Затмение

А в деревне их не ждали. То-то рожи такие вытянутые. Сюэ Ян хромал на обе ноги, был бы четвероногим, хромал бы на все четыре. Но это не помешало ему впериться зверским взглядом в каждого и с наслаждением понять, что от толпы разит плотной волной страха. И когда даочжан велел всем сидеть по домам и там бояться, у Сюэ Яна случился продолжительный припадок ошарашенного восторга. Сяо Синчэнь говорил спокойно, голос не повышал, зверские рожи не корчил — но на этот счёт у него есть специалист под рукой, и этот специалист не собирался спускать никому. — Стоп. Никакой воды не приносить. Дом со своим колодцем, — встрял он в разговор. — Даочжан, ты как не родной. Подлить яду в воду проще, чем крикнуть в небо. Если не конченые идиоты, колодец не отравят, — он обвёл откровенно кровожадным взглядом толпу и оскалился. — Или идиоты? Их с почтением проводили до дома. Если учесть, что оттуда никто не выбегал с ценными вещами в руках, хозяева этого дома остались где-то на опушке леса. Сюэ Ян снова и снова утюжил взглядом притихшую толпу, медленно и выразительно провёл большим пальцем поперёк своей шеи, где вызывающе выделялась красная полоса, подчёркнутая линией пореза. Указал пальцем большой камень у ворот и очень выразительно потёр указательным и большим пальцем, как будто считал деньги. Да, пусть Сяо Синчэнь бескорыстный до маразма, но на этот счёт у него есть один злой и очень практичный мерзавец. Он всё-таки дотащился до дома, где можно лечь, но упёрто оставался стоять, пока перед даочжаном не опустили на колени мужчину в не очень богатой, но не дешёвой одежде. Тот, заикаясь от страха и заламывая руки, принялся каяться, и чем дольше он говорил, тем сильнее злость сжимала горло Сюэ Яна. Нет, это было весело. В своём роде. Он даже засмеялся в голос, вперемешку со злыми стонами боли. — Как тебе это, гэгэ? Мы наступили на хвост какой-то важной персоне. Нет, я знал, что нынешний верховный заклинатель — редкой изобретательности господин… «Ещё бы, сам ему помогал воплощать в жизнь солидную часть его гениальных идей, за что едва не поплатился жизнью от его же рук…» — Но выращивать в далёкой провинции откровенно опасных тварей, откармливать их людьми, чтобы потом устроить праздничную ночную охоту для приглашённых адептов всех великих кланов… оно и верно, как же это устроить? Собрать побольше тварей в одном месте, это ж где их взять, по всей поднебесной не набегаешься, да и не по чину. А тут послал кого нужно куда следует, собрал урожай тварей, доставил в нужное место… И что, в каждой деревне тут такое? — В каждой, молодой господин. За каждой деревней закреплена одна сильная тварь, и мы должны её кормить… Сюэ Ян оперся спиной на первую попавшуюся стену и раздражённо задышал сквозь зубы. Рана досаждала. Нужно с этим что-то делать. Это же надо, в такое место неудобное, в спину, чтобы сам не мог вылечиться! Что-то это напоминает… «Ах да. В спину, всё как я люблю». Зажмурился, совершенно некстати вспоминая, как мелкими пузырьками вскипела кровь на губах даочжана, упавшего ему прямо в руки… И как он доверчиво подставил ему спину для мытья. Два раза. И как спал на боку, обложенный подушками. Если так рассуждать, то тут всё по-честному — рана за рану. «Тогда мне нужно ещё глаза выдрать из глазниц, так получается? Надышишься от одного святого, в голову всякая хрень лезет». — Сяо-гэ, гони его в шею, а то я его убью. *** Про отравить он и правда не подумал. Сяо Синчэнь попросил дом в центре, опасаясь, что эти люди могут устроить пожар, только дурак станет поджигать посреди деревни, но простое коварство с отравлением даочжану в голову не пришло. Две головы, конечно, — всегда лучше одной, особенно когда вторая такая умная, как у Сян-гэ. Отравить. Они привязали Сян Хуа к дереву и собирались скормить демону! Они же ни перед чем не остановятся! Но даже сейчас удивление даочжана, как оказалось, не исчерпало возможностей. Зато на фоне этого дня то, что он слышал, с поразительной ясностью укладывалось в голове. "Редкой изобретательности господин..." Нет, без доказательств обвинять Верховного Заклинателя в таких вещах — это неправильно, но с другой стороны, не было похоже, что человек, глотающий сейчас пыль пополам со страхом, лжет. Это как же получается? Раздумывая над услышанным, Синчэнь тихонько взял Сян Хуа за руку, чтобы немного успокоить, настолько через край выплескивалось его раздражение. Ни к чему, чтобы Сян-гэ решил сорваться на ком-то, пусть человек этого и заслуживает — просто потому, что нельзя сейчас делать резких движений. — Теперь тебе не нужно никого кормить. — Ох, и спасибо вам за это, уж вы не представляете, какое спасибо... — залепетал староста, только даочжану его благодарность и даром была не нужна. — Но все равно боитесь. Ты — боишься. Ответом на это стало только испуганное пыхтение. Да он сейчас скулить начнет... Сяо Синчэнь едва удержался, чтобы на лице не отразилось все, что он по этому поводу испытывает. — Все лекарства, которые есть в вашей деревне. Неси сейчас, я сам разберусь, что из этого мне нужно. Иди. Он увел Сян Хуа в дом, закрыв дверь перед испуганными людьми. — Пойдем. Он вернется, и я посмотрю, что тут за снадобья. Заклятие и талисманы, которые использовали, чтобы тебя запереть, простые, грубые, но зато действенные. Где ты можешь лечь, покажи? Если б я хотел, чтобы моими талисманами или заклинаниями мог воспользоваться даже плохо обученный человек, я бы изготовил именно такие — надежно. И это совершенно не означает, что я не умею по-другому, верно? — он тихо и спокойно рассуждал, одновременно помогая Сян Хуа дойти до кровати, — Стой, раздевайся. Не сам, Сян-гэ, я раздену. Значит, здесь может и не быть заклинателя, кто-то прислал сюда все это добро... Не шевелись, Сян-гэ, я сам. Повернись. Он аккуратно развязал ханьфу, придержал за плечи, разворачивая к себе спиной, и снял повязку, которую сначала наложил прямо поверх одежды. — Мне не нравятся эти выводы, Сян-гэ, — честно признался Сяо Синчэнь, вздохнул и на какое-то время замолчал, сосредоточенный на раздевании Сян Хуа. Древний талисман, найденный в пещере, хоть и потерял со временем часть силы, но видимо был изготовлен заклинателем такого мастерства, что сработал и помог остановить кровь. Рана оставалась открытой, ее следовало промыть в первую очередь. С помощью Сян Хуа, который стал его глазами в этом незнакомом доме, Сяо Синчэнь нашел чистые простыни, расстелил на кровати. Он снял с Сян Хуа всю одежду до нижних штанов и не собирался останавливаться — нужно было полностью осмотреть Сян-гэ, убедиться, что нет никаких других серьезных ран, к тому же он снова хромал, наверняка молчит о чем-нибудь важном. «Только попробуй. Найду еще раны — покусаю». — Сядь, — попросил он, спуская белье, и усадил Сян Хуа на кровать, снял сапоги и наконец раздел его полностью. Он провел ладонями по плечам и рукам, проверил грудь, живот, сосредоточенно прислушиваясь к дыханию. Оно радовало — вполне глубокое, только не очень ровное. Ладони только немного задержались на сердце и в области живота, а потом Сяо Синчэнь провел по бедрам Сян-гэ до колен. Чувствовался холод, слабость, потеря сил, но при этом — что-то еще, причем энергия того