Затмение

Идти по лезвию ножа за одержимым — это сродни пьяной резне посреди полыхающего пожара. Только вокруг свистящая ледяная пустота, и с обеих сторон засасывающее очарование бездонной смерти. На хребте Сюэ Ян предпочёл бы быть слепым, если бы не был твёрдо уверен, что с закрытыми глазами он точно сорвётся вниз. Он несколько раз оступался, но это было нормально. А вот когда сердце срывается и летит куда-то вниз, ударяясь об камни, потому что идущая впереди сволочь умудряется тоже грохнуться на камни, после этого ещё долго не можешь ни дышать, ни жить, только поднимаешь его, подталкивая вперёд. Разговаривать бесполезно, всё равно дыхание закончилось, а даже если и получится, ветер схватит эти слова, и начнёт рвать, как бешеная собака. Когда закончился хребет, и снова началась бешеная круча, он только на одной ноте рычал, поднимаясь за Сяо Синчэнем. То еле тащился, как на привязи, то подпирал его снизу, если тот притормаживал. Он уже плохо соображал, когда подъём неожиданно закончился, только стоял и хрипло грыз куски мёрзлого воздуха, а по лицу скользили окровавленные пальцы с сорванными ногтями — этот одержимый его ощупывал. — Сейчас… сейчас… один момент, — минутная слабость, отчаянное желание лечь и не вставать. — Почти дошли. Там просвет, и… Он не смог объяснить, просто потащил Сяо Синчэня за собой, одновременно пытаясь связать ему волосы в узел, чтобы не цеплялись за ветки. — Там в пропасти висит дерево, не поверишь! А… нет, не висит. Отсюда кажется, что оно парит, на самом деле там… Они ещё несколько раз падали — коварная каменная осыпь под ногами шуршала мелким щебнем. Ободранные и очумевшие, оба торопились так, будто кто-то подгонял. — Там… скалистый выступ… как оно вообще тут выросло, загадка. А, вот тут крыша. Домик. Маленький. Всё, гэгэ. Ты псих. Настоящий псих. Ты добрался. Он всё-таки грохнулся на камни и уже не встал — теперь незачем. Сидеть где-то на вершине мира и хохотать от облегчения, понимая, что твой смех сейчас разносится ветром над всем хребтом — это того стоило. — Что теперь, гэгэ? Что нужно было тут сделать? Сюэ Ян подумал, что нормальный человек сначала бы сел и отдышался. А уже потом пошёл степенно выскребать свой таинственный ингредиент. Что там? Маска? Даже интересно, насколько даочжан нормальный, и прав ли он, называя его чокнутым даосом. — Не смей никуда отходить без меня, а то привяжу… Здесь всё ненадёжно. *** Сяо Синчэнь говорить уже не мог, он просто шел, куда его вели, не реагируя даже на такое обращение с волосами «Сам ты псих, гэгэ. Просто так все это делать...» Он никогда не встречал подобных людей, сам хотел бы стать таким, но не получилось. А Сян Хуа умел. — Нужно найти маску, — сипло сказал даочжан и вошел внутрь. Пахло сосной, ветром и камнем. И древностью. А вот для людей тут явно давно не было, — Но ведь нельзя искать, Сян-гэ, как же быть? И тогда он просто сел посреди домика и развернул книгу прямо на полу. Пальцы грязные, но даочжан решил сегодня простить себе такое обращение с реликвией, ему нужно было знать точно и убедиться, что он готов, как и говорил старец. Готов пройти до конца и оставить здесь этот свиток. Пальцы изучали каждую планку, пока Сяо Синчэнь не прочитал обе главы и еще раз — окончание "рецепта". — Все как мы думали, Сян-гэ. Огонь не у феникса, а у черепахи. Это далеко, очень, называется Аршань. Место, где огонь ушел под землю и породил озера. И там же можно найти яд, в озере. Правда, забавно? На юге вода открыла сосуд, но мы думали, что это огонь, а в Аршани вода и огонь опять вместе. Ты помнишь, Сян-гэ, горький яд — тоже соответствует югу в У-син, а здесь значит мы возьмем его на севере. И семя дерева, которое победит землю вместо запада находится на востоке, у тигра, который поменялся местами с драконом. Не знаю, слышал ли ты об этом месте: холм Тигра находится в землях Гусу, и я даже знаю, что это за дерево. Он перестал говорить так же резко, как начал, устало улыбнулся и сложил книгу, перевязал планки веревкой. Она больше ничем не могла ему помочь, и значит, следовало ее оставить. — Только с землей не совсем понятно. Совершенномудрый пишет, что земля — как середина, начало всего и конец. Для него это было его храмом, где мы с тобой нашли нашу кастрюльку. Или не оставить, если не готов... Даочжан покачал головой. Он поднялся, тяжело, едва собрав все оставшиеся силы, и обернулся вокруг, не зная, что ему делать дальше. Но не стоять же просто так, тем более что ноги подкашивались. Он шагнул вперед, уперся рукой в стену, двинулся вдоль нее, ощупывая какую-то полку, еще одну. Синчэнь остановился, прислушался к себе и услышал страх. Если он оставит книгу, если пойдет дальше, если захочет исполнить задуманное, не останется ли он в конце пути в одиночестве, как этот мудрец? Пройдя до конца, он потерял того, кому мог бы довериться. Сяо Синчэнь слишком хорошо знал, что такое одиночество, оно страшнее и больнее даже самой черной тьмы. Он думал, что достиг дна этой бездны, но встретил А-Цин, а теперь, когда за его спиной стоял Сян Хуа, даочжан с ужасом осознавал, что глубина этой пропасти на самом деле безмерна, и есть, что терять. — Сян-гэ... ты пойдешь со мной дальше? И тут на миг голова закружилась, Синчэнь тяжело оперся на полку, раздался треск, что-то посыпалось, и к ногам Сян Хуа упал какой-то металлический предмет. Даочжан не видел, но он откуда-то знал, что это и есть та самая маска. Ее даже не пришлось искать — она как будто требовала его решения. — Это ведь она, да? — Синчэнь развернулся, положил книгу на уцелевшую полку и быстро отступил на шаг, потом еще и еще, словно боялся передумать, пока не понял, что за ним — только Сян-гэ, — оставишь у себя, ладно? Пока мы не найдем этот самый центр нашего мира. *** Невыносимый. Зануда чёртова. Бешеный даос с прибабахом. Он всё же сразу пошёл искать маску, а у Сюэ Яна даже не нашлось сил, чтобы буркнуть что-то протестующее. Встал и пошёл, на всякий случай страхуя беззаботную сволочь. Ему что, сорвётся вниз, по пути успеет ещё и о своей душе помолиться, лететь-то далеко. — Не ищи. И я не буду искать. От ветра спрятались, и ладно. Уже хорошо. Уже можно радоваться. Руки как деревянные, и пить хочется. Пока Сяо Синчэнь читал свою книгу, Сюэ Ян просто из любопытства рассматривал скопившийся тут хлам. И тоже, небось, всё такое важное и нужное, что прямо куда там. Можно пособирать и унести всё, а внизу на досуге разобраться, куда и что применить. Да продать наконец! В такие дали путешествовать — нужны деньги, а с постоянным надзором сволочной совести грабежом не прожить. — Чокнутые даосы, — он бы сплюнул на пол, если бы было чем. Во рту совершенно сухо, губы потрескались. — Надо же было всё до такой степени усложнить. Гэгэ, с тобой догадки строить — милое дело, я себя даже умным почувствовал. Эх, ну в Гусу я не был. «Меня бы там сначала судили бы полгода, задолбав нравоучениями, а потом казнили бы раз десять. Это вам не Ланлин Цзинь, где вокруг члена главного заклинателя всё вертелось. Вернее, он на нём всё крутил — и закон, и порядок, и любое мнение, отличное от его желаний». Он не успел ответить на вопрос. Неугомонный Сяо Синчэнь тоже решил проявить вполне простительное любопытство, он совершенно точно ничего не искал. Незаметно вошло в привычку скрывать даже мысль о том, что они что-то ищут — бывают придирчивы боги, могут напакостить просто из принципа. Но на треск ломающегося дерева Сюэ Ян отреагировал быстрее, чем подумал — просто схватил даочжана и оттащил от места, где что-то ломалось. Так и держал в охапке, пока дошло, что это всего лишь полка, только после этого разжал руки и посмотрел вниз. — Да. Это она. Гэгэ, ты спросил у меня, пойду ли я с тобой дальше. Он наклонился, подобрал маску, чтобы она никуда не делась. Обмен совершён, книга лежит на полке. Маска надёжно упрятана в мешочек, который потерять можно только вместе с ним самим, а такая тварь не потеряется без собственного желания. — А ты разве что-то ищешь? Нет, гэгэ, давай наоборот. Я иду за этими тиграми, черепахами, ядом, огнём, водой, землёй, чёртом в ступе. А ты идёшь со мной. Так надёжнее, поверь мне. «Поверь мне. Доверяй мне. Положись на меня. Иди сюда, сволочь, иначе я тебя сам притащу. У тебя нет выхода, просто ты об этом ещё не знаешь. Я эти глаза тебе в глазницы силой вколочу, даже если попытаешься отказаться. Потому что свой центр мира я буду таскать за собой, не спрашивая его мнения». Сколько можно стоять тут, покачиваясь как подгнивший столб у дороги? Сюэ Ян тихо засмеялся. — Помнишь, в пещере ты сказал, чтобы я не делал неожиданно? Вот смотри, сейчас чтобы это не было неожиданностью, я наконец-то могу тебя заранее предупредить, — он так и сделал, сопровождая каждое слово действием. — Я сейчас возьму тебя за руку, — пальцы сомкнулись на запястье, — и за вторую возьму. Притяну к себе ближе, это необходимо, потому что ты слишком неугомонный. Сам сяду на пол, и тебя посажу так, чтобы удобнее было держать, — получилось неловко, но менять ничего не хотелось, усадил Сяо Синчэня себе на колени и обнял, сильно прижал к себе. — И буду отдыхать и тебя заставлять отдыхать. Потому что спускаться, гэгэ, в два раза опаснее, чем подниматься. А меня ноги не держат. И руки могут только вот так, и больше никак. Он медленно погладил его по спине, отмечая, что спина у даочжана совершенно деревянная, все мышцы свело уставшей судорогой. — Ты нашёл книгу. Ты нашёл эту идиотскую кастрюлю. Ты нашёл маску. Спеши медленно, гэгэ. Знаешь, что я дальше сделаю? Предупреждаю, не бей меня снова, — он еле заметно прикоснулся губами к уголку его рта, и это было предупреждение. Потому что после этого смял его губы жадным поцелуем, и отпускать не собирался. Пересохшие губы царапнули кончик языка, но он не обращал внимания на эти мелочи, потому что и так ждал слишком долго, терпел, не позволял себе ничего… ну почти ничего. А здесь даже убить некого, некуда перебросить яростное желание. Он голодно застонал в поцелуй, укусил его за нижнюю губу, тут же слизывая яркий кровавый привкус. — И ты ещё спрашиваешь, пойду ли я с тобой, — он хрипло выдохнул, едва прервавшись. — Дурак совсем? Сяо Синчэнь, глупые вопросы — глупые ответы, — и снова целовал до боли, не давая отстраниться. *** Невозможно не улыбнуться, когда он так говорит. Все перевернет, скажет странно, неправильно, сверху шутки и посмеется, и опять серьезный. Сяо Синчэнь перестал пробовать понять его, чувствовать получалось лучше, и это пугало и радовало одновременно. Опять "поверь мне", и даочжан сразу верит, потому что до сих пор это работало. Но как только "помнишь" — снова это предчувствие, как там, где оно так прекрасно и так больно закончилось. Что опять? Что?! Сердце начинает дергаться, как попавшее в клетку существо. Сяо Синчэнь сжал губы, потому что страшно хотелось сказать "Не продолжай, не надо". И вот они снова так близко, но только не так быстро, как в прошлый раз — достаточно времени, чтобы понять, что будет дальше, чтобы отстраниться, сделать шаг назад и... не сделать этого. Но Сян Хуа усадил его, и как будто успокоил это волнение, ведь ничего страшного не было в том, что они теперь спали рядом, делились теплом и успокаивали друг друга. Это стало правильным. За движением ладони даочжан едва не прогнулся, но просто не вышло, все тело сковало, он так устал, что сам превращался в камень, в холодную застывшую статую. И Сян Хуа говорил и говорил, становилось спокойнее до момента, когда он попросил не бить. Это вязкое и в последнее время уж слишком частое предчувствие, ощущение, что не успеешь отступить, убежать, а главное — не будешь потом знать, что делать, не сможешь держать себя в руках, — оно накатило снова, и сорвалось бы в панику от этого невесомого касания, если бы Сян Хуа дал ему хотя бы мгновение. Но он не дал. Ни вздохнуть, ни подумать — ничего. Его губы такие сухие. Такие мягкие, и такие жадные. Это — наглость, это — нарушение всех возможных границ — внешних и внутренних. Но если в первый раз возмущение и ярость смели все остальное, то сейчас даочжан просто не сделал ничего. Он так устал и так еще сильны были переживания того заклятия, что никакой ярости, никакого гнева не осталось. Он не хотел никакого контроля — его слишком много было в последние дни и вообще. Сяо Синчэнь даже не дернулся, только тихо ахнул от укуса и вдохнул вместе со стоном Сян Хуа. «Не спрашиваю. Ни о чем не спрашиваю. Не тебя, только себя. Не сейчас — потом». Потом будет плохо. Будет непонятно, запутанно, горько и страшно — он уже все это понял про себя. Не суметь заснуть и думать об этом снова