу его вернуть. Чтобы... Сян Хуа был рядом, Ван-лаоши никогда даже не слышал о Сяо Синчэне, и даочжан сомкнул на коленях руки и прикрыл их рукавами, зная, что пальцы дрогнут, что он не сможет не выдать своего страха. Но он продолжил все равно. А мудрец слушал, ждал и слушал, не торопил и не задавал вопросов, пока пришедший к нему за помощью не закончит свою историю. — Я отдал свои глаза человеку, который стал для меня дороже всех на свете. Настолько, что я не мог поступить иначе. И так случилось, что потом он прогнал меня, — голос даочжана звучал тихо и ровно, — Я хочу увидеть его снова, Ван-лаоши. Я хочу посмотреть ему в глаза. — Для чего же, даочжан? Ты не тот человек, который так сильно жаждет подобного ради мести. Но ты, я вижу, готов пройти этот пусть до самого конца. Что ты хочешь увидеть в глазах этого человека? Что хочешь сделать? Под тканью рукавов дрогнули руки, темные пряди упали на скулы, закрывая склоненное лицо, дрогнули плечи, но Сяо Синчэнь выпрямился, как если бы прямо смотрел на старца. — Простить его... Произнес и замолчал, боясь даже вдохнуть. Слушая себя, ветер, скрип старых досок и веток горной сосны. Древняя мудрость, которую даочжан хотел узнать для себя, для себя одного, не для людей. Это неправильно. И Ван-лаоши может прогнать, и будет прав, но почему-то сейчас Сяо Синчэнь не сожалел о сказанном. Он так погрузился в это ощущение, что не заметил, как старец встал, куда-то отошел и вернулся. Даочжан вздрогнул, когда почувствовал прикосновение через ткань рукава и услышал мягкий голос: — Прочти это. В руках даочжана оказалась недостающая часть книги, он развернул планки, коснулся пальцами чуть выпуклых древних знаков. — "Он искал мудрость и не находил ее в поисках..." — начал Синчэнь. Надпись, начертанная на сосуде, повторялась на этих планках слово в слово, Синчэнь мог бы рассказать ее наизусть, но когда дошел до последней известной ему фразы, уже понимал, что дальше она не оборвется, и не ошибся. — Итак, он нашел все нужное для ритуала. Он использовал пять элементов. Металл стал маской и сосудом — огонь создал их, вода открыла ритуальный сосуд, земля наполнила его, а семя дерева победило землю, ибо таков круг взаимопорождения. Маска позволила ему скрыть свою сущность, ибо совершенномудрый не имеет постоянного сердца, его сердце принадлежит людям. Ему требовалось лекарство, но вместо лекарства он взял яд. Ему потребовалась сила, но вместо той, что у него была, он использовал иную. Нефрит он взял, чтобы собрать кровь того, кто воплощает доверие, ведь нефрит соединяет небо и землю, а ритуал и доверие неразделимы — так кровь соединила все первоэлементы. Совершив ритуал, мудрый познал истину: тот, кто тождественен потере, приобретает потерянное, и не нужно искать, чтобы найти. С последним знаком пальцы Сяо Синчэня соскользнули с последней планки, он закрыл книгу и протянул старцу. — Благодарю, Ван-лаоши. — Ты понял принцип ритуала, даочжан? — Понял. Он извечен: «превращение в противоположное есть действие дао», и совершенномудрый использовал его. Он следовал концепции У-син, но нашел свое знание в обратном, будто развернул ее, как крышку этого сосуда. И соединил заново. — Верно. Скажи, даочжан, почему, собрав все необходимое для ритуала, он так и не смог вернуть себе утраченное? Сяо Синчэнь помолчал, осознавая мысль. — Ритуал разрушает доверие, так говорил Лао-цзы. Ритуал — начало смуты. — Верно, даочжан. — Совершенномудрый нашел все, что нужно для ритуала, но в поисках он... он потерял доверие. Ван-лаоши, я понял. Он не смог завершить этот ритуал для себя, потому что у него не оказалось никого, чтобы соединить все первоэлементы. Старец не сказал "да", вместо ответа он вложил в руки Сяо Синчэня перевитые планки — всю книгу целиком. — Отнеси ее за хребет Лазурного дракона, даочжан. И оставь там, если в конце пути поймешь, что готов к тому, что не достигнешь своей цели ровно так же, как готов пройти ради нее до конца. Если