Затмение

Здесь не было ничего конкретного. Сюэ Ян время от времени проводил плашмя над самой землёй лезвием Цзян Цзая и не мог понять, что ему не так. Здесь не было никаких видимых следов Печати или иной родственной силы, было что-то другое, едва уловимое. Зато уловилось что-то совершенно иное, куда сильнее и ярче — просто рядом опустился Сяо Синчэнь. Просто Сюэ Ян тут же почувствовал себя дома, а даочжан так осторожно к нему прикасался, так осторожно… Он прикрыл глаза, недоверчиво понимая, что вот только что в нём полыхала неистовая жажда макнуть в кровь половину мира, и вот она схлынула, оставляя за собой только смутные догадки и ощущение, что прошёл по краю пропасти каким-то чудом. — А раз всё твоё время — моё, то сделай мне приятно, Сяо Синчэнь, — Сюэ Ян смотрел в его глаза и не верил в то, что видит, от нежности задохнулся, подставляя лицо под его губы, перехватывая руки, целуя его пальцы. — Потрать этого времени столько, сколько нужно, чтобы мой самый драгоценный даочжан был счастлив. Видеть тебя счастливым — это самая большая радость в моей жизни, я люблю тебя больше жизни. А тебе для счастья нужно вытащить Сун Ланя, не спорь, гэгэ. Я могу его не любить, но не могу не признать — он старается. Он сильный и справится. А справится потому что теперь он не один. Он говорил очень тихо и медленно, согревая его пальцы каждым словом, тревожно смотрел в глаза, как будто сравнивал их с чем-то, что видел только что… И боялся этого увиденного, очень боялся. На какой-то миг глубоко в зрачках Сяо Синчэня он увидел того, прежнего даочжана, который его ещё не любил — только презирал и ненавидел, хоть и не боялся. Ужас был в том, что он-то сам уже тогда любил того, чужого и далёкого, но любил страшной смесью любви-ненависти. Атакующий хаос отступил, а Сюэ Ян, как прирождённый хищник, не мог не преследовать удирающую жертву. Он сжимал пальцы Сяо Синчэня сильнее и крепче, стараясь безопасно закутаться в ту алую силу, которая не давала ему сойти с ума, обнять ею своего драгоценного даочжана, не подпускать к нему холод и мрак, да ещё и наподдать хаосу напутственного пендаля. Лишь когда появилось чувство отвоёванного пространства, Сюэ Ян несколько расслабился и теперь уже сам начал покрывать лицо Сяо Синчэня поцелуями, сбивчиво просил прощения за свои выкрутасы и свою натуру, за Байсюэ, за всё, даже за приближающуюся зиму. Он застыл в изнеможении, с трудом перевёл дыхание и указал пальцем на землю пред ними. — Знаешь, гэгэ, что это? — Сюэ Ян снова провёл над землёй Цзян Цзаем. — Представь две чистые поверхности. Одна чистая с самого начала, а на второй была пролита кровь, которую потом смыли, и выглядит она чистой, но всё равно можно безошибочно сказать, что именно здесь была кровь. Как будто остались невидимые частицы. Так и здесь. Я не могу ухватить ни одну тёмную нить, потому что их тут нет, а вот Цзян Цзай их чувствует и начинает стонать. *** — Я счастлив. Ты ведь со мной, — просто сказал Синчэнь, глядя то ему в глаза, но на поцелуи, — Ты стараешься, я знаю, и это очень важно. А Сун Лань просто не привык быть не один, он привыкнет. Увести бы Сюэ Яна отсюда и не давать думать ни о чем до самого вечера, а лучше — до утра, но Сяо Синчэнь грелся в его любви, делил с ним их общую силу, слушал ее, пытаясь понять, что же происходит с ними здесь, почему все вроде бы и как раньше, но как будто одна мутная капля растворяется в чистой воде и мешает. Он слушал, смотрел на Цзян Цзай и снова коснулся темного меча, потрогал кончиками пальцев рукоять, послушал. Конечно, он не чувствовал Цзян Цзай так, как Сюэ Ян, но и этого хватило, чтобы услышать отголосок того, что он назвал стоном. Сяо Синчэнь задумчиво смотрел на меч, на поверхность... — Когда вода падает на лист, можно сорвать лист и выпить воду. Когда пропитывает землю, можно почувствовать, что она влажная, но нельзя забрать воду обратно. Но если бросить на землю платок— он промокнет. Сюэ Ян... Помнишь Чэнь Бо прошлой ночью? Он будто связан с этим местом. Что если оно пропитано той силой? Помнишь, как понял Сычжуй? Чэнь Бо хочет от Сун Ланя силу, то ли собрать силу, то ли забрать, то ли отпустить... — Он сжал запястье Сюэ Яна. — Что если он просто собирает в Сун Лане всю ту силу? Если она осталась здесь повсюду, то и в призраках Чэнь Бо и в самом наставнике — тоже именно она. Даже если не всю, а часть, что собрать можно... как в платок на земле. *** — Ты хочешь сказать, что Сун Лань — это вот этот впитывающий платок? Сюэ Ян задумался. По всему выходило, что Сяо Синчэнь прав, и такое сравнение меткое. — А если платок как следуеть пропитается, его можно выжать в любой подходящий сосуд… и выбросить бесполезную тряпку без всяких сожалений. Но это уже дудки… Логика была простая. Сюэ Ян только щурился мстительно. Кто бы что ни говорил, как бы сильно он ни любил своего даочжана, а его приятель был изначально законной добычей Сюэ Яна, и не лишне было бы некоторым ушлым дедам уяснить себе, что хищники от своей добычи не отказываются никогда, даже если не собираются жрать самостоятельно. Он сам и только сам будет решать, кому позволять жрать свою добычу, раз не собирается сам перегрызать ему горло. И уж конечно не дохлому даосу решать этот вопрос. Сюэ Ян перестал скалиться и снова ласково переплёл пальцы Сяо Синчэня со своими, проводил его пальцами по рукояти Цзян Цзая. — Помнишь, гэгэ, когда мы запихивали Сун Ланя в бочку с горячей водой, он начал тебе говорить про отметину на груди, но прикусил язык? Сказал как-то так «она же» — и замолчал. А ты пошёл к Сычжую. Я тогда пристал к нему с вопросами — что она? Колет, жжёт, двигается, режет, что она делает? Но он мне не ответил. Однако есть шанс, что он ответил на этот вопрос, когда я ушёл. Там оставался Лань Цзинъи, нужно спросить у него. Позволишь мне, или спросишь сам? Он поднялся на ноги, подал руку Сяо Синчэню. Стоило потратить хотя бы немного времени на проверку, что он и объяснил. Нужно было всего-то — выйти за ворота Байсюэ, немного пройтись и вернуться. Правда при этом Сюэ Ян попросил даочжана держать Шуанхуа обнажённым, и сам внимательно прислушивался к Цзян Цзаю. — Ну что скажешь, гэгэ? — спросил он, когда оба вернулись к треножнику, глянул на небо и внёс уточнения. — Не будем заставлять Сун-лаоши нервничать и окажемся на месте до заката. Нам ещё рано близко знакомиться с покойными даосами. *** — Да, как платок. Как бесполезную тряпку… Синчэню стало холодно. Они столкнулись с чем-то непонятным, раньше неизвестным, и чем больше успеешь понять – тем больше шансов с этим справиться. — Я спрошу Лань Цзинъи. Когда они с Сюэ Яном вернулись в Байсюэ, Шуанхуа оставался спокойным – почти. Это настолько трудно было уловить, что Синчэнь мог бы ошибиться, если бы не знал, что нужно слушать. Его меч чувствовал зло и тьму, но всегда – конкретное воплощение, то, что можно убить. Здесь повсюду ощущалась сила, которую убить нельзя. — Пока мы были внутри, словно и нет ничего, — Сяо Синчэнь застыл, закрыл глаза, слушал так, как мог совсем недавно. Теперь он находился в равновесии, привык видеть, все чувства стали немного другими, но острое ощущение мира все равно не ушло. Здесь призраки действительно подпитывались самим местом. — А стоило уйти и вернуться, как стало понятнее, да? Здесь словно расплескали силу… Пойдем. Да, с Цзинъи надо поговорить. Даже если Сун Лань ничего не сказал юноше, надо понять, как он чувствует эту метку. *** Цзинъи готовился. Это очень ответственная задача, и ещё более ответственный момент… даочжан Сун Лань даже ни разу не видел, как он рисует, и просто поверил ему. Просто доверил ему стену в алтарном зале Байсюэ! Такая степень потрясающего доверия могла бы опьянить, но Цзинъи к собственному удивлению уловил сосредоточенность и высокую степень концентрации. Это как очень ответственный экзамен, к которому готовишься всю сознательную жизнь. Он с волнением дотронулся до пальцев Сун Ланя, сосредоточенно глядя куда-то в пространство. — Только не пренебрегайте трапезой, даочжан, — Цзинъи улыбнулся, — здесь действительно нужно многое делать, и без вас не получится. Я очень постараюсь… Здесь не было ничего от настроения, когда просто следуешь за кистью, это совершенно особая работа, которую и работой нельзя назвать. Цзинъи сначала принёс всё необходимое, но он уже был не здесь, двигался как в трансе, рассматривая какие-то внутренние просторы. Он рисовал не руками, смотрел не глазами, Лань Цзинъи пропал и растворился, потому что пустой круг его затянул в себя, оставив снаружи только тело. Теперь, чтобы выбраться, нужно заполнить пустоту, а заполнить её можно только этим — Аосюэ Линшуань. Голос Сун Ланя настиг его, когда Цзинъи уже не чаял выбраться. Он бродил по снегу, пронизанному ярким солнцем, но самого солнца не было на картине. Оно было где-то там, за дымкой, которая окутывает горные вершины вдали, а здесь была укрытая искристой снежной шапкой крыша Байсюэ, едва намеченный золотыми отблесками дракон, укутанный снегом, и такие же проблескивающие сквозь иней золотистые листочки гинкго. Картина была почти закончена, ей оставалось немного, но Лань Цзинъи отморозил себе руки в этом нарисованном снегу. — Лента? — он подошёл к даочжану, перемазанный краской, растерянный и ещё немного не отсюда. — Оооо… даочжан, как хорошо, что она нашлась. А вы можете пока оставить её у себя? Он попытался оттереть лоб от белой краски, и в результате только добавил золотого и тонкие линии чёрного. — А то её снова придётся стирать, и она снова потеряется, — Цзинъи оглянулся и зябко потёр руки, окоченевшие пальцы. Ощущение обволакивающего снега постепенно проходило, и он по-детски признался. — Очень хочется есть… горячего чего-нибудь. *** Сун Лань смотрел, сам растерялся немного, потому что Цзинъи был таким... красивым. С этим глубоким и немного потерянным взглядом, с этими росчерками краски на лице. Одухотворенный и в то же время какой-то близкий. — У себя? Да, конечно, — он бережно убрал ленту, которую держал в руке. Золото и черный на лице Цзинъи, к ним хотелось прикоснуться, но и убирать не хотелось. Сун Лань взял его руки в ладони, прохладные пальцы, задержал это прикосновение, согревая. Он же рисовал почти весь день, наверняка устали руки и спина, и глаза... неужели это все — просто для него? Чтобы ему помочь? Сун Лань всматривался в глаза напротив. Почему он не верит? Или никак не может поверить? Как будто боится. Разве в Цзинъи недостаточно добра, чтобы хотеть просто помочь? Много. Но он еще волнуется, так по-настоящему. За него. — Я принес еду в комнату, пойдем. Скоро солнце сядет, нужно было прийти раньше... Пойдем. Он все-таки выпустил его руки. — Только ты больше ничего не будешь делать. Ляжешь отдыхать. Рука