Затмение

— Ты все же следи. За языком. Беззлобно посоветовал Не Минцзюэ Сюэ Яну, быстро доел кашу и решил, что точно обойдется без добавки. Кусок лепешки, пожалуй, даст какое-то ощущение сытости. Вот Инь Цзянь помнит мальчишку, паренек тоже помнит его, а он смотрит на Цзинь Лина и — ничего. Отсюда вывод: нечего время терять. — Доктор Цзянь, — Не Минцзюэ встал, вышагнул через лавку и отнес миску к мойке. — Я вас во дворе подожду, у нас с вами еще сегодня не все процедуры закончены. Все странные какие-то. Ну мальчишка, подумаешь? Вроде он не вопит, не набрасывается с расспросами. Хороший мальчик, воспитанный, расфуфыренный правда, но это поправимо. С чего все как будто отравы наелись? Вот кстати в полевых условиях бывает еда и похуже. Не Минцзюэ сказал «спасибо» и вышел ждать Инь Цзяня. От этого ужина он начинал становиться подозрительным. Может за именем все ждут каких-то опасных воспоминаний? Или может запасной план думают? *** Это было немного странно — с чего именно Сюэ Ян попал под прицел предостережений. Это же Сюэ Ян, его бесполезно воспитывать. Хотя может и не бесполезно, Сяо Синчэню же удалось. По крайней мере, Инь Цзянь неоднократно задавался вопросом, тот ли это Сюэ Ян, о котором он слышал. Он видел, что эта еда Не Минцзюэ не вдохновила. Почему-то это трогало до глубины души, нужно его кормить лучше. Вернее, вкуснее. — Я уже иду, — Инь Цзянь даже себе не признавался в том, что с облегчением сбежит отсюда. Тем более что он практически доел. — Благодарю… Он понятия не имел, кто готовил, не уловил этот важный нюанс. — Благодарю за трапезу, у нас действительно ещё… — он в упор не помнил, про какие процедуры забыл. Ужас. С этим нужно что-то делать. Лекарство он точно дал. Ещё массаж точно не повредит, тем более что после тренировки и омовения — да, это несомненно массаж. Инь Цзянь выметнулся во двор с непередаваемым чувством освобождения, как будто там его собирались пытать. — Не Минцзюэ, — он сказал это лишь потому что приятно было это говорить, улыбнулся. — Я действительно едва не забыл про массаж. Хорошо, что вы напомнили. Пойдёмте? *** — Потом — массаж. Не Минцзюэ вошел в свою комнату и обернулся к Инь Цзяню. — Ты что, проверяешь противоядие на себе? — Он задал вопрос без всяких предисловий и хотел нормального четкого ответа. — Яд тоже пил? Что происходит? Ты на себя не похож. Он стоял посреди комнаты, сложив руки на груди. — Рассказывайте, доктор. *** Стремительные и прямые вопросы, один за другим… Инь Цзянь только руками всплеснул, испытывая огромное желание закричать что-то вроде «Вы что, сговорились все, что ли?!». Но не закричал. И даже не сел, так и стоял перед Не Минцзюэ, опустив руки и невольно любуясь. Вот всё-таки ему шла эта прямолинейность, суровость, но что со всем этим делать — этого Инь Цзянь не знал. — Нет, — мягко ответил он, успокаивающе улыбнулся и добавил. — Пока нет. Ну и чего он вот так стоит, и руки на груди вот так скрестил, как будто допрашивать начал, и следствие началось. А прав был Сун Лань, он действительно суровый. Если бы Инь Цзянь не был бы таким уставшим, уже защищался бы, но у него не осталось сил. — И яд ещё не пил, нет. Нет причин для беспокойства, Не Минцзюэ, прежде чем что-то испытывать на себе, я тщательно проверю безопасность другими методами. А не похож… ну, я несколько перестарался с успокоительным, стимулирующим и прочими средствами, которые не позволят мне быть слишком, — он задумчиво пощёлкал пальцами, подбирая верное слово. — Невыдержанным. Да, пожалуй. Невыдержанным и порывистым. Просто я скрывал один неприятный факт из своей жизни, и он как раз всплыл. И неважно, что я стыжусь этого факта и пытаюсь всё исправить — мой друг этим расстроен и не может мне простить. Пожалуй, если бы не мои снадобья, я бы сейчас рыдал. И работать точно не смог бы. Инь Цзянь озадачено наклонил голову к плечу, как будто пытался судить самого себя, разбираясь непредвзято, как будто речь о другом человеке. И всё-таки, если бы не травы во всех видах, он действительно сейчас лежал бы лицом в стену… и кому бы это помогло? — Я хочу победить, — ещё мягче проговорил он, шагнув ближе к Не Минцзюэ. — Вы ведь меня понимаете? Победить, одержать верх. Вернув вашу память, я выиграю эту войну между лекарем и недугом одним решительным сражением, а не десятком осторожных вылазок. Вы принимаете мои лекарства. Они помогают, но медленно. Если это снадобье работает, оно поможет сразу. Если не работает… Он об этом думал. Не мог не думать. Если это не сработает, он просто останется беспамятным, и возможно когда-нибудь вспомнит, постепенно, а может и нет. — Не Минцзюэ, вы поэтому были сердиты? *** — Что значит «пока»? — Не Минцзюэ смотрел, прищурившись. Нормально? Пока он не пил яд, а потом собирался что ли? Невыдержанным? Порывистым? Ему тут что, лекаря подменили? — Какой факт? Какой друг? Иди, поговори с ним. Это что ж за факт такой, чтобы нельзя простить, стыдно и рыдать? Рыдать! Конечно, это не его дело, и спрашивать вот так — это совсем уж бестактно, вот Лань Сичэнь сейчас посмотрел бы на него... нет, без осуждения, но так посмотрел бы, что он сразу перестал бы лупить вопросами. Но вообще-то это его лекарь. И если он будет таким ... ммм... несчастным? Будет хуже лечить, значит, дольше придется ждать результата. — Понимаю. — Он кивнул, еще задержался взглядом на лице Инь Цзяня и стал развязывать пояс. — Я? Я не сердит. Когда он был сердит? За столом что ли? — Я не понимаю, зачем пить всякую гадость. И точно не понимаю, с какой стати Сюэ Ян тебя об этом спрашивает, — Не Минцзюэ скинул рубашку и в одних штанах улегся на кровать, на живот, устроив голову на сложенных руках. — Вы брат Сяо Синчэня, но не Сяо Синчэнь. *** Что значит «пока»? Он действительно это спросил? Это же очевидно, что пока не сделал, а лишь собирается сделать. Какой прекрасный пытливый прищур… интересно, какой из ингредиентов снадобья так действует, это же просто невозможно, смотреть в это лицо и не думать глупости. Нужно перепроверить состав и перебрать заколку. Кажется, не стоило добавлять туда фиалку… хотя фиалка так не действует. Кажется. Но почему Не Минцзюэ так волнующе переходит на «ты», потом снова «вы», и снова это «ты». Иди и поговори… Инь Цзянь медленно моргнул, как будто веки были слишком тяжёлыми — Не Минцзюэ пристально смотрел в глаза, одновременно развязывая пояс. Зачем он раздевается? Ах да… массаж. Инь Цзянь почувствовал, что лицо будто обдало паром от вскипающей воды, хорошо, что Не Минцзюэ уже лёг на живот. — «Пока» это значит, что я не ограничиваю себя в выборе средств ничем, кроме этически допустимого. Это не значит, что я сдаюсь и отменяю текущее лечение. Вовсе нет. Напротив, каждый ваш успех помогает. Вы каждый день пьёте новое лекарство, не то же, что вчера. Это очень тонкий процесс. Инь Цзянь аккуратно растирал в ладонях лёгкое масло, чтобы согреть руки перед массажем, и мысленно признавался себе, что смотреть на Не Минцзюэ — удовольствие. Настоящее удовольствие, выше среднего. Он бы с наслаждением просто смотрел на него. Нет, это точно фиалка! Нужно перебрать заколку и заменить её менее коварным цветком. — Даже средство для массажа, и то меняется, — отметил Инь Цзянь, начиная всё с традиционных мягких поглаживаний. — Я поговорил с ним. Уже поговорил. Чжи Чуань мне не верит. Я думаю, что его обидело то, что я молчал, скрывал… Факт — о, на самом деле всё очень просто. Так вышло, что один человек долго лгал мне в лицо, а я ему верил, и считал его своим другом. Он использовал меня, а я верил. А когда я всё узнал, предпочёл молчать. Понимаете, бывает стыдно признаться, каким был дураком. Ну вот я и… домолчался. Он какое-то время молча растирал спину Минцзюэ, внимательно прошупывал позвонки, особенно шейные, не слишком сильно проминал плечи — готовил мышцы к серьёзному массажу, разогревал кожу. Наклонился ниже, рассматривая старые шрамы, гладил их кончиками пальцев. Долбаная фиалка… Ведь губами потянулся, в последний момент спохватился. — Сюэ Ян — бесцеремонный мерзавец, уж таков он есть. Меня тоже поначалу возмущала его бесцеремонность. Думаю, что не меня одного. Он сам со смехом рассказывал, что однажды так довёл Лань Цзинъи, что тот применил против него заклинание закрытого рта — вы знаете об этой технике Гусу Лань? Но лучше невозможный, но искренний болтун, чем улыбчивый и воспитанный подлец. Так, спина согрелась. Момент… Инь Цзянь подумал, взял покрывало, сложил в несколько раз и положил на бёдра Не Минцзюэ, чтобы уж совсем не терять приличий, и пояснил: — Сейчас очень важно точно попадать в активные точки, я сяду поверх сложенного покрывала, так давление будет распределяться очень точно. Он выдохнул, легко поднялся на кровать и сел верхом на его бёдра. Да, поверх сложенного покрывала. Всё равно снова проклял фиалку и заподозрил себя в болезненной зацикленности. Уверенно взял Не Минцзюэ сначала за одну руку, потом за другую, правильно укладывая вдоль тела вниз, убрал все подушки. — Выдохни. Первая же проходка по позвоночнику отозвалась выразительным хрустом, пару раз даже щёлкнуло. Инь Цзянь точно и сильно массировал спину Не Минцзюэ, пристально отслеживал малейшее напряжение мышц, вовремя растирал и разглаживал нервные узлы, налегал всем весом, прицельно ввинчивал пальцы в активные точки. Шею массировал не так люто, там требовалась ювелирная точность, как и затылок — кажется, Не Минцзюэ это нравилось. Хотелось спросить, но на это не оставалось дыхания. — Медленно вдохни как можно больше воздуха, — Инь Цзянь расположил ладони по обе стороны от позвоночника, расставленные пальцы настороженно улавливали тонкие струйки ци, прекрасные в своей гармонии. Никакого искажения, как же это приятно! — Как хорошо, — довольно прокомментировал он. — Выдыхай, дыши свободно. Сам он дышал загнанно, как будто не массаж делал, а… а? А почему Не Минцзюэ сказал вот это «ты не Сяо Синчэнь»? Неужели так бросается в глаза, что Сюэ Ян и его брат… ээээ… спутники на тропе самосовершенствования? Небеса, что