же странного свойства, что помогла им там, на опушке — общая на двоих. — Ну что ж, огрызок, конечно, но не смертельно, — даочжан улыбнулся, — Ложись на живот, сейчас самое главное — рана на спине. Помогая, он старался прикоснуться то к плечу, то к руке, то к спине, то просто, чтобы отвести волосы с затылка. Хотелось чувствовать, что тепло возвращается, вообще — чувствовать. Раздался стук. Даочжан накрыл Сян Хуа второй простыней, подложил ему под щеку подушку и пошел к двери. — Вот, молодой господин, все здесь, — бормотал староста, и даочжан услышал, как рядом с ним поставили два сундука. — Вот еще этот, маленький, не знаю, лекарства ли, или ненужное что, но... — Все, — Сяо Синчэнь жестом прервал его и кивнул в сторону двери, — Иди. Пятьдесят шагов и тишина. — Да, гунцзы, я помню... — Мы будем разговаривать завтра, — отрезал даочжан, вытеснив старосту за порог. Сундуки, не смотря на немаленькие размеры, оказались не слишком тяжелыми, и Сяо Синчэнь быстро перенес их в дом поближе к кровати. Тот, кто собирал лекарства, ставил и кидал все как придется, не разбирая снадобья на группы, так что даочжан сначала наложил на спину Сян-гэ временную повязку с еще одним талисманом, потом разжег огонь, принес воды и поставил ее греться. Все это время мысли не оставляли его. Сейчас, когда страх за жизнь Сян Хуа отступил, он думал о том, что произошло. — От кашля... от слизи из носа... — даочжан нюхал и откладывал свертки и склянки, — Это вообще не годится, выбросить можно. Не то, не то... Сян-гэ, меня беспокоит, как это все выглядит. Это очень населенная местность. Представь себе, если в каждой из окрестных деревень такая история. Это же... — он захлопнул первый сундук, понимая, что в нем все от самых обычных недугов, и открыл второй, — Эти люди запуганы, если у них не было выхода, пришлось кормить демона, это ведь не только мешает добывать пропитание, это съедает души. О, вот это подойдет и... о, смотри. Он открыл один флакон, капнул на пальцы едва заметную капельку и растер. Запах полыни наполнил комнату, смешался с теплом очага. Сяо Синчэнь поднес руку к лицу Сян Хуа. — Это яд, но ты знаешь, что яд может лечить... — и провел пальцами по краешку уха Сян-гэ, оставляя на нем аромат. С выбранными склянками, травками и порошками он сел за стол, перетер все это в плошке в нужных пропорциях, на этот раз чуть подогрел на огне, постоянно помешивая, и тут же остудил в котелке с холодной водой. Пока даочжан этим занимался, он не проронил ни слова, и даже о демонах не думал. — Это хорошее лекарство, — тихо сказал Сяо Синчэнь, возвращаясь к кровати с теплой водой, чистыми бинтами и приготовленным средством, — Не уснул? Даочжан тихонько сдвинул ткань с плеч и спины Сян Хуа, ласково провел ладонью по затылку, по плечам. Пальцы снова заискрились голубым светом, почти с незаметным нажимом даочжан вел от шеи к ране на спине. И прежде, чем начать промывать, он наклонился и коснулся губами плеча Сян Хуа. «Зачем? В этом никакой необходимости, когда лечишь! Просто так. Потому что мне так захотелось. Почему? Не знаю». Он устал, он, конечно, совершенно не думал о том, что весь грязный от ступней до макушки — только руки отмыл как следует. Сначала — его Сян Хуа, все остальное потом. *** — Я тебе сейчас помогу, — пообещал Сюэ Ян, действительно собираясь и за водой сходить, и огонь разжечь, и чёрта в ступе раздобыть… и ничерта не смог. Слабость унизительна. Это просто убивает. И Сяо Синчэнь тут не виноват, он вообще делает всё, что может, и даже сверх того. Что оставалось? Да ничего, кроме как испепелять взглядом ползающего у даочжана в ногах старосту. По крайней мере, это доставляло удовольствие. Чем он мог помочь? Смотреть, и говорить, что видит. Довести до кровати, и всё лишь для того, чтобы озабоченный услышанным Сяо Синчэнь задумался совсем. — Выводы? — туповато спросил он, когда понял, что даочжан его раздевает, и намеревается раздеть совсем. Для него в этот момент перестало существовать всё на свете — все кланы вымерли в муках, верховного разобрали по косточкам и растащили по вороньим гнёздам, небо грохнулось на землю, и валялось там в завистливых корчах, когда по коже скользят узкие сильные ладони… горячие такие, совершенно не изнеженные, но такие нежные и заботливые. — Кто-то здесь что-то мутит, это верно. Знаешь, что я подумал? Если я завтра приду и скажу, что самый главный правитель всея Поднебесной велел снять штаны и бегать вокруг деревни… то как они смогут проверить? Никак. И послушаются, иначе я начну убивать. А потом привыкнут. А чуть позже скажут, что так было всегда и это правильно. Может и не Верховный. В мире много страшной несправедливости, Сяо-гэ. Так было всегда. Попытался утешить. Утешитель из Сюэ Яна был так себе. Он никогда и никого не умел утешать, потому что не умел сопереживать. Не умел. Даже если бы умел, то никогда не признался бы в этом, но… он прислушался к себе. Нет, не умеет. Это другое. Это просто потому что вот это — его даочжан. Его личный. Самый ненормальный из всех чокнутых даосов. Святой, способный быть жестоким и страшным для кого-то. Дошла очередь до нижнего белья, и Сюэ Ян совсем смешался. Он сидел на краю кровати, и бешеным горящим взглядом смотрел, как Сяо Синчэнь его раздевает. Полностью. Везде трогает, помогает лечь на живот. А лежать трудно, потому что невозможно реагировать. Сюэ Ян со стоном поправил член, чтобы не отыметь кровать. Впору просить, чтобы он подержал за рёбра, дал отсмеяться. — Полынь, — не выдержал он и засмеялся. — Признайся, гэгэ, ты любишь полынь. «Пожалуйста, скажи это. Скажи это ещё раз, скажи, что ты любишь полынь. Особенно когда её много. Когда полыни — океан». — Я не могу уснуть, пока ты не ляжешь рядом. Не хочу. Боюсь, что если ты будешь где-то ещё, я не успею оказаться рядом. Сяо-гэ, мне правда лучше. А если ты ещё раз так сделаешь, будет ещё лучше. Знаешь вот это место на шее сзади? У основания черепа. Уязвимое. Резкий удар — и человек мёртв. Потрогай. Пожалуйста. Мне очень надо… Уязвимое место. Попросить дотронуться до потенциально опасного места. Не отсутствующий мизинец, конечно, но это тоже важно. Он терпеливо ждал, пока даочжан закончит с раной, всё ещё переживая этот короткий поцелуй в плечо. — От тебя так хорошо пахнет… «Чужой кровью, чужим страхом, чужой смертью». — У нас есть чистая одежда. Поможешь мне повернуться, и я помогу тебе. Сяо-гэ, у нас ещё есть еда… ты уставший. Позволь мне о тебе позаботиться. Поверь мне, я этого хочу из чистого эгоизма, чем быстрее ты ляжешь отдыхать, тем быстрее я смогу тебя обнять. Когда я увидел тебя там, перед смертью… Вот это сейчас нельзя было. Нельзя вспоминать, что действительно смирился с тем, что умирает. Нельзя быть слабым, иначе придётся просить его наклониться и самому подставиться под губы. — Знаешь что самое восхитительное? — он улыбнулся. — Эта ночь закончится тогда, когда мы захотим. Захотим — через три дня, а то и через неделю! Магия. *** Даочжан тихо засмеялся. — Иногда я тебя совсем не понимаю. Он осторожно промывал рану, при этом вторая рука лежала на плече Сян Хуа и чувствовала даже почти незаметные отголоски боли. Сян-гэ держался, это не могло не восхищать, да еще и болтал