дрогнула, но он все-таки не дотронулся. Еще немного посмотреть на это золото на лице, потом уберет, потом. *** — В комнату? — Цзинъи ужасно хотелось потереть глаза, но он не смог найти на руке ни единого чистого места. Вместо этого он безотчётно попытался повернуться так, чтобы Сун Лань не видел пока незаконченную роспись. Неизвестно почему это казалось таким важным. — В комнату, — он посмотрел на свои опустевшие руки, и как-то очень спокойно сам взял Сун Ланя за руку. — Мы столько правил нарушили… но это, наверное, простительно для сложных времён? О… я целый день не видел Сычжуя. Всё хорошо? Сам в краске, бинты в краске… одежда тоже в краске, и вот её-то как раз стирать бесполезно — завтра всё равно вывозится заново. Цзинъи всё-таки отпустил руку Сун Ланя и аккуратно подвинул к стене все горшочки с красками. К противоположной. Обладающий богатейшим воображением, он легко мог представить ситуацию, когда всё полетело куда-то к чёрту, в алтарном зале снова творится битва не на жизнь а насмерть, и если бешеные призраки испортят его роспись, он выйдет с гуцинем снова, и на этот раз будет очень, очень сердит. Настолько сердит, что уничтожит всех, кто повредил его роспись! — Как это я ничего не буду делать? — Цзинъи наверное от усталости растерял свою робость, поэтому он по дороге в комнату рассмеялся, глядя на Сун Ланя. — Вообще совсем ничего? Даже умываться? Даже есть? Нет, я не против, конечно, чтобы меня умывали и кормили, и спать укладывали. Но кто будет этим заниматься? Вообще кандидат был рядом, самый желанный кандидат в заботу и уход за его персоной. Но Цзинъи хоть и устал, а всё равно проверил, на месте ли Сычжуй, успел ли вернуться под защиту печатей даочжан Сяо Синчэнь и его Сюэ Ян… перед ними было неудобно, наверное стоит извиниться, но Цзинъи не мог найти слова. Поэтому просто смутился и пошёл умываться, на ходу пытаясь зубами развязать бинт, стягивающий кисть руки. — Мне бы хотелось, конечно, чтобы этим ты занимался, — еле слышно выдохнул себе под нос Цзинъи, полагая, что Сун Лань деликатно оставит его умываться в одиночестве, и снова потянул зубами медленно поддающийся плоский узел на бинте. — Всегда. Вообще всегда. Совсем всегда. На-все-гда. *** — В комнату, — Сун Лань улыбнулся, — Все хорошо, да, и ты не думай сейчас про правила. Мне кажется, их все равно нужно будет придумывать заново. Он улыбался в ответ, радуясь, что Цзинъи не паникует, не грустит и вообще собран и, можно сказать, готов к бою. Это неожиданно воодушевляло, а еще страшно не хотелось его подвести. Завтра нужно будет собраться и сделать все, чтоб комнату открыть. Он шел за мальчишкой, совершенно не собираясь оставлять его одного. Не сейчас. Во-первых, надо проверить его руки, во-вторых, кто его знает, что там в этой бане? Есть ли теплая вода? Начнет же сам все таскать и греть. К тому же он не видел, где весь день ходили Синчэнь и Сюэ Ян. И вообще вдруг надо достать полотенца? Если их будет доставать Цзинъи, то все измажет в краске наверняка? Сун Лань усмехнулся и вдруг замер, глядя в спину юноши и соображая, что он только что услышал. Несколько мгновений он просто стоял, потом тихо вошел следом и подошел к Цзинъи. Мысли и эмоции хлынули таким потоком, что проще было их отбросить все сразу, чем разбираться, потому что они противоречили друг другу, мешали, требовали немедленной реакции – причем разной, и раньше, чем Сун Лань выбрал хоть что-то из этого водоворота, он уже услышал собственное короткое: «Дай» и взял Цзинъи за руку. Он снимал измазанные в краске бинты, проверил воду – наверное, это Сычжуй все сделал заранее, опустил руки мальчишки в тепло и намочил полотенце. Это значит, что Цзинъи даже не думает, что все может просто закончиться очень быстро? Значит, он верит в то, что все получится? Или это просто странные желания мальчишки? Он думает о нем… Он представляет это? То, о чем сказал? Представляет его… их? Что с этим делать?! Сун Лань хотел стереть тот золотой росчерк, но поднял взгляд и увидел, что губы Цзинъи тоже перемазаны краской, наверное испачкался, когда пытался развязать бинты. И на волосах краска тоже, и на подбородке. — Ты сам как картина, — даочжан коснулся его щеки влажным полотенцем, убирая первый черный штрих. Что с этим делать?! С каждым прикосновением к лицу Цзинъи Сун Лань понимал все яснее – ему это нужно. Что «это»? – не важно, нужно и все. Это волнение, эти глупости, эти взгляды и слова, упрямство даже, это «всегда». Он совершенно не представлял, зачем и почему, и понимал прекрасно, что вообще-то лучше сразу не допустить ничего, потому что это же мальчишка, и вообще… это же не Синчэнь, Сун Лань в жизни не представлял себя ни с кем рядом вообще, не важно даже, дружба это или как стало потом, кроме Сяо Синчэня. А тут вот. «Всегда». Даочжан снова намочил полотенце в теплой воде и осторожно провел тканью по губам. — Открой рот, а то поужинаешь красками, — он неловко улыбнулся. Ужасно неловко, но остановиться невозможно. – У тебя даже волосы в синем. Даочжан осторожно провел по испачканной пряди и только после этого большим пальцем стер последний золотой штрих на скуле. Оказалось, что все это время он почти не дышал. А еще – что закрылся первый барьер, солнце село. Внутри тут же стало холодеть, и даочжан взял Цзинъи за руку. Просто необходимо, как дышать, оказалось прикасаться. Это ощущалось как защита, холод все равно чувствовался, но расползался куда медленнее. Сун Лань стал аккуратно отмывать ладони и пальцы Цзинъи, вытер полотенцем, не размыкая прикосновения дотянулся до масла на полке и вылил несколько капель на запястья, стал втирать. Холод царапал по спине, разливался под кожей, даочжан вздрогнул. — Руки устали, это снимет напряжение, — севшим голосом сказал он. — Пойдем в комнату, ладно? Хотелось немедленно завернуться в одеяло и подальше от окон, и выпить снотворное, потому что иначе спать будет совсем невозможно. — Цзинъи, — он так и держал его за руку, когда вошел в покои адептов. Сычжуй спал с лица, увидев Сун Ланя, неужели так все плохо? Ну побледнел, наверное, ну потряхивает… Знакомый зов наполнил мысли, сполз по позвоночнику медленной мерзкой змеей. Сун Лань проглотил пилюлю и запил водой, стараясь оставаться максимально спокойным, чтобы никого не пугать. Он все понимает, и он себя контролирует, он проверил все барьеры, а Сяо Синчэнь наверняка перепроверил их потом еще раз, даже на пол поставили, помня вчерашнее. Ничего ужасного не происходит, и завтра важное дело, так что надо просто пережить эту ночь – он готов. — Я скоро усну. Тут одеяла… будет холодно, просто накройте меня. Но сначала свяжите руки, — он строго посмотрел на обоих, чувствуя подкатывающее к сердцу раздражение, и решил объяснить, чтобы Лани не трепыхались. — Вчера я хотел снять барьеры, помните? чтобы этого не случилось, надо уснуть, но для надежности свяжите мне руки, только так, чтобы я и пальцами не мог пошевелить. Давайте. А потом ужинать и спать. И не сидите рядом просто потому, что волнуетесь, спать надо. Лань Сычжуй, проследи, будь добр, чтобы Цзинъи отдохнул. Он говорил ровно, хотя внутри уже болело и пульсировало, рубашка на спине намокла, метку Сун Лань не видел, но был уверен – она проявилась с закатом под кожей. *** Цзинъи чуть не упал, когда понял, что Сун Лань зашёл в баню вместе с ним и всё слышал. Не просто слышал — отчётливо всё услышал и кажется теперь шокирован. Он безропотно отдал даочжану возможность снимать бинты, послушно опустил руки в воду и с облегчением выдохнул — пальцы сразу согрелись. Цзинъи понятия не имел, откуда взял столько смелости, то ли впитал с краской, то ли просто устал и забыл, что некоторые вещи могут показаться недопустимыми. Кому? Тут никого нет. Некому их осуждать, их тут двое. Цзинъи улыбался, когда по его лицу скользила влажная ткань, приоткрыл рот — возбуждение горячо ахнуло под кожей, в голове тут же закружились золотые листья гинкго. — И что же на этой картине изображено? Я как холст ничего не вижу сам, только отражение… Он так близко видел своё отражение в глазах Сун Ланя, что сердце сжималось, горячо выстукивало торопливые признания. Цзинъи с отчаянием видел, как Сун Ланя накрывает тёмная ночь Байсюэ, и от этого хотелось кричать, укрыть собой, спрятать, утащить за стену, увезти далеко, чтобы Байсюэ не дотянулся до него. И от того, что он понимал бесполезность этого бегства, сердце снова принималось бешено рваться из груди. — Пойдём. Не отпускать. Просто не отпускать его руки. Цзинъи испуганно перевёл дыхание — так стремительно Сун Лань терял тепло. Торопливо кивнул, взгляд заметался по комнате, и от того, что Сычжуй сам не очень-то отличался храбростью сейчас, Цзинъи неожиданно решился. — Хорошо. Даочжан Сун Лань, сядьте сюда, — Цзинъи усадил его на край своей кровати, а пока усаживал — провёл рукой по его спине, строго нахмурился. — Даочжан, снимайте сапоги. Он взял сложенную в несколько раз простыню, положил поверх уже расстеленной, заправил края под матрас. Очень спокойным размеренным голосом скупо объяснял, что рубашку нужно снять обязательно, потому что в мокрой рубашке станет ещё холоднее, а простуда никому не нужна. Дал даочжану в каждую руку плотно свёрнутый кусок ткани, показал как сжать их в кулаке. — Так ногти не ранят ладони. Просто держите, я наложу поверх путы, и кулаки вы просто не сможете разжать, — Цзинъи подержал в руке верёвку, отложил её в сторону. Стянул запястья Сун Ланя Своей налобной лентой, плотно укладывая витки, вывязывая плотные аккуратные узлы. Уже поверх укладывал плотные витки полотняной ленты, фиксируя пальцы, продублировал запястья. — Ложитесь на бок, даочжан, я взбил подушку, — он прикрутил связанные запястья к раме кровати таким образом, чтобы до узлов он не мог дотянуться даже если бы захотел. — Вы ведь не в плену, а руки за спиной помешают нормально спать. О какой норме можно было говорить? Нет никакой нормы в том, что происходит здесь и сейчас. — Я обещаю, что не буду сидеть рядом всю ночь. Сычжуй не даст мне солгать. Сюэ Ян не пошёл в комнату с молодыми адептами, просто чтобы не драконить Сун Ланя. Он пустил Сяо Синчэня туда идти, а сам с неослабевающим интересом проносил Цзян Цзай от барьера до двери, за которой сейчас старательно укладывали Сун Ланя. Ему хватило того, что он услышал — руки будут связаны, пальцы зафиксированы, не потребуется никаких экстремальных телодвижений. Зато Цзян Цзай интересно реагировал на близость Сун Ланя, он перепроверил несколько раз, и у барьера нагло ухмыльнулся в призрачную рожу ушлого деда. — Так-то, старый пердун. Мы тут распознали твои козни, и хрен у тебя получится. Не на того напал. Видишь ли, так получилось, что Сун Лань — мой враг. Мой. И я жив. А живой претендент