Затмение

Для Сюэ Яна всё закончилось лишь в тот момент, когда он смог заползти в объятия Сяо Синчэня, прижать его к себе и пытаться дышать сквозь него. — Ну вот… круг замкнулся. Теперь ты называешь меня «боль моя», — сипло выдохнул он целуя куда попало. — Гэгэ, давай хотя бы месяц больше никуда не полезем? Он не собирался вставать. С Сяо Синчэнем и на полу хорошо. С ним везде хорошо, и даже вопросы не задавались, тут и без его невоздержанного языка было кому сыпать удивлениями. Он вообще считал, что если выжили — уже молодцы. Сычжуй торопливо принёс воды, не зная к кому кидаться первым. Он ужасно старался не суетиться, раздавал воду, помогал напиться, осторожно тронул за плечо согнувшегося Инь Цзяня и отшатнулся, когда он резко повернул голову и уставился на него лихорадочно блестящими глазами сквозь спутанные пряди. — Шшшшш… — успокаивающе прошептал доктор, улыбнулся и поманил Сычжуя ближе к себе. — Сортируй пострадавших. Кто может подождать, кому уже помогают, и кто сильнее пострадал. Первый — Чжи Вэньчжун. Вода, мокрое полотенце обернуть руки. Второй — Лань Цзинъи, то же самое и холодный компресс на лоб. Сюэ Ян — вода, мокрое полотенце, две штуки. Там поделят. Мне то же самое последнему. Потом по кроватям в том же порядке. Он двигался медленно, как сомнамбула, мерно трогал распростёртое на столе тело. Инь Цзянь не отвлекался, не позволял себе выдать желаемое за действительное, проверял течение ци, состояние меридианов, золотое ядро, ритм дыхания, считал упоительные удары сердца. Он убрал заколку, низко склонившись над раной, и когда потекла чистая нормальная кровь, зажал ранку краем простыни. — И ядро… И ци… — он наконец поднял голову, хрипло рассмеялся. — Всё получилось! Конечно, он без сознания, не знаю надолго ли, и это к лучшему… но у него дрожат ресницы, Вэньчжун! Ох… Инь Цзянь как-то сладострастно провёл ладонями по телу Не Минцзюэ, впитывая тот же сухой жар, который обычно чувствовал, прикасаясь к Басе. Изрезанная ладонь тут же отозвалась надсадной болью, оставила длинный красный след на боку Минцзюэ. Инь Цзянь понимал, что это выглядит дико, и он ведёт себя крайне несдержанно, и заставил себя прекратить это. Снова на всякий случай всё перепроверил, умиротворённо закрыл глаза и рухнул на скамью, уронив руки. — Сейчас я немного посижу, и всех начну лечить, — пробормотал он, запрокинув голову и подставив лицо еле ощутимому потоку воздуха. — Никому не разрешаю умирать. — Угу, — смирно буркнул с пола Сюэ Ян, с хрустом вправляя на место запястье. — Тут попытаешься быстренько умереть, чтобы два раза не бегать, а доктор тебя обложит так, что заслушаться можно. Вот так заслушаешься, а тебе уже насовали лекарств и в нос и в уши, и не буду говорить куда ещё, чтобы не смущать молодых и невинных. Гэгэ, сделай мне приятное, а? Давай как-нибудь доползём до кровати, вот до этой? К себе уж как-то чуть попозже… *** Сяо Синчэнь прижимал к себе Сюэ Яна, слушал его дыхание. — Я хочу домой, — прошептал он и вздохнул, понимая, что пока история с Мэн Яо не закончится, они никуда не вернутся. Он выпил воды и напоил Сюэ Яна, добрался с ним до кровати и положил ему на лоб мокрое полотенце. Сун Лань принял воду и от дальнейшей помощи отказался, потому что невозможно все нагрузить на Сычжуя, пока доктор занят своим пациентом. — Доктор, мы с Лань Цзинъи уходим к себе. С Не Минцзюэ, как я понимаю, все в порядке? Расскажете потом, когда всем станет легче. Он напоил Цзинъи и помог ему подняться. Лечить ему руки своими лекарствами, ухаживать, заботиться, просто остаться с ним — и все. Все остальное подождет. Если что-то уж совсем невероятное случится, все знают, где комната патриарха. Сун Лань поднял меч и посмотрел туда, где только что оседали пылинки печати. Ничего не осталось. То ли мечи все собрали, то ли воздух... Он встретился взглядом с Чжи Чуанем и они долго смотрели друг на друга. Ничего не осталось. Нечего делить. Чжи Чуань не мог встать, но ему помогал Лань Сычжуй. Руки заклинателя были изодраны темными потоками в мясо. Сун Лань подумал, что им с Цзинъи удерживать этот мост было тяжелее, чем ему — держать Фусюэ. Быстро что-то делать и принимать какие-то решения проще, чем терпеть. — Спасибо, — сказал Сун Лань и отвернулся. — А-И, пойдем. — Идти будут долго, но хотелось скрыться. Чжи Вэньчжун с трудом сдержался, когда услышал то, что так хотел услышать. Слишком много сразу оказалось этих чувств. Они давили изнутри и рвали душу, хотелось кричать, не верилось, что это и правда случилось, и совершенно не с кем было это разделить. Он отдал руки заботам Сычжуя, молчал, смотрел на пальцы, будто бы они были чужими, и в голове медленно ворочался клубок разных мыслей, который не было сил распутывать. *** Сюэ Ян сразу отмахнулся от Сычжуя. Воду взяли, тряпки взяли — всё, все свободны, никаких геройств. Он ужасно хотел помочь Сяо Синчэню добраться до кровати, но в итоге всё равно повис на нём и досадливо морщился. Моменты собственного бессилия его угнетали и обижали до глубины души, а душа у него была глубокая, глубже той пропасти в гробнице Цинхэ. Он только угукнул вполголоса, и принялся строить бандитские планы по умыканию своей восхитительной сволочи домой. — Скоро, мой родной. Скоро. Потому что очнётся этот гад, который сейчас на столе валяется, и начнёт за мной гоняться со своей железкой наперевес, даже спасибо не скажет, вот увидишь. Так что нам с тобой в любом случае скоро нужно будет покинуть Байсюэ, — Сюэ Ян не дал ему сидеть рядом, утянул к себе ближе, уложил, и бессовестно целовал пальцы своего даочжана, блаженно улыбаясь. Сычжуй только твердил себе, что не испугался. На самом деле не испугался, он даже привык к тому, что все вокруг него обязательно в крови и при последнем издыхании, человек ко всему привыкает, и вот доктор Цзянь так пугающе буднично говорит, что нужно уметь сортировать пострадавших. Нихрена он не привык! У Сычжуя сердце падало куда-то на пол, едва только он представлял, что кто-то мог пострадать. И когда Сун Лань бережно повёл Цзинъи куда-то отдыхать, Сычжуй малодушно вздохнул с облегчением. Эти двое точно разберутся сами. Они упрямые, Цзинъи безумно влюблённый, и не позволит, чтобы что-то случилось с даочжаном Сун Ланем, а патриарх достаточно ответственный, чтобы не позволить Цзинъи пострадать. Сяо Синчэнь и Сюэ Ян тоже милосердно избавили от волнения о своих персонах, по крайней мере, эти двое были на глазах и можно было не тревожиться. Сычжуй только сдержанно вздыхал, бережно ухаживал за руками Чжи Чуаня, строго поджимал губы, покачивал головой. С одобрения Инь Цзяня осторожно вложил в его рот укрепляющую пилюлю и аккуратно вполз под руки своего наставника, которого сам выбрал. Примерился, поднялся вместе с ним и повёл к кровати, почти понёс на спине. Укладывал бережно, прикрывая искалеченные руки влажным мокрым полотенцем. — Она разрушилась, — тихо подтвердил Сычжуй, смачивая губы Чжи Чуаня лёгким травяным настоем. — Я не устаю удивляться связи всех событий… Откуда было знать, для чего пригодится Печать? — Это и была Печать? — подал голос Инь Цзянь. Он неуклюже пытался лечить свою руку, от усталости попадал мимо порезов, психанул и окунул всю кисть в миску с отваром. Он так и сидел растрёпанный, с шалыми глазами, ещё не успокоившийся, время от времени бросая взгляд на профиль Не Минцзюэ. И мысленно признавался себе в том, что если сейчас ещё что-нибудь случится, он просто не выдержит. — Какая ужасная… штука, — признался он. — Я надеюсь, вы не решили, что у меня рассудок покосился? Инь Цзянь пытался одной рукой вскрыть коробку с заживляющими талисманами, вздыхал, шипел, чуть не обломал ногти, потом пристыжено затих и попросил: — Лань Сычжуй, открой это, пожалуйста. Аккуратно, они очень лёгкие, чтобы не разлетелись по полу. Вот, возьми эту миску, опусти сюда руки Чжи Чуаня. Друг мой, как ты? Он торопливо наклеивал на мокрую изрезанную руку свои полупрозрачные листочки, тихо застонал от наслаждения — прохладные прикосновения мягко приглушали боль, от листочков слабо пахло мятой. Наконец Инь Цзянь почувствовал себя в силах сделать всё то же самое для Чжи Вэньчжуна, а потом строго сдвинул брови и потребовал, присаживаясь на край кровати, где лежал Сюэ Ян в обнимку с его братом. — Ну что же. Я всё видел. Будьте добры, предъявите руку. Не прячьте. *** Цзинъи только шмыгал носом, напрасно надеясь, что никто не заметит, и он никого не напугает. Но холодная мокрая тряпка, прижатая к переносице, принесла облегчение, а ещё больше помогал его Цзычэнь. С ним он мог встать, улыбаться, драться весь день и всю ночь, свернуть горы и построить новые. Цзинъи без стеснения прижался к нему, так было легче — позволять себя поддерживать, и при этом самому с трепетом прислушиваться, не придётся ли поддерживать Сун Ланя. Они действительно долго шли до комнаты, но когда всё-таки дошли, Цзинъи бессильно привалился к стене и попросил: — Цзычэнь… помнишь, ты говорил, что купался бы так со мной до ночи? Может быть завтра… или послезавтра. Но пока ещё не совсем холодно — давай сходим на озеро? Просто искупаться. Просто вдвоём, — он с удивлением понимал, что ещё недавно уже утонул бы в слезах, сейчас устал, да, вымотался, и даже в какой-то мере испуган, но теперь-то он не один и не сам по себе. — Он сказал, что получилось, да? Думаешь, Не Минцзюэ захочет убить Сюэ Яна?.. *** — Никто не знал, — пробормотал Вэньчжун. — Просто ее не хотели отдавать. Такими вещами не разбрасываются... это понятно. Он покорно отдал руки опустить в отвар. — Не покосился. Его не осталось. Печать искушает, и никогда не знаешь, что она явит твоему рассудку. Ты будешь потом вспоминать это и никогда не поймешь, почему не смог противостоять такому простому искушению. Да, это звучало как «живи теперь с этим», но если оно на самом деле так, то ответственному человеку проще об этом знать и принимать, что бы там ни показала ему печать. Вэньчжун вздохнул. — Я хорошо, спасибо, — он улыбнулся. Невозможно было одним словом описать его состояние. — Не волнуйся, все заживет, — Сяо Синчэнь взял Сюэ Яна за руку и сам «предъявил» рану брату. Боль все еще тянула, но когда они вместе, все заживает и затихает быстрее. Даочжан даже благодарен был этой боли, она говорила, что есть, чему заживать, что никаких непоправимых ужасов не случилось. *** Сун Лань наконец-то мог запереть дверь, мог отдыхать самым правильным способом — заботиться о Цзинъи. Он сам