Затмение

Хорошо высыпается только тот, кто не переживает из-за нерешенных проблем. У Не Минцзюэ такой роскоши никогда не было, ведь у него был брат, за которого он всегда волновался. Поэтому глава Цинхэ рано научился отлично высыпаться, если удавалось, например, хорошо решить хотя бы одну проблему — уже важно, уже заслуженно можно отдохнуть. Вчера он заслужил свой отдых тем, что запихал спать занудного лекаря, с боем, и можно сказать — взял в плен, но цель оправдывает средства. Может, доктор перестанет заламывать руки и истончаться в своем безудержном желании обо всех позаботиться? Не Минцзюэ открыл глаза, полежал немного, послушал и, наконец, сел. Конечно, он повернул голову, чтобы посмотреть, исполнил ли доктор свою угрозу насчет контроля сна, и, конечно, никак не ожидал, что исполнил вот так! Сон Инь Цзяня, определенно, оказался совершенно неконтролируемым, потому что занудный чопорный доктор спал в совершенно развязной позе, обнажив все, что только можно было обнажить. Скомканное одеяло он обнимал руками и ногами, заложив один угол под щеку. Одна нога согнута в колене так, что разве что не задрана, и от этого... от этого тонкие нижние штаны так обтягивают худые ягодицы, что скорее обнажают, чем скрывают. Почему он все еще смотрит на это вообще?! Светлая кожа на спине, такой худой, что лопатки выпирают. Почему Цзянь такой светлый? И ребра. Да. Тут Минцзюэ перестал удивляться, потому что эта хрупкая видимость — он отлично уже знал — скрывает бездну занудства и вредности, а еще вмещает довольно много силы, особенно если ее влить аккуратно. И все же. Почему он все еще на это смотрит?! Цель этого — где? Нет цели — нечего смотреть! Надо его прикрыть. Наверное. Или не надо? Если Цзянь так спит, то ему, очевидно, не холодно. С другой стороны — может он уже промерз до костей? Тем более чему там промерзать?! Минцзюэ встал и осторожно заглянул доктору в лицо, для чего пришлось подойти совсем близко. Цзянь явно не выглядел замёрзшим, и это означало то, что причин его накрыть не две, а одна, только и всего: доктор почти обнажен и поза эта... далека в общем от дисциплины. Минцзюэ поднял одеяло, на котором спал, и насколько мог осторожно накрыл Цзяня. О том, чтобы его будить, и речи быть не могло, все равно до обеда много времени. На этом Минцзюэ сразу вспомнил, что до обеда не будут думать о возвращении Чжи Чуаня. Вот и правильно, пусть лекарь спит. *** Чтобы выспаться, нужно спать полностью. Целиком. Не оставляя ничего для беспокойства. Если спать, и даже во сне помнить про тревогу, то ты не выспишься. Но есть способы заставить себя забыть, обмануть задёрганный рассудок. Поэтому нужно всё делать правильно. Для Инь Цзяня отход ко сну заключался в целой серии привычных и правильных действий, начиная с долгого расчёсывания волос, заканчивая правильным постельным бельём, правильно застеленным на правильной кровати. Всё остальное — не сон, а уступка усталости. Но сейчас всё было по-другому. Инь Цзянь старался никогда не спать под одеялом. Глубокий сон отключал любой контроль над телом, и в конце концов он нашёл единственный лучший и правильный способ спать, и одеяло не входило в стройную схему. Просто потому что любое одеяло рано или поздно оказывалось скручено, скомкано и подмято под его тело. И просыпался Инь Цзянь после таких снов в немыслимых позах и с неприличными телесными реакциями. Да, да, это вполне здоровые реакции молодого тела, но он категорически не приветствовал в себе то, что вполне логично радовало в выздоравливающих пациентах. Вот и сейчас, он не просто спал, а получал в процессе сладкое наслаждение. Он победил это