Затмение

Сычжуй, оставшись в ответственном одиночестве, не терял времени даром. Он прекрасно понимал, что к ужину вряд ли дождётся всех, не было смысла напрягаться, но среди ночи на кухню могут начаться набеги оголодавших помешанных на своей любви. Ладно, такой бывал только один — Сюэ Ян, конечно же. Но мало ли. Сычжуй не усложнял себе жизнь, готовил простые блюда, которые можно есть и холодными, запас воды достаточно, чтобы утром никому не пришлось бегать с вёдрами. После такого взрыва ярости, который случился совсем недавно, сейчас Байсюэ казался мирным и подозрительно пустынным. Сычжуй наслаждался этим кусочком покоя, не пренебрегая при этом учёбой. Гуцинь сплетал негромкую мелодию, он проверял Байсюэ и успокаивал всё вокруг, прощупывал равновесие. Пусть помешанные влюблённые запираются парами, а гневливые немного перебесятся. Лань Сычжуй с удовольствием улыбался, впитывая свежий воздух, звенящий аккуратными гармониями. *** Чжи Чуань обдергивал очередной улей от высоких трав, когда почувствовал. Он замер и остановился. Барьер вокруг Байсюэ дрогнул, и это отозвалось в нем самом, ведь он же и проверял их, и знал эти стены как свои пять пальцев — Чжи Чуань был настроен на эти барьеры беспрерывно и всегда. И теперь они дрогнули от того, что их ударило изнутри. Он посмотрел на Цзинь Лина, на Фею, снова прислушался к себе. Байсюэ трясло, но было бы сейчас крайне глупо бросаться туда. Там достаточно сильных заклинателей, а у него тут своя задача. — Лучший отдых — смена занятий, — сказал Чжи Чуань. — Вы видели озеро? Идём. По пути посмотрим, нет ли пчел, готовых поселиться в улей. Озеро дальше от стен. Об этом они с Сун Ланем не договаривались, но Сун Лань сейчас на своем месте, а он — на своем. А мальчишка старается и заслужил отдых. И тренировку. *** Цзинь Лин усердно работал, хотя это тоже совершенно непривычная работа. Трава, кусты, призвать к порядку буйную крапиву хотя бы в местах, где наметятся тропинки. Каждый раз обжигать кожу не хотелось. Фея рычала в мышиные норы, и от этого становилось смешно, но он не мешал — кто знает, может мыши её понимали, и сейчас пакуют пожитки? Он нервничал из-за того, что Байсюэ ощутимо лихорадило, и наставник очень старался оградить его от этого. Фея только пушистым ухом вела, и делала вид, что это не заслуживает пристального внимания, но он хорошо знал её привычки — одно ухо всегда было повёрнуто в сторону Байсюэ, даже когда Фея делала вид что копает яму. — А купаться там можно? — подхватил он идею сходить к озеру, потому что, конечно же, озеро он не видел. И вообще, наставник Чжи Чуань со всеми этими волнениями точно заслужил беспроблемного ученика, который не добавит головной боли. Он очень старался не смотреть в сторону Байсюэ и не мог избавиться от ощущения, что добавляет всем проблем. Зато! Зато они с наставником сегодня много сделали, и пасека стала похожа на место, за которым ухаживают в меру сил! Они оставили те кусты, которые должны были обильно цвести — ведь пчёлам же нужны цветы, верно? — А как понять, что это не наша пчела? — логично спросил Цзинь Лин, ткнув пальцем в случайно встреченную пчелу, летящую куда-то по своим делам. Фея пофыркала и выразительно повела носом в сторону пасеки. По всему выходило, что это пчела Байсюэ. Но ведь Фея не каждый раз будет рядом! *** — Купаться там нужно, — Чжи Чуань оставался серьезным, но не мог внутренне не улыбнуться. Мальчишка, ведь правда. — Не нашу пчелу наши пчёлы к себе не пустят, — ответил Чжи Чуань, — Поэтому нам не нужно понимать, какая пчела — наша. Смотрите. — Он показал куда-то вперед и наверх. В одном из деревьев чернело дупло, куда все время одна за другой залетали пчелы. — Ну вот наши будущие жильцы, их и будем переселять. Потом. Он снял шляпу и рукавицы и поторопился вниз, к озеру. День был тихим, вода — почти как зеркало. У берега в заводи росли лотосы. — Ну что, юноша. Вперед. Вон недалеко островок. *** Цзинь Лин ещё прилично держался, потому что не прерывал наставника, вник в сложность предстоящей задачи — дикие пчёлы выглядели серьёзно, и дупло себе нашли повыше. Как переселяют пчёл?! Судя по всему, Чжи Чуань знает. Вот зачем ему было изучать этот вопрос? Наверняка в этом есть смысл. А хорошо, когда в голове много всего, не стоишь как деревенский дурачок на ярмарке, разинув рот, а сразу — вот, это я точно знаю. Хорошо же? Он с радостью снял эту шляпу — всё-таки пусть и защищала от неожиданного нападения пчёл, но под вуалью было неудобно, странно, и постоянно чесался нос. Так что сейчас Цзинь Лин не просто снял шляпу и перчатки, но и с наслаждением чихнул в сторону, и почесал нос. — Лотосы! — Цзинь Лин радостно скинул сапоги, расстегнул ханьфу. Он вообще из одежды выпутывался быстро, и в одних нижних штанах ринулся в воду и сразу нырнул. Нырнул и пропал, и на поверхности не появлялся долго, Фея разразилась негодующим лаем. Цзинь Лин беззвучно вынырнул под листом лотоса, насмешливо разбулькался, швырнул в Фею горсть воды, и поплыл к указанному островку, часто ныряя. Под водой он плавал быстрее, поэтому добрался до островка, выбрался на берег, в восторге тут же плюхнулся обратно в воду. Фея топталась на берегу, вопросительно поглядывая на Чжи Чуаня, потом смотрела вслед Цзинь Лину, снова негодующе тявкнула, а потом подбила носом руку Чжи Чуаня, показывая мордой туда, в сторону островка и снова уставилась, и уши насторожила. Выражение собачьей морды просто искрилось вопросом: все туда, или только он туда, так может все, а что чего он там один, а вдруг что? *** Чжи Чуань смотрел на брошенную одежду и обувь, чуть приподняв бровь, но в отличие от Феи замечаний ученику не делал. Он считал про себя, когда мальчишка нырнул и долго торчал под водой. Фея ругалась, но вряд ли она этим ограничилась бы, если б в поведении ее друга было что-то необычное? — Я очень одобряю, что вы не поддаетесь на эти провокации и сдерживаетесь, Фея. «В отличие от некоторых порывистых адептов» — читалось в его взгляде, когда даочжан улыбнулся собаке. Он спокойно снял ханьфу, рубаху, аккуратно сложил на берегу, рядом