Затмение

Цзинъи успел только накрыть ладонью пальцы Сун Ланя, сжатые вокруг рукояти меча, вытянулся в струнку, прильнул к его губам. Целовал, счастливо прикрыв глаза, пропитывался пьянящей вседозволенностью этой фразы — ему можно всё. Вообще всё. Он никогда не думал, что ему будет можно всё. Он вообще не думал, как оказалось, только смутно на что-то надеялся, даже не представляя, до какой степени всё это может быть прекрасным. Всё же Цзинъи забрал Фусюэ, заботливо убрал в сторону, и тут же вернулся… только чтобы неожиданно занервничать. Он раздевал Сун Ланя дрожащими пальцами, еле дыша. — Ты сказал, что мне можно, — напомнил он, с горем пополам справившись с его ханьфу и рубашкой. Свежий шрам посередине груди просто криком кричал, безжалостно напоминая о том, то он едва не потерял Цзыченя. — Ты сказал, что можно, — снова напомнил Цзинъи, укладывая его на спину, навис над ним и пробормотал, трогая губами его губы. — Верно, меня нельзя отсылать, и некуда, и незачем, да и вовсе нельзя. Потому что я любил тебя, люблю тебя и буду любить тебя. Он сосредоточенно целовал доставшееся ему счастье, стараясь не придавить, сам себе казался ужасно тяжёлым, нелепым и дурацким, но прижиматься губами к подрагивающему горлу Цзычэня хотелось больше, чем стесняться своих порывов. Какой же он красивый… Цзинъи спустился поцелуями на его грудь, расцеловал этот шрам, накрыл ртом сосок и с волнением провёл по нему языком. *** Сун Лань наблюдал за тем, как подрагивают пальцы Цзинъи, справляясь с одеждой. — Можно все, — снова подтвердил, понимая уже, что даже если б он сейчас был полумёртвым, сопротивляться растущему желанию не смог бы все равно. — Можно, — повторил Сун Лань, послушно укладываясь на спину, и улыбнулся, пробираясь пальцами под одежду, развязывая пояс его ханьфу. — А мне? — спросил, касаясь губами губ в ответ и дотронулся только кончиком языка. Сун Лань медленно выдохнул, подставляя шею под поцелуи, глаза сами закрывались, а возбуждение стало разливаться по телу медленным теплом. Он с трудом сдерживался, чтобы не прижать Цзинъи к себе крепче, не сделать поцелуи жадными и нетерпеливыми, оставил своему А-И полную свободу и это было так прекрасно, что хотелось остановить время. — А... И... — Сун Лань вздрогнул, такой яркой и сладкой оказалась эта ласка, облизал губы, посмотрел на Цзинъи и попросил, задвинув смущение куда-то совсем далеко: — Сделай так еще... Он тронул плечо, потянул ткань ханьфу вниз. Раздеться тоже хотелось попросить, но прямо сейчас Сун Лань больше желал снова вздрогнуть под горячими губами и языком. — Еще, А-И... *** Цзинъи оказался полностью поглощён этим чувственным откликом — под языком сосок напрягся не сразу, но как же это оказалось прекрасно! — Тебе можно всё, Цзычэнь, — прошептал он, не отрывая губ от его кожи, согревая горячим дыханием, снова лизнул, пощекотал кончиком языка, пытаясь не восторгаться слишком явно. Сун Лань оказался чувствительнее, чем пропитанная маслом бумага, слетевшая в костёр, загорался и зажигал его вместе с собой. Цзинъи с упоением повторял ещё и ещё, перенёс эти влажные поцелуи на второй сосок, пытаясь одновременно раздеться и гладить его тёплую смуглую кожу. Он упивался этим ощущением, не замечая, что у самого дыхание возбуждённо зачастило. — Цзычэнь, — шептал он, слизывая это тепло с живота Сун Ланя, потянул пояс его штанов вниз, ловко распутал завязки, избавил его от этой последней одежды, ладонями оглаживая длинные ноги. Цзинъи просто хотел повторить за ним, сделать так же, доставить такое же удовольствие, и отчаянно трусил, что сделает что-то не так. Логика подсказывала, что не стоит задевать зубами. Он не нашёл в себе достаточно храбрости, чтобы обхватить губами головку члена сразу, поэтому прижался к ней губами так же, как до этого к соску, трепетно провёл языком. Сердце замирало от собственной наглости, Цзинъи с надрывом вдохнул, когда понял, что не дышит, прислушиваясь к дыханию Сун Ланя. Вдохнул и робко заскользил губами по его естеству. *** Сун Лань едва успел вдохнуть, как снова поймал то же волнующее ощущение, вздрогнул опять и напрягся всем телом, как будто боялся упустить даже самый легкий отголосок этого удивительного удовольствия. Каждый поцелуй, каждое прикосновение, шепот — все опрокидывало Сун Ланя в ожидание и предвкушение, и он снова мучился от того, что не умеет так говорить о своих чувствах, как его Цзинъи. — Я так скучал, — отозвался Сун Лань на имя, коснулся его волос, виска и приподнялся, чтобы Цзинъи мог снять с него последнюю одежду. Даочжан замер, напрягся, даже сердце перестало биться. Когда Цзинъи коснулся губами и языком, дыхания поначалу вообще не осталось, даже в груди заболело, Сун Лань беззвучно хватанул ртом воздух, закрыл глаза и тихо застонал. Столько нежности, она топила и туманила разум, даочжан посмотрел на Цзинъи, от этого бросило в жар, от каждого нового движения губ сердце разгонялось все сильнее. «Не бойся... не бойся, мой хороший...» Сун Лань совсем чуть-чуть двинулся навстречу, чтобы А-И был смелее, но и ему самому этого «чуть-чуть» хватило, чтобы ахнуть и выгнуться, не успев подумать, что так он уже сам вторгается в жаркий рот. *** От этого тихого стона у Цзинъи сразу расплавилось сердце, растопилось и растеклось по всему телу жаркой пульсирующей волной, он смелее сжал губы и только носом воздух потянул, когда Сун Лань выгнулся и толкнулся ему в рот. Ему нравится! Голова закружилась от этого короткого «ах», Цзинъи воодушевлённо сжал пальцами его бёдра, попробовал взять глубже. Только рот как-то резко закончился, началось горло. Как с этим быть, он понятия не имел, но быстро разобрался, что Сун Ланю нравится, когда язык проводит по головке, когда губы сжимаются плотнее и скользят плавно, а когда головка упирается в горло, под пальцами прокатывается дрожь. Он пытался приноровиться, понять, как сделать лучше. Осторожно подцепил пальцами мошонку, несильно сжал, перекатывая в ладони. Для Цзинъи это какой-то момент откровения, что Сун Лань разрешил ему всё, и он действительно принялся пользоваться этим разрешением просто бессовестно. Но расплавленное сердце говорит, что всё так и должно быть, поэтому Цзинъи так и не унялся — попробовал пососать головку, втягивая в рот. *** Это даже слишком много, такое разное и так сразу. Сун Лань наслаждался уже самой такой осторожной и горячей близостью, даже просто от того, что Цзинъи так хочет всего этого, сердце куда-то улетало. Глубоко — это прекрасно, и Сун Лань едва соображал, чтобы сдерживаться и не оказаться слишком резким, но когда Цзинъи ласкал головку, когда сжимал плотнее губы, а языком так горячо проводил по тонкой коже, — вот тогда просто в глазах темнело, и даочжан снова услышал собственный стон. Он что-то тихо промычал, сжимая губы, и сам себе показался несдержанно страстным и бесстыдным. Но разве с А-И вообще уместен стыд? Они ведь так близки, что ближе не бывает. Когда Цзинъи стал ласкать мошонку, Сун Лань безотчетно раздвинул ноги, чуть приподнялся и тихо двигался навстречу, пытаясь хоть как-то отпустить желания. Он то смотрел, то закрывал глаза, когда сознание срывалось в тянущее и жаркое марево. Так хорошо... когда Цзинъи ласковый, и так хорошо, когда его пальцы сжимают бедра, хочется сильнее. Наслаждение все нарастало, раскрывалось и готово уже было совсем победить, но это слишком быстро. — А-И... не спеши, — почти взмолился Сун Лань шепотом, сорвавшись на тихий всхлип. Он протянул руку, касаясь плеча. — Иди ко мне, — и ждать не смог, поднялся на локтях, сел и потянул к себе Цзинъи. Стоило только рукам обхватить спину, Сун Лань не отпустил, привлекая ближе. Припухшие яркие губы А-И стали сейчас самым главным, и поцелуй сразу оказался глубоким и горячим, жадным, лишил возможности дышать — разрешил только чувствовать. *** Сун Лань так тихо стонал, сдерживаясь, и от этого у Цзинъи вело голову в каком-то волшебном тумане, он возбуждённо обнимал его бёдра, прижимался грудью, облизывал, стараясь добыть ещё один стон. И когда получал эту желанную награду, этот восхитительный ответ, хотел только продолжать. Поднял голову, подполз ближе — не спешить? Ему нравится! Ему точно нравится! — Цзычэнь, — слабо выдохнул он, размыкая губы навстречу поцелую, остановиться не мог, ласкал его язык так же жадно и бессовестно, тёрся об Сун Ланя всем телом, в спешке раздевался, не разрывая поцелуя, забравшись ему на колени. Каждый миг помнил о том, что ему можно всё. Вообще всё! И трогать везде, и гладить, и с силой прижимать к себе, постанывая от накатившего серебряного счастья. И можно даже вплетать пальцы в его волосы на затылке, сжимать и мягко оттягивать назад, целуя любимые губы, прикусывать подбородок. Цзинъи возбуждённо дышал, ему было жарко и мало. Очень мало. Он подался бёдрами вперёд, жалобно застонал в поцелуй. *** Так яростно они, кажется, еще не целовались. Сун Лань, не глядя, помогал Цзинъи раздеться, пока не прижал, наконец, к себе совсем обнаженного и горячего. Он тоже хотел этого «можно», чтобы А-И не сдерживался, он подставлял шею, подбородок, готов был весь отдаться его поцелуям. Пальцы сжимались на спине, Сун Лань выглаживал позвоночник, бока, ухватил за затылок, чтобы Цзинъи запрокинул голову, тогда можно целовать и вылизывать шею, чувствовать биение пульса губами. Ладонь по груди и животу, обратно вверх к шее... Сун Лань тронул сосок, осторожно сжал пальцами, но от какого-то нового порыва вздрогнул и получилось неосторожно, больно, наверное... даочжан наклонился и поцеловал нежную горошину. — А-И... — Сун Лань не ожидал, что у него есть сила воли даже просто имя произнести. Тело к телу, плоть к плоти... пальцы обняли член Цзинъи, обвели головку, которая уже истекала прозрачными каплями. Ладонь стала влажной и скользкой, Сун Лань приподнял Цзинъи, крепче прижимая, провел меж ягодиц, чуть надавливая на тугое колечко входа. В глазах темнело от желания, казалось, он просто с ума сходит и даже дышать стало совсем горячо. Даочжан оглянулся, дотянулся до флакона и отдал Цзинъи, сам потянулся ближе и прикусил мочку. — Хочу тебя. Хочу... — шептал он, целуя за ухом, родинку на щеке, яркие зацелованные губы. *** И пусть он только один раз был с Сун Ланем полностью, этого хватило, чтобы точно знать — он хочет ещё. Цзинъи под каскадом неистовых ласк только плавился, горячечно лаская Сун Ланя в ответ, подставлялся под гладящую ладонь, облизал губы и заныл — сосок напрягся под пальцами, а от поцелуя по коже прошла тяжёлая чувственная судорога. Никакого смущения, никаких стеснений, всё забылось, даже робость. Член подрагивал под ласковыми пальцами, и Цзинъи, приподнявшись, прижался промежностью к животу даочжана, пошло двинул бёдрами. Взял флакон с маслом, судорожно стиснул в кулаке. От этих жадных поцелуев мысли разбегались в разные стороны. Он не мог собраться и понять, что за чем нужно делать, и отстраняться не желал. — Цзычэнь, — почти беззвучно выдыхал он, стараясь поймать все его поцелуи. — Цзычэнь мой… Масло… почему так трудно налить именно столько, сколько нужно. А сколько нужно? Вот сейчас явно мало… а сейчас слишком много! Цзинъи добросовестно закрыл флакон, излишки масла неожиданно для себя правильно потратил, лаская скользкими пальцами член Сун Ланя. — Хочу тебя, — повторил он, как заклинание, неловко покраснел, смазывая себя, даже попробовал чуть растянуть. Возбуждённо ахнул, понимая, что это развратно выглядит, что это наверняка просто бесстыже, но не бесстыднее того, что он сейчас сделает. — Держи меня, — попросил он, приподнявшись. Смотрел шалыми глазами прямо в глубину зрачков Сун Ланя, даже видел отражение своего взволнованного лица. Прижал головку его члена к входу и попробовал мягко и расслабленно опуститься на него. Задышал часто и надрывно, ощущая, как головка растягивает, давит, проскальзывает внутрь. — Цзычэнь, — голос сорвался, и Цзинъи качнулся ниже, приоткрыл рот, вдыхая короткими рваными вдохами. — Просто не отпускай меня. Ни за что не отпускай. Он замер, испуганно подумал, что ему может быть больно тоже, но не удержался