при этом. «Может быть, ему так проще? Как у меня медитация. Пусть, лишь бы говорил». Он вспомнил, как не услышал Сян-гэ, совсем, даже следа его присутствия, и как испугался, когда понял, что не может найти. — Да, Сян-гэ, теперь я люблю полынь, — сказал он просто, и обтер пахнущей травами водой поясницу Сян Хуа, в эту воду даочжан тоже добавил каплю полынной настойки. — Она подходит нашему путешествию, верно? В ней тоже этот принцип противоположного — самое горькое, что можно придумать, но разве ее можно не любить? — Синчэнь улыбнулся, — Я не могу. Как сделаю? Он как раз отвернулся, чтобы взять сухую ткань, когда Сян Хуа попросил. Так, как до того, только в другое место, — услышал он сам себя. Сердце бумкнуло снова и где-то там на дне рассмеялось весело и едко. — Конечно, знаю, — ответил Синчэнь и нашел его руку, а по ней — и место, — Если мечом ударить плашмя. Или ребром ладони. Или даже пальцами, но правильно... то убьешь. Зачем он это говорит? Сяо Синчэнь погладил кончиками пальцев, а потом наклонился и коснулся губами. Сердце подпрыгнуло. Так не годится, неправильно. Нельзя. Даочжан снова сел, взялся за плошку и аккуратно нанес мазь вокруг раны, приложил чистую повязку. — Разве хорошо? Сян Хуа, я даже боюсь себе представить, сколько сейчас на мне крови и всех этих внутренних жидкостей. Не выдумывай. Давай, приподнимись, — сказал он с улыбкой, ловко подхватил его под грудь, на виток бинта, и закрепил первый слой, — Теперь поднимайся, вставай. Мне так будет удобнее, а тебе нельзя лежать на спине и наклоняться. Я даже запомнил про чистую одежду и помогу тебе, когда закончим перевязку. Когда Сян Хуа встал, Сяо Синчэнь взялся было снова за влажную ткань, но спохватился. — Погоди, я сниму, чтобы на тебя грязь случайно не попала, — он снял ханьфу и, прежде чем заканчивать с повязкой, обтер плечи и грудь Сян-гэ, заодно проверив на наличие повреждений, приподнял за подбородок, открывая шею, и как следует промыл порез, — Здесь только лекарство, потерпи, будет щипать. Он открыл флакон, капнул на пальцы темную мазь, тончайшим слоем нанес на порез и поторопился подуть. — Знаешь, тут много всего восхитительного, — даочжан коснулся щеки Сян Хуа, давая понять, что можно больше не задирать голову, — Что ты жив, что снова болтаешь. А еще — что я могу не разрешить тебе что-то делать, скажу лежать на животе и что ты сделаешь? — Сяо Синчэнь улыбался, накладывая еще один виток бинта, и еще один, приходилось почти обнимать Сян-гэ для этого, — Помнишь "не разрешай, и я послушаюсь"? И еще ... Он как следует закрепил бинт, а потом развернул маленькую конфету и поднес к губам Сян Хуа: — Что ты заслужил награду, — и слегка надавил в ожидании, пока он заберет сладость и пока... Пока пальцы почувствуют его язык. Сяо Синчэнь так хотел, чтобы Сян Хуа съел эту конфету, что безотчетно немного приблизился и скользнул ладонью по его руке до запястья. *** — Ты научишься понимать меня. Как и я научусь понимать тебя. Он еле дышал, слушая о любви к полыни. В груди что-то опасно ворочалось, кололось иглами, скребло когтями, клацало зубастой пастью. Почему-то это было приятно. В крови металось что-то подозрительно живое. Он до сих пор не мог поверить, что выжил. А потом Сяо Синчэнь просто выполнил его просьбу. И перевыполнил. Сюэ Ян замер, когда кончики пальцев скользнули по руке вверх, по плечу, по шее. Прикоснулись к этому уязвимому месту, а он лежал и впитывал то волнующее и странное ощущение — он доверчиво подставился. Напомнил себе, что даочжан хоть и светлый, а всё-таки враг ему. Враг. Самый дорогой из его врагов, самый волнующий, близкий. «Как же ты сглупил, даочжан, что потащил меня тогда на суд. Нужно было убивать. Врагов нужно убивать, а не надеяться на правосудие». На смену пальцам пришли губы, и Сюэ Ян понял, что ещё немного, и его начнёт трясти, как в лихорадке. — Разве, — упрямо настоял он. — Ты пахнешь хорошо, мне всё равно, в чём ты вымазался. Он впитывал эту заботу жадно, всё время тянуло попросить ещё. Погладь там, дотронься здесь. Пожалуйста, губами. Языком. Как тогда, совсем недавно, кончик языка, скользящий по порезу на шее… — Я имел в виду «не разрешай мне умирать». Но ты так многообещающе грозишься запретить мне двигаться, что так и тянет попробовать. Что ты будешь делать, если я послушно застыну на месте? Я уже раз послушно замолчал… Он не мог отказаться от соблазна чуть-чуть поддеть даочжана. Он уже стоял на ногах, всё ещё покачиваясь от слабости, но чувствовал себя намного лучше, намного сильнее, чем там, на опушке леса. Он стоял голым и наблюдал, как Сяо Синчэнь раздевается вот так рядом, на расстоянии вытянутой руки. Только глаза закатил, когда понял, что дальше даочжан ничего не снимает. А потом он развернул конфету. Сюэ Ян просто не торопился. Зачем спешить? Все конфеты этого мира сейчас принадлежат ему. Тонкие пальцы давят на израненные губы, заставляя приоткрыть рот, и он подчиняется. Просто потому что сам этого хочет. Он прикоснулся к этой конфете кончиком языка, не торопился отнимать, и не хотел, чтобы даочжан отпускал лакомство. Пусть держит. Это так невинно, что невольно становится порочным. Губы болят, из ранок постоянно сочится кровь. А пальцы даочжана горячие, сладкие от конфеты… и горькие от полыни. Идеальное сочетание. Сюэ Ян лакомился конфетой сквозь эту горечь, посасывая его пальцы, обхватывая израненными губами, и очень медленно притягивал его к себе за талию. Конфета ещё была сжата между пальцами даочжана, когда Сюэ Ян начал его раздевать. Медленно, бережно, любуясь его лицом. Он отнял конфету языком и плотнее обхватил губами пальцы. Несильно прикусил, выпустил. — Ты необыкновенный святой притворщик… если я сейчас обнаружу, что ты ранен, но самоотверженно лечишь меня, я тоже уложу тебя на живот и не разрешу двигаться. И буду тебя лечить. А ещё… а ещё непременно прижмусь губами к твоему плечу. И к шее сзади. Хочешь попробовать конфету? — он легко поцеловал его, еле задев губы, но оставил на них изумительную смесь сахара, полыни и крови. Не отстранился, дышал жарко, и внимательно ощупывал. Не ласкал — придирчиво исследовал, как будто тоже был слеп, и мог определить раны лишь наощупь. — Гэгэ… Дай сниму остальное. У тебя так много синяков, но ран пока не вижу. Ты уверен, что всё в порядке? Такой живой… горячий… когда я понял, что он пытается тебя парализовать, я откусил ему пальцы вместе с иглами. Он собирался бросить в тебя иглы. Не было в моей жизни момента страшнее. Я вдруг понял, что сейчас ты упадёшь обездвиженный, как я на улице, и мне придётся смотреть, как тварь тебя жрёт. Я не отдам тебя чудовищам, даочжан. «Я твоё чудовище. Только я могу тебя сожрать». — Постой. Я хочу сменить тебе повязку. Она красная. Он не удержался. Целовал вдоль повязки, ласкал губами высокие скулы, аккуратно очертил линии бровей. Подхватил тряпочку, вымоченную в воде с горьким ароматом, стирал кровь и следом накладывал сомнительное шарлатанское лекарство — бесконечные цепочки поцелуев. Таких же горьких, и одновременно сладких. — Дай мне сменить твою повязку. *** — Что я буду делать? — Сяо Синчэнь озадаченно наклонил голову и улыбнулся, — За длинную ночь я что-нибудь придумаю. Что ты