Затмение

Лань Чжань слушал все, каждое слово. Поверить в эту историю было бы сложно, но только не Нефритам. Им и половины было достаточно, чтобы поверить. Огромное количество вопросов эти рассказы все равно оставляли, какие-то для Лань Сичэня, какие-то для Лань Чжаня, но самое главное Ханьгуан-цзюнь для себя решил. Душа, пленённая в Бася, удивительный гуцинь, который он увидел у Лань Цзинъи, немыслимая вера в то, что все получится, которая объединила таких разных людей... Все складывалось в единую картину, и она рождала в сердце страшную, жгучую надежду. Лань Чжань решил, что отправляется в Ланьлин как можно скорее. Брат уже отправил туда людей, но они, конечно, не найдут Мэн Яо. Нужно будет позаботиться о том, чтобы никто не посмел посягнуть на Башню Золотого карпа, ее имущество и владения — такие найдутся и оправдают себя тем, что Верховный заклинатель низвержен. В конце концов, есть Цзинь Лин, и пока он не нашелся, их общий долг хранить то, что принадлежит наследнику. Лань Чжань собирался помочь брату во всем, потому что глава Гусу просто не сможет делать все сам, как бы ни хотел. Лань Чжань прекрасно понимал, что брат уже сейчас думает о том, как не позволить Не Хуайсану опередить его в поисках Мэн Яо. Но была и еще одна причина. Обжигающая надежда гнала Лань Чжаня в Ланьлин. Там хранится Суйбянь, его нужно забрать. Возглас Сычжуя его не удивил. Порывы справедливого сердца иногда пугают даже тебя самого, даже самых близких. — А-Юань, — Лань Чжань увел сына в сторону. — Наставник Чжи Чуань сказал «не ищи», и мне показалось, он не закончил. Почему это тебя пугает? *** — Как это «почему»? — Сычжуй перевёл дыхание и озадачено нахмурился. — Это звучало как прощание. И позволь, что это за «не ищи»? Это вот как это — «не ищи»? Хорошо, если даже можно предположить, что я послушаюсь наставника и не стану его, попавшего в беду, разыскивать, то как же мне не искать Цзинь Лина? В этом случае я признаю распоряжение наставника глупостью и нарушу его совершенно сознательно. Как можно найти кого-то, если не искать? Вспыльчивость. Это не его черта характера, это что-то приобретённое. Сычжуй испуганно перепроверил себя и несколько успокоился. Нет, он не кричал, он лишь излишне эмоционально говорил. Это поправимо. — Ты говоришь, что он не договорил, — задумчиво протянул он, покусывая губы. — Если так… Не было оснований не верить отцу, в его наблюдательности Сычжуй никогда не сомневался. Это лишь кажется, что Ханьгуан-цзюн воплощение отрешённого холода, нужно знать его ближе, чтобы понимать, что это вовсе не холод. Это сосредоточенность. — В Байсюэ… когда я был в Байсюэ, то что-то такое я слышал. Беспокойство мешало. Усталость мешала. Это точно связано с «не ищи», и произносилось со значением. *** А-Юань волновался, так сильно, что Лань Чжань коснулся его плеча, обещая поддержку. Но почему сын так переживает? Чжи Чуань исчез с темной печатью. Это, конечно, не рядовое происшествие, но вряд ли тут можно говорить о том, что наставник использует ученика в каких-то страшных целях. Да, Чжи Чуаню нелегко с этой Печатью, но это просто новая сила. Ни Вэй Ину, ни Сюэ Яну артефакт не навредил, они ими успешно пользовались, только Сун Лань... Да, Сун Лань чуть не умер. — Он хотел защитить тебя и Цзинь Лина. Ты ведь понимаешь, только близкие будут искать именно их, остальные — Печать. Будешь искать — приведешь людей к ним. Лань Чжань помолчал. — Любой бы на его месте отправился домой. Но это опасно для дома. Он посмотрел на сына — живое доказательство того, что бывает с домом человека, кого боятся и ищут. — Вряд ли они в Байсюэ. *** — Защитить — да, в этом он весь. Но если не искать того, кто потерялся, его ведь не найдёшь! — Сычжуй в запальчивости это едва не крикнул, и снова прижал пальцы к губам. — Или как раз наоборот. Что-что, а выводы Сычжуй умел делать. И конечно же, отец совершенно прав. Наставник Чжи Чуань мог не любить Сюэ Яна, мог откровенно не соглашаться с Сун Ланем, но своих учеников он ни за что не стал бы подвергать неоправданному риску. А кто хотел бы оправдать в его глазах любой риск для учеников, нарвался бы на жёсткий отпор. За спокойным и даже флегматичным фасадом и спокойной рассудительностью Чжи Чуаня пряталось какое-то мистическое упрямство. Возможно, именно поэтому Цзинь Лин так в него вцепился, почуяв родственную черту характера. — Каждый раз, когда речь заходила о поисках, в Байсюэ говорили «не ищи, и найдёшь». Так было в гробнице Цинхэ, когда они искали саблю Не Минцзюэ, и это точно был не первый раз. Отец, если бы это работало всегда, насколько проще было бы жить… Молодой глава клана Не… Он снова запнулся, едва ли не впервые задавшись вопросом, как теперь правильно называть Не Хуайсана, если его старший брат теперь точно вернулся. У Хуайсана наверняка появится больше времени, и Сычжуй подозревал, что точно знает, на что он его потратит. — Он будет искать Цзинь Гуанъяо. Боюсь, что если ему предъявить в качестве решения «не ищи, и найдёшь», то он лишь улыбнётся. И будет огромной ошибкой расценить эту улыбку как согласие. Не Хуайсан просил у него вернуться в Цинхэ после экзаменов. Сычжуй невольно поискал его взглядом, сразу нашёл, и растерялся. Неудобно. Теперь он решит, что его обсуждают. И это не то чтобы совсем неправда… Как же неловко получилось. — Я ведь не могу просто жить, надеясь, что с ними всё в порядке. *** «Не ищи, и найдешь» — разве так бывает? Лань Чжань не мог не разделять чувства сына, ведь он просто не знал уже столько лет, как жить и не искать. Но он искал — и не нашел. Значит, нужно научиться по-другому. — Не можешь, — согласился Лань Чжань и твердо и решительно посмотрел на Сычжуя. — Мэн Яо будет искать Печать. Упорнее всех, это — его единственный шанс. А Не Хуайсан будет искать Мэн Яо. «И если до сих пор эта мудрость «не ищи — и найдешь» помогала во всем и вернула Хуайсану брата...» — ... возможно, он будет гнаться за Мэн Яо, а найдет Печать и твоих друзей. Нам нужно не потерять их. Я отправляюсь в Ланьлин, начну оттуда, а тебе лучше быть в Цинхэ, А-Юань. Но решать, конечно, Сычжую. А-Юань совсем вырос... он сам может