Затмение

Чжи Чуань так и проснулся — на животе, потому что даже во сне не собирался портить труды Инь Цзяня. Он для начала прислушался к себе и пришел к выводу, что ему лучше. Лежал с закрытыми глазами и не шевелился, а в комнате кто-то был. Даочжан так привык один, что ему не нужно было смотреть, он просто почувствовал, что тут кто-то есть. Цзянь? Чжи Чуань открыл глаза и обнаружил воплощение упрямства, в кресле. Вообще-то следовало рассердиться, потому что он очень сильно сомневался, что Цзинь Лин часто спит вот так, а не на удобной кровати, но вместо этого Чжи Чуань подумал, что у мальчишки совсем другое лицо становится, когда спит... а надо бы рассердиться. Он осторожно пошевелился и сел, аккуратно повел плечом, методы Инь Цзяня как всегда работали. Чжи Чуань кашлянул. — Просыпайтесь, юноша. Он немного помолчал, глядя на упрямого адепта. — Итак, вы едва вернулись и вовсю решили нарушать правила. Мне придется вас наказать. *** Неудобное кресло, которое создавали со специальной целью, чтобы в нём никто не смог уснуть, оказалось неожиданно удобным. Конечно, сквозь сон Цзинь Лин чувствовал, что спит даже не благодаря удобству, а вопреки этой дьявольской конструкции. Получилось, что голос Чжи Чуаня, велевший просыпаться, освобождал его от кресла. Пусть и не сразу. Цзинь Лин никак не мог проснуться, попытался со стоном натянуть край одеяла на лицо, но одеяло не тянулось, и он в конце концов с трудом выпрямился. — Я не сплю, — пробубнил он с закрытыми глазами. — Я просто на минутку заглянул, воды вам принёс и присел на минутку. Сейчас пойду к себе спать. Наставник, вы чего проснулись? В комнате оказалось подозрительно светло. Цзинь Лин всё-таки открыл глаза, потому что нужно быть к себе честным, если он собирается идти к себе, то с закрытыми глазами это невозможно. Чжи Чуань сидел на кровати снова полуголый, и смотрел на него со строгостью. И даже что-то говорил о правилах и наказаниях. Вот зачем портить утро такими неприятными темами разговора?! Цзинь Лин потёр глаз кулаком, пытаясь украдкой зевнуть, не открывая рта. — Непреднамеренное нарушение правил не предполагает сурового наказания, поскольку именно преднамеренность считается движущей силой и логической подоплекой нарушения. Это он пробормотал себе под нос, стараясь не слишком пристально рассматривать Чжи Чуаня. А что он тут почти голый сидит? К слову, это хорошо. Видно, что вот именно сейчас ему лучше. Заметно лучше! Цзинь Лин приободрился и встал, одновременно сворачивая своё одеяло. Уронил расчёску, поднял, положил на край стола, снова потёр глаз, отчаянно пытаясь проснуться, и махнул рукой. — Хорошо. Если вы именно вынуждены, давайте, — и он с подозрением поджал губы и приготовился выслушивать неприятное. *** — Кем считается? — невозмутимо уточнил даочжан. Ученик проявил поразительное умение витиевато соображать и выражаться, когда даже толком не успел продрать глаза. Чжи Чуань наблюдал, как мальчишка буквально просыпается в действии и ну никак не мог найти в себе достаточно строгости и сердитости, спасала только собственная возмутительная неодетость. Впрочем, это как раз Цзинь Лин возмутительно снова вторгся в его комнату, когда не просили, и главное — когда не было никакой необходимости. И воды он, между прочим, не просил! И тем более «присесть» и наблюдать разбитого отдыхающего наставника, к тому же пренебрегшего чистотой, пусть и по уважительной причине. Безобразие. — Вынужден, — спокойно подтвердил Чжи Чуань. — Или вы полагаете для наставника наказание ученика — это