и насадился глубже. Больно, но от возбуждения это неважно, совсем неважно, низ живота свело, стянуло горячим пульсирующим ощущением. Цзинъи застонал, впуская его глубже, и вдруг смог расслабиться полностью, обессилеть, только горячо целовал лицо Сун Ланя, его шею, цеплялся за плечи, пытаясь приподняться, и снова рывком опускался ниже. *** — Твой, — Сун Лань целовал, сжимал спину и плечи, уже не очень отдавая себе отчет в том, что так до масла можно просто не дожить, и, вздрогнув, уткнулся в горячее плечо, когда пальцы Цзинъи заскользили по возбужденной плоти. Он шумно вдохнул и снова посмотрел на А-И, отстранился, чтобы видеть, как он стесняется и краснеет, такой порывистый и прекрасный. Ладони вжались в его бедра, пальцы сдавили крепко и жадно, нетерпеливо, а с первым проникновением — еще сильнее. Ну разве можно отпустить? Никогда. Сун Лань смотрел в самые прекрасные глаза на свете, в его руках сейчас была вся красота и любовь мира — никуда не отпустит. Он прижался губами к шее, чтобы чувствовать дыхание, провел языком по подбородку и несдержанно прикусил, когда Цзинъи опустился еще. Боль и удовольствие опять оказались общими, от этого чувства разделенности, что он правда может сердцем и телом ощущать боль и наслаждение любимого, у Сун Ланя кружилась голова, и совершенно не оставалось никаких мыслей. — А-И... — он приподнял его, огладил бедра и оставил ладони на пояснице, мягко направляя вниз, но такой плавности хватило ненадолго. Сун Лань сжал его ягодицы, толкнулся сам навстречу, застонал и снова приподнял, опуская на член резче и сильнее. Желание обладать обжигало и подгоняло, заставляло двигаться ритмичнее, брать сильнее, а череда поцелуев слилась в одно. Сун Лань целовал, глубоко и страстно, но тут же уступал и отдавал себя в поцелуй, пока хватало дыхания. *** Цзинъи только застонал в ответ. Он цеплялся за Сун Ланя, как будто боялся упасть, но при этом когда насадился до упора, так что глубже просто невозможно, ощущение надёжной силы обхватило его вместе с руками Сун Ланя. Он всхлипнул, поднимаясь выше, и снова до упора, выбивая слишком откровенный стон. — Держи… держи меня, Цзычэнь, — он шептал это в такт глубоким толчкам, вскрикивал, жарко целовал эти любимые губы, стараясь не кусаться… но тут старания пропали без результатов. Цзинъи не смог противостоять соблазну, прикусывая его губы, потом зализывал укус, постанывая от возбуждения. Глубоко, сильно, резко. Цзинъи запрокинул голову назад, подставляя Сун Ланю шею. Он сам поднимался и насаживался на член, только какой-то дальний кусочек сердца восторженно удивлялся такой развязности, но сейчас Цзинъи было хорошо и бесстрашно. Он не боялся до такой степени, что даже раз перестарался — вообще снялся с члена, поднявшись слишком резко. Тем приятнее было снова ощущать, как он входит плавно, а потом резко толкается в глубину, и хочется кричать в голос, просить ещё… а главное — можно не сдерживаться. Даже целоваться стало невозможно, Цзинъи пытался, но быстро сдался. Он крепко держался за плечи Сун Ланя, с какой-то нежданной неистовой алчностью раз за разом опускаясь и поднимаясь, быстрее, резче, до звёзд перед глазами. *** Он держал и держался из последних сил. Сун Лань не ожидал такого шквала ощущений, хотелось поймать все, прочувствовать немедленно. За эти поцелуи вперемешку с укусами даочжан готов был на что угодно, каждый укус, каждое нежное прикосновение языка — как глоток чего-то волшебного. Он снова целовал шею, замирая на вдохе на каждом движении, так что вместо поцелуя только вел губами по коже, судорожно вдыхая горячий запах горького и сладкого, нежного — запах его А-И. На долгом проникновении в любимое тело Сун Лань застонал, все закончится скоро, а останавливаться совсем не хотелось. Он лег на спину, потянув за собой Цзинъи, не отпускал, как он и просил, удерживая за плечо, затылок, и как теперь не гладить поясницу и бедра? Его не хватало на всю нежность, которую он хотел дать Цзинъи, на всю жажду, которая опаляла легкие на каждом вдохе. От самой позы возбуждение окатило очередной волной, его А-И был таким открытым, так прекрасным и нескромным, что Сун Лань рывком приподнялся, уже чуть ли не вбиваясь в него, еще раз, и еще. Вместо нежности получалась чистая страсть, даочжан заглаживал ее ладонями по спине и плечам, зацеловывал, выстанывал в алые губы, слушал в каждом вздохе, крике, и хотел только, чтобы с каждым толчком они становились только громче. *** Каждый стон, каждый толчок навстречу выбивали у Цзинъи какой-то восторженный страстный крик. Это было самое прекрасное, как награда за всё — Цзинъи не мог поверить в счастье этого абсолютного обладания. Сун Лань так щедро его ласкал, отдавая весь свой жар, как можно не взять, вот как? Только целовать, целовать раз за разом, вскрикивая в поцелуи. — Цзычэнь мой… как я люблю, как же я люблю… Он плавно насадился до упора и замер, медленно выпрямился, позволяя Сун Ланю смотреть на себя. Его горячие ладони на бёдрах просто обжигали. Цзинъи прерывисто дышал ртом, поднимаясь, стонал, вскрикивал когда рывком насаживался до упора, и снова поднимался. Дрожащими руками Цзиньи огладил своё тело от шеи вниз до паха, едва тронул напряжённый член, повёл ладонями по бокам Сун Ланя, вверх по его телу, и снова наклонился, прижимаясь к нему, жадно целуя. Его движения стали резче, страсть накрывала с головой. Цзинъи с каким-то животным наслаждением тёрся членом об живот Сун Ланя, цеплялся за его плечи, жадно вылизывал его длинную шею, прихватил зубами за выступающий кадык. Всё тело сотрясло крупной дрожью, подкатывало удовольствие настолько яркое, что Цзинъи начал подвывать между криками. *** Это движение рук по телу... А-И был так прекрасен, что сердце чуть не расшиблось совсем. Такой гибкий, такой красивый и сгорающий в своей страсти — это точно останется в памяти навсегда, момент, как бесценное сокровище, которое Цзинъи ему отдал. Еще громче, еще... Сун Лань теперь абсолютно порочно хотел, чтобы Цзинъи кричал и стонал еще сильнее, это нужно, это важнее, чем дышать. И он вбивался на всю длину, до упора, впиваясь пальцами в ягодицы, еще больше раскрывая его для себя. Это так сильно, даже грубо, но Сун Лань чувствовал, как Цзинъи хорошо, как с каждым толчком в распаленное тело А-И накрывает новой волной, и его — вместе с ним. Сун Лань заставил себя отцепиться, пролез рукой между ними, по испарине на коже, тоже общей на двоих, обхватил пальцами член Цзинъи и заласкал головку, заставляя дрожать, кричать, сливаясь с любимым в долгом, обжигающе-тягучем предвкушении, доводя до окончательного всплеска и судорог. Он вскинул бедра в диком рывке, застонал, изливаясь в жар, и не выпуская Цзинъи из крепкой хватки. Он не прекращал ласкать рукой и рваными рывками вторгаться снова и снова с каждой новой оглушающей волной наслаждения. *** Цзинъи откровенно дрожал от предвкушения того яркого ощущения, заставляющего забывать обо всём, с откровенным открытым обожанием подставлялся под каждый толчок, под каждое прикосновение, под каждый поцелуй. Он несдержанно стонал, кричал от этих порывов Сун Ланя, заныл, когда его пальцы обвели вокруг напряжённой плоти. Это было слишком, слишком много, слишком ярко. Цзинъи рухнул в каскад сладких судорог, всхлипывал и стонал, пока не накрыло долгим тёплым оцепенением. Он совершенно без сил распластался на Сун Лане, дышал ему в шею, даже не пытаясь пошевелиться. Кончиком языка провёл по горячей коже, спохватился, что прямо навалился всем весом и лежит на Сун Лане, и попытался сгрести себя в кучку и приподняться на локтях, хныкнул, когда его член выскользнул из ноющего тела. Он чувствовал себя мокрым и почему-то сытым в самом бесстыжем смысле слова. — Цзычэнь… оооох… *** Сун Лань не мог остановиться, пока Цзинъи так сладко дрожит в его руках, пока так сжимает его плоть в себе, дышит, стонет. Только когда он почувствовал, что Цзинъи накрыло теплом, сам отдался ему, замер, выдохнул и перестал так сильно хвататься ... ох и насколько же сильно! Сун Лань погладил бедро там, где пальцы только что впивались чуть ли не до костей, ласково провел мокрой ладонью по члену, заставляя Цзинъи тихо задрожать, нежно подразнил сосок — ну невозможно было не сделать этого, когда А-И в его руках такой утомленный, и только тогда убрал руку, чтобы Цзинъи мог на него упасть и отдыхать. Сун Лань вытер ладонь о простыни и теперь гладил Цзинъи по спине, сам вздрагивал от дыхания, от скользнувшего по коже языка, но все-таки не дал отстраниться, придержал. — Лежи, — он ласково коснулся губами виска, еще послушал сердце, два сердца, и осторожно перевернул Цзинъи, уложил его на спину. Яркие губы, так бесстыдно зацелованная шея, кожа, влажная от испарины... — Ты такой красивый... — восхищенно прошептал Сун Лань, поцеловал, снова смотрел и снова целовал. Он сам так устал, что лег бы и не двигался, но рядом А-И, и нет никаких сил на него не смотреть, не дышать им. Потому Сун Лань нежно убирал с его плеч влажные пряди, гладил кончиками пальцев скулы и шею, касался губами ресниц и любимой самой прекрасной на свете родинки. *** Цзинъи обессилено поддался, прижимаясь губами к шее Сун Ланя. Эта близость сливала их воедино, он с упоением слушал его дыхание, чувствовал остаточную дрожь тела, счастливо впитывал все ласковые прикосновения, этот шёпот, такой драгоценный. — Ты красивее. Самый красивый мужчина Поднебесной, — Цзинъи со стоном опрокинулся на спину, только сейчас понимая, до какой степени всё тело ноет. Каждая жилка стонала от уставшего наслаждения, каждый поцелуй был ещё одной наградой. Он осторожно поднял руку, попытался уложить Сун Ланя и заставить отдыхать. — Я боюсь, что усну на полувздохе, — признался Цзинъи, с трудом удерживая глаза открытыми. — Я так этого ждал… Любить Сун Ланя со всей открытостью бессовестного порыва. Цзинъи от себя такого не ожидал, он ведь не думал, что сделает именно так, всё происходило само по велению сердца, и от этого было так легко. Он засыпал, время от времени с усилием открывая глаза, сердце радостно замирало, когда видел рядом Сун Ланя, и веки снова тяжелели. Цзинъи не заметил, как заснул, но это был счастливый сон, ведь даже во сне он продолжал любить со всем пылом горячего сердца. *** — А ты не бойся. Спи. — Сун Лань улыбнулся и когда почувствовал, что Цзинъи совсем засыпает, уложил его головой к себе на грудь, чтобы можно было обнимать и дышать запахом его волос. Он так и не спал, пока не услышал ровного дыхания и А-И не стал тяжелым. Как будто надо было охранять свое счастье. Даочжан попробовал представить, что сделает, если Цзинь Гуанъяо решит расспросить своими способами Лань Цзинъи о том, что хранится в Байсюэ. Запястье под лентой кольнуло холодом, который тут же смешался с вязким теплом, и Сун Лань увидел, как по пальцам заструилось серебро с едва-едва заметными темными ниточками. Он вдохнул, тогда все пропало по его желанию, чистое серебро тонким шелком укрыло Цзинъи, и Сун Лань понял, что хоть черного артефакта в груди уже нет, он стал сильнее. И лучше не представлять, что он сделает с кем-то, кто захочет навредить Цзинъи — все равно будет еще хуже. Утром даочжан проснулся в объятиях своего А-И. *** *** *** Озабоченный Сяо Синчэнь — это особенный оттенок любви, такой волнующий, с лёгким оттенком святотатства. Сюэ Ян восторженно его слушал, как он рассуждает, как делает паузы между фразами, любовался изгибом бровей. — Если у нас ничего не получится, — он поднял палец, задумался и даже попытался сделать одухотворённое лицо. — Понимаешь, я тут попытался представить, что я — это ты. Ну как бы такой идеальный даочжан, который против всего плохого и за всё хорошее. И подумал, что если не получится, то по крайней мере глава клана Не получит возможность быть прилично похороненным, а не лежать по частям чёрти где на полке у помешанного на власти говнюка с улыбкой нежной девы. Это ведь правильный поступок, как ты считаешь? Сюэ Ян рассуждал, но при этом не забывал о главном. А именно — раздевать своего даочжана, целовать своего даочжана, крепко запереть