одеяло, и спал, обвивая его руками и ногами, вжимаясь в него всем телом. И снилось при этом что-то очень непристойное. Одеяло явно было смущено реакциями его тела, но кто будет слушать одеяло? Опустившийся сверху очередной тёплый полог с отчётливым свежим запахом разгорячённого тела заставил Цзяня желать ещё. А кто его сдерживает? Ха! Даже правильно подобранные травы и цветы бессильны, потому что он здесь почти нагишом. Инь Цзянь довольно улыбнулся, пропитываясь таким желанным запахом горячей кожи Не Минцзюэ. Он повернулся, сладострастно потягиваясь, выгнулся под этим одеялом, и тут же сгрёб его в охапку. Второе одеяло постигла та же судьба, что и первое — оно оказалось изловлено, скомкано и обвито руками и ногами. Вот теперь, кстати, иллюзия крупного сильного тела в объятиях оказалась ещё полнее. Инь Цзянь сонно шарил пальцами по кровати, пытаясь нащупать что-то ещё, приподнялся на локте, и снова сжал в объятиях добычу, со стоном зарылся в мягкий ворох лицом, притёрся щекой и тоном глубоко удовлетворения согласился со всем, что говорил ему Не Минцзюэ. Что он говорил — это Инь Цзянь не понял, снилось что-то приятное, Минцзюэ определённо что-то говорил. Кажется, снова рявкал и называл занудой, а Инь Цзянь соглашался. — Мгмммм, — подтвердил он с огромным внутренним убеждением. — Как скажешь, да. И снова пригрёб к себе угол одеяла, который попытался спастись бегством. *** Инь Цзянь не проснулся, и Минцзюэ уже почти шагнул назад, но увидел улыбку. Доктор улыбался во сне так... непривычно, и Минцзюэ не успел сформулировать для себя, что же необычного в этой улыбке, как Цзянь сам ответил на вопрос, развёрнувшись совсем откровенно. Минцзюэ застыл, глядя на это так, что оставалось лишь порадоваться тому, что никто не видел главу Цинхэ настолько удивленным. И томное движение, и выражение лица, и самое главное — совершенно очевидное крепкое возбуждение молодого здорового мужчины под этой тонкой тканью нижних штанов — Минцзюэ мог бы сам себя успешно оправдать, удивишься тут! Он сглотнул и выдохнул, когда Цзянь все-таки отвернулся, но лучше от этого не стало, потому что надо быть полным идиотом, чтобы не понимать, что доктор видит вполне конкретный сон, в котором он обнимает и... лучше не знать, что он там во сне делает! То самое «плотское» только что предстало перед Минцзюэ во всей красе, а запрещать себе думать «нельзя» быстрее собственных мыслей он, к сожалению, не умел. А следовало бы научиться. На «как скажешь» он, спасаясь от понимания, кто именно снится Цзяню, решил немедленно сказать «просыпайся». Минцзюэ даже руку протянул, чтобы как следует потрясти доктора за плечо, но так и не дотронулся, замер, глядя на это внезапное бесстыдство, которое вдруг подменило чопорного и занудного доктора. Надо же, какая чувственность в лекаре просыпается, пока он спит и без этих своих цветов в голове! Мелькнула мысль, что вот с таким несчастные цветы вряд ли справятся, и как же доктор связывает и пришпиливает эти проявления своей натуры? Минцзюэ смотрел, разглядывал профиль, лопатки эти, позвоночник и даже то, как Цзянь комкает пальцами одеяло. И что же он во сне мнет? А ногами где обнимает? Поймав себя на том, что смотрит уже на собственные ноги, Минцзюэ мысленно выругался, разъярился и отошел от кровати. Какого хрена эти мысли лезут в голову?! Какого хрена он притащил Цзяня к себе?! После того, что услышал! Может, лекарь вместе с тьмой из него здравый смысл выпалывает? Минцзюэ подозрительно сощурился. Как ни крути, а злиться он мог только на себя, коварный лекарь ведь предупредил даже, что не контролирует! Надо пойти что ли в воду влезть... не