поставил обувь. Фея места себе не находила от нетерпения, но без разрешения в воду не бросалась, что Чжи Чуань просто не мог не отметить. — Что ж, Фея, догоним несдержанного ученика, — он вошел в воду и поплыл, широкими размеренными взмахами, пока не достиг островка, проплыв мимо Цзинь Лина. Чжи Чуань развернулся и сначала нашел взглядом Фею, а потом уже адепта. — Вокруг острова наперегонки, юноша, — велел даочжан, когда поравнялся со своим учеником, как будто не замечая, что расположился так, что мальчишка поплывет ближе к берегу островка. — Раз, два, вперед. И поплыл вперед, на каждом вдохе незаметно поглядывая, где там его воспитанник. *** Цзинь Лин успел наныряться до опьянения, когда Чжи Чуань к нему подплыл. Фея степенно гребла следом, только фыркала негодующе — она вошла в воду сразу, как только наставник сказал, что догоним, и сосредоточенно перебирала лапами. Наперегонки — это лучшее предложение, Цзинь Лин тут же с победным возгласом нырнул. Он отлично плавал — сложно провести половину детства в Пристани Лотоса и не научиться плавать, но гораздо лучше он нырял. Конечно, схватить наставника под водой за ногу он не осмелился, а вот сцапать Фею за хвост — запросто. Фея негодующе взвизгнула и попыталась покусать воду за неимением другого противника, отфыркивалась и ворчала. Цзинь Лин со смехом вынырнул, понял, что знатно отстаёт от Чжи Чуаня и очень попытался призвать себя к порядку. Это было слишком трудно! Потому что стоило ему ценой невероятных усилий догнать наставника, как тут же какой-то шаловливый гуль толкал его под ребро, вынуждая баловаться. На этот раз Цзинь Лин снова нырнул, добыв со дна крупного рака и с восторгом смотрел, как отпущенный рак улепётывает под водой, быстро работая хвостом. Островок оказался не таким большим, просто Цзинь Лин увлёкся и чуть не намотал два круга, запыхался, наглотался воды, но быстро перестал смеяться, когда увидел как Фея задирает морду. — Быстро на берег, — он посуровел и прикрикнул. — Фея, на берег! Бросил соревнование на перегонки, подплыл к ней и за шкирку выволок на мелководье. — Упрямая! — он спохватился и обернулся к наставнику, стоя по колено в воде. — Она не очень любит воду, и плохо чувствует предел усталости. Фея, тебе отдыхать. *** Ученик баловался. Купался, а не плавал, озорничал, а не тренировался. Но Чжи Чуань просто плыл, успевая заметить и выходку Цзинь Лина с Феей, и то, как мальчишка задержался под водой, наверняка из-за какого-то «важного» дела. Чжи Чуань закончил считать, сел, оставаясь в воде по грудь, и смотрел на то, как Цзинь Лин вытаскивает Фею. — Вы проиграли, — сообщил Чжи Чуань. Мальчишка худой, как все мальчишки, но плечи и руки выдают, что он хороший пловец и почти наверняка — отличный стрелок. — Вы попутно исследовали дно и схватили конкурента за хвост, — он говорил очень серьезно, хотя на самом деле это все было смешно и глупо. Кто так воспитывает? Очень плохой из него наставник, серьезнее надо быть! — Отрадно, что все это не помешало вам заметить самое главное. Он имел ввиду, конечно, усталость Феи. — Плавайте, мы никуда не торопимся. А я пока соберу корни лотоса. Завтра сварю суп. Чжи Чуань нашел в вещах нож и нырнул в заросли лотоса. *** — Я проиграл? — Цзинь Лин опешил. Чуть не ляпнул «а мы и не играли», запальчиво открыл рот, глупо улыбнулся от этого «схватил конкурента за хвост», тут же прихлопнул улыбку. Наверное, это наставник его даже немного похвалил, потому что… почему? Ведь он же баловался и проиграл. С другой стороны, проиграть собственному наставнику не стыдно, куда более стыдно было бы, если бы Чжи Чуань поддавался из трепета перед наследником великих кланов. А такое уже было пару раз, и Цзинь Лин взбешённо прищурился, едва только вспомнил этот унизительный опыт. Он так и стоял по колено в воде, глядя на Чжи Чуаня, как он выбирается на берег за ножом. Подавился ничего не значащим вопросом, когда увидел сначала его спину с неожиданно широким разлётом плеч, а потом, когда наставник повернулся к нему лицом — подтянутый живот и пластины мышц на груди. Конечно тут проиграешь! Да у него лёгкие больше в два раза! Цзинь Лин только переступил с ноги на ногу, поднимая со дна лёгкую муть, а когда Чжи Чуань нырнул, сел в воду и всхлипнул. Протяжно и горько всхлипнул, уткнулся в ладони лицом. Ткнувшийся в плечо холодный мокрый нос только всё испортил, Цзинь Лин только дёрнул плечом и буркнул: — Не надо, Фея. Предупреди меня, если наставник слишком задержится под водой. Суп из корней лотоса. Нет, это прекрасно. Он с удовольствием съест этот суп, наверняка. Цзинь Лин вытер слёзы, умылся, зашёл глубже и лёг. Лежал на воде, глядя в небо, только слушал всплески — Чжи Чуань не собирался топиться. *** Чжи Чуань нырял в лотосы, пока не собрал нужное количество. Больше не нужно, только для Байсюэ, зачем зря вредить поляне? И в последний раз, когда выныривал, он вдруг допустил совершенно несообразную мысль — понырять просто так. Не за корнями, не тренируясь, а просто так. Как в то время, когда он сам был как этот мальчишка, юный адепт, уже подающий надежды, уже ... уже без времени на такие простые вещи. Даочжан моргнул, посмотрел на лежащего на воде Цзинь Лина и вышел на берег. Он аккуратно сложил корни, тихо поделился с Феей, что этого должно хватить на всех, и даже поинтересовался у нее, ест ли она суп из лотосов. Фея смотрела на воду. — Да, пора выходить, — согласился с ней Чжи Чуань, усаживаясь на землю и отжимая волосы. — Даже в теплой воде можно перемерзнуть и не заметишь. Не только образец запасливости Сюэ Ян брал с собой нужные вещи. Чжи Чуань не носил лишнего, но взял полотенца. И снадобье от укусов пчел, к примеру, которое к счастью сегодня не понадобилось. — Цзинь Лин! — Позвал он. — Пора сохнуть! Выходите. Он сам не вытирался пока, кинув полотенце на колени, а ученику подал сухое. *** Цзинь Лин поймал себя на желании упрямо задержаться, когда наставник его позвал. Вот его зовут — пора вылезать из воды. И вроде это правильно. Но откуда такое яростное желание сделать наперекор, ведь он же сам