и снова, задавать себе тысячу вопросов, обещать и нарушать обещание, оправдывать Сян-гэ и не находить оправдания себе. Пусть. Голова кружится, все болит, но они здесь, и это сейчас похоже на то ощущение свободы и страха, когда Сяо Синчэнь смог увидеть. — Не спрашиваю, — выдохнул он, и обнял, прижимаясь, так что пришлось запрокинуть голову, лишь бы не разрушить, не разорвать этот поцелуй. Потому что если перестать, то все закончится, а это оказалось так удивительно и трудно, как и все, что происходило с ними на этой горе. Из одного чувства в другое, от отчаяния к надежде и обратно, через боль, через не могу, но вдвоем — и поцелуй был чем-то до абсурда правильным в этой цепи. Язык коснулся языка, и Сяо Синчэнь испугался на мгновение, но Сян Хуа был так резок и напорист, что он попробовал и это. Поцелуй, который сразу не имел ничего общего со случайностью или необдуманным порывом, страшный и безумный, с болью и привкусом крови — вот так и предстоит потом, с болью и кровью, выкорчевывать из души этот момент, но сейчас даочжан хотел узнать этот вкус до конца. На вдохе он не отстранился, его можно было не держать уже так, будто он сейчас сбежит прямо в пропасть, Сяо Синчэнь облизал губы, языком коснувшись губ Сян Хуа, дыхание сбилось, а ладони на спине Сян-гэ согрелись, как от огня. В голове шумел ветер. *** Чтобы получить свой законный поцелуй, нужно бешено промчаться по половине мира, нужно убивать направо и налево, нужно самому несколько раз чуть не убиться, причём время от времени по собственной дурости или самоуверенности, забраться на чёртову гору, пройти по хребту дракона… Ладно, хорошо, он согласен. Какова цена за следующий шаг? Это слабое и растерянное «ах» вызывало голодный спазм в горле. Никому в здравом уме ещё не приходило в голову его обнять. Так то в здравом, а даочжан у него сумасшедший, и как же это хорошо. Только такой, одержимый, ненормальный… Так доверчиво размыкающий губы навстречу его языку, что сразу становится понятно — никто не смел раньше сделать это с Сяо Синчэнем. Никто. «Сун Лань, ты редкостный дебил…» Невозможно целовать уставшего и вымотанного даочжана, и при этом не двигаться. Он так крепко прижимался, с такой отрешённостью, что Сюэ Ян снова не удержался. Да, поцелуй стал не таким напористым, но он начал двигаться. Тело само двигалось, плавно, сквозь крупную дрожь, возбуждение продирало по шкуре сладким стеклянным крошевом. Твёрдый член от каждого движения задевал бедро Сяо Синчэня, одежда мешала, но разорвать поцелуй — нарушить это волшебство момента. Можно только вот это — можно жадно целовать доверчиво подставленную белую шею, слизывать с горла малейшую дрожь, жадно ловить каждый вдох и выдох. — Сяо-гэ, боль моя… мой даочжан, мой одержимый… — каждое слово горело пламенем, полыхало просто. — Поверь мне. Поверь… И снова жадно целовать истерзанные губы, пить прерывистое дыхание, ласкать жаркий язык. Сюэ Ян умудрился запустить руки под его одежды, выгладить и размять каждый твёрдый узел на худой спине, горячая кожа — нежный шёлк. Подхватил под поясницу, прижимая к себе плотнее, ровными еле заметными рывками. «Поверь, ты ещё не знаешь, как кормить это чудовище. Я научу тебя всему. Тебе станет легко. Поверь мне. Так надо. Это неизбежно, смирись, отдай мне себя, зачем ты себе самому, одному? Отдай». — Гэгэ, спаси меня, — это вырвалось само. Это губы сами сказали. Сюэ Ян всё же добрался губами до этих ключиц, слизал с них всю дрожь, какую нашёл, нежно и почти трепетно прикусывал тонкую кожу, снова жалил горячими поцелуями шею, оставляя россыпь багровых следов. Ждал. Ждал, пока эта невозмутимая сдержанность даст ещё одну трещину и выпустит огонь, загнанный внутрь. *** Это чувство свободы опьяняло сильнее, чем понимание первой победы, что они все-таки дошли, нашли и знают, что делать дальше. Восторг, смешанный со страхом, неуверенность вместе с пониманием, что Сян Хуа уверен за двоих. Сумасшествие, но даочжан не мог и не хотел сейчас ничего с этим делать. «О, Сян Хуа... что же происходит. Сян Хуа, кто ты? Что ты делаешь? Что мы делаем?» Синчэнь не знал его и знал. Его такое странное имя, таких не бывает, и даже в нем — все противоположно. Похожий и правильный, а сам такой один и во всем — неправильный. "Отпразднуем?" — возникло в памяти, и вместе с этим сердце снова наполнилось уже такой знакомой щемящей нежностью. Сяо Синчэнь тихо рассмеялся, запрокинув голову, подставляя шею, страшно было почувствовать и здесь поцелуи, но хотелось так, что невозможно было не попробовать. И это "боль моя" снова полоснуло по сердцу, будто клинок, разбивая холодом и наполняя горечью и теплом, как кровь из открытой раны. «Поверить? Я верю...» Каждое прикосновение горело на коже, оставляя след, каждое Сяо Синчэнь отмечал тихим вздохом. Его не нужно было держать, он не мог уже отстраниться, тело само отвечало, и мысли, и воля совершенно проиграли тому, что он сейчас чувствовал. Даже оцепенение усталости и то спасовало перед Сян-гэ. От поцелуев и укусов сбивалось дыхание, слишком много всего сразу, и совершенно новое сладкое и волнительное тепло разливалось по всему телу, собираясь в горячее желание быть ближе. Как это неправильно. Неправильно. Все неправильно. Но как хорошо... Возбуждение невозможно было сдержать, становится невыносимо горячо, а каждое прикосновение и каждый поцелуй только разгоняли сердце и желание. Желание чего? Чего он хочет? Даочжан вспыхнул, покраснели щеки, губы жгло, все зашло слишком далеко, как неостановимое безумие, но вместо того, чтобы что-то с этим сделать, он только повел плечами, отчего прикосновения стали еще ярче, почти болезненной дрожью разливаясь под кожей, и тихо застонал. «Как же я могу спасти тебя? Мне ведь и самому страшно...» Оказалось, что руки уже обвили шею Сян Хуа, что израненные пальцы перебирают пряди, гладят затылок, и Сяо Синчэнь, наконец, нашел в себе силы, чтобы отстраниться и отнять его губы от зацелованной шеи. Уже совершенно не думая, Синчэнь взял его лицо в ладони и поцеловал сам, робко, в горячие губы, несмело размыкая их языком и едва подался вперед, совсем немного свел бедра, но этого хватило, чтобы поцелуй наполнить тихим, беспомощным, беззащитным стоном: — Сян-гэ... *** Он смеялся. Уставший до отупения, страдающий от всего, даже от того, от чего не должен страдать по умолчанию, обманутый всеми… ладно, он обманут врагом, это не стыдно, на то они и враги, но… обманутый и преданный другом. Самый дорогой человек на свете? Потерявший всё, даже свои глаза. Отказавшийся от всего, включая самоуважение, иначе терпел бы он насмешки? Нищий. Изгнанный. Отчаявшийся. Он смеялся, подставляя шею своему врагу. Сюэ Ян дышал им, пил его, как ледяную воду в жаркий полдень. Невозможный человек, самый занудный и правильный, раздражающий до припадков бессонницы, до пьяного стука крови в висках, до багровых разводов перед глазами… Совершенно прекрасный в своём безумии. Его невозможно было отпустить, им невозможно было насытиться. «Кто будет тебя хранить?» Обмануть, затянуть в паутину искусной лжи, заманить, спрятать, закутать. Соблазнить, не давая ему возможности испугаться! Меньше всего Сюэ Ян хотел бы сейчас испугать его, сорваться слишком рано. Слишком жарко. Обманчиво жарко. Вокруг леденящий холод горных вершин. Он ещё хоть что-то соображал, чтобы не укладывать своего даочжана такой горячей спиной на ледяной пол, а до одеял прямо сейчас не добраться. Ничего, он потерпит до следующего раза, всё хорошо постепенно… Все благие намерения раскололись вдребезги, когда Сяо Синчэнь отстранился. Где-то внутри моментально заклубилось душным и чёрным, застилая глаза, выжигая из мыслей это нежное и слабое. И тут же рассеялось. Даочжан сам его целовал. Не просто целовал, а с той жаркой робостью, от которой сердца разрываются в клочья. Сюэ Ян потрясённо разомкнул губы, впуская в рот его язык, и подтвердил: — Ещё… Этот стон. Этот судорожный выдох. Эта готовность повторять. Ласковые пальцы, от которых так отчётливо пахло кровью, горячие губы. Он смог только снять с себя ханьфу… снять? Содрать, обламывая ногти в лихорадочной попытке быстрее развязать пояс. Он перехватил власть в этом поцелуе, снова позволил ему попробовать, мягко втянул в рот его язык, не сильно. Сюэ Ян на самом деле собирался обойтись просто рукой. Возможно. Кажется. Сейчас он не был в этом уверен. Он не раздевал Сяо Синчэня, помнил, что вокруг холод. Швырнул ханьфу ему за спину и тут же уронил его, подмял под себя, жадно целуя. Скользнул ниже, разводя края одежд, нетерпеливо дёрнул за пояс и, не давая опомниться, обхватил его член губами, сразу окуная в жаркий рот. Держал за бёдра мёртвой хваткой, раз за разом нанизываясь горлом, бешено выглаживая языком головку, и снова плотнее сжимал губы. Не давал опомниться, запретил думать, только чувствовать. «А чувствовать можно только меня. Я никуда тебя не отпущу. Никогда. Убью всех, если потребуется, покалечу тебя ещё сильнее, но ты останешься рядом». Он не замечал, что сам стонет, только обхватил свой член пальцами, даже кулаком не двигал, достаточно было немного погладить головку и перебрать пальцами. Не это сейчас заводило, а изгибающееся неопытное тело, постигающее азы. Горячий, робко желающий чего-то, о чём понятия не имел. Нормальный здоровый мужчина, загнавший себя в ловушку правил и приличий. У него не было шансов, рано или поздно это случилось бы, и не факт, что с таким заботливым и нежным заклятым врагом. От него одуряющее пахло смесью боли, страха, усталости, внезапно полыхнувшим желанием. Не до изысков, не до неспешных ласк с изучением всех секретов его собственного даочжана. Только звериный голод молодого тела, которое пыталось, наконец, отвоевать своё у слишком строгой души. «Ты сам виноват, Сяо Синчэнь. Ты сам во всём виноват! Ты сам виноват, Сюэ Ян. А если каждый виноват сам, то о прощении можно и не заговаривать». *** Ещё? Ох, разве можно? Но что там мысли? Сяо Синчэнь улыбнулся, не прерывая поцелуя, и отдал еще, чуть смелее, но все равно осторожно, пока Сян Хуа не отнял у него эту страсть снова и не забрал себе. Он обнял его крепче, он сжал бедра сильнее, он отвечал на поцелуй горячее в заведомо бесполезной надежде, что Сян Хуа не станет больше ничего делать. Но все равно не сказал "нет", проиграл, сдался, совершенно отчетливо понимая, что Сян-гэ сбрасывает одежду. Паника накрыла такая, что Сяо Синчэнь сжал пальцы на затылке Сян Хуа до боли, но что можно поделать с настоящим безумием, которое и вправду сильнее тебя? Он хотел, очень хотел остановиться, но только тихо вскрикнул, когда оказался на спине. Нет... Нет... Нет! Пальцы впиваются в плечи, и ниже, ниже, как будто даочжан хватался за последние отголоски разума — не своего, нет, своего не осталось. Но дикий поцелуй прервался, Сяо Синчэнь задохнулся страхом и желанием, когда понял, где касается Сян Хуа и как, но он даже представить себе не мог... Синчэнь вскрикнул и выгнулся, рука на плече Сян Хуа, и его рубашка трещит, так сильно сжимаются пальцы. А другая рука сминает ханьфу и камень под тканью, кажется, крошится в пыль. Так горячо, будто Сяо Синчэнь весь превратился в пылающий вулкан, и так сладко, как даочжан никогда не знал. Он застонал, до боли вжимаясь в пол, не смея, страшась податься навстречу, утопая в острых и таких ярких ощущениях, что сама темнота, в которой он жил, стала похожа на кипящую лаву. Никогда не испытывая ничего подобного, никогда не допуская даже в тысячи раз меньшей близости, Сяо Синчэнь сейчас не узнавал себя и весь свой мир. Он не видел, но от этого только яснее понимал, что это губы, которые только что целовал, что это горячий язык так невозможно мучительно ласкает плоть, что так глубоко и горячо, а потом совсем по-другому, но непонятно... слишком быстро. Его тело стало другим, мысли перестали ему подчиняться, даочжан стоял на грани, объятый ужасом, и при этом осознавал себя в совершенно другой, но гармонии. Так не бывает. Стон Сян Хуа как будто разрешил и ему отпустить себя. Судорожный вдох, собственный стон, такой тихий, почти неслышный, но он оглушил и отпечатался в голове сотнями оттенков, и, в конце концов, все закончилось вспышкой и охватившей все тело дрожью, бросило в жар, заставило крикнуть, потому что не было больше у Сяо Синчэня никакого другого выхода всей этой бешеной лавине эмоций и ощущений, кроме как кричать, выгибаясь до боли. Он тяжело дышал и боялся пошевелиться, потому что и с этим все не закончилось — пришла слабость, но совсем не такая, какую он в себе знал, а теплая, нежная и ... коварная. Как Сян Хуа, который вздрагивал, обжигал