глазеть же на возбужденного доктора в самом деле? Минцзюэ взял ханьфу, рубаху и снова глянул на Цзяня. Все это закончится очень логично: Цзянь испачкает штаны и одеяло. Проснется мокрый. Минцзюэ хмыкнул. Милосерднее разбудить доктора или все-таки оставить в покое? Даосы умеют в такое — сдерживаться и не позволять изливаться удовольствию, прошенному или непрошенному, но сам глава Цинхэ подобные практики вообще не приветствовал. На ци не влияет — зачем мучиться? А вот голова от долгого воздержания думать точно хуже начинает. Так что, выходит, милосерднее и для себя же полезнее оставить Цзяню возможность испачкать кровать между прочим не чью-нибудь, а главы клана Не. Постирает. На этом Минцзюэ уже чуть не хохотнул, но успел отвернуться и спрятать смех. *** Когда спишь, можно ничему не удивляться. Даже тому, что у тебя не один Минцзюэ, а два. По крайней мере, когда Инь Цзянь открыл глаза, его сонному взору предстал вполне настоящий реальный Не Минцзюэ, он стоял возле кровати, и как раз на него не смотрел. Но сонный рассудок ещё не разобрался, какой из них настоящий, потому что тело ещё чувствовало совсем другое, и запах, и тепло, и всё такое настоящее. Это даже лучше, можно обнимать и смотреть. Их что, двое?! Вот чувствовался подвох, но в чём он — Инь Цзянь ещё не понял. Его мучила одновременно жажда, голод и сладкая истома, от которой хотелось невыразимого. Он медленно сладострастно подался бёдрами вперёд, тихо застонал и моментально понял, что стонет на самом деле, что уже не спит, что под ним скомканное одеяло, и он не у себя, и практически голый, а перед ним действительно Не Минцзюэ, который сейчас повернётся. Никогда ещё Инь Цзянь с такой скоростью не забирался под одеяло. Под этим одеялом оказалось ещё одно, испуганный рассудок моментально сделал пачку правильных выводов, и из горла вырвался ещё один стон. Кошмар! Инь Цзянь лежал под этим одеялом, сжавшись в комок, и даже потрясённо закрыл лицо руками. Ведь знал же, что может вытворить что угодно! Знал? Это Не Минцзюэ ещё повезло, что он предусмотрительно не лёг рядом, проснулся бы в крайне непристойных объятиях. — Ты не возражаешь, если я ещё немного полежу тут? Он даже не рискнул выбраться наружу, даже выглянуть. А главное, возбуждение никуда не делось: застигнутый врасплох, Инь Цзянь ещё больше полыхнул и боялся пошевелиться. Потому что излиться сейчас было бы слишком. Слишком! *** Застонал! Минцзюэ снова замер, надеясь, что еще успеет уйти и не увидеть, как Инь Цзянь вздрагивает от... почему обязательно вздрагивает? Может... тьфу! С кровати донесся новый стон, и Минцзюэ подумал, что зря все-таки считал медитацию не главным для воина умением. Вот устроил бы себе сейчас как Лань Сичэнь медитацию на несколько мгновений — и все было бы отлично. Одеяло зашуршало, возвещая о том, что уйти и сделать вид, что не заметил, теперь будет равносильно бегству, и Минцзюэ повернулся. В отличие от него лекарь попробовал скрыться, но он же лекарь, тем более его все равно видно. Минцзюэ помедлил, подошел и отдернул с его лица краешек одеяла: — Не возражаю. Я приказываю тебе спать до обеда, — сообщил он. — Велю принести тебе завтрак сюда. *** Достаточно было любого «угу», честное слово, Инь Цзянь был готов умолять об этом «угу» под аккомпанемент стука закрывающейся двери. Но расплата за сон оказалась ещё начислена не в полном объёме. Он не ожидал, что спасительный край одеяла так безошибочно откинется именно с его лица, обнажая всё. Вообще всё. Тело — да кому интересно его тело, он доктор, тела у всех одинаковые, отличаются лишь размеры, развитость мускулатуры, сочленения костей. Небеса, за