удовольствие? Надеюсь вы помните правило наказаний в Байсюэ. Он смотрел, как будто на Цзинь Лине должно было отразиться, помнит он или нет. — Вам нельзя ничего делать сегодня, юноша. Можете быть свободны. *** — Наставниками, — Цзинь Лин уставился на Чжи Чуаня немигающим взором «примерного ученика». А чтобы было понятнее, о каких наставниках он говорит, он ещё и руками очертил нечто умозрительное округлое и добавил: — В массе. Он всё-таки старался не дерзить, и успешно проглотил замечание о том, что это смотря для какого наставника, всякие бывают наставники, некоторые очень даже получают удовольствие, видывали мы наставников всяких, и похуже видывали, и постраннее. Но так-то — если осмыслить! — от Чжи Чуаня он пока ещё несправедливости не видел. И стоило ему об этом подумать, как он моментально именно её и увидел. Цзинь Лин, конечно, собирался принимать наказание с достоинством и с «ну и пожалуйста», но обиделся моментально, и точно не удержал лицо. Это было несправедливо! Потому что это было наказание за безделье, это было наказание для лентяев, он точно это помнил, он вообще на память не жаловался! Цзинь Лин непримиримо и возмущённо вдохнул, чтобы дать наставнику резкую отповедь, что вообще-то он никакой праздности не предавался, и это просто нечестно! Это что же, месть за всё, за неизвестно за что?! — Так, да? — тихо спросил он и забрал со стола свою расчёску, взялся за одеяло, полыхнул ярким негодованием. Это, получается, даже расчёску не взять, даже одеяло не унести?! И сиди, как дебил, растрёпанный, без причёски и даже без одеяла! Он оставил в кресле одеяло, с резким стуком положил расчёску на стол и демонстративно скрестил руки на груди. — Хорошо! Тогда я, раз уж свободен, пошёл! И дверью он хлопать не собирался, оно само получилось, потому что ещё мгновение, и он тупо не удержал бы слёзы. Да ну и пожалуйста! Раз так, то он вообще ничего не будет сегодня делать! Ничего совсем! Вообще! И пусть сам всё делает! Цзинь Лин ушёл вообще подальше, подпёр спиной стену Байсюэ, и уже там буркнул: — Когда сам у меня в комнате сидел — ничего, правила не треснули, а тут смотри, как взъерепенился! Не честно! Вообще не честно! Раз так, то я вот буду тут стоять, и пусть наставник всё сам делает! Он всё-таки скис и сел на землю, уткнувшись лицом в ладони. Наказанный за лентяйские провинности, хотя совсем не лентяйствовал, Цзинь Лин почувствовал себя совершенно несчастным. *** Чжи Чуань удивленно посмотрел на дверь и остался на месте. Как же так? Он ведь выдал ученику наказание за совершенно определённую провинность. Да, сурово, но разве не справедливо? Как можно не отдохнуть? Устроить это непонятное сидение? Мальчишество какое! Нет, это справедливо. Почему ж тогда он чувствует себя виноватым? Чжи Чуань похмурился, вспоминая это расстроенное лицо, эту обиду такую настоящую и это тихое «так, да?». — Да. Так, — сказал даочжан, как будто сам себя уговаривал, что все «так», правильно. Он все-таки плохой наставник, давно пора признать. Нормальный наставник не грыз бы себя, выдав ученику наказание. Безделье — это сурово, но зато бездна времени, чтобы подумать, и в следующий раз подумать трижды прежде чем бросаться в геройские поиски и спать в кресле. Дьявол! Что ж такое?! Чжи Чуань уже даже отмылся, на что ушло адское количество времени, даже привел себя в порядок, а мысли эти все вертелись в голове. И сходил к Цзяню на осмотр, а они не уходили. Сказал, что не будет сегодня есть, потому что нужна медитация, нужно восстановить равновесие... И как назло по