Затмение

Спит. Как он красиво спит... Сун Лань улыбался и не шевелился, просто смотрел. У Цзинъи взлохматились волосы, даочжан очень осторожно убрал одну коварную волосинку, чтобы она не щекотала А-И нос. И еще у него на щеке отпечаток от складки простыни. Он теплый, пахнет сном и даже во сне обнимает, как будто нельзя отпускать своего Сун Ланя, пока Цзинъи не проснется и не разрешит. У Цзинъи чуть дрожат ресницы, незаметно, но Сун Лань видит. И губы, эти губы хочется целовать, и целовал бы, если б это не разбудило Цзинъи. И родинку рядом. Все родинки, и ту, что на веке, все-все... *** Наверное, нужно быть чутким, и проснуться от одного лишь любящего взгляда, но нет. Цзинъи проснулся просто когда проснулся, и лишь тогда обнаружил, что оказывается весь окутан любовью. Просыпаться в любви — это лучшее, что может сулить новый день, и суеверно захотелось спрятаться и не выходить отсюда. — Хочу жадничать, — сонно выдохнул Цзинъи, прижимаясь к Сун Ланю, чтобы он точно понял, по какому поводу он планирует жадничать. Он смущённо зевнул в тёплое плечо Сун Ланя, притирась ближе, и решил, что его патриарх просто восхитителен. Кремень! Сказал вчера «до утра» — всё, до утра, распорядился и воплотил. По здравому размышлению само слово «воплотил» показалось шаловливо-порочным. У Цзинъи тело томно намекало, что его так страстно «воплотили» вчера, что до сих пор сладко. — Цзычэнь, ты моё самое лучшее утро. В мире. Вообще во всём мире. *** — Жадный, — нежно шепнул Сун Лань, тут же заключая Цзинъи в объятия, прижал к себе. От теплого дыхания по телу побежали мурашки, и даочжан даже не попытался сопротивляться желанию притереться бедром к Цзинъи, чтобы нарочно задеть и убедиться в том, в чем и так не было сомнений. Хм... жадность ведь такая штука, что если ее не удовлетворить, она же никуда не денется? Разве это правильно — такое неравновесие прямо с утра? Впрочем, плоть прекрасно говорила о том, что они оба как раз в полном утреннем равновесии. — Я твое утро, да... И как ты собираешься распорядиться своим утром? Встаем? — спросил Сун Лань, касаясь губами волос своего сонного Цзинъи, и в вопросе как-то совсем не слышалось уверенной готовности вылезать из кровати, зато ожидание распоряжений сквозило прямо-таки неприкрыто. *** Можно жадничать! Цзинъи тут же довольно проныл что-то сонное и бессвязное, потёрся щекой об его плечо, полез губами к шее. — Я уже встал. Правда не весь, — от собственной некультурной и пошлой шутки Цзинъи сонно хихикнул. Он вроде бы не двигался, просто пытался устроиться удобнее. Немножко повернулся, совсем чуть-чуть. Самую малость подвинулся, со вздохом приподнялся на локте, но не чтобы подушку поправить, а чтобы лучше и приятнее наползти на Сун Цзыченя, уложить его на спину и вообще забраться на него. А уже потом смотреть на него с улыбкой торжествующего распорядителя самого правильного утра. — Конечно встаём, — Цзинъи медленно подался бёдрами вперёд, от скользящей ласки соприкасающихся членов с трепетом выдохнул и прижался к губам Сун Ланя, целовал так же медленно и бережно, как будто мог его напугать или оттолкнуть. *** Какой же у него невероятный А-И! Сун Лань лежал, ничего не делал и просто наблюдал, как Цзинъи творит свое коварство, провел кончиками пальцев по его спине и как-то само собой получилось, что он развел ноги, не так уж сильно, но хватило, чтобы от соприкосновения тел Сун Лань чувственно застонал в поцелуй, теряя голову, мысли и что там еще здравого только что у него было? — А-И... — Сун Лань приподнял бедра, обхватывая его ногами, и в пару мгновений скинул с обоих одеяло. — Ты очень талантливый распорядитель, А-И. Смотри, твое утро внимает распоряжениям... — он улыбнулся, размыкая губы новому поцелую, закинул руки назад, вытягивая их за головой. Вот. Никаких же возражений против того, чтобы вставать? Совершенно никаких. *** — Меня учил сам патриарх Байсюэ, — Цзинъи сделал удивительно вежливое благонравное