имеет куда больше прав, чем дохлый даос, будь он хоть трижды образованным и всячески мудрым. Цзинъи не стал ждать, пока Сун Ланя начнёт трясти от холода. Он обстоятельно и заботливо кутал его в одеяла, снова обложив грелками, завёрнутыми в полотенца. И пока Сун Лань не уснул, дал ему возможность увидеть, что его распоряжения выполняются со всей возможной точностью и прилежанием. А именно — молодые адепты Лань не пренебрегали трапезой, лекарства были тщательно и правильно нанесены на порезы и ранки. Бинтовать осталось только след от лезвия Фусюэ, и Цзинъи с энтузиазмом засел в обнимку с гуцинем, изучая строй, выглаживая полированную деку, проверяя как подогнаны колки, едва не облизывал изумительный инструмент, с которым только предстояло подружиться. *** Сун Лань как-то очень быстро устал. Он снял сапоги, и на этом его силы закончились — все уходило в холод и какое-то иррациональное раздражение. Он видел, как вошел Синчэнь, и когда Цзинъи снимал промокшую рубашку, наклонился, чтобы длинные волосы скрыли плечи и грудь, так только Цзинъи мог видеть метку. Взял ткань, чуть не бросил — что за глупости? Но какое-то очередное прикосновение не позволило этого сделать. Сун Лань молча подставил руки, смотрел, как лента обвивает запястья. Зачем он это делает? Она ведь не удержит совсем, он порвет ее, если захочет. Но неожиданно тонкая шелковая полоска с облачным узором дала облегчение, как лекарство. Даочжан смотрел и смотрел, пока последний ее кусочек не скрылся под тканью. Он лег и смотрел на адептов, просто ждал, когда сон победит, и спрятал улыбку за краешком одеяла, глядя на Цзинъи с гуцинем. Сяо Синчэнь стоял все это время поодаль. Вот ведь... лента и полоски ткани. В другое время Сун Лань, прекрасно знавший способности даочжана, попросил бы его. Он бы наложил заклятия, это гораздо надёжнее и удобнее... но его друг предпочёл попросить Цзинъи. И хорошо. Не важно — что, главное — Сун Лань что-то выбрал, посчитал, что это надежно. Сяо Синчэнь осторожно присел рядом, положил руку на плечо, укрытое одеялами. — Можно, я посмотрю? — тихо попросил он. Сун Лань молчал. Синчэнь смотрел на него так, как все эти дни — с болью, печалью и этим волнением, как будто видел в нем что-то. Как будто не узнавал и всматривался в его глаза совсем по-особенному. Что он там видит? Ну глаза. Это же его глаза на самом-то деле, не нравится? Может, Сяо Синчэнь жалеет, что отдал их ему, такому слабому, такому безвольному? Обманулся и пожалел... Злые, черные мысли. Сун Лань понимал, что они неправильные, что это просто мысли, но на самом деле он ничего такого не чувствует, любит Синчэня, верит ему и знает, что А-Чэнь никогда не пожалеет, никогда... Но мысли лезли и лезли, и пришлось очень постараться, чтобы только чуть заметно качнуть головой и сказать: — Не надо. Ничего нового. Синчэнь не стал настаивать, просто отошел. Только когда Сун Лань уснул, он расспросил Цзинъи о метке. — Она болит и мешает, как будто что-то глубоко внутри сидит, — сообщил он Сюэ Яну. — От нее Сун Лань мерзнет. И днем все хорошо, отпускает, а вечером... ты видишь, его опять пришлось связать. Что Цзян Цзай? Синчэнь посмотрел на призрака, который маячил в темноте и даже не пытался, как вчера, заставить дрожать землю и пол, словно чувствовал барьеры и просто ждал. Сун Лань засыпал странно. Как будто засыпало сразу два Сун Ланя. Один злился, что снова ночь и он лежит тут, как колода, что это позор, что он сам позволил какому-то мальчишке себя связать, да еще и когда другой смотрит, что у него достаточно сил, а он поддался слабости. Другой даочжан думал, что это гораздо труднее — вот так вот подставить руки, лечь покорно, зная, что на его земле целая толпа призраков, а он, по сути, в осаде. Да еще и не один. Он спал, но отдыхало тело, а сознание никак не могло утихнуть. Ему все казалось, что он в плену, и надо только как следует постараться, тогда можно будет освободиться, закончить все. Сун Лань пытался проснуться, вырваться из этой темноты, но что-то мешало. Что-то очень тонкое и светлое, как нить, но крепкое, даже крепче этой мутной тьмы. Он не проснулся, когда постоянная пульсирующая боль в груди утихла, наоборот — только крепче уснул, на этот раз чистым сном, и когда открыл глаза, было совсем светло. *** Сюэ Ян дождался, пока его даочжан выполнит эту деликатную миссию, и теперь внимал со всей возможной серьёзностью. Только кивнул — примерно этого и ожидал, но стоило убедиться. А когда спросил, как метка теперь выглядит, выяснилось, что Сяо Синчэнь её не видел. — Погоди, — Сюэ Ян несколько удивился. — Он связан, он спит, и ты всё равно не откинул одеяло, чтобы посмотреть? Он только поднял руку с выставленным указательным пальцем, палец бесцельно указывал куда-то в небо, и многозначительно потряс этой рукой, очень стараясь придерживать себя за язык зубами. Удалось. Действительно удалось, а призраки вроде даже разочаровано приуныли. Рассчитывали на представление, неугомонные чокнутые даосы? — Давай я схожу посмотрю, — без особой надежды на разрешение предложил Сюэ Ян и логично получил взгляд, полный укоризны. — Ладно, ладно. Цзян Цзай ведёт себя уверенно, и я не удивлён — с этой силой он слишком долго соседствовал. У самой двери, где спит сейчас Сун Лань, Цзян Цзай начинает подрагивать в нетерпении. Он ещё тогда пытался схлестнуться с Печатью. А вот деда, — Сюэ Ян непочтительно ткнул пальцем в старого даоса, — Цзян Цзай не любит с активным вызовом. А знаешь, какое у меня появилось сейчас неистовое желание? Он едва не на колени к даочжану полез, блестел глазами, уговаривал, жарко убеждал… снять печати. — Смотри, как хорошо будет всем, гэгэ… Ты и я, Шуанхуа и Цзян Цзай… мы этим призракам быстро покажем их правильное место, а утром, когда Сун Лань проснётся, уже всё будет в порядке. Соглашайся, гэгэ, это очень хороший план! Мы точно справимся! Прекрасный план! — Сюэ Ян замер где-то между двумя жаркими поцелуями, и тут же другим голосом уточнил. — Правда, это не мой план. И засмеялся с облегчением, на всякий случай взял Сяо Синчэня за руки, крепко держал пальцы. Ещё чуть сильнее нажим — и его пальцы начнут хрустеть в стальной хватке. — Смотри, гэгэ, — Сюэ Ян внимательно всматривался в досаду на лице старого наставника. — Какой прекрасный ювелирный план, чтобы добраться до нашего Сун-лаоши. Тебя не тянет уже снять печати? Точно? Можно отпускать твои пальцы? Не отпустил насовсем. По очереди брал пальцы в рот, чувствительно покусывал, бессовестно облизывал, не смущаясь присутствием покойников. В конце концов просто утащил Сяо Синчэня в баню, раз она сегодня оказалась свободна. Они заслужили или нет? Они определённо заслужили! Особенно если учесть, что любую мысль, которая теперь кажется удачной, стоит проверять злым рассудком. И злой рассудок Сюэ Яна однозначно подтверждал — Сяо Синчэнь нуждается в расслабляющей ванне, любви, ласке и нежной заботе своего личного чудовища. Лань Цзинъи угомонился только когда убедился в том, что Сун Лань надёжно спит. Он чистосердечно ответил на вопросы Сяо Синчэня и совершенно без сил рухнул на матрас. Правда прежде чем рухнуть, снова подтащил матрас ближе к кровати, совершенно наплевав на все приличия. Попросил Сычжуя толкнуть его, если он проспит рассвет, но это не понадобилось — Цзинъи вскидывался от любого звука. Стоило Сун Ланю вдохнуть воздуха как-то по-другому, как Цзинъи начинал гладить его связанные руки, долго всматривался в темноте, снова засыпал, и так до следующего момента. Ему снился один и тот же кошмар — что Сун Лань проснулся, сумел беззвучно снять путы, и крадётся туда, где его уже поджидает призрак его умершего наставника, и между пальцами старика струится ледяная темнота. Цзинъи убеждался, что Сун Лань спит, закрывал глаза и снова видел ту же картину… Но с рассветом его не потребовалось будить. Лань Цзинъи встретил рассвет уже одетым, умытым, решительным и собранным. Сун Лань спал нормальным здоровым сном, и едва первый луч солнца коснулся земли, Цзинъи аккуратно ослабил все узлы, снял верёвки. Едва прикасался, стараясь не разбудить. Налобную ленту успел развязать, а забрать не успел. Видимо даочжан так отлежал себе бок за ночь, что теперь тут же перевернулся, и Цзинъи не стал отнимать ленту, да и не хотел. Пусть будет у него. — А-Юань, — шёпотом позвал он. — Я в алтарный зал. Поешьте без меня, хорошо? Я поем когда закончу. И обязательно позови меня, когда даочжан проснётся. Ему осталось не так много. Но это была самая сложная часть работы — когда несколько прикосновений кисти неожиданно включают далёкое солнце. Нельзя позволить себе расслабляться, нельзя разрешать себе уныние или слабость. У него есть важная цель, и кисть в руке сейчас равна в правах с боевым мечом. На этот раз Цзинъи околел в этих снегах едва не насмерть, но добился того эффекта, которого настолько желал — морозная дымка оказалась настолько живой, будто вот-вот колыхнётся от дыхания. Снег оказался хрустким и глубоким, ломко посверкивающий невидимым солнцем, которое отражалось от дракона и от полупрозрачного золота скованных инеем листочков гинкго. Иней оказался до такой степени живым, что Цзинъи был готов поклясться, что у него даже ресницы покрыты инеем. Он застыл перед законченной росписью с кистью в руке, раздумывая, нужна ещё одна снежинка среди этой роскоши, или нет. *** — Не посмотрел, — Сяо Синчэнь грустно покачал головой. Как объяснить, что нельзя было? Просто нельзя — и все. Ну да, это глупо, наверное, определенно — глупо, нужно было не слушать себя и не слушать Сун Ланя, но... было нельзя. Сяо Синчэнь смотрел на Сюэ Яна, пытаясь определить, насколько он расстроен и удивлен и нужно ли объяснять. Но ведь Лань Цзинъи видел, и если бы это было важнее слов, то он рассказал бы. — Иногда не нужно смотреть, ночь моя. У Сун Ланя все в глазах... мне кажется, правда, что у него этот холод во взгляде. Его совершенно не удивляло, как Сюэ Ян говорит о Цзян Цзае. Этому мечу можно верить, он такой же темный и такой же честный, как Сюэ Ян, и раз не любит «деда», значит — не любит, и не без причины. Сяо Синчэнь нисколько не сомневался, что в этой истории время Цзян Цзая придет, и наверняка скоро. Это и пугало, и давало надежду, потому что если уж этот меч что-то решает, то недосказанности точно не останется, и если придется действовать, то что может быть вернее? Это страшно и неизбежно... Синчэнь не отвечал, просто давал Сюэ Яну сказать все. Самое опасное и даже безумное — пусть произнесет, так им вместе будет проще думать. Но снять печати? Нет. Точно — нет, Сюэ Ян не может этого не понимать, неужели Байсюэ и правда на них всех действует? — Подожди, подожди, — Синчэнь приложил палец к губам Сюэ Яна, он тут же оказался во рту, привычное