пути в нижний сад даочжан увидел мальчишку у стены. Сидит. Бездельничает. Чувство вины укололо под самым сердцем и едва не разрушило с таким трудом набранное самообладание, но Чжи Чуань запретил себе думать и чувствовать, и ушел медитировать. Пока сосредоточился, пока очистил сознание ... Уже к вечеру он постепенно вывел себя из достигнутого состояния, сидел неподвижно, слушал ци, сосредоточенно и аккуратно тянулся к центру силы. Кончики пальцев стало чуть покалывать, и Чжи Чуань почувствовал, как с души сняли тяжелые цепи. Все будет, нужно терпение, ядро живо и он обязательно восстановится. Даочжан медленно выдохнул и услышал шаги. — Извини, что нарушил твое уединение... Сун Лань. И в голосе даже как будто искренность? — Все в порядке, я уже закончил, — Чжи Чуань встал. — Я старался дождаться, да, — Сун Лань кивнул и даже слегка улыбнулся. — Тебе лучше? — Да, благодарю. — Хорошо. Я хотел спросить про твоего ученика. Чжи Чуань чуть приподнял бровь. — Вы... у вас разногласия? — Нет. А что такое? Сун Лань кивнул куда-то в сторону. — А. Да, я видел его там в полдень. Он наказан, не волнуйся, все нормально. — Мм... Хорошо. А то он там весь день сидит, я решил спросить на всякий случай. Сун Лань удалился, никаких больше вопросов, тем более — советов, а Чжи Чуань вдруг подумал, что может именно сейчас и не отказался бы! Весь день?! Сидит? Небеса! Что за упрямство?! Безделье в конце концов — это же не просто... да что уж лукавить, такой мальчишка найдет кучу разных способов безделья, если захочет! Если захочет. Надо было наказать его работой. Заставить сто раз поставить барьеры. Вымести весь Байсюэ. Прополоть все, вообще все! Но нет! Извернулся, выдумал наказание! А ученик его еще и решил нарочно переупрямить. Два осла. Чжи Чуань решительно направился туда, где как выяснилось, весь день торчало это воплощенное упрямство. Вредный мальчишка. Он что же, привык может быть в своем дворце ложиться на пол и ждать, пока ему выдадут требуемое? Как капризные дети? Все это куда-то делось, когда Чжи Чуань увидел Цзинь Лина. А что он собственно собирался делать? Пока шел, надо было подумать, а не тратить мысли впустую, а теперь даочжан остановился и чувствовал наказанным почему-то себя. Нет, это действительно какое-то наказание! — Вставайте, юноша, — Чжи Чуань возвышался над ним, закрывая собственной тенью от стылого заходящего солнца. Он же замерз... он же наверняка замерз! Даочжан протянул мальчишке руку, забыв, что болит именно это плечо. *** Сам сказал — осмысливай! И вот чего теперь? Цзинь Лин сперва расстраивался, потом злился, потом сидел грустил, потом снова злился. Лань Цзинъи, когда пришёл уточнить, что происходит, и почему он не пришёл завтракать и обедать, получил суровый фырк. — Я наказан. Мне ничего нельзя. Вот понимаешь, вообще ничего. Всё, что предполагает какие-то действия, всё нельзя, поэтому трындеть с тобой мне тоже нельзя. Иди-иди, а то окажешься соучастником нарушений, иди. Цзинъи ушёл крайне озадаченный, и своими сомнениями поделился с Сун Ланем. Интересное какое-то наказание — ничего вообще нельзя. С другой стороны, в Облачных Глубинах при тотальном невезении можно было нарваться на куда более неприятное наказание, а здесь просто ничего делать нельзя. Наказание оказалось куда тяжелее, чем он думал. Нет, он вроде с первого раза предположил, что это свихнуться можно, но только когда прочувствовал это на себе, вот именно тогда понял, до какой степени можно свихнуться. Очень хотелось подняться и уйти к себе в комнату. Лечь спать. Просто