принимать решения, и даже отец не вправе мешать. *** — Тогда тем более, — что именно «тем более» Сычжуй сообразить не успел, язык помчался куда-то с совершенно несвойственной ему прытью. — Получается, что чтобы найти Мэн Яо, достаточно найти Печать, и можно будет мирно ждать, пока на эту приманку не явится… Он прикусил язык и страдальчески изломил брови. Этого ещё не хватало. — Кажется, я невольно нахватался каких-то совершенно непростительных мерзопакостных приёмов от Сюэ Яна. Это очень в его стиле. Безобразие. Сычжуй даже по приблизительным прикидкам нахватался больше, чем подозревал. По крайней мере, именно в Байсюэ он научился спорить, а временами даже злиться и орать на кого-то, чьё поведение считал недопустимым. А сейчас ему начало казаться, что большая часть приобретённых взглядов нуждается в изучении и тщательной проверке на правильность. Знать бы ещё, что на самом деле правильно, потому что каждый раз оказывается, что правильным становится самое неправильное. Вполне в духе взаимоисключающей конструкции «не ищи — и найдёшь». — Я как раз хотел сказать тебе, что после сдачи экзаменов намеревался вернуться в Цинхэ. Господин Не Хуайсан меня пригласил, и… мне нравится в Цинхэ. Отец, извести меня, когда вернёшься из Ланьлин? Чтобы я мог с тобой встретиться. Эти минуты наедине для него много значили. Сычжуй носил их глубоко в сердце, как тёплого кролика за пазухой, и не чувствовал себя одиноким. *** *** *** Цинхэ Не *** *** *** — Ты мне не нравишься, — заявил Минцзюэ, когда наконец пришло время уходить. До того он лишь убедился, что доктору не угрожает непосредственная опасность, а когда раговоры закончились, можно было подумать об отложенных последствиях. Талисманы на шее Инь Цзяня его беспокоили. — Полетишь со мной. Вообще-то и без раны вопроса о том, с кем именно доктор полетит, перед Не Минцзюэ не стояло, но зная, что Инь Цзянь имеет свойство много думать и надумывать, он решил, что лучше это еще раз обозначить. Во избежание. Парадный въезд и церемонии Минцзюэ решительно отменил. Хуайсан, конечно, заслуживает торжеств, и глава заранее на все согласился, но — потом. Шока не избежать, но в конце концов его люди переживали с ним всякое, еще одно потрясение — не катастрофа. Не Хуайсан очень грамотно все объяснил в Цинхэ, нашел исключительно правильные и лишенные чрезмерных подробностей слова об ошибке и обмане, которые назвал преступлением бывшего Верховного, немедленно отдал распоряжения о подобающих событию торжествах и дал брату спокойно принимать возвращение домой. Этому очень способствовала ответственность главы за своего лекаря. Правда Инь Цзянь был представлен двору как личный советник, отчего действующие советники подкисли, и теперь, исполняя распоряжения главы и второго господина Не, то и дело бросали на Инь Цзяня внимательные изучающие взгляды. — Твои покои, — Минцзюэ привел доктора в комнату, которую для него определил. — Мои — за стеной. Здесь было все обставлено со сдержанной роскошью, присущей клану, просторно, удобно и тихо, хоть новые комнаты Инь Цзяня и находились в парадной части дворца. Минцзюэ огляделся, как будто инспектировал пригодность помещений для лучшего лекаря Поднебесной, и понял, что волнуется. Цинхэ не похож на Байсюэ, да и на Хэй уж точно не похож. — Я сегодня же отправлю в Байсюэ гонца. Узнаем, как там твой брат и Чжи Чуань... — он помолчал. — Тебе нравится? Минцзюэ повернулся к Инь Цзяню и положил руки ему на плечи. Прошло много времени и долгий полет, хоть он по дороге и делился своей ци, уже наученный, как это нужно постепенно делать с Инь Цзянем. Но все устают. Даже доктор. — Ты устал. Отдохни и ... — он посмотрел на его шею. — Как твоя рана? *** — Я сам себе не нравлюсь, — Инь Цзянь с отвращением рассматривал свои руки, отмечая нездоровый цвет ногтей и нервически подрагивающие пальцы. Время нанизывалось на бесконечную нить, и ему казалось, что эта нить свита из его обнажённых нервов. Удивительно было осознавать, что до боли в сердце не хочется расставаться с братом… При этом Инь Цзянь с трудом удерживался от желания подтолкнуть его в спину, чтобы быстрее убирался в безопасный Байсюэ и забирал своего Сюэ Яна. Здесь почти каждый взгляд со стороны казался ему угрозой. Так что когда Сун Лань и Сяо Синчэнь в сопровождении своих спутников на тропах самосовершенствования изволили отбыть, Инь Цзянь немного выдохнул. А зря. И без того хромающий самоконтроль решил разболеться. — Разумеется. С кем ещё?! С кем-то другим на мече — это гарантия, что в конечной точке путешествия с меча его снимут в невменяемом состоянии. Инь Цзянь не доверял людям с расшатанными душевными опорами. Сейчас он сам был таким человеком, и себе не доверял. А раз не доверял — следил, подозревал в неминуемом срыве, прилагал все возможные усилия, чтобы этот потенциально буйный пациент не устроил неприятностей. Это сложно, когда совмещаешь в одном лице обе функции, это ещё больше расшатывает и без того неустойчивое самообладание. Без помощи Не Минцзюэ ему не обойтись. Исключительно из-за него и благодаря его поддержке Инь Цзянь вёл себя достойно — помалкивал, строго и еле заметно улыбался, приподнимая уголки губ, держал спину ровно, безукоризненно исполнял все необходимые поклоны, не прятал глаза. Он выдохся. И известие о том, что эти комнаты отведены для него, сначала принял сдержанным наклоном головы… а потом понял, что наконец-то рядом больше никого нет. Только он и Не Минцзюэ. Надёжные стены. Много охраны. И люди в Цинхэ совершенно точно счастливы видеть своего главу живым и здоровым. Он справился. Они справились. Инь Цзянь оглядел эту комнату, прикинул, что есть место под работу, есть что-то ещё за дверью. И, кажется, маленький внутренний садик. А ещё за стеной его покои. Это правильно, если что-то случится, ему не придётся бежать через все коридоры и переходы, чтобы успеть. — О… я бы хотел написать брату от себя. Это важно, ты наверняка понимаешь… и потом, возможно я оставил не очень подробные инструкции в лечебнице, хотя мне казалось, что я всё предусмотрел. Чжи Чуань… я не… Конечно мне нравится, это прекрасные комнаты! Инь Цзянь умолк, когда