дверь, чтобы ни он не сбежал, ни снаружи никто сдуру не вломился. — А ещё я подумал, что мы сидим тут и ничерта не знаем, что там происходит. Гэгэ, а давай сбежим из Байсюэ? Ну теперь-то у них тут всё более менее. Возьмём у твоего брата повозку и лошадку, и неспешно поедем в Ланьлин Цзинь. Такие два путника, едут себе, сплетни слушают. Останавливаются на постоялых дворах… снимают комнату… смущают остальных постояльцев сладкими стонами… А там просто в удачный момент сцапаем что нам надо, и умчимся на север, в Аршань. Вернее, туда рванёт иллюзия — два незнакомых заклинателя на мечах, а двое влюблённых неторопливо на лошадке поедут себе в Байсюэ. Пока рассказывал, создал себе настоящую боль сердца — обнажённый Сяо Синчэнь, и только белые одежды по полу расплескались. Сюэ Ян отступил на шаг назад, смотрел жадным пожирающим взором, судорожно перевёл дыхание. — Ты мой самый драгоценный… Небеса, какой же ты… *** Сяо Синчэнь не подумал о таком простом, он удивленно посмотрел на Сюэ Яна и улыбнулся, словно у него с плеч сейчас один за другим снимали огромные камни. Сюэ Ян всегда умеет просто объяснить сложное, пока он мучает себя бесконечными мыслями! — Да, это будет очень правильно. Душа должна упокоиться, тело должно быть похоронено сообразно обрядам почтительности. И предложение Сюэ Яна показалось еще правильнее, чем даже исход неудачной попытки воскресить Не Минцзюэ. — Давай, — Сяо Синчэнь улыбнулся. — Можно не брать повозку, просто купить в городе, да? Иначе ты же понимаешь, они все бросят и помчатся за нами. А так, сначала подготовим перемещение коробки на всякий случай, потом проделаем то же самое дома, а потом... нет, подожди. Если здесь останется Сун Лань, то все будут в безопасности, можно не летать домой, а сразу отправиться в Ланьлин и забрать голову. Ее ведь нужно будет все равно спрятать, пока не найдем тело, верно? Оставим там же, где коробка. Когда поедем? Он так увлекся рассуждениями, что даже не заметил, как оказался совсем обнаженным. А Сюэ Ян — нет. И от этого Сяо Синчэнь почему-то покраснел. — Какой? — тихо спросил он. Прекрасных слов от Сюэ Яна никогда не бывает много. Синчэнь шагнул к нему и взял за руку. — У тебя рука липкая... ел конфеты, да? — даочжан улыбнулся и поднес его руку к лицу, медленно лизнул ладонь, глядя при этом в глаза своей ночи. — Сладко... *** — Какой? А я не сказал? — прошептал Сюэ Ян, отдавая даочжану свою руку, пылающими глазами смотрел, как он подносит ладонь к губам, как кончик языка неторопливо скользит по ладони. — Драгоценный… самый драгоценный во всём мире. Прекрасный. Воздух мой… Я без чего угодно могу обойтись, но как не дышать тобой? Взять лицо в ладони, бережно целовать любимые губы — как будто только что не раздевал донага. Лишь после этого Сюэ Ян прижал Сяо Синчэня к себе, скользнул ладонью по гибкой узкой спине. Обнажённый, он сейчас был дальше, чем одетый. Удивительно, как быстро даочжан научился сочетать эту уязвимость с потрясающей недосягаемостью, будто теперь с него нужно снимать слоями невидимые одежды. — Утром, наверное… Только Сун Ланя придётся предупредить, с него станется распереживаться. Но сейчас, вот прямо сейчас — не до него. Сюэ Ян рассмеялся, подхватил своё счастье на руки, подставил губы. — Поцелуй меня. Иначе не отпущу никогда, буду так стоять, пока не помру, а когда помру, всё равно буду стоять. А ведь мне нужно прямо сейчас швырнуть тебя на кровать и любить до изнеможения, а потом снова любить. Ну же. Он целовал везде, где мог достать, не отпуская добычу, порычал, вымогая свой законный поцелуй, при этом умудрялся ходить по комнате туда-сюда… что там той комнаты? — Или буду носить тебя в таком виде вокруг Байсюэ, пока у тебя голова не закружится! Целоваться с Сяо Синчэнем до саднящих губ, пока хватает дыхания, самое прекрасное, чем можно начать длинную ночь. Сюэ Ян всё-таки отпустил его и сдирал с себя одежду, нетерпеливо чертыхаясь, потому что она явно была лишней. *** — Дыши, — прошептал Сяо Синчэнь, и выгнулся, подчиняясь движению его руки, подставил шею, тихо рассмеялся, когда Сюэ Ян его подхватил. Сначала он уворачивался и делал вид, что не будет целовать, потом просто обхватил ногами, прижимаясь всем телом, слушал нетерпеливое рычание, и наконец отдал поцелуй, а потом еще и еще. Сяо Синчэнь не стал помогать Сюэ Яну с одеждой, нет, он хотел смотреть, видеть, как он торопится, смотреть, как с губ срываются слова. Он сел на кровать, увлекая Сюэ Яна к себе поближе, откинулся назад и смотрел, опираясь на локти и наклонив на бок голову. Красота открывалась, Сюэ Ян спешил раздеться, а Сяо Синчэнь спешил увидеть, и когда Сюэ Ян остался совсем обнаженным, Синчэнь вытянул ногу, подцепил его под колено и притянул к себе, одновременно поднимаясь навстречу. — Ты такой красивый, — прошептал даочжан, уже касаясь дыханием кожи над бедренной косточкой, и огладил ладонями его бедра. Припухшие от поцелуев губы коснулись снова, мелкими, невесомыми поцелуями Сяо Синчэнь заставлял мурашки бежать по телу. Он посмотрел наверх и улыбнулся, лукаво и смущенно одновременно, повел языком по члену снизу вверх и обхватил губами головку. Красивый, самый красивый, нетерпеливый, любимый... Сяо Синчэнь ласкал своего самого прекрасного, немножко мучил, хотя сам хотел гораздо больше, сам терпел и далеко не сразу взял полностью, сжимая горлом, потом долго выпускал, обхватив губами плотнее, скользил, не сводя взгляда с любимого лица, обвел языком по кругу и снова забрал глубже. *** Это стоило… всего. Всего мира. Сюэ Ян не думал, как выглядит когда раздевается, ему важнее было как можно быстрее остаться без одежды — под взглядом Сяо Синчэня становилось жарко, как в слишком горячей воде, он подгонял своим ожиданием. Чего бы он ни попросил, чего бы ни потребовал — Сюэ Ян прекрасно знал, что даже не задумается. Его даочжан должен получить всё. — Только для тебя, — хрипло выдохнул он, мучительно обуздывая свои порывы. Схватить, навалиться, заласкать до потери разума… Сюэ Ян только с хрипом потянул воздух, отчаянно кусая губы, застонал в голос. Он не мог отвести взгляд, изогнулся, чтобы видеть малейшее движение его губ, с трудом перевёл дыхание. — Небеса, как же я всегда этого хотел… с ума сходил. И сейчас схожу. Сяо Синчэнь, за что мне?.. ох… — он подался бёдрами вперёд, мучительно оскалился. Его хотелось схватить за волосы, вбиваться в горло яростно, вскрикивая от обжигающего удовольствия. Но сейчас так хорошо, что можно только гладить его лицо кончиками пальцев, обводить яркие губы, обхватившие его член. — Я хочу тебя… — Сюэ Ян хищно улыбнулся. — Хочу твоё сладкое тело, и стонать тебе в губы. Хочу тебя целовать и кусать. Мучитель, я хочу, чтобы ты продолжал, и одновременно чтобы ты наконец позволил мне взять тебя! *** Сяо Синчэнь только снова взял глубоко-глубоко, с удовольствием ощущая, как подрагивает напряженная плоть. А еще было так волнительно смотреть на Сюэ Яна, на его безумное желание и на такое безумное обожание в глазах. От этого хотелось сразу же поддаться, встать на колени или лечь на спину, предложить себя совсем бесстыдно. Но когда Сюэ Ян говорил «мучитель», то так же сильно хотелось им быть. — Сладкое? — Синчэнь выпустил член изо рта, только чтобы совсем ненадолго отвлечься, — Как конфета? — тихо спросил он, обнимая Сюэ Яна ногами, чтобы не сбежал и не набросился. То есть, чтобы самому же не сдаться на милость своего победителя. Синчэнь потянулся за маслом, которое так нагло стояло у них на самом видном месте, неторопливо открыл флакон, и тогда свел ноги и притянул к себе Сюэ Яна еще ближе, коленями легко заставляя его немного раздвинуть ноги, а одной упереться в край кровати. Капли потекли на тонкие пальцы, Сяо Синчэнь растер масло, так, чтобы Сюэ Ян видел все, что он делает. Он снова обхватил губами член, приласкал языком, взял глубже, одновременно нежно поглаживая промежность, пока пальцы не скользнули дальше. Он осторожно проник внутрь ровно в тот момент, когда головка снова оказалась так глубоко, что нежный спазм заставил член дрогнуть, напрягаясь еще сильнее. Сяо Синчэнь замер, воздуха не хватало, но так хотелось продлить этот сладкий момент! Он расслабил горло, скользя губами вверх, а палец погружался глубже, снова обратно, движения совпали в неспешном ритме. Второй палец проник в горячее тело, когда губы снова обхватили головку, а новая соленая капля оказалась на языке. *** — Сладкое, — Сюэ Ян шумно дышал от этого перерыва, подчиняясь лёгкому нажиму ног Сяо Синчэня. — Ты моя главная конфета… самая лучшая… ты самый… мой… Голос садился до напряжённого шёпота, он не мог отвести взгляда от своего даочжана, как он демонстративно капает маслом на пальцы. Как же Сюэ Ян любил его пальцы, такие сильные, когда это нужно, и такие нежные и заботливые — для него. Смотрел горящими глазами и захлебнулся стоном, когда Сяо Синчэнь снова сомкнул губы вокруг его члена. Даже короткое ожидание оказалось томительным, Сюэ Ян выгнулся и раздвинул ноги шире, с дрожью выдохнул длинное «даааа, гэгэ». Томительная плавная ласка выматывала, по коже металась долгая дрожь, колени подгибались. Он плавно покачивался на месте под этими изматывающими движениями, зарычал тихо: — Сяо Синчэнь, ох, я научусь быть таким же терпеливым как ты, что я с тобой тогда сделаю. Я буду тебя мучить часами. Вот тааааак и буду! Он запрокинул голову назад так резко, что хрустнуло в шее, подался вперёд, в нежный жаркий рот, вымучено попытался насадиться на его пальцы, не зная куда деть свои жадные руки. — Я тебя свяжу, клянусь… — Сюэ Ян стонал и шептал, бессильно скользил пальцами по его лицу, по шее, плечам. — Свяжу, и буду… ааааааа, мучить буду! Ты где этому научился?! *** «Главная конфета», — Сяо Синчэнь улыбнулся, не выпуская изо рта член, и нежно лизнул, и еще раз, подразнил и углубил проникновение пальцев. Самая главная, самая сладкая конфета хочет помучить того, кто ее съест. — Умгу, — промычал Синчэнь довольно, заранее соглашаясь с тем, что Сюэ Ян будет его мучить, пусть, но пока — его очередь. Он с готовностью принял на всю длину, до самого горла, когда Сюэ Ян толкнулся вперед, а пальцы вошли совсем глубоко. Сяо Синчэнь пока не особенно старался раздразнить чувствительный бугорок внутри, но больше сдерживаться тоже не хотелось. Он чередовал неспешные и неглубокие движения, лаская кончиками пальцев, в сочетании с такими же дразнящими вылизываниями языком, с глубокими, даже резкими, одновременно забирая глубоко, а потом отпустил и обхватил член пальцами. — Ммм... у очень темной, темной ночи, — прошептал даочжан, замер на несколько мгновений и укусил за бедренную косточку, одновременно погружая пальцы в тесный жар и двигая рукой. Он проделывал это снова и снова, заставляя Сюэ Яна дрожать. Мелкие острые укусы, один за другим, каждый чуть сильнее и больнее предыдущего, и плавные глубокие движения внутри... самому бы вытерпеть. *** Возмутительно и восхитительно — одновременно. Сюэ Ян загнано дышал, скалился, дрожал всем телом, выкрутив себе руки за спину. Каждый миг он думал, что это слишком, что вот именно сейчас он уже дошёл до предела, и сейчас прекратит это. Вот сейчас. Нет, сейчас. И каждое мгновение вместо того, чтобы завалить Сяо Синчэня на спину, подмять под себя и с ликующим рычанием взять, он сдавался очередному движению пальцев, сладко сжимающимся горячим губам. — Нет, верни обратно, ааааа… — Сюэ Ян запрокинул голову и подался вперёд, дёрнулся от тихого шёпота и неожиданного укуса. — Ещё… Научился же… Он всхлипнул от следующего укуса, не зная, что ему хочется. Нечто новое и пока ещё редкое — ощущать эту нежную власть над собой. Он чуть наклонился, подставляясь под проникающие толчки пальцев, искусанная кожа пылала, Сюэ Ян резко выгнулся и запрокинул голову — волосы хлестнули по спине. С тяжёлым хриплым стоном накрыл ладонью головку своего члена и содрогнулся всем телом, ещё раз, и снова, судорожно сжимаясь вокруг его пальцев. Семя стекало по ладони, щекотало кожу между пальцами. — Всё, — опустошённо выдохнул он, пьяно улыбнулся и снова содрогнулся всем