валился с ног, но необходимость сделать простые вещи для А-И поддерживала лучше любого отдыха. Он снял с Цзинъи ханьфу, сам разделся до белья и убрал грязную одежду. Умыл влажным полотенцем лицо А-И, принес воды с травами и бережно и осторожно отмывал ему руки, которым снова досталось от струн. Нашел бинты и мазь. — Сходим завтра. Или послезавтра. Руки должны зажить, но ты быстро справишься, а я тебе помогу, — пообещал Сун Лань. — Просто вдвоем. Будем плавать и смотреть на облака. А-И... — он сосредоточенно обрабатывал раненые пальцы. — Я так жалею, что не запомнил тот момент, когда ты меня увидел. Как будто украл у себя что-то бесценное, как дурак. Сун Лань улыбнулся и поцеловал его. Глупо, конечно, разве мог он тогда вообще что-то предполагать? Даже не обратил внимания на мальчишку, думал совершенно о другом, он и небожителя не заметил бы тогда. Все это понятно, но момента жалко все равно. — Ложись. Сначала отдохнём, потом еда, теплая ванна... Не отпущу тебя никуда. Невозможно. Действительно, невозможно. Толпа в Байсюэ. Какие-то встряски постоянно. Хотелось рассовать всех по углам, каждого на свое место. Самостоятельные люди, у все все на местах, даже у Чжи Чуаня занозу из души выковыряли, даже печати нет — не о чем беспокоиться, наконец-то можно пожить в порядке. — Захочет, конечно, — Сун Лань лег рядом и коснулся губами нежной щеки Цзинъи. — Правила Байсюэ запрещают убивать Сюэ Яна, хотеть — нет, убивать — да. Обойдется. *** Следующие несколько дней в Байсюэ царило то лёгкое и хрустальное время, когда все вместе, но чуть-чуть отдельно. Впору ходить друг к другу в гости, не раздражая непрерывными вопросами, делами и внезапными проблемами. Сюэ Ян очень быстро уволок Сяо Синчэня в спальню, и оттуда совершались только бандитские вылазки за едой и прогуляться по вечерней прохладе. Он тоже хотел домой, но его «домой» всегда было с ним, стоило только спрятать лицо на шее личной святой сволочи. Наверное, Сяо Синчэню было труднее, поэтому он очень старался, утаскивая его гулять, давая возможность просто что-то читать, пока он дремлет рядом. Цзинъи отсыпался. Отсыпался и любил, снова засыпая, не успев разжать руки. Он только иногда высовывал нос наружу, но прилежно лечил руки и не собирался спорить с Цзыченем, потому что у него на переносице тут же появлялась еле заметная морщинка, которую хотелось разглаживать губами. Руки пострадали почти у всех, в той или иной степени. Сычжуй взял на себя кухню, готовил без изысков и что-то такое, что можно бессовестно растащить по комнатам в обход любых правил приличия. А Инь Цзянь, едва оправившись, снова занял место рядом с Не Минцзюэ. Уже через пару дней его пациент неосознанно глотал капли воды и протёртый суп, который Инь Цзянь мог вливать ему в рот с крошечной ложечки через каждые пять минут, и так часами. Он не стал геройствовать, попросил Сяо Синчэня и Сычжуя помочь, и втроём они аккуратно переложили снова свежевымытого Минцзюэ на кровать. Инь Цзянь счёл, что максимальная уступка приличиям — это набедренная повязка, всё равно пациент укрыт одеялом. Он работал рядом с его кроватью за маленьким столиком, ел здесь же, и дремал урывками, сидя. Просто потому что уйти и так оставить он не мог, а лечь рядом — пожалуй, это был бы ничем неоправданный стресс, если Минцзюэ очнётся, пока он будет спать. Открыть глаза и найти в своей постели незнакомого человека? Рискованно. А риска последние дни было и без того слишком много. За эти несколько дней Инь Цзянь перебрал и обновил цветочную заколку для себя, для Чжи Чуаня, и снова обрёл душевное равновесие. У всех всё заживало хорошо, по-другому и не могло быть. Но когда он склонялся над Не Минцзюэ и тщательно прощупывал свежий шов на шее, не без оснований принимался напропалую собой гордиться. Потому что, что бы там ни было, а с этим он справился идеально. — А потом и шрам исчезнет, — ласково шептал Инь Цзянь, втирая в шов лёгкий бальзам. — И всё будет хорошо. *** Сяо Синчэнь почти не видел брата. С одной стороны, это и понятно, Инь Цзянь совершенно погрузился в заботы о своем пациенте. С другой... Синчэнь разве что несколько раз заходил, чтобы узнать, как дела, и уходил, так и не понимая, что с этим всем делать и как избавиться от гнетущего состояния неправильности в отношении Инь Цзяня. Быть может желание улететь домой — это всего лишь малодушное желание сбежать? Сяо Синчэнь старался отвлекаться, тем более, что Сюэ Ян всячески помогал, но все равно время от времени Синчэнь проходил мимо лечебницы, собирался зайти и... уходил. Первую ночь Чжи Чуань плакал. Он не хотел отвлекать Цзяня своими переживаниями, да и когда он вообще кого трогал со своими переживаниями? Вэньчжун так не привык. Всю жизнь все держать под замком в сердце — он считал это нормальным и правильным, и ночью просто запечатал комнату завесами и талисманами, чтобы никто нечаянно не услышал, и просто плакал и кричал в подушку, пока не выплеснул все, не вывернул сердце. На следующее утро он был уже в своем привычном спокойном с виду состоянии, искренне благодарил Инь Цзяня за заколку, потом, пока заживали руки, старался не тратить время даром и читал, медитировал или занимался упражнениями на свежем воздухе. Иногда вел беседы с Лань Сычжуем, расспрашивая о правилах Гусу, музыкальной гармонии или просто о том, как в Облачных Глубинах устроена учеба. А еще Чжи Чуань деликатно навещал друга в лечебнице, справляясь о здоровье пациента. Это казалось особенно важным, словно каждый день нужно было убеждаться, что он действительно справился, не сдался и никого не подвел, и душа Не Минцзюэ действительно вернулась в тело. Сун Лань наконец-то вздохнул нормально. Который день колокол звал к трапезе в одно и то же время, никто не умирал, не надо было никуда бежать, Не Минцзюэ хоть и не очнулся, но паники по этому поводу Сун Лань не чувствовал и убеждённо ждал, не сомневаясь, что все будет нормально. Потому что если нет, они придумают что-нибудь еще, чтобы заставить главу клана Не очнуться. Сун Лань просто не допускал бессмысленности их с А-Яном похода в гробницу, полетов Сяо Синчэня и Сюэ Яна в Ланьлин, а главное — ожидания и беспокойства Цзинъи и их общей «как-всегда-на-грани» битвы в лечебнице. Не Минцзюэ встанет, хочет он того или нет. А еще они с Чжи Чуанем придумали, как поднять этот громадный храмовый колокол, который так и лежал во дворе, и до него вечно не доходили руки то по причине очередных непредвиденных обстоятельств, то по причине израненности половины этих самых рук. В ближайшие дни, если никто не поранится снова и не решит потратить силы на что-нибудь опасное, Вэньчжун и Сун Лань собирались все-таки вернуть колокол на место. Как только наступило послезавтра и Сун Лань убедился, что руки А-И заживают хорошо, он, как и обещал, ушел с ним к озеру. Купаться просто вдвоем. Они плавали на глубину, ныряли, потом оставались на берегу, где лежа на мягкой траве Сун Лань расчесывал Цзинъи волосы, бесконечно целовал, любил, смотрел и никак не мог насмотреться. *** *** *** — Я не сдвинусь с места, даже если Не Минцзюэ очнулся, — Сун Лань сидел на одеяле, совершенно обнаженный, расставив в стороны ноги, устроил Цзинъи между ними и время от времени целовал в плечо или в затылок, или касался губами волос. Они накупались, устали от воды и теперь можно было отдыхать. Тонкие ниточки серебра текли с пальцев и ласкали кожу Цзинъи, змеились, обнимали, гладили, а даочжан смотрел на них и сам хотел стать этими ниточками и прикосновениями. *** Цзинъи откровенно млел от удовольствия, уставший, но счастливый и очень живой. Он наплавался до изнеможения, и теперь нежился в объятиях своего Цзычэня. Спохватился, когда вспомнил эти бессовестные ласки у всех на глазах, когда ему приходилось держать лицо, и засмеялся в голос. — Мне кажется, что если Не Минцзюэ очнулся, там точно не до нас. И потом, хорошие новости — это не те новости, которые несут, спотыкаясь и падая. Их берегут, как сюрприз с засахаренными вишнями, чтобы вручить в самый подходящий момент. А сейчас, я думаю, момент неподходящий — нас нет дома, и никто не знает где мы. И это значит, что я могу сделать вот так. Цзинъи откинулся назад, прижимаясь спиной к груди Сун Ланя, положил ладони на его колени, и сосредоточенно пытался повторить его приём с ласковыми нитями серебра. Но у него не получалось так изящно. Серебро обвивало бёдра Сун Ланя широкими лентами, и его прямолинейности могли позавидовать даже самые бесстыжие люди Поднебесной, потому что эти серебряные ленты чуть ли не облизывали его, подбираясь к самым нежным местам. *** Сун Лань поймал его смех ладонью, провел пальцами вниз до ключиц, целуя в шею. Серебрянные нити потекли вниз, по животу Цзинъи, еще ниже. Очень-очень медленно, очень ласково. — Мм... — Сун Лань замер. Ответ его А-И оказался гораздо откровеннее. — У тебя... хорошо получается, — он улыбнулся в плечо Цзинъи, лизнул кончиком языка. — Но еще нужны трениров... ооооох... Это слишком... слишком приятно. Сун Лань выгнулся под ласками этих лент, прижимаясь к спине Цзинъи сильнее. Тело выдало все желание, стало горячо и даочжан совершенно бесстыдно раздвинул ноги сильнее, позволяя серебру Цзинъи пробираться по коже совсем бессовестно. *** Цзинъи ещё не удавалось быть таким же искусным, как Сун Ланю, он невольно сжимал пальцы сильнее, иногда подёргивал ими, пытаясь точнее управлять этими ласками, и от горячего отклика Цзычэня победно улыбнулся с тем неповторимым оттенком мальчишеской радости, когда сумел одержать верх. Но он сам загнал себя в ловушку — ужасно хотелось повернуться, спиной к Сун Ланю получалось порывисто и немного нервно, не хватало видеть, чувствовать ближе. Его хотелось целовать и облизывать… Цзинъи возбуждённо облизал губы. Конец серебряной ленты похожим вкрадчивым движением лизнул напряжённый член Сун Ланя, обвился вокруг, мягко сжался. — Мне нужны тренировки, — признался Цзинъи и судорожно выдохнул. — Я не могу, мне не сдержаться. Он повернулся, жадно прильнул к Цзычэню, тут же накрыв его губы своими. *** Цзинъи вытворял что-то прекрасное и невероятно горячее, Сун Лань застонал, захлебываясь этим возбуждением. — А-И... — выдохнул он и тут же имя растворилось в поцелуе. Сун Лань положил ладонь Цзинъи на шею, прижал к себе, жадно вторгаясь в рот языком. Что же делать? И развернуть его к себе хочется совсем, усадить на колени, взять... и оставить так, целовать спину, ласкать... Сун Лань