уже намокся досыта и сам уже собирался вылезать на берег! Лотосы во всём виноваты? Вольно же винить лотосы, если сам дурак. Спрашивается, что скис? Вон тебе — всё как ты сам придумал, ты хотел в Байсюэ, ты получил его полной ложкой. Хотел наперекор дяде Яо — и сделал наперекор. Ему тайну доверили — Не Минцзюэ живой! Пчёлы тебе, мыши, наперегонки с наставником по озеру, и будет суп из лотосов. Почему хочется скукситься за кустом и там дуться? Дурак, хоть и наследник. А дураком быть неуютно. Цзинь Лин только поднял руки и ушёл на дно. Полежал там, выдохнул горсть пузырей воздуха и вынырнул, запрокинув лицо, чтобы мокрые волосы легли ровно. Выбрался на берег и понял, что замёрз, хотя вроде вода тёплая. — Спасибо, — он взял сухое полотенце и спрятал в него лицо, с неожиданным удовольствием засопел в него. Ну вот и что это? То в слёзы, то дуться, а сейчас сразу всем доволен? Ненормальный. Цзинь Лин плюхнулся на траву рядом с Чжи Чуанем, сидел скрестив ноги, мокрые штаны липли к коже. Фея бродила по кромке воды, негодующе топала лапами на лягушек, поднимая брызги. — Наставник Чжи Чуань, а мы ещё придём на озеро? — он тоже отжал волосы, скрутив их в жгут, посматривал на наставника осторожно. А потом вспомнил, что он может смотреть вообще куда угодно, а если что, ему просто скажут прекратить, и уставился во все глаза, разглядывая мускулы, руки, перевитые венами, и даже икры, облепленные мокрой тканью. У Цзинь Лина даже мысли не мелькнуло, что смотреть можно с подтекстами и без, он просто таращился и понимал, что видит красивое и сильное. И обычно скрытое. Он покосился на свою руку, явно проигрывающую по всем статьям, и упрямо вздёрнул подбородок. Ну, он ещё молод, у него есть время догнать и перегнать. — Суп… с корнями лотоса. Я люблю этот суп. Дядя Чэн всегда говорил, что мама варила такой суп. Думаю, что она рада за меня, что я в Байсюэ, — он вздохнул и откинулся на спину, закинул руки за голову и смотрел в небо, раскрашенное подкрадывающимся вечером. — Можно я приду смотреть, как его варить? Хочу научиться. Глаза снова защипало, но Цзинь Лин справился, терпеливо обсыхал, чтобы не натягивать на мокрые штаны верхнюю одежду. Фея перестала гонять лягушек, походила вокруг, понюхала воздух и обрушилась на траву, как будто меховой мешок кинули. — Хороший сегодня день, — добавил Цзинь Лин и молча понадеялся, что там в Байсюэ справились и всё в порядке. *** «Худющий. Совсем мальчишка», — подумал Чжи Чуань, когда Цзинь Лин вылез из воды, — «Но сильный и ловкий, это видно». Он улыбнулся, глядя как его ученик сопит в полотенце, и посмотрел на Фею прежде, чем Цзинь Лин из него вынырнул и мог бы заметить улыбку. — Придем, — ответил даочжан и хотел сказать «когда нужно будет снова тренироваться, ловить рыбу или собирать лотос...», но не сказал и только повторил: — Придем. Чжи Чуань почувствовал взгляд и услышал что-то такое в голосе юноши, что заставило его посмотреть на него. Ну вот, он что-то невольно задел, важное и хрупкое, нечаянно, и не знал, что с этим делать. — Конечно. Только не смотреть, сделаем вместе. — Мягко сказал даочжан, надеясь, что это поможет. Один дядя, второй дядя... ох... Чжи Чуань своих родителей не помнил и не особенно переживал по этому поводу, потому что наставник был для него как отец, а Байсюэ — домом, но это вовсе не оправдывало его неосторожную бестактность. — Хороший, — Чжи Чуань протянул руку и погладил Фею, впрочем, не слишком навязчиво, вдруг она не любит таких вольностей? Они еще посидели, обсыхая, а потом, когда солнце опустилось ниже к озеру и вода стала розовой, даочжан сказал, что пора возвращаться. *** Хороший день собирался продолжать быть хорошим — наставник пообещал, что они придут снова на озеро. И можно вместе варить суп, и он конечно же не даст снова испортить всё, потому что одного раза было достаточно. Фея несолидно подставила Чжи Чуаню голову, чтобы почесал за ухом, вполне довольно валялась — она набегалась, нарычала на мышей, наплавалась, увидела и унюхала много интересного. Цзинь Лин едва не уснул прямо тут, в траве, но наставник сказал, что пора взвращаться, и это было правильно. Они собрали корни лотоса — было бы глупо забыть их там лишь потому, что озеро стало розовым, ветер стих, и он засмотрелся. А в Байсюэ Сычжуй почему-то вздохнул с облегчением, когда их увидел. Цзинь Лин только удивлённо глянул на наставника, стесняясь спросить, что это такое с Сычжуем, с чего он вдруг, оказывается, нервно переживал, они что же, могли не вернуться? Местные пчёлы едят людей, или в озере открывается водная пучина? Но они чинно поужинали, почему-то всего втроём, и Цзинь Лин снова почувствовал себя дурачком на ярмарке, который ничего не понимает, только осознаёт вокруг яркую круговерть событий. — Ну что же, — Сычжуй наконец счёл, что оба накормлены и его ответственность на этом вполне удовлетворена. — Глава клана Не вспомнил если не всё, то достаточно для того, чтобы прийти в ярость. Удивительным образом всё сложилось, даочжан Чжи Чуань. Он ведь так и не сказал, что именно вспомнил, но Сюэ Яна вспомнил совершенно точно. Все живы… патриарх Сун Лань ранен — Цзинъи увёл его отдыхать после схватки. Байсюэ пострадал меньше, чем могло бы быть — там просто выломана дверь и частично разрушен двор. Все успокоились и разошлись отдыхать, доктор Цзян правда предупредил, что это ещё не всё, возможно, будет больше. Мы ведь не знаем, что ещё он вспомнит. *** Пока шли, Чжи Чуань все думал и перед воротами Байсюэ уже не был вполне уверен, что сегодня все делал правильно и как нужно. А когда увидел Сычжуя, взволновался еще больше и снова успокоился. Чжи Чуань знал, что если что-то плохо, Лань Сычжуй уже сказал бы и не стал бы мучить неизвестностью. — Ну, раз Сюэ Ян жив, а Байсюэ отделался двором, полагаю, мы можем считать, что это успех. — Он улыбнулся Сычжую. А еще Чжи Чуань понял, что новость о ране Сун Ланя его не уколола. Совсем. Нет, это не значит, что ему все равно... объяснить себе это даочжан так сразу не мог и даже не хотел, что как раз и было странно. — А доктор? Впрочем... не нужно ему сейчас мешать, думаю. К Цзяню, наверное, сходить узнать нужно... с другой стороны и правда, отвлекать только. — Отдыхайте. — Чжи Чуань кивнул Цзинь Лину, поблагодарил за трапезу Сычжуя. — Завтра я буду на кухне, хорошо? У нас с Цзинь Лином есть планы на обед. И он отправился к себе, так и не зашел в лечебницу. *** Цзинь Лин только слушал. Ел и слушал, а потом отпил глоток чая и покачал головой. — Всего-то? Глава клана Не всего лишь несмертельно ранил одного человека и покрошил камни? Сычжуй, ты уверен, что это была ярость? Просто дядя Яо так описывал его, что могли и стены не устоять. Хотя… против даочжанов… Почему он напал даже на даочжанов? Он сошёл с ума? Цзинь Лин понял, что знает о ситуации слишком мало. Он вежливо пожелал наставнику хорошего отдыха, и смотрел ему вслед с каким-то непонятным для него самого смятением. — Сычжуй, — наконец выдохнул он. — Мне иногда кажется, что я стал для наставника Чжи Чуаня обузой. Иногда не кажется, но всё же время от времени… — Чем вы занимались весь день? — Сычжуй налил ему ещё чай и слушал, как Цзинь Лин рассказывал про пасеку, про озеро, и как проиграл плаванье наперегонки, и даже о том, что наставник Чжи Чуань под одеждой оказывается такой мускулистый, а вот так и не скажешь. А когда Сычжуй согласился с этим, тут же с подозрением прищурился. — Ты видишь его без одежды? — Дурак, — Сычжуй от неожиданности опешил и тихо засмеялся. — Я просто лечил его руки, накладывал мазь и бинты. Честно, не видел его руки выше локтя, но ведь и по предплечью можно судить о физической форме. Иди-ка ты спать, А-Лин. Задаёшь глупые вопросы, а сам пытаешься голову на стол положить. *** *** *** — До утра, А-И, до утра, — Сун Лань медленно развязывал пояс, снял ленту с собранных волос. — Я устал. Очень. Раздень меня. Он говорил медленно, через вдохи. Это неправильно для патриарха, но хотелось от всех закрыться, от звуков, слов, эмоций — они все у него не чужие, все свои, даже ярость Не Минцзюэ, и это правда — слишком. — Ты мне нужен... сейчас... много. Чтобы касался, и чувствовать дыхание и сердце — что его Цзинъи просто рядом и думает только о нем. Сердце понемногу успокаивалось с каждым прикосновением, а потом Сун Лань взял его за руку и положил ладонь на грудь, на шрам, где когда-то жила печать. — Кровь внутри, вот там, — он не жаловался, но все равно тихо просил какой-то заботы, не важно даже какой. С Цзинъи можно, только с ним, он никогда не видит в своем Цзычэне слабости, даже если Цзычэнь чувствует себя развалиной. — Мой хороший... Наконец, чуть слышно выдохнул Сун Лань, прижался к Цзинъи и замер. Почему так? Тревожно и тяжело. *** — До утра, — Цзинъи легко соглашался, потому что и сам хотел того же: построить их маленький мир в стенах одной комнаты. И не для того, чтобы закрыться навеки, а чтобы возвращаться, когда наружный мир творит всякую дичь. Вот как сейчас. — До следующего утра, или до любого другого утра, Цзычэнь. Ты у меня — самое главное в жизни. Он возился со своим уставшим, таким вымотанным, обессилевшим, и всё равно таким сильным даочжаном, раздевал его, неторопливо трогал, гладил — да, беззастенчиво проверял, но поверхностных ран не было. — Много? Цзычэнь, весь Лань Цзинъи, который вообще существует в мире — весь твой. Больше просто не бывает. Он настоял, чтобы Сун Лань сел, и всё равно недолго, потому что лучше лечь. И вот теперь устроился рядом под боком, чтобы можно было если что приподняться на локте — лучшее место в мире, и под ладонью, прямо под шрамом, ласково обвивает сердце их общее серебро, успокаивает и лечит. Именно лечит, потому что сейчас Цзинъи больше всего хотел, чтобы с его Цзыченем всё было хорошо. И наверное стоило обсудить что-то, поговорить, но почему-то вот именно сейчас он точно не хотел ни слышать, ни думать про главу клана Не. Где-то там есть вполне достаточно не раненых людей, обладающих хорошими светлыми мозгами, достаточным количеством сил и умений, чтобы справиться с любой проблемой, не дёргая Сун Ланя. А над ними над всеми маленьким суровым надзирателем — здравомыслящий Лань Сычжуй, который не постесняется позвать на помощь. Цзинъи целовал вокруг шрама на груди, трогал сам шрам кончиком языка, и признавался сам себе, что любит даже этот шрам. Снова прикрывал серебрящейся ладонью, слушал его сердце, впитывал дыхание, шептал какую-то бесконечно влюблённую ерунду. *** Сун Лань улыбался, глядя как Цзинъи его проверяет. — Ну все осмотрел? — он ласково улыбнулся. — Лекарство мое. Я же сказал Инь Цзяню, что у меня есть лекарство. Даочжан лег, обнял Цзинъи одной рукой и просто лежал, принимая ласковое серебро, нежные прикосновения губ. Самое лучшее лечение, другого не надо. И постепенно, не сразу, но привкус крови исчез и дышать стало легче, а сердце, наоборот, стучало громче. — Так спокойно с тобой... — Сун Лань чуть повернулся, притянул Цзинъи к себе. Спокойно и нет сразу, потому что когда понимаешь, насколько его А-И близкий, любимый — сердце щемит и прыгать начинает. Он целовал и целовал в губы, нежно и бесконечно, можно не останавливаться, вечно бы так лежал. *** — Вот и мне спокойно, когда я с тобой, — Цзинъи уловил момент, когда можно, когда уже можно тревожиться меньше, а потом ещё меньше, и даже можно выдохнуть. И вот теперь, именно теперь, можно не торопиться. Сцеловывать с его губ всё, и вкус крови уже не улавливается почти при поцелуе, и хочется прижиматься всем телом. И зачем отказывать себе, если Сун Лань тоже этого хочет? Можно даже невпопад ляпнуть, что вот, сделал маленьким кроликам новую клетку, и Цзинъи был полностью уверен, что его Цзычэнь точно улыбнётся и поцелует его снова, и можно даже не говорить, просто знать, что он всё делает правильно. Особенно когда вот так, едва касаясь, проводит кончиком языка по кромке зубов, и то накрывает рот Цзычэня губами, целуя с нежной и трепетной жадностью, то сам размыкает губы ему навстречу. — Мне сейчас так хорошо, — задумчиво прошептал Цзинъи. — Как будто мы вместе сдали какой-то экзамен, и сдали успешно. И это стоит праздновать. *** Сун Лань