телом. — Всё, гэгэ… вот теперь моя очередь. Отпусти… Он всё-таки завалил даочжана на спину, придавил сверху и придирчиво оглядел его лицо. — Никакого раскаяния! Потрясающе… молись, даочжан, — Сюэ Ян хищно сжал пальцы на его шее, коленом раздвинул его ноги и скользкой от семени ладонью огладил его член. — Моя очередь мучить. Он вычертил кончиком языка поперёк шеи Сяо Синчэня, как раз над своими пальцами, несильно сжал, тряхнул, поцеловал, прикусывая губы. — Дай мне твой язык, — потребовал он, снова целуя в губы, нашёл, втянул себе в рот, в последний момент сообразив, что резко это делать не стоит — не тот сорт боли. Зато сейчас он возьмёт дыхание, и сбитый первый голод не помешает ему действительно замучить даочжана. *** Сяо Синчэнь хотел успеть, чтобы Сюэ Ян излился ему в рот, но не успел, увлекся восхитительными реакциями, вздохами, словами. Он целовал и покусывал, пока Сюэ Ян не потребовал отпустить, сдался, распластавшись под ним, и улыбнулся: — Нет. Никакого. Совсемммм... — от прикосновения к члену Синчэнь застонал, собственное возбуждение оказалось таким сильным, а он и не понял, как его много. Даочжан подставил шею, мелко задрожал от движения языка и покорно подчинился приказу. Язык, губы, тело, душу, что еще можно отдать? Он выгнулся и застонал, поднял разведённые ноги, обнимая Сюэ Яна. Нужно касаться, быть ближе, и нужно всех ласк, которые только знает его ночь. Сяо Синчэнь предлагал себя, отдавал, а ладонь на горле, эта уязвимость возбуждали только сильнее. Он вскрикнул, застонал в жадный поцелуй и попытался отвоевать его себе хотя бы на мгновение, чтобы пройтись языком по краю зубов, чувствуя самые острые, которые сейчас оставят на нем новые отметины. *** Целовать, дразнить, не давать успокоиться, умело разжигать и без того полыхающую чувственность — Сюэ Ян наконец-то попал в свой желанный момент, когда он сможет держать себя в руках. Он вкрадчивыми движениями пальцев ласкал член Сяо Синчэня, обводил чувствительную головку, но по сравнению с жадными разнузданными поцелуями эта ласка казалась почти целомудренной. Сюэ Ян уступал в поцелуе, хищно улыбался, снова перехватывал губы даочжана, ласкал кончиком языка эти прекрасные зубы, оставившие на нём следы сильных укусов. Он ритмично сжимал пальцы на шее Сяо Синчэня, с глубоким внутренним трепетом отказывая себе в наслаждении сжать их так сильно, чтобы оставлять синяки. Синяки на этой шее можно оставлять только поцелуями, а поцелуи могут быть кусачими, очень кусачими. — Мой, — Сюэ Ян провёл носом по его шее сбоку, шумно вдохнул, прикусил мочку уха. — Мой воздух… Он всё-таки отпустил горло Сяо Синчэня, но отпустил лишь для того, чтобы оставить на нём цепочку жалящих жгучих поцелуев. Сюэ Ян целовал это отданное ему тело с вдумчивой расчётливостью, наслаждаясь каждым откликом, каждым вздохом, каждым стоном. Заласканные яркие соски, такие чувствительные сейчас, достаточно было тронуть кончиком языка, чтобы тонкое тело в руках выгнулось. Пока Сюэ Ян добрался губами до его члена, успел перепробовать на вкус практически всё тело, но и сейчас просто выглаживал языком головку, дразнил наглыми прикосновениями, и нахально прошептал: — Сейчас у тебя мой вкус… *** Изверг. Бесчеловечный... нежный какой... Сяо Синчэнь вздыхал, короткие стоны мешались с всхлипами. — Ночь... моя ночь... — шептал он сипло, наслаждаясь этим ощущением пойманного дыхания. Пальцы Сюэ Яна на шее — даже если бы он больше ничего не делал, его даочжан только от этого сходил бы с ума и умирал от желания. Но Сюэ Яну ожидаемо было мало. Сяо Синчэнь зажмуривался от особенно острых ласк и снова открывал глаза, чтобы видеть каждое прикосновение любимых губ к коже. Он вскрикнул, ярко и чисто, выгибаясь и снова падая на кровать, не сдерживался больше в стонах, пока наглые и коварные губы не обхватили головку, а тогда оставил только частые тихие вздохи. — Это мой любимый вкус, — прошептал даочжан, — нравится? «Главная конфета» Сюэ Яна со вкусом Сюэ Яна — это что-то идеальное. Сяо Синчэнь приподнялся на локтях и улыбнулся, нарочно делая вид, что еще недостаточно замучен, и тихо-тихо, так тихо, как будто одними губами, сказал: — Съешь меня. *** — Нравится… как мне нравится, что ты даже на вкус — весь мой… Когда не торопишься, есть время и сказать. Но Сюэ Ян не мог не восхищаться потрясающим талантом своего святого провоцировать его, дразнить, подталкивать и торопить, даже подгонять. При этом ни разу не сказав ни единого подгоняющего слова! Ах это «съешь»… Сюэ Ян так и сделал. Он брал его ртом, не отрывая взгляда от его лица, брал плавно и неторопливо, только язык как бешеный жадно вылизывал и ласкал тонкую горячую кожу, пока не остался чистый вкус его святой сволочи, и даже после этого не останавливался. Наконец-то он не тянул время из последних сил. Сколько раз до этого он пытался довести Сяо Синчэня до таких ярких стонов, не теряя над собой контроль, не набрасываясь на него диким зверем. Сейчас он возбуждался медленно, и разгорячённый яркий Сяо Синчэнь в руках, как язык пламени, бился и трепетал. Сюэ Ян оставлял синяки и царапины на его бёдрах, рывками поднимая к себе, неспешно выпускал изо рта, пока плотно сжатые губы не соскальзывали с головки. И можно было подцепить её языком, снова втянуть в рот, рвануть за бёдра. Он был готов мучить его часами. До утра. *** Сяо Синчэню казалось, что он весь превратился в ощущение тела, мыслей не осталось, ничего, кроме сплошного потока прикосновений, поцелуев, ласк, его собственных стонов и бесконечного счастья. Он пробовал сдерживаться и полностью отдаться во власть Сюэ Яна, и это долго получалось, но потом все равно Сяо Синчэнь попытался двигаться навстречу. Ничего не вышло. Сюэ Ян ничего не позволял кроме стонов, горячей дрожи под сильными наглыми пальцами и сбитого до судорожных всхлипов дыхания. Сяо Синчэнь извёлся, он завис в этом бесконечном удовольствии на том предвкушении пика, которого, конечно, Сюэ Ян не разрешал. Это выматывало, сводило с ума, заставляло желать, чтобы оно не заканчивалось и закончилось немедленно. Синчэнь не мог ничего сделать, но тело диктовало свое, и он все равно разводил ноги шире, поднимал бедра, раскрываясь порочно и бесстыдно, предлагая себя, пока терпение не закончилось, а таких явных требований Сюэ Ян нарочно и бесчеловечно не замечал. Мучитель. — Хочу тебя... хочу внутри... как угодно, пожалуйста, — шептал Сяо Синчэнь умоляя, чувствуя себя уже словно в лихорадке. Щеки полыхали, пальцы дрожали, то впиваясь в постель, то беспорядочно перебирая волосы Сюэ Яна и трогая лоб, брови, виски, а в глазах стояли слезы. *** Ещё. Ещё… как до этого Сюэ Ян оттягивал момент собственной капитуляции, так и сейчас просто цеплялся за мгновения, такие чудесные в своей чистой страсти. Эта длинная дрожь любимого тела, откровенные движения навстречу, такие голодные, такие зовущие… Сюэ Ян не был ни стойким, ни жестоким. Бесчеловечным — возможно. Немного. Он не выдерживал, он не тянул время, он просто наслаждался растянутым мигом этого болезненного трепета, но слёзы в глазах даочжана его добили. — Сяо Синчэнь, — он с трудом перевёл дыхание, поднимая голову, ласкал его пальцами, успев плеснуть масла на ладонь. — Я весь твой. Весь… Рывком распрямиться, поймать и зацеловать дрожащие пальцы. Ринуться вперёд, не давая даже мгновения на вдох. Сюэ Ян брал его, дрожащего и замученного, с каким-то опьянением, в висках стучала кровь. Нельзя мучить бесконечно, иначе пропадает цель и смысл. Теперь Сюэ Ян чутко встречал каждое желание Сяо Синчэня, брал его уверенными длинными толчками, подхватив под бёдра. — Всё что пожелаешь, мой воздух. Всё, что захочешь! *** От пальцев внутри все тело свело и подбросило, Сяо Синчэнь закричал, требуя себе желанного. Слезы побежали дорожками к ушам, и он только судорожно вдохнул, когда почувствовал масло. Возьмет, сейчас, сейчас-сейчас... уже возьмет. Пусть пальцами, не важно, просто пусть даст! Сяо Синчэнь дрожал, жалобно стонал и захлебнулся воздухом, когда Сюэ Ян, наконец, взял его. Сразу, резко, глубоко, так что даже дышать сейчас было бы предательством всех своих желаний — так сильно Синчэнь хотел. Первые несколько толчков он молчал и даже не стонал, упиваясь тем, что получил, но для таких долгих мучений и теперь было мало. — Еще... еще... еще! — шептал Сяо Синчэнь, пытаясь шире раздвинуть ноги, сунул руки под поясницу, приподнял себя еще, чтобы Сюэ Ян мог вторгаться еще глубже, — Еще! сильнее!!! — кричал и выгибался, замученный голодом, требовал больше. Слезы текли, Сяо Синчэнь всхлипывал, кусал губы и пытался рваться навстречу. Наконец ощущения переполнили его совсем, он застонал, забирая подступающее наслаждение, заранее жалея, что и его не хватит, расслабился, чтобы получить все полностью, каждую каплю предчувствия, и наконец выгнулся и вскрикнул, схватив Сюэ Яна за запястья. Он цеплялся как зверь, сильно и больно, дрожал, изливаясь на живот, и дышал так тяжело, что воздуха не хватало. — Еще... — велел он на каком-то всхлипе и толкнулся бедрами, чтобы Сюэ Ян взял свое полностью. *** Жалобный, умоляющий, требующий — его Сяо Синчэнь может быть любым, может себе позволить даже плакать от невыносимого желания. Эти слёзы, как долго Сюэ Ян ждал, чтобы его даочжан мог плакать обычными, не кровавыми слезами… от этого невозможно не свалиться в буйство горячечного обладания. Сюэ Ян только рычал, вбиваясь в бессовестно предложенное тело, кусался, тёрся лицом об его шею, снова прихватывал зубами, сжимал жадными руками со всей дури. — Мой даочжан, — неразборчиво рычал он, захлёбываясь от алчности. — Мой святой… самый драгоценный. Сюэ Ян подчинялся, от каждого окрика голова плыла в сладком тумане. И ещё, и сильнее. И снова. Сяо Синчэня трясло в предвкушении удовольствия, и вот именно сейчас Сюэ Ян не нашёл в себе сил мучить его дальше, не смог остановиться. Даже когда даочжан излился себе на живот, удерживая его за руки, Сюэ Ян всё равно с силой вбивался в его тело, навалившись всем весом. Он не мог избавиться от ощущения, что терзает добычу, давно желанную, выстраданную, такую дорогую и вожделенную. Своё наслаждение он получал с надрывным стоном, то ли скалясь, то ли улыбаясь. Долго целовал Сяо Синчэня, собирал губами эти слёзы, успокаивал, нежно ласкал вымученное тело, прижимал к себе. — Всё что захочешь… Сколько захочешь… — Сюэ Ян шептал, покрывая его шею поцелуями, влюблено дышал им, не отпуская ни на миг. *** Сяо Синчэнь сипло задыхался, дрожал, уже совершенно без сил рвался навстречу, пока Сюэ Ян не перестал двигаться, и не погасли последние судороги удовольствия. Он обнял ногами, дрожал от поцелуев, жмурился, когда Сюэ Ян слизывал слезы. — Чудовище. Темный кошмар... Я люблю тебя. И он почему-то снова заплакал, вздохнул, ведь Сюэ Ян только-только все слёзы вытер, улыбнулся, чувствуя, как дернуло искусанные губы, но это все заживет, даже быстрее, чем хотелось бы. Сяо Синчэнь потом устроился под боком, замер, совсем не шевелился, только слушал сердце и дыхание, гладил кончиками пальцев его руку. Когда-то Сюэ Ян ее прятал, таился, не хотел себя выдать... а теперь у него от даочжана не осталось ни одной тайны, совсем, потому что даже если что-то не рассказано, все равно, он все знает про свою ночь, весь ее свет и всю ее тьму. Утро оказалось совсем ранним, Сяо Синчэнь потянулся, чувствуя себя... правильно. Так должно быть, когда знаешь: есть что-то важное, что нужно сделать, что у Сюэ Яна есть полынный план. *** А может быть, даочжан так извёлся за последние дни, что прошли в Байсюэ, что ему необходимо выплакаться, выплеснуть всё напряжение. Сюэ Ян собрал каждую каплю этих слёз, прижал к себе, закутал, охранял его сон ревниво, как будто ночь в Байсюэ могла чем-то навредить его Сяо Синчэню. Не могла, конечно же. У даочжана есть только одна ночь. Главное чудовище, главный кошмар. Он даже когда спал, не мог разжать руки и просто раскинуться рядом. Нужно было трогать, прикасаться, сонно нашарить даочжана и снова прижать к себе. Он и проснулся, одновременно придвигаясь к Сяо Синчэню ближе. Улыбался, зарываясь