с головой. — Сейчас отдышусь, — Инь Цзянь не спешил пересесть на край кровати, просто смотрел в спину Не Минцзюэ. На покрасневшей от жёсткого растирая коже шрамы выделялись сильнее, их хотелось трогать губами. — Сейчас отдышусь, и знаете что? Думаю, что стопы тоже нужно жёстко промять. Очень полезно. *** Каждый день новое?! Не Минцзюэ удивился. Каждый день? Хм... вот это же все надо придумать и приготовить... Как ему не скучно? Он закрыл глаза, когда пальцы Инь Цзяня коснулись кожи. Это было приятно и правильно, массаж — просто спасение и от мыслей лишних, и от ощущения слабости мышц, которое все равно время от времени возвращалось, как будто был какой-то идеальный по силе и умениям Не Минцзюэ, эталонный, к которому надо стремиться, но проблема в том, что он не помнил — какой это эталон. Может его и не было, потому что это глупость какая-то на самом деле, но Не Минцзюэ пока не мог избавиться от этого ощущения и связывал его с тем, что у него уже просто выработалась привычка все стремиться вспомнить. Это, кстати, тоже неплохо — привычки и стремления. Плюс дисциплина и тренировки — и будет результат. Это, значит, Чжи Чуань довел собранного доктора до состояния «рыдал бы»? Может, конечно, человек с цветами в волосах легче до такого доводится... — А что, Чжи Чуань никогда не обманывался? Минцзюэ не очень понимал, как это, когда стыдно, потому что был дураком, поэтому ничего не сказал, чтоб не врать. — Кто этот подлец? Я его знаю? Он все задавал прямые вопросы, но уже не так жестко, потому что массаж, конечно, менял даже его голос. Не Минцзюэ и не сразу уловил, что Инь Цзянь так подробно рассказывает, что будет делать. В чем проблема-то? — Садитесь. Раз надо. Он хмыкнул — какой доктор легкий, оказывается. Руки вот так — неудобно, но Не Минцзюэ давно привык, что может быть неудобно или там горько, зато потом эффект будет. Он выдохнул и от неожиданно жесткого давления низко застонал. — Твою... мать! — это когда Инь Цзянь надавил всем весом. Почему он раньше-то так не делал?! Это же совершенно по-другому спину чувствуешь и вообще. Еще и командует! Вдохни ему, выдохни. Минцзюэ улыбнулся и снова низко промычал, но на этот раз проконтролировал, чтоб рот был закрыт и вместо «твою мать» ушей деликатного доктора достигло бы лишь невнятное мычание. Он глубоко вдохнул и подумал, что пальцы Инь Цзяня чуть ли не меж рёбер пролезают и вообще все чувствуют. — Отлично, да, — согласился Не Минцзюэ, приподнялся на локтях и повернул голову, глядя на сидящего на нем доктора. Тот выглядел так, будто бегал в гору или подрался с кем-то... и взгляд уже нормальный... ну то есть не такой, как был, но все равно другой. И почему это Инь Цзянь начал так меняться часто? Пятки — это заманчиво. Хочется пяток. Но доктор так выглядит, как будто пятки его добьют. — Отдохните, потом пятки, — решил Не Минцзюэ. — Вы устали. *** Любезное приглашение отдохнуть, да после таких потрясающих стонов… Инь Цзянь испытал адское искушение отдохнуть прямо вот так, а может ещё и просто наклониться и лечь. Нет, ну это невыносимо просто! И непристойно! И потом, Не Минцзюэ не полезно вот так поворачиваться, когда на нём расселся некий доктор! — Устал, — согласился Инь Цзянь. — Но это приятная усталость. Наверное, как вот бывает после тренировки. Он помедлил, внимательно изучая сам разворот Не Минцзюэ, как он смотрит через плечо, а потом всё-таки легко подхватился, переступил через него, спустился на пол и чинно присел на краю кровати. — Этого подлеца вы вспомните, — заверил Инь Цзянь. — Должен справедливо отметить, что это… незаурядная личность. Это несколько утешает. Он изумительно умеет обвести вокруг пальца. Не Минцзюэ, повернитесь на спину, пожалуйста. Он дождался, пока Минцзюэ повернётся, уже смирился с тем, что произносить его имя это тоже удовольствие… не многовато ли удовольствий связано с одним человеком? Инь Цзянь внимательно смотрел, как он реагирует на просьбу, как поворачивается. Отличные движения! — Чжи Чуань… обманывался. Да. Вы правы. Я думаю, что именно поэтому это так его ранит. Мне очень печально от этого всего. Я знаю, как это работает — его обманывали раньше, жестоко и цинично. И это возвращает его боль. Скорее всего, он не думает о том, что меня обманули — он видит, что я лгал ему, и боль сильна. Не мне его осуждать. Всё как-то решится… Так, а теперь всё-таки давайте пятки! Мне ужасно нравится видеть, как помогает массаж. Инь Цзянь встряхнул руки и перешёл в изножие кровати, подумал и удобно устроился на полу, снова растёр в пальцах масло, с предвкушением улыбнулся Не Минцзюэ. Он же обещал, что массаж будет жёстким? А обещания нужно сдерживать. Инь Цзянь и сдержал — начал как обычно с лёгких и приятных растираний, а потом сурово закусил нижнюю губу и серьёзно промял все активные точки, размял все суставы. Удовольствие… с этим определённо нужно что-то делать. *** — Это он меня отравил? — Не Минцзюэ спросил так, словно речь шла о завтраке, перевернулся на спину и как всегда заложил руки за голову. — А зачем ты лгал? Нет, стыдно, я понял, но вы же друзья? Он прикрыл глаза и приготовился к приятному, но приятное оказалось не таким, как обычно. От сильного нажима Минцзюэ не успел собраться и выгнулся. Когда вернул себя обратно, удивленно посмотрел на Инь Цзяня и рассмеялся. Да, это определенно правильный массаж. — Можно так всегда? Нет, вам виднее, конечно, но когда сильно, по моим ощущениям — полезнее. Больше он не дёргался и спокойно получал свой «жесткий» массаж. *** Такого прогиба Инь Цзянь не ожидал. Нет, он не отдёрнул руки — всё шло хорошо, но как у Не Минцзюэ перехватило дыхание… и этот взгляд и смех… Инь Цзянь не успел принять свой обычный невозмутимый вид. Как он рассмеялся, это же просто мечта. Нужно только проследить за собой, а то в стремлении снова услышать этот смех можно начать делать глупости. Всегда. Какое коварное слово — «всегда». От него сердце замирает, и хочется действительно какого-то прекрасного всегда для себя, чтобы можно было прикасаться к сильному телу не сдерживаясь. Так, как хочется. Как нужно. Не Минцзюэ больше не был хрупко-ранимым, когда жизнь в нём едва тлела, вспыхивая тонким угасающим следом. — Всегда? — Инь Цзянь сделал вид, что крепко задумался, а пальцы так же чутко и точно массировали стопы. Пятки. Он сказал — пятки. Как забавно! — Когда сильнее — приятнее? По ощущениям. Это очень важно, Не Минцзюэ, — он с неудовольствием понял, что ещё немного, и голос станет подозрительно ласковым. — Всегда… Хорошо. Когда можно и когда я рядом — да. Потому что быть рядом всегда — невозможно. Жаль. Стоп, о чём он думает? Скоро он всё вспомнит, тем или иным способом, и это «всегда» закончится. Инь Цзянь обхватил ладонями одну ступню и начал быстро безжалостно растирать, чтобы кожа полыхнула жаром, потом вторую так же растёр. По горячей коже хорошо работать кончиками пальцев, все нервные окончания настороже и благодарно воспринимают массаж. — С отравлением… Да, больше некому. Снадобье, которое не даёт вам вспомнить, очень сложное и коварное. Это старинный рецепт, почти утерянный. Но с памятью это побочный эффект. Если бы я знал, как это проверить, было бы намного проще, поэтому я осторожен. А вдруг искажение ци изменило действие яда?.. — Инь Цзянь замер, сильно сжимая его стопы, с недоверчивым лицом смотрел куда-то в пространство. — Оно изменило. В состав яда входит два ингредиента с высокой отзывчивостью к тонким энергиям, потому что оно нацелено строго на заклинателей. Но сильное искажение ци встречается редко. Составители рецепта либо не учитывали это, либо отмели, как несущественный нюанс. Так… Инь Цзянь отмер, сосредоточенно массировал дальше, потому что эмоции эмоциями, а лечение должно проводиться точно и правильно. Даже если сейчас крыша начнёт падать, нужно потребовать, чтобы она прекратила, закончить, а потом уже что угодно другое. — Ах… возвращаясь к вашему вопросу — строго говоря, я не лгал. Лгать — это говорить не правду. Я просто молчал и не говорил правду, но это наивное и трусливое оправдание. Сначала я молчал, чтобы не выпячивать лестное знакомство. Воля ваша, мне всегда казалось неправильным сразу говорить «Здравствуйте, я друг высокопоставленного лица» — это меняет отношение. А я искал спокойной жизни, и мне было лестно, что он дружит со мной, а не с другом высокопоставленного лица. А потом оказалось, что это высокопоставленная морда… и тем более стало поздно что-то говорить. Он плеснул ещё немного масла на пальцы, массаж перешёл на щиколотки. Так же сурово оказались промяты икры, потом колени — пришлось самому опираться коленями на кровать, и поза неудобная, но колени — это очень важно. Особенно сухожилия, все сочленения костей и мышц, коленные чашечки. Инь Цзянь снова запыхался и закончил коленями. Всё-таки сегодня была ударная доза массажа, и всё масло впиталось — совершенно сухая горячая кожа. Он пересел на край кровати, медленно сжимал и разжимал пальцы, осторожно поворачивал кисти рук — запястья гудели. — Искажение ци… и ведь я же знал! Он быстро пересчитывал в уме, что давал, в какой последовательности. Ничто не противоречило, всё было правильно. Даже с поправкой на искажение, которого уже нет. А вот именно с противоядием могло быть что угодно именно из-за искажения. — Что вы знаете об искажении ци? *** — Да. Чем сильнее, тем лучше. Он не успел как следует подумать, что совсем скоро поправится и будет здоров, но ведь массаж не обязательно только когда болеешь? Вообще, конечно, такие манипуляции с ногами сильно отвлекали, но Инь Цзянь говорил очень важные вещи про искажение ци и особое действия яда при этом. Только вот при чем тут искажение ци, если с его ци уж точно все в порядке? Он проверял. Да и лекарь проверял. Не Минцзюэ хотел было уже задать вопрос, но пальцы на щиколотках... эх, потом спросит. Он тихо застонал, когда Инь Цзянь добрался аж до коленей, чувствовать нормально ноги — это очень важно. Знал? В смысле — знал? Минцзюэ приподнялся, совершенно довольный