укутаться в одеяло и лечь. А одеяло осталось у Чжи Чуаня. Конечно, у него было второе одеяло — которое наставник ему и приносил, чтобы ему было теплее… замёрз. Вот сейчас замёрз, особенно когда начало вечереть, и длинные тени растянулись по всему Байсюэ. Хотелось пить. И есть. Фея приходила, и получила суровую прочувствованную речь на тему недопустимости разделения наказаний на непричастных. На всё-таки подошедшего Чжи Чуаня он смотрел снизу вверх, и думал, что смотрит как-то вот как надо — с укором, например. А получилось лишь устало. Зато сразу увидел, какую руку протягивает наставник. Значит ему точно лучше. Но это не значит, что нужно это проверять. Цзинь Лин руку помощи принял, но испытывать не стал — вложил ледяные пальцы в подозрительно горячую ладонь и встал сам, не налегая. — Так… чего это, жар? И носом шмыгнул. Чего ж так холодно-то? Вот этот без присмотра где-то шастал, и наверняка простудился, потому что ума нет — считай калека. Если он тут замёрз, то Чжи Чуань точно замёрз ещё сильнее, вон какой горячий: точно, жар. — Что-то я так устал, наставник, — Цзинь Лин привалился плечом к стене и обхватил себя руками. — Можно я уже перестану быть наказанным сегодня? *** Ледяная! Рука просто ледяная! Впору пожалеть, что в Байсюэ никогда не было самого правильного наказания — надавать по шее. Это действительно глупо, возмутительно и просто безответственно — из чистого упрямства так себя заморозить, и очень захотелось обнять, прижать к себе, сказать «Цзинь Лин, вам достался наставник-осёл, очень вам подходит», и согреть своей ци, но вот именно отсутствие в нормальном количестве последней Чжи Чуаня остановило. — Знаете, юноша, мне кажется, вам все-таки мало, — он взял мальчишку за плечи, мягко развернул по направлению к жилым покоям. — Можно. Пойдемте. Даочжан увел его наверх, по пути зашел к себе, забрал одеяло, завернул в него упрямого ученика и повел в баню. Пока наставник-осёл приготовит воду, как раз ученик-осёл согреется в одеяле. Но оказалось, что воду уже кто-то согрел и все приготовил, потому что у одного из двух ослов есть хороший друг. — Сядьте. Вот тут, — Чжи Чуань усадил Цзинь Лина на лавку. — Из одеяла не вылезать, пока я не вернусь. Даочжан поплотнее замотал мальчишку в одеяло и вышел. На кухню он чуть ли не бежал и вернулся в купальню с чайником горячего чая и мешочком. В бане тепло, это правильное постепенное согревание, и нельзя сразу совать замерзшее тело в горячую воду — вредно для всех потоков и сил. Чжи Чуань развернул свое наказание, поставил его на ноги, снял с него все до нижних одежд, усадил обратно и стал неторопливо, но споро и не слишком сильно растирать сначала плечи, потом руки, бока. Скорее гладил, чем тер, но этого должно хватить, чтобы разогнать потоки и дать коже и мышцам тепло, и не навредит. Хорошо вот, что руки зажили. Даочжан снова молча поднял Цзинь Лина, проделал все то же самое с бедрами и ногами вниз до колен. — В воду. Сейчас же, — велел он и вылил в бочку еще горячей воды, размешал рукой. Он все молчал, но тут все-таки высказался: — Ваше неимоверное упрямство доведет вас и меня вместе с вами. Чем вы думали? Голова, юноша, дана не только для того, чтобы заколку носить, — даочжан говорил, развязывая мешочек. — Но также чтобы думать. И осознавать ответственность. Вы решили заупрямиться, но с какой стати Фее пришлось это терпеть? Почему вы запретили о вас позаботиться? Он достал из мешочка флакон, вылил в чашку несколько капель, растер несколько листочков и все это залил горячим чаем. Вот