лицом в его волосы, пытался то ли забраться под него, то ли уложить даочжана на себя, и закончилась эта утренняя возня счастливым смехом Сюэ Яна. — Я тут подумал, что они тут без нас хоть и не пропадут, но начнут мучиться и страдать. Опять же, от голода вымрут. Если мы пока уезжаем, можем взять на себя хотя бы завтрак. Сделаю что-нибудь полезное. Без меня в Башне Золотого Карпа всё равно никто ничего не найдёт, а без тебя я никуда не полечу, гэгэ. Хватит. Я в Хэй летал, так думал, что пешком назад побегу. И мне будет легче, и тебе спокойнее, а Сун Лань справится со своим волнением как-нибудь. Что Лань Цзинъи под боком это своеобразное мощное успокоительное для патриарха Байсюэ, он не сказал, но тоже учёл. Тут этот… Инь Цзянь. Оба Ланя. Так что даже если Чжи Чуань что-то там попытается предпринять на тему тьмы, у него не выйдет. Опять же, не полный же он идиот, должен понимать, что если рыпнется, то проблемы будут серьёзными и мощными. Или полный? К собственному изумлению, с завтраком Сюэ Ян опоздал. Мало того, что он был готов, так ещё и идеально сервированный стол поражал строгостью подобранных закусок. — Это что? — слабо спросил Сюэ Ян, глядя на цветы среди тонко нарезаных овощей. — Это поздние фиалки, — Инь Цзянь нарисовался на пороге. — Доброе утро. Не волнуйтесь, на завтрак не только овощи и цветы. Сяо Синчэнь, доброе утро. Я подумал, что если я пока остаюсь тут, будет справедливо вписаться в очередь по приготовлению еды. Если тут так принято. Между прочим, рядом городок. Позвольте поинтересоваться, при таком малом количестве населения Байсюэ, какая семья в городе занимается поставками свежих продуктов? Я не заметил, чтобы они приходили по утрам. Как считаете, если я расспрошу даочжана Сун Ланя об организации быта в этом плане, это будет уместно? А фиалки тоже едят. Кроме всего прочего, этот цветок придаёт дыханию приятный аромат. *** — Когда ты говоришь «я тут подумал», мне немного... волнительно становится, — Сяо Синчэнь сонно улыбнулся, зевнул Сюэ Яну в плечо и слегка за него цапнул зубами. — И спокойнее. Он не стал ничего говорить по поводу Сун Ланя, который «как-нибудь». Сун Лань сам все скажет — вот в этом Синчэнь не сомневался и надеялся, что скажет он это как-нибудь без перепалок и гнева. Хотя надежда, конечно, была слабой. Но Сюэ Ян прав, нельзя просто сбежать — нечестно. — Доброе утро, — Сяо Синчэнь смотрел на стол, который в Байсюэ даже Лань Сычжуй так не накрывал. Изящно и при этом просто, и при этом необычно. Да, «изящно» в их жизни совсем редко встречалось. — Уверен, Сун Лань не станет возражать. Мы не выходили в город... Тут принято работать на кухне весь день по очереди, все делать, и даже в колокол ударить, когда еда для всех готова, — он смущенно улыбнулся. — Там, маленький колокол, пойдем покажу. Очень захотелось съесть фиалку, но Сяо Синчэнь постеснялся нарушить идиллию сервировки и вышел за дверь, чтобы показать нужный и собственно единственный колокол. *** — А мясо есть? — жалобно спросил Сюэ Ян. — Или рыба. Или хотя бы яйца! И возмущённо расфыркался, когда суровый доктор Цзянь рассмеялся. Правда сказал, что есть. А вот что именно есть — не сказал. Жестокий! Вредный! Откуда такие берутся?! Как же они всё-таки похожи с Сяо Синчэнем… и вообще не похожи. Сюэ Ян терялся от этой двойственности, и тут же признавал, что в Инь Цзяне нет того, что намертво связало его по рукам и ногам, скрутило и освободило одновременно. Того, что было только в его даочжане. Он привалился плечом к дверному косяку, с бесконечной нежностью наблюдал за тем, как Сяо Синчэнь показывает своему брату колокол, доверяет ему ударить в этот колокол, как они вместе слушают чистый звук, разносящийся над монастырём. И конечно же Сюэ Ян успел обшарить кухню, найти невостребованные фиалки и сунуть в рот сразу три штуки, тщательно разжёвывая почти неощутимые на зубах лепестки. Ну… это не конфеты, конечно. Четвёртый цветок он вертел между пальцами, искренне не понимая, кому вообще в голову пришло сунуть его в рот и найти в этом какое-то удовольствие. Инь Цзянь увидел это зрелище и поджал губы. Конечно, это дело брата, с кем идти по жизни рука об руку, и не ему диктовать… хотя мерзавец с фиалкой в пальцах выглядел по-своему оригинально. — Этот цветок можете оставить себе, вы смяли лепестки, — строго сообщил Инь Цзянь. — Надеюсь, что я успею собрать ещё, пока не похолодало. — Зачем? Украшать стол съедобными цветами? — Сюэ Ян от любопытства проглотил наконец дожёванные цветы и прикидывал, как бы подобраться к Сяо Синчэнь, чтобы он на поцелуе проверил, так ли приятна фиалка. — Ну, во-первых, это полезно, — Инь Цзянь указал на стол. — Во-вторых, засахаренная фиалка это изысканная сладость. Сюэ Ян тут же навострил уши и с недоумением глянул на цветок. — И, в-третьих, из фиалки готовят сладкие пастилки от кашля. Почему вы так смотрите? — Инь Цзянь нервно оглянулся на Сяо Синчэня, потому что Сюэ Ян хищно улыбнулся, закинув в рот замученный цветок. Зато свежий и умытый Сычжуй, нарисовавшись на пороге, восторженно заулыбался, увидев красивый стол, попытался внести свою долю завтрака, но Инь Цзянь сурово пресёк попытки самолечения и предложил всем садиться за стол. — Я полагаю, что раз тут есть такая полезная вещь, как этот колокол, и сигнал дан, то неявка кого-либо на завтрак может считаться неявкой по уважительной причине. Люди слышали сигнал, люди сочли необходимым задержаться с другими делами. На мой взгляд это очень… гуманное явление. Никто ни за кем не бегает. На редкость полезное начинание! И с этими словами Инь Цзянь принялся раскладывать по тарелкам воздушный омлет, посыпанный зелёными луком и украшенный тонкими ломтиками мяса. *** Сяо Синчэнь вернулся вслед за братом и теперь наблюдал, как Сюэ Ян по-своему изучает свойства фиалок. Крутит их в пальцах, мнет нежные лепестки... фиалка даже не подозревает, как ей повезло. Синчэнь улыбнулся: — Потому что ты сказал «сладость», «засахаренный» и «сладкий», — он подошел со спины, заглянул Сюэ Яну через плечо, убирая длинную прядь. — А мне не осталось? — спросил грустно и при этом улыбаясь. — Здравствуй, Лань Сычжуй! Садись. Появление юноши вызвало искреннюю радость, а когда на пороге возник Чжи Чуань, улыбка Сяо Синчэня стала задумчивой. Он наблюдал за старшим адептом, с сожалением понимая, что ожидает чего-то ... неправильного, что какая-то малость заденет Чжи Чуаня или расстроит. — Доброе утро, — Вэньчжун вежливо всем улыбнулся и прошел к столу. — Этот колокол — одно из правил, действительно, очень удобно и я рад, что эта традиция сохранилась, — рассказал он доктору и с восхищением оглядел стол. — Ты встал с первыми лучами? Мне кажется, ты создашь изысканный уют даже в чистом поле. Сяо Синчэнь бросил на Сюэ Яна влюбленный взгляд и лукаво улыбнулся. Он подцепил палочками малюсенький кусочек омлета и положил в рот. — Это очень вкусно, Инь Цзянь, — и подумал, что наверняка еще и полезно. А еще, что Сун Лань не торопится. И еще, что не надо на этом заострять внимание... — А патриарх уже завтракал? — очень деликатным тоном поинтересовался Чжи Чуань и улыбнулся при этом Сычжую. *** — Ну что ты такое говоришь, — Сюэ Ян тут же нежно зарычал, повернулся к Сяо Синчэню, воспользовался тем, что Инь Цзянь отвлёкся на остальных, и на пробу поцеловал своего драгоценного фиалочными губами. Совершенно довольный своей хулиганской выходкой, он чинно сел за стол, очень культурно дождался своей порции омлета, выдержал любезную улыбку и принялся украшать тарелку Сяо Синчэня тонкими полосочками ювелирно нарезанных овощей и фиалками, конечно же. — Конечно, тебе осталось фиалок. Как иначе. А вдруг тебе понравится, да я все окрестные леса облазить могу в поисках фиалок. — Прекрасно. Вот вы их и соберёте, — дипломатически улыбнулся Инь Цзянь, прекрасно понимая, что если Сюэ Ян отсюда умчится в Ланьлин Цзинь, то никаких фиалок он, естественно, не соберёт. Но если вернётся и соберёт, то это хорошо. Будет впрок лекарств. Лань Сычжуй искренне радовался тому, как всё здорово. Конечно, пока не было Цзинъи, и пока что не было Сун Ланя, но если нет их обоих, то это, наверное, хорошо для них обоих. Они точно не выходили. Спрятались. Влюблённые помешанные. Вот даже Сюэ Ян и Сяо Синчэнь сидят рядом, как два спятивших голубя, и едва не воркуют. Лань Сычжуй попытался строго посмотреть на омлет, обнаружил его идеальную воздушность и почувствовал себя счастливым человеком. Тонкая нарезка овощей, полупрозрачные лепестки мяса. Фиалки?! Сычжуй не знал на кого смотреть сияющими глазищами, то ли на Чжи Чуаня, то ли на Инь Цзяня, поэтому только благодарно переводил взгляд то на одного, то на другого. Сияющих взглядов досталось Сяо Синчэню, и даже Сюэ Яну всё равно досталось, потому что если не считать его одержимой влюблённости, он вёл себя прилично, а в его случае это уже немало. — Спасибо, — наконец выдохнул Сычжуй, оценив деликатный вкус омлета. — Как вкусно… и от того, что красиво, становится ещё вкуснее. А даочжан Сун Лань, по-моему, ещё не выходил. Что Лань Цзинъи тоже ещё не выходил, Сычжуй скромно опустил, хотя и без того было понятно. Он ощущал себя счастливым хотя бы потому, что восстанавливался правильный порядок вещей. Что за столом наконец-то никто не истекает кровью, не пытается удерживать палочки израненными пальцами, не ест лишь из чувства долга, когда нужно есть просто чтобы в решающий момент не свалиться, не подвести. Сердце забилось в горле, и Сычжуй взволнованно отложил палочки. Он всё ещё не мог уложить в голове, что они справились. Уже всё закончилось, по крайней мере, закончилось то страшное, что лишало сил, заставляло рыдать тайком в подушку, терзаясь от собственного бессилия, от невозможности позвать на помощь, доверить кому-то более сильному и умному хотя бы часть своей ответственности… взваленной на неопытные плечи по собственному почину, потому что некому, некому, потому что другим ещё тяжелее, потому что цепляешься за призрачную надежду, отчаянно ищешь выход, падаешь то в глубину отчаяния, то в гнев, то в бессильный ступор. — Простите. Просто я что-то… — Сычжуй благодарно улыбнулся, когда Инь Цзянь налил ему чай, запил своё волнение и постепенно успокоился. Доктор покачал головой, добавив в его чашку мятный настой. Он всё ещё не расспрашивал никого о подробностях произошедшего, но судя по потрёпанности нервов всех присутствующих, и по обрывочным сведениям, которые время от времени выскакивали из обитателей Байсюэ, всё это явно заслуживало внимания. — Чжи Вэньчжун, — Инь Цзянь тепло улыбнулся и легко прикоснулся к своей заколке. — Я не забыл о тебе и сделал, после завтрака зайди ко мне, хорошо? Благодарю за внимание к моим скромным усилиям, мне было приятно что-нибудь сделать для всех. Я правильно понимаю, кто готовил завтрак, тот готовит весь день? Может, вы скажете, что хотели бы съесть на обед? Если в Байсюэ так принято, конечно. *** Сяо Синчэнь успел поймать поцелуй, неслышно сказал «фиалки» и сел, улыбаясь этому вкусу. Он смотрел, как на его тарелке появляются кусочки, приготовленные Цзянем будто бы специально для его манеры есть. — Ешь, — он ласково дотронулся до руки Сюэ Яна, — Я не останусь голодным. — О, спасибо, я уже так к ней привык, — Чжи Чуань поправил потрепанную заколку и внимательно посмотрел на Лань Сычжуя, переглянулся с доктором. — Вообще правила предписывают есть что дают, — он улыбнулся и с аппетитом взялся за омлет, — но полагаю, никто не откажется от курицы. Давай спустимся в город? Купим все что нужно. Лань Сычжуй, составишь нам компанию? Инь Цзянь, я уже говорил тебе, что юноша продемонстрировал незаурядный талант во время сложной операции? Может быть, ты мог бы уделить ему время? — он ободряюще улыбнулся адепту Гу Су, — твой опыт, его талант и рвение... а я постараюсь быть полезным, поищу в библиотеке что-нибудь интересное о медицине и травах. В Байсюэ всегда трудились искусные врачеватели. И кстати, здесь огромный и еще пока не до конца восстановленный огород, можем им заняться под твоим чутким руководством. *** Сюэ Ян, конечно, предпочёл бы что-то более основательное, но к собственному удивлению понял, что ему хватает. Неизвестно что этот чёртов доктор напихал в омлет, но он попробовал всё, и пока дожёвывал, понял что вот чашка чая, и всё. И он не переел, и при этом не голодный. Коварный близнец! Как он это делает? — Оставьте в покое огород, — поспешно заявил Инь Цзянь. — Там достаточно грядок для пока небольшого количества жителей, но во имя всего разумного, не нужно там шастать, пока я сам там не пройдусь. Там в траве такое растёт, что специально за этим нужно половину леса истоптать. Пока не разберусь — не прикасайтесь к траве, ходить только по дорожкам, дышать через раз! Он ехидно усмехнулся, глядя на Сюэ Яна, который явно попытался возмутиться драконовскими распоряжениями. И испытал определённое удовольствие от момента, когда у него появилась улыбка понимания, что над ним подшутили. Сычжуй помалкивал — соглашаться прежде, чем доктор согласится, было бы опрометчиво. Зато когда он кивнул, это было уже в рамках приличий. — Я с удовольствием, — Лань Сычжуй улыбнулся. — В прошлый раз я и города толком не видел, мне было не до него. Сюэ Ян ничего не имел против курицы. Но это если они застанут обед, имеют все шансы не застать. Не то чтобы он так сильно торопился в Ланьлин Цзинь… а вот отправиться куда-то вместе с Сяо Синчэнем — да, торопился. Сюэ Ян с наслаждением признавался себе, что несмотря на жаркие ночи вместе, ему хотелось большего. Быть вместе со своим даочжаном в пути, снова вместе что-то искать — это вкуснее хорошего вина. *** Вот так вот отдашь «чуткое руководство», и сразу напорешься на запрет. Инь Цзяню дай палец — он нежно и молниеносно откусит руку. Чжи Чуань хмыкнул и только головой покачал: — Я был бы рад, чтобы и для небольшого количества жителей Байсюэ можно было бы посадить что-то кроме редиски. Разнообразие и польза, да? Земли много, времени — тоже. Пожалуйста, найди время пройтись там побыстрее. Он доедал, соображая, чем занять себя до похода в город, раз в огород не пускают, а поиск сведений в библиотеке, очевидно, не требуется, поблагодарил за завтрак, вежливо улыбнулся Сычжую и ушел, а Сяо Синчэнь озабоченно посмотрел ему вслед, и задумался, так что доедал молча, глядя в тарелку. *** Сычжуй мысленно подпрыгивал от ожидания — можно пойти в город… Ох, небеса, можно просто пойти в город по будничным делам, не ради срочной помощи, не ради хрупкой надежды найти какие-то чудодейственные травы и спасти жизнь. В компании с людьми, которые не будут смотреть друг на друга вот с этим туманом в глазах! Лань Сычжуй реально чуть ли не прыгал от того, что Чжи Чуань просто вежливо улыбается — казалось бы, такая малость, вот эта отстранённая благожелательность нормального человека! От того, что Инь Цзянь строг и сосредоточен на своём умении, и это сквозит во всём, от подбора продуктов на столе и отношения к огородным сорнякам, до упоительно несмешной шутки. От шуток Цзинъи Сычжуй всегда смеялся. От шуток Сюэ Яна возмущался и хохотал, а потом снова возмущался, что смеётся шуткам мерзавца. Сун Лань шутил тепло и по-доброму, очень мало, а впрочем, он же толком не знал, как он может шутить на самом деле, даочжан Сун Лань только начал жить… неудивительно, что едва начав жить нормальной жизнью нормального человека он кинулся в такую крайность как любовь. Тут виноват Цзинъи, и призывать его к порядку уже поздно. Сычжуй об этом вздохнул, и снова с щенячьей радостью принимался ждать этого похода в город. И научиться! Может быть Инь Цзянь действительно начнёт его учить хотя бы чему-нибудь! И можно наконец-то возобновить занятия… если Цзинъи, конечно, изволит вылезти из постели. На этом месте Лань Сычжуй неловко покраснел. Он забыл о том, что сидит за столом, что на него все смотрят, что Чжи Чуань уже и вышел, а он так ничего не сказал. И он нарушил правила Гу Су, осуждая своего друга за его спиной. Не вслух, но даже мысленно это было неправильно. Инь Цзянь полностью согласился с разнообразием и пользой… вообще он молча согласился со всеми выдвинутыми предложениями просто потому что они были достаточно разумны, и теперь с немым вопросом в глазах переводил взгляд с неизвестно чем полыхнувшего Лань Сычжуя на задумчивого Сяо Синчэня. Сам он поел быстро и умеренно, и сейчас аккуратно накрывал поздний завтрак для двоих опоздавших, чем бы они ни были заняты… просто потому что мог. Просто потому что — а почему бы и нет. И потом, вдруг тут так было принято. Нужно просто сделать так, будто они уже тут, и прикрыть тарелки сверху. А то получится неудобно — сигнал о завтраке дан, они придут, а в кухне пусто и… невкусно. А так — можно спокойно уходить, зная, что сделал всё как положено. Кстати о положенном. Инь Цзянь неторопливо и очень придирчиво мыл посуду, заодно аккуратно наводил ревизию в специях и размышлял о том, удобно ли будет наведаться в кладовую… где бы она ни была. Обыскивать Байсюэ он не собирался, это неприлично. — Ступайте, молодой человек, — спокойно посоветовал он Сычжую, когда тот доел. — Через час встретимся у ворот. И благожелательно посмотрел вслед молодому адепту. Воспитанные люди в наше время — своеобразная драгоценность, стоит уделять им внимание. — Что вам принести из города? — спросил Инь Цзянь у брата и его Сюэ Яна. — Про конфеты я уже понял. Про них можно не спрашивать, но должен сказать, как врач, что чрезмерное количество белого сахара делает вашему телу плохо. Любому телу. Менторские нотки в голосе он постарался смягчить, как только мог. И всю эту мягкость предпочёл адресовать Инь Суюаню… Сяо Синчэню. Скорее бы привыкнуть, что брата зовут по-другому, а то получается неловко. *** Сяо Синчэнь даже растерялся и посмотрел на Сюэ Яна, рассчитывая на то, что уж он-то стесняться не будет! Но Инь Цзянь предлагал, и это внимание, искреннее и какое-то... семейное? Его было бы просто ужасно отвергнуть! Поэтому даочжан пытался сообразить, что же попросить, когда ничего не нужно? Конфеты, это да, но необходимо было попросить что-то для себя. И Сяо Синчэнь сияюще улыбнулся, когда придумал, как будто вовсе не этому обрадовался, а предложению брата. — Фрукты! Пожалуйста, ладно? В Байсюэ такой мед, рыба... а фруктов нет, — и он посмотрел на Сюэ Яна, совсем счастливый, как будто только фруктов им не хватает. — Любые. Вот как же уйти? Придется уйти без обеда... нужно только с Сун Ланем поговорить. Сяо Синчэнь от сияющей радости медленно вернулся к задумчивому спокойствию. *** — Если что, фрукты я тоже буду, — предупредил Сюэ Ян, закусывая уже закончившийся завтрак трофейной фиалкой, и удачно скопировал озабоченное выражение лица Инь Цзяня с этой его благожелательной улыбкой. — Молодым адептам тоже будет полезно свежих фруктов, а то они тут питались таким количеством волнений, что это точно неполезно для их юных тел. Кстати, пока будете гулять до города, спросите у Сычжуя, насколько часто они с Цзинъи раздирали себе пальцы в кровь об струны и чем потом лечили. Ну это если будет охота поплакать, потому что у меня сердце кровью обливалось, честное слово. Тут Сюэ Ян соврал без зазрения совести. Облить его сердце кровью мог только один человек, и только сквозь Сяо Синчэня он определял, что в мире вообще хорошо, а что плохо. Если что-то расстраивает и огорчает его даочжана — это плохо, и это нужно как-то исправлять. По мнению Сюэ Яна для мира это и без того был бесценный подарок, его даочжан преподнёс Поднебесной лучшее, что только мог сделать борец против всего плохого и за всё хорошее. Он забрал себе чудовище, которое сейчас ласково жмурилось рядом, пожёвывая фиалку. Засиявший улыбкой Сяо Синчэнь — это настолько прекрасно, что Сюэ Ян только за это был ужасно благодарен его свежеобретённому братцу. Так-то ему стоит сказать спасибо — он вылечил Сун Ланя, по которому Сяо Синчэнь так плакал… а теперь вот фрукты. Да сам факт, что завёлся кто-то, кто заботливо спрашивает что принести, и режет вот это всё тоненько, и фруктов припрёт, и Сычжую отвлечёт слишком правильную голову от страданий за весь мир. И главное, что даочжан сейчас так сияет. Инь Цзянь с сомнением улыбнулся. Насколько можно доверять словам Сюэ Яна? Сердце кровью обливалось? Что-что, простите, обливалось? В наличии самого органа он, как врач, не сомневался, но если принимать во внимание фигуральный смысл, в котором чаще всего используется это выражение… Но брат улыбался, и точно получит фруктов. Инь Цзянь как раз закончил сервировку завтрака для опоздавших, и неторопливо рисовал на тонкой полоске бумаги несложное заклинание. Талисманы он подклеил к донышкам тарелок, чтобы завтрак не остыл. Уловив вопросительные взгляды, только сокрушённо вздохнул и пояснил: — Конечно, у меня нет меча, и меня не учили сражаться. Все таланты, отпущенные лекарям, направляются на исцеление. А это просто полезные бытовые талисманы, доступные даже очень слабым заклинателям. Когда Инь Цзянь вышел, Сюэ Ян какое-то время просидел молча, поглядывая на Сяо Синчэня, а потом предложил ему фиалку. — Ты так улыбаешься, гэгэ. Сразу становится приятнее жить. Ну что, дождёмся нашего патриарха? Собираться в дорогу Сюэ Ян считал излишним. Всё равно привычка держать всё нужное под рукой ему не изменила даже в Байсюэ. А вот выманить у доктора все полезные бытовые заклинания стоило. Но это потерпит до возвращения. *** Сяо Синчэнь с интересом смотрел, как Инь Цзянь рисует заклятие. Может, Чжи Чуань научил? Наверное, если они близнецы, то и способности должны быть похожи? Сам он ведь мог немного лечить... Он взял фиалку, рассматривал ее прежде, чем съесть, задумчиво и медленно пробовал, как будто эта фиалка должна была отличаться. — Я совсем не знаю, что мне с этим делать... понимаешь? — Синчэнь тихо вздохнул, глядя на дверь, в которой скрылся Инь Цзянь. — Да. Надо подождать. То есть не надо уходить, пока не поговорим. Сун Лань... рассердится. Он рассердится независимо от того, уйдут они так или поговорят, но Синчэнь все равно не хотел оставлять это просто молча. Сун Лань с Сюэ Яном только... поладили? Как-то начали друг друга понимать? Это и радовало, и пугало одновременно, но с другой стороны на чем бы ни было основано доверие, — это самое важное, нельзя просто взять и позволить ему начать разрушаться. *** — Даочжанство жмёт? — Сюэ Ян взял своего святого за руки, заглядывал в глаза и не мог не улыбаться. Эту улыбку он опустил ниже и с удовольствием возложил на пальцы Сяо Синчэня, каждый раз напоминая все моменты, когда вручал ему свою улыбку, пытаясь заполнить ею темноту. — Сяо Синчэнь, — он говорил негромко, задевая губами его пальцы. — Не обязательно с этим что-то деятельно делать. Ты не знал, что у тебя есть брат. Он знал, искал, но не мог найти. И вы оба не знаете, что с этим делать, идёте ощупью. Мне кажется, что это нормально, и всё идёт своим чередом. А Сун Лань… ну, может и рассердится, — Сюэ Ян тихо засмеялся в ладони своего даочжана. — Теперь, когда тьма не пытается промыть ему мозги, может и не рассердится. Озаботится, будет переживать, попытается контролировать. Знаешь, я бы тоже так себя вёл, если бы ты попытался с ним куда-то дёрнуть. А может и похуже. Если выбирать, кто будет ждать в Байсюэ, он или я, лучше пусть ждёт он — это безопаснее для самого Байсюэ, для всей Поднебесной, для молодых Ланей… для всех. Мы сумеем убедить Сун Ланя, не переживай, гэгэ. Ну в крайнем случае рванём втроём, оставим Сычжуя тут за старшего, он справится. Самое смешное, что он действительно считал, что Сычжуй способен справиться. Вот так возвращаешься, а тут свеженачертанных правил Байсюэ несколько тысяч, всё под линеечку, и даже карпы плавают правильными идеальными кругами. Кстати о карпах! Сюэ Ян рассмеялся с хорошо заметной долей ехидства. — Даочжан, воздух мой… раз мы тут ждём момента, когда патриарх Байсюэ насытится плотской любовью — ну не учёные трактаты он там читает, я уверен — и мы два благовоспитанных человека, которые смиренно ждут, не мешая… и заметь, мы даже в дверь не стучим, столько деликатности во мне тут же проснулось! Так вот, предлагаю прогуляться и покормить