массажем, вот только еще немного и он сможет нормально обдумать мысль, которая крутится в голове и никак не ловится. — Мм... об искажении ци? Ну, оно бывает. А должен еще что-то знать? *** Одно дело — знать, что всё делаешь правильно, и это приносит пользу. В этом Инь Цзянь не сомневался, потому что проверял каждое своё движение, не ослабляя бдительности. И совсем другое — узнать, что Не Минцзюэ ещё и приятно. До восхитительного подтверждающего стона. Он и раньше практиковал лечебные массажи, и большая часть его пациентов безбожно ныла и жаловалась. Конечно, терпели, а куда бы они делись, но на памяти Инь Цзяня первый раз случилось «чем сильнее, тем лучше». Какой Не Минцзюэ крепкий! Он сидел в пол-оборота, поочерёдно поглаживая ноющие запястья, с нескрываемым удовольствием смотрел на своего пациента — какой довольный, настоящее широкоплечее удовольствие! — и неосторожно отдался этому удовольствию. Как приятно… капающие сейчас мгновения показались драгоценными. — Не вижу смысла скрывать — у вас было искажение ци. Поэтому полагаю, что отрава что-то сделала не так, как должна была. Как это проверить — вот сложный вопрос, потому что вашу ци я проверяю с самого первого дня. Инь Цзянь про себя уточнил, что с самого первого дня, как ци снова подала признаки жизни, но ведь он действительно пристально следил, поэтому запаниковал, когда показалось, что с золотым ядром что-то не так. — Я слежу. Ваша ци идеальна, Не Минцзюэ. И я очень доволен вашей физической формой, вы очень быстро восстанавливаетесь. Быстрее, чем другие пациенты на моей памяти. *** Не Минцзюэ смотрел на доктора, на свои ноги, пошевелил пальцами, снова смотрел на Инь Цзяня, распуская волосы, чтобы снова стянуть их в нормальный хвост. Забавно. Ему лишь бы в глаза не лезло, наверное, а доктор носит цветы в волосах. Это нормально вообще — мужчина с цветами в волосах? Но ему подходит. А Чжи Чуаню вот нет. Обиделся он. Сам что ли безгрешный? — Да. С ней все в порядке,— подтвердил Минцзюэ. — Я уж не стану тут сейчас стулья заклинаниями переворачивать, — он усмехнулся. — На вашей памяти? А сколько вам лет и давно вы лечите? Он перевернулся и сел, дотянулся до рубашки и стал одеваться. Сегодня можно еще подышать. Или сходить в оружейную. Или вот он в библиотеку давно хочет зайти... *** Нужно тщательно перепроверить композицию цветов в заколке. Нет никаких иных объяснений тому, что сейчас взгляд сам скользит по груди Не Минцзюэ, по его рукам. Как он распускает волосы, расслабленно проводил по ним пальцами и собирает в обычный хвост. — О, нет, не нужно переворачивать, — Инь Цзянь тихо засмеялся и оставил свои руки в покое. Ну чего он добивается, чтобы они прошли моментально? Он неожиданно подумал, что напрасно требует от своего тела невозможного. — Мне двадцать четыре года, — он усмехнулся почти так же, как Не Минцзюэ. — В десять меня отослали учиться. В семнадцать я начал лечить уже самостоятельно, без учителя, который контролировал и проверял все мои действия. За семь лет, Не Минцзюэ, вы первый такой человек, который ещё и любит жёсткий массаж. Он спохватился, что совсем уже непристойно наблюдает за процессом одевания. Нет, это определённо нужно было прекращать, а Инь Цзянь всё тянул. — Что же, — он поднялся на ноги. — Мне нужно идти. Не Минцзюэ, вы знаете где меня найти. Я буду в лечебнице, но это не значит, что ко мне можно только за лечением. *** Почему-то тот факт, что двадцать четыре, его удивил... ну да. Вот почему — он же не помнит, сколько ему самому лет. Но много. А Цзянь, оказывается, уже семь лет сам лечит... — Это помогает. Массаж, — Минцзюэ встал и надел ханьфу. — Ладно. А зачем еще, кроме лечения? Чай пить? Хотя... наверное можно и чай. Он проводил Инь Цзяня внимательным цепким взглядом и покинул комнату почти сразу. Тут есть библиотека, и в библиотеке наверняка есть книги про ци и ее искажение. Ходить вот так вот по Байсюэ и без спроса — даже в библиотеку, это Минцзюэ считал странным. Что это значит: можно везде, где не закрыто? А как же вежливость и кстати — знания в таком месте разве не охраняются? Библиотека производила впечатление! Не Минцзюэ очень понравился образцовый порядок. Все четко, ясно, по темам и даже хронологически! Ничего лишнего, никакой вычурной мебели в изящной компоновке — простые шкафы, полки, сундуки и стройные ряды книг, свитков и ящичков с бамбуковыми планками — это красиво. Он действительно стал искать что-нибудь про ци, но так некстати наткнулся на карты! О! Карты! Не Минцзюэ решил, что ци наверняка подождет. В конце концов с его ци все отлично, а что с ней было — для этого есть лекарь. А тут карты в свободном доступе! Минцзюэ взял те, что постарше и что-то наугад, что помладше, и с почтением развернул на столе. *** Он чуть не спросил сколько лет Не Минцзюэ, но вовремя поймал себя за язык. Инь Цзянь буквально вывел себя за порог, схватился за голову и перевёл дыхание. Это что вообще было? Разболтался, расслабился, раскис. Мямля! Принялся жаловаться на жизнь собственному пациенту — в высшей степени непрофессионально! Засматривался, как последний идиот… Инь Цзянь до сих пор чувствовал его шрамы под пальцами, это отзывалось где-то внутри тихим сладостным трепетом. Ладно, это уже больше похоже на врачебный подход — несомненно, это было восхищение живучестью Не Минцзюэ. Столько раз быть раненым, и даже потерять голову в самом буквальном смысле слова, и не просто выжить, но и успешно восстанавливаться. Он чудо, настоящее чудо, и нечего тут устраивать вздохи, едва переступив порог! Не Минцзюэ. Как ж это вкусно проговаривается вслух. Не Минцзюэ. Вот есть же благозвучные имена, словно созданные для языка, скользящие по кромке зубов. Да что же это такое! Инь Цзянь вынес себе строжайший выговор, и первым делом в лечебнице залпом выпил большую чашку чистой воды. Ишь ты, лекарь несчастный… Нужно немедленно это прекращать! Выводить из тела всё принятое, восстанавливать работоспособность, критическое мышление! Он снял заколку, долго и тщательно массировал голову, пропуская пряди волос сквозь пальцы, так же тщательно и придирчиво потёр лицо… потом потёр снова. Потом потянул носом и провёл пальцами по шее и изумлённо распахнул глаза. Это ещё что за неуместные ласки?! Это запах масла для массажа, всего-то! Инь Цзянь зарычал, снова жадно глотнул холодной воды, с негодованием вышвырнул фиалку из сбора — прямо вышвырнул за дверь, чтобы она тут не смела лежать! Он составил себе новую заколку, серьёзный освежающий успокоительный сбор, и даже цветы в нём были остролистые, строгие, с прохладным горьким ароматом. Никакой слабины! Он тут не в игрушки играет! — Хватит, — рявкнул Инь Цзянь, снова глотая воду, принялся утягивать волосы в строгую причёску, забрал в плен идеально убранные пряди. — Не Минцзюэ вернёт себе память, и сам разберётся, как относиться ко всей этой ситуации, потому что Не Минцзюэ… Он устало закрыл глаза и снова как наяву увидел, как он выгибается под руками и стонет «твою мать»… — Нет, это просто безобразие какое-то. Инь Цзянь решительно открыл свои записи, придвинул ближе последний вариант противоядия и принялся снова в который раскладывать его на составные части. *** *** *** — Нет, — Чжи Чуань добавил в кашу несколько капель меда. — Сюэ Ян, вы немного опоздали и вероятно не слышали. С пчёлами будем разбираться мы с Цзинь Лином, и мы вполне справимся. Лань Сычжуй несомненно прав, говоря о ваших умениях в этом вопросе, мы попросим помочь, если будет нужно. — Давай посадим ягоды, это правда очень полезно, — Сяо Синчэнь тоже убрал тарелку и потянул Сюэ Яна из кухни. — Стой! — Сун Лань поторопился встать, но только вместо Сяо Синчэня буквально вытолкал Сюэ Яна из кухни. — Вот. Держи, — Он выдал Сюэ Яну сверток с конфетами. — Это очень забавные штуки. Они меняют вкус. Местный лавочник и правда обещал, что конфеты сначала сладкие и фруктовые, а потом становятся мятными и освежающими. Собственно, это конфетное сюэянство Сун Ланю и понравилось, потому он и заказал странные сладости. — Все. Иди. Как раз пока за ягодами ходишь, я проверю ... — Сун Лань чуть сощурился, — ... действие хитрого следящего. Все. Идите. У меня важное патриаршее дело. Лань Цзинъи! — он строго позвал и даже нахмурился. — Ты закончил трапезу?! Кролики голодают. Я жду. Стоило А-И прявиться на пороге, Сун Лань широким шагом направился к крольчатнику. — Что ты вытворяешь, скажи, пожалуйста? — Сун Лань закрыл за ними дверь крольчатника и теперь старательно делал строгое лицо. — Что это за поведение? Ты знаешь правило Байсюэ? Хулиганство наказуемо. Сурово. Закрой глаза. Закрывай. И дай руки. *** Цзинъи от такой хмурой строгости тут же охнул и заскрёб ложкой по донышку миски. Что-то его аж в пот кинуло, что там случилось, почему Сун Лань такой хмурый? Он выскочил на порог и увидел только, как Сун Лань уходит, явно рассчитывая, что он последует за ним. Но шёл действительно к крольчатнику. Что-то случилось?! Что же случилось? — Что я вытворяю? — пробормотал Цзинъи, стараясь хотя бы не втягивать голову в плечи. А ведь Цзычэнь прав, он тут совсем потерял стыд… Наказание его не пугало, пугало вот это хмурое лицо. Сун Лань будет вынужден его наказывать, потому что он вёл себя развязно. Ужас! Цзинъи честно закрыл глаза и даже не подсматривал, протянул вперёд руки. По рукам надаёт? Он даже вдохнул ртом, чтобы попросить только не по рукам, руки и так постоянно страдают, едва успевают заживать, но ничего не сказал. Просто потому что Сун Цзычэню виднее, и… он доверял ему. Доверял до такой степени, что не боялся, просто переживал. *** — Ты вытворяешь безобразие, — сказал Сун Лань так, словно это и без объяснений должно быть ясно, убедился, что А-И не смотрит и наклонился к коробке. — Что подумает твой друг? Он и так, кажется, очень волнуется. Сун Лань осторожно достал черного крольчонка и усадил его в ладони Цзинъи. — В общем, я сердит. Все, можешь смотреть. Это так странно и так правильно — он ждал как чудо тот момент, когда Цзинъи откроет глаза, а