улыбнулся, уже снова целуя. Кролики, карпы, кухня и огород... это его дом, дом его Цзинъи — он почему-то именно сегодня, сейчас, когда между поцелуями А-И сказал про клетку, осознал Байсюэ настоящим домом. — Только половину экзамена, — шепнул Сун Лань, спускаясь поцелуями по шее к ключицам, — ... но я не хочу об этом думать. Только праздновать. Сун Лань приподнял Цзинъи под поясницу, освобождая от одежды, попутно целовал живот, бедра, потом прижимал к себе уже обнаженного, гладил, ласкал соски языком и прикусывал нежную кожу на ключицах. Эту нежность можно было дарить Цзинъи бесконечно, и Сун Лань никуда не торопился, не останавливался, пока не поцеловал повсюду, от ступней до нежных мочек ушей, снова лег сверху, целуя в губы. — Это только половина всего Лань Цзинъи, а мне обещан весь, — он улыбнулся и отстранился, чтобы посмотреть в любимые глаза. — Переворачивайся. *** Половину? А вот патриарху виднее, у него должность такая! Цзинъи млел от этих поцелуев, бессовестно расставаясь с одеждой. Потому что праздновать сейчас — это правильно. — Я и не могу об этом думать, у меня есть ты, и думаю я о тебе. Цзычэнь, ох… Это смущало. Правда, смущало, Цзинъи краснел от этих откровенных поцелуев — прямо от ступней, от этого его топило в любви, ведь получается, что Цзычэню он нужен вообще весь, от мизинца на ноге до кончика уха! Он просто не мог лежать и ждать, нетерпеливо обнял, целуя щедрые на ласку губы, с радостным ожиданием смотрел на эту улыбку и ещё пуще раскраснелся от этого «переворачивайся». — А ведь ты прав, только половина досталась! А я честный человек! Цзинъи засмеялся, приподнялся чтобы сорвать ещё несколько поцелуев, и перевернулся на живот, убрал волосы на плечо, обнажая спину. — Только так я не буду тебя видеть, и мне придётся навёрстывать… *** — Патриарх всегда прав, — строго сказал Сун Лань в поцелуй, смотрел, как Цзинъи переворачивается, неужели когда-то они чего-то стеснялись? — И как же ты собрался навёрстывать? Даочжан уже целовал шею, усыпал поцелуями плечи, касаясь каждой родинки, и везде, где их не было, он прикусил кожу на острой лопатке, вдыхал любимый запах. Он гладил Цзинъи, то всей ладонью следуя за изгибами тела, то кончиками пальцев, и от нежности голова кружилась, а руки становились горячими, и даже шрам на ладони, кажется, пульсировал от этих прикосновений. Сун Лань исцеловал спину, мягким движением вынудил Цзинъи немного прогнуться, еще одним — развести ноги. Он провел ладонями по бокам и ягодицам, и неторопливо стал спускаться поцелуями вниз, то и дело касаясь кожи кончиком языка, чтобы наконец дотронуться в самом сокровенном горячем месте, скользнуть языком внутрь и неспешно и томительно ласкать, каждый раз чуть глубже. Сун Лань, конечно, увлекся, отзывчивость Цзинъи на ласки пьянила, но это ведь еще не весь Цзинъи... Оставить, раздразнив — это тоже прекрасно, ведь можно потом вернуться. Сун Лань теперь целовал ноги, и требовалось сдерживать себя, чтобы не торопиться вернуться к бесстыдным ласкам. Когда он поцеловал ступню, в висках уже стучало. — Это весь Лань Цзинъи? — шепнул Сун Лань, снова нависая сверху, целуя за ухом. Возбужденная плоть оставляла капли на ягодицах, дыхание стало горячим, но даочжан ждал, потому что «до утра» хватит и на ожидание, и на нежность, и уж тем более — на страсть. *** — Мой патриарх точно всегда прав, — Цзинъи засмеялся, попытался оглянуться, но вместо этого только растаял под нежными ласками. — Буду на тебя смотреть всё время, и подсматривать. И под… ох… подглядывать. Цзычэнь, сгорю же сейчас. Цзинъи выгибался под этой палящей лаской, такой чистой, что чувство стыда само в смятении бежало куда-то, прикрываясь рукавами. Он возбуждённо тёрся членом об постель, постанывал и от коварства Цзычэня чуть не заныл в голос. Это же совершенно бессердечно! А от прикосновения горячих губ под коленом ещё и щекотно. — Нееееет, это ещё не весь, — Цзинъи прогнулся в пояснице, бессовестно подставляясь. Он жаркого шёпота мурашки метнулись вдоль спины, сладко потянуло где-то внутри. — Осталось ещё, но это нужно достать… Цзычэнь, ты же понимаешь, что не достал языком так глубоко, как можешь достать вот этим. Он приподнял бёдра, плотнее притёрся ягодицами к члену Сун Ланя, влажное горячее касание обещало, что сейчас будет ещё жарче. Цзинъи ужасно хотелось, чтобы Сун Лань прижал его к постели, но эту игру он воспринимал с готовностью. Не только Цзычэнь может дразнить, он тоже любит — и Цзинъи бессовестно тёрся об него, постанывая каждый раз, как сам задевал членом постель. *** Когда его А-И не может терпеть и так дразнит, разве может выдержать какой-то патриарх? — Хорошо, подглядывай, — согласился Сун Лань, приподнимаясь только для того, чтобы дотянуться до масла. Несколько капель, он нарочно сел Цзинъи на ноги, чтобы он видел, как эти капли делают пальцы блестящими и скользкими. Вся выдержка патриарха Байсюэ сосредоточилась в этих каплях, чтобы руки не дрожали от возбуждения. — Но когда я достану, ты уже не сможешь. Он поставил бутылку на место, улыбнулся и прикоснулся к своему нетерпеливому Цзинъи, поглаживая вокруг входа, проник пальцами в тело, только на несколько движений, до момента, когда нашел бугорок внутри. Самое прекрасное лекарство — видеть, как Цзинъи нетерпеливо вздрагивает, как сбивается его дыхание. Сун Лань наклонился к нему и вошел, одновременно целуя в шею. — Люблю тебя. И сразу полностью, длинным движением в горячую узость. Сун Лань брал его, ритмично и глубоко, покидал и возвращался снова, и очень скоро поцелуи стали укусами, которые оставляли на плечах Цзинъи следы, а плавные толчки становились сильнее, пока даочжан не лег на него всем телом, вжимая в постель. Он на каждом долгом толчке «доставал всего Лань Цзинъи», забирал его полностью, наслаждаясь ответом на то, как член скользил по чувствительному месту внутри. *** Цзинъи тут же принялся подглядывать, как и обещал — для этого пришлось извернуться, изогнуться, смотреть через плечо. Откуда у Сун Ланя столько тянущего терпения? Такое ощущение, что он собирался изжарить