уже даже не замечал, как его серебряные дразнящие ниточки скользят по соскам Цзинъи, он обхватил пальцами его член, обвел вокруг головку, сжал ладонь и медленно ритмично ласкал, так и не прерывая жадных поцелуев. Невозможный, невозможный... огненный. *** — Цзычэнь, — жарко выдохнул он в поцелуй. Так и сидел в полразворота, запрокинув голову, ласкал языком его язык с таким жаром, как бы ласкал ртом его член. Цзинъи не очень понимал, что серебро сейчас откликается на его желания, повторяя там, где сейчас находится. Он дрожал от накатывающего возбуждения, мягкой ласки тонкого серебра на сосках, ласковой горячей руки на члене. Он голодно застонал в поцелуй, медленно поворачивался лицом к Цзычэню, чтобы ни в коем случае не прервать эту ласку, ни отстраниться ни на миг, ни прекратить поцелуй. Зато когда закончил, смог обнять не только серебряными лентами, но и руками. *** Цзинъи медленно и гибко изворачивался, от этого Сун Лань обласкал ладонью чуть ли не всего его, он жадно целовал и в конце концов подхватил Цзинъи под бедра и усадил к себе лицом. Желание стало таким нестерпимым, что Сун Лань по-настоящему испугался не выдержать и сорваться. Он прижал Цзинъи крепче, член скользнул по члену, Сун Лань чувствовал, что весь уже истек от желания. Он приподнял Цзинъи, накрыл губами сосок, дразнил, вылизывал, а пальцы впивались в бедра и под кожей прокатывалась горячая дрожь. Головка коснулась входа, Сун Лань осторожно толкнулся и замер, тяжело дыша. Может быть его хватит на пару мгновений, а потом все. Он хотел Цзинъи именно такого, разгоряченного, но неготового, без нежностей, быстро и яростно. — А-И... — Сун Лань сдавил его бедра, посмотрел снизу вверх мутным от желания взглядом и не вытерпел, резко опустил на себя. *** Цзинъи толком не знал, чего ему больше хочется, но что хочется много и всё сразу — это точно знал. Он голодно постанывал в поцелуй, бессовестно подставлялся под ласки, смотрел, как Сун Лань снимает губами с его соска тонкий серебряный отсвет, и чувствовал себя лёгким в его руках, почти невесомым. — Цзычэнь, — он развёл ноги шире, с обожанием смотрел ему в глаза, заранее соглашаясь на всё, вообще на всё, просто не ожидал, что действительно получит всё и сразу. От такого резкого и жёсткого рывка он задохнулся — больно, но как же Цзычэнь его хочет, как же он его любит, если не может даже сдержаться! Цзинъи вцепился в его плечи, сдавленно застонал в губы, сам насаживался ниже, сильнее, пока не принял весь член, до упора. Он испуганно вслушивался в себя, пьяно улыбнулся. Это было так по-новому, и он действительно не был готов. Все ощущения обострились, Цзинъи нетерпеливо куснул губы Сун Ланя и повторил: — Цзычэнь, скорее… скорее, забирай меня! *** Сун Лань низко застонал, погружаясь в тесноту горячего тела, задрожал от полноты ощущений, от взгляда Цзинъи, от того, как он вцепился ему в плечи, как хотел... Больно же. Совсем не бережно, не аккуратно... — Что же ты делаешь... — обреченно и одновременно с восторгом шепнул Сун Лань, вцепился в нежные сильные бедра и резко поднял Цзинъи, чтобы снова вбиться в него на всю длину до упора. Он повторил это несколько раз, каждый — с еще большей яростью, и все равно этого было недостаточно. Сун Лань упал на спину, увлекая Цзинъи за собой, жестко зафиксировал, еще сильнее стиснул ягодицы, до боли развел их и вколачивался в нежное любимое тело мощными несдержанными рывками. Ноги согнул в коленях, двигал бедрами до боли в пояснице, и брал, брал безостановочно, тяжело выдыхая на каждом бешеном движении. *** — Что я делаю? — Цзинъи выстанывал эти слова в такт толчкам, он выкрикивал этот вопрос несколько раз на всё возрастающей громкости, пока не взвыл. — Я люблю тебя, разве не видишь? Прямо сейчас люблю! Всегда люблю! Он не сдерживался, не пытался вести себя тихо. Жадная страсть Сун Ланя оказалась заразительной. Цзинъи нашёл какое-то отдельное удовольствие в том, что не мог двигаться, распластавшись на его теле, только яростные толчки прошивали его яркими всплесками накатывающего жара. Оставалось только стонать, вскрикивать, и наконец кричать в голос, прерываясь только на тихие восторженные всхлипы вперемешку с горячими поцелуями. Цзинъи стонал в шею Сун Ланя, лихорадочно тёрся об неё лицом, прикусывал гладкую кожу и снова кричал, впиваясь ногтями в его плечи. — Ещё, — прохрипел он жадно, пытаясь двигаться навстречу этим толчкам, не опасаясь, что если сильнее, то можно просто не выдержать. *** Любит. Любит. Сун Лань прижимал его к себе, впитывая стоны и крики всем своим существом, подставлял шею, ловил укусы и поцелуи и двигался, задыхаясь от бешеного ритма. Любит. Так любит, что требует еще. Сун Лань застонал, толкнулся размашисто, от чего Цзинъи сильнее впечатался в его шею, подхватил своего смелого мальчика и одним движением перевернул на спину. — Еще. Сейчас. Он снова поднял его, легко, как будто Цзинъи вовсе ничего не весил, вышел из горячего тесного тела, но только чтобы снова перевернуть. Сун Лань буквально бросил Цзинъи на живот, выбивая воздух из груди юноши, поддернул под бедро и резко вошел снова. Сильно. Быстро. — Еще, — тяжело шепнул он, наваливаясь всем телом, собрал в кулак волосы А-И и потянул, открывая плечо и шею для укусов и поцелуев. И снова продолжил в том же яростном темпе. *** Цзинъи понятия не имел, какого демона дразнит. Он жадно отдавался, чувствуя свою полную принадлежность, подчинённость, и одновременно понимая, что это его Сун Цзычэнь, неповторимый, восхитительный, такой сильный и страстный — с ним! И так его хочет, что не в силах сдерживаться! Он восторженно охнул, оказавшись на спине, едва успел потянуть Сун Ланя к себе. Нет, не успел. Коротко застонал, когда он отстранился, изумлённо округлил глаза от таких лихих поворотов. Слишком быстро, его будто подхватило ураганом, который вертел его как хотел, швырнул оземь и снова взял с такой силой, что выбил надрывный задушенный стон. Цзычэнь никогда не был таким неистовым и бешеным, Цзинъи захрипел от хватки за волосы — всё тело выгнулось. По коже волнами прокатывалась мелкая дрожь, сладкая, дразнящая. Он комкал одеяло, судорожно цеплялся за него, колени скользили в попытке хоть как-то упереться. Таким беззащитным он себя никогда не ощущал, Цзинъи отдавался полностью, без остатка, завыл бессвязное «даааааа», понимая, что сейчас его просто раздавит рухнувшим наслаждением, скрутит и размажет по одеялу. *** Какой горячий, гибкий, сладкий... Сун Лань совершенно забыл себя, он хотел больше и больше этого отклика восхитительного тела, стонов, абсолютного подчинения. Он кусал Цзинъи в плечи и затылок, дышал, как разгоряченный зверь, вбивал его в промокшее от пота и капель воды одеяло и наконец почувствовал, как приближается развязка, которая будет такой же бешеной и острой. Сун Лань оперся на колени и локти, просунул Цзинъи под живот руку, приподнял его, снова насаживая на член. Он просто не понимал, как так сильно хватает своего А-И, как жестко его держит, брал и брал, и только когда первая судорога почти скрутила все тело, взял его член в ладонь, сжал и в такт своим выплескам дразнил головку, забыв о любой нежности. Сун Лань хотел только одного — добиться острого и бурного удовольствия, чтобы А-И дрожал и извивался под ним, стонал и кричал, пока он продолжает двигаться в нем, раз за разом задевая внутри разгоряченную чувствительную точку. *** Цзинъи кричал, но не вырывался. Он хотел больше, хотел сильнее, хотел невесть чего, и не понимал, что уже не выдерживает. Он просил о чём-то бессвязно, всхлипывал, а когда Сун Лань взял его за член неожиданно для самого себя взмолился: — Не могу больше! Цзычэнь, я не выдержу! Пожалуйста, пожалуйста!!! Он кусал губы, лихорадочно толкался в кулак Сун Ланя, умудряясь насаживаться на его член резче, до боли. Заскулил, зажимаясь, окончательно скомкал одеяло, застыл на миг и выдохнул: — Не отпускай! Цзинъи изливался долго, длинными выкручивающими судорогами, ему казалось, что все кости стали мягкими, и он сейчас упадёт. Как же хорошо, что его крепко держит его Цзычэнь, ни за что не отпустит. Он жмурился до боли, пока не затих потерянный и бесконечно слабый. Сытое тело ещё мелко дрожало, но под кожей разливалось мягкое тепло. *** Он не отпустил, прижал к себе, сбавил темп, но не перестал двигаться, хотя собственное удовольствие уже почти сошло. Сун Лань держал Цзинъи, стонал от того, как он сладко содрогается, как сжимается, стонет. Он так сильно его держал, что казалось, его сердце сейчас стучит прямо в ладони. Когда все закончилось, Сун Лань его все равно не отпустил, тяжело дышал в спину, целовал, слизывал испарину, только потом перевернул и уложил на спину. У самого руки тряслись, а локти и колени горели, все тело заковало в горячую усталость. — Мой хороший... — Сун Лань целовал искусанные губы, следы на шее, пальцы, шептал что-то нежное, гладил яркие синяки, оставленные на бедрах А-И. Его словно оглушило этой бешеной страстью, он только теперь осознавал, как все было сильно, как громко Цзинъи кричал, и теперь хотелось окунуть его в нежность. Они лежали так долго, потом Сун Лань унес Цзинъи в озеро, которое под вечер стало совсем теплое, как молоко. Он никуда не торопился, снова потом расчесал ему волосы, помогал одеваться и унес в Байсюэ на мече, когда солнце уже облизывало последними лучами стены. Сун Лань взял на кухне простой еды и заперся с Цзинъи у себя до утра, до самого удара утреннего колокола. *** Цзинъи растворялся в нежности Сун Ланя, которая казалась особенно ласковой после этой сокрушительной страсти. Истомлённый наслаждением, ошеломлённый, он не нашёл в себе ни капли сил, чтобы хоть что-то сказать. Между ними не нужны были слова, очень говорящими оказались прикосновения, потрясающая любящая забота, взгляды. Цзинъи любил и чувствовал себя любимым, чем бы он ни занимался, как будто Сун Лань распахнул перед ним мир во всём его разнообразии. Можно быть слабым и всё равно тебя будут любить. Можно быть смешным, весёлым или грустным. Всяким, и его за это не лишат любви, не накажут ничем! Не то чтобы его раньше так угнетали, но почему-то он пережил кучу страхов — вдруг всё закончится прямо сейчас, и лишь из-за того, что он невовремя пошевелился? Но пережил же. Это был чудесный день, наполненный любовью до краёв, и любовь перетекала в такую же упоительную ночь. Цзинъи утром проснулся раньше Сун Ланя, потянулся и с потрясающим томным изумлением