говоришь?! Ты слышишь себя?! Опомнись! Но как опомнишься, когда эти губы и язык? Я не ем конфет... — Хочу. Он попробовал кончиком языка. Сладко, горько, боль — не своя, и кровь. На миг захотелось, чтобы Сян-гэ стало еще больнее. Может быть, он вскрикнет, отстранится, все закончится и станет легче дышать. — Я не святой, Сян-гэ. Совсем не святой. На даочжане не было ни единого пореза, вся кровь — лишь та, что запеклась под повязкой. Она уже ссохлась, царапала, и хотелось избавиться от нее, но стоило Сяо Синчэню об этом подумать, как случалось что-то, что опять не давало пойти и умыться. Как сейчас — руки Сян Хуа и эти слова, от которых мурашки по коже, сердце сжимается, и пусть нет ни одной царапины, но хочется, чтобы Сян-гэ увидел это сам. — Я не хочу больше не слышать тебя. Когда тебя вдруг не стало — это... слишком страшно. И тут паника снова взяла свое. Каждый поцелуй, каждое прикосновение к лицу разливались по телу смесью страха и ожидания. Как будто одна часть даочжана хотела узнать, что будет дальше, а другая, наоборот, отчаянно сопротивлялась. А еще одна часть Сяо Синчэня так и вовсе уже все решила, и скрыть это в такой близости от Сян-гэ можно было даже не пытаться. Синчэнь обнаружил, что уже почти раздет, что его руки на талии Сян Хуа, что щеки горят, и он готов разрешить снять с лица окровавленную полоску. — Сян... — даочжан перехватил его руку, замер на вдохе и резко вывернулся, повернулся к нему спиной, срывая повязку и не обращая внимания на колкую боль, которая обожгла кожу. Чистая холодная вода буквально в двух шагах, на табурете. Синчэнь, не поворачиваясь, в совершенно иррациональном страхе, что Сян-гэ увидит его лицо, бросился к этому тазу, плеснул холодной водой, еще и еще, смывая запекшуюся кровь. Руки дрожали, он задел кромку, и таз с грохотом упал на пол, расплескивая воду вокруг. Сяо Синчэнь замер, прижимая ладони к лицу. Он тяжело дышал, не понимая, что случилось, почему он так испугался, почему не позволил, почему не помогает эта такая холодная и такая бесполезная вода. — Прости. Я... — слова не шли, совершенно убитые мыслями и переживаниями. Вода капала с ладоней на пол, текла струйками по локтям, — Сян-гэ... — очень тихо, умоляюще прошептал Сяо Синчэнь, потому что из них двоих только он мог сейчас знать, что делать. *** Никогда нельзя быть уверенным. Я точно знаю, что будет дальше — но нет, всё летит кувырком неизвестно куда. Вот примерно как этот таз. Сюэ Ян ошарашено смотрел на застывшего Сяо Синчэня, как он напряжён, как согнулась белая спина, подсвеченная несколькими удачными кровоподтёками, а по плечам разметались чёрные пряди волос, спутанные, запылённые. Спина худая. Позвонки можно пересчитать. Мокрые пальцы вжимаются в лицо, не давая смотреть, и уже побуревшая от засохшей крови повязка валяется на столе. Сюэ Ян осторожно переступил с ноги на ногу, чтобы не поскользнуться на разлитой воде. С горем пополам сумел поднять этот таз, поставил на скамью, налил из ведра свежей воды. Ещё подумал. И ещё подумал. Аккуратно разложил по столу то, что ему могло понадобиться, до каждого предмета дотронулся… — Сяо-гэ, — позвал он тихо-тихо, как будто могли подслушать. Обошёл его, взял обеими руками за голову, прижал к себе, позволяя ему и дальше дичиться, упрямо прятать лицо. Внаклонку — такая поза уязвимая. — Дай мне руку, — Сюэ Ян осторожно отнял одну его руку от лица, только терпеливо улыбнулся, когда понял, что даочжан отворачивается, склоняя голову, прячет лицо. Он успокаивающе погладил его ладонь, лаская пальцы, а потом потянул к своему лицу. — Помнишь? Помнишь что это? — он очертил его пальцами свои губы. — Это моя улыбка. Для тебя. А теперь посмотри сюда. Он переместил его пальцы выше и дал потрогать повязку, закрывающую его глаза. Сюэ Ян недолго думал — забрал его повязку со стола и уравнял шансы. Эта повязка в пятнах крови надёжно прятала от него тот прекрасный мир, где полуголый и взволнованный Сяо Синчэнь пытается бороться с какими-то собственными демонами. — Тебе не нужно отворачиваться и прятаться. Только не от меня. Вот, потрогай. Я не смотрю, — он медленно и плавно взял его за вторую руку, позволяя прикасаться к своему лицу, даже настаивая, но не давал снять с себя повязку. — Я не смотрю, боль моя. Мне не обязательно. Он всё равно видел Сяо Синчэня, даже когда закрывал глаза. Видел его голым в том ручье, видел его раненым и всё равно куда-то всё порывающимся. Видел строгим и осуждающим, с плотно сжатыми губами. Сюэ Ян осторожно раз за разом прикасался мягкой мокрой тканью к его лицу, наощупь стирал всё, стараясь не навредить. Вслепую в два раза сложнее. Он тщательно промокнул его лицо сухой тканью, целомудренно прижался губами к виску, не прикрытому наконец-то полотняной полосой. — Дай себе отдохнуть от этой повязки. Я сам за тебя немного её поношу, раз кто-то должен. Не будь жадным, даочжан, жадность — грех большой. Чистая лежит на столе. Но лучше побудь так, хоть немного. Видишь? — он снова приложил его пальцы к своему лицу, чтобы доказать — не видит. Совсем не видит, не нужно больше так испуганно прятать лицо. Зато можно нагло урвать немного для себя. Сюэ Ян всё-таки укусил его за мочку уха. Чего хотел для себя, то делал с ним. Аккуратная и мягкая мочка уха, маленький нежный кусочек плоти. Так приятно сжимать на нём зубы, понимая, что сожмёшь сильнее — в рот брызнет кровь. Но вместо этого лучше подло лизнуть, жарко дышать, смущая ещё сильнее. — Хочешь? Сяо-гэ, — он неторопливо выложил дорожку из трёх влажных поцелуев ниже по шее, к ключице. — Хочешь приказать мне не двигаться? Неужели хочешь именно этого? *** Позволить взять себя за руку — ужасно трудно и одновременно становится легче. Что бы ни собирался сделать Сян-гэ, пусть сделает что-нибудь, потому что сам Сяо Синчэнь не может. Напряженные пальцы вцепились в руку Сян-гэ, и даочжан расслабился не сразу, словно отпускал себя по крупицам, по каплям. «Твоя улыбка. Для меня». А потом Сяо Синчэнь перестал дышать. Это — что это? Что это?! Даочжан тихо ахнул. Он прикасался к его лицу, к повязке, и не мог поверить, что Сян Хуа сделал это для него. Просто так. Просто понял, просто принял, просто сделал. Такая малость, но в этом поступке для Сяо Синчэня сейчас сконцентрировался весь мир. — Ты... — изумление и трепет в одном слове. Он никак не мог от Сян-гэ оторваться. Руки наверняка мешали Сян Хуа умыть ему лицо, но даочжан все равно неотрывно касался его, а потом осторожно обнял, боясь причинить боль, и выдохнул, когда Сян Хуа прикусил мочку, и мурашки побежали по шее и по спине. Щеки полыхали, уши тоже, сердце билось через раз, внутри как горячий узел завязывалось тепло и волнение набиравшего силу возбуждения, и ноги подкашивались. Даочжан заставил себя отстраниться, он хотел что-то сделать, что-нибудь, чтобы не было так жарко, мучительно прекрасно, чтобы не хотелось касаться, но получалось ровно наоборот. Синчэнь вздрогнул от каждого из трех поцелуев, притянул Сян Хуа к себе, ласково провел ладонями по бокам, пояснице, и нашел губами его подбородок, а потом и губы. — Не хочу, Сян-гэ, — и робко поцеловал, задержав первое касание к припухшим губам. Нельзя делать больно, неправильно, но Сяо