своего Цзинъи в этом масле на медленном огне. — Откуда ты знаешь, что не смогу? А если смогу? Он не смог. Потому что первые же ласковые касания спутали всё, Цзинъи снова уронил голову на подушку. Он то замирал, то возбуждённо подавался навстречу, и всё это лишь чтобы замереть в очередной сладкой волне удовольствия. Цзычэнь его любит, и любит так, что у него сердце истаивает в груди, пропитывает всё вокруг, и весь мир начинает мягко пульсировать в такт. И как теперь Цзинъи подглядывать? А главное — зачем? Он отдавался с пьянящим ощущением совершенной и чистейшей правильности происходящего, не было стыда или сомнений. При каждом глубоком и плавном толчке у него всё тело само выгибалось навстречу, из горла рвался тихий стонущий выдох. Цзинъи то пытался приподняться на руках, то цеплялся за простыни, и наконец, придавленный горячим сильным телом, вскрикнул от укуса и резкого толчка. — Цзычэнь! Цзычэнь, я ещё не весь, но почти! Это хотелось растянуть, не торопиться, но чтобы при этом Сун Лань ни за что не останавливался — противоречия Цзинъи не смущали, ему было слишком хорошо. *** Сун Лань подхватывал его то под грудь, то под бедра, меняя угол проникновения, но не меняя ритма и глубины. Весь Цзинъи— значит весь, без остатка. Он слушал его стоны и не было ничего прекраснее, нашел губы, прикоснулся пальцами, чувствуя эти стоны даже так, и надавил, проникая в рот, трогая язык. — Еще не весь... — шептал Сун Лань, и сердцу становилось горячо от того, как Цзинъи произносит его имя, только ему одному разрешенное, отданное, как душа. Он и сам уже был почти на грани, когда замер, остановился, провел языком по шее, слизывая испарину и велел: — Сожмись, забери меня тоже, А-И... еще. И снова взял его, с тихим низким стоном, всем телом чувствуя его дрожь. И опять, все сильнее, теперь уже вбивая снова в постель последними несдержанными толчками. Сун Лань просунул ладонь, приподнял Цзинъи немного, чтобы обхватить его член пальцами, приласкать, собственными движениями заставить толкаться в руку в одном с ним ритме. Еще немного, совсем немного, ведь невозможно больше растягивать это сладкое, мучительное удовольствие, но Сун Лань ждал сначала Цзинъи, снова и снова проскальзывая внутри всей длиной именно так, как нужно, чтобы любимый наконец задрожал в его руках. *** Для Цзинъи эта короткая передышка оказалась бесценной — он восторженно и жадно вцепился в это ощущение совершенного счастья, переполненного любовью и наслаждением, запоминая навсегда, откладывая в особенный уголок души, где всегда тепло и его Цзычэнь крепко держит, целует, нежно любит. Цзинъи плотнее сжал губы вокруг его пальцев, втянул их глубже в рот, ласкал языком, и послушно зажался. Его пробирало сладкой длинной дрожью, когда по сжатым мышцам шёлковой лаской скользил член, только чтобы вернуться и толкнуться сильнее. — Цзычэнь, ещё, — ему пришлось выпустить пальцы изо рта, иначе не дышалось. Цзинъи сморгнул навернувшиеся слёзы удовольствия, дышал часто и сорвано, мешая вдохи и выдохи со стонами. Они двигались как единое целое, и это было правильно. Дышать вместе, любить вместе. Цзинъи беспомощно ахнул, судорожно сжался ещё сильнее, толкаясь навстречу ласковым пальцам. Его встряхнуло так, что всё тело выгнулось, пальцы впились в скомканные простыни. Он изливался длинными толчками, ухитряясь дышать каким-то неведомым чудом. Хватал воздух ртом, стонал с хрипом, и в момент острого удовольствия торжествующе выдохнул: — Цзычэнь, вот теперь — весь. Снова. Весь твой… полностью. Насовсем. *** Сун Лань сорвался сразу, когда Цзинъи вздрогнул, и горячее семя потекло по руке. Он не отпустил, только прижал к себе сильнее, толкнулся снова, со стоном выдыхая «мой». Его бросило в сладкий жар, он не мог остановиться до тех пор, пока последние отголоски любовного наслаждения не схлынули. — Мой... мой... мой... — шептал он как заклинание, целуя искусанные плечи. — Мой. Не отпущу тебя... Он с трудом смог заставить себя повернуться, чтобы не прижимать вымотанного любовью Цзинъи к постели, опять целовал, повернул к себе и обнял. Сун Лань любил в нем каждую родинку, каждую ресничку и каждый вдох, он нежно касался губами его губ, даже не целовал, лишь чуть прихватывал и замирал от счастья, такого прекрасного и такого страшного в одной только мысли, что кто-то может захотеть это у них отнять. *** — Знаешь, что самое трудное? Очень длинная пауза, наполненная утомлённой нежностью, пока Цзинъи снова вспомнил как дышать и говорить… Цзычэнь сделал для него невозможное — огромный и прекрасный мир, сосредоточенный в его руках, в его глазах, губах, в его улыбке — для него, для Цзинъи. — Самое трудно — это попытаться отпустить или не отпустить того, кто не собирается разжимать руки, — Цзинъи обнял его, сцепил руки в замок, сильно прижал к себе. — Я тебя не отпущу. И сам от тебя не отпущусь. Гнать будешь — не уйду. Вот только знаешь что, Цзычэнь? — он нежно улыбался в его губы. — Ты меня не будешь гнать от себя, я в этом уверен больше, чем в том, что солнце встаёт на востоке. Это его счастье. Его прекрасное счастье, к которому он рвался сквозь все преграды. Хватал обеими руками, тащил, падал с ним со стены, и бесконечно любил даже когда не смел сказать. Как же хорошо, что посмел, как же это хорошо и правильно. *** *** *** — Твоя святая сволочь. — Сяо Синчэнь улыбнулся. — Пойдем в какую-нибудь воду, ты чумазый, и я весь... запылился. Как это так? Он ведь опасался, что Не Минцзюэ причинит вред Инь Цзяню, а теперь? Уверен, что ничего не случится. Сяо Синчэнь все думал о том, как Не Минцзюэ посмотрел на брата. Что-то такое... не зацепишь. Непонятное. И важное. Надо подумать. *** — Невероятная сволочь, да ты же из меня буквально верёвки вьёшь! Приглашение в какую-нибудь воду — это просто великолепно. Сюэ Ян без разговоров уволок своего даочжана в баню и там раздевал, время от времени цокая языком на тему их общей запылённости и чумазости, а потом затащил с собой в воду, обнял со спины и задумчиво целовал то в шею, то за ухом. — Скоро, Сяо Синчэнь. Скоро всё образуется, и Байсюэ перестанет быть островком полыни. Пожалуй, я буду этому рад. Здесь появится слишком много народу, и кто-то не удержит язык за зубами. Но мы вернёмся к себе на юг, и будем наводить ужас на окрестности. Или устроим себе по дому в каждой части Поднебесной, и будем покровительствовать хаосу, перемещаясь между домами. Ужинать станем в Аршани, завтракать где-нибудь на горном хребте, чтобы смотреть как солнце пыхтит и карабкается наверх, а обедать вон там возле моря, просто потому что — а почему бы и нет. Я не всех крабов там настиг ещё. Признаться, я немного устал быть хорошим, хоть на крабах отыграться. *** Синчэнь улыбался, расслабился в руках Сюэ Яна. — Покровительствовать хаосу и наводить ужас... а ты знаешь, как заинтересовать святого. — Он тихо рассмеялся и прогнулся, чтобы обнять Сюэ Яна за шею и при этом не поворачиваться. — Герой... настоящий герой. Одна сплошная хорошесть так долго. Очень тяжело. Он, конечно, улыбался, но на самом деле благодарность топила сердце, потому что даже представить невозможно, как сдерживаться, когда такой вот Не Минцзюэ пытается убить, — и даже не сметь его поцарапать. На самом деле не крабы нужны, гораздо лучше подойдет страдающий от нечисти город или поселок, чтобы очистить его от зла и освободить людей. На самом деле пора уже подумать о других и помочь себе. Своей ночи, а значит — себе. *** — Мой секрет очень прост — важно найти именно своего святого, и вот тогда вместе можно такое наводить и покровительствовать, что небеса полыхнут. Сюэ Ян умудрялся выгрызть минутку покоя где угодно. На пару вдохов — даже посреди жаркой драки, всегда можно влепиться в Сяо Синчэня обожающими глазами, впитывать его, запоминать всегда, любым, и всегда мало. — Мне тебя мало, — тут же сообщил Сюэ Ян, потому что держать в себе не стоит, можно треснуть. — Вот ты сейчас прямо у меня в руках, обнимаешь меня, а мне мало, хочется тебя втереть под кожу и жить вот так, чтобы ты никуда никогда не смог деться. Он говорил тихо, касаясь губами его шеи, гладил по рукам вниз, по бокам, сгрёб и жадно прижал к себе, такого стройного и сильного, гибкого. *** — Я уже у тебя под кожей и никуда не денусь. Сяо Синчэнь выгибался вслед за движениями рук Сюэ Яна, сжимал сильнее его бедра ногами. Он поймал его ладони и положил себе на живот, вел выше по груди, пока пальцы Сюэ Яна не коснулись горла. Синчэнь откинул голову ему на плечо и закрыл глаза. — Мы с тобой неразделимы. Как ночь и рассвет. *** — Мой самый вкусный и желанный рассвет, — Сюэ Ян урчал ему на ухо, подчиняясь этим направляющим движениям, вкрадчиво обхватил пальцами его шею, угрожающе медленно сжал. Ласкать эту шею, чувствуя под пальцами дорогое дыхание, можно бесконечно долго. Но это можно делать и одной рукой. Сюэ Ян повёл пальцы второй руки вниз, очерчивал ключицы, такие сладкие, когда их кусаешь до боли. Соски можно было лишь покусывать и ласкать, и теперь Сюэ Ян неторопливо гладил их по очереди, и эти неспешные поползновения длились и длились, прицельно спускаясь ниже. — Когда встречаются ночь и рассвет, начинаются затяжные горячие сумерки, Сяо Синчэнь. Заметь, в любое время суток. В любое. *** Сяо Синчэнь задержал дыхание, пальцы на шее — такое нужное и опасное движение. Он вдохнул, отдавая дыхание ладони Сюэ Яна, между его грудью и спиной даочжана не могла проникнуть даже вода — настолько близки были их тела. Сяо Синчэнь закрыл глаза, отдавшись этому ощущению кончиков пальцев по коже, чуть слышно ахнул, представляя, как Сюэ Ян все это говорит, как твердеют под его прикосновениями соски и вздрагивает живот. — Очень затяжные... И очень горячие. Сяо Синчэнь облизал губы, вдохнул, на этом вдохе чувствуя, как бьется в спину сердце его ночи, обнял Сюэ Яна за поясницу и медленно, почти незаметно двинул бедрами, чувствуя, как возбужденно напрягается член Сюэ Яна от этих прикосновений и ласк допущенной до плоти воды. Сяо Синчэнь почти не шевелился, но эти ритмичные тихие движения отзывались нарастающим возбуждением и в нем. *** — Боль моя, рассвет мой, — Сюэ Ян сам почти не двигался, впитывал едва уловимые ласки, ревновал своего даочжана к воде, слабо покусывал шею сзади и дышал в затылок. — Потому что ночи всегда больно, когда наступает рассвет. Но не хотеть рассвета ночь не может. Она без него дичает и сходит с ума. Сюэ Ян сжал пальцы на его горле сильнее, и укусил откровенно хищно, свободной рукой взял за член, сильно оттянул нежную кожу, обнажая головку. Это его Сяо Синчэнь, его святая сволочь. Каждый день Сюэ Ян смотрел на него в шальном восторге, заходился в бешеном зверином счастье, что всё это — ему. — Удавлю, — зарычал он, ослабив хватку и тут же снова сжимая белое горло. — Хочу тебя. *** — Рассвет любит, когда его ночь становится дикой. — Сяо Синчэнь улыбнулся и вздрогнул от сильного укуса. — Еще. Горячая волна прошла от вдоха по всему телу, Синчэнь сглотнул, захлебнулся этим вдохом, приподнялся и сильнее притерся к члену Сюэ Яна, сделав его ласку еще острее для себя, когда пальцы скользнули по головке. — Еще. Хочу еще темнее... Окуни меня в ночь, Сюэ Ян... *** Безголовая отважность Сяо Синчэня едва не вскипятила воду — Сюэ Ян любил эту чокнутость своего даоса почти так же сильно, как его самого. Он ведь специально подначивал, подталкивал, и это отпускало на волю похлеще, чем устроить резню. Сюэ Ян прорычал что-то неразборчивое, подтянул ноги, встал и поднял Сяо Синчэня — вода выплёскивалась на пол. Он резко развернул даочжана к себе лицом, жадно прижал к себе, порывисто и почти грубо, за шею притянул к себе для поцелуя, кусачего и ранящего. — Темнее… я не хочу смотреть в глаза темноте без тебя. Только вот так. Я не могу окунуть тебя в ночь, если ты не смотришь в неё. Вот теперь можно было обратно в воду, усаживая на себя, без долгих ласк для подготовки. Сюэ Ян держал его крепко, смотрел в лицо, слизывая взглядом даже едва заметную дрожь ресниц. Это всё — ему. Всё, от взгляда до вздоха. И даже полузадушенный вздох — тоже его — что пропустили пальцы, сжатые на горле, то жадно выпили губы. *** Сяо Синчэнь ахнул и