понял, что у него всё тело болит так, будто он сутки сражался, не разгибаясь. И это почему-то было приятно. Так же приятно, как осторожно целовать спящего Сун Ланя, потому что всё-таки пора было вставать. *** — Ммм... что? — Сун Лань проснулся от поцелуев, сгреб Цзинъи в объятия, — Нет. Мы спим. Нельзя пренебрегать сном... в плечо тоже поцелуешь? Он улыбался с закрытыми глазами, собрал свои поцелуи и посмотрел на Цзинъи. — Ты как? Сун Лань повернулся, скинул одеяло и провел пальцами по шее своего А-И, сполз вниз и изучил вчерашние синяки на бедрах. — Болит? И не встал до тех пор, пока каждый синяк не был поцелован. Эти следы заставляли извиняться поцелуями и радовали одновременно, и еще Сун Лань думал, что если в следующий раз такие синяки останутся на нем, он будет только счастлив. — Придется вставать, да? Нам сегодня колокол вешать. И еще у меня урок иллюзии у Сюэ Яна, — даочжан с удовольствием потянулся, счастливо вздохнул и хитро прищурился. — Он правда еще об этом не знает. Будешь вешать с нами колокол, А-И? — Сун Лань серьезно посмотрел и снова улыбнулся, целуя своего любимого в живот. — Это очень важно. Встаем. Идем. *** — И в плечо тоже, — Цзинъи тут же честно оставил на плече Сун Ланя обещанный поцелуй. И на шее. И в уголке губ. И лежал, лукаво улыбаясь, пока Цзычэнь считал его синяки. — Болит. Но не представляешь, как это приятно. Странно, да? Звучит как бред сумасшедшего — нравится, что болит. Колокол? Спрашиваешь, конечно буду! И понимаю, как это важно, но давай всё делать по порядку. И они, конечно же, сначала пристально не пренебрегали поцелуями и возможностью ещё полежать. А потом всё-таки встали. Цзинъи двигался немного неловко, но немного размялся и стало легче. — Как же мне повезло, что ты вчера мои волосы привёл в порядок, я бы сейчас встал как речной гуль, страшный и косматый. А так я, скорее всего, похож на балованного речного гуля. Цзинъи посмеивался над собой, ласково льнул к Сун Ланю, и только повернул голову куда-то в сторону кухни, когда оттуда разнёсся мелодичный удар колокола. Нужно было идти, конечно же, иначе это слишком вызывающе. Зато так приятно! *** *** *** — Гэгэ, послушай, какую я написал песню, — Сюэ Ян бессовестно приставал к Сяо Синчэню, посмеиваясь. Играть он ни на чём не умел, зато мог в такт притоптывать ногой или стучать ладонью по столу, что он и делал: Жили-были в Байсюэ, чёрт его возьми, Два весёлых патриарха и один Цзинъи. Остальные были слишком светлые, увы, И грустили так прилично, будто бы одни. Байсюэ ты Байсюэ, вразуми болезных, Дай ты им немножечко умениев полезных! Рот открыть и рассказать, что тревожит сердце, Это так полезно, лучше соли с перцем. Дурашливость закончилось, Сюэ Ян поймал Сяо Синчэня и прижал к себе, заглядывал в глаза, трогал кончиком пальца его губы, как будто первый раз видел, и очень вкрадчиво задушевно протянул: — Странно… рот есть. Даочжан, сделай мне приятно, скажи мне вот этим ртом, что тебя мучает? *** Сяо Синчэнь в недоумении замер. Его удивленное взгляд от улыбки становился мягче, он рассмеялся и поцеловал пальцы Сюэ Яна. — Какой ты талантливый! Просто невероятно. Он коснулся губами его шеи, вдохнул и замер, снова стал задумчивым и серьезным. Вздохнул. — Это неправильные мысли, ночь моя. Я от них все время чувствую себя виноватым, потому что не должен так думать. Но Цзянь... Ты видишь это? Он такой... как будто нет ничего вокруг. Он так ждет Не Минцзюэ... — Сяо Синчэнь отстранился и посмотрел Сюэ Яну в глаза. — Если бы я не знал, то я бы уже решил, что это он его убил. И в голове это все время крутится, что может быть, брат знал Не Минцзюэ. И тогда... это ханьфу, помнишь? Но ведь это неправильно, я ведь не знаю ничего, откуда все это? И вот теперь я опять хочу домой, а он же мой брат, он искал меня! А я даже ни разу не подумал о том, что где-то есть моя семья! *** — Вот мудрого всё-таки человека тут воспитали и вырастили, не зря я его не убил, — удовлетворённо проворчал Сюэ Ян, когда его даочжан всё-таки излил ему свою тревогу. — Вот сказал мне Сун Лань — спроси его, я тебя спросил, и ты тут же ответил. Какая удобная штука, рот. Хочешь — говори им, хочешь — еду в него засовывай, а можно ещё и очень приятно ртом любить одного святого и светлого даочжана. Гэгэ, всё хорошо. Не ты один считаешь его подозрительным. А неправильные мысли — это когда их нет, Сяо Синчэнь. Умная голова должна мыслить, и если какие-то мысли оказываются неправильными, можно радоваться — ты ещё учишься, у тебя впереди длинный путь самосовершенствования, и он продлится тысячу лет рядом со мной. По-моему, прекрасный план. Он потянул Сяо Синчэня с собой, сел, усадил своё счастье рядом и взял его за руки. Нежно гладил его пальцы, проникновенно заглядывал в глаза. — Я сейчас тебе тайну открою, гэгэ. Ты должен так думать. Нельзя гнать от себя мысли, а то они начнут бродяжничать, наберутся дурных привычек и вернутся, чтобы ещё больнее покусать. Лучше обдумать их сразу, пока они не выросли и не заматерели. Давай предположим, что это у тебя правильные мысли, и он убил Не Минцзюэ. Тогда придётся признать, что он — это замаскировавшийся Мэн Яо. Но мы убедились, что это не он, ведь мы видели Яо в Ланьлин, когда здесь за Инь Цзянем следил Сун Лань. Минцзюэ убил я, приказал мне это Мэн Яо. Больше там никого не было. Но даже если предположить, ну вдруг мы что-то упускаем… У меня очень странное ощущение от твоего брата, гэгэ. А он точно твой брат, вы похожи больше, чем мне казалось сначала. Он точно что-то скрывает, я за ним слежу. Он то виноватится, то злится на кого-то, то приходит в отчаяние, то пылает надеждой. Заколка эта его идиотская, так и хочется общипать. И когда он эту заколку снял, стал буйным придурком похлеще меня. Он слишком хорошо разбирается в травах. Сун Лань говорит, что он заклинатель, и я с ним согласен. Ци у него с запасом, таланты незаурядные — а меча нет, летать боится сильнее, чем я в мои худшие дни, драться не умеет. Я думаю, что нужно его просто посадить вот так и поспрашивать. А хочешь, давай его напоим? У пьяных языки развязываются! — он снова погладил ласковые пальцы даочжана, такие сильные, обманчиво изящные. — Тебе не в чем себя винить, мой драгоценный. Ты не думал о семье, потому что случилось что-то, и ты забыл. Так бывает. Нельзя так просто зайти и сказать — привет, я твоя семья, а ну-ка, люби меня поубедительнее. Что я могу точно сказать про Инь Цзяня — он боится тебя. Вернее, не тебя, а твоих мыслей, твоей вежливой отстранённости. И наверняка тоже не знает, как к тебе подступиться. Каким бы он ни был подозрительным, он не дурак, и понимает, что нельзя взять и возлюбить велением рассудка. Ну и… как ни крути, а Сун Ланя он откачал. Хочешь, я его допрошу? *** — Прекрасный план. — Синчэнь выдохнул. Стало легче, гораздо. Сюэ Ян всегда умел все поправить, простыми словами, взглядом, прикосновениями он все так хорошо мог объяснить. — Скрывает. Зачем? Он не верит мне? Но... ну да. С чего бы ему верить, если мы ближе не становимся, — Синчэнь грустно улыбнулся и покачал головой. — Нет, нет, не надо допрашивать. Если что-то есть, оно само покажется, тогда, когда не будет возможности контроля, когда что-то окажется сильнее того, что он скрывает. А если нет — значит, я ошибаюсь и все мы. У всех свои тайны, свои ошибки, даже страшные ошибки не делают человека плохим. Может быть у Цзяня их и вовсе нет, а мне просто надо быть внимательнее с ним, терпеливее... *** — Почему ты решил, что именно не верит? Он может стыдиться чего-то, это такое сильное чувство, оно бывает у в общем-то порядочных людей. Я слышал, что от стыда некоторые даже умудряются с собой покончить, это правда? — Сюэ Ян фыркнул, не очень понимая, как это вообще. Злиться это понятно, можно психовать, можно в диком горе биться головой об стену, кусать траву, делать сотни невероятных и нелепых вещей, но лишать себя жизни из-за какого-то неверного поступка? — Гэгэ, ты грустишь… и продолжаешь себя винить? Считай меня злобным чудовищем, но не стоит быть с ним внимательнее лишь из-за того, что он тебя искал все эти годы. Меня тоже много кто искал, на каждого внимания не напасёшься. Другое дело, если тебе самому этого нужно и хочется. Пока я шёл с тобой, я понял одну странную штуку. Иногда достаточно сделать шаг навстречу, чтобы с изумлением увидеть, как другой человек тоже делает этот шаг. Но это если этот человек тебе на самом деле нужен, а ты нужен ему. Конечно, если вот мне нужен, а я ему как рыбе зонтик, то я могу и два шага сделать, и три, а потом и бежать станет бесполезно, потому что я уже тут… Но то я, а это ты. *** — Виню, — Признался Сяо Синчэнь. — Потому что не знаю, как сделать этот шаг. Я пытаюсь, но все как-то... разваливается. А что если не нужен? Нет. Они же братья, они похожи — Синчэнь этого не чувствовал, но раз Сюэ Ян так говорит, значит что-то есть. Был бы не нужен, разве случились бы эти переживания? Сяо Синчэнь измучился. Это все угнетало, такое количество мыслей, эти попытки в себе разобраться. Ему уже начинало казаться, что даже когда у них с Сюэ Яном все начиналось, он так много не думал! А ведь это несравнимые вещи! — Надо меньше думать, — Заключил даочжан, улыбнулся и немедленно воплотил свое решение: поцеловал Сюэ Яна, потому что тут и думать нечего — когда его ночь с ним, его нужно целовать, пока не проснулась какая-нибудь опасность или важная новость. *** — Винить себя за то, что чего-то не знаешь. Это так по-даочжански, — Сюэ Ян дразнящее тронул его губы кончиком языка. — Вы похожи, потому что он тоже не знает. Он наверняка себе напредставлял как это будет, а теперь сидит и охреневает от того, что всё не так. Это так… по-человечески. Зато поцелуй он целиком одобрил, тут же шкодливо обнял Сяо Синчэня со специальной целью упасть на спину и утянуть за собой своё счастье. Целовал жадно, выманивая ласками его язык из жаркого рта, ловил его губами, и лишь когда губы уже запекло от бурных поцелуев, на миг прервался и любовался его лицом с тонкими чертами, с самыми прекрасными на свете глазами и с яркими губами. — Верно, гэгэ. Меньше думать — больше делать. Если ты будешь думать меньше, это всё равно будет больше, чем у меня. Ты самый внимательный и совестливый даочжан в Поднебесной, мой самый драгоценный. *** Синчэнь упал вместе с ним, оперся на руки и целовал, пока Сюэ Ян сам не остановился. — Я самый счастливый даочжан Поднебесной. У меня есть