Синчэню казалось, что сердце сейчас просто расколется — столько чувств в нем было, а как их выразить, он не знал. Никаких слов не подберешь, не выкрикнешь, не заплачешь. И он поцеловал, размыкая губы, не думая о боли, выпивая сладость и горечь, углубляя поцелуй так несмело, будто делал шаг к пропасти, чувствуя горячий язык Сян Хуа и в какой-то момент — даже острый краешек зубов. Так непривычно и странно, неправильно, но Синчэнь упрямо хотел продолжать. Он обнимал крепче, льнул к Сян Хуа, и контроля хватало только на то, чтобы не задеть повязку и рану на спине. «Нужно остановиться. Нельзя так близко, нельзя. Что я буду делать, если он исчезнет? Пропадет, уйдет, что-то случится, умрет... Что? Как жить без него?» Вот только вместо ответа самому себе, Сяо Синчэнь только гневно отмахнулся от вопросов, и поцеловал еще горячее, прикусил Сян-гэ губу, как раз там, где болело, забрал каплю проступившей крови и наконец, оторвался, тяжело дыша и понимая, что весь дрожит, будто в лихорадке. «Как можно хотеть для себя? Не для себя, для обоих. Разве плохо чего-то желать для двоих? Да? И как это называется?» Даочжан снова коснулся повязки на глазах Сян Хуа, провел кончиками пальцев под ними, поцеловал скулу, висок и застыл. — Я хочу, чтобы ты не исчезал никуда, Сян-гэ. — произнёс он так неслышно, как будто признавался самому себе, только слова касались виска Сян Хуа, — Не молчи, пожалуйста... Или молчи, если хочешь. Я не знаю, Сян-гэ *** Вот так просто? Вот так сложно. Чтобы додуматься до такого простого решения, нужно было сначала умереть. Ах да — два раза. Один раз чуть не скопытиться в придорожной канаве, и второй раз — чуть не стать кормом для твари. Как-то очень дорого, бессовестно дорогой ценник выставляют собственные мозги. Он ведь мог до этого просто додуматься, верно? «Нет, не мог. Это так не работает. Не в моём случае». Вот тут бы упиваться победой. Вот именно сейчас можно очень больно ранить Сяо Синчэня, прямо сейчас, стоит только открыть рот и сказать. Просто сказать своё имя. И рассмеяться… но он уже смеялся при нём, по-разному, даже не задумываясь над тем, что он слышал раньше, как смеётся его враг. Вместо этого Сюэ Ян стонал в болезненный кусачий поцелуй, жадно принимал его язык, и всё равно держал себя в руках, чтобы не повторять ту же ошибку, что там, на вершине. — Я не исчезну. Сяо-гэ, разве я могу куда-то деться? Ненормальный. Сделай так ещё. Укуси меня, — он шептал в поцелуй, бережно выглаживал тонкое сильное тело, обманчиво хрупкое, но он знал, каким сильным может быть Сяо Синчэнь, когда это нужно. — Ещё раз. Это было сладко. Поцелуй меня снова. Нет, постой… Он торопливо раздел даочжана до конца, буквально выкручивая себе руки, чтобы не слишком спешить, чтобы снова не перепугать его чем-то. Да, чтобы снять с него штаны, пришлось присесть, и поднимался Сюэ Ян медленно, выглаживая ладонями стройные бёдра. — Не бойся, — попросил он, сознательно проложив цепочку поцелуев по бедру вверх, не прикасаясь к члену. — Не бойся себя. Не бойся своих желаний. Я покажу тебе всё, что ты захочешь, даже если не сможешь об этом сказать. Сюэ Ян увлечённо целовал эту белую кожу — не видел, но помнил, что она белая и тонкая. Поджавшийся плоский живот наискосок, к середине груди, как будто пытался вскрыть его языком и поцеловать в сердце, как никто и никогда не сможет. Снова наискосок, чтобы мягко укусить за ключицу. — Вот здесь… здесь будет хорошо, — он облизал плоский сосок, прихватил губами, втянул в рот, отпустил. Согнувшись стоять ещё тяжело, рану на спине слабо тянет, но если сейчас пренебречь, всё лечение пойдёт насмарку. Сюэ Ян выпрямился, не отпуская Сяо Синчэня, снова выцеловал себе дорожку по его шее, обозначил укус за подбородок и подставил губы. — Кусай. Я хочу ещё. Ты ведь знаешь, что я жадный. Сяо-гэ, не бойся себя. Ты всё делаешь правильно, почему же ты этого боишься? Он выпрашивал поцелуй, как будто совсем сошёл с ума. Кажется, чего проще? Вот он стоит, растерянный. Брось его на кровать и возьми, заставь кричать, заставь снова рыдать кровавыми слезами. И соврал бы, если бы сказал, что мысль об этом не возбуждает. Ещё как возбуждает! Но разве Сюэ Ян был бы собой, если бы так быстро всё испортил? Нет, не в этот раз, не в этой жизни, ни за что. — Разве ты не чувствуешь? — прошептал он в его губы. — Почувствуй. *** Он поцеловал снова, снова укусил, улыбаясь и наслаждаясь поцелуем и его вкусом, и Сян Хуа не молчал. Каждое его слово как будто наполняло Сяо Синчэня новым теплом и новыми эмоциями, но страх из них не уходил. Он заставлял смущаться и в то же время делал смелее, так что когда Сян Хуа стал раздевать его, Синчэнь сначала вцепился ему в плечо, потом расслабился, потом снова сжал пальцы и замер, задержал дыхание. Эти поцелуи хотелось сосчитать и запомнить каждый, он вздрагивал и замирал, улыбался и тихо вздыхал, не узнавая себя. Даочжан никогда не думал, что с ним вообще может происходить что-то подобное. «Как не бояться? Никогда так страшно не было. Даже на вершине...» Понимание, что там, на Хуашани, высота была ни при чем, полыхнуло в сознании настоящим взрывом мыслей. Словно спасаясь от них, Сяо Синчэнь запустил пальцы в волосы Сян-гэ, вцепился, не отдавая себе отчета, что это может быть больно, и охнул, потому что как раз в этот момент Сян-гэ добрался до груди, и эта ласка была такой незнакомой и такой острой, что Синчэнь не выдержал и застонал. Он прикусил губу, испугавшись этого стона, но он уже сорвался, и щеки снова заалели от смущения и сладкого восторга. «Это нужно прекратить. Не нужно. Не хочу. Не стану». Он подставил шею под поцелуи, уже совершенно открыто, и подумал, что Сян-гэ все равно не видит, как он краснеет и как улыбается. Впрочем, это все равно не помешало признаться: — Не знаю... боюсь... или не боюсь... — разбираться в этом не было сил, и даочжан предпочел последовать желаниям Сян Хуа. Он целовал снова, опять кусал, опять прижимался к нему, и вздрогнул, обнаружив, что между ними не осталось даже ткани тонкой одежды, что они кожа к коже, плоть к плоти, и так горячо, что можно сгореть совсем. Страшно. Как будто летишь во сне, смотришь вниз, падаешь, но все равно не просыпаешься, хоть и знаешь, что можно. Он чувствовал — так, как никогда в жизни. «Когда-нибудь я посмотрю на него такого. Ну все. Уже смирился, что это случится снова. Это поражение, падение, оттуда нельзя будет вернуться. Нет, можно. Я же не один». Сяо Синчэнь потянул за повязку, не ослабляя узла — только чтобы Сян-гэ запрокинул голову, и поцеловал подбородок, шею, ниже и ниже, дотронулся языком и провел вверх, прислушиваясь к себе и к дыханию Сян Хуа. Это оглушало. Слишком громко, слишком много. Тьма даочжана словно пульсировала, наполнялась вязким, сладким и горьким, и когда Сяо Синчэнь почувствовал под языком биение крови Сян-гэ, он лизнул это место и укусил тихонько, пробуя, как оно, а потом чуть сильнее. Это сводило с ума. И объятия, и запах Сян Хуа, и вкус, и трепет пульса под губами — все смешивалось, затягивало, как ураган, но медленный и неотвратимый. «Это неправильно. Что мне делать? Нужно остановиться, нужно, чтобы он остановился!» Но руки снова обвили шею, и Сяо Синчэнь упал в