улыбнулся, даже не понимая, как его улыбка сейчас похожа на торжествующую улыбку его ночи — даже это они уже делили на двоих. Он укусил в ответ, успел еще тронуть языком острые зубы, забрал хищный поцелуй Сюэ Яна обратно и пристально смотрел, смотрел ему в глаза, когда опускался на член. Синчэнь вскрикнул, выгнулся, принимая его полностью, с болью и наслаждением, дернулся, крепче сжимая бедра Сюэ Яна коленями. — Темнее... еще! — и с силой сжал пальцы на его плечах, цепляясь в новом резком движении вниз. Быстрее. Мало, этого мало, нужно больше. *** Из святых получаются лучшие хищники — сильные, прекрасные, уверенные. Сюэ Ян упивался этой гармонией, которая алыми всполохами освещала всё вокруг, беззастенчиво целовал своего даочжана, рычал от нетерпения. Сяо Синчэнь отдавался яростно и резко, держал его крепко, кусался больно. Он словно пожелал сумасшедшего возлюбленного, и ему удавалось — Сюэ Ян безумствовал в своём наслаждении, ему было мало всего двух рук, но он справлялся. Музыкально перебирал пальцами по длинной белой шее, то давая вдохнуть, то сжимая с такой силой, что не оставлялось Сяо Синчэню ни шанса на вдох, и вбивался в это изумительное тело с голодной яростью. Никакой удавки, ни за что — никакая тряпка, верёвка, струна не смеют занять место его пальцев на этой любимое шее, которую можно так сладко вылизывать, выцеловывать, покрывать багровыми кровоподтёками и отчётливыми следами зубов. Сюэ Ян брал его с ликующим рычанием, в глазах пылала яростная любовь, он смотрел, смотрел, смотрел, и не мог насмотреться, даже когда в глубине любимых зрачков начинала плескаться обморочная муть — и лишь тогда разжимал пальцы, давая дышать, стонать… недолго. — Я убью тебя, — кровожадно пообещал он. — Так люблю… как же я убью тебя, Сяо Синчэнь. Всем сердцем. Люблю. *** Синчэнь выгибался, вода расплескивалась вокруг от силы их движений. Он поймал пальцы Сюэ Яна на шее, накрыл своими, не разрешая ему отпускать. Синчэнь падал в наслажление и тут же почти переставал дышать, и тогда темнота становилась настоящей. Сюэ Ян сделал тьму, в которой Сяо Синчэнь когда-то жил, настоящей и прекрасной, ее не хотелось отпускать, в ней — только раствориться. — Темнее... — выдохнул даочжан, когда Сюэ Ян позволил ему вдохнуть, пальцы гладили его пальцы, руки — каждую вену, в которых пульсировала страсть Сюэ Яна, все ниже, и потом Синчэнь со стоном скользнул ладонями на свой живот и бедра, вытягиваясь в струну, словно огонь Сюэ Яна просто перетек на него, сделал их еще ближе. — Убивай... каждый раз... — Синчэнь снова вдохнул, смотрел на Сюэ Яна и в мутном хмельном взгляде плескалась их тьма, счастливая и свободная. *** — Ты будешь жить всегда, и я убью тебя столько раз, сколько ты захочешь. Его Сяо Синчэнь всегда был самым безголовым и отважным чокнутым даосом из всех. Кому ещё достанет смелости требовать от чудовища такого? Сюэ Ян только счастливо скалился, сжимая пальцы сильнее — в помрачении рассудка от удушья у Сяо Синчэня появлялась потрясающая грань чувственности, которую раньше можно было лишь чувствовать. Как можно не хотеть этот сгусток белого огня? — Что же ты делаешь, — Сюэ Ян яростно вскидывал бёдра, дикими рывками брал его, удерживая за горло, прижал к себе сильнее, покрывал его плечи жадными укусами. Держать его хоть зубами, пусть останутся следы. Вкусный, какой же он вкусный. — Лучше любых конфет. Мой тёмный… самый светлый. Сяо Синчэнь, мой, мой, мой, — с каждым рывком Сюэ Ян яростно повторял это, лихорадочно лизнул искусанные губы, прижался к ним поцелуем, окончательно не давая дышать. *** — Падаю во тьму... Выдохнул Сяо Синчэнь, отдаваясь сильным рывкам. Он и правда падал, в голове мутилось, он растворялся в яростном удовольствии, в острых вспышках боли, пока дыхание окончательно не застыло в поцелуе. Наслаждение нахлынуло водной, почти внезапно, не дав времени даже на сладкое предвкушение, разбилось на множество алых искр, охватывая судорогой все тело. Синчэнь не мог уже впиваться пальцами в плечи Сюэ Яна — все силы ушли, он отдал их совсем, выгнулся, даже не сомневаясь, что Сюэ Ян подхватит его и удержит. *** Сюэ Ян получал своё законное наслаждение — его даочжан, его идеальная жертва. Его добыча, умирающая именно так, как и должна! От его руки, в его руках, с готовностью, без сомнений! Сюэ Ян держал его так крепко, что от пальцев останутся следы, и полукруглые сочащиеся кровью отметины от ногтей. Он изливался в судорожно сжимающееся тело с коротким жадным хрипом, выхватил взглядом его шею — так начинают умирать безвозвратно! — и рывком разжал пальцы. Он держал своего даочжана крепко и бережно, ещё дрожал, и с этой медлительной дрожью по-звериному неторопливо вылизывал его шею от идеальных ключиц до идеального подбородка. Сюэ Ян раз за разом проводил языком, провожая выдохи Сяо Синчэня, губами вёл обратно, как будто это помогало воздуху на вдохе попасть по назначению. — В моей темноте ты всегда дома. Всегда, Сяо Синчэнь. Ты меня с ума сводишь… никому тебя не отдам. *** Сяо Синчэнь отрывисто вдыхал, мелкими, неслышными глотками, потому что этот раскаленный воздух, напоенный их любовью и силой, невозможно вдыхать жадно и беспечно. Он собирал его смелее с каждым касанием языка к коже, пока не открыл глаза наконец, с тихим счастливым стоном. — В моей темноте... — Он наклонился, обнимая ладонями его лицо, коснулся губами ярких от терзаний губ, провел языком. — В нашей. Сойди с ума от меня, сойди... я ведь уже. *** — Чем ты безумнее, тем ты умнее, — очевидная парадоксальность этой фразы Сюэ Яна не смущала. Не ищи и найдёшь, это же примерно так же, и оно работало. А пока можно просто обнимать, держать обеими руками, ласково и всё равно жадно целовать истерзанного любовью Сяо Синчэня. Каждая отметина на его коже бросала вызов небесам и всему миру, нагло заявляя о принадлежности, и Сюэ Ян чувствовал это правильным. — У нас тут, в темноте, очень хорошо, — тихо проурчал он в этот утомлённый поцелуй, устраивал своего даочжана удобнее, и может даже не отказался бы поспать прямо тут, в воде, не опасаясь утопиться.