книга останется там, забери маску. — Благодарю, Ван-лаоши. Даос поднялся, впервые вздохнув как старик, тяжело и долго. — Иди, даочжан. Прежде, чем уйти, мудрец посмотрел на Сян Хуа задумчиво и внимательно. И улыбнулся. Сяо Синчэнь проводил его молчанием — этому мудрецу не нужны были поклоны и слова. — Пойдем, Сян-гэ? Успеем до заката? *** До первой вершины действительно оставалось совсем немного. И жилище этого таинственного «просветлённого» они нашли. Да там и искать не пришлось, ничего больше здесь и не поместилось бы. Сюэ Ян недоверчиво щурился, но держал себя в руках. Как мог. После такого подъёма это оказалось не сложно — руки и ноги дрожали от напряжения, и по всему телу разливалось блаженное осознание, что он не просто долез, а ещё и сам не угробился, и не дал угробиться своему ненормальному даочжану. «Неплохой приём, хитро придумано. Пока сюда доползёшь, весь переполнен благодарностью и благостью до самых бровей, спасибо что живой. А не дополз, то кому какое дело, о чём думает труп под горой». Старик, который тут хитрованствовал, не вызывал у Сюэ Яна какого-то особого доверия, но сказать честно — у него вообще никто доверия не вызывал. За крайне малым исключением. Это исключение сначала расшаркалось, а потом принялось чистосердечно каяться, и он несколько расслабился. По крайней мере, старик не устраивал представление, не напускал на себя вид важный и возвышенный. Но самое главное — Сяо Синчэнь казался довольным. Да, он волновался, он говорил такие возмутительные вещи, что впору взять его за шею, и тыкать носом в очевидное, как нашкодившего котёнка… Но он определённо был счастлив и этим разговором, и этой наконец дочитанной книгой, и самим стариком, и долбаной горой. Только за одно это старик заслуживал остаться в живых. «Простить его. Знаешь что, давай прости его прямо сейчас и не встречайся с ним никогда, пусть этот прощённый червяк ползает где-то в другом месте, Поднебесная достаточно велика. А потом, уже сильно потом, я его найду и скормлю первой попавшейся рыбе. В конце концов, я же обещал кормить рыб той рыбьей косточке, что так удачно впилась мне в задницу». Он не вникал. Просто слушал, в меру внимательно, но не погружаясь. Всё равно ничерта не понял, потом даочжан ему разжуёт и объяснит. А ещё лучше — он сегодня же перепишет все важные ключевые места из этой книги… или полностью, тут в принципе работы-то… «Вот что ты смотришь? Скажи спасибо, что моя святая сволочь довольна разговором, а то сейчас ты бы летел, свистел и радовался, что дёшево отделался». Сюэ Ян замешкался, немного задержался, но на первое же «пойдём» появился рядом. — Успеем. И даже время останется, чтобы осмотреться, пока не стемнело. Некоторое время он шёл молча, ломая голову над всеми хитросплетениями, которые сейчас услышал, и неохотно проговорил: — Ладно, признаю, полезный дед. С чудинкой, не без того. Я там это… В общем, я там ему оставил немного чая и орехов в меду, так, по мелочи, — сердито посопел и поджал губы. Не то, чтобы сильно хотел оставлять, просто подумал, что дед старался, книжку отдал, даочжан счастлив, а старик не набегается по этим горам, чтобы просто чего перекусить, не птицы же ему обед приносят. — Я подумал, что ты этого хочешь. Сердито цапнул его за руку и повёл дальше. Вот так поведёшься с этим ненормальным, скоро совсем крыша поедет. Сюэ Ян остыл быстро. Припомнил, как бестолково вопили и пытались убежать эти монахи, там, внизу, как умоляли оставить их в живых, и настроение моментально рвануло вверх. — Вот. Знаешь, гэгэ, на хребет я предлагаю идти уже завтра. У нас есть время немного передохнуть после подъёма, ещё раз почитать твою книжку, порадоваться, поужинать, и… у меня для тебя есть кое-что. Пока солнце не село. Присядь вот сюда. Он усадил Сяо Синчэня на камень, присел на корточки перед ним и взял его за руку. — Скажи мне, гэгэ, слышал ли ты про Сопереживание? Наверняка слышал. Мне оно даётся сложно, а если совсем честно — вообще не