теперь, когда Цзинь Лину можно греться в воде, можно уже и греться изнутри, и даочжан обернулся к бочке, держа большую чашку в ладонях. *** Цзинь Лин только неразборчиво заворчал — сейчас ему хотелось целиком завернуться в Чжи Чуаня, потому что он за плечи взял, и как-то сразу теплее стало. — Мне не мало, мне много, — вздохнул он. Он замотался в одеяло, и бухтел, что ходить в одеяле по Байсюэ неприлично, хотя он всё равно и выглядит неприлично, и чувствует себя неприлично, и снова шмыгнул носом. Цзинь Лин только сокрушённо покачал головой, когда Чжи Чуань его размотал и раздел, и даже немного заныл. Совсем немного. Заныл и зубами застучал, показалось, что слишком холодно, хотя тепло уже начало забираться через тёплый влажный воздух, и через эти растирания горячими руками. При этом он бдительно следил, как Чжи Чуань вообще действует руками, и на раненое плечо нет-нет, но поглядывал. — У вас жар, — сообщил он. — У вас руки ненормально горячие. Вы уверены, что с вами всё хорошо? И потоптался возле бочки, силясь сообразить, раздеваться совсем или пощадить наставника. В результате он решил, что нижних штанов более чем достаточно для соблюдения всех приличий, и попытался выпутать из волос невесть каким чудом забравшийся туда сухой лист, а то из мокрых потом не выцарапаешь. — Это вы меня браните, или вам действительно нужно знать, чем я думал? Цзинь Лин вообще даже не считал себя наглым, просто когда Чжи Чуань обернулся, удерживая чашку, его строптивый ученик был всё ещё не в воде. Вернее, ногами уже стоял в бочке, и заледеневшие ступни пытались согреться, но садиться в воду он не торопился. И даже не потому что упёрся. — Вода очень горячая, — пояснил он. — Даже больно просто коже, сейчас чуть-чуть оттаю и сяду. А раз у Чжи Чуаня руки заняты чашкой, Цзинь Лин беспокойно взял его за плечо и потрогал вокруг раны, пытливо глядя в глаза и намереваясь засечь любой, даже самый мелкий оттенок боли. — Фея не заботилась, а лишь зря переживала и волновалась. Мы с ней объяснились, и она сочла нужным всё оставить как есть. И не отпускал, просто потому что тепло. — Я прекрасно осознаю ответственность. Просто не понял, почему мне досталось наказание для лентяев, когда я вовсе наоборот не бездельничал. И потом, наставник, ваше упрямство куда неимовернее моего. Вы запрещаете о себе заботиться. Это возмутительно, знаете ли, и повергает в отчаяние. И людям, которые о вас заботятся, приходится изобретать заведомо идиотские способы предусмотреть, что именно и в какой момент где подставить, чтобы в своём стремлении не подпускать никого к себе вы себе же не навредили! И это я вас не ругаю, я вам жалуюсь! Мне на вас даже пожаловаться некому, кроме вас же! А я — я принимаю вашу заботу с благодарностью именно потому что осознаю свою ответственность! Отдайте чашку! Цзинь Лин забрал чашку, ожидаемо облил себе руку, скривился весь и сел в воду. Мужественно отхлёбывал обжигающее питьё пополам со слезами, стараясь не утопить эту чашку. В пустом желудке горячий чай с какими-то лекарствами вёл себя возмутительно, и тут же принялся бурчать. — Примете со мной ванну? — Цзинь Лин нахохлился и подвинулся. — Я вчера вам воду грел, и вот оказалось, что зря. Раздевайтесь и присоединяйтесь. У вас жар, я же вижу. *** — Нет, я не хочу знать, чем именно вы думали, — убежденно сказал Чжи Чуань, смотрел на ученика, как будто собирался вбить его в эту воду сразу по макушку. Но Цзинь Лин как будто не замечал строгости, он взялся щупать и проверять его на предмет целости плеча — потрясающе! — Понятно, что