сердце замирало, хотя казалось бы... кролики. — Вот... их два, — Сун Лань и правда волновался, как мальчишка. *** — Что бы он ни подумал, главное, что он вообще думает, — попытался защищаться Цзинъи. — Конечно он волнуется! Ещё бы. Одного только живого главы клана Не достаточно, чтобы вся Поднебесная подпрыгнула. Цзычэнь, не… В ладони опустилось что-то мягкое и тёплое, и у Цзинъи перехватило дыхание. Он трепетно и осторожно согнул пальцы, а тёплое возилось и сопело. Он хотел сказать «Цзычэнь, не сердись», попросить его… забыл. И как дышать забыл. И открыл глаза, тут же несерьёзно заойкал и склонился над крольчонком, таким трепетным и маленьким, с этими ушками. — Какой хорооооший, — трепетно и до краёв счастливо застонал Цзинъи, уставился на Сун Ланя сияющими глазами и совершенно несолидно пискнул. — Два??? Оооо!!! Он тут же высмотрел коробку, забрал оттуда и второго крольчонка, немедленно прилип плечом к груди Сун Ланя, прижался щекой, показывал ему этих маленьких пушистых и таких забавных. Это был такой сюрприз, такой сюрприз!!! — Посмотри, какие! — он подул на кончик уха и счастливо засмеялся, когда крольчонок тряхнул ушами. — Цзычэнь, спасибо! Он умудрился не утискать крольчат до полусмерти, посадил их обратно в коробку, ласково набормотал им, как он их замечательно устроит здесь, и тут же кинулся обнимать Сун Ланя. Не спрашивал это глупое «ты не сердишься?» — ведь сказал же, что сердит, но всё равно его любит! *** Сун Лань с замиранием сердца смотрел на Цзинъи и от радости ноги чуть не подкосились. Ему нравится! А-И нравится черный кролик! Ох... патриарх Байсюэ — совершенно влюбленный дурак! — Два, — улыбался этот самый патриарх, глядя в счастливые глаза своего А-И. Самое главное в его жизни «спасибо». Он прижал Цзинъи к себе, отклонился только чтобы опять на него посмотреть и поцеловал в губы, долго и нежно. *** Цзинъи не задумывался над сложным вопросом, правильно или неправильно вот так спрятаться в крольчатнике, чтобы целоваться с патриархом Байсюэ. Всё было правильно, когда с ним его Сун Цзычэнь! Всё остальное становилось или неважно, или преодолимо. Но в любом случае могло подождать. — Как ты мог так меня напугать? — запоздало и неубедительно возмутился Цзинъи, тут же не давая ему возможности ответить, потому что разве можно что-то отвечать прямо в поцелуй? Нет никакой возможности. — Только нужно их же устроить на ночь! Ты мне поможешь? — тут же спрашивал, и снова целовал, прижимаясь всем телом. *** — Напугать?! — Сун Лань хмурился, улыбался и целовал снова. — То есть ты считаешь, что можно безнаказанно прямо при всех целовать в затылок аж патриарха Байсюэ? Вопрос удалось задать только поддев носом подбородок Цзинъи и оставив на шее несколько поцелуев. — Разочарую тебя. Нет. Нельзя. Цзинъи... Помогу, да... — он так обнимал и так прижимался, что становилось жарко. — А-И... Сун Лань все еще пытался быть строгим, хотя суровость тона плохо сочеталась с горячими поцелуями и беспокойными движениями рук, которые выглаживали спину Цзинъи, сминая ткань ханьфу. — А-И. Это просто невозможно — знать, какое это тело под одеждой горячее и прекрасное, и сдерживаться, потому что вообще-то они в крольчатнике, тут вот... кроликов... надо устроить... откуда кстати тут эта огромная куча сухой травы? Она наталкивает на неправильные мысли. — А-И. Очень строго и в новый поцелуй, а пальцы чуть ли не впиваются ... да, в ягодицы, и он уже сам прижимает к себе Цзинъи так сильно, что просто невозможно... Совершенно безвольный патриарх у Байсюэ. Влюбленный без памяти патриарх... кошмар. *** — Никому нельзя безнаказанно целовать в затылок аж патриарха Байсюэ, потому что если я это увижу, я осатанею от ревности, — Цзиньи откинул голову назад, подставляя шею, постанывал от этих поцелуев, таких обжигающих. Невозможно постоянно заниматься делами и быть приличным молодым адептом, если вот такой горячий патриарх соблазняет одним своим видом! Как удержаться от поцелуя в затылок? И не только в затылок! — Цзычэнь, я всё понял. Но если я буду лишён возможности целовать при всех сурового патриарха Байсюэ, то не при всех — ведь можно? Ну ведь можно же… — Цзинъи жадно целовал его, прижимался с таким откровенным желанием, что едва не свалил аж целого патриарха Байсюэ в кучу наготовленного для кроликов сена. — Цзычэнь, здесь никого нет, кроме нас. Значит мы можем совершенно безнаказанно делать что угодно. Вообще что угодно! Скажи, что можно. Он с какой-то голодной страстью лизнул шею Сун Ланя, от кадыка к мочке уха, прихватил мочку зубами, зашептал на ухо: — Я хочу тебя… ты не представляешь, как я тебя хочу вот прямо здесь… Когда ты так строго говоришь, ничего не могу поделать. *** — Приказываешь патриарху? — Сун Лань все еще делал строгий вид, хотя Цзинъи сейчас мог приказать, велеть вообще все, что угодно, особенно когда... — Оох... Цзинъи... — Волна мурашек побежала от уха вниз, Сун Лань чуть не всхлипнул, как стало горячо. — Можно. — Выдохнул он, и подумал, что вцепился в А-И так, что синяки же останутся. Он вжался в него, чтобы Цзинъи чувствовал ответное желание, и с огромным трудом отцепился, дышалось тяжело. — Поставь барьеры, ты уже должен был научиться это делать, — велел Сун Лань и развязал пояс. Барьеры нужны обязательно, потому что он сильно сомневался, что сможет остаться тихим. *** — Приказывать патриарху… а можно? Его Сун Цзычэнь — самый лучший в мире, самый желанный. Цзинъи даже не пытался скрывать, в какой дикий жадный восторг его приводит желание патриарха. Ему можно что угодно, вообще что угодно! И даже попытаться не отпустить, когда Сун Лань попытался отстраниться, и даже успешно — пока Цзинъи не разжал руки, он так и не отстранился. Это маленькая интимная власть сводила с ума. Для одного Цзинъи это было слишком много, и он счастливо делился всем со своим прекрасным патриархом, таким сильным и одновременно очаровательно слабым в некоторые моменты. Он ставил барьеры так легко и свободно, буквально одним движением руки, как будто тренировался неделями. Ставил, не отрывая взгляда от пальцев Сун Ланя. Жадно смотрел, как он развязывает пояс, как пояс падает. И это было слишком мало. — А дальше? — шёпотом подсказал Цзинъи, глядя откровенными раздевающими глазами. — Цзычэнь… ещё… *** — Можно, — снова повторил Сун Лань. — Все можно. От взгляда Цзинъи внутри как будто становилось два сердца, три сердца... или одно огромное сердце? Сун Лань смотрел, как один за другим барьеры опускают завесу, А-И делал это так легко! Просто потрясающе какой же он сильный, как всему быстро учится! Дальше. Ох... Сун Лань вполоборота кинул ханьфу на сено. От взгляда Цзинъи становилось горячо, но откуда-то появлялось и смущение тоже. Почему? Разве А-И не знает каждую его родинку, все-все? Он так хочет смотреть... Даочжан скинул обувь, тоже не отрывая взгляда от глаз Цзинъи, потянул рубашку и снял ее, не удержался — нарочно не спеша, вытянувшись, демонстрируя себя очень нескромно и даже бесстыдно. Ткань задела соски, живот дрогнул. — Дальше? — спросил он подсевшим шепотом, но пальцы уже потянули завязки, ткань огладила бедра и штаны упали к ногам, Сун Лань только перешагнул через них. Он теперь стоял перед Цзинъи совершенно обнаженный, возбужденный, с полыхающими щеками и мутным от желания взглядом. Он даже не мог ничего сказать — и так все ясно, шагнул назад, лег на ханьфу и чуть расставил и согнул в коленях ноги. Сун Лань знал, как распутно выглядит, но все равно только добавил — немного запрокинул голову, подставляя шею, как будто кожа уже остыла без поцелуев и немедленно нужно еще. *** Он же как специально раздевается так медленно… неторопливо. Цзинъи не двигался, не понимая, что приходится сражаться с собой — он весь рвался к Сун Ланю, сердце рвалось к нему, руки подрагивали от желания быстрее дотронуться. — Дальше, — почти беззвучно подтвердил Цзинъи, шёпот шелестом прошёлся по мгновенно пересохшему горлу. Какой Сун Цзычэнь красивый! Как хорошо, что он всегда ходит одетый! Одежда немного прячет вот это всё, вот эти длинные ноги, подтянутый живот, тёмные соски. Шея… Это же нужно взять и специально запрокинуть голову??? — Ты… — Цзинъи смотрел на него так, как будто видел впервые, и ведь в какой-то мере так и было, обычно он был очень близко, и не мог окинуть его взглядом полностью. — Цзычэнь, ты… невероятный. Сейчас одежда казалась ужасной несправедливостью. И потом, он хотел отплатить тем же. Его Цзычэнь так щедро раздевался, и теперь вправе увидеть то же… Вот только терпения у Цзинъи не хватало. Он раздевался быстрее, хотя и пытался не торопиться, но ткань жгла кожу, мешала. Это преграда, которую нужно устранить. Цзинъи выпутывался из одежды, замер на миг перед ним, и опустился на колени между его раздвинутыми ногами. — Я люблю тебя ещё сильнее. Каждый раз, Цзычэнь. Каждый раз! — Цзинъи жадно целовал эту расчётливо подставленную шею, обнимал его с такой страстью, прижимался всем телом. — Мой желанный патриарх… *** Ради этого взгляда, полного любви и восхищения, можно продать душу. Цзинъи так на него смотрел! Как на что-то самое прекрасное в мире, и Сун Лань думал, что на самом деле самый прекрасный — вот этот мальчишка восторженный, горячий, такой любящий, что сердце готово лопнуть. Он лежал, едва сдерживаясь, чтобы не потребовать быстрее, ждал, ласкал его взглядом и чуть не сказал «Иди ко мне», как Цзинъи пришел. Сун Лань наконец-то получил все свои поцелуи, полыхнул снова, прижимаясь крепко, застонал от мучительно острого желания, когда плоть коснулась плоти. Хотелось схватить его и забрать себе, но и отдаваться хотелось не меньше. Сун Лань подставлял шею, выгибался навстречу, чтобы Цзинъи мог везде до него дотронуться, шире раздвинул ноги и скрестил щиколотки, снова подался вперед, задрожал, когда член по скользким каплям прошелся по члену и животу Цзинъи. — Мой... хороший. Пожалуйста, — просил Сун Лань, совершенно не в силах уже терпеть. Он откровенно подставлялся, звал своего А-И всем телом, хотел, ждал. — А-И... *** — Мой