что?! Почему каждый раз, как он ложится спать, нужно за это платить какую-то непомерную цену?! Но одеяло отдёрнулось в сторону именно на лице. На лице, которое сейчас никак не солжёт. Инь Цзянь успел только выпалить отчаянным шёпотом бесполезное и беззащитное «Нет!» и уставился лихорадочно блестящими глазами на склонившегося Не Минцзюэ. Он никогда не умирал от жажды. Читал об этом, лечил таких умирающих, поил капельно и поминутно, не позволяя умереть, потому что нельзя умирающему от голода сразу есть слишком много, нельзя умирающему от жажды сразу полведра воды. Но сам — никогда. Сейчас же — как умирающий, которого некому остановить. А его вода, его еда, его всё — вот, перед глазами, и бесконечно далеко. В бесплодной попытке удержать одеяло и прикрыть хотя бы отчаянно закушенные губы, Инь Цзянь судорожно схватил этот несчастный отогнутый уголок… вместе с пальцами Не Минцзюэ. На целый рваный вдох, едва не сломавший его. — Нет… Да… Да, как скажешь. Но не нужно носить сюда завтрак. Не нужно велеть, — Инь Цзянь не хотел даже представлять кем-то вносимый сюда завтрак. Кто?! Легко сказать «я велю». А кому он собрался велеть?! Молодым адептам?! А как, позвольте, он сумеет объяснить, что он тут делает и почему он лежит в этой постели?! Брату? Как раз-то, после бешеной гонки из города И. Сюэ Ян вообще сразу отпадает. Искусанный патриарх?! Час от часу не легче! — Пожалуйста, — тихим голосом, звенящим от напряжения, добавил Инь Цзянь, отпустил его пальцы, вчистую проиграв битву за одеяло. — Ты приказываешь спать до обеда, я… да. Буду спать. До обеда. Он честно закрыл глаза. Рукой. Невозможно жить до такой степени беззащитным. — Увидимся за обедом. Почему кровать и пол не могут сжалиться и расступиться под ним, чтобы он мог провалиться сквозь землю?! *** Ведь ничего такого не сделал же! Да если б и сделал... но не сделал, почему тогда такое чувство странное? Непривычное. Минцзюэ отпустил одеяло тут же, как только пальцы Цзяня задели, потому что «нет» какое-то особенное, и взгляд, и прикосновение. Он выпрямился и отступил на шаг, не понимая. «Пожалуйста» его совсем вывело из равновесия. — Ладно, — Минцзюэ кивнул, забрал одежду, ушел, мылся, все пытаясь понять, что такого произошло и откуда это чувство, будто он... виноват? Бред просто, ни в чем он не виноват! Разве это у него «плотское» и «духовное»? Нет. Он закончил с волосами, стянув их безо всяких кос двумя прядями на затылке, сходил в кухню, взял еду и вернулся к себе. Сначала постучал, потом подумал, что постучал. Минцзюэ нарочно не смотрел на доктора, просто поставил на стол чай, рис и овощи, точнее — овощи и рис, потому что определенно овощи тут были главными. — Поешь. Вот он сказал «поешь», а ведь сам велел спать до обеда, но это же не значит, что есть надо немедленно, просто нельзя же не есть. Небо! Так скоро сам станешь занудой! Минцзюэ решил не уточнять больше ничего, во избежание какого-нибудь нового особенного «нет» или «пожалуйста» или вот этого «как скажешь». *** От этого «ладно» становилось только хуже. Потому что «ладно» вовсе не значит, что Не Минцзюэ соглашается! Он вчера тоже вот так сказал «ладно», но вместо всего — взвалил на плечо и унёс! Инь Цзянь испуганно отслеживал у себя целую пригоршню страшных симптомов. В горле что-то мелко тряслось, сердце колотилось как бешеное, дышать тяжело, под кожей горячо, и шевелиться нельзя, каждое движение швыряет в лихорадочную дрожь. И что Не Минцзюэ вышел, это ничего не значит! В любой следующий момент стрясётся что-то ещё, откроется дверь, или не откроется, и неизвестно что хуже! Оцепеневший в каменном кошмаре Инь Цзянь