дыханием и стоном, и которого хотелось снова целовать и убить одновременно. *** От первого растерянного вскрика, за которым так ясно угадывалась попытка заявить своё бесполезное «нет»… Нет, время для язвительных умхылок может и настанет, но это точно не сейчас. Сюэ Ян торопился, нельзя сбрасывать со счетов все годы вдалбливания в эту голову толпы идиотских догматов, они могут перевесить. Он просто боялся, что сейчас Сяо Синчэнь соберётся с силами и оттолкнёт его. И боялся самого ощущения, что он этого боится. Но ощущать, как под его пальцами, губами и языком бьётся в судорогах подступающего наслаждения это тело — бесценно. И тонкие пальцы стальной хваткой впиваются в плечо, от боли кажется, что сейчас захрустит сустав, но даже это сейчас доставляет удовольствие. Он не оставлял шанса подумать, тащил своего даочжана к точке наслаждения, не давая ему рассмотреть нюансы. Как будто схватил за шкирку и поволок насильно. Так швыряют в воду, чтобы научить плавать. Сюэ Ян сам кончил быстро, он знал своё тело, изучил вдоль и поперёк, а сейчас и так балансировал на грани, стоило только заполучить в свои объятия так долго ускользающую добычу. Сяо Синчэня не выпускал, пока тот не выгнулся всем телом… наконец-то закричал. Наконец-то! Крик метнулся по тесной хижине, рванул по нервам. Сюэ Ян сам дрожал от нетерпения, губы саднило, побаливало горло — перестарался. Как же его выламывало и трясло, из рук вырывался. Сюэ Ян неторопливо глотал выплёскивающееся в горло семя, медленно гладил расслабляющееся обмякшее тело. Губы растянулись в мечтательной улыбке, выпуская влажный член. А всё же вокруг холодно. Он поправил одежду Сяо Синчэня, добрался, наконец, до одеял, и сразу укутал его, не давая замёрзнуть. На этом его геройства и закончились — продрало морозом вдоль мокрой от пота спины, и он сам забрался в этот кокон из одеял. Нельзя сейчас бросать даочжана, надумает себе страшного. Поэтому он снова не оставил Сяо Синчэню вариантов, прижал к себе, уложил эту слишком умную голову на своё плечо, чтобы не лежал на жёстком камне, и ласково перебирал волосы, гладил куда дотягивался. Наконец-то это было живое тело, а не закостеневший от переутомления манекен. Сюэ Ян знал что делает — нет лучшего способа расслабиться… Он критически поджал губы, когда понял, что пытается найти для себя оправдания. А они не были нужны, наоборот, глупо и опасно, эдак можно внезапно уверовать в то, что на самом деле это был акт милосердия… «Ты ещё скажи, что пожалел его. Чушь собачья. Ну да, да, я его хочу до боли, и хотел всю дорогу. Ты просто хотел трахнуть своего врага. Вторая собачья чушь. Сун Лань мне тоже враг, но трахать я его не хочу. Ты разговариваешь сам с собой. Поздравляю, докатился». — Я сейчас абсолютно счастлив, — прошептал он, мягко прижимая к себе податливое тело. — Сяо-гэ, хочешь пить? Хочешь, я сделаю чай? Хочешь?... «Сладкого, солёного, горячего, холодного, чего-то поесть, подняться и убежать, ударить меня, убить меня, а может повторить, а хочешь — давай продолжим, я столько всего тебе ещё не показал, хочешь посмотреть, как ты сейчас ошеломительно прекрасен, какие у тебя багровые засосы на шее до самых ключиц, и следы от моих зубов на левой ключице, и яркие припухшие губы?.. Мне нужны твои глаза, я хочу смотреть в них сразу в такие моменты, хочу чтобы ты всё видел, хочу, хочу, хочу»… — Хочешь? *** Он так потерялся в этом, что даже не шевелился, ни звука не издал, пока Сян Хуа его укладывал. Только вздрагивал, потому что каждое прикосновение, даже такое простое и через одежду, будило отголоски пережитого удовольствия. Ласковые пальцы, объятия... нет, он точно сошел с ума. Сяо Синчэнь молчал. Хочет ли он? Ничего не хочет. Только перевернуться на живот и отвернуться, как будто он один и не один, но сил сопротивляться одеялам и рукам Сян-гэ не было, и говорить — тоже. Хотя страшно хотелось пить, ну ничего, не факт, что он хоть глоток сможет сделать. Так что даочжан просто отрицательно помотал головой и затих, снова положив руку на грудь Сян Хуа — засыпать, чувствуя ладонью сердце, стало уже привычным? Сейчас он думать об этом не хотел, только о том, что это сердце стучит очень сильно. Во сне опять пришел Сун Лань. Он долго-долго смотрел, а потом сказал "Зачем ты здесь? Уходи" и отвернулся. Сяо Синчэнь проснулся, обнимая Сян Хуа и хорошо, что догадался не шевелиться сразу. Потому что сон ушел, а его место заняла боль. От кончиков пальцев до макушки, она завоевывала тело медленно и неотвратимо. Спина ныла, ломило руки и ноги, кололо шею, плечи, грудь. Но все равно хуже всего вела себя голова, точнее — мысли в ней. Они обрушились на несчастного даочжана как лавина острых иголок. Вспомнилось сразу все одновременно. Прикосновения, собственные реакции, вздохи, стоны, ласки и то, как было хорошо. Кошмар... Что же они сделали? Зачем? Почему? Как с этим жить вообще теперь? Сяо Синчэнь сел, сдавив голову руками, но даже стона эти набросившиеся на него демоны не разрешили — он как будто проглотил сотню мелких острейших ножей, даже вздохнуть — больно. Даочжан повернулся, нащупал вещи, нашел воду и припал к горлышку, делая жадный глоток. Вода медленно понесла боль по телу, но хотя бы стало можно дышать. Нужно было еще оставить для Сян-гэ, он ведь наверняка тоже страдает от жажды... Оставив горлянку на месте, даочжан встал и вышел за дверь, тяжело оперся на стену, пытаясь понять, что происходит. Одна только мысль о Сян Хуа вызывала бурю в душе и никакого просвета в ней не находилось. Некоторое время его просто трясло, крупная дрожь усиливала боль во всех мышцах, и пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы с этим справиться, но у него получилось. Это все горы, слишком много всего, усталость, счастье от того, что получилось... Когда-то Баошань-санжэнь рассказывала, как несколько мудрейших отправились в горы на запад. А там действительно высокие горы, Хуашань да и все пять священных вершин гораздо ниже. И рассказывала, что один из даосов так там и остался, охваченный опасным счастьем, которое его сгубило. Сяо Синчэнь и сам когда-то поднимался на Эмэй, еще будучи зрячим, и помнил это ощущение полета и страха. Ну а сейчас? Сейчас все по-другому, они оба так сильно устали, так много перенесли, они как будто сошли с ума ... Огромная стая птиц пронеслась над вершиной, даочжан вздрогнул. Все верно, нужно просто уйти с горы. Вернувшись в хижину, он вспомнил о книге. Сомнение вытеснило все остальные чувства. Сказать Сян-гэ, чтобы оставил маску, забрать книгу и уйти — все. Эти испытания слишком тяжелы, слишком, чтобы даочжан был уверен — он готов. Образ Сун Ланя снова возник перед ним, такой явный, будто друг и правда стоял сейчас рядом. О, Сяо Синчэню не надо было объяснять, что такое — потерять самое важное! Он осознавал, что стоит на кону, слишком хорошо, особенно этим утром. Готов ли он однажды вместо «боль моя, даочжан» услышать «уходи»? Определенно — нет. Готов ли к тому, что все в один миг может перевернуться, измениться настолько, что единственным выходом покажется вырвать из груди сердце и оборвать все мысли навсегда? Он знал, как меняется мир человека за одно мгновение. Может быть, вчера с ним снова случилось именно это? Сяо Синчэнь понял, что стоит у стены и пальцы уже касаются полки с оставленной на ней книгой. Ну нет. Он знает, что правильно, а что нет, может быть как оказалось — не всегда, но сейчас — уж точно. Это испытание, которое он поймет не сразу, но обязательно поймет, и обязательно снова узнает спокойствие. Сяо Синчэнь отступил назад и отвернулся от полки, отрезая себе путь к отступлению. Нужно просто уйти с горы. Это действительно успокоило и придало сил, но очень ненадолго. Ворот ханьфу превратился в орудие пытки — каждое движение обжигало кожу. Шея и ключицы горели, и эти всполохи только напоминали даочжану о поцелуях и укусах Сян Хуа, о сладких ласках и боли, и о том, как это ему нравилось. Он перестал понимать, сколько прошло времени. Они что-то ели, выпили воды, собрались и пошли на спуск. Сян-гэ что-то говорил, наверное, но даочжан почти не улавливал смысла, просто шел, просто слушал, куда ему наступать, где держаться, где не двигаться, и все время молчал. Даже когда он мог что-то сказать, он молчал, как будто если выпустишь одно слово, то уже не остановишься, сорвешься на множество вопросов, на крик. А вопросы с каждым шагом вниз только множились, потому что чем дальше, чем очевиднее становилось, что спуск с горы никак не помогает привести мысли и чувства в равновесие. И птицы. Откуда столько птиц? С криками они проносились куда-то туда, откуда пришли Сяо Синчэнь и Сян Хуа, раз за разом, как порывы злого колючего ветра, и от этих криков веяло ледяным холодом и каким-то безумным восторгом. *** Когда спишь в обнимку с самой записной сволочью из всех святых, будь готов к чему угодно. Сюэ Ян действительно заснул счастливым, но стоило только даочжану пошевелиться, как он открыл глаза. Да, он спал, спал крепко, но едва Сяо Синчэнь сел, схватившись за голову, сон слетел моментально. Сюэ Ян только дышал ровно, глубоко, не шевелился и наблюдал, как даочжан пьёт, как ставит на место воду, как встаёт. Едва вышел за дверь, как Сюэ Ян неслышно босиком в пару прыжков оказался перед этой дверью. Хижина ветхая. Стены тончайшие, едва прикрывают от ветра. Сяо Синчэнь опирался на стену снаружи. Сюэ Ян прижался к этой стене изнутри, напряжённо слушал. Всё тело свело тугой пружиной, он скалился, дышал ртом, готовый кинуться и поймать своего ненормального даоса, если тот сдуру решит кинуться в пропасть. Ему даже дверь не потребуется — рванёт сквозь стену, ломая на своём пути всё, лишь бы не отпустить. — Молодец, гэгэ… — беззвучно прошептал он, отступая в сторону одеял, когда Сяо Синчэнь всё-таки нашёл в себе силы вернуться, и лёг на место в тот же миг, как только даочжан переступил порог. Вошёл, и начал беспокойно метаться душой по всей хижине. Внешне всё выглядело благопристойно — дошёл до полки, потрогал книгу, подумал. Сюэ Ян медленно приподнялся на локте, наблюдая за этой драмой внезапно осознавшей падение добродетели, срисовал и сомнения, и душевную муку. С досадой понял, что ещё немного, и он снова возбудится — невозможно терпеть. Шею Сяо Синчэня покрывали багровые следы поцелуев, было видно, что ему не просто больно, а каждый кровоподтёк невольно возвращает его в эту ночь. Сюэ Ян на миг прикрыл глаза, мечтательно улыбнулся. Ничего… придёт время, и он сможет любоваться этими судорогами без спешки, научит даочжана таким порочным удовольствиям, что он будет со смехом вспоминать о том, как страшился и переживал. «Я упустил момент». Эта мысль ударила Сюэ Яна куда-то под печень с такой силой, что он перестал дышать. Он верибельно изобразил, что проснулся, снова встал, начал готовить еду, и тут со всей ясностью дошло — упустил. Нельзя было позволять Сяо Синчэню бродить ночью и выкармливать собственных чудовищ, а теперь поздно, они выжили и растут, пожирая его изнутри. Даочжан снова что-то ел, послушно глотал, не реагировал на вопросы, и всё время смотрел куда-то вглубь себя. Да, глаз не было, но за время пути Сюэ Ян, оказывается, научился это видеть. Отрешённость, балансирование на грани, когда жертва не знает, по какую сторону этого умозрительного хребта дракона упасть… но до этого он выбирал толкнуть. А сейчас… Оставаться тут уже не было смысла. Сюэ Ян собирался быстро и чётко, несколько раз перепроверил всё, ничего не забыл. Но первый же крутой спуск показал, что кое-что снова упустил, и это страшно бесило, вызывая припадки чёрной ярости. Чем послушнее двигался даочжан, тем сильнее хотелось его ударить по лицу. Особенно когда он умудрился пару раз оступиться. Остановившись на относительно удобном уступе, где можно было передохнуть, Сюэ Ян взял его за плечи и несильно встряхнул: — Что с тобой? Гэгэ, какого чёрта? — подышал зло сквозь зубы, сражаясь с желанием немедленно вытянуть из него всё дикое месиво внезапно взыгравших угрызений то ли совести, то ли даосской дури. — Хорошо. Молчи. У тебя есть время подумать, пока мы не спустились с горы. Дальше так было нельзя. Сюэ Ян заглянул в пропасть внизу и покачнулся. Из-под ног весело зашуршало мелкое каменное крошево. Отлично. На самом сложном отрезке пути его святая сволочь превратилась в обесчещенную госпожу. Восхитительно! Над этим можно бы посмеяться, но не сейчас, когда предстоит спускаться по ненадёжному склону, цепляясь порой только руками. И кстати о руках — пальцы у Сяо Синчэня сейчас годились только на то, чтобы ласкать его лицо. А вот не время… Сюэ Ян только