Цзычэнь, — у него дыхания не хватало, Цзинъи бесстыдно тёрся об него, покусывал шею. Казалось, что возбудиться сильнее просто невозможно, он пылал от желания, но всё-таки дождался просьбы, с восторгом ужасаясь собственной испорченности. Но Сун Лань сам разрешил! Разрешил ему всё! — Твой… я твой, — Цзинъи демонстративно облизывал свои пальцы, чтобы мокрыми приласкать вход, толкнуться внутрь. Нельзя же вот так, просто по сухому. Зато эта интимная ласка такая бесстыжая, такая горячая. Он не долго тянул, сам нетерпеливо извёлся, и взял своего патриарха, потому что он сам этого хотел, они оба этого хотели. Цзинъи толкался в него плавно, протяжными движениями, постанывал сквозь зубы и смотрел, смотрел, смотрел. Ему нужно было видеть, как искажается безупречная линия губ, как Сун Лань откровенно и смущённо поддаётся вожделению. Цзинъи жадно поцеловал его, толкнувшись до упора, и сжал пальцами его ягодицы, развёл шире. — Люблю… Цзычэнь, как же я люблю, — он длинно застонал, подавшись назад, и с силой толкнулся снова. — Мой… Цзинъи несдержанно содрогнулся, сжал пальцы сильнее. Его переполняло горячим сладким ощущением, которое хотелось длить и длить. *** Как он облизывает пальцы! Бесстыдно. И красиво. От этого зрелища бросило в жар, Сун Лань пренебрег осторожностью и нежностью Цзинъи— просто не удержался, и насадился на эти пальцы сам, застонав от несильной приятной боли и удовольствия первого проникновения. А-И так смотрел, что Сун Лань чувствовал себя самым красивым и желанным, единственным, кого может любить такой волшебный Цзинъи, безусловно достойным этой любви — вне всяких сомнений. И хотелось быть красивым, и чтобы А-И видел его и не мог насмотреться, потому Сун Лань выгибался, подставлял шею, кусал губы и отвечал горячими взглядами. Это все только делало удовольствие еще слаще, а их близость — еще прекраснее. Сун Лань замер, ожидая резкого толчка, и тихо вскрикнул, когда это случилось. Он хотел больше, сильнее, но не просил и не подгонял, чтобы Цзинъи брал все, что захочет и как захочет, нежно или яростно — не важно, потому что их желания в любом случае совпадут. Сун Лань приподнялся, притянул его к себе и жадно целовал. — Как я люблю тебя... — он вздрогнул от очередного рывка, который послал по телу волну нарастающего наслаждения, и рухнул обратно на спину, оставив на плече Цзинъи царапины. *** — Как? — подло спросил Цзинъи, выгнулся всем телом. Его несло на какой-то волне страстного обожания. Его Сун Цзычэнь, самый лучший, самый сладкий, строгий, такой сильный!!! — Какой ты… вкусный, — Цзинъи быстро впадал в жадное буйство, и ведь только что брал длинными трепетными и плавными толчками, такими глубокими, а теперь сорвался. Захлёбывался стоном и вскриками, несдержанно и резко вбивался, целовал отрывисто, кажется даже кусал, сжимал изо всех сил, как будто Цзычэнь мог вырваться и прекратить это. — Ещё… — хрипло выдохнул он, подхватил его ноги под коленями, жадно поцеловал куда ткнулся губами — кажется, как раз возле колена, согнул его в три погибели, подставляя под себя. Цзинъи слабо соображал, что делает, это получалось само, Сун Ланем нужно было овладеть сильно, срочно, как можно сильнее, глубже, резче. — Мой потрясающий… патриарх… Цзычэнь… хочу тебя… ещё сильнее, — Цзинъи отрывисто выдыхал слова отдельными короткими стонами. Влажная от испарины кожа Сун Ланя его пьянила, его хотелось вылизать целиком, распробовать, исцеловать до жалобных стонов, кусать до багровых отметил, а потом слизывать дрожь. — Как я тебя люблю, — простонал он, понимая, что повторяет за ним, повторяет слово в слово. — Сильно люблю… страшно… безгранично и всем сердцем, и всем остальным, Цзычэнь! *** — Вот так, — ответил Сун Лань, снова обнимая, пытаясь успеть навстречу движениям Цзинъи и ахнул. Еще, еще... сколько захочет, он может отдаваться бесконечно долго, сейчас Сун Ланю казалось, что у него хватит сил на эту бесконечность и еще останутся — ведь он весь — для Цзинъи. — Я знаю, А-И, знаю... Он жадно ловил его стоны и тяжелые вдохи, бешеное биение сердца, каждый поцелуй. Горячий ритм наполнял все тело, уже даже не получалось все время смотреть в любимые глаза. Сун Лань вдруг крепко обнял Цзинъи, останавливая. — Чшшш... подожди... — тихо прошептал он на ухо, сам замер, перестал двигаться, втянул мочку в рот, лизнул, прикусил. Кажется, у них осталось только дыхание и сердце. Сун Лань дождался перерыва, обнял ногами крепче, запустил пальцы в волосы Цзинъи на затылке. — Тише... не торопись... — шептал он, сжимая горячую плоть в себе, несильно, расслабился снова и снова напряг мышцы... и улыбнулся, снова целуя в висок. Вот так. Еще немножко подразнить в таком ритме... Сун Лань опустил ладони по влажной спине Цзинъи на ягодицы, чуть подтолкнул его, как будто разрешал тихонько двигаться, и снова сделал так, чтобы ему стало теснее. — Тебе хорошо? Мой прекрасный... Я твой весь-весь... *** Для Цзинъи всё сплелось в горячечный жаркий клубок, голова плыла, стоны… он не различал, чьи это — его или Цзычэня. А когда оказался пойман и остановлен, чуть не сошёл с ума. В крови ярко и жадно вскипало что-то дикое, Сун Лань ласково уговаривал, обнимал, шептал в ухо. Цзинъи содрогнулся всем телом, эта дрожь метнулась вдоль спины. Не торопиться? Он слишком торопится? Он не ожидал вот этого горячего шёлкового сжатия сейчас, послушно замерший, Цзинъи только шало блестел глазами, тяжело дышал. Вдыхал надрывно, со стоном, и держался каким-то бешеным усилием воли, на висках вздулись вены. Ему было хорошо, отчаянно хорошо, просто невозможно не двигаться под такой лаской. — Даааа… — голос вибрировал, срываясь на стон. Цзинъи пережил этот жадный припадок, полностью доверившись Сун Ланю, плавно толкнулся снова в эту тесноту. Появились силы снова смотреть, ошалело улыбнуться и добавить: — Весь мой. Весь мой. Мне потрясающе хорошо, и я хочу, чтобы хорошо было тебе, — Цзинъи внимательно выбирал тот правильный угол, который при каждом толчке будет давать больше наслаждения, и когда нашёл его, торжествующе улыбнулся. *** Цзинъи так хорошо знает его... Он так правильно все делал, что удовольствие коварно и стремительно росло. Теперь Сун Лань совсем потерялся в этих сладких ощущениях, выгибался, прижимаясь к Цзинъи крепче, и не мог больше сдерживаться. Тихие стоны срывались с губ, становились все громче, Сун Лань беспорядочно шептал что-то нежное, просил еще, цеплялся за него руками и ногами, пока не измучился совсем этим подступающим чувством близкого и все еще невозможного удовольствия. — Смотри на меня, смотри... — Он выпустил Цзинъи из объятий, обхватил пальцами член и стал ласкать себя в ритме движений Цзинъи, вздрагивая каждый раз, когда касался головки. — Смотри... — Хрипло выдохнул, замер и вздрогнул, изливаясь на живот и не переставая себя касаться. *** Сун Лань мог бы и не говорить — Цзинъи смотрел. Он не мог не смотреть. Встретившись однажды глазами с даочжаном, который его едва заметил, вот с того момента, Цзинъи не мог не смотреть на него. Он и сейчас смотрел, как приоткрывается в стоне этот красивый рот, напрягается шея. А видеть, как он себя ласкает, это дополнительная пытка. Цзинъи совсем бессовестно успевал видеть всё, даже как двигаются его пальцы по члену, как Сун Лань вздрагивает, изливаясь. И как ни пытайся, не оттянешь момент, просто потому что нет больше сил. Цзинъи держался как мог, в висках только шептало «не торопись, смотри, смотри и не торопись»… ну это как мог, а он ведь уже не может совсем. Его накрывало такими судорогами наслаждения, что даже дыхание отсекало. Он забирал всё удовольствие Цзычэня без остатка, возвращал, впитывал, последними сладострастными толчками добрался до такого удовольствия, что сгори мир вокруг — не заметил бы. Он и дышать-то не мог, кроме как в изнеможении ткнувшись лицом в шею своего невозможного патриарха, такого щедрого в любви. *** Сун Лань захлебнулся вдохом, обвил руками шею Цзинъи, стоило ему только приблизиться, целовал щеки, скулы, пока не окунулся в нежный поцелуй. — Мое счастье... Он забыл обо всем, конечно. О следящем, о кроликах, о времени — обо всем совсем. Лежал, пытаясь успокоиться, слушал дыхание любимого, гладил плечи и спину. — Патриарх ведь может спать где захочет? — Сун Лань улыбнулся, попытался вытянуться и лечь поудобнее. Трава так вкусно пахнет, А-И такой горячий и вкусный... и никто не будет их искать. — Или где захочет его Лань Цзинъи. Кажется, я немного утомился... — и снова поймал губами мягкую мочку, лизнул шею, утомленно вздохнул и улыбнулся. *** Наваливалось такое сладкое расслабленное состояние, когда хочется только тонуть в нём, медленно так, совершенно без сопротивления. Целовать, пытаться дышать, обнимать и гладить так ведь хорошо, просто невозможно передать. — А иначе какой смысл быть патриархом? — логично поддержал его Цзинъи, и попытался приподняться хоть на мгновение, потому что Сун Лань немножко повозился, чтобы лечь удобнее. А вот когда он уже удобно устроился, смог расслабленно опустить ноги, и Цзинъи тоже смог прильнуть к нему. — Если я твоё счастье, то я просто неприлично счастлив, — его шёпот слегка похрипывал, и дыхание ещё частило. — Нам нужно поспать. И мы можем поспать прямо тут, честно, Сун Цзычэнь. Все вообще могут подождать. Или пару-тройку часов, или до самого утра. Цзинъи хоть и лежал неподвижно, но трогал губами его шею, и это вселяло в сердце счастливый покой. *** *** *** За языком следи, пчёл не трогай… они тут что, перебесились все? И этот устроил здесь… Сюэ Ян доверчиво покусал губы, пытаясь вспомнить, где он уже видел такой забавный спектакль. Да у Мэн Яо и видел, в его же исполнении! Правда, уже потом, в Ланьлин Цзинь. А до этого у него такой ерунды в привычках не было. — Хорошо-хорошо, — легко согласился он на любые безумства. Если люди хотят быть покусанными пчёлами, то он им не доктор Ян. Вон у них есть доктор Инь, пусть он и лечит, когда опухшие вернутся! А вот его даочжан — умница и святой, сразу понял, что черника