с трудом отнял мокрую ладонь от лица, судорожно вдохнул и попытался успокоиться. Он обследовал себя, как строптивого пациента, считал неровные удары сердца, анализировал эту дрожь, заставлял вдыхать реже и глубже, медленно выдыхать, и прекратить наконец рыдать, как малохольная девица, которой запретили покупать очередную ленту для волос! Инь Цзянь медленно с трудом обуздывал собственное тело, пойманное в ловушку сонной одури, когда пригрезилось такое, что опьяневшая от внезапной воли чувственность кинулась в атаку, разрушая всё — самообладание, самоуважение, спокойствие и собранность. Нельзя было спать! Он рывком перевернулся и яростно заорал, уткнувшись лицом в подушку. Кричал до тех пор, пока горло не зашлось надсадным кашлем. Вот теперь тело успокоилось, непрошенное возбуждение схлынуло и затаилось, оставляя за собой развалины, а не человека. Мгновения истекали, никто так и не явился. Похоже, что Минцзюэ никому ничего не велел, и на этот раз «ладно» действительно означало согласие с нелепыми истеричными доводами неожиданно расклеившегося доктора. Инь Цзянь с горем пополам оделся, застелил кровать, сложил своё одеяло и свернул матрас. Будет уходить — надо забрать, и привести в порядок свою комнату, чтобы Не Минцзюэ больше не был вынужден терпеть вот эти припадки. Когда постучали в дверь, Инь Цзянь уже лежал на его кровати — одетый, поверх идеально разглаженного одеяла, разве что не обулся. Он с горем пополам разобрал спутанные волосы, и выглядел, пожалуй, почти прилично — разве что распущенные волосы и покрасневшие глаза выдавали полный раздрай. Кто бы сейчас ни пришёл, он может держать себя в руках. А вот почему Не Минцзюэ стучал в собственную дверь — этот вопрос поставил Инь Цзяня в тупик. И принёс еду… и не смотрел на него. — Спасибо, — тихо выдохнул он. А что ещё сказать человеку, который принёс тебе завтрак и проявил всю возможную и невозможную заботу? — А ты? Не Минцзюэ, ты ел? Инь Цзянь сел. На всякий случай медленно провёл ладонями по своей одежде, проверяя, всё ли пристойно затянуто, завязано, уложено. Он беззвучно поднялся, сел за стол, взялся за чашку, сделал глоток чая. — Я смутил тебя? Он ел медленно, но не мог не отдать должное заботе Минцзюэ. — Прости, пожалуйста… я не знал, что так получится. Знал! Знал! Приходится лгать по такому глупому поводу! Как же стыдно, нет слов… — Твоя поддержка… бесценна. Спасибо. *** — Пожалуйста, — Минцзюэ посмотрел на сложенные матрас и одеяло, собрал их и переложил в угол на скамью, потому что могут пригодиться, и второй раз ходить не придётся. Цзянь встал и выяснилось, что кровать застелена. Минцзюэ нахмурился. Это что значит? Что доктор решил не слушаться? Минцзюэ подошел и откинул одеяло, даже не собираясь ничего обсуждать, сел за стол напротив доктора, проконтролировал глоток чая. — Нет, не смутил. А планировал? Смутил? Или нет? Похоже, что все-таки смутил, но доктору об этом знать необязательно. Непонятно только, откуда это смущение взялось. — Прекрати, ты предупреждал. Не извиняйся. Почему он просит прощения? Почему решает, что это смущение, поддержка или что он там еще себе придумает? Без заколки Инь Цзянь выглядел другим, он вообще сейчас выглядел другим, и Минцзюэ не мог скрыть, что это его ставит в тупик, ведь что делать с таким доктором, он пока не понимал. — Нет, я не ел, — наконец, сказал он спокойно, даже почти мягко, насколько мог. — Но я поем, не переживай, пока ты будешь отдыхать. Еще пауза. — Здесь. До обеда. *** Молчаливая демонстрация того, где ему предстоит спать и как именно, привела Инь Цзяня в замешательство. Он так устал от этих штормящих чувств, но