лицо и добавил, — Этот адепт полностью обязан своими талантами патриарху Сун Цзыченю… Правда на этом он и сдался, жадно целовал подставленные губы, покусывал подбородок, приподнялся на руках и очень внимательно выцеловывал распорядительные наставления по любимому лицу, по шее, по рукам, снова возвращался к губам, лукаво рассыпая между поцелуями «доброе утро» и «люблю тебя». Красноречиво поднятые руки отдавали ему полную власть над утром, и Цзинъи моментально покраснел, опустил голову и сполз ниже, накрыл губами сосок и мучил его ласками до тех пор, пока не понял, что сейчас перестарается. — Когда я тебя связывал, я ни о чём таком не думал… но сейчас почему-то вспомнил, — он вылизывал и посасывал второй сосок, бессовестно тёрся об Сун Ланя, гладил ладонями по бокам к бёдрам, гибко поднялся, сильно прогнувшись в пояснице и прислушался — колокол надёжно и заговорщецки молчал, какой прекрасный в Байсюэ колокол! Цзинъи мечтательно улыбнулся и вытряхнул на пальцы несколько капель масла, потому что не хотеть Сун Цзычэня невозможно. *** — Да? Ты самый примерный ученик и лучший распорядитель Байсю... ооох... Сун Лань не договорил, захлебнувшись волной возбуждающей ласки. Цзинъи всегда этим пользуется, этой реакцией на такие ласки, пользуется и мучает. Сун Лань едва вытерпел, но когда губы коснулись второго соска, все-таки выгнулся и схватился за подушку за головой, сминая несчастную ткань. — Что ты вспомнил? — голос сел, Сун Лань облизал губы, стремительно падая в нетерпеливое ожидание. — Скажи... *** — Как я связывал тебе руки, Цзычэнь. Не было ничего невиннее этого связывания, — Цзинъи ласково и вкрадчиво взял его пальцами, гладил внутри, шало блестел глазами, не в силах оторваться от его вкусной горячей кожи. — Но теперь мне кажется, что это очень волнует меня. Ты разрешил мне, и я тебя связал. Сейчас. Чувствуешь? Тонкая серебряная лента скользнула по запястьям Сун Ланя, мягко затянулась, удерживая лишь отчасти, но всё-таки удерживая. Цзинъи ждал, пока отклик его тела не стал настолько нетерпеливым, что дальше невозможно было терпеть, и взял своего Цзычэня с той сдержанной жадностью, с которой его целовал, с которой смотрел на него, дышал им, жил им. Каждый раз — как открытие: можно всё, вообще всё. *** Он все разрешил, все. Сун Лань вдохнул, выгибаясь так, чтобы Цзинъи погладил правильное место внутри, и стоило только представить, как он его связывает, дышать стало совсем трудно. — Чувствую, да... Теперь нельзя даже прикоснуться! оставалось только еще податься навстречу ласковым пальцам, и тут же Сун Лань разочарованно застонал, когда остался и без этого. Он смотрел на Цзинъи, жадно и нетерпеливо, развел ноги сильнее, задрал колени, принимая совсем непристойную, открытую позу. Для него. Чтобы взял. Сун Лань прогнулся, дернул бедрами, желая немедленно получить Цзинъи полностью и отдаться ему полностью, но в таком связанном положении мог только подчиняться, а Цзинъи мог делать с ним все, что захочет, распоряжаясь своим утром как вздумается, даже если вдруг вздумается коварно остановиться и помучить. *** Для Цзинъи это безграничное доверие значило так много — его Цзычэнь не на словах позволял ему всё, а во всём, на самом деле, и ждал так нетерпеливо, что невозможно было дальше мучить. — Какой ты красивый, — Цзинъи толкнулся глубже, подхватывая Сун Ланя под бёдра, подался назад, чтобы бросить нескромный взгляд туда, где его член выскальзывал из горячего тела, и всё лишь для того, чтобы снова толкнуться глубже, сильнее. Вот с этой плавной силой, которая нравилась обоим. — Мой Цзычэнь, самый… самый лучший, — от вседозволенности перехватило дыхание, Цзинъи прижал его к постели сильнее. — Моё прекрасное утро. Его можно было любить часами, хотя Цзинъи прекрасно понимал, что не удержится, и Цзычэнь не удержится. Они вместе каждым движением шли навстречу наслаждению. Цзинъи обхватил его член пальцами, снимал с головки прозрачные вязкие