оскалился до боли, чтобы не сорваться на него сейчас. — Стой так, — он быстро заплёл ему волосы в хвост, обернул голову полоской ткани, чтобы в ненужный момент выбившаяся прядь волос ни за что не зацепилась. Обвязал верёвкой поперёк груди, перекинул несколько петель через плечи, затянул узлы зубами, второй конец верёвки так же обвязал на себе. Ещё раз затянул все пояса, обвязки, перепроверил свой драгоценный багаж, ещё раз попытался добиться хоть одного вменяемого сигнала от Сяо Синчэня. Безуспешно. — Ладно, гэгэ. Помнишь, я говорил тебе, что если будет нужно, то я тебя в зубах донесу до цели? Что же, сам сказал, никто меня за язык не тянул. Никто не может сказать, что… «… что Сюэ Ян бросает слова на ветер… родной, ты держи себя в руках, что ли, у тебя-то даосскими очистками голова не забита, что с тобой вообще?» Он ещё зло подышал в губы Сяо Синчэня, притянув к себе за обвязку, но не тронул. Подтолкнул к обрыву, подсказал, как начать спускаться. Сам спускался следом, прекрасно понимая, что сейчас Сяо Синчэнь идёт один. Он думает, что идёт один! Этот идиот взял в свою красивую тупую голову, что идёт один! Нельзя злиться, сорвёшься. Сюэ Ян спускался осторожно. Перепроверял каждый камень, каждое движение. Местами просто отрывисто рявкал: — Убери руки, я спущу тебя сам. Выполняй, — и в грудь больно впивались верёвки, когда эта послушная дрянь покорно убирала руки. Последний отрезок отвесной скалы он не запомнил. Всё сплелось в хруст камня под пальцами, в сиплое дыхание сквозь стиснутые зубы. Они несколько раз срывались, не убиваясь только чудом — верёвка цеплялась за скальные выступы, удавалось ухватиться за что-то, выламывая пальцы. Сюэ Ян время от времени хрипел проклятья, и только они помогали оставаться в сознании. Закончились скалы, и пошёл пологий спуск, вокруг стало тепло, под ногами шуршала трава, где-то в кустах звенел ручей, а он не мог остановиться. Тащил Сяо Синчэня за собой на привязи, не слышал ничего, не видел ничего. Подтягивал за верёвку, как скотину, проверял — живой, реагирует, ноги переставляет, сипел в лицо «Ты молодец, гэгэ, горжусь тобой» и снова тащил дальше, пока силы не закончились. До ручья он добирался уже наощупь, зачерпнул в пригоршню воды — она сразу стала розовой и мутной от крови и грязи — поднёс к лицу даочжана и попытался его напоить. — Пей. *** Что со мной? Я не знаю. Я не хочу думать. Чего Сян Хуа хочет от него? Почему нельзя просто идти и не разговаривать? Сяо Синчэнь искренне старался не дать мыслям поглотить себя настолько, чтобы он перестал понимать, что делает. Нужно было спускаться, держаться и слушать Сян Хуа, и подчиняться ему, потому что он видит и лучше знает, что нужно сделать. Поэтому даочжан даже не вздохнул, когда Сян-гэ заплетал ему волосы, хотя даже невесомые касания кончиков заставляли кожу гореть и возвращали к воспоминаниям о пережитом. Но не хватало еще тут шипеть, Сян Хуа и так непросто. «Если бы А-Цин была с нами, я бы думал о ней, мы бы заботились о ней, следили за ней и не потеряли бы оба разум. Если бы А-Цин была с нами, ничего бы не случилось еще в пещере». Идти на привязи. Может, в другое время Сяо Синчэнь и не стерпел бы подобного, воспринял бы как унижение, да так и воспринял бы, но не сегодня. Знал ли Сян-гэ или просто почувствовал, но если бы не это, даочжан просто сел бы и сидел прямо под горой в попытках разложить собственные мысли по полочкам, найти там единственно правильную, например «сейчас мы встаем и идем на север», но еще не известно, сколько на это ушло бы времени. А так они двигались вперед, подальше от горы, как Синчэнь того и хотел. «А ты идёшь со мной. Так надёжнее, поверь мне». Вот уж действительно. Сейчас даочжан не доверял себе абсолютно. Он чуть было не развернулся там, на вершине, не забрал эту книгу и не перечеркнул все усилия — их общие усилия. И он все еще чувствовал, что на это способен, поэтому шел спокойно и не протестовал, пока его вели. А в душе скреблось безумное количество чертей, и мысли в голове грызлись между собой, одна другой ядовитее. Спуск с горы все-таки помог, ушел первый ужас, и сейчас даочжан понимал, что пройдет время, и он примет случившееся. Как — не знал, но примет, потому что иначе можно лечь и умереть прям здесь сразу и не мучиться, но тогда весь путь, А-Цин, храм, подъем и все прошлое, которое у него было — все будет напрасным. К тому же Сян-гэ этого точно не заслуживает, и ему точно не все равно, иначе стучало бы так бешено его сердце под ладонью даочжана? Правда все это не спасало от самого страшного — стыда перед собой и Сян Хуа, жгучего и горького. Понимания, что не совладал с собой, с плотским желанием и не остановил, но хуже всего — что может не сдержаться снова, и вот это давило сильнее с каждым шагом. Чем больше Сяо Синчэнь отдалялся от вершины, тем сильнее грызла мысль, что может быть она тут не причем. От ручья пахло свежестью. Сейчас они отмоют грязь и кровь, пыль и пот, и напьются, наконец-то напьются чистой воды! Даочжан почувствовал руку и мягко отстранился. — Пей, я сам, — спокойно сказал он, и это были первые слова, произнесенные от самой вершины. Сяо Синчэнь чуть отодвинулся и опустил руки в воду. Хотелось пить, но пальцы саднило, и Синчэнь терпеливо подождал, поболтал руками в ручье и только тогда поднес пригоршню воды к губам. Вкусная, холодная, она потекла по подбородку и тут же острыми лезвиями полоснула по шее. Даочжан осторожно провел пальцами по коже и отдернул руку, будто обжегся. Он представил, как это выглядит, если так болит, и почувствовал, как краснеют щеки. Но вместо того, чтобы оставить в покое, наоборот распахнул края ханьфу на груди, потянул вниз рубашку, обнажая ключицы, хотя ткань больно прошлась по коже, и веревка не давала освободиться. Он зачерпнул воды и стал поливать на шею, терпеливо и не реагируя на боль, хотя она поначалу отозвалась по всему телу. Но потом холодная вода сделала свое дело, стало легче, и заново ощутив все это, даочжан окончательно свыкся с тем, что да, это случилось и с этим нужно как-то справляться. Если только Сян Хуа даст ему время. Мокрыми руками Синчэнь расплел волосы, задев, конечно, растревоженные водой мелкие ранки на пальцах, поправил повязку, отбросил пряди с плеч и снова потянулся к воде. Неудобно. — Сними, пожалуйста, веревки, — попросил он. *** Он отстранился. Не шарахнулся в ужасе или с отвращением, ничего не сказал, кроме вот этого скупого «пей, я сам». Сюэ Ян только разжал пальцы, позволяя воде стечь на землю. Он попытался умыться, но только размазал по лицу кровь и грязь. С горем пополам промыл глаза, чтобы хоть что-то видеть и уставился на Сяо Синчэня. Недоверчиво скривил губы, когда увидел, как он пытается смыть следы его поцелуев. Краснеет и всё поливает и поливает водой, обжигающе-ледяной водой… Он потянулся к нему, и до боли резко увидел всю картину целиком. Да, Сяо Синчэнь всё ещё был в белом. Пусть этот наряд местами утратил белизну, но всё же. И вот сидит белый, светлый… осквернённый. И к нему тянется рука, покрытая чёрно-красными разводами, с запёкшейся под обломанными ногтями кровью, с хищно скрюченными пальцами, опухшими вывернутыми суставами. А он не видит. Он сидит и… отмывается. Отмывается от него. Как от грязи. И просит снять верёвку таким спокойным голосом… — Сейчас сниму, — сиплый настороженный голос сорвался, горло перехватило жестоким спазмом. Сколько раз он удерживался от желания наорать на него, накинуться и избить в мясо? Если ты что-то сделал сто раз, то можешь сделать и в сто первый. Он возился с узлами и не мог их развязать. Можно разрезать, но верёвку жалко, вдруг понадобится, а другой у него нет. В конце концов, он криво улыбнулся и процедил: — Уж потерпи. Развязывал узлы зубами, прижимаясь лицом к его груди, зло дёргал, мотнул головой, сплюнул в сторону розовым, снова вцепился зубами. Сумел ослабить и снять обвязку, смотал свободный край верёвки и заткнул себе за пояс. На свою обвязку плюнул, ну её к чёрту. Не мешает и ладно, как-нибудь потом. — Не смей никуда уходить без меня, — предупредил он, и отошёл дальше по течению ручья. — Ты меня слышал, даочжан? Всё равно найду и догоню, и снова привяжу. Я не шучу! Он опустился на колени возле ручья и утопил в нём руки, оскалился от боли. Вправлял суставы с хрустом, только смотрел дикими глазами в пляшущую перед ним яркую кровавую точку, сатанея до прозрачного весёлого бешенства. Он отмыл лицо, трогая широкие ссадины — проехался лицом по камням, нос цел, и ладно. Ощупал языком зубы — все на месте. Прополоскал волосы, завязал в небрежный узел, с которого тут же начало капать за пазуху. Холодная вода не помогала. Не помогала холодная вода. Ничего не помогало. А не надо помогать! Всё в порядке, так должно быть! Он и не ожидал, что Сяо Синчэнь сразу смирится и превратится в нежно воркующую горлицу! Длинный план? О да, очень длинный план. Пусть отмывается. Всё равно ничего не получится. Это не та грязь, от которой можно так просто отмыться. — Сяо-гэ, мы идём отсюда на север? — он вернулся, тяжело сел рядом и сразу лёг, невозмутимо положив голову ему на колени, нагло ухмыльнулся. — Расскажи мне, что на севере. И ты должен поесть горячего. Попить чаю. Сейчас приготовлю. Сам приготовлю, не спорь. А ты, гэгэ, пока сделаешь мне приятное. Голос сел окончательно, из горла рвались совсем другие слова. Ему не привыкать к насилию. Сюэ Ян — это как раз тот человек, который может сам себя изнасиловать и не сказать то, что хочется, а сказать то, что нужно. — Расскажешь мне всё про север. Всё, что знаешь. Всё, до чего додумался. Что искать на карте. «Как тебя снова завалить и когда, что для этого нужно сделать? Тебе ведь понравилось, тебе точно понравилось, поэтому тебя и крючит сейчас...» *** Сяо Синчэнь терпел, ни единого звука, слова, вздоха, пока Сян Хуа его развязывал, но вот когда понял, что он это делает зубами, нервно сглотнул, снова вспомнив, как вчера эти зубы нежно прикусывали кожу... и опять застыл. — Ладно, — просто согласился даочжан, осторожно потер грудь и плечи — нужно потерпеть, больно, но ничего не поделаешь. Он снял сапоги и сунул уставшие ноги в воду. Ручей снимал усталость, но хотелось влезть в этот холод хотя бы по пояс, потому что ноги болели везде, и иногда терпеть было по-настоящему трудно. Даочжан так и сидел, пока не услышал, что Сян Хуа возвращается. Он не успел еще ответить, как голова Сян-гэ оказалась у него на коленях. Сперва надавить на больные мышцы, потом намочить одежду, и вот уже холодные капли щекочут ноги. Север? Ах да, север. — На север, — подтвердил он спокойным тоном, будто они каждый день летали на север в такую даль, и аккуратно подсунул одну руку под затылок Сян Хуа, перекладывая его мокрую голову поудобнее, а второй тронул подбородок. «И чай, и еда, и не спорю, и вот опять ты про приятное! Лежи. Лежи, иначе я тебя убью. Лежи и помалкивай, небо! Хотя бы недолго!» — Мы ничего не ищем, — напомнил он, рассматривая кончиками пальцев лицо Сян Хуа, — Ты идешь, а я иду с тобой. И даочжану стало ясно, что он говорит это не только для него, но и для себя, будто хочет убедиться, что их уговор в силе даже после того, что было. Он не напоминал, он спрашивал, и страх снова заскреб сердце. Хочет ли он по-прежнему идти туда, в погоне за своей целью? Да, можно было бы в Гусу, но на север дальше, гораздо дальше, и если уж туда забраться, то точно не сбежишь. От себя. «Что это значит? Что значит «от себя»? О, дао всемогущее и всемерное!!! Как перестать думать?!» — У тебя все лицо ободрано, — сообщил Сяо Синчень, — Я сделаю себе лекарство, и тебе тоже нужно. Он убрал руки и теперь ждал, когда Сян Хуа встанет и займется чаем и едой. «Не спорить? Я не спорю. Но встань и дай мне подумать о чем-нибудь другом, кроме тебя». -Аршань. Так написано в той книге. «Шань» — как «гора», но там очень древняя земля и не высоко, — это «не высоко» даочжана сейчас особенно радовало, но он не подал виду, — Еще не появилось ничего, а там уже был огонь. Он и сейчас в земле. Там совершенномудрый нашел озеро, и в нем нужный для ритуала яд, а путь ему указала черепаха. Все. Больше в книге ничего не написано. Там один раз знак «нашел», а другой — «поймал» яд. Не знаю, может это кто-то ядовитый в том месте живет. Ну и черепаха какая-то там есть, были же феникс и дракон. Видимо, придется узнавать по пути, все равно за один день нас туда даже Шуанхуа не принесет, это далеко, за Желтой рекой. Он помолчал и на всякий случай добавил: — На карте — Аршань. Могу написать знаки. И что твои руки? Лечить? *** — Не-не-не, мы не ищем ничего. Это я ищу по