новый горько-сладкий поцелуй и близость, которая обжигала, как кипяток. Ладони гладили плечи, руки, оказались на бедрах Сян-гэ, и в жалкой попытке выдернуть себя, их обоих из этого состояния, Сяо Синчэнь вцепился в него, чтобы оттолкнуть, но снова забыл это сделать. *** «Ты слишком сильный для того, кто только что бездумно ливанул в меня почти все запасы своей энергии. Но мне нравится». Сюэ Ян наслаждался каждой его улыбкой, которую удавалось считать губами, каждым поцелуем. Как у него получалось собрать в один букет робкий нерешительный поцелуй, вкрадчивый укус и совершенно другой поцелуй, жадный и болезненный, ранящий? А эта хватка за волосы? Откуда такие таланты? — Ещё, — он не удержался от стона, но хоть кто-то в этой комнате не стеснялся своих желаний и своих реакций. — Ещё, Сяо-гэ, сделай так снова. Допросился. Запрокинул голову, подставляя шею. Это потом он будет вспоминать и откровенно дрочить на это воспоминание, как Сяо Синчэнь потянул за повязку, забрав в горсть и узел полотняной ленты на затылке, и щедрые пряди волос, как лизнул шею на пробу, как будто никогда раньше так не делал. «Никогда. Никому. Только мне. Мне! И никому больше не обломится такого откровения, я позабочусь об этом. Мой… только мой». От обжигающей огненной жадности мутилось в голове, дыхание сбивалось, постоянно срываясь то на стон, то на жадное рычание. Он так долго сдерживался, так долго молчал. Нельзя это делать молча, пропадает важная часть удовольствия — знать, что Сяо Синчэнь слышит. Слышит и понимает. Пусть неправильно понимает, это неважно, главное — что понимает. — Я никогда не оставлю тебя в покое, — жадный шёпот сам лился между ними вперемежку с жадными поцелуями, ума хватало только чтобы не сболтнуть случайно совсем лишнего, не раскрыть себя. — Никогда. На бёдрах останутся синяки. От этого хотелось смеяться. И убивать, конечно, но убивать хотелось всегда. А сейчас — да, смеяться, потягиваться всем телом, бесстыдно выставляясь напоказ, а потом сказать: «Смотри, как ты был несдержан, а как же дао, а как же святость?»… Но чтобы показать эти синяки, нужно чтобы у Сяо Синчэня снова были глаза. А если ничего не получится? От этого в горле что-то сжималось, будто обманули, не дали конфет, хотя так обещали. Но вдруг ничего не получится, одного-единственного ингредиента не хватит, и тогда что? Об этом не хотелось думать. Повязка на глазах шептала невнятным и кровавым — попробуй, как ему живётся все эти годы, попробуй. Нравится? Вот так — нравится? Ты можешь снять повязку в любой момент, а он — нет. «Какая ерунда… Во-первых, всё получится. Во-вторых, плевать совершенно, вот он, живой в руках, горячий, жадно прижимается, рывками притягивает к себе. А в-третьих… у меня два глаза. Я найду способ отдать ему один, если совсем край. И оба будем зрячие». Запасной план. Основа стабильности. — Ты мой самый драгоценный, — сбивчиво зашептал Сюэ Ян, счастливый от мысли, что сможет всё решить. Эта радость разворачивалась в груди ярким светом, цеплялась за Сяо Синчэня, проникала в его кожу, оплетала золотое ядро, снова закольцевав это странное состояние. Он побоялся укладывать даочжана на кровать. Нельзя прерывать это состояние. Нельзя отнимать у него возможность кусаться и целовать. Нельзя. — Держись за меня. Хоть руками, хоть зубами… — Сюэ Ян провёл пальцами от его шеи вниз, расчётливо погладил сосок, отчаянно терзал губы поцелуем, не давая ему опомниться, опустил руку ниже и оплёл пальцами оба члена, толкнулся бёдрами. Голодно застонал, прижимаясь всем телом. Его трясло от ослепляющей жадности, даже если сейчас снял бы повязку — вряд ли увидел бы хоть что-то, в глазах темнело от полыхнувшего желания, хотя казалось дальше некуда. — Ещё… ещё, Сяо Синчэнь, — ему нужно было назвать его имя полностью. Ещё, враг мой. *** У него не было даже сил сказать "не оставляй в покое", даочжан согласился каким-то полустоном-полумычанием в очередной поцелуй. Руки жили своей жизнью, отдельно от жалких обрывков оставшихся мыслей. Сяо Синчэнь предпочел бы вообще без мыслей, потому что те, что еще оставались в сознании, ничего хорошего не несли, только подгоняли сомнения и страхи, только напоминали о том, что даочжан сейчас нарушает все возможные правила — и собственные, и учения, и вообще мира, в котором он всегда жил. До вершины Хуашани. Он понимал, что это — страсть, а страсти нельзя предаваться, потому что она несет хаос. Он понимал, что это — желание чувствовать для себя и для него, но оно совсем разрушает гармонию в душе, нельзя подчиняться этому желанию. Он знал, что никогда не испытывал ничего подобного, и было проще — нельзя нарушать когда-то принятые по собственной воле обеты. Он помнил едкую фразу про "обрезанные рукава", он знал про приличия — нельзя давать себе лишний повод чего-то остерегаться. Он чувствовал, насколько сейчас подчинен телесным желаниям и реакциям — нельзя так пренебрегать душой. Он понимал, что слишком близко Сян Хуа — уже в самом сердце, и знал, что нельзя так близко, потому что потом будет больно. Нельзя, нельзя, нельзя... Все эти "нельзя" разбивались сейчас об это "ты мой самый драгоценный". «Мы как будто сильнее вдвоем». Сяо Синчэнь снова вздрогнул, с изумлением обнаруживая ответ тела на эти ласки, снова захотелось губ Сян Хуа на груди и укусов на ключицах, но он послушно прижался, обнимая, и застонал вместе с ним, когда его пальцы... ох небо... его пальцы... Синчэнь ахнул, замер на миг и толкнулся навстречу, не так, как Сян-гэ, но все-таки навстречу. Все — мысли остались где-то за пределами темноты Сяо Синчэня. Он стонал в поцелуи, цеплялся за своего Сян-гэ, удерживал за затылок и целовал снова и снова, пьянея от таких разных вкусов, как будто пил яд, который отравлял наслаждением. — Сян Хуа... ты... «Ты — моя ночь. Моя тьма. Моя. Внутри. Везде». Рука скользнула вниз, пальцы накрыли пальцы, Сяо Синчэню уже мало было движений, нежности, поцелуев, слов, он не знал, как отдать и получить больше. Все, что можно было — стать еще ближе, и он теперь чувствовал этот ритм Сян Хуа, они вместе его чувствовали, Сяо Синчэнь обнимал его, прижимался так, будто хотел вплавиться, слиться, а возбуждение становилось только сильнее с каждым движением, только горячее, оно заставляло вздрагивать, стонать, целовать без оглядки, впиваться пальцами в затылок, и нарастало, нарастало, как будто у него просто не было никакого предела. Но он был, и он настал, слишком быстро, ярко. Все тело окатило дрожью, Сяо Синчэнь прогнулся, вскрикнул и абсолютно подчинился нахлынувшему ощущению. Он чувствовал горячую вязкую влагу на пальцах, как дрожит плоть под их ладонями, как они обжигают друг друга дыханием, и как хорошо им обоим сейчас. В этот миг даочжан хотел только одного — знать точно, наверняка, чувствовать всем телом и сердцем, что Сян Хуа тоже испытывает все это. Он осыпал нежными поцелуями его лицо, шею, то касаясь языком, то прикусывая кожу едва ощутимо или наоборот, до боли, и улыбался, ловя каждую реакцию — любую, даже едва заметную, даже неслышную в дыхании и стонах. *** — Я. Я здесь. Я с тобой, — это было так глупо. Это было настолько глупо, слова сами сыпались, как рис из дырявого мешка. Он не очень помнил, что