капли, растирая по тонкой горячей коже, смотрел, как он вздрагивает. Снова и снова толкался в его тело, от удовольствия рвано дышал, особенно когда видел, что член проходится по самой нужной точке, дарит удовольствие. — Бесконечное, навсегда. *** Сун Лань заметил этот взгляд Цзинъи вниз, ох, как он смотрит на то, что с ним делает! От этого окатило жаром, даочжан не смел закрыть глаза, чтобы не пропустить такие мгновения. Ужасно, что нельзя обнять, притянуть к себе для поцелуя, оставалось только просить, нет — требовать больше поцелуев — взглядом, подставленной шеей, приоткрытым ртом. Цзинъи так смотрит, что хочется быть для него самым красивым и самым соблазнительным. Чем дальше, тем сложнее становилось сдерживаться. Как, оказывается, трудно, когда нельзя трогать! Ощущения меняются от этого нельзя и от того, что Цзинъи, наоборот, все можно и что он все-все себе разрешает. Сун Лань стонал и выгибался от каждого проникновения, чуть ли не извивался в руках Цзинъи от ласк, впиваясь ногтями в ладони и кусая губы. Слишком хорошо, и телу не хватает возможности все это выразить. — А-И... — выдохнул Сун Лань, пытаясь дернуться навстречу, догнать набежавшую волну наслаждения, которая откатывалась, когда Цзинъи подавался назад, и нарастала только с новым толчком в тело. А хотелось больше, сильнее. И чтобы не заканчивалось — тоже. Сун Лань совершенно потерялся в эмоциях, и вдруг стало так горячо, что он вскрикнул, наконец достигая вершины удовольствия, задрожал, перестал дышать, сильными толчками выплескиваясь на живот и в ладонь Цзинъи. *** Вот в этом Цзинъи не желал оставлять его одного — жадничал. А Цзычэнь разрешил ему жадничать, разрешил быть очень жадным, и Цзинъи не собирался себе в этом отказывать. Только что связанный тонкой лентой серебра, Сун Лань получил свободу уже в конце первой судороги удовольствия, потому что Цзинъи не собирался останавливаться. Занятый своим восхитительным возлюбленным, он запоздал, и теперь навёрстывал своё наслаждение, отчаянно лаская бьющееся в наслаждении тело, жадно целовал, ещё более жадно брал отчаянными резкими рывками, и сходил с ума от того, как Сун Лань сжимается. Цзинъи изливался в этот узкий жар с длинным стоном. Этот стон разливался по пылающей коже Сун Ланя, потому что отрываться от него было смерти подобно. Каждый толчок семени сопровождался новым рывком вперёд и сладким стоном. Цзинъи успокоился только когда почувствовал абсолютное опустошение, которое наполнялось только любовью, и замер, сжимая в объятиях своё счастье. — Цзычэнь, — наконец выдохнул он, подумал, и лизнул так кстати оказавшийся у губ сосок, потому что нельзя отказываться от сладкого ответа этого тела. — Я хочу ещё такого утра. Завтра. И в будущем месяце, и через год, и через сто лет. Каждое утро просыпаться с тобой. Неужели я слишком жадный? *** Стоило только Цзинъи снять свои мягкие серебряные оковы, Сун Лань немедленно забрал его в объятия. Он вздрагивал, чувствуя уже не свое, а его удовольствие, прижимал к себе, целовал плечи, с силой сжимал спину, счастливо впитывая дрожь, стоны, движения, силу своего А-И. Какой же он сильный... Сун Ланя тряхнуло от очередной коварной ласки, так остро сейчас реагировало все тело на каждое, даже невесомой прикосновение. Он ахнул, сжимаясь и чувствуя горячую наполненность, не мог никак отпустить Цзинъи. — И завтра... и через сто лет. Без тебя мое утро не наступит, А-И... *** *** *** — Спи, спи, времени ещё впереди полно, — Сюэ Ян пытался превратиться из рыбы обратно в человека, и при этом не поскользнуться, не выронить Сяо Синчэня, и вообще как-то выбраться из воды. Они что, действительно уснули вот так? И ведь не утопились. Но теперь даже кожа на пальцах сморщилась, и это ужасно смешило. Он подхватил первую попавшуюся простыню, и унёс своего даочжана в комнату. Его вообще было уютно вот так носить, подхватив под ягодицы, и чтобы уткнулся лицом между плечом и шеей и дышал сонно, а