тепло превращалось в знакомый огонь, в глазах, в прикосновениях. «План» растаял, точнее, растаял опасный и неправильный, а вместо него появился самый верный, который только можно было ждать и хотеть. Сяо Синчэнь только успел наложить все талисманы и заклятия, на этот раз тщательно проверив, чтобы не потревожить тех, кто отдыхает за стенкой. *** — Цзинъи? Ему никто не ответил, одеяло тяжело давило, и он его сбросил — свободно, руки оказались развязаны, только тонкая лента всполохом падала на кровать, и даочжан подхватил ее на лету и намотал на запястье, надежно закрепил — нельзя потерять. Когда он привел себя в порядок и вышел во двор, солнце стояло высоко. Сун Лань снова чувствовал себя почти хорошо, только немного уставшим от такого беспокойного сна, но разве это проблема? Бывало гораздо хуже, мысли сейчас давили больше, чем усталость, и он знал только один способ, чтобы справиться с этим, — нужно постараться доделать начатое. Цзинъи в кухне не оказалось, Сычжуй кивнул в сторону алтарного зала и сообщил, что друг еще не выходил и уже давно работает. Даочжан хотел покормить кроликов и карпов, но оказалось, что Сычжуй уже все сделал и поводов медлить не осталось. Завтракать он просто не мог. — Цзинъи? — Сун Лань не услышал ответа, немного помедлил и вошел. Юноша стоял за алтарем у стены, даже по наклону головы, линии плеча даочжан почувствовал его сосредоточенность, но Цзинъи не рисовал. Может быть, закончил? А если нет? Но он ведь просто стоит... В конце концов Сун Лань все-таки подошел ближе и увидел из-за плеча Цзинъи ... он не нашел бы слов, чтобы описать свое первое впечатление. Невозможно даже вспомнить, чтобы Сун Лань видел в своей жизни что-то более удивительное, и больше всего поражало даже не то, как была написана эта картина, а то, что вот эта красота — это ведь... это ведь получается — почти его портрет? Аллегория, которая появилась, потому что Цзинъи изображал его имя? Сердце замерло, нет, его словно не стало. Даочжан точно его не слышал, а слышал, как падает снег, как хрупко звучит скованный инеем лист гингко, как срывается с губ тихое дыхание и застывает в морозном воздухе, как растворяется в дымке мир. — Не нужно... — прошептал Сун Лань и коснулся руки Цзинъи, холодных пальцев, кисточки. Откуда-то он знал, что юноша думает о том, чего не хватает, но всего хватало, и даочжан моргнул, потому что к дымке пейзажа добавилась поволока слез от переполнявших его эмоций. Даже одно это мгновение стоило всего, за это нужно было держаться и никому и ничему никогда не отдавать, это — его. Их. Сун Лань не умел находить нужных слов, вся поэзия Поднебесной не могла бы передать то, что он хотел сказать, и потому он только тихо произнес: — Спасибо. И смотрел ему в глаза, надеясь что хотя бы взгляд скажет, что чувствует человек с разбитой душой, когда для него создают такое чудо. Цзинъи, весь перемазанный краской, уставший, замерзший, наверняка голодный... но у Сун Ланя просто язык не повернулся сейчас сказать что-то вроде «тебе нужно отдыхать». Когда если не сейчас попробовать? С сердцем, переполненным чувствами, когда даже кончики пальцев покалывает? Нужно сейчас. Хотя бы постараться. Даочжан отступил на шаг, увлекая за собой юношу, чтобы можно было увидеть и дверь, и всю стену, на которой теперь было восемь аллегорий. Он посмотрел на каждую, повторил имена каждого патриарха, даже не замечая, что не думает, а произносит вслух, тихим шепотом, а потом с невесть откуда взявшейся храбростью назвал и свое. Все случилось как-то само собой, он даже ничего особенного не сделал, просто поднял руки и сплел едва ли не первый узор, который пришел ему в голову — на подсознании, будто всегда это помнил и просто хранил где-то в памяти. А потом даочжан шагнул к двери, коснулся ее, и она открылась. Сун Лань от неожиданности отдернул руку, сделал шаг назад и посмотрел на дверь, но наваждение быстро спало, уступив место уверенности, что да, так и должно быть, все правильно, как будто ему одному она и должна была открыться. Сун Лань обернулся и взял Цзинъи за руку. — Пойдем. И так тоже было надо. Это потом можно будет удивляться и копаться в потоке мыслей о том, что неужели это все значит, что он и правда — новый наставник Байсюэ, что все получилось... Но сейчас сомнений не было никаких вообще, и Сун Лань вошел внутрь, убедился, что Цзинъи рядом, и посмотрел в проем, где в сумрачном свете зала мелькнуло движение. Нет, только он и Цзинъи. Сун Лань закрыл дверь и осветил пространство. Оно оказалось очень маленьким и совершенно пустым — абсолютно, но прямо перед даочжаном и адептом чернел квадрат, в который уходила небольшая лестница. Освещая себе путь, Сун Лань держал юношу за руку и спускался вниз. Талисман в его руке стал ярче, даочжан отпустил его парить в пространстве и оглядел комнату, более просторную, чем верхняя. Все вещи здесь даже на первый взгляд очень старые — какие-то сосуды, пара статуэток, не очень большая библиотека, а еще стол, заставленный посудой и ступками, и целая стена, напоминающая ящички аптекаря. В дальнем углу — небольшой шкаф, закрытый шторой. — Все, что тебе покажется хоть сколько-нибудь важным. Мы ведь не знаем, что нам нужно, поэтому просто смотри, — он сказал это удивительно спокойно и ободряюще улыбнулся Цзинъи, только теперь выпустив его руку. Вот именно в этот момент Сун Лань что-то почувствовал, очень смутное, и попытался прислушаться к себе. *** Он так и не решил. Только когда услышал от Сун Ланя, что не нужно ничего добавлять, Цзинъи опустил кисть и понял, как крепко сейчас её сжимал. Он недоверчиво смотрел на стену, не очень понимая, как вообще это сделал. Неуверенно поднял взгляд на Сун Ланя и тут же от сердца отлегло. Да так отлегло, что будто кости размягчились. Цзинъи со вздохом качнулся ближе, на какие-то пару мгновений прижался к даочжану, как к опоре, ткнулся лицом в плечо и длинно выдохнул: — Я так рад… и очень волнуюсь. Отошёл с ним и с волнением смотрел то на Сун Ланя, то на эту стену, снова с некоторой оторопью пытаясь понять, это точно он рисовал, или оно само? По всему выходило, что оно само. Цзинъи уронил кисть, пытаясь растереть пальцы. Он не мог уложить в голове, как объяснить произошедшее — как будто вот это всё хотело появиться само, а стена хотела быстрее заполнить эту пустоту в подготовленном круге. Неизвестно, как это всё вообще произошло, но все ощущения твердили, что всё сделано правильно. И снежинка была бы лишней. Определённо лишней. Всё сделано правильно, всё пришло в гармонию, поэтому сейчас сердце не колотится загнанным кроликом, а медленно плавится от счастливого тепла. Он даже не удивился, когда дверь открылась. Дверь открылась — так было нужно. А Сун Лань не пошёл один, а повёл его с собой — и так тоже было нужно, правильно? То ли за последние дни ему на голову высыпалось слишком много всего, то ли поумнел, а может наоборот поглупел — у Цзинъи не мелькнуло ни единого из тех вопросов, которые так терзали его сначала. Может ли он, вправе ли, достоин ли? Неужели есть разница, если вот прямо сейчас Сун Лань ведёт его куда-то в запертую секретную комнату, куда никто вообще никогда не входил, кроме старших наставников Байсюэ и тех, кого они сами считали достойными? Цзинъи только с волнением покивал, понял, что Сун Лань может не увидеть, и повторил за ним: — Всё, что покажется хоть сколько-нибудь важным. А где искать самое важное? Разумеется, в книгах! Цзинъи потянулся было, увидел, что руки в краске, и какое-то время просто осматривал всё, не прикасаясь. Пока оттирал пальцы и с горем пополам пытался привести руки в приемлемое состояние для ощупывания секретных ценностей. Только после этого он начал заглядывать во все книги, наскоро читать выборочно. Очень быстро наткнулся на несколько трактатов, от которых дыхание перехватило и жаркий румянец обжёг лицо. Цзинъи даже завис над какой-то иллюстрацией, поднял голову, увидел Сун Ланя и с горем пополам сумел закрыть книгу и положить на место. Некоторые статуэтки тоже подложили свинью, демонстрируя такие смущающие подробности, что Цзинъи торопливо отошёл изучать надписи на сосудах, и с лёгким удивлением обнаружил здесь множество редких ингредиентов, о которых когда-то читал, что они не просто редкие, а обладают исключительной уникальностью. Коллекция ядов сделала бы честь любому отравителю. Цзинъи на всякий случай даже руки за спину убрал, чтобы случайно не смахнуть что-то на пол, и отступил от этой опасности. — Даочжан, — шёпотом позвал он, открывая какую-то шкатулку с демонстративно снятыми печатями, — что тут было? *** Сычжуй не смог оставаться на кухне — пошёл следом за Сун Ланем, и практически одновременно с ним там же появились Сяо Синчэнь с Сюэ Яном… И все трое просто наблюдали за тем, как Сун Лань открывает дверь и уходит вместе с Цзинъи куда-то. Сычжуй почему-то очень остро почувствовал это в метафорическом смысле — Лань Цзинъи уходит, даже не оглянувшись, и считает это правильным. Куда-то туда, в секретность и таинственность. — Красивый портрет, — Сюэ Ян внимательно рассматривал роспись. — Очень похоже, Сяо Синчэнь, смотри. Вот глаза, почти закрытые, но видно, что он не закрывает глаза, а наоборот, собирается открыть. Вот линия носа. Вот подбородок. Видишь? Губы тоже собираются улыбнуться, мягкие. Сычжуй только рот открыл. Он видел пейзаж, заснеженный пейзаж. Да, красивый, но там не было глаз. А Сюэ Ян смотрел под каким-то углом, и даочжана к себе ближе притянул, пальцами водил в воздухе, показывая, где увидел внезапно портрет Сун Ланя. — Сычжуй, не видишь, да? Иди сюда, — Сюэ Ян поманил его, почти прижал к Сяо Синчэню и примерно так же принялся показывать, где из тонких едва заметных штрихов складывается лицо. — Возможно, остальные так же нарисованы. Надо проверить, предыдущего наставника мы видели, можно сравнить. Сюэ Ян нервно прошёлся перед снова запертой дверью, попытался её открыть, а после неудачи только засмеялся. — Я должен был попробовать! *** Сун Лань ничего не делал, только смотрел, предоставив Цзинъи брать и исследовать все, что он посчитает нужным, в конце концов оба тут были впервые, оба не знали, что искать, и оба могли как найти, так и сделать что-то неосторожное в одинаковой степени. Вот только Сун Лань волновался, нет ли здесь чего такого, что навредит самому Цзинъи, он поглядывал на мальчишку, но старался смотреть вокруг и слушать себя. Что-то навязчивое, но неуловимое беспокоило его, какое-то неприятное и волнительное чувство. Даочжан сделал шаг вперед, обошел стол, дотронулся до какой-то статуэтки, и ощущение только усилилось, пока он не понял, что чем ближе к тому самому закрытому шторой шкафу, тем сильнее беспокойство. Он хотел было попросить Цзинъи не