даётся. «Потому что я не умею сопереживать, но речь сейчас не об этом». — Зато в процессе обучения что-то пошло не так, и я случайно получил эффект неожиданный и очень странный. Но вот прямо сейчас, мне кажется, он тебе понравится. Сиди так. Он поднялся, обошёл его, встал за спиной и аккуратно положил ладонь ему поверх повязки, прикрывающей пустые глазницы. Ладонь была изрисована изломанными линиями, складывающимися в агрессивный узор, который щетинился иглами. — Это ненадолго. Держи себя в руках и не паникуй. Ты можешь только смотреть туда же, куда и я. Если захочешь, я повторю это на том пике, за хребтом Лазурного Дракона. Сюэ Ян второй ладонью закрыл свои глаза, сосредоточился, и рассмеялся в голос. — Гэгэ, ты хотел это увидеть. Смотри. И убрал руку со своих глаз. Теперь он смотрел за двоих, и точно знал, что Сяо Синчэнь видит, как солнце медленно добирается до высокого пика, там, за хребтом, по которому они пойдут завтра. Гора радостно нежилась в золотом и красном, прозрачный воздух хрустально позвякивал горным ветром. Сюэ Ян опустил голову, давая ему увидеть, что он по-прежнему сидит на камне. Снова поднял голову, рассматривая небо, горы, хребет, солнце, оглянулся назад, снова уставился вперёд, рассмотрел и маленькую хижину, в которой им предстояло ночевать, и даже книгу, которая сейчас лежала у Сяо Синчэня на коленях, и снова — горы, горы, небо. Он снова закрыл глаза и снял заклятье, чувствуя себя пожёванным. Убрал руки, обошёл камень и присел на корточки, укладывая гудящую голову на колени своей драгоценной сволочи, так мечтавшей увидеть эти трижды клятые горы. — Прости, меня надолго не хватает. Я был самым ужасным учеником среди всех. Да я и не доучился. *** Впечатленный всем произошедшим, Сяо Синчэнь готов был чуть ли не лететь по опасному хребту. И при этом он не меньше хотел остановиться и подумать, осмыслить, осознать, как будто боялся, что упустит что-то важное из разговора со старцем. — С чудинкой? — он рассмеялся. Ну на самом деле Сян Хуа мог бы уже и сказать прямо — "чокнутый даос", но как он... деликатно на этот раз, — Ох, Сян-гэ... Синчэнь смутился и одновременно обрадовался, потому что сам не подумал о старике, ничего ему даже не предложил, как будто совершенномудрые питаются только горным воздухом и делятся знаниями с первым встречным! Ну как так? — Спасибо. Я хотел и... я не подумал. Сколько раз Сян-гэ еще удивит его? Кажется, еще и дня не прошло, чтобы Сяо Синчэнь не открыл в этом человеке что-то новое. Не всегда понятное, да что там — как правило, непонятное, не всегда то, что можно сразу принять, иногда — с первого впечатления отталкивающее, но все-таки искреннее и доброе. — Завтра? — даочжан не смог скрыть разочарования, хотя, конечно, попробовал. Не получилось. Слишком он стремился на эту вершину. Но нельзя, нельзя так относиться к человеку, который буквально вынес его на своих плечах на эту гору, который терпит и ничего не требует взамен, потому что "сделай мне приятно и отдохни" только неблагодарный дурак сочтет за серьезное требование, — Конечно, завтра, — Сяо Синчэнь улыбнулся и послушно сел, хотя уже сами слова про "кое-что есть" пробудили смесь любопытства и опасения в сердце. — Слышал... И дальше каждое слово падало в душу, переполняя чашу "опасения" и опуская ее ниже и ниже по сравнению с "любопытством". Потому что с предчувствием даочжан поделать ничего не мог. «Сопереживание? Странный? Нет... Что это значит? Да. Да. Понравится, потому что это ты. Сижу. Нет... Не паникуй... Я уже. Не надо, Сян-гэ»... Но ладонь на глазах — и все, уже хочется узнать, что происходит. И страшно. И от смеха еще страшнее, а потом... Потом он потерял себя. Он видел, видел ... все. Горы, закат, облака, но главное — он видел свет. Он чувствовал себя так, будто прямо сейчас полетит вниз или вверх, или к той вершине, или за облако, или повсюду сразу, но он не мог, и от этого хотелось закричать. Небо, небо, бесконечное небо, в нем было