говорил. Может и не говорил больше, вырывались только какие-то бессвязные стоны, среди которых главным было «мой, мой даочжан, мой гэгэ, боль моя, только мой, весь мой, никогда не отпущу, не отдам, только мой». Сюэ Ян жадно перехватывал каждый его стон, как будто монеты воровал из чужого кошелька и боялся, что вот-вот застанут и всё отнимут. Нерастраченная страсть неискушённого даочжана сводила с ума, провоцировала на безумства, но она же и удерживала, как в узде, чтобы не испугать снова. Опять видеть это потерянное отстранённое лицо, внимательно вглядывающееся куда-то внутрь себя слепыми глазами, скрытыми под повязкой… Нет, нет, ни за что. И бешеный восторг первооткрывателя, когда поверх собственных пальцев смыкаются пальцы Сяо Синчэня, не для того чтобы заставить убрать руку, а лишь чтобы добавить ещё огня в полыхающее пламя. Это потом Сюэ Ян будет пытаться лихорадочно вспомнить, какой рукой ласкал его, левой или правой, и гадать, успел даочжан нащупать, что у него нет мизинца, или не успел. Не помнил, совсем не помнил, что даже в угаре возбуждения всё равно уберёгся — это была правая рука. Как вцепился в волосы на затылке, так и не отпускал. Ох, светлый даочжан, но это свет яростного пожара. Таких диких поцелуев он ни от кого не получал… и не помнил больше никого. Сюэ Ян на ногах держался на голом упрямстве, колени подгибались, страсть вела за собой. Он чуть не заорал, когда Сяо Синчэнь начал толкаться в этот двойной кулак и кончил с такой потрясающей дрожью, что сам не удержался, изливаясь и смешивая семя. Он мягко гладил ему самое навершие головки подушечкой большого пальца, прекрасно понимая, что сейчас это вызывает только новые сладкие спазмы, граничащие с пыткой, и не отпускал. Не отпускал, умудряясь прижимать к себе, шептал бессвязные нежности в ласковые губы, пока обоих колотили остаточные судороги. — Сяо-гэ, мой даочжан, — Сюэ Ян мягко перехватил его руку, поднёс к губам, одновременно плотно прижимая свою страстную сволочь к себе, и начал слизывать с его пальцев вязкое семя. С каждого пальца, жадно вылизывая тонкую кожу между ними, ладонь, тыльную сторону кисти. — Тобой невозможно насытиться, каждая капля — моя. Вкуснее любых конфет. Он кожей почувствовал опасный момент — сейчас, стоит только отпустить руки, и страшная совесть даочжана тут же примется его грызть. Вот такого, ещё не остывшего от страсти, беззащитного. — Я тобой ночами бредил… Пойдём… Оказывается, вслепую добраться до кровати — не самая простая задача. Два слепых. Сюэ Ян помнил, где кровать, где стол. Нужно просто осторожно утянуть его за собой, при этом постаравшись не убиться. Пара шагов, и он понял, что ощупывает край стола, не в силах сообразить, куда дальше. Не отпускал даочжана, нельзя отпускать. — Сяо-гэ, — виновато и с обескураживающей честностью прошептал он, целуя плечо, шею, мочку уха, что подворачивалось под губы. — Я не могу тебя отпустить. Боюсь. Боюсь, что разожму руки, и ты надумаешь себе чего попало, оттолкнёшь меня. Я никому не признавался в том, что могу испытывать страх. Никогда. Только ты. Успокой меня, скажи, что ты не сбежишь от меня. *** Они и правда были вместе, так "вместе", как даочжан вообще не представлял даже в самых темных, самых страшных, непонятных и сладких снах. Он читал в книгах, как бывает. Краснел, но читал, потому что невозможно не читать, если книги существуют. Зачем-то же их пишут... Правда, лаоши говорил, что подобные книги пишут для развлечения. Тогда юный даочжан спрашивал, зачем же хранить эти бесполезные книги в библиотеке для тех, кто выбрал путь самосовершенствования? И лаоши отвечал — не понимая, что выбираешь, выбираешь неправильно. И что даже в бесполезном есть польза, как и во всем, что есть в мире — даже в самом малом. Никакие книги не описывали того, что сейчас происходило. Каждое слово Сян Хуа, каждое прикосновение падало в самое сердце, оставляя на нем такой же след, как укусы и поцелуи — они исчезнут со временем, но на самом деле все равно кожа будет помнить. И сердце будет помнить. Когда-нибудь не останется ни одного непоцелованного места... Сяо Синчэнь тихо вздрагивал, почти неслышно всхлипывал и стонал. Он чувствовал, что для Сян-гэ это все слышать и знать так же важно, как для него, и так нравилось делиться! А Сян Хуа облизывал его пальцы, и это было настолько интимно, на двоих, то, что никто-никто никогда не узнает, прекрасный секрет, запретный. — Даже кон... фет? — даочжан улыбнулся. Слова рвались на кусочки, просто потому, что он не мог и двух слогов произнести связно — или вздрагивал, или вздыхал. И не хотелось, чтобы Сян Хуа перестал, и еле дождался, когда он слижет все до последней капли, чтобы тронуть за подбородок и поцеловать, забирая вкус. Ему нужно было попробовать их общий вкус, он оказался странным, ни на что не похожим, очень другим. Как новое правило. — Осторожно, — Синчэнь вдруг сообразил, что Сян Хуа совсем ничего не видит, придержал его, останавливая, и с изумлением и снова — этой безжалостной нежностью слушал, — Не бойся, — даочжан коснулся губами губ и улыбнулся, чтобы Сян Хуа знал, что все хорошо, — Я не боюсь уже, совсем. Сейчас, когда все случилось, он и правда не боялся. Знал, что будет потом, но был готов принять новые страхи и мысли. — Пойдем, не бойся. Я никуда не уйду, как я уйду, ты что? Дай мне руку. За то короткое время, что он носил сундуки, готовил лекарства и грел воду, даочжан успел освоиться и запомнил, где что — привычка, которая с каждым днем становилась только крепче. Запоминать шаги, не задумываясь об этом, запоминать звуки, которые всегда есть в каком-то месте. Например, в этом доме у кровати скрипела половица, а у стола пару досок хозяин недавно заменил, шаг звучал по-другому. А еще разлитая вода утекла под уклон, Сяо Синчэнь слышал, как она капает в щель в полу, как будто там пустота под деревом. Он сделал шаг назад, держа Сян-гэ за руку, и совершенно точно зная, куда отступает. Даочжан увлекал его за собой, осторожно ступая по мокрому полу, пока они не дошли до кровати. Он усадил Сян Хуа, и поправил простыни, проверил повязку, которая каким-то чудом не сбилась, и кивнул. — Ложись к стене, на бок, так мне будет проще уследить, чтобы ты не перевернулся на спину. Я не разрешаю тебе переворачиваться на спину, но я сам прослежу, а ты будешь спать. Он лег рядом, повернулся к Сян Хуа и убрал пряди с его лица, чтобы не щекотали. Слова все кончились, он просто гладил кончиками пальцев, водил по плечу, по бедру, касался щеки или губ, и тут спохватился, что не взял со стола свою повязку, что так и лежит с незакрытым лицом. Даочжан замер. Стол буквально в нескольких шагах, просто взять и вернуться, но... как уйти теперь даже на эти несколько шагов, он даже не мог себе представить. Так что Сяо Синчэнь задумчиво водил пальцами и не шевелился, старался прогнать назойливые и такие неправильные сейчас мысли о повязке, очень старался. Это самое "что попало", о котором говорил Сян-гэ, уже нависло вокруг тяжелой темнотой, белая ткань — всего лишь первая мысль, и стоит ей поддаться, как обрушится целый шквал. Можно встать и взять лекарство — намазать опухшие от игл и поцелуев губы. Или смоченную в теплой воде