руки на плечах и обнимают. Вот так Сяо Синчэня можно было носить вокруг всего Байсюэ хоть всю ночь… пугая случайных прохожих. Сюэ Ян считал, что он достаточно соблюдает приличия — если бы за дверью кто-то был, он бы не вышел в таком виде. Вернее, не вынес бы Сяо Синчэня в таком виде. В таком невыносимо прекрасном волнующем виде! Так что в комнату внёс его торжественно, возложил на постель и тут же перецеловал всего. Времени впереди и правда было полно, но откровенно говоря после вчерашнего Сюэ Ян дико проголодался, потому что на ужин оба не пошли. А пока он подумывал съесть своего святого. *** Сяо Синчэнь только обвил Сюэ Яна руками за шею, прижался крепче, потому что влажную кожу холодило теперь, а хотелось тепла. Так и обнимал, пока Сюэ Ян его нес. — Еще ведь не утро... — сонно прошептал даочжан, плавно вытянул руки и ноги и попытался найти край простыни, чтобы укрыться, но вместо этого укрылся теплом поцелуев. — Давай еще поспим... Он дремал, не просыпаясь до конца. Они же только из воды, времени так много, Байсюэ все равно спит. — Ночь моя... — пальцы тронули плечо Сюэ Яна и рука расслабленно упала на постель. *** — Если мой рассвет спит, то определённо ещё не утро, — Сюэ Ян ничего не имел против такого важного и замечательного, чтобы лечь и доспать. Особенно когда рядом томно раскинувшийся Сяо Синчэнь во всём великолепии вылюбленного тела. Ошейник кровоподтёков вызывающе кричал о принадлежности одному очень довольному чудовищу. Сюэ Ян насыщался одним только его видом, прижался губами к кончикам пальцев, укутал, сам устроился рядом, а спать уже не смог. Просто смотрел с улыбкой, как его даочжан спит, как еле заметно подрагивают ресницы. Как он ждал, пока Сяо Синчэнь сможет открыть глаза и посмотреть на него, как же он этого ждал. А теперь каждый день считал праздником, потому что вот теперь его даочжан может на него смотреть так по-разному, и может даже не смотреть, а спать рядом в огромном безусловном доверии, и сам вкладывает свою шею в руки мерзавца и убийцы. *** — Ты смотришь. Сяо Синчэнь улыбнулся, не открывая глаз, и потянулся, как будто нечаянно запрокинув голову. Так будет виднее, ведь его ночь смотрит именно туда — на следы? — Шею щиплет, — даочжан вдруг ловко перевернулся, обнял Сюэ Яна и оказался на нем. — Вот пойдем умываться, вода станет щипать следы и ты почувствуешь мою боль. Синчэнь прищурился и наклонился к Сюэ Яну, сначала смотрел ему в глаза, потом подставил горло. *** — Я же не святой, я не могу не смотреть, — Сюэ Ян даже рот приоткрыл, любуясь этой шеей и с наслаждением встречая его улыбку. С готовностью распахнул объятия и оказался под своим даочжаном. — Это я ядовитый просто очень, ничего не могу поделать, мой гэгэ. А воду я убью, если вздумает тебя щипать. Безжалостно убью каждую каплю. Никакой боли, если она не от меня. Он испытывал законное наслаждение от всего — от этого взгляда в глаза, с этим прекрасным прищуром, от подставленной шеи, по которой сразу влажной горячей лаской скользнул язык. Сюэ Ян трогал это горло губами, обводил синяки языком, шумно вдохнул запах его кожи и снова длинно лизнул. — Вот видишь, теперь можно не умываться. По крайней мере, шею не умывать. И потом, мы с тобой почти всю ночь проторчали в воде, да мы чище мыслей небожителей! Ты уж точно. Но если тебе больно — всё отдавай мне. Я тут объясню, когда можно болеть, а когда нельзя. *** — А ты смотри, — соглашался Синчэнь, прикрыв глаза и наслаждаясь ощущением скользящего по коже языка. От этого все укусы обжигало и потом они сразу успокаивались, как будто его шею лизал ласковый огонь. — Нет, не трать силу на капли, ночь моя, лучше отдай ее всю мне. Чистый Сюэ Ян — чистейший мерзавец, любимый и весь его, от этого даочжан счастливо улыбался. Сюэ Ян изменился и умудрился не измениться, это какая-то высшая магия, действительно, недоступная мысли. — Мы будем вставать? — Сяо Синчэнь сел на него верхом и гладил кончиками пальцев