Не Минцзюэ взял его за плечи. Словно сильные пальцы на горле сомкнулись. — Я не устал. Он невольно дотронулся до раны на шее, та отозвалась неприятной пульсирующей болью. Не нужно было даже смотреть, чтобы понять — рана плохо. Нужно всё переделывать. А чего он хотел, если там вокруг была грязь, тьма, нечисть, трупный яд? Небеса, ещё и трупный яд… Это просто какое-то потрясающее невезение. Инь Цзянь с ужасом почувствовал, что где-то в горле мелко клокочет смех, и он вот-вот разрыдается. И всё это одновременно и не вовремя. Как будто бывает подходящее время для истерики! Вот именно теперь его захватил цепенящий страх, запоздалый, совершенно бесполезный. Он попытался хотя бы жестами объяснить Не Минцзюэ, почему его вдруг заклинило, и мог лишь смутно надеяться, что как воин он знаком с разными типами страха у людей. И с отложенной реакцией тоже. Чем сильнее откладываешь — тем жёстче получишь. Он ещё пытался увязать взбрыкнувшие нервы, отчаянным и бесполезным усилием воли заставляя сердце биться ровнее. Его чуть не убили. И Не Минцзюэ имел все шансы погибнуть от руки Сяо Синчэня. Если бы не Чжи Чуань… а Чжи Чуаню он не помог, и чувство вины радостно присоединилось к пиршеству. Инь Цзянь понимал, что слишком бурно дышит, цепляясь за Не Минцзюэ, в панике искал выход из этой ловушки и не находил. — Я… не вижу… свою шею, — с горем пополам проговорил он, не в состоянии одолеть эту отвратительную дрожь. — Мне понадобится твоя помощь. И выпить успокоительное. Много. Моя заколка… осталась там. *** — Да, важно. Минцзюэ полагал, что Сяо Синчэню будет более чем достаточно оставленных инструкций, но понимал, конечно, что не в инструкциях дело. А вот «я не устал» заставило нахмуриться. Иногда упрямство доктора напоминало ему каприз. Но надо было быть совсем уж дураком, чтобы не заметить, что Инь Цзяню плохо, а Минцзюэ дураком не был. Как вот только так сделать, чтобы это расшатанное состояние убрать? Поймать? Минцзюэ ненадолго даже почувствовал себя беспомощным, но как только услышал, что нужна помощь, сразу стало проще. — Ты можешь без заколки, я знаю, — жестко сказал он. — Пока. Потом соберем новую. Он усадил Инь Цзяня на кровать, все так же крепко удерживая за плечи, приподнял ему подбородок, посмотрел на талисман, который уже плохо держался. Позвать лекаря? Да кто может вылечить лучше Инь Цзяня? — Что тебе дать? Говори, я буду делать. Это отодрать? Чем промыть? Минцзюэ вдруг подумал, что готов заставить ночь наступить раньше, чтобы упрямый лекарь уже отдохнул. *** Инь Цзянь чуть не закричал, что не может без заколки, что он слишком невыдержанный без этого, и злые жалобы едва не посыпались, как из дырявого мешка… Но не посыпались же. Не Минцзюэ действовал так, как он сам бы сделал. Даже интонации те же. Именно такой поддержки ему сейчас не хватало, это успокаивало лучше заколки с цветами и травами. — Отдирай, — скомандовал он, развязывая пояс и наощупь раскладывая у себя на коленях всё, что могло пригодиться. — Самое сложное, что я не могу сделать, это раздвинуть края раны, чтобы открылась, и промыть вот этим. Всё было разложено и размещено таким образом, чтобы можно было быстро оказать помощь раненому, не рассматривая надписи и пометки на свёртках и сосудах. Разный по фактуре материал, разные насечки на гладкой поверхности. Инь Цзянь мог читать это кончиками пальцев, но вот в глубине пореза на собственной шее при всём желании ничего не увидел бы. — После этого надавить, пока не пойдёт чистая кровь. Только не задуши меня. Он коротко и сухо описывал, что нужно делать — что заложить в рану, чем смазать края, чем заклеить. Не двигался, чтобы не мешать Не Минцзюэ, и только после длинной паузы добавил: — Боюсь, что останется шрам. У меня никогда не оставалось шрамов, это первый… Минцзюэ, почему меня представили личным советником? Мне нужно скрывать, что я лекарь? *** — Раздвигай. А я промою. Минцзюэ не боялся сделать больно, просто у него пальцы... совсем другие. Вон у доктора, тонкие, цепкие. И все равно если промывать, то самому тоже приходится действовать, Минцзюэ касался своими пальцами его, направляя, сосредоточенно вымывал всю грязь и даже не заметил, что иногда дует на рану, как раньше, давно, когда Хуайсан ранился. Он хмыкнул и прищурился: — Не задуши? Нет, ну я, конечно, не деликатный, как некоторые... но не настолько же, — Минцзюэ надавил, терпеливо выжидая, когда пойдет нормальная кровь, не жалея хрупкую шею, но все равно старался осторожно. — Ну и что, что шрам. Это же не царапина, ты убил этого человека, — он заклеивал, как велено, аккуратно перевязывал. — Да еще как! Вопрос оказался неожиданным. Когда Минцзюэ представлял Цзяня, он точно знал, зачем и почему именно так, но объяснить — совсем другое дело. — Потому что так надо. Нет, такой ответ упрямого доктора не устроит, ему же думать надо будет, а над чем думать, когда просто «надо»? — Не нужно скрывать. Ты лекарь, притом лучший. И у тебя здесь будет все, что нужно, только скажи. И пациенты. Просто... «... ты уже не только лекарь, вот что». — ... просто я глава клана. И я здоров. Не может потому что глава клана держать при себе постоянно врача, по крайней мере — не глава этого клана. Он вернулся, стал еще сильнее. Но если об этом сказать Инь Цзяню, он возьмет и заявит «я тут тогда не нужен, пойду-ка я в Хэй». Лови потом. — Болит? *** — Скажи, если нужно растянуть сильнее. Инь Цзянь с готовностью помогал себя лечить, и эти простые действия, такие понятные и правильные, словно укладывали растрёпанные нервы гладкими аккуратными прядями в простую и строгую причёску. Странно думать о собственных нервах как о волосах, но эта простая аналогия тоже успокаивала. Все средства хороши, когда готов забиться в угол и там трястись от запоздалого страха. Дыхание Не Минцзюэ успокаивающе остужало рану. Инь Цзянь подумал было, что это случайно, но оказалось — нет. Так легонько дуют на ссадину. Это совершенно не лечит раны, но помогает на уровне чего-то родного и щекочуще-нежного. Откуда это — здесь? — Я привык считать свои раны свидетельством собственных ошибок. Я же не воин. А убить человека… это ведь не