ты. Хочешь посмотреть, какой ты у меня есть? — Сяо Синчэнь поднялся на колени, развязал пояс и сбросил ханьфу, следом снял рубашку. — Вот сейчас ты смотришь на меня, и в твоем взгляде столько любви... Посмотри на меня, как... как на добычу... Ты умеешь смотреть так по-разному. *** Сюэ Ян попытался не отпустить, но так привык доверять Сяо Синчэню во всём, что разжал руки и довольно проурчал что-то одобрительное, когда тот принялся раздеваться. — Как на добычу? Гэгэ… ох, сколько раз я на тебя так смотрел… Он нетерпеливо сел, снова опрокинул Сяо Синчэня на кровать, очень ласково прикоснулся пальцами к щеке, поочерёдно поцеловал дрогнувшие веки и поднялся с кровати. Постоял спиной к нему, повернулся, наклонил голову к плечу и уставился немигающими глазами. Злой и голодный взгляд выхватывал каждый изгиб, каждую линию полуобнажённого тела. — Я видел тебя голым… когда ты был ранен в спину, — голос Сюэ Яна стал ниже, дрогнул от алчности, согнутые пальцы так же дрогнули, он явно удерживался от желания броситься на него. — Ты стеснялся, наскоро мылся, и я заверял тебя, что не смотрю. Смотреть на тебя, беззащитного, не понимающего, что рядом враг, ты был беспомощным, полностью в моей власти. Моя добыча, моя сладкая любимая добыча. Я ещё не любил тебя так сильно… но уже любил. Кинуться, загнуть носом в подушку, взять сразу, без подготовки, без всяких вежливых «ах, позвольте вас выебать»… Кусать без жалости, окунуть язык в рану на спине, бить и трахать одновременно, целовать и терзать. Сюэ Ян начал раздеваться, медленно, с явной угрозой. Сглотнул — слышно было, как сжалось горло. — Я не могу смотреть на тебя КАК на добычу. Потому что ты и есть моя добыча. Выстраданная, любимая, драгоценная. Я тогда выдержал и не кинулся. Но сейчас… — он хищно улыбнулся, вызывающе облизал острые зубы, смотрел горящими глазами и коротко хохотнул. — Но сейчас — ах, позвольте. И кинулся на кровать, сцапав в стремительной атаке свою вожделенную добычу. *** — О... — восхищенно шепнул Сяо Синчэнь, когда увидел, кто к нему повернулся. Сюэ Ян. Тот самый. Тот, которого он знал еще до тьмы, до Сян Хуа, до всего. Злой и опасный, беспредельно опасный. Даочжан смотрел с восторгом пойманной добычи, которая сама разрешила себя поймать, возбужденно облизал губы. Это все будило в нем такую невозможную жажду... каждое слово Сюэ Яна, «кусать, бить и трахать» — его обнаженные мысли и желания представлялись сразу же и прокатывались по венам будоражащей волной. Сяо Синчэнь лежал, смотрел на свое прекрасное чудовище, щеки полыхали от бесстыдства и смущения, он медленно вытянулся на кровати, поднимая руки, будто жертва сейчас разрешит себя связать, чуть раздвинул ноги, и губы приоткрылись сами, но Сяо Синчэнь ничего не успел сказать, потому что Сюэ Ян набросился на него, как голодный зверь. *** — Изволь бояться! — зарычал Сюэ Ян, сдирая со своей добычи остатки одежды, подмял его под себя, сжал и стиснул со всей дури, медленно лизнул изящную длинную шею от нежной ямочки между ключицами до подбородка. Чувствительно укусил и выдохнул ему в губы: — Не смей меня бояться… никогда. Кто меня боится, того я сожру. Он дорвался. Вот как мечтал тогда, почти вот так — нетерпеливо раздвинуть его ноги, придавить своим телом, и потереться об него даже не ради первого минутного удовольствия, а чтобы он понял, что сейчас будет, чтобы насладиться смятением и шоком. Но сейчас… нет, это было лучше, чем он мечтал, это намного лучше, потому что сейчас они оба хотели этого. Смятение? Оно ничего не стоит по сравнению вот с этой полыхающей взаимностью. Сюэ Ян снова зверски ухмылялся, с губ сам сорвался торжествующий смешок и лёг прямо на губы Сяо Синчэня. — Мой… — он торопился овладеть им, оставил на ягодице розоватые царапины, приставил головку к плотно сжатому входу и жадно толкнулся вперёд, зарычал от тесноты. Это естественное сопротивление тела создавало иллюзию, что добыча противится, Сюэ Ян сходил с ума от этого, бешено вдавливая Сяо Синчэня в постель, короткими рывками всаживал глубже, вцепился зубами в шею, упиваясь этим ощущением принадлежности. *** Сяо Синчэнь задрожал, сдерживаясь, чтобы не застонать. — Я не боюсь, — он улыбнулся и облизал губы, поддался, не сопротивляясь совсем, чтобы Сюэ Ян делал, что хочет. Все тело сжалось в предвкушении, даже сердце, кажется, дрожало. Синчэнь закричал и выгнулся от боли, заставил себя замолчать и только коротко мычал сквозь сжатые губы на каждом толчке. И все равно не выдержал. Как хорошо... — Больно, — почти беззвучно выдохнул он и только сильнее напрягся, сжимая Сюэ Яна в себе. — Больно... — И вцепился пальцами в затылок, отрывая от укусов, чтобы Сюэ Ян на него посмотрел. *** — Нет, — рявкнул Сюэ Ян, сам в ответ взял пальцами лицо Сяо Синчэня, надавил на губы, вынуждая открыть рот. — Кричи… Кричи для меня, если тебе больно. Его непостижимый, такой непростой даочжан… Сюэ Ян целовал его жадно, не давал закрыть рот, как будто хотел лишить его возможности защищаться, кусая чужие губы. Нет, он всё равно держал себя под контролем, больно — но не за гранью, когда останется только убивать внезапно осатаневшее чудовище. Он раз за разом толкался в это побеждённое тело, сам побеждённый, совсем пропавший, отчаянно любящий. Весь мир мог валиться куда угодно, чтобы только Сяо Синчэнь оставался с ним. Сюэ Ян бесновался, брал его размашистыми жадными рывками, приподнялся, упираясь ладонями в его плечи, пригвоздив к кровати, не отрываясь смотрел в глаза, склоняясь только чтобы сорвать очередной жадный поцелуй, и снова вбивался. Он не мог любить своего даочжана тихо, сам стонал в голос, яростно вскрикивая. Сюэ Ян замер на мгновение, задыхаясь прошептал: — Я люблю тебя так бешено… так… что готов разорвать в клочья, чтобы потом любить каждый кусочек. Каждый, Сяо Синчэнь, — он с томительной нежностью целовал его губы, мучая этой паузой и его, и себя. *** Это было больно, больно, но вся боль — его, полностью, и за это пусть ее будет больше, Сяо Синчэнь совсем не возражал. — Зверь... — выдохнул он, открывая рот, и закричал на очередном рывке, выгибаясь в изломанную жертву. Он отвечал на поцелуи с мягкой податливостью, всхлипывал от укусов, бил кулаком Сюэ Яну в спину, тут же впиваясь ногтями в кожу. Это слишком много, больше, чем все ощущения мира. Даочжан устал кричать, горячие дорожки слез потекли к вискам, а все тело пульсировало, как будто превратилось в один огненный узел, которое вот-вот изольется наслаждением еще более ярким, чем вся боль и звериная страсть. — Чудовище... ааааа... — Сяо Синчэнь снова закричал и дернулся, вскинул руки, хватаясь за головой за подушки, за все, что попадалось. *** — Да, зверь, — рычал Сюэ Ян, отбирая у своего даочжана всё, отнимая, разоряя его и подчиняя. — Но я твой зверь… Он слизывал его слёзы, такие любимые, прозрачные, самые вкусные в мире слёзы, упивался каждой каплей, жадно и больно целовал следы укусов, и брал его с бешеной жадностью ещё и ещё. — Твоё чудовище, — Сюэ Ян поймал его беспокойные руки, вцепился в запястья, прижал к постели, и расчётливо ускорился, вторил рычанием этому крику, и вбивался в него до тех пор, пока сам не взвыл от нежно сжимающихся вокруг члена мышц. Его даочжан должен получить всё, много, сладко, вкусно. Чудовище чуть не сошло с ума, но Сюэ Ян умело ласкал его, расцвечивая наслаждение всеми красками, сам изливался в жаркое тесное нутро, дрожал от удовольствия и сотни раз признавался, как сильно он любит. *** Последний крик пришелся на сильный рывок, за которым обрушилась волна горячих стонов. Сяо Синчэнь выгибался под натиском яркого удовольствия, навстречу Сюэ Яну, сливался с ним, ловил все его ласки, которые добавляли диких, острых ощущений. Все тело подчинилось этой дрожи, он мог только отдаться, принимать жаркое наслаждение Сюэ Яна и снова вскрикнул, когда его догнал последний яркий спазм. Сил не осталось даже шевелиться. Сяо Синчэнь просто дышал, скованные цепкой хваткой запястья расслабились, он только переплел ноги с его ногами, прижался мокрым животом и пытался не закрыть глаза, чтобы смотреть на свое прекрасное довольное чудовище. *** У чудовищ есть собственный стиль мышления, и Сюэ Яну он был присущ в полной мере. Никто не смеет беспокоить покой чудовища и его любимой жертвы, если только этот кто-то дорожит своей жизнью и здоровьем. Сюэ Ян даже не задумывался над судьбой Байсюэ и всех кто торчит внутри этого Байсюэ, и даже не потому что чудовище, а потому что в кои-то веки никто из остальных не мог учудить что-то непоправимое. Сами справятся. Поэтому можно и нужно никуда не пускать обессиленного Сяо Синчэня, долго и нежно ласкать, смотреть на него, спать рядом, и даже во сне любить. А утром всё непременно покажется не таким уж неразрешимым. Вот только утро он традиционно проспал. Прав был Сун Лань — расслабился он в Байсюэ. Только открыл хитрый глаз, обнаружил, что лежит слишком далеко от Сяо Синчэня, на расстоянии вытянутой руки, и тут же прилез к нему под бок и принялся будить самым хулиганским способом — поцелуями. — Гэгэ, вставай. Там нас сейчас покормят, и они там собирались колокол вешать, лучше побыть рядом. Я буду вякать им «правее, нет, левее!» и страшно бесить. Это очень бодрит! *** Сяо Синчэнь тихонько засмеялся в подушку, убрал волосы, перекинув их на плечо и подставил под ласки спину и лопатки. — Мой стратег. А если получится криво, кто будет виноват? Сяо Синчэнь потянулся, поморщился от ощущений во всем теле, особенно там, где страсть была самой сильной, и обвил Сюэ Яна руками. — Ты нарочно дразнишь Сун-лаоши. Ты любишь, как он ворчит, — ласково шептал даочжан и после пары десятков поцелуев все-таки встал. — Не будем пренебрегать трапезой. Правила есть правила, — он лукаво улыбнулся и совершенно обнаженный ушел умываться. *** — А если получится криво, то виноват будет тот, кто пререкался со мной вместо того чтобы двигать левее или правее. И это наверняка будет Сун-лаоши, — Сюэ Ян ехидно рассмеялся и обнял своё счастье. — Гэгэ, ты совершенно прав. Я его дразню. Он ворчит и огрызается, и временами очень успешно. Из нашего патриарха получается первостатейная язва, особенно когда он прекращает придуряться. Оказывается, даочжаны на самом деле не то, чем кажутся. Как и Лани. Он тоже нагишом пошёл умываться, ему нравилось это свежее бесстыдство. Когда они вернутся домой, нужно будет всё-таки оборудовать купальню, чтобы ходить к ней голыми. Красиво же! И