карте, как попасть в самую интересную точку севера. Первозданный огонь в земле, ты шутишь что ли? Как можно не хотеть увидеть это чудо? Я непременно должен там побывать. И вроде пошутил, но голос оставался с отчётливой ноткой двойного, тройного и вообще многослойного смысла. Он почти не дышал, пока Сяо Синчэнь трогал его лицо, закрыл глаза и размеренно дышал сквозь зубы, впитывая осторожные прикосновения. Прекрасно осознавал, что он просто посмотрел. Он просто посмотрел… «Не хочешь ко мне прикасаться? Правильно делаешь. Не убирай руки, не убирай, не… сволочь ты, даочжан». — Ты уверен, что сможешь сейчас встать на меч? — он даже не потрудился спрятать своё собственное сомнение. Просто потому что не был уверен, что сам на нём устоит. Раздражённо нахмурился и сел, оставив в покое его колени. Оглянулся, понял, что теперь одежда Сяо Синчэня не только грязная, но и мокрая, и разозлился ещё сильнее. — Слушай меня внимательно, гэгэ. Ты, конечно, делай что хочешь. А что не хочешь — то так и вовсе не делай. Но мне было бы прррррриятно, — он специально зарычал на этом слове, тщательно его подчеркнув, — если бы ты выделил в своих плотных планах немного времени на то, чтобы раздеться, — нет, на этом слове Сюэ Ян не удержался и плотоядно улыбнулся, облизал губы, — взять мыло, взять чистую одежду. У нас есть смена одежды, помнишь? Пока я буду возиться с едой — ты извини за мой простонародный говор, но я жрать хочу больше, чем жить — ты прекрасно можешь отмыться, хоть и холодной водой. Не изнеженная госпожа, не растаешь. Дальше и по делу. Лекарства — да. Надо. Говори, что тебе для этого нужно, я сделаю. Костёр там сложить быстрее, или отдельный устроить, воды принести, обломать верхушку у столетней сосны, догнать зайца, дёрнуть клок шерсти у медведя с холки, вырвать своё сердце и порезать красивыми кусочками — просто скажи, гэгэ. Что?! Ты?! Хочешь?! Он не ожидал, что к концу речи так взбесится, что дойдёт до крика. Пока говорил — вскочил, наломал сухостоя, сложил костёр, и поджёг его — одновременно с последним криком пламя метнулось бешеным зверем и на миг ослепило его, обожгло руки. Он отшатнулся, с размаху сел на землю и вытер глаза рукавом. Вроде ресницы и брови не сжёг. Очень весело. А меньше надо орать с огненным талисманом в руке. Идиот. — Сяо-гэ… — он тихо выдохнул. — Прости, я не понимаю, почему ору. Меня нужно лечить. Да, руки, лицо и так, по мелочи. Твои руки нужно лечить, ты изрезал пальцы об камни… а если тебя всё равно лечить, то… можно я тебя укушу? Он снова выдохнул, не понимая, почему так болит в груди, и захохотал в голос, с подвывом, до слёз. — Всё. Всё, отстал, — он вытер слёзы. — Гэгэ, серьёзно, я же вижу, ты хочешь отмыться. В любом порядке — сначала лекарства потом мытьё, или наоборот, чтобы на чистое намазать. Делай что хочешь, делай как хочешь. Только я тебя умоляю — захоти уже что-нибудь!!! Снова голос начал неудержимо подбираться к крику. А меньше нужно шастать по горам, говорят, они с ума сводят. А ещё с ума сводят некоторые светлые даочжаны с особо повышенным сволочизмом. Сюэ Ян до боли вжал пальцы в виски и со стоном покачнулся. Может его стоит сейчас убить? Здесь красиво. Хорошо умирать в таком месте, потом сквозь тело прорастут цветы… «Прости, что ору на тебя…» Открыл было рот, чтобы сказать, но вместо этого полез в мешочек с припасами и начал варить рис. *** Даочжан кивнул. Хорошо, значит, идем вместе. Даочжан покачал головой. Нет, конечно, сейчас он не встанет на меч. Даочжан застыл — он так и сидел, слушал поток слов и молчал. «Что ты кричишь, Сян-гэ? Отмыться?» Сяо Синчэнь не понимал. Не понимал, почему он рычит и так настаивает на этом «отмыться». И когда Сян Хуа закричал, даочжан вздрогнул и резко поднялся, потому что что-то случилось и тут еще явно талисман... «Да что происходит? Я же не вижу ничего!» Такое сразу отправляло в отчаяние и он растерянно замер, остановленный странным вопросом, будто Сян-гэ его ударил в лоб, и... смехом. Ну вот опять... «Сян-гэ... Ты просто устал». Нежность опять сдавила сердце, и уж если откровенно, Сяо Синчэнь предпочел бы, чтобы она уже не вцеплялась в это самое сердце так остро и больно! Потому что невозможно разорваться, когда одновременно хочется и обнять, и ударить. Вот укусить на самом деле был бы выход! Об эту мысль Сяо Синчэнь чуть не разбился. Он вдруг понял... кажется, наверное, понял, что происходит. Ему нужно молчать, а Сян Хуа — совсем наоборот, и причины у них... Нет. Вот только не нужно опять этого потока мыслей! Даочжан отступил на шаг, как будто это могло помочь. — Не кричи, Сян-гэ... — тихо сказал он, — Или нет, кричи, но... не так... «Не так — что? Не так громко? Не так больно? Не так... страшно, что я просто не понимаю, что с этим делать?» — Просто я хочу немного тишины, ладно? — попросил он, в конце концов, потому что и в самом деле этого хотел, — Я забыл про одежду. Не кричи... разве ты не хочешь в воду? От холодной воды просто не так больно и усталость быстрее уходит. Странно объяснять такие простые вещи, но Сян Хуа так рассердился, что Синчэнь зачем-то решил это объяснить. Он вздохнул. — Воды — нужно. Остальное у меня или есть, или я найду. Огонь для лекарств — не надо. И зайцы, и медведи, пожалуйста — давай обойдемся без них? — вот тут его голос тоже дал слабину, став на последней фразе чуть громче. Синчэнь едва успел остановиться. «А сердце?» На этой мысли даочжан снова потрясенно замолчал, сам нашел мыло, опять забыл про одежду и пошел спускаться к ручью, вернулся, собрал чистое, не обращая внимая на то, здесь Сян Хуа или ушел на очередные переговоры с будущим супом, и снова спустился к воде. — Я сам тебя укушу! — бросил он в пространство и дернул пояс ханьфу, забыв совершенно об израненных пальцах. Боль вернула его поближе к спокойствию, но не погасила эмоций совсем. «Сердце! Вот ведь ненормальный! Ты сам-то понимаешь, что говоришь?! Что ты несешь, безумный?! Вари рис. Принеси воду. Отгрызи верхушку сосны. Выучи карту наизусть. Только — молча, пожалуйста! Иначе придется связать тебя и засунуть куда-нибудь, куда угодно, хоть в гроб!» Ханьфу, наконец, полетел на землю, за ним — рубашка, и даочжан уже собирался спуститься в воду в нижних штанах, но вспомнил про бочку, потом — про вершину и издал беспомощный стон. Кошмар! Штаны тоже отправились в кучу грязной одежды, и Сяо Синчэнь уселся в ручей, опираясь локтями и спиной на поросшие мхом камни. Холод пробил сразу, даочжан нарочно влез в воду быстро, без всяких «привыкнуть». Дав себе немного времени на то, чтобы постучать зубами, он расслабился, сосредоточился на ощущении воды и солнца, которое припекало плечи, и взял мыло. Он неторопливо водил ладонями по шее и груди, растер живот, бедра, поясницу и даже ступни, заставляя мышцы отдыхать. Везде, где остались следы Сян Хуа, мыло щипало, но Сяо Синчэнь терпел, не очень понимая, почему. Это как видеть каждый след, знать, что все это на нем. Зачем ему это знать? Чтобы смириться? Чтобы запомнить и больше не думать? Он спустился в воду еще ниже, уже не было холодно, и лег затылком на мягкий мох, запрокинув голову и подставляя лицо солнцу. Он водил пальцами по шее, плечам, трогал ключицы, «рассматривая» свою боль, и в конце концов позволил себе выдохнуть, плеснуть воды на шею, смыть все мыло. И только потом снять повязку, умыться, перекинуть волосы на плечо и вымыть с них пыль, каменное крошево и какие-то веточки. По-хорошему надо было бы еще постирать, но руки все-таки не заслужили такого варварского к себе отношения, ни его, ни Сян-гэ. Постирают потом, когда заживет. Возвращаться надо было, не бегать же от него до заката... да и лекарства. Все-таки медлил, расправляя повязку и прикладывая к лицу. *** Всё оказалось слишком просто. Сюэ Ян глупо таращился на него, время от времени открывал рот и резко набирал воздуха в грудь, чтобы ответить, но только шумно выдыхал. Он хотел тишины. Спросил — чего ты хочешь? И он честно ответил. — Приготовлю и пойду мыться. Чтобы твои лекарства с грязью не мешать. Хорошо, не буду зайцев с медведями, — теперь он говорил всё тише и тише. — И орать не буду, — и ещё тише. — Сам не ори на меня. Ошарашено помешал в котелке, оставив даосскую кастрюльку в распоряжении этого ценителя тишины, пусть в ней лекарства свои смешивает. Вообще-то в городе Сюэ Ян нормально подготовился к переходу, и набрал даже больше, чем следовало. Спасибо всем заклинателям мира за то, что придумали эти дивные мешочки, куда можно что угодно упрятать и без напряжения унести. Хорош бы он был с огромным баулом за спиной, катился бы с горы, звякая и подпрыгивая. Пошёл было следом, услышал это «я сам тебя укушу» и остановился, в который раз чувствуя себя совершеннейшим идиотом. Стоял дурак дураком, и улыбался, глядя, как Сяо Синчэнь раздевается. Дёрнулся было к нему, когда услышал стон, но остался на месте. Улыбка быстро сбежала с лица, когда даочжан пошёл в воду совершенно голым. Сюэ Ян даже вопросительно оглянулся, показал на него рукой, как будто спрашивал кого-то невидимого «нет, вы это видели?!» и снова уставился. Орать больше не хотелось. Он сходил, проверил рис, поставил на краю прогорающего костра, чтобы тот доходил медленно, и снова вернулся. Невозможно уйти, если там где-то сидит нагишом эта сволочь и… и гладит себя намыленными руками везде. Моется, конечно, но… он уже и перестал мыться, но продолжал вдумчиво гладить все оставленные Сюэ Яном синяки. И уж кому-кому, а не Сюэ Яну безучастно на это смотреть. Вокруг изумрудная зелень. В ручье прозрачная вода. В прозрачной воде… В прозрачной воде полулежит великолепный повод взять себя за член, потому что очень неудобно с ним жить, если он встал. На этом поэтика закончилась, потому что Сюэ Ян беззастенчиво ласкал себя в такт медленным томным движениям пальцев даочжана по его же шее, жрал его бешеными глазами, и с чувством впился зубами в свою руку, чтобы не спугнуть это видение задушенным стоном. Едва не упал, когда накрыло вымученным наслаждением, колени подгибались. Он спустился к воде, неслышно сполоснул руки. Снова долго держал их в воде, спохватился, когда левую начало разламывать длинными тянущими судорогами. Поздравил себя с тем, что он снова дурак — ночью левую руку захочется отрубить от боли, но это будет только ночью. Ушёл было, потом вспомнил кое-что, вернулся. Словом, метался по берегу, как курица, высидевшая утят, когда детишки пустились поплавать. — Не, ну что ты, — пробормотал он и достал из запасов белый свёрток. Скинул сапоги и пошёл к Сяо Синчэню, оскальзываясь на камнях. — Не надевай эту. Отвернись, если тебе неловко. Я принёс тебе чистую и сухую. Он говорил тихо. Не кричал. Как Сяо Синчэнь и просил. Подошёл со спины, отнял ленту, аккуратно завязал чистую полотняную полосу с запахом полыни, выразительно похрустел костяшками пальцев, отвернулся и пошёл на берег. Не хватало сейчас снова… о, поздно. Интересно, можно ли стереть член совсем, если постоянно самоудовлетворяться? Расстелил одеяло. Разложил еду. За мясом не стал гоняться, но к рису прилагались солёные яйца, маринованные овощи и чай. Конфеты Сюэ Ян достал, полюбовался на них… и снова убрал. Его конфета мокла в ручье. — Аккуратней возле костра, на одеяле наш ужин. Я мыться. Сообщил — и отошёл дальше по берегу. Попробовал раздеться, и долго провозился, пытаясь развязать слишком сильно затянутые узлы. Тут зубами не вцепишься, пришлось осторожно поддевать ножом, пытаясь при этом не порезаться. Он не взял с собой чистую одежду, но это и неважно. Мылся быстро, дрожал от холода, и не понимал, как даочжан умудряется лежать в ледяной воде и наслаждаться этим. Вернулся к костру голый и совсем тихий, стоял и обсыхал у костра, чтобы не намочить одеяло. Как ничего и не было. Проорался. Получил своё убогое и ущербное наслаждение от собственной руки и опьяняющего зрелища… Да и сейчас стоило представить, как опять низ живота сводило жаркой судорогой. Ну помылся. И сказать теперь нечего, и в голове пусто и тупо. Только левую руку уже хочется отрезать. Только бы не к грозе… пусть лучше это из-за ледяной воды. Только грозы нам не хватало, я устал как собака. А он устал ещё сильнее. *** Сяо Синчэнь вздрогнул, вся расслабленность исчезла, выпрямилась спина, но он не сказал ничего. Просто кивнул и ждал, когда Сян Хуа завяжет полоску — завяжет ровно так, как даочжан привык это делать, и он поправил просто потому, что всегда немножко поправлял ткань, а не из-за того, что что-то не так. Захотелось поймать его за запястье, но он сдержался, ошеломленный. Сян-гэ подошел неслышно, со спины, чтобы сделать то, что никому