столько цвета, сколько сейчас чувств в душе самого Сяо Синчэня, и за миг до того, как Сян Хуа прервал заклятие, даочжан почувствовал, что все. Тьма обрушилась на него так, как не было даже когда он лишился глаз. Тяжело, оглушая тишиной и так больно, что показалось — его сердце просто расколется. Что сказал Сян Хуа, Синчэнь не понял. Ни одного слова. Просто сквозь собственную боль, сквозь чудовищное разочарование, смешанное с еще живым ощущением ошеломительной свободы, Сяо Синчэнь почувствовал его усталость. Вынести это было так тяжело, что он не осознал, как запустил пальцы в волосы Сян-гэ, как сжал до боли, и тонкие пальцы тряслись, сведенные судорогой отчаяния. Наверное, всего на несколько мгновений, недолго, он не знал, но когда отпустило, рука даочжана мягко легла на лоб Сян Хуа, а другая — на грудь. Он молчал долго, на слова просто не было сил, очень долго, и не мог забрать то, что сейчас мучило друга — опустошение и боль, только гладил холодными пальцами его волосы, — Это было так красиво, Сян-гэ... — прошептал Сяо Синчэнь с искренней, бездонной благодарностью. И сглотнул подступивший к горлу вопль. *** Это того стоило. Это стоило всего, даже вот этого медного привкуса во рту. Это нормально, это так и бывало всегда. Несколько раз проверял, пока не понял — передержишь так чьё-то зрение, а потом во рту вкус крови, и белки глаз становятся красными. Он не знал, что конкретно хочет получить, показывая Сяо Синчэню горы, но получил внезапно настолько много, что дышать стало трудно. Да, судорожно вцепившиеся в волосы пальцы дрожали, крупно дрожали, но ещё до этого, ещё до того, как он присел, Сюэ Ян увидел, как безнадёжно опускаются плечи, идеально прямая спина сгибается. Уже потом, когда это слепое лицо исказилось от боли, он понял. Да, это было жестоко. Да, он знал, что Сяо Синчэню будет больно. Это что, повод отказаться? Ни капли. Всё было просто: «я хочу увидеть — на, смотри». Всё! Что ж ещё? Он не заметил, что уже просто сидит на земле, привалившись спиной к коленям святой сволочи, настолько явно раздавленной этим подарком, что от бешеного восторга сердце тяжело и страшно билось прямо в эту узкую ладонь, прижатую к груди. «Ещё… ещё, дай мне ещё!» Сюэ Ян не двигался, ему и так было видно, как дрожит напряжённое горло в отчаянной попытке не кричать, как бледные губы еле шевелятся, и с них срывается… благодарность. Благодарность! Он даже рот приоткрыл, впитывая безусловную красоту момента. Показать утраченное, дать миг насладиться, и отнять — и жертва тебя благодарит, нежно гладит по голове, придерживает жадно грохочущее в груди сердце. Как будто умоляет повторить, сделать ещё больнее. — Сяо-гэ, боль моя… «Вся твоя боль — моя. Только от меня. Только из моих рук. Я тебя так отделаю, что ты у меня выть в голос будешь». — Я хочу посмотреть тебе в глаза. Я хочу, чтобы ты посмотрел мне в глаза. Мне. Ты вернёшь себе глаза, и я тебе такую красоту покажу… «Прощать меня при этом не обязательно, я великодушнее твоего гнилого приятеля». Он повернулся, оперся локтем на его колено. Сюэ Ян не смущался тем, что стоит на коленях, его же никто не видит. А и видел бы — какая ерунда. Он сам выбирает, как ему удобнее. А так было очень удобно — вымученное лицо его несчастной сволочи совсем рядом, и можно жадно впитывать эти сладкие страдания, беззащитную открытость и наивную попытку спрятать боль, сдержать крик. — Я повторю это столько раз, сколько ты захочешь. Мне нужно, чтобы ты видел. Мне нравится твоя одержимость, твоя целеустремлённость. Ты… Он не заметил, что жадно сжимал руки всё сильнее — на бёдрах Сяо Синчэня останутся синяки от пальцев. Если сейчас он станет ещё несчастнее, то удержаться станет в разы сложнее. И без того тянет рвануть его одежду, чтобы лоскутами пошла, увидеть, как шокировано и испуганно он отшатнётся… — Пойми, я тебя не останавливаю, просто идти в темноте через хребет опасно. Ты не посчитал время, которое понадобится на разговор со