нечисть, я понимаю, как работает человеческое тело, где у этого тела слабые места. Хотя, признаться, меня учили исключительно тактике «бей и беги». Не то чтобы не Минцзюэ это было интересно знать, просто Инь Цзянь всё о себе знал, и свои недостатки старался исправлять с безжалостностью врача. Он с благодарностью потрогал повязку и заинтересованно поднял бровь. «Потому что так надо». Идеальный ответ главы клана. Он решил и сделал так, как решил. Всё-таки интересно, что у него в голове. Инь Цзянь дождался уточнений, и счёл их вескими. От того, что не придётся скрывать и без того не секретную информацию, на него снизошло какое-то уставшее умиротворение. Этому ощущению, конечно, не следует доверять, но приятный холодок на наконец-то ухоженной ране тоже успокаивал, а чтобы закрепить эффект он бережно наносил на тыльную сторону ладони в ряд несколько капель крепкого успокоительного средства, слизнул его и прикрыл глаза. По языку разливалось терпкое разнотравье. — Да. Ты здоров, — подтвердил Инь Цзянь, не без оснований считая минимум четверть этого здоровья своей заслугой. Именно поэтому и можно говорить, что он хороший лекарь. Вот Не Минцзюэ щедро говорит, что даже лучший. А раз он глава клана, то он может в любой момент снова оказаться раненым. И лучше, если рядом будет хороший лекарь. — Болит, — согласился он. — Теперь это хорошая правильная боль, так ощущается выздоровление. Не Минцзюэ… спасибо. Инь Цзянь лишь на миг задержался, прикоснувшись к его руке. Дольше не стоит. Теперь он будет спать вот тут, за этой стеной. И эта мысль наверняка доставит ему немало тяжёлых минут. А сейчас нужно оставить его в покое — глава клана не может всё своё время посвящать своему личному советнику. Им обоим нужен отдых, но ему самому ещё предстоит приноровиться к этой новой жизни, в которой «будет всё, что нужно, только скажи». Этому ещё предстоит учиться. — Первое время я наверняка буду делать ошибки, — предупредил он, рассудительно покачал головой, и только сейчас заметил до какой степени роскошна его новая постель. Всё вокруг дышало тем особенным оттенком сдержанной роскоши. Как в этом правильно жить? Инь Цзянь в замешательстве слизнул ещё несколько капель успокаивающего состава. — Никогда не думал, что я это скажу, но… наверное, мне стоит лечь. Я бы с наслаждением заставил и тебя лечь. Перед глазами непрошено мелькнула совершенно непристойная сцена, и во рту стало сухо и горько. — В смысле, отдыхать. *** — Убить человека бывает сложнее, чем нечисть. Взгляд почему-то задержался на прикосновении кончика языка доктора к ладони, и Минцзюэ увидел все с другой стороны. Вспомнилось то признание Цзяня, сразу появилась мысль, что со всем этим лечением он дает повод, а это неправильно. Он ведь не умеет прикасаться как врач, и вообще все это — слишком близко. И Цзянь снова трогает кожу языком... Откуда вообще эти мысли? Повод, не повод, — влечение доктора — разве его должно это заботить? Так можно додуматься до того, что зря он отвел Инь Цзяню комнаты так близко к своим, и зря его привез. Ерунда. Это — нужно. А лекарь своими словами только добавил двусмысленности, и это разозлило. Минцзюэ ничего не имел в виду, с какой стати теперь — такие мысли? Он нахмурился. — Да. Ложись. Не Минцзюэ резко развернулся и пошел прочь. Все эти глупости — неужели теперь придется оглядываться на то, что чувствует Инь Цзянь? Как не видеть в его простых действиях и словах чего-то такого... другого? «Особенно если ничего нет», — подумал Минцзюэ и решил немедленно исправить путаницу в голове. Он вернулся обратно, забыл постучать (да когда он стучал в своей части дворца?) и вошел, чтобы сообщить: — Хорошо, что ты здесь. *** Возможно и сложнее. Всё становится простым, когда знаешь и умеешь. Инь Цзянь не умел убивать нечисть, да и различать её не научился. Это не его работа, не его специальность. И почему Не Минцзюэ снова сердито хмурится — тоже не научился определять. Что он сказал? Признался, что устал, и хочет наконец лечь. И как лекарь рекомендует и главе клана всё-таки отдохнуть, потому что невозможно переделать все дела на один день. Это повод вот так злиться? Да каким же стальным нужно быть, чтобы Не Минцзюэ одобрял, а не бесился?! Ладно, одобрения не добиться, но хотя бы без вот этой злости! Инь Цзянь сам обозлился. Только-только всё начало налаживаться, и снова его вспыльчивый пациент бесится. А если бы он был впечатлительнее? Вообще-то средней чувствительности человек после такой заявки будет подавлен и может даже погрузиться в печаль. Он точно не собирается, ещё чего не хватало! Он сказал, что должен лечь, и ляжет, даже если кого-то это бесит! Оставалось только заставить себя не падать на постель одетым и пропылённым. Инь Цзянь сердито содрал со своей головы эту бесполезную заколку, которая могла лишь волосы удерживать, и отшвырнул куда-то в сторону. Он поднялся, сгребая в ладони разложенные на коленях флаконы и свёртки, успел сделать лишь несколько шагов в сторону стола, как дверь распахнулась. Хорошо. Хорошо, что он здесь. Да, несомненно. А что он с перепугу всё выронил и выхватил нож — это детали. Бледный от неожиданного испуга Инь Цзянь поймал ртом немного воздуха, медленно убрал нож и опустился на колени, торопливо ощупывая свои драгоценные снадобья. Ничего не разбилось, ничего не рассыпалось. Потому что для похода хрупкие сосуды не используются. — Минцзюэ, я с тобой совершенно согласен. Да. Хорошо, что я здесь. Хорошо, что ты здесь, в Цинхэ. Как и хотел, — он поднял голову, сердито блестел глазами, хотя говорил старательно спокойным голосом. — Хорошо, что ты вернулся. Мне нужно твоё мнение и разрешение. Он перечислял, загибая пальцы. — По степени важности. Местная кладовая с травами и снадобьями. Лавка травника и заодно где купить основу для новой заколки. Ближайший лес, скалы, степь, берег реки — что у тебя есть, где собрать нужное. И этот маленький сад — я могу посадить что пожелаю? *** Минцзюэ увидел нож в руке доктора и весь превратился в напряжение. Цзянь не чувствует себя защищённым? Здесь, в Цинхэ рядом с комнатами главы?! Или он боится... его? Минцзюэ шагнул к доктору, сел на корточки рядом, слушал, смотрел на то, как лекарь собирает свои склянки. — Наша кладовая тебя не устроит. Но тебе ее покажут. Если в городе чего-то нет, составь список — будет, — он говорил четко, сам тоже собирал с пола все эти штучки и одну за другой ставил на стол, так и не поднимаясь. Вот он вошел — и у Цзяня сразу нож в руках, и вспомнились те иглы. Он же может их воткнуть... в любую шею. И не заметишь. — Степь, скалы, лес. Есть все, я дам тебе карту. И сад твой, можешь. Постепенно все рассыпанное переместилось на стол, а Минцзюэ так и смотрел на Инь Цзяня, пристально, как будто на лекаре должно быть написано, почему он схватился за нож. Когда хватаются за нож, его собираются использовать, по крайней мере такие, как Инь Цзянь. Минцзюэ встал на колени, приблизившись к доктору буквально на расстояние ладони. — Посмотри на меня, — велел он, глядя сверху вниз. — Тебе страшно здесь? Со мной? Чего ты боишься? *** Он снова помогал, терпеливо и аккуратно собирал всё. Руки какие… Крепкие сильные пальцы. И теперь Минцзюэ не злится? Что за человек невыносимый, за ним не успеваешь просто. — Карту, — он кивнул. — Значит, я могу выходить сам. Инь Цзянь не ожидал, что Не Минцзюэ окажется настолько близко, так тесно, что лишь качнись вперёд, и можно обнять. И смотрит пытливо… Инь Цзянь не был приучен прятать глаза, он поднял голову и не удивился, услышав этот вопрос. — Я тебя не боюсь. С тобой — вообще ничего не боюсь. Ты неожиданно вошёл, я не ожидал… а страх просто ещё не прошёл. Я ведь говорил тебе, что я трус. Со мной нет моих трав, мне нечем сдержать весь накопленный ужас. Минцзюэ, если сейчас просто что-то громко стукнет, я снова схвачусь за нож. Я не разрешал себе бояться в городе И, не разрешал по дороге сюда, и держался после этого. Но мне больше нечем. Я же не могу схватить тебя и рыдать тебе в плечо просто от собственной слабости, и это не потому что не хочу. Хочу! Нельзя. Он в изнеможении положил ладонь на грудь Не Минцзюэ, пальцы дрожали снова. — Видишь, ты разрешаешь мне выходить, карту пообещал. А я хочу попросить у тебя охрану для таких выходов, потому что не все отправленные за моей головой люди знают, что Мэн Яо в бегах. И пусть я преувеличиваю опасность, мне совершенно не стыдно! Да, мне страшно, я не воин. Если сейчас немедленно не прекратить… Он сжал пальцы, комкая ткань его одежд. Она плохо поддавалась — плотная ткань, цвета Цинхэ Не. Как доспехи. Инь Цзянь с заметным усилием убрал руку. — … я точно ударюсь в слёзы. Ты рассердишься, я обозлюсь. С раной на шее ты мне помог, со страхом я пытаюсь справиться. Минцзюэ, я боюсь потом. Всегда. Когда есть риск — я не боюсь, потому что нельзя, страх заставляет руки дрожать, из-за него делаешь глупости, кричишь, дрожишь, мешаешь другим, увеличиваешь риск. Я боюсь потом. Сейчас наступило это моё потом! Понимаешь? Меня едва не убили, тебя едва не убил мой же брат, мой друг пострадал и пропал, не говори, что у меня нет повода бояться! Объясняться стоя на коленях на полу… Минцзюэ слушает, стоя на коленях — ему важно получить ответ. Кажется, он получил больше ответов, чем Цзянь был готов дать. Но он объяснился. Сейчас должно стать легче. Должно! Он с надеждой смотрел в глаза Не Минцзюэ и был готов умолять небеса, чтобы стало легче. *** Конечно, он может выходить сам! Что за нелепое умозаключение?! Как будто ему кто-то запрещал! Но Минцзюэ не успел ничего сказать — Инь Цзянь начал первым и говорил, и говорил... Все-таки слишком много мыслей — это неполезно, как сам доктор, между прочим, и сказал бы. Минцзюэ посмотрел вниз, на его пальцы на своей груди, как они цепляются за ткань, царапают ее, и почему-то захотелось, чтобы ткани не было. Ведь если он может так Цзяню помочь — ему же не жалко, пусть поцарапает, помнет, полечит... Нет, сначала отдых, а потом пусть мнет. И вот это вечное «я трус». Он трус, ага. Только Минцзюэ видел все своими глазами и все знает про «труса». Вот и сейчас Инь Цзянь говорил, что он боится «потом», но ведь потом — это гораздо сложнее, как можно не понимать таких простых вещей? Он же умный! «Потом». Потом ведь не за что хвататься. Когда впереди что-то, что запрещает бояться, — так легче, а когда нет? Минцзюэ смотрел в глаза растрепанного и совершенно потерявшего всю свою собранность и строгость доктора, и что с этим делать? — Наступило потом. Ясно. Он прижал к себе Инь Цзяня, и замер, стоя на коленях, обнимая, и безотчетно гладил его по спине, чувствуя под ладонью длинные пряди. — Дам охрану, не переживай. Все, что тебе нужно, правда. *** Ясно. Ему ясно! Что ему ясно?! Инь Цзянь охнуть не успел, как оказался прижат к широкой груди и распластан по ней. В объятиях Не Минцзюэ он замер, но не от испуга, а от изумления. Мир застыл подрагивающей каплей прозрачного мёда, и ничего в нём больше не было, только это бесконечно длинное мгновение, когда широкая горячая ладонь медленно скользит по спине. Можно сколько угодно цепляться за правильные мысли, Инь Цзянь успел дать себе обещание не злоупотреблять этими словами Не Минцзюэ. Так кратко и так много одновременно — и не переживай, и всё дам, что нужно. Ничего не нужно, кроме вот этого, не нужно только отпускать. Инь Цзянь не дышал, пока не заломило в груди, и первый же судорожный вдох получился с низким стоном. Вот теперь он сам вжался в Не Минцзюэ со всей дури, обнял. Благодарно всхлипнул, раз за разом повторяя себе, что вот это сейчас — это оно, это то долгожданное «легче», но не более того. Это процесс «успокой перепуганного лекаря, который мается дурью», не больше. Да, дыхание частило, Инь Цзянь понимал, что его трясёт от сильно запоздалого страха, но, выплеснувшись, он пойдёт на спад. Оставалось покорно ждать, пока ладонь Минцзюэ размеренно скользила уже не по спине, а по беспокойному сердцу. Он бы себе руки предпочёл пооткусывать, чем заставить Не Минцзюэ сейчас пожалеть о своём великодушном порыве. Блаженное чувство защищённости обволакивало, стучало в груди Минцзюэ, так надёжно стучало. Инь Цзянь постепенно угомонился, и теперь ему было ужасно неловко. Это же уму непостижимо, он вынудил главу клана Не успокаивать