нельзя, а он? Надо было бы раз и навсегда дать понять, что так делать не надо, а он? Он вдыхал едва слышный аромат полыни и молчал. Ну ладно, уже завязывал. Даже не дернулся! Любому другому влепил бы уже без разговоров. Хватит. Лекарства и вообще... Кажется, его дурное сердце научилось ухмыляться. Он оделся и вернулся к костру. Есть без Сян Хуа Синчэнь не собирался. Сам сказал — «наш ужин», вот значит и есть его надо вдвоем. Время, пока Сян-гэ отмывался, Сяо Синчэнь использовал на приготовление лекарств. Он растирал эти травки ложкой, сосредоточившись исключительно на действии, однообразном и долгом, лишь время от времени убирая готовое или добавляя какие-то листочки. Вообще лечение исключительно растениями даочжан не приветствовал, просто ничего не было кроме. Ему нужны были более сильные вещества, но то, что действовало, стоило дорого или добывалось долго и трудно. И еще у него была его сила, та, что осталась. Даочжан слышал его дыхание, чувствовал, что Сян Хуа стоит рядом, но ничего не сказал, пока не закончил с лекарствами. Нечего было и думать лечить силой обоих, но на Сян Хуа его энергии вполне хватит. — Сядь — даочжан потянул его за руку и усадил на одеяло, встал на колени перед Сян-гэ, дотронулся до лица и приподнял ему подбородок, чтобы было удобнее, — Молчи и не мешай. Завернутую в ткань кашицу он аккуратно прикладывал к лицу, каждый раз ждал, чуть смещал сверток и снова ждал, пока не обработал все ссадины. Боль Сян-гэ никуда не делась, но для даочжана уже было очевидно, что болит не на лице. Отложив лекарство, он тихо подул на влажную от него кожу, сел прямо, сосредотачиваясь на внутренней ци, подобрал рукава и коснулся лба Сян Хуа. Тонкие голубые искры обвили пальцы, Сяо Синчэнь медленно вел вниз двумя руками, касаясь ссадины, и еще ниже к подбородку, ниже... «Только не дергайся, иначе я собьюсь». В такой ситуации нельзя было расходовать силы абы как, нужно помнить, когда остановиться, потому что завтра вставать на меч. Если не использовать Шуанхуа хотя бы на часть времени, они будут добираться до этого Аршаня сто лет. Пальцы, охваченные голубой дымкой, скользили по плечам, и боль Сян-гэ чувствовалась все отчетливее. Он без рубашки! Ну и хорошо, так даже лучше. Ладно. Сяо Синчэнь любил это ощущение, когда успокаиваешь и забираешь чужую боль, когда сам физически чувствуешь, как человеку становится легче. Движение застыло на сгибах локтей, здесь требовалось подождать, а только потом довести до запястьев. Голубые искры словно впитались здесь в кожу, и Сяо Синчэнь убрал руки. — Залей то, что в кастрюльке, водой, и опусти туда руки, посиди так немного, — сказал он тихо и отстранился, пряча руки в рукава. Пальцы дрожали. У него, заклинателя, который лечил по-настоящему серьезные раны, кто мог и сам восстанавливаться куда быстрее прочих, сейчас дрожали пальцы от таких несложных для ученика Баошань-санжэнь манипуляций. С тех пор, как Сяо Синчэнь лишился зрения, ему пришлось учиться пользоваться силой по-другому. Пока он не нашел идеальный баланс ци, огромное ее количество уходило на то, чтобы все остальные чувства научились работать в новой темноте. То, что раньше можно было черпать и восстанавливать, Сяо Синчэнь стал контролировать, дозировать и экономить, четко понимая, когда пора остановиться, ведь теперь некому было стоять рядом с талисманом и вывести его из состояния погруженности в какое-то заклятие. Калека. А в последнее время с ним и вовсе творилось что-то странное. С одной стороны, он с трудом находил нужное состояние, с другой — ощущал нечто, что как будто давало сил. Словно внутри открылся какой-то новый источник, но даочжан пока не понимал, как это использовать. Вот и сейчас он остановился, но знал, что мог бы продолжить, и для себя остались силы. Синчэнь несколько раз сжал кулаки, останавливая дрожь, и взялся за лекарства снова. Приложил влажную, пахнущую травами ткань к шее, обработал все укусы и синяки. Определенно он мог бы помочь и себе, и даже почувствовал, как на пальцах снова заискрилась прозрачная энергия, но сжал ткань, так что по шее потекла целебная влага, и не стал. Нет, с ним явно творится что-то странное... потому что Сяо Синчэнь совершенно четко осознал — он хочет, чтобы эти следы проходили сами. Сойдут, ничего. Не нужно тратить силы на то, что пройдет само. Сердце даочжана определенно научилось ухмыляться. — Тебе легче? — он придвинулся, чтобы опустить руки в ту же «кастрюльку», голова немного кружилась. *** Молчать — трудно. Нет, молчать-то легко, но не когда просто распирает, а тебя попросили молчать. Молчать это просто ужас какой-то, как будто тебе жить запретили. Живи где-то так, чтобы не заслонять собой щебет птиц. Или что он там слушает. Да и щебет тут вообще не при чём, а просто тишины ему хочется, и… а да потому что он сволочь, вот почему. Снова та же расстановка. Один полностью одет, второй полностью обнажён. И снова ничего нельзя! А было можно. А стало нельзя. Почему жизнь такая дрянь ужасная, и оторваться не можешь, и отказаться не получается? А эта сволочь ещё и снова подчеркнула — молчи и не мешай. Сюэ Ян только губы скривил. Вот, оказывается, он теперь мешает. Вообще кругом всем мешает! А кто мешает, тот уходит, только в его случае после ухода мешающего всем Сюэ Яна остаются только трупы. Так мне уходить, или как? Он мысленно потешался над собой, над этой внезапной детской обидой, такой глупой, такой надуманной. Как будто нащупал возможность пообижаться, и теперь увлечённо с ней играл, как слегка придурковатое дитятко яркой тряпочкой. Подставил лицо и терпеливо ждал, пока Сяо Синчэнь закончит этот полезный, но такой раздражающий процесс. Потому что он пришёл, ПРИНЁС все свои засосы, встал перед ним на колени, сделал строгое лицо — справился! Сам понял, что сделал?! Этот компресс, горько пахнущий травами, это лицо напротив, эти пальцы… Сюэ Ян чуть не отодвинулся от него — уйди, просто уйди, ты слишком безумный, нельзя же так… Всё стало только хуже. Всё стало ужасно, потому что эта сволочь отложила компресс и взяла его голыми руками. И чем ниже скользили ласковые пальцы, тем труднее становилось дышать. Сюэ Ян с трудом удержался, чтобы не отдёрнуть левую руку, когда Сяо Синчэнь добрался до запястья, но тот прекратил свою изысканную пытку. Да, легче стало — руку перестало сводить тянущей болью. Сложнее стало в разы. Он коротко угукнул, помолчал и добавил шёпотом: — Легче. Спасибо. Я сейчас. И ушёл, оставив этого ненормального отмачивать пальцы в лекарственном настое. Ничего объяснить не смог. Тут ничего не поделаешь. Здесь не справиться никак, остаётся что? Правильно, остаётся уйти подальше, и вручную справляться с проблемами. Снова. Сколько можно? Нельзя же даже просто заорать в небо, нельзя кричать. Кричать нельзя, говорить нельзя, трогать нельзя, целовать нельзя. «Я умру где-то в кустах, задрочившись до смерти. Самая жалкая смерть во всей Поднебесной. К счастью, никто не поверит». Он возвращался, пошатываясь, на ватных ногах. Подумал, собрал всю грязную одежду, снова залез в ручей, и какое-то время проклинал всё на свете, потому что надо было сделать это сразу, а сейчас он замёрз ещё сильнее. Добросовестно разложил всё на дне, придавил камнями, чтобы не унесло течением, и выбрался на берег. До утра ручей сам всё выстирает, останется только вытащить, сполоснуть от песка и высушить. Он вернулся к костру, снова сунул руки отмачивать в лекарственный настой. Молча стучал зубами, пока не согрелся, старался не смотреть на Сяо Синчэня. «Посмотришь — и снова в кусты? И так ноги еле передвигаю. Нет, ну какая сволочь. Тебе хорошо, ты святой. А мне что делать?» — Ты почему не поел? — он снова говорил шёпотом. Четыре слова. «Какого хрена я готовлю, а ты не жрёшь?! Ты что, хочешь чтобы тебя ветром уносило? Ты себя видел? Что у тебя нет глаз, это не оправдание, возьми и пощупай свои рёбра, без слёз не взглянешь! Зачем ты тратил на меня ци? Зачем ты расплёскиваешься? Какого чёрта происходит, какое плохое зло я тебе сделал, что ты мне так мстишь?!» На этом месте размышлений Сюэ Ян попытался умереть от смеха. Действительно, что сделал. Всего-то выдрал Сун Ланю глаза. «Ну так не тебе же, кто тебя-то за ресницы тянул, зачем ты всё это, зачем? Ему глаза, мне ци… Мне твоя энергия не нужна, мне ты нужен весь, целиком, не надо себя на куски раздирать, сволочь ты, какая сволочь». — Ешь. Он начал одеваться, отставив в сторону кастрюльку с лекарством, покрутил левой рукой, проверил запястье. Действительно, есть шанс спать, а не мучиться ещё и от этого. Как будто у него мало поводов помучиться! Сел на одеяло, молча сунул в руки Сяо Синчэня миску с едой, вручил палочки, и сам стал есть… молча. Тягостный ритуал, как можно жить молча?! — Одежду не ищи, — снова прошептал он. — Я её в стирку унёс. И снова заткнул себе рот едой. Покосился на сволочь и снова принялся запихиваться рисом, хотя уже не лезло. «Есть один способ заткнуть мне рот, даочжан. Гарантия, ни единого слова не вырвется. Правда, тогда ты кричать начнёшь, но кто сказал, что это плохо?» «Да как же можно молчать-то?! Вот это с травой — выливать уже, или пусть будет, может ещё раз руки туда макнуть? Тебе чай налить, или ты воду будешь? Хочешь, я тебе маску дам, ты ж её почти не щупал, или потом? Спать ложись, или посидишь ещё? Тебе не холодно? Тебе не жарко? Тебе… тебе нужно слышать что-то ещё, кроме меня… так, стоп, я кажется понял. Ты не видишь, и если рядом кто-то непрестанно трындит, это всё равно как у меня перед носом махать красной тряпкой. И толку, что я вижу, если всё время какой-то удод будет мне мельтешить прямо перед носом, не давая рассмотреть даже дорогу? Ох, гэгэ… похоже я и есть тот самый удод». Он отставил миску в сторону, придвинулся ближе к Сяо Синчэню, потом ещё ближе, а потом приобнял, утешающе похлопал по плечу. Молча. Вздохнул и отпустил. Ничего. Это всё ерунда. Если нужно научиться меньше молоть языком, он попытается. В конце концов, все могут чему-то научиться. Даочжан научится предаваться страсти. Сюэ Ян научится молчать… но это не точно. *** На самом деле он хотел лечь и просто полежать. В тишине. Ну не совсем в тишине, под стук сердца хорошо лежать и спать. Но Сян Хуа хотел, чтобы он ел, и даочжан взял палочки. Благословен тот человек, который придумал палочки! Руками бы люди ели быстро, а так сидишь, медленно одно за другим, и сердце успокаивается, и пальцы вот уже не дрожат почти, и время пролетело, что Сяо Синчэнь даже не заметил, как Сян-гэ вернулся. — В стирку?— спросил он озадаченно, но уточнять не стал, — Ладно. Он вообще не удивился бы, если б Сян Хуа нашел тут кого-то, кто ему постирает. Толпу хомяков уговорит, зайцев там... Даочжан чуть не подавился от смеха. Совсем уже с ума сошел, не иначе, представляет тут, как Сян-гэ уговаривает хомяков. С Сун Ланем они иногда молчали очень долго, почти не разговаривали целый день или даже два. Им и не нужно это было, они понимали друг друга без слов. А с Сян Хуа все по-другому, Сян Хуа он не понимал совсем, хотя иногда думал, что вот уже что-то про него понял. Ага, как бы не так. Вот почему он молчит так долго? Чего он шепчет-то? Нельзя же воспринимать все так буквально! Нет, а что ты думал? Конечно, ему не хватает воспитания, учености, ну и кому оно нужно? Одного ученого им вполне хватит выше головы. Зато он чуткий, заботливый — всегда все помнит, все нужное, а не трактаты, которых у тебя в голове целые свитки. Да, он кричит временами, делает глупости... всякие. Но вот сказал ему — тишины, и он теперь молчит. А ты себя чувствуешь виноватым. Надо ему что-нибудь почитать, стихи, наверное? Нет, скажет, "чокнутый даос" и рассмеется. Можно буддийские почитать... дурак. Ешь. Какие стихи? Сун Лань слушал стихи. Он слушал книги, вместе они слушали мир, у них было все — так много, почему же теперь кажется, что ничего не было? Потому что нужно ценить то, что имеешь, а они так хотели успеть, сделать, построить, помочь, что, наверное, забыли про себя, как будто они были бы друг у друга всегда. И А-Цин, он ведь не подумал, что ее может не стать? Даочжан вздрогнул и чуть придвинулся, но Сян-гэ вдруг перестал обнимать, как будто опомнился. «Теперь все? Обиделся? Злишься? Что это за жест такой — не твой?! Ты же не умеешь так. Он — умел, ты — нет. Не делай как он! Покричи что ли!» Когда Сян-гэ молчит, нельзя сказать ему "помолчи". Что это за кошмар?! Даочжан доел, взял миски, кастрюльку эту древнюю, резко встал и ушел к воде. Он мыл все старательно, расплескивая брызги, бесконечно болтая этой ритуальной чашкой в воде, как будто ее нужно было