ж. Ваше волнение, значит, важное, а переживания Феи — это «зря». Позвольте спросить, когда я вам запретил о себе позаботиться? Если мне нужна забота, я ее с благодарностью принимаю, юноша, будьте справедливы. Чжи Чуань сам себе удивлялся, как это он так терпеливо выслушивает все эти несуразные обвинения. Мальчишка заботился о нем, Цзянь заботился, где он не позволил?! Где? Когда?! — Вы просто устали, — объяснил даочжан даже не Цзинь Лину, а себе, причем словно надо было не успокоить гнев, а оправдать, что его нет. — Ничего не бывает зря, юноша, запомните это. Благодарю, я уже принял ванну. Ну и что, что утром? Это не повод забираться с ним в одну бочку! — И у меня нет жара, просто вы замерзли. Согреетесь, — и Чжи Чуань аккуратно прибрал намокшие пряди мальчика и полил ему на плечи, чтобы не мерзли. *** Ну вот это было неправдой, что Чжи Чуань не хочет знать. Это он специально сказал, в воспитательных целях, потому что он наставник, а наставник не может игнорировать прискорбный факт, что ученик порывается думать не тем местом. — Фее я всё объяснил, не могу же я оставить её терзаться! Цзинь Лин вроде бы и супился, но Чжи Чуань так хорошо и терпеливо всё объяснял, что он действительно успокоился, и под его руками влез в воду до самого носа, едва лишь допил чай. — Ничего не бывает зря, — пробулькал он из воды, блаженно закрывая глаза. — Значит, в конечном итоге всё принесёт пользу. Вообще всё. Ну и что, что он отказался принимать ванну вместе. Вообще-то Цзинь Лин это предложил от чистого сердца — чего зря такому количеству воды пропадать, тем более что нагретой. Ванну он принимал. Как будто лишний раз помокнуть это так плохо. В конечном итоге Цзинь Лин пришёл к выводу, что раз всё на пользу, то и дневная голодовка тоже полезна. Вроде как тренировка. Мало ли, а вдруг война, за ним никто с котелком супа бегать не будет. Это, конечно же, жалко, но с другой стороны, умение не мучиться от голода это хорошее умение. Правда, желудок с ним почему-то оказался не согласен. Зато Чжи Чуань не сердился и не вставал в позы оскорблённого наставника, которому ученик, видите ли, без троекратного поклона не налебезил полную пазуху. Это было приятно. — Я согрелся, — сообщил Цзинь Лин, когда кончики пальцев попытались сморщиться от воды и поднялся из воды, ни разу не смущаясь тонких штанов, облепивших тело. — Наставник, а после наказания ужинать можно? А то я, признаться, сейчас готов полотенце жевать. Он задумчиво улыбнулся, и потянул полотенце к лицу, правда жевать не стал. Вытирался, отжимал волосы, потом спохватился и напомнил: — У вас осталась моя расчёска. Надо всё-таки забрать, а то буду как пугало. *** *** *** Прошла почти неделя спокойной жизни. Насколько она может быть спокойной в Байсюэ, где какого из жителей ни возьми, у каждого найдётся чем озаботиться. Сюэ Ян даже заподозрил неладное и ходил как воплощение бдительности. — Как хочешь, гэгэ, но я начинаю подозревать неладное, — делился он с Сяо Синчэнем, попутно вымогая от него приготовление конфет. — Столько дней затишье, поневоле начнёшь на карпов коситься, не строят ли они заговор. Зато Чжи Чуань с пчёлами навёл порядок, весь замедитировался, того и гляди к небожителям причислят, и мальчишку вроде гоняет, но при этом мальчишка вполне доволен. Наш глава клана Не ходит хмурый и нетерпеливый, того и гляди скоро стены начнёт обгрызать, будто он в тюрьме сидит. Ну или мне кажется. Зато твой брат, кажется, успокоился, особенно когда Сун Лань у него из лечебницы накопленную тьму убрал