это дело хорошее. Правда почти сразу ранг умницы и практически святого получил и Сун Лань. Сюэ Ян позволил вытолкать себя из кухни, а когда понял зачем, с восторженным «дагэ!» тут же повесился у Сун Ланя на плече, с любопытством немедленно пожамкал свёрток, и даже обнюхал его. — Иду. Проверяй аккуратно, ученик Сун Лань. С непривычки может голова закружиться. Но там много общего с человечками, ты быстро поймёшь. Всё-всё, не лезу и не мешаю партиаршить! Утащить Сяо Синчэня из Байсюэ хотя бы за черничными кустами — это было самое удачное решение. Потому что сразу за воротами было не так душно от громоздящейся неловкости. — Что скажешь, гэгэ? Мне же не показалось, все какие-то прибитые? *** — Тебе не показалось, — Сяо Синчэнь шел по лесу, разглядывая кусты и кустики, сосредоточенно, как будто сейчас ничего важнее не было. Он решил не говорить, что Сюэ Ян этой «прибитости» добавил Инь Цзяню, когда стал так прямо расспрашивать. — Все волнуются. Чжи Чуань расстроен, брат ... он тоже очень переживает, — ничего, они поговорят или просто все как-то успокоится. *** — Ты не представляешь каааак я переживаю и расстроен! — Сюэ Ян как раз размышлял, сунуть в рот конфету или порадоваться поздней чернике, на которую как раз наткнулся. — Я привык решать вопросы радикально. Вот человек, несущий проблему — я его убью, проблема решена! А тут и пристукнуть некого. Ужас. Он торжественно предъявил найденный куст черники, его соседа — такой же куст, и остальных его соседей, всё-таки ободрал с них спелые ягоды и с удовольствием ел, пытаясь накормить и Сяо Синчэня, а потом просто целовал его, прижав к первому попавшемуся дереву. А какой есть ещё способ быстро найти равновесие? Их обоих ласково обнимал алый проблеск, и мир приобретал приятное равновесие. — Не представляешь, как мне хочется оставить виноватым этого мелкого из Ланьлин. Он припёрся, и всё пошло кувырком. Как тут не обвинить! Не волнуйся, я его не покусаю. Давай попробуем аккуратно пригласить эту чернику жить в Байсюэ. Нам будет приятно знать, что она там растёт нашими усилиями, верно? *** — Не надо никого пристукивать, ладно? — Сяо Синчэнь забрал ягоду губами, подумал, что теперь у него будут фиолетовые губы и язык, улыбнулся и поцеловал Сюэ Яна. — И кусать. Хотя нет, кусать меня можно... — Он взял еще одну ягоду и рассмеялся. — Теперь у меня будет фиолетовый язык. Как в детстве, когда наешься ягод. Пойдем? *** — Кусать тебя не «можно», а нужно. Необходимо. Недокусанный даочжан — неправильный даочжан! — Сюэ Ян только щурил бесовские глаза, наслаждаясь этими ягодными поцелуями. Представил мальчишку с синим от черники языком, с удовольствием рассмеялся, потом понял, что таких мальчишек наверняка было две штуки, задумчиво покусал губы. Интересные финты выкидывает память… — Пойдём, только вот этих я всё-таки заберу с собой, — он выкапывал кустики черники, сноровисто орудуя ножом, оставил каждому приличный ком земли, завернул переселенцев в тряпку. По дороге к Байсюэ не отлипал от Сяо Синчэня, целуя его за каждым кустом, покусал любимые губы. — Ты любил ягоды, да? В детстве. А конфеты? *** — Ты меня съешь, как конфету, — Сяо Синчэнь смеялся, в шутку пытался не дать себя поцеловать, но неизменно «ловился». — Конфеты нет, а ягоды любил, мы их рвали и горстями ели, когда... Сяо Синчэнь вдруг остановился, коснулся пальцами губ, внимательно посмотрел на Сюэ Яна, как будто спрашивал «Это действительно я сказал?». Он сел на какой-то валун, аккуратно сложил руки на колени и задумался. — Откуда я это помню? — наконец тихо спросил Сяо Синчэнь. — На Баошань эти ягоды не растут... *** — Ты же знаешь, я отдам все конфеты мира за тебя, — легко пообещал Сюэ Ян. Он действительно мог навсегда отказаться от сладкого, лишь бы это как-то гарантировало ему, что Сяо Синчэнь всегда будет с ним. Всегда. Это его мир, в его мире должен быть именно он, иначе этот мир не нужен. Сюэ Ян присел на корточки перед ним, аккуратно пристроил рядом черничных переселенцев, взял своего даочжана за руки. Поглаживал длинные пальцы, заглядывал в любимое лицо. — Вы рвали ягоды горстями и ели, когда… когда что, Сяо Синчэнь? — он легко лизнул синим от ягодного сока языком кончики его пальцев. — Когда что, Инь Суюань? *** Сяо Синчэнь как будто растворился в этом странном ощущении. Он не помнил себя маленьким, но сейчас понимал, что даже не заметил, как сказал про ягоды, как будто это воспоминание давно в нем жило. — Когда... — Он вздрогнул, услышав от Сюэ Яна другое имя, долго смотрел и на него и не на него сразу. — Когда играли у речки. После грозы с гор вода шла бурная, она шумела, мы бегали по лесу и рвали ягоды, еще мокрые. Глаза защипало, Сяо Синчэнь моргнул и закрыл лицо руками. *** Если бы сейчас какому-нибудь самоубийце вздумалось бы полезть с каким-то неотложным делом — ну там, небо на землю падает, или срочно повязать и предать суду мерзавца и чудовище — Сюэ Ян удавил бы на месте. Его даочжан с потрясающе беззащитным лицом вспоминал свою жизнь до Баошань. Мокрые ягоды в разбухшем после дождя подлеске, когда пахнет мхом и грибами, свежей травой… шумит обожравшаяся дождями река, и два мальчишки горстями едят ягоды, окрашивающие из губы и языки в синий цвет. Бесплатное лакомство. — Когда мы с тобой шли в Аршань, — очень ласково и тихо начал Сюэ Ян, обнимая его колени. — Ты так спросил про чай «С лесными ягодами?»… как будто лесные ягоды это важно. И на самом деле это важно, боль моя. Вот так, по одной ягодке, всё и вспомнится… От тихой влюблённой нежности чудовище довольно ворчало. Нет, Сюэ Ян определённо чувствовал себя молодцом. И Не Минцзюэ помог вспомнить, и любимой святой сволочи. Ещё немножко, и можно считать себя редким талисманом и хранителем памяти. *** — Я спросил? Правда? — Сяо Синчэнь посмотрел на Сюэ Яна так, как смотрят на человека, от одного присутствия которого мир меняется. По ягодке. Как он так умеет все правильно и ясно сказать? — Теперь я все время буду думать, что станет следующей ягодкой. Да? Но ведь так не получится... Он светло улыбнулся, каким-то тихим счастьем, взял Сюэ Яна за руку и повел в Байсюэ. *** — Первое время может и будешь. А потом вспомнишь главное, что нам всегда помогало — не ищи, и найдёшь. И вот тут как раз и начнётся ягодный урожай. Сюэ Ян был готов бесконечно долго помогать ему искать любые ягоды Поднебесной, и уж конечно теперь на юге понасадит черники… если она приживётся, конечно. Это такая тварь капризная, что ещё и не захочет, но он сумеет уговорить. А пока — что же, пока он всё-таки не забыл эту несчастную чернику. В конце концов, эти переселенцы заслужили его благодарность. А уж куда её воткнуть — это пусть разбирается Сун Лань. Или Инь Цзянь. Или Чжи Чуань. Или пусть кролики показывают, куда повтыкать, развелось тут умных. А он сейчас умыкнёт Сяо Синчэня в спальню. *** *** *** Вэньчжун не смотрел на Инь Цзяня и не слушал, и Цзинь Лин сам того не зная помогал своему наставнику отвлекаться. И что это за поведение? Чжи Чуань не торопился уходить из-за стола и внимательно наблюдал за своим учеником. Только что, кажется, у него краснели уши? И он решил, что это стыд и смущение. А теперь золотой мальчик, значит, не ест? — Благодарю, — Чжи Чуань передал Лань Сычжую миску, потому что сам сидел дальше всех, но добавил чай в чашки адептам и себе. — Лань Сычжуй, Цзинь Лин наполнит бочку, покажи ему, пожалуйста, где вода. Потом посуда. Но сначала, юноша, будьте добры поесть. В Байсюэ не пренебрегают трапезой. *** Все как-то очень быстро разбежались, у всех дела. А Байсюэ оказался совсем не праздным местом! Это ведь хорошо! Только очень много непонятного. Слишком много. И почему-то когда все разбежались, ему стало легче. Потому что он перестал пытать людей своей едой. Он только вскидывал растерянный взгляд на Чжи Чуаня, пару раз невпопад кивнул — на Сычжуя можно положиться, он действительно всё покажет, как же хорошо, что он решил и выбрал именно Байсюэ, как хорошо, что рядом с ним друзья, которые может и поддарзнивают, но никогда не позволят себе обидное. Цзинь Лин честно и очень быстро доел всё, что было у него в миске. Рожи не корчил, но это было так откровенно невкусно, что сердце переполнилось тоской и стыдом. Он не добавлял в свою кашу ничего, неосознанно наказывая себя за криворукость, а когда перешёл к омлету, сам хрустел скорлупой и радовался хотя бы тому, что яйца перед разбиванием догадался помыть. Да, омлет был со скорлупой. Но эта скорлупа хотя бы была чисто вымыта. Он оставил в сторону пустую миску, мысленно сделал себе галочку, что посуду тоже мыть ему, это тут правила такие, и с чувством непередаваемого облегчения схватился за чашку. По крайней мере чай делал не он, можно было рассчитывать, что он вкусный. А ещё чай прекрасно справился с проталкиванием вставшего колом ужина из горла в желудок. Он помучился и спросил: — Но ведь… Не Минцзюэ… он же умер. От искажения ци. Я был на похоронах! Да, это было несколько лет назад, но… А… дядя Яо знает? Он же его названный брат, он ведь так мучился! А Цзэу-цзюнь? А… Сычжуй, ты же был в Облачных глубинах недавно, ты им рассказал? Ты им не рассказал… почему? —А-Лин, успокойся, пожалуйста, — попросил Сычжуй, потянулся было составить миски вместе для удобства, но рассудил, что физическая работа как раз поможет Цзинь Лину справиться со смятением. Но раньше, чем Чжи Чуань разрешит, он ничего не мог сказать, поэтому сам отпил чая и остался на месте. Всё верно, ему ещё показывать своему другу, где взять воду и что вообще делать дальше. *** Цзинь Лин послушно хрустел скорлупой. Вообще, целью Чжи Чуаня, конечно, было не то, чтобы юноша понял, что он приготовил — и без того видно: понял, осмыслил и явно переживает. Просто молодые люди должны нормально есть, особенно когда у них много дел. Вот пусть ест. — Не умер, — Чжи Чуань размеренно пил чай. — Вы действительно были на похоронах, но есть предположение, что глава Не был отравлен и смерть оказалась... иллюзией. Такие сложные древние практики существуют, они