замучить, как будто она была в чем-то виновата, но лепестки внутри никак не отмывались от трав, и Сяо Синчэнь мыл, мыл, пока не устал с ней бороться. А устал он и правда сильно, но это только хорошо — крепче будет спать, лучше отдохнет, унесет потом на мече их обоих как можно дальше от этого места. Там, наверное, снова будет опасно. Он уже даже хотел этих опасностей, чтобы что-то снова поменялось, стало бы трудно, но зато без боли и круговорота этих мыслей бесконечных. Даочжан вернулся, молча снял сапоги, молча улегся на одеяло, молча отвернулся. Потом повернулся наоборот — лицом к костру и к где-то сидящему в одиночестве Сян-гэ. «Если ляжешь отдельно — точно закрою в гроб, чтобы кричал оттуда и ругался. Обиделся он! А мне что делать?» — Сян-гэ, — позвал он совсем не тихо. Сердце довольно бумкнуло. «Если ляжешь отдельно, я приду, ничего, не умру. Ты же сам говорил — не сахарный или как ты там говорил? Ты все время что-то говоришь — не запомнить. Спрашивал — чего я хочу? Вот я хочу». *** А он всё равно смеялся. Хотя и попытался спрятать этот смех. Над чем смеялся? Нет, сидеть и молча жрать его глазами — в этом есть своя прелесть. По поводу смеха Сюэ Ян знал всё, или почти всё, не мелькнуло даже мысли, что Сяо Синчэнь смеётся над ним, или смеётся плохо. Это был хороший смех. О чём-то подумал, поэтому. Да. О чём? Нужно найти какое-то заклинание, которое позволит читать его мысли. Что-то должно быть, или проклятье, которое заставит его озвучивать все свои мысли… «О… оооо, притормози. Если он начнёт говорить вслух всю ту благочестивую кашу, которая булькает в его красивой голове, ты с гарантией свихнешься. Оно тебе надо? В паре достаточно одного ненормального». Он безропотно отдал пустую миску, помедлил, и пошёл за ним, как ручное чудовище. Шёл беззвучно, мягко переступая босыми ногами, проследил, чтобы с ним ничего не случилось, и так же крадучись вернулся к костру. «А ты-то чего бесишься? Ну вот теперь-то чего ты бесишься? Я же всё сделал, как ты хотел — сделал вид, что меня нет. Не существует. Ты один и в безопасности, почему тебе это не нравится?» Самый дорогой человек в мире. Сюэ Ян хмуро подбросил веток в костёр. Ему не нравится, что он один. Он хочет вернуть себе глаза и вернуться к Сун Ланю. Чтобы простить его. Что за сволочь, нет, ну подумайте… Сюэ Ян зло покусывал костяшку пальца, наблюдая, как он возвращается, как ложится и отворачивается. Бешено сузил глаза, поднимаясь на ноги. «Ну ты сейчас у меня спляшешь… с веером». Шаг. Ещё шаг. Мягкий, вкрадчивый. Шаги человека, который умеет неслышно преследовать и обходить добычу. ... Ступор человека, которого позвали, когда уже не ждал. Он вытянул второе одеяло, аккуратно поставил его сапоги, ровнее. Так же неслышно подошёл, мягко опустился на колени и взял его за руку, наклонился. — Мой гэгэ, — прошептал куда-то в его ладонь, прижался губами. — Мой… Вздохнул, заткнулся, похлопал себя его ладонью по губам, и лёг рядом, накрыв его вторым одеялом. Руку не отпустил, так и держал у губ, закрывая себе рот, только время от времени легко целовал изрезанные пальцы, мягко, как будто молча просил прощения. «Как тебе объяснить? Как сказать? Какой ещё есть способ донести что-то, если не словами? И не напишешь… Нет, есть, конечно, длинный путь — можно написать ему письмо, перебросить зрение, заставить прочитать. Не только даосы умеют всё усложнять до пылающего маразма». — Сяо-гэ, боль моя, — шепнул он. — Даже если я буду орать целый день и всю ночь. Даже если я тебя изобью, как грозился. Даже если ты меня убьёшь. Я всё равно ни за что не уйду. Помнишь? Я обещал, что стану мстительным духом и буду пугать тебя шуршанием конфетного фантика. Хочешь — укуси меня. Сделай мне приятно, гэгэ… кусай. *** «Мой. Мой — вот так вот. Что у тебя в голове, Сян-гэ? Что в сердце?» Даочжан вздохнул. Никто никогда не говорил ему так. Нет, конечно, слово звучало. Сун Лань говорил «друг мой», но так — никто. Неужели Сян-гэ может представить себе это? Избить. Сяо Синчэнь вздохнул. Вот он руки ему целует, от этого все внутри переворачивается, и оттолкнуть бы, и ведь не за что. Если за это ударить — то надо прогнать совсем. А как прогонишь? Избить. Как он себе это представляет? Нельзя просто так взять и «избить» Сяо Синчэня! А если попробовать, то ответ будет прямым и резким. «И что? Схватишься за меч? Направишь на него Шуанхуа? Уверен?» Даочжан ни в чем не был уверен, особенно в том, что делать с Сян Хуа, реши он не важно что — ударить или снова поцеловать. Или еще что-нибудь... Щеки вспыхнули, горло схватило удавкой страха, мысли тут же понеслись во все тяжкие, и Сяо Синчэнь предпочел прекратить это немедленно. Он тихо рассмеялся и легко прикусил пальцы Сян Хуа. Да, это было похоже на ласку и даже... небеса!.. на заигрывание, но кормить ухмыляющееся сердце лучше так, чем срываясь неизвестно куда. — Перестань, Сян-гэ, не выдумывай, — он чувствовал собственную улыбку на его ладони и вдруг стал совсем серьезным, снова прикусил его пальцы, — Почему боль, Сян-гэ? — спросил и не дал ответить. — Не говори, не надо, — чувство было такое, что ответ этот сделает только хуже, еще запутаннее, еще непонятнее. Может быть, когда-нибудь он снова спросит, но сейчас — зря. «Ничего не понимаю. Ничего. Что происходит? Почему раньше так не было? А Сян Хуа? Он знает?» Хорошо, что эти вопросы не сорвались, потому что с Сян Хуа станется, начнет ведь объяснять, запутает еще больше, или не запутает, рассердится, а вместе с ним и сам Синчэнь — это очень просто, рассердиться, как оказалось! Он прижался к Сян Хуа, так, чтобы слышать сердце, и нарочно вздохнул чуть громче, чем всегда. Да, он собирается спать, спать, а не разговаривать, не кусаться, не... Когда белье, наконец, высохло, погода перестала обещать дождь, которого так и не дала, а Сяо Синчэнь почувствовал себя достаточно уверенно, ждать больше было нечего. Шуанхуа привычно взмыл в воздух, даочжан привычно крепко держал Сян-гэ, ветер свистел в ушах, а под мечом проносилась прекрасная земля Поднебесной, которой Сяо Синчэнь привычно не видел. Он решил, что будет лететь, пока хватит сил, ну только если раньше не почувствует, что Сян Хуа слишком замерз. Вообще, летать надо в одеялах, наверное. Ци хватило надолго, даочжан даже удивился. Сян-гэ тоже надолго, если только он не решил геройствовать. Одним из несомненных благ полета на мече было то, что даочжану приходилось полностью сосредоточиться на своей силе и на том, чтобы Сян Хуа не свалился вниз, то есть во многом — на балансе Шуанхуа. Зато голова так полностью отдыхала от мыслей! Доверившись мечу, Сяо Синчэнь позволил ему опуститься по собственной воле, надеясь, что это место будет не слишком опасным, и недалеко от дороги или хотя бы проходимой местности, потому что можно не терять время и идти часть пути пешком. Как только Шуанхуа лег в ножны, даочжан прислушался. Они опустились у реки, довольно полноводной, а значит можно будет сориентироваться по карте. — Как ты? Замерз?— Сяо Синчэнь положил ладонь на щеку Сян Хуа, потом на шею, прислушиваясь к биению крови под рукой. *** Так и лежали… Сюэ Ян целовал его пальцы, удерживая руку, и получая за это такие восхитительные укусы, по сравнению с которыми иные поцелуи покажутся просто горсткой пресной просяной каши. Просто потому что… Сяо Синчэнь кусался. Не сильно. Наверное, мог бы цапнуть сильнее. На каждый укус выпадало несколько поцелуев. Как в игорном доме, пока прёт — надо играть. Он честно открыл рот, чтобы ответить на вопрос, и так же честно его закрыл с совершенно несчастным видом, когда даочжан снова напомнил ему, что нужно молчать. «Потому что, боль моя. Потому что. Потому что смотреть на тебя, не позволяя себе ровным счётом ничего, это изысканная пытка. Мой святой изверг»… По крайней мере, он соглашался спать вот так, в обнимку. И этим Сюэ Ян собирался пользоваться на всю катушку. Он прижимал его к себе даже когда уснул, как будто пытался вдавить в своё тело целиком, заключить в клетку из собственных рёбер, завернуть в кожу, оставить в этой тюрьме вечным заключённым. Не рискнул больше ничего, считал его вдохи и выдохи, превратившиеся в навязчивое состояние. Он не выспался. Собирался как во сне, занимался чем-то необходимым, упаковывал высушенную одежду, придирчиво проконтролировал, чтобы не потерять маску и долбанную кастрюльку. На меч встал, почувствовал, как Сяо Синчэнь обнимает его за талию, и впал в странное оцепенение, прижавшись спиной к его груди. Одновременно спал и не спал. И снова молчал. Он намолчался на сотню лет вперёд, а Сяо Синчэнь даже когда приземлились, не разрешил разговаривать. Неизвестно, почему он решил, что ему нужно прямое разрешение, но ведь вчера… он начал, а даочжан снова: не говори. Не надо говорить. Поэтому кивнул, пока к щеке прижималась узкая ладонь. Да, замёрз. Как? Всё хорошо, только замёрз и устал. Устал, замёрз, и надо размяться. Всё хорошо, вот, чувствуешь? Сюэ Ян взял его за руку, снова прижал к губам, сунул себе за пазуху, дал послушать сердце, потрогать, что кожа холодная даже под одеждой. Снова прижал к холодным губам, понял, что и пальцы у него холодные, взял их в рот, жарко на них подышал, спрятал под своей одеждой на груди, и пальцы второй руки тоже погрел. Так же ласково, выглаживая языком. Положил его руки на свои плечи, одеревеневшие от многочасовой неподвижности, помог сжать пальцы сильнее, намекая, что устал, очень устал, пожалей меня, гэгэ. Вздохнул душераздирающе. Жить молча очень тяжело. Нужно выбирать новые способы общения. От этого болит голова и звенит в ушах. «Ничего. Я привыкну. А трогать тебя вместо разговора мне даже выгоднее и интереснее. Где тебя потрогать, мой прекрасный изверг? Можно мне уже говорить? Ты наслушался тишины? Мне можно говорить? Можно мне уже сказать? Дай мне открыть рот и сказать!» Сюэ Ян снова взял его за руку, дал ему потрогать кончик своего языка, а потом вопросительно поднятые брови. На его взгляд, прозрачнее вопроса не сконструировать такими скудными методами. «Можно ли пускать язык в ход? Можно? Уже можно? или ещё не пора? Ты не устал от тишины? Я же тебя задолбаю, гэгэ, лучше привыкай, что я болтун». *** Замерз! Губы холодные, под одеждой холодный. Замерз и ни слова! — Сделай мне приятное, Сян-гэ, — строго сказал Сяо Синчэнь, — в другой ра... — он замолчал, почувствовав горячий язык и губы, не нашел, что сказать, когда Сян Хуа положил его руки к себе на плечи, и этот вздох... Да что с ним, небо?! Он настолько замерз, что совсем ничего не понимает?! Даочжан рассердился. Как так можно вообще?! Просто молчать, когда замерзаешь?! Неужели он не знал, что Синчэню не до этого, что он сосредоточен на ци? Что за глупое поведение? Он мстит так? Невозможно понять этого человека! — Сделай мне приятно, Сян-гэ, — снова строго начал даочжан и опять ему сказать не дали! Он так мало говорит, и то не дают! Брови хмуро сошлись, губы плотно сжались, и даочжан схватил Сян Хуа за плечи и встряхнул. — Да что с тобой?! Неужели нельзя было просто сказать, что ты замерз?! — ладонь несильно хлопнула по щеке Сян Хуа, потому что даочжан был абсолютно уверен, что его надо привести в чувство. И тут же пальцы коснулись этой щеки, потом носа... не отморозил, ну хоть не отморозил! Ужас просто... хуже, чем А-Цин, которая вечно прыгала, когда нельзя! Воспоминание о сестрице охладило гнев. — Сян-гэ, не молчи, пожалуйста. Что тебе дать? Давай садись, я заверну тебя в одеяла, сделаю чай, тут вон река ведь явно, уж с водой точно нет проблем. Есть травы, я добавлю, они согреют. У тебя кончики пальцев не болят? Не чешутся? На руках, на ногах? Нос? Уши? Почему ты не сказал, что замёрз?! Сян-гэ, так же нельзя! — даочжан крепко обнял, потер руками ему спину, положил руку на затылок, снова отстранился и пощупал лоб, — Скажи. Что. С тобой, — медленно произнес он, потому что если так не ответит, то значит — заболел. И будет жар. — Я же не вижу тебя... — тихо добавил Синчэнь. Слова кончились, исчерпанные, кажется, на пару дней вперед. «Если это шутка, я тебя убью! Не буду смеяться, как всегда, просто — убью». *** Он несколько раз замирал в идиотском припадке наслаждения, от этого строгого «сделай мне приятно, Сян-гэ». Есть что-то интимное и сладкое в моменте, когда некоторые слова и выражения коварно просачиваются в речь другого человека, с которым находишься так близко, что просто невозможно не заразиться. Это было, с одной стороны, прекрасно, а с другой — приводило Сюэ Яна в какой-то ошарашенный ужас. Если Сяо Синчэнь заразится его словечками, то он сам скоро начнёт по поводу и без повода цитировать