приятно. На звук колокола, возвещающего о завтраке, Сюэ Ян только фыркнул в ладони, полные холодной воды, и поднял голову: — Это Сычжуй, точно тебе говорю. Сейчас мне влетит за то, что мы вчера пренебрегали трапезой, точно тебе говорю. Как ты считаешь, что будет приличнее? Незамедлительно явиться на зов, или всё-таки опоздать, но прийти одетыми? *** *** *** Боли не было. Он ее не чувствовал, просто знал — она была быстрой. А потом и знания не стало, все заполнила серая густая пустота, в которой он растворился искрящимся черным. Это не было похоже на полет, и на падение — тоже, разве что первый виток бесконечности, а потом пустота сгустилась, ярость стала сильнее, и он больше не мог вырваться. Вечный плен в соседстве с духом меча, который смеялся над ним и обещал, что скоро уйдет и оставит его в этой метущейся темнице. Но дух не ушел. Он потерпел поражение, а темница перестала скитаться. Так закончился круг бесконечного поиска, и с черными искрами появилось осознание, что у темницы есть имя. Бася. Он не хотел выходить. Менять одни оковы на другие? Кто-то тянул его, обещал жизнь, кровь, путь, но он еще помнил, что ему нужно. Месть. Ее не обещали. Он почти победил, почти не поддался тянущим через мост навстречу неизвестности силам, А потом что-то сверкнуло. Едва уловимая вспышка чего-то знакомого. Она обещала защиту, если он вспомнит храбрость. И он вышел. Оставил серую пустоту, шагнул в неизвестность, застыл на границе миров, но с одной стороны ничего не осталось, а с другой настойчиво звали. Может быть, это зовут не его? Черные искры породили боль. Она разливалась повсюду, концентрируясь то в одной, то в другой точке. Боль блуждала, искала, и однажды остановилась, схватила за горло, заставила себя проглотить. Он понял, что это вдох, услышал его и захотел вернуть снова. Первый раз в этой бесконечности он смог что-то заставить вернуться. Полный боли вдох прокатился вниз, наполняя то, что называется сердцем, а непроглядная серость сменилась сверкающей тьмой. Это значит, ее тоже можно поменять. Свет залил все вокруг, задрожал, завибрировал, смешиваясь с еще одним наполненным болью вдохом. Он осознал, что это глаза — и он видит, что это воздух — и он дышит, что это все — боль, и он ее чувствует, что это — хрип, его собственный, и он его слышит. *** Инь Цзянь как раз мирно делил ветки мяты на листочки, черешки листочков и стебли, когда услышал хрип. Испуганно уставился на Не Минцзюэ и кинулся к нему, забыв про мяту напрочь. Он открыл глаза! Испуганное сознание явно пыталось определить своё место в мире, и именно для этого Инь Цзянь тут сидел — чтобы помочь, не оставлять в одиночестве в такой сложный момент. — Больно? — очень тихо и участливо спросил он, сразу проверил уровень света, удостоверился, что вокруг приятный светлый сумрак, наклонился над Не Минцзюэ, заглядывая в глаза. Этого света хватало, чтобы рассмотреть край радужной оболочки и в который раз обрадоваться, что исчез этот травянистый оттенок ободка. Инь Цзянь упоительно всматривался в сокращение живых зрачков. В глазах Не Минцзюэ плескалась боль, и это, к сожалению, было нормально. — Шшшш… всё хорошо. Я помогу. Всё будет хорошо, вы в надёжных руках, у друзей, — он говорил тихо, но отчётливо, ласковым увещевающим голосом, осторожно нажимал на активные точки, массировал его виски, стараясь уменьшить боль без лекарств, потому что Не Минцзюэ и так был полон целебными снадобьями до бровей. Он просто опасался навредить. — Не пытайтесь говорить сразу, после… после ранения это будет больно. Всё хорошо. Теперь вы точно поправитесь. Радость вскипала в нём, мешала дышать. Инь Цзянь восхищённо изучал наконец живое лицо Не Минцзюэ — да, он ещё не совсем очнулся, но какой же он сильный, какой он молодец, что не сдался, сумел выкарабкаться. — Сейчас я помогу напиться, — пообещал Инь Цзянь. — Это поможет горлу, станет легче дышать. Этой радостью хотелось делиться, но он не мог выскочить из лечебницы с радостным криком, и не было способа сообщить остальным. Но он предвкушал, что скоро. Это несомненный успех! Такой дерзкий план, практически невыполнимый! Как они все сумели?! Это не укладывалось в голове. *** Больно? Кто-то спрашивает, но не видно, кто. Правда, недолго. Он попробовал дернуть головой, но получил за это только порцию режущей боли в шее и застыл. Этот человек, как будто знакомый, но вспомнить не получается. В глаза лезет, смотрит, трогает, говорит... У каких еще друзей? Вот эти все прикосновения — зачем? А. Помогает. Ладно. Он осторожно вдохнул и так же осторожно выдохнул. Попить да, это надо, пусть поит. Он следил за этим аккуратным человеком одними глазами, пил и главное — дышал, как будто заново учился. Боль в голове пульсировала уже не так сильно, а в горле болело. Он сказал — ранение... Что за ранение? Какая битва? Надо попробовать пошевелиться — не выходит. Где руки? Ноги где? По хребту пробрало жаром, и вот тогда стало понятно, что руки и ноги есть, просто они не шевелятся, как будто онемели. Стоило подумать — и повсюду закололо, просто везде! Как это убрать? Он сдавленно застонал и тут же закашлялся, а раз все равно кашляет, то попробовал и прочувствовать горло, захрипел. *** Его удалось напоить. Каждый глоток, каждый его вдох Инь Цзянь был готов праздновать, как победу, потому что это горло. Пришлось признать, что даже Сюэ Ян тут оказался молодцом на самом первом этапе, а именно — в момент обезглавливания. Очень удачное место, не разрушен кадык, очень чистый срез без дробления костей, одним точным ударом. Будь на его месте менее умелый убийца, измочалил бы шею в мясо. Инь Цзянь строго нахмурился, уловив жаркое беспокойство, и тут пациента скрутило приступом кашля. А кашлять ему категорически нельзя! И одновременно стонать нельзя! Небеса, какой прекрасный живой стон! Инь Цзянь быстро окунул в холодную воду кусок ткани, положил на шею Не Минцзюэ примочку и строго скомандовал: — Задержите дыхание! Медленно вдохните, медленно выдыхайте. У вас очень серьёзное ранение в шею, поэтому лучше бы не кашлять. Вы меня слышите? Моргните, если слышите, — Инь Цзянь посуровел моментально, живой пациент нуждается в уверенности, что врач знает, что делает, и он был готов выдать ему всю необходимую уверенность. — Я лекарь. Болит у вас сейчас всё, это нормально. Руки и ноги онемели, и сейчас вы пытались пошевелиться, и боль невыносима, так? Помогите мне оказать вам помощь — дышите как я сказал. Медленный вдох, медленный выдох. Инь Цзянь растёр в ладонях пряно пахнущий бальзам с разогревающими маслами, аккуратными плавными движениями разминал руки Не Минцзюэ от плеч до запястий, пока сведённые судорогой мышцы не стали мягче. Такими же равномерными сильными прикосновениями разминал ноги — бёдра, колени, икры, щиколотки, ступни. Довольно замурлыкал себе под нос, когда понял, что тело правильно реагирует на все прикосновения. Может быть щекотки Не Минцзюэ и не боялся, сейчас не время проверять, но от первого же прикосновения к стопам рефлекторно вздрогнул. Он тщательно вымыл руки от остатков бальзама, вытер их полотенцем, укрыл своего подопечного одеялом до груди и снова наклонился над ним, осторожно массируя виски и кожу на голове. — Так лучше? Вы очень быстро поправляетесь. Но мне нужно ваше терпение, хорошо? *** Он нахмурился. Разумеется, он слышит. Этот человек не видит что ли? Вот дыхание задержал, а если задержал, значит слышит, зачем моргать? Врач, значит. Ладно. Он дышал, но не потому, что лекарь так велел, а потому, что по-другому не дышалось. Ранение в шею... хороший, видать, лекарь. Он не помнил, чтобы от ранений в шею излечивались, он... вообще ничего не помнил. Как его зовут? Кто он? Что за битва? Кто ранил? Когда? Где он? Голова снова заболела. И запах этот... неприятно. Трогает везде. Но работает — ладно. Хорошо, что руки и ноги стали чувствовать, тело теперь осознается как свое и живое. Наверное, он давно лежит очень, раз так затек весь. Ничего странного — в шею же... Голова... ну вот уже опять проходит. Лучше, лучше. Настолько, что он может вдох, выдох, еще вдох... и: — Ты... кто? Имя. Это что — его голос? *** От звука его голоса Инь Цзянь растерянно застыл на месте и чуть не порвался пополам, одновременно обозлившись и обрадовавшись до невозможности. Он говорил. Голосовые связки в порядке, голос с песком, конечно, но это нормально, после такого-то. Он говорил, и это когда вот только что слушал, что нужно его терпение. Терпение!!! Это значит, что нужно всё делать постепенно, не гнать лошадей! Что за непохвальная своенравность?! Невозможный же человек! — Меня зовут Инь Цзянь, — с мягкой строгостью проговорил он. — Пожалуйста, не напрягайте горло. Мы ещё успеем поговорить, я никуда не денусь и не уйду. Вам нужно поберечься. У него даже не дрогнул голос, всё-таки он хорошо владел собой. Где-то внутри Инь Цзянь вопил от радостного возбуждения — ему удалось! Ему удалость невозможное, он сумел! Да, ему помогли, сам бы он не собрал всё воедино, но именно то, что он делал один, было сделано хорошо! Конечно, как в любом сложном деле, могут всплыть недостатки, но он точно сумеет всё исправить! — Вы голодны? — Инь Цзянь очень ценил чувство голода, как важный симптом, и должен был спросить. — Если вы голодны, я вас покормлю, и дам сонные травы. Здоровый сон поможет быстрее оправиться. *** Инь Цзянь. Инь. Цзянь. Нет. Он его не помнит... Хреново. «Поберечься»? Это как? Он следил за ним взглядом, страшно хотелось повернуть голову, но одного раза было достаточно — теперь инстинкт не давал дергаться, пока он не решит попробовать снова. Попозже. Действительно, придется потерпеть как-то. — Тогда... не спрашивай. Глупо. То не говорите, то вопросы задает. Ну лекарь, ладно. Голоден? Хм. Он задержал дыхание — сейчас это единственный способ, похоже, что-то про себя понять, вот можно еще попробовать пошевелить пальцами. И даже получилось. Но хочет он есть или нет — все равно не понятно. — Надо? Есть. А как он есть-то будет? *** — Хорошо, — покладисто согласился Инь Цзянь. — Я не буду спрашивать. Есть — нужно. У вас сильное тело, его нужно кормить. Он увидел, как Не Минцзюэ пошевелил пальцами и очень одобрительно кивнул, осторожно погладил эти пальцы, заодно проверил их температуру — хорошее кровообращение, пальцы горячие, но не настолько, чтобы тревожиться. Инь Цзянь повозился на столе, сел на край кровати и поднёс к губам Минцзюэ ложку с протёртым куриным