стариком… — он заговорил сбивчиво, мысль перескакивала с одного на другое, снова схватил за руку и в изнеможении прижал её к своему лбу. Ледяные пальцы немного охладили горячечный жар. — Ты замёрз. Так высоко ночи холодные. Пойдём со мной, гэгэ. Пойдём, — он грел холодные пальцы Сяо Синчэня своим дыханием, едва задевая губами. — Нам нужно ужинать и спать. *** Сяо Синчэнь застонал, сдерживать крик этого кошмарного страдания было так тяжело, что он застонал. Боль моя... Еще немного, и за эти слова он готов будет и в огонь, и в воду, не за возможность вернуть зрение, а за слова, которые ему говорят. Ему. — Я посмотрю, — он улыбнулся и всхлипнул без слез, голос совсем сел, дрожал, — Мы посмотрим, Сян Хуа. «Только не делай так больше. Потому что я уже хочу снова». Стало страшно, опять, и Синчэнь просто кивал, почти пропуская смысл того, что слышал. Пойти, отдохнуть, поспать — на все да, только встать тяжело. Он плохо понимал, куда идет — шел за Сян-гэ, не осознавал, что ест и не чувствовал вкус, совсем не думал, куда ложится, просто обнял Сян Хуа, вжался в спину, и засыпал, храня под ладонью биение его сердца. Спал без снов, в полной черноте, не видя ничего и никого, только всю эту тьму заполнило одно чувство — желание обернуться и увидеть того, чьими глазами он смотрит в черноту, но обернуться никак невозможно, просто не получается, как ни старайся. Даочжан проснулся рано. Здесь на горе не слышно птиц или зверей, только ветер, который заглушал даже треск сосновых веток. По хребту они не шли — нельзя было назвать шагами робкие и осторожные попытки перемещаться в пространстве. Страшная пустота по обе стороны, полная неизвестность впереди и только за спиной — Сян Хуа, Синчэню казалось, что он в любой момент наступит в пустоту. Если правда, что на той вершине встречаются ветра всех сторон, то на хребте первое свидание назначено для двух. Задувало и в спину и справа, несколько раз Сяо Синчэня сбивало с ног, он падал вперед на руки, теряя опору, и снова поднимался, когда порыв ветра стихал. И постоянно останавливался, чтобы найти руками за спиной Сян Хуа. Но и это кончилось, хребет ушел в подъем, деревья закрыли путников от холода, а гладкий от ветра камень хребта сменился на естественные ступени, выкрошенные корнями сосен. В конце концов, пришлось ползти, хватаясь ободранными о камни пальцами за любую, даже самую ненадежную опору. Ханьфу цеплялись за корни, волосы путались и мешались, и даже Шуанхуа за спиной стал каким-то непосильным грузом. — Все? — даочжан даже удивился, потому что переход уже начал казаться ему бесконечным. Он поднялся и нервно убрал пряди с лица, на щеках остались каменные крошки и следы крови, — Сян-гэ? Синчэнь шагнул к нему, нашел плечи и торопливо ощупал друга, не особенно осторожничая. Знает он его! — Сян Хуа ведь побьется, поранится и не скажет, последнюю воду отдаст и еще посмеется, делая вид, что все прекрасно, — Все нормально? Идем дальше? Он не мог терпеть, больше не мог. Хотелось покончить с этим, покинуть гору, отправиться куда-то еще, куда приведет путь из книги, да и книгу надо бы дочитать... — Куда идти? Что ты видишь, Сян-гэ? *** Послушный, дрожащий, почти безучастный. Сейчас Сяо Синчэня можно раздевать и ставить на колени — не отреагирует. Эта улыбка, выданная ему остатками сил, со всхлипом, сразу после стона… ради такого можно было вырезать ещё парочку монастырей. Вырезать под корень по одному городу в день. Сразу после завтрака. Он послушно ел с рук, почти не реагировал. Было огромное искушение проверить — снова навязать ему поцелуй, но Сюэ Ян прекрасно понимал, что если встретит такое же безучастие, то до вершины даочжан не дойдёт. Просто невозможно будет удержаться и не убить его сразу. Просто, чтобы не мучился. Чтобы не мучил. Послушно ложился на расстеленное одеяло, весь уже где-то там, на соседней вершине. Покорно обнимал, вызывая дикое желание ударить по лицу, наотмашь, чтобы кровь брызнула из разбитых губ.