Лао-цзы, вот где на самом деле таятся бездны кошмара. Зараза же не выбирает, она просто туда-сюда лазает, и не спрашивает, можно ей или нельзя приживаться! Да чего ж нельзя, можно сказать, если уже можно! Он открыл было рот и тут же получил пощёчину. От неожиданности и самой дикости этого явления Сюэ Ян… онемел. Везде, даже в мыслях. В башке только что-то тихо гудело, как будто ветер задувал в забытый на улице кувшин с узким горлышком. И вроде пощёчина не сильная, но сам факт… Он только ошарашено моргал, открывал и закрывал рот, пока Сяо Синчэнь его ощупывал, засыпая вопросами и уже упрашивая заговорить, а потом и приказывая прекратить молчать. — Я в порядке, — с трудом выдавил Сюэ Ян, понимая, что дела совсем плохи. Надо бежать. Надо просто бежать, причём со всей дури, как можно дальше. — Да, я… — сдавленный голос задрожал и он окончательно запаниковал. — Нет, не болит. Он не мог остаться здесь сейчас, и не мог спастись бегством после этого тихого «я же не вижу». Неожиданно для самого себя он всхлипнул и окончательно осатанел от нелогичности и дури происходящего, задержал дыхание, не умея справляться с этим. Впору действительно удариться в панику, он сейчас зарыдает, как полоумный! С криками, с воем, с попыткой упасть и побить землю руками и ногами, с водопадом слёз! «Лучше бы я и дальше дрочил по кустам, не так позорно». — Гэгэ, ты что, — очень тихо проговорил он звенящим от напряжения голосом. — Я просто хотел сделать тебе приятно, ты просил тишины. Я вдруг понял, что я мешаю тебе. Нет-нет, погоди. Не я сам мешаю, а что я постоянно говорю. Это как если бы передо мной непрерывно кто-то прыгал, прямо перед глазами, мешая смотреть на дорогу или даже не давая увидеть, что лежит в моей тарелке. Я бы взбесился и просто избил бы надоеду, чтобы отвадить от охоты фиглярствовать прямо перед носом, а ты терпел, и терпел, и терпел… Тебе нужно больше тишины? Ты сказал вчера — не говори, не надо. Я подумал, что когда можно говорить, ты скажешь. Но ты не сказал. А я опять слишком много говорю… «Что мне дать, что мне дать… Ничего мне не нужно. Себя отдай – мне хватит. Ой, нет-нет-нет, не надо!» Он снова протяжно всхлипнул и обозлился, сжав кулаки. Зашипел сквозь зубы неразборчивые ругательства, ожесточённо вытер глаза рукавом. — Я не могу так долго молчать, гэгэ, прости. Слово, оно же как скворец. Вылетит — не поймаешь. Но если не дать вылететь, оно же, тварь такая, будет летать внутри… и гадить, и гадить, и гадить!!!! — он нервно засмеялся, как будто дали подышать немного, и сейчас затянут на шее стальную петлю. Порывисто обнял, без всяких «могу ли я», и судорожно дышал этому извергу сволочному в шею, пытаясь успокоиться без всяких водопадов. *** «В порядке? Он в порядке! Слава небожителям! Так почему ж ты молчал?!» Синчэнь снова нахмурился и отступил на шаг, потому что и правда боялся сейчас залепить ненароком этому гэгэ куда-нибудь с размаху. Но тут на него обрушились слова со свойственной Сян Хуа несдержанностью горного потока. Он подумал! Серьезно? Он подумал, что надо тишины и выдал этой тишины с размахом царя, у которого ее больше, чем золота в сундуках?! Как можно так буквально воспринимать слова? На фразе про гадящего скворца даочжан не выдержал и чуть не потребовал молчания снова, но Сян Хуа опять не дал сказать, обнял и начал смеяться. Даочжан застыл. Вот и что с этим делать? Ощущение, что он отругал ребенка ни за что и теперь снова собирался отругать. И чувство, что сам виноват в чем-то, это ужасное чувство... — Сян-гэ... — даочжан мягко, но уверенно высвободился из его объятий. — Я ценю, что ты так заботишься обо мне... Как подобрать слова? Как сказать, чтобы опять не получить в лоб этим смехом или ощущением беспомощности или ... или нежностью этой невыносимой! — Что ты рядом, что ты... Я не знаю, как сказать, — в конце концов, надежнее честности в арсенале Сяо Синчэня был только меч, но Шуанхуа не годился для разговоров, — Я просил, но нельзя же молчать все время. Особенно когда нужно сказать. Ты мерзнешь или ты ранен, или устал... Я... Я же не вижу этого всего! — голос дрогнул, набирая, наполняясь силой, совершенно сейчас ненужной, неуместной, но даочжан почему-то не мог остановиться, — Я просил, да. Я не могу, когда вокруг так громко — у меня в голове и так будто барабаны бьют. Били тогда. Я не понимаю, что происходит, Сян-гэ. Это может все дорога? А-Цин погибла, ты мне так помогаешь — просто так, к нам в руки пришли эти подсказки и мы знаем путь, и... и вершина, Сян-гэ! Что с этим всем делать? Что?! Мне нужно слушать, как ты спишь. Мне нужно понимать, что с тобой все нормально, нормально — это нормально, а не «я молчу, потому что могу потерпеть»! Мне нужно ... почему мне все это так нужно, ведь я не могу тебя об этом просить! Он резко отвернулся, как если бы не хотел, чтобы кто-то видел его слезы, но слез у Сяо Синчэня не было, и иногда, вот как сейчас, это раздирало сердце на лоскуты. Насколько проще было раньше! Когда не было ничего, только два друга, дорога под ногами и совершенно ясное понимание, что нужно и что должно, и цель — тоже ясная, без единого сомнения, а теперь? А теперь он стоит, сказанное сердцем падает в разум, и становится страшно. Да, он не может просить, пусть даже Сян-гэ все еще рядом по какой-то одному ему известной причине, рядом со слепым, который упрямо движется к эфемерной цели. И поддерживает его на пути к тому, о ком даже не знает! Знает, нет, он же слышал все... но ведь ни слова не сказал, ни единого слова. А хотелось бы, чтоб сказал, да? Что-нибудь, чтобы ответить, что да, это правильная цель. Сказанное осознавалось куда медленнее, чем выкрикивались слова, а с пониманием становилось только страшнее. А если он уйдет? Просто уйдет? Не уйдет. Тот, кто говорит «боль моя» и до сих пор не ушел, и даже после того, что с нами случилось на вершине — не ушел, тот не уйдет. Сяо Синчэнь сжал кулаки и судорожно выдохнул. Вот сейчас самое время сказать «только молчи, не отвечай». — Прости, — тихо сказал он вместо этого, и попросил совершенно противоположное. — Расскажи, что ты видишь? Река большая, да? И что вокруг? Расскажи, Сян-гэ, я слышу, там чайки. *** Отстраниться Сюэ Ян ему позволил, но ненадолго. Даочжан делал шаг назад — он делал шаг вперёд, не давая разорвать дистанцию ещё больше. — Главное, что я понимаю, что происходит. Пусть даже неправильно понимаю. «Просто потому что я вижу, а ты нет. Просто потому что я знаю, а ты нет. Просто потому что ты мне нужен, а я тебе… нет. Но у тебя всё равно нет выхода, и я стану тебе нужен. Просто потому что я так хочу… а ты нет. И тебе никто и ничто не поможет. Но ты борись, конечно. Борись. Потому что ты этого хочешь — бороться. И я тоже этого хочу». Он слушал внимательно, не перебивая — неожиданно заметил, как тяжело Сяо Синчэню быть многословным. Они всё-таки очень разные люди. Ну и что? Были бы они одинаковыми, что получилось бы? Ерунда какая-то унылая. Он уже был с правильным Сун Ланем. Чем закончилось? Попробуй с неправильным Сюэ Яном, гэгэ, будет куда интереснее. — Ты можешь и должен просить о том, что тебе нужно, Сяо-гэ, — он очень серьёзно взял его за руку и поднёс к губам его судорожно сжатый кулак. — Что с того, что я тебя вижу? Ты очень сдержан, и я не могу догадаться о том, что тебе нужно, если ты не откроешь рот и не скажешь это вслух. Тебе не нужно волноваться, если я чего-то не могу, я тебе об этом скажу. Он очень старался говорить с паузами, чтобы дать ему время обдумать всё услышанное, а не барахтаться в потоке слов и по неопытности тонуть в панике. Чтобы эти паузы переносились легче, Сюэ Ян заполнял их лёгкими поцелуями — костяшки пальцев пересчитывал губами. Почему бы и нет? — Не извиняйся. Я научусь понимать тебя без слов, просто не сразу. Давай расскажу, что вокруг. Проще было показать, и он предложил бы, но почему-то показалось, что если он предложит, то получит ещё одну пощёчину. А этого очень не хотелось. Так что он просто приобнял Сяо Синчэня за плечи и начал неторопливо рассказывать всё, что видит, показывая пальцем, в каком направлении смотрит. Он описал реку и её извилистые рукава, отвесные берега, цвет зелени вокруг, скалы — и тут же сравнил их с Хребтом Дракона, успокоил тем, что таких высот уже нету. И к счастью. И чайки, конечно же. Чайки мельтешили над рекой, таскали серебристую рыбёшку, а он рассказывал об этом. — Чувствуешь, чем пахнет? — Сюэ Ян прищурился, наклонился, сорвал стебель сизой полыни, растёр между пальцами, поднёс к лицу даочжана. — Есть предложение, мой гэгэ. Если от меня нужна гробовая тишина и говорить нельзя ни за что, даже если я замёрз, ранен или устал, скажи условное слово. Допустим, «пчела». Все остальные просьбы заткнуться я буду принимать не буквально. По-моему довольно интересная идея. *** Даочжан ухватил было его за запястье, чтобы не дать, не разрешить снова так нагло нарушать все границы, но остановился еще до того, как пальцы коснулись руки Сян Хуа. Он стоял, позволяя ему целовать, и держал его за запястье, застывший от смущения и в то же время успокаиваясь. Сян-гэ успокаивал. Волновал и успокаивал одновременно — как это возможно? Даочжан слушал, не заметив, что безотчетно прижался к Сян Хуа, он так все представлял, что даже голову поворачивал, как будто мог видеть. «Может, идея со стихами не такая плохая?» — Полынь, Сян-гэ. Запах полыни заставил улыбнуться и снова взять его за руку, коснуться пальцев, сжать сильнее, оставляя на своих терпкий горький аромат. Сяо Синчэнь тихо рассмеялся. — Пчела? Почему пчела? Не хомяк, не слон? — он снова стал серьезным, — Тебе нельзя не говорить, если с тобой что-то происходит, ладно? Пчела там или целый рой, не молчи. Мне совсем не хочется однажды прилететь куда-то с обмерзшим тобой. Сам подумай, это же совсем не в твоем духе, непрактично, Сян-гэ. Неправильное упрямство до добра не доведет, — закончил он наставительно. Теперь Синчэню вдруг захотелось самому болтать. О чем угодно, хоть о пчелах, хоть о чайках — все равно. Стало легче, будто тяжелый груз с сердца свалился. Оставшееся без груза сердце хмыкнуло. — Эта река, должно быть, Фэньхэ? Посмотри на карту, она? По описанию похоже. Если мы пойдем вдоль нее, то будем двигаться как раз в правильном направлении — к Желтой реке, а когда я снова смогу, полетим дальше. Как тебе такой план? Честно говоря, я бы пошел прямо сейчас, а то ноги затекли столько стоять на мече, да и погода пока позволяет, в это время здесь часто бывают дожди. Даочжан решил, что слов слишком много, и что пожалуй, он так тоже утомит Сян Хуа своей болтовней. Путь вдоль реки сначала не казался трудным, но солнце грело, даже припекало, от воды, кажется, не исходило никакой прохлады, и когда не было возможности держаться в тени деревьев, становилось по-настоящему жарко. Так что отдых в пути от полета на мече медленно, но верно перетекал в усталость от дороги пешком. *** — Да, полынь, — он выдохнул, прекрасно понимая, что если станет слишком часто подсовывать Сяо Синчэню полынь, он заподозрит, он обязательно заподозрит, потому что сам Сюэ Ян сразу уловил бы подвох. По крайней мере, он надеялся, что уловил бы. — Потому что хомяки и слоны меня не кусали, гэгэ. Зато ты кусал. Давай ты просто меня кусать будешь вместо команды «замолкни»? Всем пчёлам мира я предпочитаю тебя. Это даже лучше, вдруг нельзя скомандовать вслух, а ты меня за ухо — цап! И я сразу тихий… «Какого чёрта я это всё говорю?» Очень хотелось. Да, хотелось, чтобы Сяо Синчэнь медленно наклонился и ещё медленнее сжал зубами мочку уха, а потом лизнул место укуса. «Какого чёрта я всё это думаю?» — Надо было купить тёплую одежду. Ну и где я практичный? Дурак дураком. Ведь знал, что на мече холодно. И тебе холодно, приходится тратить силы, чтобы не заледенеть. Гэгэ, если попадётся город, давай купим тебе тёплое ханьфу, мы же на север. Заболеешь — придётся сильно задержаться, а мне трудно терпеть. «Я не могу больше терпеть, но я постараюсь, боль моя». — Нельзя так нельзя. Сяо-гэ, пообещай мне, что ты тоже не будешь молчать. Тебе тоже нельзя молчать, ты ведь понимаешь? Дай мне обещание. Я знаю, что в этом вопросе ты ещё хуже меня — будешь молчать себе в ущерб. Они ненадолго задержались, только чтобы расстелить на траве карту. Сюэ Ян быстро почистил пару солёных яиц, завернул в две тонкие лепёшки, посыпал овощами и кунжутом, одну вручил Сяо Синчэню, вторую сразу начал жевать сам, пока разбирался с картой. — Ты прав, — наконец сообщил он. — Это Фэньхэ. План твой хорош, а дальше по реке будет сначала пара деревенек, потом город. Пройтись — замечательная мысль.