кроликов, карпов и ту очаровательную лошадку, на которой сюда приехал твой брат. С этими словами Сюэ Ян поднялся и потащил Сяо Синчэня отвлекаться на немудрёные радости. В конце концов, кормить кролика точно интереснее, чем тревожиться и переживать. *** — «Не переживай», — повторил Сяо Синчэнь и улыбнулся. Он каждый раз как в первый ловил эту возможность видеть улыбку своей ночи кончиками пальцев. Теперь, когда видел, ничего не изменилось. Это действовало как самое лучшее лекарство, как свет. Сюэ Ян все умел объяснить и расставить по местам, и сейчас даочжан с ним опять соглашался. — Да, так будет правильно, — он кивнул. Что, правда, никак не отменяло того, что это «правильно» его иногда слишком непримиримому другу еще надо донести. — Ох... — Синчэнь слегка покраснел, когда Сюэ Ян озвучил то, что можно было бы и вовсе не говорить, взял его за руку, — Я так рад, что он, наконец, счастлив... *** *** *** Цзинъи проснулся счастливым и смущённым сразу, одновременно. Он во сне как-то неведомым образом подлез, обнял Сун Ланя, и проснулся от того, что прижимал его к себе и медленно гладил. То есть, сначала начал гладить, потом целовать, и только после этого проснулся. Он ещё успел задумчиво потрогать хорошо заживающий шрам на его груди, пока Сун Лань спит, подышать на него, потрогать губами, трепетно лизнуть. И только после этого вдруг уловил, что Сун Лань не спит! А неспящего Сун Ланя можно целовать смело, чем Цзинъи и занялся со всей серьёзностью и тщательностью, и ещё немного поваляться. А потом ещё немного. От мысли, что Сун Лань снова куда-то рванёт, он ведь собирался в Ланьлин Цзинь с Сюэ Яном, у Цзинъи в груди начинало судорожно дёргаться и ныть. Начать уговаривать взять его с собой? Ну ведь не обуза же он, тоже может сражаться, может… он не знал что именно, но верил, что может многое. — Будем вставать? — Цзинъи протестующе заныл и подлез Сун Ланю под руку. *** Сун Лань делал вид, что спит. Да, нарочно обманывал. Но чувствовать эти прикосновения, поцелуи, а еще при этом пытаться дышать ровно и не смотреть — это было замечательно, как мечта. Но прикосновение языка — это уже нечестно. — А-И, — сказал Сун Лань сонно и строго, при этом все-таки улыбнулся и сомкнул руки на спине Цзинъи. — Ты делаешь так, чтобы я совсем не захотел вставать. Он открыл глаза, прижал его к себе крепче и вдохнул. Запах Цзинъи вперемешку с теплым сном... Он такой горячий и сонно-томный... Сун Лань приподнялся, переворачивая его на спину, приподнял рукой под талию и поцеловал. — Твои губы проснулись первыми, — и потом поцеловал в шею, замирая от ощущения бьющегося пульса под губами и слегка прикусывая кожу. *** — Цзычэнь, вот не поверишь… — Цзинъи тихо засмеялся, с удовольствием обнимая Сун Ланя и даже не пытаясь притвориться, что раскаивается. — Будь моя воля, я бы не выпускал тебя из этой кровати дней пять минимум. Ну или хотя бы из комнаты не выпускал бы. А если бы всё-таки выпустил, то таскался бы за тобой, как неупокоенный дух. Цзинъи сознательно оттягивал время, когда всё равно придётся встать, придётся делить Сун Ланя со всем миром. Особенно когда какие-то бессовестные люди ударили в колокол, как бы оповещая, что вот придётся сейчас встать, одеться и идти куда-то. Хотя есть, наверное, хотелось. Цзинъи прислушался к себе и глупо улыбнулся. Определённо, хотелось. Но не есть. Он покраснел, признавая себя бесстыдником. Пропало даром всё обучение скромности и сдержанности из Облачных глубин. Это неловко, конечно, но… — У меня сейчас как будто новое тело и совсем новая душа, — задумчиво проговорил Цзинъи. — Лучше, чем были раньше. Такое странное ощущение. И такое приятное. *** — Поверю, — Сун Лань совершенно не мог оторваться от его шеи и целовал, пока Цзинъи говорил. Когда услышал колокол, только сплел ноги с его ногами и прижался теснее. Он перекинул длинные волосы через плечо, чтобы было удобнее, приподнялся и смотрел на своего мальчика как на самое прекрасное создание в мире, а он таким на самом деле и был. — Я знаю, А-И... И я как будто стал другим. Сун Лань прикоснулся губами к родинке, лизнул уголок рта и снова ласково улыбнулся. Те, кто там их ждет, они же подождут? Байсюэ подождет... вся Поднебесная. — Это потому что я люблю тебя. И Сун Лань снова поцеловал шею, потом между ключицами, и так поцелуями спускался все ниже и ниже, на каждом — вдыхал любимый запах, замирая на миг, слушая дыхание и сердце. Он скрылся под одеялом, не переставая целовать, слегка лизнул выступающую косточку и губами коснулся наконец головки, погладил кончиками пальцев член, провел ладонями по бедрам Цзинъи и обхватил горячую нежную плоть губами. Ну неужели он в собственном доме не устроит для любимого поздний завтрак, даже если это случится в обед? *** Цзинъи совершенно счастливо вздохнул, когда понял, что даже колокол не смог оторвать от него Сун Ланя. Поймал его за длинную прядь волос, поднёс её к губам, ласково целуя. Он тонул в счастье, поцеловал его, не успел поймать кончик его языка. — Я люблю тебя даже как будто другого, — зашептал он. — У меня внутри всё дрожит от радости, когда я смотрю на тебя. Цзинъи ничего такого не планировал, вовсе нет. Просто от каждого поцелуя начинал ждать и желать следующего, каждое ласковое прикосновение будило в нём жажду получить ещё. Цзинъи не пытался не пустить его, не пытался остановить, не пытался удержать — сладкое ощущение принадлежности, когда можно ни о чём не думать, только чувствовать и любить, сводило его с ума. Он выгнулся, когда губы Сун Ланя начали ласкать его плоть, решил, что ему под одеялом плохо слышно, как ему хорошо, и откинул его в сторону, поднял голову и увидел… уронил затылок обратно на подушку и постарался унять зачастившее дыхание. Старания были потрачены совершенно зря. Цзинъи выгибался навстречу ласке, тихо постанывал, замирал, даже дыхание застывало, пока длинная дрожь не вырывала из горла новый стон. *** Цзинъи так отзывчиво вздрогнул, Сун Лань услышал его дыхание, первые нотки наслаждения, и окончательно пренебрег одним из важных правил Байсюэ. Трапеза совершенно точно подождет. Теперь у него есть самое важное правило, самое нужное и самое прекрасное — его Цзинъи. Он смутился, когда оказался без одеяльного прикрытия, но лишь на мгновение, успел только немного покраснеть, а потом захотелось, чтобы Цзинъи смотрел. Как его губы любят его обжигающую красоту, как ему нравится его ласкать, дарить всю свою нежность. Не выпуская член изо рта, забирая глубже, Сун Лань гладил бедро, живот, ладонь скользила по груди, пальцы обвели сосок и снова спустились ниже. Он ласкал языком, губами, ловил малейший отклик Цзинъи, повторяя то, на что он отзывался особенно чувственно. Это было так прекрасно, тепло и хорошо, что Сун Лань и сам тонул в этих ощущениях. Он принял насколько мог глубоко, сглотнул, замер и слегка приподнял Цзинъи, давая понять, что он может делать все что захочет и двигаться навстречу, если хочет. *** Это слишком много и слишком хорошо… но по крайней мере сейчас Цзинъи сумел придержать возбуждение от немедленного финала. Слишком хорош был сам процесс. И интересно. И… Он застонал в голос, когда Сун Лань замер, медленно выгнулся, ещё медленнее вплёл пальцы в его волосы, и со сдержанной дрожью толкнулся в его рот. Плавно качнул бёдрами, зашептал сбивчиво и неразборчиво, пересыпая этот шёпот стонами. — Горячо, — прошептал он, и это было правдой. Окунаясь в жаркий влажный рот Сун Ланя, он чувствовал что ему горячо, как будто любишь ласковый пульсирующий огонь, такой приятный, такой любимый. Цзинъи несдержанно выгнулся, снова попытался увидеть, поднял голову и опять упал, сражённый окончательно. Это было хорошо. Наверное, даже правильно. Цзинъи всхлипнул, окончательно потерявшись в удовольствии, ритмично толкался бёдрами вверх, испуганно охнул, понимая, что сейчас снова слишком быстро, слишком несдержанно. — Сейчас, — напряжённо проговорил он, резче и глубже толкнувшись, не в силах остановиться. *** От стона Цзинъи сердце сжалось и забилось уже с какой-то новой силой. Сун Лань не знал, как это все будет, немного боялся, но просто старался быть нежным, думать о том, что понравилось бы ему самому, и слушать реакции Цзинъи. Он чуть отпустил, когда А-И толкнулся навстречу, потом обхватил плотнее губами и заскользил языком вверх, в конце приласкав головку, снова забрал и расслабил горло, чтобы Цзинъи толкнулся глубже, а он сам сжался бы сильнее, чтобы подарить больше ощущений. Это оказалось не так страшно и даже легко — следовать отклику Цзинъи, поймать ритм, пробовать и слушать, как он отзывается на разные ласки. Горячо, это правда горячо, Сун Лань чувствовал, как его самого наполняет эта радость, что А-И хорошо, нежность, желание дать больше. Он брал все глубже, до предела, не забывал про язык, ему нравилось само ощущение, как губы обхватывают член, чувствуют каждую венку и даже самая тонкая дрожь плоти. И вкус. Волшебный, любимый, самый прекрасный. И нравилось отдать Цзинъи полную свободу — Сун Лань даже не впивался пальцами в бедра, расслабился и нежно поглаживал горячую кожу, лишь бы Цзинъи чувствовал, что ему все можно, что это нужно и его даочжану тоже, что можно и сильнее, и быстрее, и как захочется. *** Цзинъи время от времени ойкал, даже простонал «прости», когда слишком резко толкнулся бёдрами вверх, но остановиться уже не мог. Сун Лань так нежно и внимательно вёл его к удовольствию, что не поддаться было невозможно. Но излиться ему прямо в рот — это же слишком непристойно, ужас… кошмар. Потрясающее наслаждение. Цзинъи всхлипнул, до хруста выгибаясь в предчувствии финала. — Осторожно, остоооо…. Цзычэнь! Он изливался опустошающими толчками, с трудом дышал и не чувствовал как дышит, как живёт, как хватается за Сун Ланя, как стонет. И тело становится лёгким-лёгким, воздушным и невесомым… — Цзычэнь, — длинно выдохнул Цзинъи. — Как же хорошо… *** Чувствовать, что происходит с его А-И, это тепло, страсть, — ради этого Сун Лань сейчас забыл обо всем на свете. Он понял ритм, узнал, какие даже самые легкие ласки особенно приятны Цзинъи, и как именно хорошо замереть, когда принимаешь его плоть до предела. От всех этих ощущений голова кружилась, сердце от счастья готово было выпрыгнуть, и Сун Лань не останавливался ни на миг, стараясь, чтобы Цзинъи получил всю-всю его нежность и любовь в этой близости. Осторожно? Сун Лань даже тихо застонал от того, что никак невозможно быть осторожным и это прекрасно. Он поймал тот момент, когда Цзинъи выгнулся, и подхватил ладонями под поясницу, нежно и уверенно, чтобы ни в коем случае не отпустить, принял глубоко, сглотнул и медленно стал выпускать, чувствуя, как напрягся горячий член, что вот-вот уже совсем близко... и когда Цзинъи подхватило удовольствие, Сун Лань продолжал ласкать и теперь уже двигался медленно, оглаживая языком и обхватывая губами эту пряную дрожь, пока Цзинъи совсем не затих. Тогда Сун Лань проглотил наполнившее рот семя, облизал губы и улыбнулся. Какой же красивый... самый красивый на свете. — Мой... мой хороший, — шепнул Сун Лань, уже целуя в плечо, нежно коснулся губами губ. Наверное, А-И чувствует, как колотится его сердце, знает, как горячо и хорошо ему даже просто видеть его наслаждение. Сун Лань почти лег на него, только удерживал себя на руках, чтобы Цзинъи не было совсем тяжело, целовал, стараясь успокоить разгоряченное таким прекрасным утром тело, и ловил его вздохи и теплую усталость. *** Цзинъи только ухватился за Сун Ланя, с тонким расчётом надавил на его руки, чтобы обрушить на себя, с силой обнял и довольно вздыхал, ощущая его живой вес, слушая удары сердца всем телом. Целовал до сладкой саднящей боли на губах, и даже умудрялся впадать в восхитительный дремотный ступор, когда омытое удовольствием тело восстанавливается с рекордной скоростью. Сун Лань просто должен разрешить ему сделать то же самое. Это слишком хорошо, чтобы не делиться такими впечатлениями! Цзинъи с упоением гладил длинное мускулистое тело, придавливающее его к кровати, заглядывал ему в глаза, не уставая благодарить небеса