никак не мог призвать их к порядку. По крайней мере, еда спасала, можно было просто отправлять в рот очередной кусочек, внимательно его жевать, прислушиваясь к себе. И потом, нельзя гонять главу клана за едой, чтобы потом отказываться от трапезы. Инь Цзянь был не менее дисциплинированным пациентом, когда это необходимо. — Как такое можно спланировать, — он удручённо покачал головой. — Да и подготовиться тоже… Ты застал меня врасплох, и я повёл себя не лучшим образом. Меня это расшатывает, я привык быть спокойным, разумным, уравновешенным. Холодным. Инь Цзянь ел без особой жадности, уделяя благодарное внимание каждому кусочку. Допил чай и отставил чашку в сторону. С неудовольствием отметил, что его всё время тянет осыпать Минцзюэ благодарностями, и это снова приведёт к неловкости. Он остро чувствовал эту мягкость в голосе Не Минцзюэ, это очень непривычное ощущение. Как будто временно закончились все отведённые на долю Инь Цзяня рявки. — Да, я останусь тут до обеда, — так же мягко согласился Инь Цзянь. Нет смысла дёргаться — всё равно до обеда из своих комнат не выйдут ни Сун Лань, ни Инь Суюань. Это тот самый случай, когда беспокойство будет напрасной тратой сил, и истерикой на ровном месте. — Я скучаю, — тихо признался Инь Цзянь. — По массажу. Это было так… хорошо. *** Наконец-то! Перестал объяснять и просто согласился! Минцзюэ даже задумался: может, надо быть помягче? Вот Цзянь уже и покладистый почти. Он себя таким голодным даже до смерти, наверное, не чувствовал! Чтоб прям хотеть только завтрак да поскорее. Минцзюэ уже открыл рот, чтобы сказать «Пойду поем», но тут доктор опять взялся за свое — поставил в тупик, вздумал признаваться! Может, принести ему заколку? Уймется наконец! С другой стороны... в Цинхэ с цветами не очень, там вообще может не быть нужных цветов и что теперь? Вечно терять равновесие и контроль? — Отдыхай, — сказал Минцзюэ, не придумав ничего лучше, и предпочел прекратить эти мыслеистязания, вышел. Цзянь скучает по массажу? Цзянь скучает по массажу... потому что это хорошо. В этом не могло быть никакого подвоха, никакого иного смысла, но как не думать, если знаешь теперь то, что знаешь? Вот как понять им по-разному хорошо или нет? Потому что, ясное дело, массаж у Цзяня получается отлично, и это действительно хорошо, безо всякого там... «плотского». И он тоже ... скучает, да, наверное это можно так назвать. Минцзюэ в задумчивости шел напрямик через двор. Цзянь же сам не захочет по порезам трогать! Не даст. Скажет умное что-то, что это неправильно, и слушать не станет, что где грудь и руки, а где спина и... спины хватит. Так что получается либо массаж, либо прополка. Но выбор этот все равно померк перед необходимостью узнать, что там в городе И случилось, в каком направлении и какие вообще перспективы. *** На самом деле Инь Цзянь не ждал какого-то разумного ответа. Хотя, конечно, если бы сейчас Не Минцзюэ просто лёг на живот и сказал что-то вроде «вот хорошо, что тебя не нужно заставлять» — это было бы замечательно. Но на то и глава, потому что сказал — до обеда спать, и всё. Инь Цзянь только вздохнул вслед Не Минцзюэ. Зачем это всё? Вот как он умудрился всё испортить одним лишь касанием губ? У них всё было хорошо, а теперь всё непонятно и слишком странно. И непонятно что думать. И что делать. Инь Цзянь послушно лёг в постель, и его послушание оказалось настолько велико, что он лёг под одеяло. Разве что раздеваться не стал. Ничего, просто лежать — это тоже отдых. Он не заметил, что снова уснул. И конечно снова скомкал одеяло, обхватил руками и ногами, обнял, и во сне всё было слишком хорошо и нереально.