его грудь и ключицы. *** — Всё твоё, вообще всё. Всё что моё — твоё. А что не моё, я украду, отниму, добуду, и всё равно тебе отдам. Злой же, — Сюэ Ян с упоением смотрел на Сяо Синчэня, напропалую пользуясь щедрым разрешением, которое он выдал. Смотреть всегда и постоянно, и видеть его любым. Его даочжан даже не стал хитрить — сел верхом, позволяя себя разглядывать, такой открытый, такой сильный и податливый. Как ему это удаётся? — Вставать — будем, нужно только понять, сразу или не сразу. Думаю, что если бы стряслось что-то срочное, нас бы и из бани вытащили. А раз нет, значит мы толком не нужны там, за дверью. А вот прямо тут… оооо, тут мне срочно нужен ты, — Сюэ Ян поймал его за руку и с показательно злодейской улыбкой потянул в рот пальцы, придержал их зубами, а потом невнятно прошепелявил. — Если нужно срочно встать, у тебя последний шанс об этом сказать. Потому что потом твой рот будет слишком занят. Ну не поубивал же бешеный Минцзюэ всех в монастыре. Псих, но ведь не придурок же. И потом, безусловное право вырезать Байсюэ под корень принадлежит только ему, и уже разок использовано. А такие вещи не повторяются. *** — Я всегда тебе нужен срочно, очень срочно. Сяо Синчэнь смотрел, как пальцы касаются губ, как острые края зубов с легким нажимом тронули самые кончики, и щеки начинали краснеть. — Я упустил последний шанс... кажется, — сказал он и притерся чуть сильнее, приподнял бедра, сползая вниз и не отнимая у Сюэ Яна руку. Если его ночь собирается занять его рот, то никаких шансов не осталось, как только это намерение вообще появилось. — Точно упустил, — Сяо Синчэнь уверенно провел языком по члену, но робко коснулся головки, осторожно обвел кончиком языка и посмотрел на Сюэ Яна, обхватывая головку губами в ожидании, что он вот-вот толкнется в рот и займет его, прямо сейчас. *** — Весь мир, Сяо Синчэнь, покоится на незыблемых правилах, которые никто не в силах отменить: вода мокрая, огонь жжётся, а ты всегда мне срочно нужен. Всегда, боль моя. И очень срочно, иначе… — Сюэ Ян отметил возбуждающий румянец на этом любимом лице, и хищно прошипел. — Иначе я за себя не ручаюсь… Не жалей об этом шансе, туда ему и дорога. Он даже приподнялся на локте, чтобы видеть своего даочжана целиком — как его язык ласково прикасается к члену, как размыкаются губы. От бешеного противоречивого желания у Сюэ Яна каждый раз мутилось в голове, Сяо Синчэня хотелось любить долго и нежно, и одновременно сразу схватить, овладеть, растерзать, выебать до предсмертных судорог, смешанных с наслаждением. — Глубже, — хрипло протянул он, еле сдерживаясь, чтобы не толкнуться в жаркий рот, и тут же многообещающе улыбнулся. — Я тоже хочу. Замри. Не отпускай. Он извернулся, оттолкнулся локтем, сползая в сторону. Случайно столкнул ногой на пол подушку, на которой только что лежала его голова, и поцеловал бёдро Сяо Синчэня. Сюэ Ян вполз под него, как змея, довольно выдохнул и вот теперь толкнулся в его рот, приподняв бёдра. Он ещё не спешил ответить ему такими же ласками, трогал кончиком языка, но терпения у Сюэ Яна было немного — он втянул в рот его член, надавил на поясницу, вынуждая войти сразу полностью, в горло. От бессовестной взаимной раскрытости этой позы у Сюэ Яна дыхание перехватывало. *** Сяо Синчэнь смиренно моргнул — глубже, конечно, он сделает глубже, и обхватил губами уже не так робко, постепенно забирая член сильнее, пока Сюэ Ян вдруг не велел замереть. Что он делает? О... это же просто невыносимое бесстыдство! Даочжан вспыхнул, когда понял, что собирается сделать Сюэ Ян. Это заставляло краснеть и ужасно возбуждало, хотя ну разве можно чего-то смущаться? И только Синчэнь собрался сосредоточится на правильном делании приятно своему Сюэ Яну, как тот сам занялся тем же. Даочжан застонал, подчиняясь его руке, прогнулся, сбился с ритма от нахлынувших ощущений. Он то ласкал, полностью сосредоточившись на том, как нравится Сюэ Яну, то замирал, когда