трогать, но юноша уже отодвинул штору, когда Сун Лань оказался рядом. Стоило мальчишке открыть шкатулку, как в груди резануло — не болью, как будто зарубка осталась. Даочжан судорожно выдохнул и постарался сдержаться, чтобы не отобрать. Он накрыл пальцы Цзинъи своими, чтобы он поставил шкатулку на место, и дотронулся сам. Совершенно черная, почти без украшений, непонятно даже — то ли она из камня, то ли из настолько твёрдого дерева, а стенки холодные... или это ему так кажется? — Она холодная или это только я так чувствую? — тихо спросил Сун Лань, уже почему-то совершенно уверенный в том, что это и есть то, что они искали. Шкатулка была совершенно пуста, но даочжан чувствовал, знал, что в ней лежало что-то сродни той силе, которую источал призрак Чэнь Бо — слишком хорошо Сун Лань помнил это ледяное ощущение, именно оно пронизывало его в те моменты странной и страшной связи между ним и наставником, его же отголоски остались в нем и окрасились уродливыми линиями метки под кожей. — Оно здесь было... то, что учитель использовал, помнишь? Когда ты вытащил меня за стену. Лань Цзинъи не мог не помнить темные нити, и уж конечно — то, как Сун Лань ничего не мог с ними сделать. Пальцам все холоднее от соприкосновения кожи с черной поверхностью шкатулки, но даочжан все равно повертел ее и так, и сяк, изучил со всех сторон — ничего кроме эха черной энергии здесь не было, но в глубине полки он увидел еще один футляр, такой же лаконичный и такой же древний. Оставив шкатулку в покое, Сун Лань открыл его и вынул свиток из бамбуковых планок. — Эти записи явно делали разные люди, — сказал даочжан, не удивляясь, что он рассказывает юноше, не пытаясь даже себе запретить. Вместо того, чтобы изучать находки молча. Раз уж открыли комнату вместе и вместе вошли сюда, то и знания общие на двоих. Сун Лань, конечно, подумал, что здесь может скрываться что-то, что мальчишке знать не следует, но между этим риском и необходимостью постоянно чувствовать, что он не один, перевесило второе, он как будто знал, что ему нельзя быть одному. — «В одиннадцатый год Бо Цзю-и было затмение солнца,» — начал он с самых первых и самых древних строк. — «Ученики работали, старшие адепты тренировались. В час, когда ночь и свет поменялись местами, в храм пришла тьма. Сила, соразмерная силе всего Байсюэ, ее не удалось победить, противостояние закончилось бедой. Бо Цзю-и погиб вместе со всеми, но сумел забрать у врага его оружие. Я был там. Я видел. Темный артефакт, умирая, патриарх передал мне. «Твой долг защищать и восстанавливать. Используй во имя храма» — сказал Бо Цзю-и, и я принял этот долг. Первый год. Гэ Сюань». Гэ Сюань — это... он же первый... Даочжан остановился, осмысливая прочитанное. Это не укладывалось в голове. Они все в Байсюэ всегда знали, что первый патриарх — Гэ Сюань и ни о каком Бо Цзю-и никогда не слышали, и затмение... вот значит, что за история за всеми этими ритуалами! Разгромленный и побежденный храм, отвоеванный его жизнями темный артефакт... Он хранился здесь, в этой самой комнате, тайна, которую никому не доверяли — никому! В горле пересохло, Сун Лань не хотел знать, что скажет ему этот свиток, но у него не было выбора. Нельзя не знать. — «Установил правила. Закрыл тайну. Выбрал преемника. Сила наполняет меня с каждым годом все больше, забирает, подчиняет. Нельзя допустить, чтобы об этом узнали. Независимость, знание и учение — долг мой и следующего. Нет связи сильнее, чем смерть, данная рукой сына. Тридцать первый год. Гэ Сюань». Сун Лань увидел, как дрожат пальцы, как тонкий бамбук готов сломаться в его руках. Он цеплялся за сомнение, но читал дальше, как будто его вели и не было никакой возможности отказаться. Взгляд вцепился в новые знаки, начертанные уже другой рукой: — «Ушел от моей руки, я принял долг. Наставник учил, что нужно быть готовым к длинному пути. Тьма не существует без света, свет не существует без тьмы. Свет Байсюэ я должен хранить, используя тьму. Первый год. Чжу Гэ» ... «Храм силен, адепты хранят закон и несут учение в мир. Фэнси Ляо назвали меня, что значит «ветер стих». Теперь должен выбрать сына, чтобы учить. Год шестнадцатый. Чжу Гэ». Сердце гудело где-то в горле, меняя голос, не давая говорить. Сун Лань уже не чувствовал земли под ногами, не было ее, он завис в каком-то сером мареве, где все вдруг исчезло, все, что он знал. Знаки на бамбуковых планках летели один за другим, даочжан хотел остановиться и не мог. Он читал про очередную смену патриарха, очередное принятие смерти от руки сына, о том, как установились неизменные правила, хранившие тайну Байсюэ, о том, как храм отразил нападение огромного войска, используя обретенный артефакт, как после этого только через сто с лишним лет новый враг рискнул подойти к этим стенам и снова оставил здесь всех воинов до единого, о том, как крепла эта слава мощного, независимого и непобедимого Байсюэ, и пятый сменился шестым, а за шестым пришел седьмой — Чэнь Бо. Сун Лань помнил этот день, он был совсем ребенком, кому бы пришло в голову, что ушедший патриарх не ушел... не ушел, как говорили, к небу, на священную гору, чтобы присоединиться к небожителям? Даочжан понял, что это слезы только когда соленая капля упала на руку. «Предсказано было, но неверно истолковано. В Чжи Чуане ошибся. Долг не приемлет ошибок. Жду возвращения сына, доверяя выбору сердца — это не предсказано, но известно.» — Скупые фразы, оставленные рукой Чэнь Бо, вошли в сердце как клинок, зазубренный и жестокий. Чжи Чуаня все знали — и Сун Лань знал! — как героя, который сгинул где-то, сражаясь со злом... а теперь выходит... Ошибка? — Ошибка. Он швырнул свиток на полку, словно отбрасывал, отказывался... Но последние знаки все равно отпечатались в сознании. «Жду возвращения сына» — и год, ровно тот же, который подписан был в той самой главе в «Записях», где наставник писал о нем самом. Как же так?! Сун Лань схватился за голову, сдавил так, что пальцам стало больно, но мысли и знания никуда теперь не денешь, не выжечь, не убить. Как же так?! Его дом, его храм, его учение, его наставник... Даочжан рванул ханьфу, глядя на ужасную метку с ненавистью человека, который ничего не может сделать. Мозаика складывалась в голове, словно эти трещины под кожей сошлись в одну точку — понимания и ужаса. Каждое затмение наставник спускался сюда и забирал артефакт, в любой опасной ситуации и в тот день, когда свет становился тьмой, потому что память — длиннее пути каждого из них. И в тот день, когда сюда явился Сюэ Ян... — Его здесь нет... Выдохнул даочжан и посмотрел на Цзинъи глазами, полными слез, которые тут же сорвались и потекли по щекам предательским потоком. Они текли и жгли — совершенно спокойное лицо, где лишь в глазах горело кошмарное откровение: — Его здесь нет, потому что Чэнь Бо забрал его и потерял в бою... И теперь оно везде, тьма везде... в земле, в воздухе, в призраках... — даочжан вцепился в грудь, оставляя кровавый след от ногтей и не чувствуя боли, — ... во мне... Сун Лань отшатнулся от шкафа с проклятой шкатулкой, врезался в стол за спиной, схватился за него окровавленными пальцами. Он не хотел этого всего... Почему он? Почему Чэнь Бо решил, что это — он? Как могло так совпасть, что Сюэ Ян оставил его в живых — и именно его патриарх выбрал следующим?! Даочжан не понял, как Цзинъи оказался рядом, не контролировал, что вцепился в него, как в последнюю надежду, не знал, сколько времени ему понадобилось, чтобы начать дышать. И чтобы в голове перестало громыхать, точно колокол Байсюэ, а слезы высохли. Нужно решить. И как можно быстрее. И без лишних слов и советов. Просто решить, потому что никто за него этого не сделает. — Цзинъи... Цзинъи... — прошептал он куда-то в шею, отстранился и посмотрел совершенно осознанно и спокойно. — Молчи, когда спросят. И снова обнял в отчаянной попытке найти тепло — живое и настоящее, и свет. *** Пока они рассматривали картину, Синчэнь не сильно волновался, скорее, обрадовался, что дверь поддалась, что первый шаг сделан и дальше должна появиться какая-то ясность. Он дал Сычжую возможность тоже посмотреть, вместе с Сюэ Яном изучил другие картины. Все это давало возможность не поддаваться беспокойству. — Поразительно... Цзинъи создал настоящее чудо, — лицо Сяо Синчэня озарила улыбка, он действительно видел в этой аллегории характер Сун Ланя, саму его суть. Но так представить ее мог бы только художник. Но время шло. Каждое мгновение падало тяжестью в сердце даочжана. Он взял Сюэ Яна за руку, чтобы удержать себя от бессмысленных действий вроде хождения взад-вперед перед дверью, успокоился, прислушался, но за такой надежной защитой из комнаты за дверью не проникало вообще ничего, словно там и вовсе никого не было. И если там что-то случилось, то они просто не узнают. Сяо Синчэнь тронул Сычжуя за плечо, понимая, что эта мысль придет и в голову юного адепта, если уже не пришла, стараясь успокоить и придать уверенности. — Просто подождем, — тихо сказал он, но устроил подбородок на плече Сюэ Яна и закрыл глаза. Невыносимо... *** Что бы тут ни было, что бы тут ни лежало раньше — это было оно. Это явно было некое «оно», которое они искали. Что-то больное и страшное, но это непременно распахнёт двери дальше. Цзинъи послушно поставил шкатулку на место, впился взглядом в лицо Сун Ланя. Он даже не задумывался о том, чтобы стать правильным спутником для Сун Ланя в поисках этой истины, или оправдать какое-то доверие. Ничего не было, вообще ничего. Осталось только волнение, в груди колотился горячий ком… почему невозможно просто взять эту истину и поднести ему на блюде? Даже если бы это было возможно, пришлось бы ждать, пока Сун Лань сам её не отыщет. Возможно, даже хорошо, что Цзинъи ничего не знает? Когда истину насильно пихают в руки, появляется вполне законное возмущение и отторжение… — Я помню, — Лань Цзинъи говорил тихо, да тут и шуметь-то было некому. — Это точно оно. Он потянулся к шкатулке, но не трогал, просто провёл пальцами в воздухе над ней, вспоминая все свои ощущения, когда слишком много темноты было вокруг, и от ужаса сжималось горло. — Она холодная. Она вся этим пропиталась, и холодная. Когда стоишь на пороге огромной тайны, становится жутко. Жутко и страшно. Но остановиться невозможно. Лань Цзинъи только придвинулся ближе, смотрел круглыми глазами… время от времени он спохватывался и закрывал рот — манера изумляться с полуоткрытым ртом всегда у него была, и Сычжуй в своё время приложил немало усилий, чтобы исправить этот невинный недостаток, но так и не преуспел. Сун Лань начал читать вслух, но Цзинъи всё равно прилип к его плечу и тоже таращился в древний свиток, как будто это помогало понять услышанное. И чем больше он узнавал, тем сильнее