себя. Нечаянно. Так сладко. — Какой ты сильный, — выдохнул Инь Цзянь наконец, понимая, что нужно отпускать. Пора отпускать, иначе мёд расплескается отравой. Он не может позволить этого. Контроль. Инь Цзянь медленно вдохнул, прикасаясь губам к груди Не Минцзюэ, тягуче выдохнул. У страха не осталось ни единого шанса. Лишь теперь, когда разжались отточенные когти, сжимавшие оцепеневшую от запоздалого испуга душу, он осмелился пошевелиться. *** Ну вот. Это помогает, он же знал, обнять — верный способ, хорошо, что он вспомнил. Минцзюэ терпеливо ждал, пока Инь Цзянь успокоится, и не ожидал этого стона. Он прижал к себе крепче, как будто нужно было поймать это переживание тоже, медленно выдохнул, опять ждал, понимая, что ко второму стону уже даже готов, но его не последовало. Ну хорошо, а то ведь опять успела мелькнуть эта мысль про «плотское» и «тянет», зря, может, надумал? Просто Цзянь хрупкий, а он его так стиснул. И в подтверждение Минцзюэ услышал, что он сильный. — Ну... вот. Он выпустил, хотел посмотреть как следует, на рану там, все ли точно нормально, но не смог, поднялся и Цзяня поднял, разглядывая руки, но не лицо. И тут же разозлился на себя, это что же — боится? — Я там, — Минцзюэ все-таки посмотрел доктору в глаза и кивнул на стену, что вот «там» — это рядом, и надо будет — так зови. — Отдыхай. Спи. И на этот раз он ушел совсем, в каком-то чуждом себе смятении. Минцзюэ и раздевался вроде бы спокойно, и лег, и комнату окинул долгим взглядом. Вот, он дома, он на своем месте, как нужно, но теперь там за стеной есть доктор, его личный советник, его... его человек, нужный ему человек. Который стонет, если его сильно обнять. Минцзюэ перевернулся на живот в поисках правильной и привычной позы для спокойного сна, но от этого появились мысли, как Цзянь делает ему массаж. Как сидит, аккуратно и правильно кладет для этого одеяло на бедра... «Я забыл ему сказать, что понял про приступ. Надо сказать. Завтра...» — ухватившись за эту нормальную мысль, Не Минцзюэ уснул. *** Сильный, надёжный… Прекрасный. Невыносимый. Инь Цзянь без споров дал себя отпустить. Они ведь всё выяснили ещё в Байсюэ. Не Минцзюэ выслушал, принял к сведению, и всё. А всё — это всё. — Спасибо. Эта искренняя благодарность была высказана от души. Не Минцзюэ пришёл и убил его страх. Очень надёжно и бесповоротно. Осталась только томная слабость. Инь Цзянь заверил, что будет отдыхать, и обязательно спать. Это не сразу удалось, но он устал до такой степени, что обустраивать кабинет не было сил. Инь Цзянь сумел с горем пополам вымыться, торопливо привести в порядок волосы. На постель он посматривал с нетерпением человека, который предвкушает прикосновение чистого белья к обнажённой коже. Но пришлось учитывать, что Не Минцзюэ может войти так же внезапно, и будет неловко. А может, здесь вообще все входили так? Пришлось оставить нижние штаны. Инь Цзянь забрался под одеяло и с чувством обнял подушку прежде чем забыться. Перед сном он тяжело вздохнул. Любить скалу — сложно. Нужно готовиться к тому, что это навсегда. *** *** *** Не Хуайсан споро и четко отдавал необходимые приказы и довольно быстро расставил всех по местам. Он все думал о том, что у него не находится достаточно времени для брата, но теперь его будет много, а Минцзюэ, возможно, нужно побыть в одиночестве, вспомнить и по-настоящему вернуться. А с ним рядом был Лань Сычжуй. — Твои покои по-прежнему твои. Он наконец позволил себе улыбку, в которой не нужно было прятать усталость. — Мой друг, — Хуайсан взял Сычжуя за руки и слегка сжал пальцы. — Мне не хватит слов, чтобы выразить благодарность. За Гусу, за битву, за поддержку. Я знаю, ты волнуешься за друга, и для меня бесценно, что ты здесь со мной. Мы обязательно его найдем, я уже отправил людей и буду искать сам, как только позволят обстоятельства. Лань Сычжуй... я не знаю, как справился бы без тебя с этим... поражением. Последние слова Хуайсан произнес тихо, как признание. *** Лань Сычжуй не мог позволить себе отлынивать, да и не хотел. Конечно, в приказы и распоряжения он не лез, но искренне помогал Не Хуайсану там, где оказывался нужен. Даже если это просто сопровождать и стоять рядом. Люди Цинхэ воодушевляли, и на Сычжуя огромное впечатление произвела реакция людей на вернувшегося Не Минцзюэ. Привязанность людей дорогого стоит. Он с искренней приязнью ответил на это пожатие, может быть с несколько излишней нежностью. Не Хуайсан выглядел уставшим, но это стало заметно лишь сейчас, когда он закончил все дела. Это было достойно восхищения. — С поражением, — повторил он эхом и покачал головой. — С таким терпением довести до конца весь запутанный безумный план, ювелирно провести старшего брата мимо любых подозрений, что ни у кого и сомнений не возникло, а если и мелькнули, то разоблачение Верховного Заклинателя забило все посторонние мысли. Какое же это поражение. Это победа, и я искренне радуюсь, что наконец-то Не Минцзюэ вернулся в Цинхэ… Сычжуй несдержанно и как-то глупо погладил кончиком пальца его руку, кажется, по запястью, под рукавами не видно, и признался: — Я сам считаю, что Цзинь Гуанъяо следовало убить, и порицаю себя за бездействие в такой важный момент. Мгновением раньше… — он лишь сердито выдохнул, покачал головой. — Я могу попросить? Если ты собираешься лично отправиться на поиски, могу ли я присоединиться? *** Хуайсан поймал этот момент прикосновения, как драгоценность. Такая малость, а греет душу и волнует сердце. Но еще больше его поразило сожаление Лань Сычжуя. Такой сдержанный, адепт справедливости и гармонии, от него ожидалось совсем другое. Жажда правильного суда, например, справедливого наказания. Но Лань Сычжуй и сам, кажется, удивлялся своим порывам, а раз есть одни, обязательно должны быть и другие. — Мэн Яо не уйдет от возмездия, — убежденно и спокойно сказал Не Хуайсан. — Я буду рад, если ты будешь рядом. Но сейчас важно не гнаться за прошлым, а наконец получить настоящее. Я хочу, чтобы брат был счастлив, чтобы все стало как должно. Не может быть, чтобы Лань Сычжуй не сообщил в Гусу, если Хуайсан начнет поиски немедленно. Он сделает это просто из