окатывала новая волна наслаждения, и в конце концов придумал — подтолкнул его под бедро себе навстречу, сжал пальцами, показывая, что надо двигаться так, как хочется, а не тратить все на одного него. Правда при этом сам Сяо Синчэнь двинулся вниз, до самого горла, до спазма, и вздрогнул, выгибаясь еще сильнее и еще плотнее обхватывая губами член. *** Сюэ Ян надрывно застонал, когда Сяо Синчэнь принял правила и начал двигаться так размеренно, вынуждая его подчиняться этому ритму и отвечать тем же. Они оба двигались слаженно, наслаждение охватывало оба тела. Сюэ Ян сладострастно сжимал его бёдра, подставлял рот, плотно сжимал губы, ласкал языком, неустанно гладил и трогал тончайшую нежную кожу, при этом сам толкался в его рот. Это удовольствие было ещё не полным, ему хотелось вымучить даочжана, довести до изнеможения. Сюэ Ян быстро облизал пальцы, не прекращая его ласкать, надавил на плотно сжатый вход в тело, уговаривая себя не быть таким поспешным. Его лихорадило от удовольствия, но он справился. Нежно гладил горячий шёлк плоти внутри, обвивал языком его член, сосал с пошлейшими мокрыми звуками. Он быстро добрался до грани вожделения, и получал огромное наслаждение покачиваясь на самом краю как раз перед отчаянным порывом в их личное сверкающее алым небо. Его Сяо Синчэнь был воплощением счастья, от невинности до самой порочной чувственности. Сюэ Ян снова застонал, толкаясь в его рот. *** Ответом на коварство Сюэ Яна стал сдавленный стон, который закончился спазмом принявшего на всю глубину горла, Сяо Синчэнь брал глубоко, сглатывая вкус и горячий жар, вел языком от основания до головки, вылизывал, ласкал, дразнил и снова принимал член до упора. Он так увлёкся, что накатившее наслаждение стало почти неожиданным, слишком сильным. Сяо Синчэнь дернулся, чтобы Сюэ Ян не довел его до пика слишком рано, сжал губы плотнее, снова отдался на волю пальцев и губ своей ночи, сжимаясь и не понимая, как выдержать. Но все-таки он умудрился дотерпеть, измучив себя до предела. Сяо Синчэнь забирал все наслаждение любимого, до последней капли, каждую искру их алого сладкого блаженства, и только тогда отпустил себя. Он толкнулся в горячий рот, сильно, даже слишком, выгнулся от яркой волны, застонал. Алые сполохи окутали обоих, даочжан обессилено опустился на постель, даже не переворачивался, лежал и целовал щиколотки, колени Сюэ Яна и лежал бы так еще долго, если бы не услышал колокол. — А еще нужно умыться... — вздохнул Синчэнь, приподнимаясь на локте. — Пойдем? *** Каждый раз Сюэ Ян впадал в блаженную очарованность от самого осознания, что его даочжан оказался до такой степени страстным. Он знал! Он ведь с самого начала знал, едва только уловив лёгкий румянец на его безмятежном лице — человек, который так краснеет, скрывает под кожей бездны чувственности. И сейчас Сюэ Ян сходил с ума от своей звериной нежности, вынуждавшей раз за разом толкаться в его рот, жадно ласкать, пока обоих не швырнуло в длинную череду сладких судорог. Как хорошо потом лениво лежать и дышать куда-то в обнимаемые ноги Сяо Синчэня. Сюэ Ян протестующее заворчал из-за этого колокола, но его даочжан даочжан всегда прав — нужно соскребать себя с простыней, пытаться снова притвориться человеком. Умыться вот. Они приводили себя в порядок без лишней спешки — Сюэ Ян не беспокоился о приличиях. В Байсюэ не было ни одного человека, который удивился бы тому, что он ведёт себя неприлично. Это был ещё один закон правильного мира — вот колокол, колокол всех зовёт на завтрак, вот правила Байсюэ, вот мерзавец Байсюэ, который плевать хотел на все правила. Он сам одевался, и при этом не переставал липнуть к Сяо Синчэню, мешал ему, смеялся, но в конце концов невозможно собираться вечно, и длинным путём на завтрак не пойдёшь. Откровенно говоря, Сюэ Ян проголодался, поэтому его подгонять не приходилось, а медлил он исключительно из вредности, и чтобы подольше побыть с Сяо Синчэнем наедине.