ткань — еще раз промыть порез на шее. Или каплю полыни для Сян-гэ. Или конфету. Или чашку чая. Или... — Сян-гэ... держи меня, — тихо-тихо произнес Сяо Синчэнь, даже не отдавая себе отчета в том, подумал он это или сказал. Холод пополз по спине, липкий и опасный, холод желания немедленно подчиниться этой навязчивой мысли. Просто взять повязку. Просто взять в руки, лечь обратно и успокоиться. — Сян Хуа. *** Даже конфет. Какой вопрос… дурак совсем. Какие к чёрту конфеты? Будь моим, и я выброшу все конфеты мира в самую глубокую пропасть этого мира. Слепо повиноваться. Сюэ Ян с осторожностью пробовал эту фразу в буквальном варианте. Ему и в голову не пришло снять повязку с глаз или предположить, что можно подсматривать. Он почему-то верил, что взгляд Сяо Синчэнь сразу почувствует, поймёт, угадает, услышит. Он шёл наощупь, полностью доверившись своему незрячему врагу. Зачем? Почему? Почему это настолько важно для него? Он просто подчинялся, шёл туда, куда вёл его даочжан, и только когда сел на край кровати, понял, что ноги дрожат. Мелкой дрожью. Он послушно лёг спиной к стене. Повозился, устраиваясь, ещё подумал, что повязка на глазах не будет ему мешать, всё равно нельзя на спину поворачиваться и узел не будет давить. Оказалось, очень уютно лежать, впитывая ласковые и очень лёгкие прикосновения. Правда, Сюэ Ян внёс свои коррективы. Медленно и вкрадчиво, как шкодливый кот, просунул правую руку под голову Сяо Синчэня, чтобы тот лежал своей слишком умной башкой у него на ладони. В кои-то веки не перевязанной головой, без этой долбанной тряпки. Почему мне в голову не пришло снять с него повязку, когда он валялся без сознания в гостинице? Нет, ну вот почему?! И чего мне сейчас так необходимо это? Я что, Сяо Синчэня не видел, что ли? Видел, ещё зрячего. Но не такого. Нет, совсем не такого… Сюэ Ян не мог так просто успокоиться, он всё время продолжал его трогать, каждый раз убеждаться, что он всё-таки с открытым лицом лежит рядом с ним. А он сам… устал. Стыдно сказать, кому скажешь — не поверит, что Сюэ Ян скопытился и от одного оргазма еле стоял на ногах. Ах да… не Сюэ Ян. Огрызок Сюэ Яна. Он всё же засыпал, вымотанный до предела. Огрызку простительно, он же сейчас не совсем человек, а слабый и раненый, плюс ещё и одержимый… В полусне услышал что-то, даже не понял что, но отреагировал просто. Медленно и уверенно согнул пальцы под головой Сяо Синчэня, сгрёб его за затылок и потянул к себе, второй рукой обвил талию, даже ногу сверху пристроил, обхватил руками и ногами. — Сяо Синчэнь… знаешь, что нужно сделать, чтобы я тебя отпустил? — он неловко ткнулся ему в лицо, получилось ещё глупее — носом в нос. Но исправился, поцеловал в губы… он помнил эти губы, и его улыбку. — Только убить. Это поможет, но это не точно. Что-то мне подсказывает, что я даже после смерти буду таскаться за тобой следом. Вот смотри… Он на время перестал изображать капкан для даочжана, но всё равно удерживал его ногами. Взял и отделил длинную прядь его волос, и заплёл тонкую тугую косу, переплетая со своими волосами. Конечно, она спустя некоторое время ослабеет, потому что скрепить её нечем, но это неважно. Дал ему потрогать, и снова с удовольствием обнял, прижал к себе, сцепил пальцы у него за спиной в сонный заклин. — Однажды, — задумчиво прошептал он, — давно очень… мне пришлось спать на дереве. Не было ни одной удобной ветки. Чтобы не упасть с дерева во сне, нужно сделать руками вот так… это сначала больно, но потом запястья немеют, и пальцы не разжимаются даже во сне. Вот с таким замком я благополучно поспал, не упал, меня не съели волки. Сяо-гэ… я тебя держу именно так. Всем волкам мира придётся смириться с тем, что они тебя не получат. Даже если эти волки у тебя в голове. Он прижался так тесно, что глотки воздуха делились на двоих. Ему наконец-то было тепло. Рядом стучало сердце Сяо Синчэня. Он его слышал. *** — Убить? Молчи, Сян-гэ, что у тебя вечно за шутки? «После смерти» не будет, если не будет тебя, — Сяо Синчэнь нервно улыбнулся в темноте и потрогал косичку. Он вздохнул, устраиваясь в объятиях Сян Хуа так, чтобы чувствовать его руки и ноги как можно сильнее, словно ему нужно было не просто знать, а ощущать надежность этого капкана, что его держит. «Спи, ночь моя». Даочжан долго не мог заснуть по-настоящему. Он дремал и просыпался от странных видений, каждый раз касался губами Сян Хуа, убеждаясь, что он рядом, что лежит на боку, и снова проваливался в беспокойный сон, но потом все-таки успокоился и не просыпался до утра. Тишина стояла поразительная. Неужели крестьяне и правда тихо боялись по домам и послушались? Сяо Синчэнь еще какое-то время полежал, прислушиваясь к дыханию Сян-гэ, стараясь понять, нет ли в нем ненужных звуков, потом пошевелился и осторожно коснулся губами лба. Жара тоже нет, это прекрасно, значит, лекарство и все остальное подействовали правильно. Вспомнив это «все остальное», Сяо Синчэнь задумался, что за природа у той силы, которая явно помогла им обоим. Она появилась у леса, когда Сян-гэ закрыл его собой, и потом снова — здесь, когда они были вместе. Даочжан помнил, как золотое ядро купалось в этой силе, отдавало ее обратно и связывала двоих в одно. Если б не она, Сяо Синчэнь сейчас лежал бы истощенный, исчерпавший ци до дна, и все равно не достиг бы такого результата. Вопрос, который так и повис в его сознании с самого разговора с Ван-лаоши, снова возник в голове. Сяо Синчэнь сказал тогда, что все понял, и не солгал, но понять — недостаточно. Он теперь теоретически знал, где искать все ингредиенты, он знал о доверии, что не позволило совершенномудрому осуществить ритуал для себя, но вот что за сила? «Ему потребовалась сила, но вместо той, что у него была, он использовал иную». Какую? Если не ци, то что? Светлая сторона пути — та, по которой шел и мудрец, и сам Сяо Синчэнь, и он думал, что согласно принципу противоположности, нужна будет темная сила, но где ее взять — не знал. Может быть, речь идет вовсе не о ней? А о той, что живет, когда они с Сян-гэ вместе? В это хотелось верить так сильно, что в сердце как будто втыкалась сразу тысяча игл, но как бы ни велико было желание даочжана принять эту догадку, он не чувствовал в этой энергии противоположности свету и ци. Она скорее дополняла, но не отрицала. Быть может, я ошибаюсь? Она отрицает на самом деле, разрушает свет? Что если Сян Хуа и есть та самая тьма? Что если мне нужно отказаться тогда от света? К таким выводам сердце даочжана оказалось не готово. Ради достижения одного отрицать другое — разве нет иного способа, иного пути? Почему нужно отринуть одно, чтобы получить другое? Никогда раньше он так не задумывался о противоречиях, которые несет в себе мудрость Лао-Цзы. «Свободный от всех страстей видит величественное проявление Дао, а находящийся под влиянием какой-нибудь страсти видит только незначительное его проявление» — Сяо Синчэнь теперь узнавал себя. Его охватила страсть, он не может допустить, что Сян Хуа исчезнет, и это подчиняет теперь его путь, его мысли и его действия. Разве это правильно? Нет. Но с другой стороны... «Вода, давая всем существам обильную пользу, не сопротивляется ничему», нужно быть подобным воде.