своей честности и чистого желания помочь. Или не сделает? — Сычжуй, ты знаешь, что Цзэу-цзюнь сейчас ищет его. Быть может не для того, чтобы защитить, а чтобы понять все до конца. Кто я такой, чтобы мешать ему? Нет сейчас человека в большем горе и смятении, чем он, и я это знаю так же хорошо, как знал о себе когда-то. Но не стану лгать, если я найду Мэн Яо раньше, то не допущу их встречи. Лань Сичэнь не заслуживает этого яда. *** — Просто сейчас Мэн Яо будет искать наставника Чжи Чуаня. Он был там и видел, что он скрылся вместе с Цзинь Лином. И что для него гораздо важнее — с Печатью. Если для обретения этой власти он не останавливался ни перед чем, даже собирался отрубить Цзинь Лину руку, то теперь не успокоится. Он будет их искать, и если найдёт раньше, чем другие… Сычжуй не позволял себе пугаться раньше времени, просто потому что страх перед возможными событиями лишает объективности и мешает действовать хладнокровно, но не мог не волноваться. — Я никому не позволю угрожать моим друзьям, моим близким. Лань Сичэнь — старший брат моего отца, и он перенёс много боли. Нет, пусть это и ужасно звучит, но живым Мэн Яо слишком опасен. Так что если мы найдём его раньше, то я не стану удерживать твою руку от удара. Нет. Не если. Когда. Когда мы его найдём. Сможет ли он сам поднять меч против Мэн Яо? Против человека с мягкой понимающей улыбкой, который совершенно точно сделал много хороших и полезных вещей… Сычжуй только прерывисто вздохнул и кивнул. Сможет. Должен. У Не Хуайсана та же цель, а Сычжуй уже успел убедиться, насколько целеустремлённым и жёстким может быть этот обманчиво мягкий человек. — А пока… а пока я буду счастлив помочь, чтобы всё стало как должно. Что мне будет поручено? *** — Ну... судя по тому, что я знаю о Байсюэ и печатях, — Хуайсан улыбнулся. — Лучше бы Мэн Яо ее не искать, безопаснее. Но он будет. «Ну вот и неплохо. Может быть, Лань Сычжуй и не станет мешать и не известит Лань Сичэня, как только Мэн Яо найдется...» — Тебе будет поручено отдыхать, играть на гуцине, быть моим вдохновением. — Не Хуайсан взял его за руку и повел в тихий сад, где в прошлый раз они запустили фонарики. — Я хотел изобразить тебя в той битве, ты даже не представляешь, как это красиво. Опасно. Столько движения! Он усадил юношу за столик, здесь уже стояли вино, фрукты и легкая еда. Только сел Хуайсан в этот раз не напротив, а рядом, что в общем-то было вполне объяснимо — чтобы заходящее солнце не слепило глаза и не мешало смотреть на собеседника, например. — Давай отметим наш успех? Это, конечно, немного поспешно, но я завтра напишу в Гусу, узнаем наши оценки. А еще мне нужна будет твоя помощь в составлении писем. Хуайсан театрально посмотрел на небо, как будто ему предстояло камни ворочать или зубрить скучные тексты. — Нужно написать соседям, и подготовить торжество. Мне не хочется беспокоить этим брата, у него и так много дел. *** Сычжуй едва не возмутился, потому что играть на гуцине и быть вдохновением может быть и почётно, и в какой-то мере даже лестно, это волновало, но это праздность, порицаемая правилами Облачных Глубин. Он искал возражения, не находил их, и прекратил эти бесплодные поиски лишь когда обнаружил себя сидящим за низким столиком в саду. Смущение заставило его щёки слегка порозоветь. Он совершенно не думал о том, как выглядит, и о том, что Не Хуайсан его видит каким-то таким. Вино на столе добавило замешательства, но тут Не Хуайсан видимо решил перестать его дразнить, и у Сычжуя просто от сердца отлегло. — О… конечно! Все виды переписки — в этом я точно смогу быть полезным. Особенно если это поможет. Судя по мученическому взгляду Не Хуайсана в небо, его эти хлопоты совершенно не вдохновляли. Хорошо, что он точно может освободить его от этой рутины! Если только сверху не спустится когда-то запущенный здесь фонарик, и не исполнит и это. — Наши предварительные оценки я уже могу сообщить, не думаю, что сильно ошибся. Я… следил не только за своими успехами на испытаниях. Наверное, это с моей стороны тщеславно, но как юный наставник я оказался очень взволнован успехами своего ученика. Сычжуй даже не подумал, что совсем недавно уже извёлся бы от смущения, что Не Хуайсан сидит не напротив, а рядом с ним. Они буквально соприкасались рукавами, и это почему-то казалось одновременно нормальным и волнующим. — Вот только вино, — он неловко улыбнулся, покусывая губы. — Всё-таки правила его не одобряют. Я подозреваю, что после вина веду себя немного… предосудительно. *** — Пожалуйста-пожалуйста! Не Хуайсан сложил ладони и умоляюще посмотрел на своего наставника. — Я так хочу всего этого, знаешь, официальное письмо, оценки. Это смешно, я знаю, — тут же согласился он, покорно сложил руки на коленях, опустил взгляд и снова посмотрел на Сычжуя. — Я так старался... мне хотелось тебя порадовать. Мой наставник. Как вообще теперь можно спокойно смотреть на эти губы? За что теперь цепляться мыслями, чтобы не быть слишком поспешным, не спугнуть? — Ты всегда ведешь себя идеально, — заверил Не Хуайсан и взял бутылку, чтобы налить вина. — Лань Сычжуй... нельзя все время думать, что ты сделаешь что-то не так. Уж точно не здесь, точно — не со мной. Тебе здесь нечего смущаться, а даже если бы и было, ты ведь знаешь, ничто не уйдет за эти стены. Он подал чарку юноше и ласково улыбнулся. *** Когда Не Хуайсан так сложил ладони, Сычжуй едва не схватил его за руки, чтобы прекратил. — Это совсем не смешно! Вредно не получать признания и оценки собственных усилий. От этого дух пребывает в унынии… Ну вот. Теперь Не Хуайсан выглядит покорным и почтительным учеником и говорит вот это «Мой наставник». А ещё «мне хотелось тебя». И от этого почему-то становится настолько неловко, что дальше рассказывать о вреде вина не поворачивается язык. — Твой… — Сычжуй запнулся на этом слове, и мягко продолжил. — Твой наставник ещё слишком молод, чтобы научиться справляться с такими восхвалениями. Он принял чарку со смутным ощущением, что действительно делает что-то не так, но Не Хуайсан так ласково улыбался. — Я… я буду знать, что делаю что-то не так, и этого достаточно для… Сычжуй вдруг