позволяют создать видимость смерти. Доктор Цзянь как раз сейчас занимается изучением того, что стало с Не Минцзюэ, чтобы помочь ему. Лгать — ужасно. Лгать о том, кто сам лгал — еще хуже. Лгать при Лань Сычжуе... Если б Чжи Чуань хотел, он не смог бы нормально описать своих переживаний. Но когда столько лет живешь в постоянном сговоре с собственной совестью, понимаешь, что и правда бывает разной. — Цзинь Лин, ваш дядя не знает, — Серьезно сказал Чжи Чуань. — И Цзэу-цзюнь, и даже Не Хуайсан. Дело в том, что Не Минцзюэ почти ничего не помнит. Достаточно сказать, что только сегодня он вспомнил собственное имя. И процесс возвращения памяти будет очень долгим. Представьте себе чувства его брата или вашего дяди, если при встрече они поймут, что дорогой им человек их не помнит. Чжи Чуань помолчал, давая Цзинь Лину эту возможность как следует представить драму. Он считает, что его дядя переживал? Из этого следует лишь вывод, что Цзинь Гуанъяо прекрасно это изобразил. — Мы все здесь в Байсюэ хотим, чтобы Не Минцзюэ вспомнил все. Свой дом и близких людей. Это требует от всех нас терпения и ... деликатности. И я прошу вас их проявить. Он не стал ждать никаких обещаний — такие серьезные вещи либо понятны взрослым ответственным людям, либо не понятны глупым мальчишкам. Чжи Чуань рассчитывал, что его ученик все прекрасно понимает. — Я буду у себя. Пока в комнате горит свет, можете прийти, если возникнет необходимость. Наверное, мальчишка долго провозится с водой и посудой, устанет, потом у него задание. Вряд ли сегодня до темноты они действительно пойдут на пасеку. — Лань Сычжуй... — Вэньчжун задержал взгляд на нем и благодарно кивнул. — Спасибо. *** А Сычжуй в который раз получил возможность гордиться и радоваться тому, что Чжи-лаоши стал его наставником. Цзинь Лину повезло. Ему действительно очень повезло, потому что более деликатно и аккуратно сказать нужное и умолчать о том, что может ранить, к чему молодой адепт ещё не готов — нужно обладать большим опытом. — Как же так, — растерянно проговорил Цзинь Лин. И наставнику не станешь предъявлять недоверие — он же наставник, как можно? — и Сычжуй… он ведь точно не стал бы молчать, если бы что-то было не так. Ведь не стал бы? — Мне нужно это как-то… осознать, — наконец озадачено выговорил Цзинь Лин, спохватился и кивнул. — Да, деликатность. Это будет такая радость! Он воодушевился, представив, до какой степени обрадуется дядя. Да, такую радость стоит подождать и потерпеть, потому что если окажется, что глава клана Не его не помнит, это получится радость, смешанная с отчаянием. Но если он как раз сегодня вспомнил своё имя, значит процесс идёт, значит всё идёт как надо! — Потрясающе, — наконец прошептал он. Ощущение причастности к тайне почему-то показалось опьяняющим. Это было как приключение, на которое он даже не рассчитывал, когда добирался до Байсюэ! Это точно стоило запить чаем, что Цзинь Лин и сделал. Он допил чай, пытаясь осмыслить всё услышанное. Оно пока никак не осмысливалось, и кроме потрясённого «вот это да!» в голове ничего не было. Наконец он допил чай, понял, что ужасный ужин стоит в желудке комом, и понадеялся, что желудок каким-нибудь образом справится с этим вызовом. Цзинь Лин встал, принялся собирать миски, палочки, ложки. Сычжуй аккуратно показал, куда сложить и подсказал, что лучше залить горячей водой. Вот остатками воды он это и сделал. Да, определённо, нужно идти за водой. — Я никогда не думал над тем, кто носит воду, — озадачено пробормотал Цзинь Лин себе под нос, взялся за вёдра и уже на пороге повернулся к Чжи Чуаню. — Спасибо, наставник. Я приду, если будет необходимо. И тут же пообещал себе, что постарается не злоупотреблять. Сычжуй же на благодарность Чжи Чуаня отреагировал только мысленным «да за что же, было бы за что» — и с лёгкой улыбкой поклонился. Нужно было всё показать Цзинь Лину, чтобы не натворил ерунды. И он наверняка засыплет его глупыми вопросами, которые в наставника нести неловко, а в друга — запросто. *** — Осознайте, — одобрил Чжи Чуань и пошел к себе, размышляя над тем, как искренне — по крайней мере выглядело это так, но ведь это племянник Верховного! — Цзинь Лин сказал, что это будет радость. Он вообще производит впечатление искреннего и старательного, хотя и какой-то ... взволнованно-настороженный что ли. Как будто ему сначала не удается сдержать чувства, что в общем для юноши неудивительно и нормально, а потом он спохватывается и резко принимается себя сдерживать и следить за собой. Наверное, это пройдет, когда Цзинь Лин привыкнет, хотя все равно нужно за ним следить. Это Чжи Чуань себе и обещал, когда решил отвлечься и почитать. *** Цзинь Лин хотел бы сказать что-то вроде «это был насыщенный день», но раз день ещё не закончился, то и никакое «был» тут не скажешь. Он таскал воду, а Фея хвостом таскалась за ним туда-сюда, пока он не сообразил, что ей нужно налить воду в миску. Совсем внимание куда-то рассеялось! Хотя Фея вежливо попила из миски, а потом шумно лакала из пруда с карпами и даже порычала на карпов, чтобы не лезли к её морде. Любопытные рыбы какие… Он таскал воду, мыл посуду, удивляясь тому, какой рис, оказывается, липкий, а масло какое, оказывается, жирное. А потом выяснил, что помыл плохо, это было видно. Цзинь Лин рассердился, уточнил у Сычжуя, правильно ли он всё делает, попросил оставить его в кухне в одиночестве, и отмывал всё с такой яростью, что кажется немного перестарался. Особенно тяжело отдиралось вот это чёрное со сковородки, пришлось тереть песком, и руки после этого гудели просто страшно. Зато чугунная сковородка блестела так, будто сделана из серебра. А потом выяснилось, что пока он намывал посуду, оставил грязный стол и полы, и их тоже пришлось отмывать, а когда он закончил, выяснилось, что вода… снова закончилась. Это оказалось мучительнее тренировок! Цзинь Лин снова натащил воды и понял, что сейчас умрёт. Кожа вокруг ногтей размякла и набухла, и кончики пальцев сморщились. — Сычжуй, — заморено позвал он, привалившись плечом в дверному косяку его комнаты. — Ты можешь сходить и посмотреть, всё я доделал или что-то упустил? Сычжуй поднял голову от книги, с некоторым изумлением посмотрел на это явление с полоской сажи на щеке, моргнул и без лишних слов пошёл на кухню. Цзинь Лин упорно тащился за ним, хотя Фея уже отказалась от идеи бегать туда-сюда, и просто следила с непередаваемой иронией на морде. — Всё хорошо, — осторожно проговорил Сычжуй и онемел, увидев сковородку с чисто ободранной окалиной… и кажется даже отполированную. Красиво. Правда готовить на ней теперь нельзя. Но он глянул за осунувшегося от непривычной усталости Цзинь Лина и промолчал. — Мне кажется, что для первого раза это даже идеально, — Сычжуй счёл, что Цзинъи завтра разберётся, что делать со сковородкой. А может стоит его как-то найти и предупредить, что тут их другу случилось перестараться. Цзинь Лин вдруг понял, что если он хочет ванну, то нужно и туда тоже натаскать воды, и едва не завыл. Это какой-то ужас! Но полезный ужас, надо сказать. Если они тут с утра до ночи таскают воду, то когда они учатся чему-то?! — Мне ещё… наставник Чжи Чуань дал задание… — откуда в руках мышцы, которые сейчас болят? От лука и меча болели совсем другие! — Что-то я так вымотался… — Не раскисай, — Сычжуй подбадривающее улыбнулся. — Вставай-вставай. Я там в баню воды натаскал… иди, ванна тебя освежит. Цзинь Лин понял, что подвиги с вёдрами во имя бани временно отменяются, и действительно приободрился. *** «Кто желает побед над другими, должен сначала одержать победу над самим собой. Кто желает судить людей, должен сначала научиться судить самого себя. Кто желает познать других, должен сначала познать самого себя». Чжи Чуань наконец-то смог не отвлекаться, сосредоточиться на чтении трактата, который на самом деле еще с юности знал наизусть. Но ему нравилось читать эти знаки, когда-то так идеально написанные. «В старину властители погибших царств искали пороки в других. И потому казнили и осуждали каждодневно и безостановочно. Так вели они дело к собственной погибели, сами того не сознавая. Цари, приведшие к расцвету три династии, искали пороки лишь в себе самих и потому трудились каждодневно и неустанно. Так вели они дело к воцарению над миром». Будучи учеником, каждый из них воспринимал многие строки из этого трактата, как верное руководство для того, кто хочет привести к совершенству не только себя, но и мир вокруг. И он сам, и Сун Лань, и многие другие адепты Байсюэ. Сейчас Чжи Чуань понимал, что вернулся к исходной точке... Получается, так и не вышел за ворота, и не продвинулся ни на шаг. И при этом у него еще и первый ученик? Чжи Чуань аккуратно свернул бамбуковые дощечки, взял бумагу, обмакнул кисть в тушь и сделал первую запись. *** Цзинь Лин думал, что умрёт на кухне? Нет, он умрёт над пачкой бумаги с кистью в руке! Нет, всё начиналось правильно и даже логично: он разделся, распустил волосы, тщательно вымылся, немного полежал в ванне, в ней же уснул и чуть не утопился. Просто потому что человек-дурак — это судьба. Если ты устал, никогда не засыпай в ванне, проснёшься свеженьким речным гулем. Хотя нет, если утонул в бане, будет гулем банным. А если это баня монастыря, то курам на смех — банный монастырский гуль, наследник Ланьлин Цзинь. Дядя не знал бы, каким рукавом прикрыть лицо. Он привёл себя в порядок, поплескал холодной водой в лицо, аккуратно за собой прибрал, дотащился до своей комнаты, поманил Фею зайти и чинно сел над бумагой. Всё. Из головы вымело всё начисто, ему хотелось только спать, и больше ничего. Кисть плясала в руках, тушь норовила просто бессовестно заляпать лист. Он просто на минутку отодвинул подальше от себя кисть и тушечницу, ничего больше, и положил голову на сгиб локтя. И всё! Ведь на минутку, всего лишь на минутку, чтобы подумать — что же написать? Чему он хочет научиться? Таскать воду и не умирать на двадцатом ведре? Цзинь Лин вздохнул во сне. Спать было неудобно, и всё тело