супом. — Вы очень дисциплинированный пациент, — он хвалил от чистого сердца, потому что до сегодняшнего дня так и было. Да и сегодня тоже. Ну заволновался, так и должно быть. Недовольный, так ведь любой сильный человек будет недоволен своим бессилием. — Я восхищаюсь вашей… живучестью. Пока Не Минцзюэ валялся без сознания, Инь Цзянь успел привыкнуть к тому, с какими именно порциями справляется его горло, и сейчас заботливо вливал тёплый суп в его рот именно такими порциями, чтобы при этом не унижать пациента облитым подбородком или перемазанными едой губами. — Сейчас горлу станет легче. *** Ну точно. Кормить будет. Выбирая между стыдом за недостойное упрямство и стыдом за беспомощность, пришлось выбрать второе и открыть рот. Живучесть. Слово-то какое... как про зверя. Он, наверное, почти умер... Суп невкусный, но есть надо, надо встать и есть самому, а вот это... это стыдно. Он плотно сжал губы после пятой ложки, терпения хватило только на пять. Лекарь прав, дисциплина — это важно, но он знает, что такое дисциплина, и у него она будет своя. В дверь постучали. Чжи Чуань деликатно ждал, постучал прежде, чем входить, да и не входил, пока Цзянь не пустит. Он пришел, чтобы справиться о здоровье пациента, спросить, не нужна ли помощь, но на самом деле — просто напомнить Инь Цзяню, что он здесь не один. *** Инь Цзянь едва не начал его уговаривать, но Не Минцзюэ так упрямо сжал губы, что шестая ложка замерла в воздухе. Какой упёртый! Инь Цзянь помедлил, выбирая, торговаться за каждую ложку, попытаться заставить или сразу сдаться, дал ему время подумать, и поставил миску на стол. Аккуратно промокнул его губы полотенцем и поощрительно улыбнулся: — Вот видите, как хорошо. Вы умеете молча показать, что мне пора прекратить, и я почти научился вас понимать. Не будем мучить горло лишними словами, чтобы не затягивать лечение, хорошо? Да, пять ложек это мало. Но сейчас полезнее будет не провоцировать споры. Ощущение безопасности — это очень важно. Так что на стук в дверь Инь Цзянь сначала успокаивающе улыбнулся пациенту и поправил его одеяло. — Всё хорошо. Это пришёл мой друг. Отдыхайте, я никуда не ухожу. Он предпочёл сам открыть дверь, и тут же несдержанно обнял Чжи Чуаня, потому что радостью стоило делиться. Инь Цзянь сияющими глазами смотрел на него, потянул внутрь и шёпотом сообщил: — Вэньчжун, он очнулся! Пытается говорить, и даже успешно, потрясающе упрямый, он поел! Поздороваешься? *** Все лекари, наверное, говорят с пациентами, как с детьми. Нужно будет приказать ему так не делать. Кто-то пришел... Кто это? Сердце забилось быстрее. — О, конечно! — шепотом воскликнул Чжи Чуань. Инь Цзянь так сиял и новость, правда, ошеломительная! Вэньчжун вошел и остановился, постоял и наконец сделал несколько шагов к лежащему на кровати Не Минцзюэ. Он сложил руки в церемонном почтительном поклоне и улыбнулся. — Добрый день. Невероятно рад видеть, что вы теперь с нами и поправляетесь. Меня зовут Чжи Чуань, я старший адепт Байсюэ. Старший адепт. Не главный, получается? Байсюэ... Он смотрел на этого Чжи Чуаня, не моргая, пристально и внимательно. Вежливый, сдержанный, и чувствуется — сильный. Кланяется так... Хм. Надо ответить. Он медленно моргнул, так же медленно, как ответил бы на поклон поклоном, как равному. — Поправляйтесь. Не могу вас дольше беспокоить, — Чжи Чуань с мягкой улыбкой кивнул и отошел, его не стало видно, только слышался еще шелест одежд и явно радостный шепот. — О... — Чжи Чуань взял доктора за руки, сжал пальцы. — Я поздравляю тебя. Это... это невероятно. Инь Цзянь... я не могу поверить... Спасибо тебе, — Вэньчжун прижал к себе друга, не зная, как еще он может выразить затопившую его благодарность, отстранился, — Расскажешь всем сам? *** Инь Цзянь предпочёл не мешать процедуре приветствия и понаблюдать за пациентом. Сюрприз на сюрпризе. Даже при совершенно неподвижной позе, лёжа в постели, Не Минцзюэ умудрился поклониться, и всё это всего лишь на мгновение прикрыв глаза! Он явно находился в ясном рассудке, внимательно смотрел, держал лицо, при этом если и был насторожен, никак это не показал. У самого доктора в груди сладко ныло что-то, как будто макнули в гордость и радость. — Мне? — Инь Цзянь взволнованно сжал его пальцы, он еле удержался от смеха в голос. — Ох, перестань. Ты же знаешь, я далёк от мысли приписывать успех единолично себе одному. Здесь нет ни одного человека, который остался бы в стороне. Когда я понимаю, что не хватило бы хоть кого-то одного на этом пути, меня бросает в холод — до какой степени множество вероятностей должны были переплестись воедино, чтобы сейчас мы могли получить такой великолепный результат! Так что с чистой совестью: спасибо тебе, Вэньчжун. За всё. Без тебя я не нашёл бы брата, не приехал бы в Байсюэ, и не стоял бы тут сейчас такой счастливый! Нет, это общая победа, поэтому ты можешь сам сказать всем, кого увидишь, — он помедлил и уточнил. — Внутри Байсюэ, наверное. Они тоже волнуются и переживают! Ступай, друг мой, я посижу с ним. Наверное, последнее и так было очевидно. Инь Цзянь ничего не собирался оставлять на волю случая. Тем более, что он ведь всех предупредил, что в ближайшие дни будет тут, верно? Он вернулся к своему рабочему столу, начал аккуратно составлять смесь трав, потом подумал и уточнил вслух: — Я дам вам сонные травы. Когда вы проснётесь, будете сильнее, чем сейчас. *** Он не хотел спать. Нужно думать, нужно вспоминать. Почему этот Чжи Чуань так вежлив, ведет себя с ним как с важным человеком? Почему к нему приставлен лекарь? Почему вообще с ранением в шею его стали вытаскивать у смерти, а ведь ясно, что он чуть не умер, иначе как объяснить, что он не помнит? Нужно вспоминать. Но голова болела все сильнее, а у того, что телу возвращалась чувствительность, тоже была оборотная сторона — вместе с ней возвращалась боль. Дышалось тоже плохо и все это мешало думать. Ладно. Пусть травы. Черт с ним. Он разрешает себя усыпить. Он засыпал, и само это ощущение засыпания оказалось подарком. Спокойно уплывать в сон — он не помнил, как это. Сновидений не было, но темнота больше не металась, не казалась безысходной, она никак не ощущалась, как и должно быть во сне. Даже боль, которая наполняла тело, и из-за сонных трав почти не чувствовалась, он принимал. *** Это потрясающее упрямство очаровывало, увлекало, как сложная задача, которую нужно решить. Инь Цзянь не пытался переупрямить Не Минцзюэ, тем более что сейчас они не были равны в плане возможностей — пациент всегда находится от доктора в прямой зависимости. Так-то сомнительное преимущество. Его ощущение самоценности не зависело от таких сомнительных побед. Враг тут один — болезнь, Инь Цзянь всегда предпочитал сражаться в тесной связке с пациентом, на одной стороне, иначе просто невозможно победить. Вот и сейчас он с благодарностью и воодушевлением заключал простой союз, понимал упрямство Не Минцзюэ, ценил его уступку. Инь Цзянь напоил его снадобьем, которое гарантировало спокойный глубокий сон, но не дурманило. Он подумал, подождал, убедился, что Минцзюэ спит, и сам глотнул немного. Можно было позволить себе отдых. Он ещё подумал, махнул рукой и доел суп, немного прибрал на столе, посидел рядом с пациентом, с любопытством трогая и рассматривая его пальцы. Едва прикасался, чтобы не беспокоить. Почему-то очень легко представлялось, как он сжимает пальцы вокруг рукояти Баси и без напряжения поднимает тяжёлую саблю. Спустя некоторое время Инь Цзянь снова дремал сидя, положив голову на стол. Он заслужил немного отдыха. *** Чжи Чуань не нашел никого, кроме Лань Сычжуя, на кухне, ему и сообщил радостную новость. Видимо, нужно было произнести «глава клана Не очнулся», чтобы окончательно привыкнуть к этой мысли: «у них получилось». — У нас получилось, Лань Сычжуй. Получилось, — Чжи Чуань сел, уронил руки на стол, чувствуя теперь настоящую усталость. Отпускало, медленно, но отпускало, эти тиски, которыми все это время сдавливало сердце. Вэньчжун улыбнулся этому новому ощущению и стал медленно снимать с рук бинты. *** Лань Сычжуй только коротко ойкнул, поставил на стол пустую чашку и кинулся было к двери, потом спохватился и поймал себя на том, что очень глупо улыбается. Он недоверчиво впитывал ощущение причастности к очередному невероятному событию — начать кому рассказывать, ведь не поверят же ни за что! — и наконец налил для Чжи Чуаня чай. Сел рядом, даже придвинулся ближе, чтобы чувствовать его совсем рядом с плечом. — Это было… страшно, — признался он и виновато улыбнулся. — Наверное, когда внутри всего, бояться не успеваешь. Зато я успел. За всех. Чжи-лаоши, может быть вы хотите немного… вина? Правила Гусу запрещают употреблять алкоголь, но ведь я и не буду. Он помогал снимать бинты, аккуратно их сворачивал, задумчиво молчал, и в этом молчании чувствовал какой-то потрясающий уют, переполненный усталостью, но такой приятный. *** Чжи-лаоши тепло улыбнулся. — Хочу вина. Но давай мы с тобой всех дождемся? Сун Лань и Лань Цзинъи вернутся, даочжан и Сюэ Ян отдохнут и позовем всех к ужину, расскажем. Цзянь не придет, но у нас еще будет время его поздравить. Он так счастлив, знаешь, в Байсюэ он открывается для меня с другой стороны. Такой... яркий. Завтра можем сходить в город, купим что-нибудь праздничное, хочешь? Для Сычжуя хотелось праздника. Для всех, но для него — особенно. Чжи Чуань поражался стойкости юноши и ловил себя на том, что благодаря Лань Сычжую сам снова воспитывает в себе стойкость, терпение и главное — понимание. *** Сычжуй счастливо вздохнул, соглашаясь с этим доводом. — Я приготовлю что-нибудь особенное, не каждый день случается такое… честное слово, мне каждый раз хочется назвать это чудом. Наверное, я буду считать это чудом всегда, — он опустил голову, внимательно осмотрел руки Чжи Чуаня, довольно заулыбался. — Доктор Цзянь… с его лекарствами всё так быстро заживает! Он очень увлечённый человек. Да, и яркий, — Сычжуй робко улыбнулся и порозовел от удовольствия. — Хочу. Мне так нравится ходить с вами в город. *** Он открыл глаза, осторожно, как будто тот раз был обманом, послушал собственное дыхание, тело, осторожно потянулся к ядру и медленно выдохнул. Он чувствовал себя определенно лучше, чем до сна. Простое желание пить тоже давало надежду, что он скоро сможет вставать и брать воду сам. Пока шевелились только пальцы рук и ног, а попытка согнуть руку отдавалась мелкими уколами по коже и