было изумление. Как это понять? Как это вообще понять, что за внешне благопристойными стенами Байсюэ происходило вот такое? Помешавшись на Сун Лане, Цзинъи в первый же вечер вычитал о Байсюэ всё, что нашёл, он бредил всем, что хоть как-нибудь было связано с Сун Ланем… а сейчас руки даочжана дрожат, сжимая этот свиток, который разрушает весь парадный портрет этого средоточия добродетели. Поэтому слёзы и полились из глаз Сун Ланя. Цзинъи и не хотел чувствовать того же, что ощущает сейчас человек, шагнувший в твёрдой уверенности, что под ногами твёрдая поверхность, и обнаруживший затягивающие зыбучие пески. Он дёрнулся всем телом, когда Сун Лань отбросил свиток. Поспешно подхватил его, аккуратно уложил на место — каким бы знание ни было, оно должно храниться правильно. Если у даочжана не осталось душевных сил с почтением отнестись к такой древности, то для этого у него с собой есть Лань Цзинъи. И потом, нужно было хотя бы попытаться как-то взять себя в руки, хоть каким-то образом… Смотреть на Сун Ланя было просто невыносимо, но отвести взгляд невозможно. Цзинъи только вскрикнул, когда он рванул себя за одежду и отчаянно уставился на метку на груди. В голове лихорадочно стучало, что нужно что-то сделать, нужно срочно что-то сделать, и «я не умею, я ведь не умею, я никогда не сталкивался с таким». Он даже не мог протянуть руки, чтобы удержать его вот от этого, но при этом понимал, что отчаяние нельзя держать внутри. Оно начнёт выжигать, резать изнутри, грызть всё, что найдёт рядом, а рядом сердце, его нельзя грызть. Что он может сделать? Цзинъи даже не понял, зачем пояс развязал — руки сами что-то делали, что-то нужное, что-то важное. Такие простые правила жизни, которые казались наивными, неожиданно повернулись новой стороной: голодного — накорми, замерзающего — согрей, грустного — утешь… повернулись новой стороной, да… ты можешь выбирать, делать или не делать, но иногда оно само. Просто само, как сейчас. Потому что так нужно, потому что иначе Сун Лань может остаться в этой бездне отчаяния, потому что Сюэ Ян сказал «никогда так больше не делай», потому что он не может это не делать. Цзинъи не протягивал к нему руки. Какое это было ребячество тогда, на крыше — будто он может кого-то схватить за руку и вытащить. Нет, за руку — не может. Сил не хватит, опыта не хватит, храбрости столько не будет. Лань Цзинъи умеет только вот так. Он уронил пояс на пол, осторожно развёл полы ханьфу и втёк в бездумные объятия Сун Ланя, прижался всем телом, сам его обнял и замер, удерживая и успокаивая. Он понимал, что может так стоять сколько угодно долго, отчаянно желая развести беду руками, хоть и понимал, что одного только горячего желания мало. Поэтому Цзинъи лишь прижимал Сун Ланя к себе, согревая и пытаясь передать хотя бы часть своего тепла, если не получается отдать всё. — Я здесь, — отозвался он, сжимая руки сильнее. — Я тут. Неужели получилось? Цзинъи с надеждой смотрел в глаза Сун Ланя, с облегчением выдохнул, снова обнимая крепче. — Это ведь секретная комната, — очень просто и даже наивно проговорил он, но зато с огромной внутренней убеждённостью. — Если рассказывать направо и налево о её секретах, она перестанет быть секретной. Кому стоило бы рассказать — он ведь не спросит. А кто спросит, тому я не скажу. Цзинъи не торопил Сун Ланя, не пытался заставить принимать какие-то решения. На него и так всё давит. Он осторожно лёгкими прикосновениями массировал затылок даочжана, гладил по спине, отдал ему всё время мира, и уж конечно всё своё время, всё своё тепло, всю свою любовь и свою жизнь. Он не мог это выразить словами, оно просто не поддавалось словам. Лань Цзинъи повернул голову и безотчётно прижался губами куда попало. Попало куда-то за ухом, поверх гладкой пряди волос. Цзинъи упрямо смотрел куда-то в стену, так же упрямо дышал, внутренне молился небесам, чтобы можно было не разжимать руки ещё немного. Не отстраняться. Не убирать губы. Просто любить, и всё. *** Ожидание затягивалось, а когда не знаешь, что происходит, время замирает, как муха в янтаре. — Гэгэ, — позвал Сюэ Ян, интимно поглаживая пальцы Сяо Синчэня. — Как ты думаешь, может быть на всякий случай установить печати вокруг алтарного зала? Если Сун Лань и влюблённый в него мальчишка выйдут из-за этой двери после заката — а я уверен, что времени они там не различают — то случится трагедия. Лань Сычжуй, а ты не видел, даочжан вооружён? Он уловил потрясённый и возмущённый взгляд Сычжуя, осторожно пресёк попытку Сяо Синчэня поднять голову и строго посмотреть, покопался в только что сказанном и застонал сквозь зубы. — Да, ээээ… Лань Сычжуй, я выразился неудачно и грубо, приношу свои извинения. Я постараюсь быть сдержаннее. А пока лучше задам один неудобный вопрос. Мы с даочжаном тут провели некоторые исследования, и пришли к некоторым нетривиальным выводам относительно монастыря Байсюэ. Сюэ Яну тяжело давалась такая подчёркнуто вежливая форма монолога, и он очень старался. — Скажи, ты не замечал в себе каких-то несвойственных себе чувств и умонастроений, пока находишься в Байсюэ? Раздражительности, высокомерия, кровожадности? Мне кажется, это может проявляться по-разному. Подумай, пожалуйста. Проанализируй себя. Это может оказаться лень или неожиданная жадность. Любое ощущение, которое ты привык расценивать как тёмное, злое или недостойное. Меня мучают ещё некоторые вопросы, но я даже не знаю, можно ли их задавать без риска получить по голове чем-нибудь тяжёлым. И он искательно погладил пальцы Сяо Синчэня, как будто спрашивал, молодец ли он, вовремя ли спохватился, и вообще, не накосячил ли снова? *** Сун Лань только почувствовал, что стало легче, что помогает, он стиснул мальчишку в объятиях, под халатом руки сминали спину — так сильно обнимал. Это была просто необходимость, безотчетное желание хоть сколько-то напряжения отдать, как инстинкт — иначе самому станет хуже. Цзинъи спасал его, и Сун Лань просто принимал это. Прямо под ханьфу по спине его пальцы добрались до затылка мальчишки, сжали сильнее. Губы и дыхание где-то за ухом — пусть не отлипает, не отстраняется, даочжан прижимал его сильнее, привалившись к столу, не отпускал, закрыл глаза и просто сосредоточился на этих объятиях. Так и стоял, пока не отпустило настолько, что рассудок стал возвращаться к способности мыслить. Даочжан вздохнул, понимая, что он принимает это тепло, но отдает свою боль, а нельзя вливать ее в Цзинъи так много, неправильно, надо остановиться, а то измучает мальчишку. Он и так очень помог, настолько, что облегчение от отпущенного мороза сменилось вполне конкретным пониманием, что он стискивает в объятиях юношу, который прижимается к нему губами. Что вот Цзинъи весь в его руках, такое горячее тело, такое громкое сердце, такое искреннее желание просто быть рядом, и что хочется ответить тем же. От него пахло краской, травой и чем-то таким приятным и сладким, Сун Лань уткнулся в волосы и вдохнул этот запах, по спине побежали мурашки. Этот миг хотелось остановить — когда знаешь, что хочешь, но сдерживаешь порыв, который и пугает, и волнует. Взгляд упал на свиток за спиной Цзинъи, и совершенно очевидно стало, что этот момент единственным и останется. В секретной комнате, о которой он ничего не знал, в монастыре, о котором он тоже ничего не знал, это новое и незнакомое ощущение неожиданно стало самым важным и светлым. Отпустишь — и все. Казалось, что эта тьма и ложь поглотят его. — Цзинъи... — прошептал Сун Лань, заставляя себя мыслить в нужном направлении, хоть предпочел бы так и стоять и все-таки поддаться желанию. Но сознание говорило о том, что надо сначала не отдать, никому, никакой лжи не позволить. Ничего уже не изменишь, бессмысленно от этого бегать, нужно что-то делать. — Спасибо, — Сун Лань закрыл глаза, снова вдохнул аромат его волос, провел рукой по спине, постепенно отпуская, отстраняясь, но в конце все-таки не сдержался, позволил себе прижаться губами к виску, дать себе несколько мгновений совершенно неправильной, но такой необходимой слабости. Он взял Цзинъи за плечи, мягко отстраняя, и на миг они были так близко друг к другу, что Сун Лань почувствовал на губах дыхание Цзинъи. — Кровь осталась, — даочжан прикоснулся к пятнышкам на рубашке юноши и запахнул ханьфу. У самого на щеке что-то тянуло, даочжан дотронулся — на пальцах осталась краска, и он улыбнулся. — Давай сосредоточимся? Сун Лань попросил, именно попросил, как будто даже извинялся немного, или обещал, что потом не разрушит, если будут еще такие объятия — он не объяснял себе сейчас. — Ты говорил, будет затмение, карпы и кролики беспокойны, и ты совершенно прав, — Сун Лань нагнулся, подбирал пояс и говорил, обвязывая талию Цзинъи. — Я пока не уверен, что нужно сделать, но затмение в любом случае пропустить нельзя. Короткое время, когда день станет ночью... я подумаю, как это использовать. Кстати... — он взял Цзинъи за руки и осмотрел пальцы. Заживает очень хорошо, только вот порезу от меча еще бы дать времени. — Как думаешь, сможешь уже понемногу осваивать новый инструмент? Даочжан серьезно посмотрел на юношу. В идеале конечно надо будет попробовать обойтись без него и без Сычжуя, но если не выйдет... а упрямый мальчишка наверняка сделает так, чтоб не вышло, то надо, чтобы он не был безоружным. — Давай поищем еще. Здесь обязательно должны быть записи предсказаний. Наставник всегда знал, когда будет затмение и мы всегда заранее готовились... к празднику, — последнее слово он произнес так, будто сам только что кому-то солгал. Праздник, ну да. Записи нашлись. И читали они вместе, и поняли — тоже. Сун Лань даже не вздохнул, не сказал ничего, просто подвел итог: — Это завтра, — он закрыл тетрадь и устало улыбнулся. — Знаешь, при всех этих событиях спасибо, что не прямо сейчас, да? Пойдем. Когда разберемся с нашей проблемой, вернемся и изучим здесь каждую вещь, — пообещал даочжан, а как иначе? Если не думать о том, что будет потом, труднее справиться с «сейчас». *** — Давай подождем еще? — Сяо Синчэнь окинул взглядом неподвижную дверь, — установим. Если они там еще задержатся, то обезопасим хотя бы зал, а кто его знает, что там за дверью в полу. А вдруг там какой-нибудь подземный ход? Всякое же может быть... — Не заметил, — Лань Сычжуй сделал над собой усилие, чтобы не очень реагировать на такие бестактные слова и это как раз навело на мысль. — Вот как раз... разве что рассеянность какая-то. Если читаю, то бывает, отвлекаюсь. Он серьезно посмотрел на Сяо Синчэня и Сюэ Яна и решил уточнить, вот Цзинъи бы сразу понял, а им наверное не понятно: — Как в облаках витаешь, понимаете? Просто со мной такого не бывает, — он тут же слегка покраснел, потому что, конечно, это нескромно прозвучало, будто