затекло. Но это же точно на минуточку, и ещё одну. И он сейчас встанет, умоется и всё напишет! *** Минцзюэ развернул первый лист, изучал внимательно и вдумчиво, карта была древней, и дело даже не в бумаге, а в том, что он откуда-то просто знал, что вот это царство давно исчезло, а вот здесь город действительно есть, но называется он по-другому. Он взял гораздо более новую карту и с удовлетворением отметил, что прав — и земли другие, и названия, и границы, хоть горы и реки неизменны, но даже главные дороги — и те меняют изгибы. Не Минцзюэ отвлекся на почти неслышный шорох, кто-то вошел. — Простите, не хотел мешать, — Чжи Чуань коротко поклонился. Он видел свет, но никак не ожидал, что в библиотеке найдет Не Минцзюэ. — Я лишь верну книгу на место. — Ничего. Я увлекся. — Минцзюэ лишь коротко глянул на Чжи Чуаня. Сразу вспомнилось, что доктор говорил. Чего тут смотреть? Сами разберутся. Хотя он бы влез, пожалуй, спросил бы его. Но нет. Это неправильно хотя бы потому, что это он здесь в гостях. — Я пришел за другим, но увидел карты. У вас великолепная библиотека, и вы ее не скрываете — это впечатляет. — О, это просто так сложилось, — отозвался Чжи Чуань откуда-то из дальнего угла, пока ставил обратно то, что брал. — Здесь издавна воспитывали тех, кто отправится странствовать, карты собирались сами по себе. А что вы искали? Может быть, я подскажу? — Про искажение ци. — Ясно, — Чжи Чуань оставался у Не Минцзюэ за спиной и можно было не делать лицо. Неужели глава вспомнил уже и это? — Здесь нет особенно подробных сведений, по-моему. Разве что... Он прошел вдоль полок и вынул книгу и пару футляров со свитками. — Вот. Если нужны какие-то более детальные описания, возможно, патриарх знает, где почитать. Он не стал говорить, что они, конечно, есть, только вовсе не в общей библиотеке. Может быть, чрезмерная подробность вообще навредит Не Минцзюэ? — Спасибо. — Не за что, — Чжи Чуань вежливо улыбнулся, пожелал доброго вечера и удалился. *** А Цзинь Лин упал. Почти упал. Не со стула, конечно, просто сведённые усталостью мышцы конвульсивно дёрнулись, приснилось, что падает в пропасть, тщетно пытаясь схватиться за чью-то руку, но пальцы скользят. И он хотя бы не упал, но не потому что его спасли — нет. Просто потому что проснулся. Испортил лист бумаги, смял так глупо. Хорошо, что тушью не залил. Он встал попить воды, изменился в лице и схватился за стол со сдавленным стоном. Болело, кажется, всё на свете. Цзинь Лин был готов поклясться, что у него даже в пятках нашлись какие-то неведомые мышцы, которые сейчас тянуло и кажется даже простреливало. Вот сейчас лечь — и всё, это на неделю. Ложиться нельзя. — Я же просто носил воду, — слабо возразил сам себе Цзинь Лин, и тут же уличил себя во лжи. Ну для начала он рванул из Ланьлин в Юньмэн, потом почти сразу в Гусу. Оттуда в Байсюэ. И в принципе никто не знает как на самом деле лететь на мече с Феей. Это несколько… утомительно. Между каждым рывком — небольшая передышка, и в Байсюэ он просто поел, немного походил с наставником, а потом ещё вот это всё. Ложиться — опасно. Он это точно знал. Поэтому он стоял какое-то время, потом осторожно походил по маленькой комнатке, вышел наружу и по коридору ходил очень тихо, придерживаясь за стену. Спустя некоторое время расходился, удалось присесть, встать. Он поприседал, помахал руками, даже попрыгал, с облегчением понимая, что тело хоть и болит, но теперь можно с ним хотя бы жить. Цзинь Лин сходил умылся, недовольно бормоча в каждую горсть воды, что она, вода, коварна. Наконец, счёл своё состояние удовлетворительным, тщательно вытер лицо и руки, вернулся за стол и задумался над бумагой. — Итак, — вполголоса рассуждал он. — Вопрос вполне резонный, если к наставнику совершенно без предупреждения прибегает эдакий вот ученик, то у наставника появляется законное желание спросить «Что тебе нужно, пытливый отрок?»… Вот если бы этот отрок задался этим вопросом до того, как ринулся в Байсюэ, это было бы полезно. Наконец он расчертил лист на две части, лёгкими штрихами изобразил слева вверху лотос, а справа — пион. Под лотосом выписал в столбик всё то, что хотел бы видеть в своём племяннике Цзян Чэн. Это смелость, решительность, забота о своих людях, совершенствование во владении оружием, умение сражаться без оружия, сюда же заклинательские практики, отточенные способности борьбы с нечистью. Под пионом, соответственно, стройным рядком выстроились требования Цзинь Гуанъяо. Здесь было много о тактике и стратегии, философия, умение выделять главное в любой задаче, подсчитывать материальные расходы в осуществлении запланированной цели, организаторские способности. Под всем этим Цзинь Лин провёл горизонтальную черту, посередине написал своё имя и завис, пытаясь сообразить, как из этих требований вывести, что же он сам-то хочет. Он мучил кисть, но в голову лезли только какие-то идиотские и слишком общие фразы. — Хочу жить, — слабо выдохнул Цзинь Лин, понимая, что его головой можно удобрять грядки. Он снова попытался положить голову на стол, понял, что если опять так уснёт, утром его целиком можно будет закапывать, взял этот листок и пошёл бродить. На Чжи Чуаня он наткнулся случайно, не искал его специально, но на всякий случай поправил волосы, убедился, что всё в порядке, и вежливо, хоть и немного сковано, поклонился, удерживая листок бумаги так, чтобы не смять. — Наставник, — Цзинь Лин озабочено поджал губы. — Я как раз работаю над заданием. Ужасно хотелось сказать, что ничего не получается, но он тут же упрямо вздёрнул подбородок. У него получится. Он точно справится. Это простое задание, и в нём есть подтекст. И его, конечно, нужно осмыслить! — Здесь так тихо… *** Чжи Чуань шел к себе, размышляя над встречей в библиотеке. Сказал ли Инь Цзянь что-то Не Минцзюэ или так и не решился? Даочжан даже не сразу заметил Цзинь Лина. — Тихо, — повторил он и невольно прислушался. — В Байсюэ никогда не было особенно громко, но сейчас мало людей. Вы хотите доделать задание сегодня? Это похвально, но не забудьте и об отдыхе. Чжи Чуань посмотрел на листок в руках юноши и попросил: — Могу я взглянуть? Отдых безусловно не повредит адепту. Он выглядит усталым. Может быть, и не стоит так усердствовать над письменной работой? *** Мало людей. Это точно. Цзинь Лин хотел засыпать его вопросами, вот почему на самом деле настолько мало людей, но как-то это желание устало не добравшись до языка. — Конечно, — он протянул наставнику лист бумаги, запоздало подумал, что наверное не стоило тут маячить с недоделанной работой. Вот ведь, лист бумаги поднял, а руку заломило от плеча до кончиков пальцев. — Я успел немного подремать. Вот так деликатно можно перефразировать, что вырубился от усталости прямо за столом, а потом еле поднялся, и то чудом. Цзинь Лин перевёл дыхание, стараясь не лезть с пояснениями. Это невежливо. И так ведь всё понятно, верно? Он не видел другого способа выполнить это задание — вот требования, и из них уже нужно выводить что-то, потому что не может же он заявиться к дяде и сказать «я тут подумал, вот это всё я не буду, поищите кого другого». Оба дяди его любят, заботятся о нём, а ведь им и так нелегко. *** Чжи Чуань аккуратно взял листок, читал, лишь раз внимательно посмотрел на своего ученика и снова пробежался по строчкам взглядом. Что это за столбцы — было очевидно, а что под своим именем Цзинь Лин не успел еще ничего написать — интересно. Значит, он умеет выстраивать свои мысли и очень правильно размышлять. — Очень хорошо, — похвалил Чжи Чуань, не смотря на то, что работа еще не закончена. — Советую вам сейчас все-таки отдыхать, а утром и мысли придут ясные. Подумайте... — он сделал паузу, соображая, как лучше выразить мысль, — ... вот о чем. Пион расцветает пышным душистым кустом, и тем прекрасен, он вполне может обойтись без соседей. Лотос — это лишь один цветок, но он покоится на глади воды среди себе подобных, и озеро лотосов — это прекрасная и непостижимая красота. У каждого есть свои достоинства и каждому не хватает того, что есть у другого. — Чжи Чуань улыбнулся. — Что не делает их хуже, верно? А еще есть другие цветы, другая красота, а еще — озеро и сад. — Чжи Чуань вернул листок. — Отдыхайте. *** Даочжан ушел, а Минцзюэ теперь не мог сосредоточиться на картах. Он смотрел на то, что выдал ему Чжи Чуань, и в конце концов отложил карты и углубился в чтение. Его смущало... все. По-хорошему, то, что написано, он должен был знать ровно так же, как спокойно и интуитивно пользовался своей силой. И сейчас Минцзюэ чувствовал себя так, будто попытка понять делала только хуже. Он прочитал все, особенно отметил, что искажение ци может быть вызвано внешним воздействием, которое сложно распознать, если оно достаточно тонко и виртуозно, и почему-то подумалось о гуцине и музыке Цзинъи, как он тогда дергался, когда мальчишка играл. Объяснения этому Минцзюэ не нашел и решил не задумываться, чтобы не потерять эту мысль окончательно. Он отложил в сторону книги и сидел теперь, задумчиво глядя на шкаф напротив. Оно не складывалось. Если этот подлец, который его хотел отравить, тот, кого он должен вспомнить — если он собирался отравить конкретно Не Минцзюэ, то он что — не знал про искажение ци? Или знал, но не мог изменить рецепт? Или не подумал? Это же бред. Вот он, Не Минцзюэ, допустим, соберется победить Сюэ Яна — разумеется, он сперва все узнает про Цзян Цзай. Нет. Плохой пример. Яд — оружие трусов. С другой стороны трус не значит «дурак». «Искажение ци… и ведь я же знал!» — Он вдруг вспомнил сказанное Инь Цзянем. Это... Минцзюэ резко встал, застыл, в голове проносились слова, стремительно складывалась система, которая сейчас казалась простой и стройной, такой очевидной. Скажи ему сейчас кто-нибудь, что это лишь догадка, — он не стал бы слушать. Забыв убрать книги, Не Минцзюэ стремительно покинул библиотеку. Ладонь ударила в дверь, раз, второй, третий. — Лекарь! — Он сдержался, чтобы не кричать и не ворваться внутрь, выдохнул, вдохнул и ждал.