слабостью. Ну ладно, с этим уже ясно, что делать. Он сглотнул и позвал: — Лекарь! — зов вышел хриплым и тихим, но для первого раза сойдет. *** Никогда ещё фраза «неусыпные заботы» не была так буквально понята. Инь Цзянь сквозь дремоту всё равно следил за Не Минцзюэ, поднимал голову на любое изменение дыхания, убеждался, что всё в порядке и снова дремал. Этого хватало, чтобы почувствовать себя отдохнувшим, и он даже закончил с травами, прерываясь лишь иногда на короткий отдых. Инь Цзянь очень тихо наблюдал за тем, как Не Минцзюэ просыпается. Это очень важный момент, когда упрямство ещё не вступило в свои права, и на лице отражается всё, что на самом деле чувствует пациент. Нескольких коротких мгновений хватило, чтобы понять — ему лучше. Определённо лучше, и скоро станет совсем хорошо. — Я здесь, — отозвался Инь Цзянь и поднялся, наклонился к Не Минцзюэ, чтобы ему не пришлось поворачивать голову в попытке найти его взглядом. Он даже не стал спрашивать, и так понятно, что после сна хочется пить. На этот раз вода не была такой тёплой, Инь Цзянь счёл, что прохладная вода, слегка подслащённая фруктовым соком, будет полезнее. Теперь похрипывающее сухое горло не будет так напрягаться. Инь Цзянь не пытался напоить насильно, чутко следил, сразу понял, когда хватит и поставил чашку на стол. — Как вы себя чувствуете? — он смотрел с мягкой строгостью, сразу составляя план осмотра, по которому сразу же будет назначен план лечения на сегодня. Смотреть смотрел, а сам уже осторожно потрогал пальцы, удовлетворённо кивнул, прикоснулся к шее, оценил глубину и ясность взгляда, цвет губ, и всё это уже осмотр. *** Прохладная вкусная вода освежала и придавала сил, будила даже лучше, чем еда. Хотя нет, еда, пожалуй, лучше. — Нормально, — ответил он и удовлетворенно отметил, что говорить уже не так трудно, как вчера. Он почувствовал прикосновение и сознательно не пошевелил рукой, внимательно смотрел в глаза лекаря. Долго. — Массаж. Руки, ноги, — вчера помогало, должно помочь опять, потому что сегодня он намеревался начать сгибать руки и шевелить плечами — это самое меньшее. — Пока делаешь, рассказывай, — говорить получалось, глухо, сипло, отдельными словами, но понятно, значит этого хватит пока. — Кто тут ... в Байсюэ... главный, — пауза на то, чтобы перевести дыхание. — Сколько я лежу. *** Если бы Инь Цзянь уже не начал осмотр, он бы, пожалуй, всплеснул сейчас руками. Но он уже начал, поэтому движения сэкономил. Надо же, только очнулся, а уже врёт, и даже не краснеет. Нормально он себя чувствует, посмотрите на него! Инь Цзянь попытался с упрёком выразительно уставиться на него, но слишком внимательно за ним следили тёмные острые глаза, и осторожность сработала раньше, чем доктор успел это заметить. Зато Не Минцзюэ удержал в памяти, что находится в Байсюэ. Это обрадовало и примирило с наивной попыткой обмануть врача. В конце концов, каждый второй пациент заявляет, что он совершенно здоров, лишь побыстрее вскочить и куда-то отправиться на подвиги. Вон некоторые вообще безответственно сбегают, запираются в спальне, и лечатся неисследованными методами с выразительно серебряным отблеском. — Сейчас закончу осмотр, это быстро, и после этого — массаж. Я должен знать, какие именно мышцы и связки нуждаются в более пристальном внимании. Спина тоже болит? — Инь Цзянь откинул одеяло, обнажив верхнюю часть тела своего пациента, и начал его внимательно ощупывать, проверять циркуляцию ци. Начал с талии по бокам, перешёл на руки, поднялся к плечам, очень внимательно проверил шов на шее, от напряжения покусывая губы. Послушал сердце, постарался не трогать соски и даже не смотреть на них, положил ладонь на солнечное сплетение, мягко улыбнулся. Прикрыл его грудь одеялом и обнажил ноги. Так же внимательно прощупал всё, поразмыслил и начал со стоп. Именно на стопах много активных точек, хорошо если сейчас всё тело взбодрится. — Вас принесли в Байсюэ, примерно… дней десять-пятнадцать назад, — Инь Цзянь внимательно разминал его пальцы, растёр стопы, и не без иронии отметил, что даже говорит правду. — А сколько времени точно вы лежали до этого, это мне неизвестно. Просто знаю, что больше года… Отраву он приготовил несколько лет назад. Сколько из них Не Минцзюэ был мёртв? Инь Цзянь был занят своими делами, и не обращал внимания ни на что больше. Сменялись правители, умирали главы кланов… Кажется, это было ещё до смерти Цзинь Гуаншаня, значит давно. — В Байсюэ сейчас главный даочжан Сун Лань. Эээээ… он молод, но он патриарх Байсюэ. Почему Сун Лань и остальные ещё не здесь, этого Инь Цзянь тоже не знал. Просто если Чжи Чуань им сказал, а они не пришли, это легко объяснялось деликатностью и пониманием, что это не бродячие актёры, на пациента не бегают глазеть просто так. А если не сказал, то это значит, что либо счёл это преждевременным и тоже поделикатничал, либо все куда-то отлучились. И он даже подозревал, что знает куда именно. Инь Цзянь закончил разминать ноги, и аккуратно согнул каждую в колене несколько раз, отдельно массируя коленные чашечки, уложил, бережно укутал, начал проминать руки. И не мог не думать о том, что у Минцзюэ красивые руки, буквально от формы ногтей, за которыми он попытался ухаживать, пока пациент не дышал, и до широких плеч. У него самого от согнутой позы свело мышцы, Инь Цзянь разогнулся, перевёл дыхание, снова наклонился над Не Минцзюэ. — Здесь, в Байсюэ, сейчас мало людей, но я думаю, что это временное явление. Насколько я слышал, хоть это и немного, честно признаю, Байсюэ независимый монастырь, над которым не властны кланы, — Инь Цзянь подумал, что для него самого это точно хорошо, потому что после вопиющего предательства Цзинь Гуанъяо он не был готов искать покровительства кого бы то ни было в Поднебесной. — Сейчас самая ответственная часть массажа, и мне нужна ваша помощь. Если я делаю больно, дайте мне знать. Он низко склонился, аккуратно прощупывал шею, выглаживал крупные сосуды, пробормотал «поразительно быстро заживает», смочил салфетку травяным отваром, промокал шов. Услышал удар колокола и улыбнулся. — Слышите? Это сигнал к завтраку. Сейчас закончу, и буду вас кормить. *** Сычжуй едва дождался появления этих безответственно пропадающих в любви помешанных, и от припадка энтузиазма наготовил больше, чем стоило бы. Он ловил себя на неуместном любопытстве — увидеть своими глазами ожившего Не Минцзюэ! — и тут же себя ругал, но не мог перестать лучезарно улыбаться и очень придирчиво сервировать поднос с завтраком для Инь Цзяня и Не Минцзюэ, чтобы было полезно, но при этом вкусно. И, конечно же, красиво. И непонятно, может оживший есть, или нет. Наверное, не может, у него же голова отдельно лежала! Его так распирало, что он не выдержал и сразу ляпнул: — Глава клана Не… проснулся. Вчера. Вот. И тут же пристыжено умолк, потому что это вообще нарушение всяких приличий. *** — Как это хорошо, что после сна твои волосы снова нужно причесывать, — Сун Лань взял гребень и расчесал длинные пряди. Без этого к завтраку не выходят. — Интересно, на завтрак у Сычжуя блины или яйца? Пойдем. — Даочжаны вообще люди очень интересные, — с улыбкой согласился Сяо Синчэнь. — Я считаю, что лучше незамедлительно одеться и пойти поесть. Они пришли чуть ли не одновременно, по крайней мере Сун Лань слышал, как Сычжуй объявил о радостном событии. — О, на завтрак новости! — патриарху это никак не помешало сесть во главе стола, пожелать всем доброго утра и приятного аппетита. Чжи Чуань выглядел... другим. Сун Лань даже сначала подозрительно покосился на Сычжуя, потом на Сюэ Яна и отругал себя за то, что не может не знать о той глупости, что этой заразе пришла в голову. — И как? Ты его уже видел? — поинтересовался Сун Лань, щедро поливая блин Цзинъи вареньем и посыпая мелкими орехами. — О... вчера. Такая радость! — очень тихо порадовался Сяо Синчэнь и забыл про еду. — Я видел. Он очень даже живой, — сообщил Вэньчжун. — Я только поздоровался. Цзянь там весь в заботах и счастье. — Интересно, когда глава клана Не будет готов к новостям, что ему придется чинить мост в собственной гробнице? — за это Сун Лань получил от Синчэня легкий пинок под столом. *** — Не знаю, — это по поводу спины. И плечами даже не пожмешь, эх. Без одеяла стало прохладно, но от рук Инь Цзяня — тепло, это вселяло надежду, но слишком медленно. Разве врач не должен все делать быстрее? Он терпел, пока получалось. Вот от стоп совсем хорошо стало. Ноги целы значит. В смысле десять-пятнадцать? Он нахмурился. Так десять или пятнадцать? Что за секреты? Но ухмылку сдержать не получилось. Доктор изволит шутить, замечательно. Года! Пха. Сгибание ног ему понравилось, дело пошло! Еще немного, и он сможет стоять. Хотя какой смысл стоять? Ходить надо. — Ладно. Но больно не было, то есть было, но это разве боль? Ерунда какая-то. Тем более, про независимый монастырь — это интересно, значит он, возможно, не в плену. Тогда зачем с ним так возятся? Возятся с тем, кто для чего-то нужен. — Сун Лань. Где он? Я хочу с ним говорить, скажи ему, что я могу. А поесть можно и потом. *** Инь Цзянь ещё пытался посчитать время, но махнул рукой на это неблагодарное занятие. Для человека, который столько времени лежал отдельно от собственной головы, Не Минцзюэ очень быстро припомнил умение распоряжаться и командовать. Инь Цзянь возмутился бы — кто угодно получил бы ядовитый нагоняй сразу, ещё при первых попытках командовать, но сейчас даже скептический смешок от пациента он принимал с благодушной радостью, что он не просто жив физически, но и морально быстро восстанавливается… хотя он, конечно, невыносим. Инь Цзянь не мог понять, что ему не нравится. В самом деле, не выкатывать же обиду за то, что он помнит название Байсюэ, и называет патриарха по имени, а его сухо назвал «лекарь»? На этом месте размышлений Инь Цзянь рассмеялся, до такой степени это оказалось забавным. — Хорошо, я схожу и скажу ему, — покладисто согласился он, в конце концов, кроме того, что Не Минцзюэ его пациент, он ещё и глава клана Не, и кому, как не главе Байсюэ с ним беседовать? — Что же, я доволен. Если сегодня всё пойдёт так хорошо, вечером помогу вам повернуться на бок. Схожу, позову патриарха Байсюэ. Инь Цзянь поднялся, поправил его одеяло и смятую простыню там, где он сам сейчас сидел, критически посмотрел на Минцзюэ, счёл, что его вполне можно ненадолго оставить одного, мысленно понадеялся, что он не сбежит, и пошёл за Сун Ланем.