он вообще самый внимательный. — И еще страшно становится как будто вдруг, даже днем. Но разве в такое время бывает иначе? Он смутился. Наверное, все-таки не бывает. Или не должно быть и надо лучше стараться. Вот интересно, а им не страшно? Неужели совсем не страшно? Сычжуй пытливо посмотрел на Сюэ Яна, он вообще умеет бояться? Так не скажешь. Сяо Синчэнь улыбнулся адепту и стиснул пальцы Сюэ Яна: — Какие вопросы? Говори все, ночь моя, потому что сейчас все может быть важно. *** Слишком просто любить какой-то совершенный образ. Поставить на пьедестал, устроить ему алтарь, и необременительно любить. А оказалось, что Сун Лань вовсе не такой совершенный… и теперь его просто невозможно не любить. Цзинъи только тихо дышал, обнимая того, перед кем первый день робел, как перед небожителем, и едва ли не сияние вокруг головы искал взглядом. Он сейчас вообще сомневался, любил ли он на самом деле тогда. Вот сейчас — да. Сейчас любил отчаянно, до боли, даже не очень понимая, что не вся эта боль его собственная. Цзинъи потерял счёт времени, бережно сохранял эти ощущения — крепкие объятия, ощущение пальцев Сун Ланя на затылке, его дыхание в волосах. Это всё сейчас закончится, вот сейчас… и каждое мгновение, в которое это ещё не заканчивалось, становилось драгоценным подарком. Цзинъи сразу откликнулся на своё имя, заранее соглашаясь на всё, что бы Сун Лань ни предложил, благодарно зажмурился — Сун Лань его не отталкивал, и не пытался сбежать. Объятия разрывались медленно и так заботливо, что он бы всхлипнул, если бы не побоялся испугать даочжана. — Было бы за что благодарить, — Цзинъи слабо вдохнул, счастливо закрыл глаза, впитывая этот поцелуй, и с неохотой опустил руки. — Да, осталась… Пришлось открыть глаза, чтобы увидеть. Оба перемазались, действительно, на рубашке осталась кровь от царапин, а Сун Лань теперь в краске. Цзинъи влюблено смотрел на его улыбку, на манеру аккуратно трогать лицо, так же аккуратно запахнуть его ханьфу, скрывая от мира пятнышки крови. —Конечно, — он честно постарался сосредоточиться, покраснел, когда Сун Лань завязывал на нём пояс. Беспокойный ум тут же всё попытался нарисовать в обратном порядке, как даочжан развязывает на нём пояс, распахивает полы ханьфу… во всём виноваты книги, в которые он заглянул на свою дурную голову. — Мы сейчас всё найдём, — Цзинъи не очень знал, что такое одиночество, но прекрасно понимал, насколько легче искать выход, если есть с кем поговорить, или пусть этот кто-то хотя бы молчит, главное чтобы он молчал на его стороне. А если учесть, что он сам до смерти хотел, чтобы у Сун Ланя всё получилось, то он уж точно на его стороне. — Я думаю, — Цзинъи с лёгким удивлением смотрел на свои пальцы в ладони Сун Ланя, как будто это просто невероятное чудо, и такие руки разные… — Я думаю, что у нас получится. Он отзывается. Я не играл, я просто его слушал. Он… внимательный. Старше меня. Это ещё большой вопрос, кто кого освоит, и кто на ком будет играть — я на гуцине или он на мне, — сказал и неожиданно для себя понял, до какой степени это точная формулировка. — Пока я неопытный, он будет компенсировать это своей силой, он так сказал, он как бы так смотрит… Цзинъи так же серьёзно смотрел на Сун Ланя, потом поднял руку и потрясённо показал ему пальцем прямо в лицо. — Вот именно так смотрит. Он не стал тратить время на изумление — в Байсюэ такое творилось, что если каждый раз изумляться, то ни на что больше не останется времени. Он начал перебирать книги и записи, отчаянно краснея, когда Сун Лань даже кончиками пальцев приближался к тем самым книгам, в которых такие откровенные изображения. — Как они, кстати? Карпы и кролики. Я так торопился, что… забыл. — Цзинъи виновато опустил голову, молчаливо признавая, что он очень хреновый попечитель, раз забыл о своих подопечных. — Завтра. Если не прямо сейчас, значит можно считать, что нам повезло, да? Ведь мы успели, правда? У нас есть время, чтобы подготовиться. Даочжан сказал — «когда мы разберёмся с нашей проблемой». С нашей. От этого сердце начинало стучать сильнее, ровнее. Конечно, если они оба сюда снова вернутся и примутся очень тщательно изучать каждую вещь, то он сгорит от смущения. Просто полыхнёт. Цзинъи прижал ладонь к животу, в котором как назло раздался голодный звук, и попытался скрыть это неловким покашливанием. — Даочжан, мне кажется, что… если мы сейчас не поедим, то завтра во время затмения будем слабее. Мы. Мы двое. Мы должны готовиться к битве. Цзинъи протянул ему руку, в который раз озвучивая самое простое предложение. — Пойдём? *** — Тебе виднее, гэгэ. Я же не знаю, сколько у тебя времени на это уйдёт, — дальше можно было не волноваться, и Сюэ Ян снова растаял от нежности к своему даочжану, такому ответственному. Если он сказал, что можно подождать ещё, значит, уж точно уже посчитал всё в уме и ни за что не забудет про важное дело, и оставит достаточно времени. Доверие — самое важное, что есть. На Сычжуя он смотрел внимательно, немного умилился с его румянца, но серьёзно погрозил пальцем. — Если страшно становится именно «как будто вдруг» — это важно. Понимаешь, вот это «как будто вдруг» и ощущение что так и должно быть — это самое коварное. Например, я сегодня ночью решил как будто вдруг, что самое правильное — снять печати на барьере и разобраться с призраками самостоятельно. Я может не самый разумный стратег, но даже для меня это слишком «вдруг». Если тебе не свойственно витание в облаках, и ты себя ловишь на этой расхлябанности, это может быть не твоё. Нечто пытается усыпить твою сосредоточенность и старательность, считая их опасными для себя чертами. Я думаю, что у адептов Гусу всё должно быть хорошо с самодисциплиной, поэтому отлавливай такие моменты. Кто предупреждён — тот вооружён. А вопрос может оказаться даже непристойным, но прошу учесть, что я вообще мало знаю по этому поводу. Сюэ Ян не мог перестать гладить пальцы Сяо Синчэня, как будто это придавало ему сил. — Лента, — он мотнул головой, указывая на Сычжуя. — Вот эта лента на твоей голове. Лань Цзинъи второй день ходит без неё. Чем это может грозить, если внезапно на него нападут те же призраки? Ослабленная защита? Там какие-то заклинания? Какой-то особый смысл? А правду говорят, что в белые одежды клана Гусу вплетены защитные заклинания от любой нечисти? В ленту тоже? Если это оружие, то куда он её дел, я же вешал ленту сушиться вместе со всей одеждой, которую сгрёб в бане? Просто никакое оружие не может считаться лишним, если тебе противостоит орда покойных даосов, вооружённых тьмой, и враждебно дышащий Байсюэ. *** Этот человек так задает вопросы, что не знаешь, куда глаза деть. И врать не станешь — при даочжане Сяо Синчэне-то как лгать? Он так смотрит... недостойно лгать, особенно сейчас, когда и правда — вооруженные тьмой даосы и враждебно дышащий Байсюэ. Сычжуй вздохнул, опять чувствуя, как средь бела дня стало страшно, то самое «вдруг». — Лента — это очень важно. Не просто символ, она как напоминание, о нашем долге, чести, учении, знаниях, о том, что мы всегда должны помнить — кто мы, и использовать все наши знания и силу во благо. Где бы мы ни были, Облачные Глубины с нами, в нашем сердце и в нашей силе. Лента — это напутствие и талисман, и поэтому ее нельзя бездумно отдать, даже прикасаться к ней нельзя. Можно, но только очень-очень важному и близкому человеку, которому доверяешь, как себе и даже больше. Потерять ленту — это очень плохо... а про одежды да, так и есть. Вот, даже на наших простых темных ханьфу, которые мы здесь носим, видите, эти узоры как талисманы. Но лента — это как часть тебя... Он не успел закончить и поделиться своим беспокойством о Цзинъи, но и хорошо, наверное, потому что в этот момент дверь за спиной Сяо Синчэня открылась, и даочжан мигом обернулся и даже шагнул навстречу, а Сычжуй не шевелился, только смотрел на даочжана Сун Ланя и Цзинъи на пороге, и сердце как будто вспомнило, что оно существует, стукнуло — оба были, кажется, в порядке, а даочжан Сун Лань так смотрел... что Лань Сычжуй сразу понял — раньше его спокойствие и уверенность держались на силе воли, наверное, а вот теперь они по-настоящему были видны во взгляде. *** — Цзинъи, — у самого порога Сун Лань остановился, ладони легли на плечи мальчишки, — Сейчас мне нужно будет ненадолго уйти, нужно еще кое-что проверить, хорошо? Я обещаю, что все тебе потом расскажу. Ночь впереди. Это было важно, он взял с Цзинъи слово, и нельзя от него ничего скрывать. Ждешь доверия — не обмани его сам. И может быть Цзинъи и так не усомнится, даже точно — не усомнится, но Сун Ланю важно было сказать, дать обещание, хоть то, что он узнает наверняка будет нелегко потом озвучить. — Я все расскажу, — повторил он и открыл дверь. Достаточно взгляда, чтобы понять, как их ждали. Волнение за него, за Цзинъи, и у Сюэ Яна пусть не за него, но уж точно свои причины есть, точнее одна причина — Сяо Синчэнь, который и не скрывал беспокойства. Сун Лань закрыл дверь. — Затмение завтра, — сообщил он. — Надо использовать все время. Сычжуй, займись, пожалуйста, трапезой, вы наверняка не ели, а силы нужны. Сюэ Ян, — Сун Лань посмотрел в упор и кивнул на выход, — Пошли. Обсудим одну вещь, надо разобраться. Даочжан посмотрел на Синчэня: — Драться не будем, честное слово. Еще один короткий взгляд на Цзинъи, что он обещал и не забудет, и Сун Лань пошел через двор, не оборачиваясь, идет за ним Сюэ Ян или нет. В этом не было нужды — он чувствовал своего врага, для этого не обязательно его видеть. — Я возьму Фусюэ, — сказал он уже проходя через жилое крыло и не объясняя. Пусть думает что хочет, а надо все проверить. Потом Сун Лань пошел в сторону нижней террасы, в старый сад, который теперь стал кладбищем. — Тебе как всегда не нужно приглашение, но заходи. Сун Лань шагнул в круглый проем ограды. Он остановился под старым почти облетевшим деревом и сейчас развернулся лицом к своему врагу. — Завтра затмение, предсказание мы нашли в комнате, — даочжан сразу перешел к самому главному. — Причем полное. День поменяется с ночью и у нас будет время, чтобы сделать так, чтобы призраки ушли в свой мир. Когда ты пришел сюда, Чэнь Бо взял темный артефакт, который хранился в комнате, в минуты затмения сила этого предмета особенно велика. Но твоя сила все изменила, и она ударила по учителю и адептам, и меня задела, оставив внутри след и эту трещину, но сейчас не об этом. Достань Цзян Цзай. Сун Лань вынул из ножен Фусюэ, рукав открыл запястье, крепко обнятое лентой Цзинъи, он поспешил закрыть ее, опустил руку и держал меч острием к земле. Фусюэ, как он и предполагал, не реагировал, наоборот, словно стал ближе к самому владельцу. — Думаю, ты уже все понял, — Сун Лань чуть не сказал «пока