и унёс куда следует. За эту неделю всё-таки успели многое. Действительно, Чжи Чуань с Цзинь Лином довели до ума часть пасеки, пчёлы должны были нормально перезимовать. Даочжану было лучше, хотя Инь Цзянь признавал, что золотое ядро так и не вернулось к исходному состоянию. Он не стал бессильным, но сил явно убавилось, хотя замечали это, пожалуй, только Сун Лань, Сюэ Ян и Сяо Синчэнь, и то лишь в силу того, что они пристально следили. Не Минцзюэ совсем извёлся, его деятельной натуре претило длительное ожидание, но свои мысли по поводу Мэн Яо он высказал Сун Ланю. Действительно, если при достаточном количестве свидетелей он будет вынужден появиться в городе И, и попытается забрать Печать, это будет нужное разоблачение. Сяо Синчэнь и Сюэ Ян даже слетали в Цинхэ Не, чтобы тайно повидаться с Не Хуайсаном и передать ему соображения его старшего брата. Такие вести не доверишь бумаге, не найдёшь посыльного, поэтому лучше было встретиться с глазу на глаз и сообщить важное. Сюэ Ян вообще не сомневался в умении Не Хуайсана выслушать, учесть, и употребить на пользу любые сведения, которые становятся ему известны. Кажется, Лань Сычжуй тоже был в порядке, и делал именно то, за чем и отправился в Нечистую Юдоль. Не он один занимался — Лань Цзинъи готовился к экзаменам, Цзинь Лин не отставал. Время приближалось, и что с этим делать? Как обычно, никаких чётких планов. Сюэ Ян посмеивался и утверждал, что на его памяти ни один чёткий план не сработал. Всегда случается какая-нибудь хрень, которая всё ставит с ног на уши, и приходится по ходу дела импровизировать. Инь Цзянь считал, что он преувеличивает, и стоит стремиться к порядку, и чтобы всё шло по плану. В ответ же услышал лишь возмутительную сентенцию о том, что если всё идёт кувырком, это просто у кого-то такой причудливый идиотский план. Зато у самого Инь Цзяня в жизни прибавилось того порядка, который он крайне одобрял, и прилагал немало усилий, чтобы довести этот порядок до немыслимого совершенства. Черничные кусты прижились, все до единого, и радовали стройным рядком. В лечебнице царила чистота, запасы целебных снадобий пополнялись. Не Минцзюэ хоть и мучился в ожидании, но при этом терпеливо и организованно глотал лекарства и принимал сеансы массажа, и тьмы в нём становилось всё меньше и меньше. Инь Цзянь иногда жалел о том, что невозможно заразить Чжи Чуаня этим неприятием мрака. Наверное, это было бы лучшим решением, но что толку жалеть о невозможном. Зато у него успешно сошли синяки что с бёдер, что с запястья, и это радовало. Близилось время экзаменов, и Цзинъи вдруг поймал себя на том, что волнуется. Вот-вот должны были прислать соответствующие приглашения. Хорошо, что никто не может войти в Байсюэ самовольно и увидеть тут Не Минцзюэ или Сюэ Яна! Он волновался, а Сун Лань, кажется, волновался ещё сильнее. Цзинъи только шумно выдохнул, когда Цзинь Лин прямо спросил: — Слушай, а ты на экзамен когда придёшь, ты ленту с руки патриарха снимешь и на голову наденешь? Ну, чтобы не было лишних вопросов. — Ну уж нет, — Цзинъи даже рассмеялся. — Я не боюсь лишних вопросов. Цзинь Лин только по плечу его хлопнул и довольно хмыкнул. Правильно, потому что это было бы как-то неправильно. Если стыдишься своего выбора, значит это неправильный выбор. Лань Цзинъи не стыдился. Цзинь Лин только улыбался и с воодушевлением принимался за задания, которые Чжи Чуань выдавал с щедростью, достойной лучшего применения. Правда, упрямый ученик справлялся, принимая это за вызов. Словом, Байсюэ готовился к решающей битве.