за предоставленный ему шанс любить, и любить взаимно — удивительное чудо. — Какое прекрасное утро, — Цзинъи потянулся под ним, счастливо вздохнул и радостно добавил. — Цзычэнь, тебе стоит это попробовать. Это просто потрясающе! *** Сун Лань упал сверху, целовал, мучительно понимая, что хочет теперь только сильнее. Но просить Цзинъи... он смутился и покраснел, прячась в эти поцелуи. — Лучшее утро... — тихо согласился Сун Лань и поцеловал в висок, коснулся губами ресниц, — Мое счастье... Каждый раз, когда он говорил «мой», сердце плавилось. И счастье, и страх, и боль, и радость... он раньше думал, что любовь совсем другая, а она оказалась такой легкой и трудной сразу. Сун Лань замер и снова приподнялся, чувствуя, что все-таки краснеет. Так странно, ведь уже все есть, он думал, что не будет стесняться... Даочжан подхватил Цзинъи и перевернулся на спину, так что он оказался сверху. Глупо скрывать, как он хочет, еще глупее — что может терпеть. Не может. — А-И... — Сун Лань потянулся за поцелуем, хотел что-то сказать, попросить, но вместо этого только мягко надавил ему на плечи, чтобы Цзинъи спустился ниже. *** — Когда ты говоришь, что я твой, у меня в груди тепло, — Цзинъи шептал так же тихо, как Сун Лань говорил, и эта тихая обрывочная беседа делала его в два раза счастливее. Как будто это был секрет, особый секрет для двоих, в запертой комнате, которая только для них двоих, на кровати, которая тоже только для них… Он впитывал это ощущение счастья, как будто пытался насладиться им впрок, прекрасно понимая, что это невозможно. Нельзя выспаться впрок, наесться на год вперёд. Невозможно за пару дней запасти счастья на всю жизнь. Но Цзинъи и не собирался расставаться с Сун Ланем. Он счастливо засмеялся, когда Сун Лань лёг на спину. Не первый раз он так делал, и каждый раз это вызывало у Цзинъи радостное удивление — как он умудрялся перевернуться, не отпуская его. — Тшшшш, Сун Цзычэнь, — он успел сорвать с его губ поцелуй. — Я ведь сказал, что ты должен это попробовать, верно? Цзинъи спустился ниже, расцеловывая шею, плечи и грудь Сун Ланя, поднял голову и облизал губы. — Мне хочется делиться с тобой самым дорогим, самыми восхитительными впечатлениями. Самыми… — он шептал, раскладывая горячие жаркие поцелуи всё ниже и ниже, грея кожу дыханием. Снова взволнованно облизал губы и накрыл ртом головку члена, трепетно обвёл языком и медленно выдохнул. Теперь он точно знал, что чувствует Сун Лань, и представлял, как ему показать всё самое лучшее. И радовался этому, предвкушая его трепет и удовольствие. *** — Мой... — Сун Лань закрыл глаза и задержал дыхание на несколько поцелуев, — Мой хороший... Он все равно не мог не смотреть, не ловить эту красоту взглядом. От дыхания Цзинъи по телу разливался жар, Сун Ланю казалось, он и правда горит, и совсем не умеет терпеть, и даже каждым взглядом и словом подгоняет Цзинъи. Он касался его волос, невозможно было не касаться, ласково и нежно, потому что — его, по-настоящему, весь. Глаза сами закрывались, Сун Ланя затягивало в этот омут, он совсем сдался и сейчас согласился бы со всем, чего бы Цзинъи ни захотел. — Мой любимый... А-... А-И... — он всхлипнул и все-таки дернулся навстречу. Сун Лань так хотел, возбуждение оказалось настолько сильным, что каждый поцелуй заставлял вздрагивать, а от первого прикосновения к плоти он сдавленно застонал и приподнялся, помутневшим взглядом посмотрел на своего А-И и тут же упал обратно, нетерпеливо выгибаясь навстречу. *** Цзинъи ответил бы, но он сейчас был слишком занят. Он наслаждался тем, как Сун Лань выговаривает это «мой», и действительно чувствовал себя не только хорошим, но и любимым. Особенно когда Сун Лань несдержанно вздрагивал, выгибался, подался навстречу, когда застонал так красноречиво, что не нужны слова. Цзинъи не мог и не хотел тянуть время, когда желание его Цзычэня так обжигает, когда его нетерпение прокатывается по любимому телу. Он ведь теперь знал, как будет приятнее всего! Наивная радость от полученного опыта окрыляла, Цзинъи предвкушал каждый момент, и сам сдерживался лишь потому что не хотел спешкой смазать всё то прекрасное, что должен был получить Сун Лань. Поэтому он с готовностью принял глубже в рот его напряжённую плоть, обнял за бёдра, взволнованно сжимая. Цзинъи ласкал его языком, плотно сжимая горячие влажные губы, выбрал плавный темп, с каждым движением впускал его член глубже в рот, плотнее к горлу, и не мог не заметить, как удовольствие растёт. И не только у Сун Ланя! Дарить ласку так же приятно, как получать, Цзинъи тихо постанывал, выглаживая тонкую горячую кожу языком, плотно сжимал губами тугую головку, чтобы снова скользнуть к основанию, а головка вдоль языка соскальзывает в горло, и от этого трудно дышать. Но ему как стало трудно дышать тогда, в Облачных Глубинах, едва он увидел Сун Ланя, так и не переставало. Зато сейчас… Цзинъи обхватил пальцами его мошонку, ласково погладил и сглотнул, чувствуя как горло мягко сжимается. Это его Сун Цзычэнь, единственный желанный в Поднебесной! *** Сун Лань не мог кричать или стонать, у него просто дыхание перехватывало, а ощущения забирали в плен и не оставалось сил больше ни на что. Дышать бы, суметь бы посмотреть... Он приподнялся снова, потянулся к Цзинъи, коснулся волос, виска, прерывисто вдохнул и медленно выдохнул, совсем забываясь в ощущениях, которые дарили ласковые губы, ладони на бедрах, и от них кожа горела огнем. Сун Лань смотрел, как завороженный, совсем немного приподнялся, не сильно, не требуя, просто в том же плавном ритме, которого хотел Цзинъи. И еще раз. И еще... он видел, как дрожат ресницы, как губы скользят вниз и вверх, чувствовал, как язык касается самых чувствительных мест, и вздрагивал, снова повторял неторопливое движение. А потом добавились ласковые прикосновения пальцев, и горло сжалось так нежно и хорошо... — А-И... — Сун Лань на выдохе запрокинул голову, теряясь в ощущениях. Он еще раздвинул ноги, так получилось само, и лежал теперь совсем бесстыдно, откровенно отдаваясь удовольствию, в котором его топил Цзинъи, тихо стонал, двигался неспешно, но ритмично, и так просил больше. *** Цзинъи успевал только бросать короткие взгляды, далеко не всегда умудряясь увидеть лицо Сун Ланя даже мельком. Зато он видел, как Сун Лань выгибается, как резко выделяется гортань на длинной шее, когда он запрокидывает голову. Цзинъи ласково провёл ладонью от бедра вниз, согнул его ногу в колене, снова огладил бедро и сжал пальцами ягодицу, совсем обалдев от собственной смелости. Когда он сам вот так лежал, ему хотелось как можно глубже. Цзинъи храбро потянул носом воздух, приподнялся, инстинктивно согнулся и нанизался горлом до упора, так что ткнулся носом в низ живота Сун Ланя. Отпрянул назад, облизывал головку, чтобы перевести дыхание, и снова взял до упора, только резче. В этом было что-то странное, наполняющее ощущением принадлежности. Цзинъи задушено застонал, вцепившись в бёдра Сун Ланя, плотнее сжал губы. Такая потрясающая открытость, такое доверие… невозможно отпустить, нельзя отпускать. *** Сун Лань задержал дыхание, послушно согнул ногу и на миг даже испугался, что может быть еще прекраснее, но тут же захотел это получить. От глубины и сладкой ласки он вздрогнул и скомкал простыни, застонал, но не успел опомниться, как Цзинъи снова взял, подчиняя своему ритму. Сун Лань шумно вдохнул, открыл глаза и заставил себя посмотреть. Ладонь легла на затылок Цзинъи, даочжан приподнялся на локте, поражаясь, как все это порочно выглядит, но вместо того, чтобы лечь и позволить А-И все закончить, Сун Лань запустил пальцы в его волосы, вскинул бедра, чувствуя, как проникает до горла, до сладкого спазма, который посылает по телу горячую волну. Он размеренно двигался и направлял А-И, глядя на него, такого смелого и прекрасного, каждый раз замирал на короткий и яркий момент, когда оказывался так глубоко, что Цзинъи касался его живота. Новое движение чувствовалось тем острее, чем ближе подступало наслаждение, Сун Лань больше совсем не думал, ахнул, вздрагивая и вторгаясь в жаркий рот, выплеснулся с первым толчком и лишь немного, на вдох А-И отстранился, чтобы коротким движением снова погрузиться до предела, наполняя горячим семенем рот. Он дрожал и уже не двигался, отдаваясь последним ласкам Цзинъи, отпустил, упал на кровать и тяжело дышал, охваченный затухающей волной наслаждения и невозможной сжимающей сердце нежностью. *** Особый сорт удовольствия — это когда Сун Лань несдержанно стонет, ахает, двигается быстрее, толкается бёдрами резче, придерживая за затылок. Цзинъи только жмурился время от времени, от полноты чувств сжимал пальцы на его бёдрах, облизывал напряжённую плоть и постанывал. Первая капля размазалась по языку пряным и таким волнующим вкусом, Цзинъи только удивлённо вдохнул и впитывал эту упоительную сладкую дрожь, гладил и ласкал выгибающееся под руками тело. Он медленно сглотнул, распробовав вкус, медленно собирал языком остатки, пока наконец не выпустил его изо рта. Цзинъи не удержался от коварного выпада, потому что поднялся, подержал своё тело на весу на вытянутых руках, и лизнул сосок Сун Ланя, тут же довольно лёг на него и обнял. Счастливо слушал, прижавшись ухом к груди, как сильно и ровно бьётся сердце, как Сун Лань дышит, как расслабляется и переводит дыхание. О, Цзинъи прекрасно понимал, что он сейчас чувствует, это восхитительная вычерпанность, когда ты пустой и звенящий, и готов снова наполняться любовью и счастьем. — Ты очень вкусный, — тихо промурлыкал Цзинъи и улыбнулся, приподнимая голову. — Утро просто превосходное! Доброе утро, Сун Цзычэнь. *** Сун Лань вздрогнул совершенно обессилено, сдавленно промычал что-то в ответ на это страшное коварство, от которого по истомленному наслаждением телу прошла волна мурашек. Он сомкнул руки, обнимая Цзинъи, уткнулся носом ему в макушку и лежал, успокаиваясь. — Доброе утро, А-И, — даочжан улыбнулся, осознавая, что улыбка эта совершенно влюбленная. Когда он успел заслужить такое безмерное счастье? Он какое-то время еще лежал, тихо гладил спину Цзинъи, перебирал пряди, — Надо вставать, помнишь? Я — нет... но надо. И правда пора. Много дел, и потом, они же обсуждали с Сюэ Яном... когда-то надо начинать. Сун Лань все равно сначала мылся и поливал Цзинъи теплой водой, одевался, не забыл поправить ленту, и только когда они оба были в должном для Байсюэ виде ... не для спальни Байсюэ, а для храма вообще, — оба вышли. Солнце стояло совсем высоко, радостно сообщая патриарху обо всех нарушенных правилах. Сознательно и прекрасно нарушенных, что само по себе явно становилось новым правилом. *** Ещё немножко. Ещё чуть-чуть. Иногда оттягивать время — отдельное удовольствие. Цзинъи никак не мог насытиться ощущением счастья, всё время казалось, что вот-вот всё закончится. Правда это не мешало надеяться, что не закончится никогда. Длиннющее утро в Байсюэ — это как подарок, как возмещение за весь перенесённый страх, за все сожранные нервы. Даже неторопливо помыться в компании с Сун Ланем, это просто счастье, чистейшее и заслуженное. Когда они оба вышли, Цзинъи радостно зажмурился, подставляя лицо солнцу, потом огляделся, прислушался. Сычжуй играл на гуцине. Сюэ Ян и Сяо Синчэнь кормили карпов и явно пока не планировали общаться, только Сюэ Ян выразительно махнул рукой в сторону кухни, и Цзинъи предпочёл послушаться и потащить Сун Ланя за собой. — Помнишь, да? Нельзя пренебрегать трапезой. По крайней мере завтрак оказался вкусным, радовал неожиданно приятным внешним видом, заботливой сервировкой. Цзинъи с любопытством изучал талисманы. Они уже заканчивали, когда Сюэ Ян всё же вторгся и внёс ясность: — С добрым утром, звери и рыбы тоже накормлены, мы тут кругом такие молодцы, что нет слов. Сяо Синчэнь, подтверди. Гэгэ, хочешь пить? Он погремел чайником, поставил воду, сохранял такое безмятежное выражение лица, что даже сам понял, насколько это подозрительно выглядит. — Сун-дагэ, у меня к тебе есть серьёзный разговор, и я убеждён, что ты как умный человек согласишься со мной. Чаю?