шастал тут по всему храму со своим мечом», но сдержался. Не время сейчас в конце концов, они оба столько сдерживались, что потерпят как-нибудь ещё, да и глядя на своего врага, рассуждая о том, что он пришел сюда и устроил здесь ад, Сун Лань уже не чувствовал непреодолимого желания убить на месте. Мерзкое свербящее раздражение — да, ненависть — тоже, но даочжан совсем не был уверен, что у него будет чистый шанс убить этого человека. Будет — убьет, а пока так уж вышло, что они на одной стороне, и до запретной комнаты даже представить невозможно было, насколько. — Твой меч слышит? Эта сила, что превратила армию Байсюэ в призраков, расплескалась тогда так, что осталась во мне, в Чэнь Бо и в самом храме, здесь все будто пропитано ею, да еще к тому же эта энергия хранилась в храме слишком долго. Сун Лань сделал паузу. Как он ни держал себя в руках, а признаваться в таком Сюэ Яну — испытание не из легких. Но с каждым словом даочжан будто отпускал это и набирал сосредоточенной уверенности. — В общем, если коротко, то стало ясно вот что. Победить Чэнь Бо можно только этой силой, и раз она во мне, то убивать придется мне. Я б даже сказал, что как с дверью, только у меня и есть шансы. Но Чэнь Бо будет черпать энергию из Байсюэ и попытается — из меня. Значит мне нужно усилить ее, использовав затмение, и при этом ему не отдать. В идеале — еще и попытаться взять от храма, поэтому мы здесь. — Сун Лань указал на дерево, — Самое древнее место Байсюэ, отсюда он начинался. Так что два вопроса: Что говорит Цзян Цзай здесь? И второй. Даочжан сглотнул. К черту. Сюэ Ян не дурак, и так понимает, что он сейчас топчется по костям собственных убеждений, может и мстительно радуется даже, и что на этом фоне — не до конца скрытая слабость? У Сун Ланя просто не было ресурсов еще и на внешний лоск. Он выдохнул и заставил себя сказать: — Я не умею этим пользоваться. Этой силой. Ты — да. А времени будет мало. Что мне надо знать? Как понять, где ухватиться и контролировать ее? Как направить? Если я упущу момент, Чэнь Бо мне второго не даст. Он замолчал. Ему придется пользоваться тьмой — это претило его природе, его совести, но выбора ему просто не оставили. На этом фоне проблема расколотой души, которая еще вчера казалась кошмарной несправедливостью и разрывала сердце, из-за которой сюда пришел Сяо Синчэнь, отошла на второй план. Нельзя думать обо всем сразу, и даочжан выбрал. Он смотрел на Сюэ Яна и ждал. Если Цзян Цзай скажет, что здесь сила звучит сильнее, значит здесь и надо ждать затмения. Это какой-то кошмар... доверять сейчас зову меча, который убивал его соучеников... *** Лань Сычжуй с потрясающей непосредственностью вывалил такой объём информации, что Сюэ Ян опешил. Он успел только заверить, что никогда не использует это во вред Облачным Глубинам: — Я ведь обещал, помнишь? Жаль, что лента это не оружие. Жаль. Но если это талисман, не следует относиться легкомысленно. Стало даже неловко, что он-то прикасался к ленте. Без особого почтения, конечно, как к любой другой одежде, но и без глумливых усмешек. А ведь он мог бы. Время шло. Сюэ Ян чуть ли не шкурой чувствовал, до какой степени у них мало времени. Но тут открылась наконец дверь, и он сделал над собой усилие, чтобы смотреть с умеренным интересом, а не ехидно жрать глазами объект собственного любопытства. Не ради Сун Ланя, разумеется, а ради Сяо Синчэня. И отчасти ради этого мальчика, который сейчас с непередаваемым лицом вышел следом за свежеиспечённым патриархом Байсюэ. Цзинъи не знал, куда деться от благодарности и ноющего тёплого стука в груди — Сун Лань остановился перед самой дверью, чтобы сказать ему вот всё это. Ему, лично. Для него. Он поднял голову, смотрел в глаза, видел, что Сун Лань хоть и волнуется, но в нём не осталось той растерянности, от которой хотелось безутешно рыдать в подушку. — Конечно, — Цзинъи с уверенностью кивнул, очень придирчиво поправил его одежду, стянул пояс. — Я буду ждать. Я дождусь. Обещаю. Он не задавал те десятки глупых вопросов, которые сейчас вертелись на кончике языка, понимая что вот это «а ты куда?» или «а ты точно вернёшься до заката?» — это даже не вопросы, нет. Это всплески тревожного рассудка, и они сейчас могут помешать. Поэтому Цзинъи только коротко тронул пальцы Сун Ланя, обещая сразу всё. Сразу всё, что только мог обещать в этой жизни, и в нескольких следующих. Едва Сун Лань открыл дверь, как Цзинъи почему-то сразу увидел, как Сычжуй медленно выдохнул, будто его тут пытали. Сяо Синчэнь точно беспокоился за своего друга, а на Сюэ Яна Цзинъи посмотрел с плохо скрываемым подозрением. А кто ещё мог здесь довести Сычжуя до вот такого испуганного состояния? Только он! Тем более, что один раз Сюэ Ян уже брал его в заложники. Тем удивительнее было услышать, как Сун Лань коротко распоряжается и зовёт Сюэ Яна для разговора. Но Лань Цзинъи до такой степени верил даочжану, что даже мысли не мелькнуло, что он делает что-то не так. Кроме того, он действительно проголодался, и едва только они ушли, сразу пожаловался: — А-Юань, а есть что поесть? И его тут же утащили на кухню — кормить, поить, обрабатывать рану на ладони. Сюэ Ян не ожидал, что затмение вот настолько близко, но при этом тут же прикинул количество часов на подготовку и счёл его достаточным. А вот жёсткого приглашения на выход ещё сильнее не ожидал и насторожено покосился на Сяо Синчэня, больше не доверяя своим суждениям, чем внезапным поступкам Сун Ланя. Помедлил, но успокаивающе сжал руку Сяо Синчэня, чтобы пойти следом. — Всё будет хорошо. Очень ровно это проговорил, не добавил «гэгэ», чтобы не злить Сун Ланя, но губами беззвучно оформил, что любит. Очень любит, и обещает, что ничего не сделает. Ничего, и действительно не станет драться. Он ведь обещал, верно? Хотя что Сун Лань шляется без меча, он не одобрил. Шёл за ним, и размышлял, как бы ему сказать об этом, как подобрать слова, чтобы не покусать и без того полуобгрызенную душу, не испортить всё ещё сильнее. Так что когда Сун Лань сам сообразил зайти за Фусюэ, он только одобрительно кивнул, даже с признательностью — раз уж его враг избавил его от необходимости подбирать слова, это стоило благодарности. Помалкивай — сойдёшь за умного, а то чего вечно как дурак совсем. Сюэ Ян и рад был бы дальше отмалчиваться, но Сун Лань будто задался целью открыть ему рот. Правда для начала Сюэ Ян лишь слушал, вопреки обыкновению не пытаясь его перебить, только время от времени наклонял голову набок, осматривался и прислушивался к чему-то помимо его слов. Он с готовностью обнажил Цзян Цзай, остро выстрелил взглядом в неожиданно продемонстрированную ленту. Это было… очень внезапно. Надо же, на той же руке, что у него самого. Просто другая лента, с другим подтекстом, совершенно другой историей. Сюэ Ян кивнул — да, он действительно понял. Правда вот именно сейчас ему было почти хорошо. Интересно, насколько осознанно Сун Лань выбрал это место? И кстати, после того срыва в алтарном зале, он ведь инстинктивно убежал именно сюда. Впору задаваться вопросами. Очень мистическими вопросами, на которые можно не получить ответы. Перебивать сейчас Сун Ланя — разрушить ту работу, которую он вёл где-то в секретных комнатах Байсюэ. Поэтому он просто слушал, думал, присел на корточки и провёл над землёй клинком, плашмя. — Здесь Цзян Цзай даже спокойнее, чем снаружи, — Сюэ Ян наконец уловил, что пора говорить, и тщательно контролировал свой голос, чтобы снова не начать язвить. Здесь это было даже несложно, он думал, что будет труднее. — Вчера мы с Сяо Синчэнем сравнивали, как ощущается всё внутри Байсюэ и там, за стенами. Шуанхуа лучше реагирует на осязаемый тёмный объект, который можно убить, — и он с сожалением указал в грудь Сун Ланя. — Ты сам видел. — Здесь чисто. Здесь чисто до такой степени буквально, что мне даже хочется сесть на землю и прижаться спиной к дереву, закрыть глаза. Цзян Цзай нетерпеливо стонет там, у треножника, — он с досадой покусал губы и признался. — Я не умею объяснять просто словами. Мне привычнее действовать, показывать, а не рассказывать. Тебе нужно знать, что она твоя, и ты имеешь на неё право. Абсолютное неоспоримое право. Воля того, кто слабее, будет поглощена Печатью. Сюэ Ян убрал Цзян Цзай, прямо сейчас он не был нужен. Он стоял напротив Сун Ланя, говорил больше глядя в землю, лишь время от времени коротко стрелял взглядом ему в глаза и снова смотрел куда-то на опавшие листья. Не потому, что боялся, или раскаивался. Нет. Просто не хотел драконить даочжана, сейчас ему стоило экономить силы, и душевные в том числе. — Прости, но Чэнь Бо один раз уже проиграл, — Сюэ Ян поднял руки, демонстрируя пустые ладони и миролюбивость намерений. — Тебя он берёт измором, отвоёвывая по частям. Я могу оценить такую стратегию, просто потому что она достаточно… подлая? Но в лобовом столкновении ты ему проиграешь, если пойдёшь вот как сейчас. Зато у тебя есть время подготовиться и потренироваться. Хочешь — можно прямо сейчас. Распахни ханьфу, я покажу. Но сначала прислушайся к себе. Если ты устал или голоден, лучше это исправить. Печать — хищник. Она гонит слабую добычу просто потому что она слаба. И лучше перейти к треножнику. Сюэ Ян помедлил ещё, упрямо посмотрел ему в глаза, хмурился. Он не мог не уважать поступок Сун Ланя, оценил его смелость и умение наступить себе на горло. — Ты сильный. Если ты будешь знать, что делать, ты одержишь верх, — он снова покусал губы, поглядывая то на его руку, то снова в глаза, и всё-таки добавил. — Налобная лента адепта клана Гусу… Много ли ты о ней знаешь, Сун Лань? Как раз перед тем, как ты вышел из секретной комнаты, я расспрашивал Сычжуя… вообще я надеялся, что это какое-то мистическое оружие, и это в своём роде талисман, но… К этой ленте нельзя прикасаться никому. Нельзя отдавать никому. Только очень, очень близкому человеку, которому доверяешь больше, чем самому себе. Отдавая ленту… они отдают себя. Вернее, он сказал, что это «часть тебя», но с таким лицом, что сразу понятно — это очень важная часть. Так что — да, в своём роде это оружие. Мощное оружие. Сюэ Ян поднял свою правую руку, схваченную повязкой, исключительно для иллюстрации. — Я не вправе учить тебя, Сун Лань. Вернее, не вправе выбирать, чему тебя учить. Но предстоящий тебе бой может потребовать любой защиты. Да… белые тряпки Гусу прошиты защитными заклятьями. Будет лучше, если завтра во время затмения юные адепты всё-таки оденутся в своё белое. Даочжан, сейчас пойдём — возле треножника тебе будет понятнее, что делать с этой силой. Заодно проверишь, что чувствует Фусюэ по сравнению с этим местом. А я… я помогу тебе. Принято решение. И потому что решение принято здесь, оно почему-то кажется подчёркнуто правильным.