понял, почему Цзинъи был так спокоен в Облачных Глубинах, хотя казалось бы, у кого больше поводов краснеть и неловко прятать глаза? Вот если вдуматься — он отправился в Байсюэ, и там с какой-то потрясающей скоростью плюнул на любые приличия, потому что приличия выстраиваются не по холодным надписям на каменной стене, а по согласию с собственной душой. Цзинъи с таким достоинством и осознанием вошёл в Облачные Глубины без лобной ленты, что лишь невежественные и глупые юные адепты могли судачить об этом между собой с таким азартом. Он пристально посмотрел на эту чарку в своей руке, окинул посвежевшим взглядом изумительной красоты сад, застенчиво улыбнулся Не Хуайсану рядом и проговорил: — Я хочу… хочу отпраздновать с тобой успешное завершение экзаменов и возвращение домой Не Минцзюэ. *** — ... и этого достаточно для того, чтобы решить, продолжать или нет, — закончил Не Хуайсан. — И так оно или не так. Лань Сычжуй... «Просто расслабься! Просто позволь себе уже хоть что-нибудь, кроме правил! Да что ж это такое! Даже Лань Чжань уже бы выпил!» Но взгляд Сычжуя изменился, и Не Хуайсан едва успел себя одернуть, чтобы не следить за этой переменой как затаившийся в засаде, ожидание которого вот-вот завершится. Он улыбнулся с искренней радостью, поднял чарку и выпил. — Потом будет много народа и все эти церемонии, а хочется вот так, просто радоваться. Он огляделся, подгреб подушки к себе и Сычжую, и откинулся на локти, подложив парочку под поясницу. Сидеть ровно, как будто палку проглотил, — это для приемов, а он тут с близким человеком празднует. — Так хорошо... Хуайсан счастливо посмотрел на небо, запрокинул голову и глубоко вдохнул, словно только сейчас научился снова дышать полной грудью. Он рассмеялся тихим счастливым смехом, подхватил бутылку и сделал глоток прямо так, безо всяких чарок. — Лань Сычжуй, я снова живу, понимаешь? — Хуайсан улыбнулся ему и подал бутылку. — Спасибо. *** Это вино тоже оказалось не таким крепким, как он опасался. Лань Сычжуй сделал аккуратный глоток, задержав вино во рту. Пробовал на вкус, непривычно улыбаясь уголками губ, и лишь потом проглотил. — Да. Время для простой радости! — он без сомнений допил эту чарку, задержал дыхание и смотрел, как Не Хуайсан сгребает эти подушки, откидывается назад,. Он как воплощение свободы, немножко возмутительной свободы, которую наверняка захотят порицать ревнители правил и строгих нравов. Сычжуй сам не сдержал смешок, когда Не Хуайсан словно прочитал его мысли и решил усугубить эту свою возмутительность. Пить из горлышка, запрокидывая голову, куда смотрят небеса? — Понимаю. Ты только, пожалуйста, не переставай, хорошо? — он взял бутылку, тронул краем платка губы Не Хуайсана, снимая случайную каплю вина. — Жить. Ты сейчас такой… увы, мои художественные таланты не оставляют ни одного шанса это запечатлеть. Мне остаётся только просить тебя не лишать меня удовольствия это видеть. Сычжуй позволил себе может не такую откровенную позу, но бутылку всё ещё держал в руке, и заботливо подложенные Хуайсаном подушки мягко подталкивали в бок. Он поднёс к губам узкое горлышко, испуганно вытаращился, понимая, что глоток получился неприлично большим, и либо глотать, либо потечёт по подбородку. И это так смешно и неловко, что деваться некуда. А рассмеёшься — ещё и носом пойдёт! Сычжуй поспешно проглотил, поставил вино на столик, сам откинулся на подушки и смеялся, прикрывая пальцами мокрые губы. — Ох, это что-то совершенно неприличное получилось. Тебе придётся всему меня учить! Я хороший ученик, и что-то мне подсказывает, что ты прекрасный наставник. *** — О, смотри, смотри сколько хочешь! — Хуайсан и сам смотрел, как дрогнуло горло Лань Сычжуя от этого глотка, и ужасно захотелось прикоснуться, и трогать его губы, и шею... — Смотри! Это очень просто, честно, — Хуайсан снова взял бутылку, сделал серьезное лицо, убедился, что Сычжуй смотрит, нарочно медленно поднес горлышко к губам, чуть запрокидывая голову, приоткрыл рот. Вино полилось, а он даже не коснулся губами фарфора, завершил глоток, облизнулся. — Твоя очередь, — Хуайсан, улыбаясь, вернул бутылку Лань Сычжую. — Ты так говоришь, будто это игра. Сычжуй фыркнул, сам сделал серьёзное лицо и прилежно смотрел, как Не Хуайсан поднимает бутылку, как он показывает новый способ пить, и вообще не прикасается губами к горлышку. Струйка вина неторопливо лилась в полураскрытые губы, и это было даже красиво. Наверное, красота может выглядеть ещё и вот так. Кончик языка мелькнул по губам, слизывая капли, чтобы ничего не оставить для впитывания в услужливый платок. — Вот точно так же, не прикасаясь губами? — уточнил Сычжуй, принимая бутылку. — Мне кажется, что это самый быстрый способ перебрать с вином. Так? Он запрокинул голову, поднял бутылку. Приоткрыл рот. Неизвестно откуда взявшийся азарт вынуждал повторить, Сычжуй аккуратно наклонял сосуд, а вино всё не лилось. И это было правильно, ведь там же стало меньше. А сколько? Он не удержался, поболтал бутылкой, послушал как плещет внутри, снова приоткрыл рот. Наверное, в этом деле лишние старания только вредят! Сычжуй пытался добиться такого же эффекта, должно было так же постепенно и неторопливо. Надо сильнее наклонить. Да наклоняйся же! Он даже кончик языка высунул, с трудом удерживаясь от попытки поправить им горлышко, это вообще ребячество какое-то. Когда получилось, и он умудрился не подавиться, не облиться и успешно проглотить, он только торжествующе поднял бутылку. Получилось же! — Это не так просто, как кажется! — бутылка перекочевала в руки Не Хуайсана. Сычжуй чувствовал себя каким-то слишком беззаботным и лёгким, но это не значит, что можно вообще вести себя безответственно. Он с интересом изучил, что там есть на столе, взял с блюдца засахаренные лепестки, и всё это чтобы с нравоучительным видом наклониться над беззаботным Не Хуайсаном. — Если ты не будешь закусывать, это неправильно. *** — Да, точно так же, — Хуайсан ободряюще кивнул. А потом все веселье превратилось в настоящую пытку красотой. Он следил за Сычжуем, и чуть не застонал, когда тот высунул язык. Да что же это за порочная невинность во всей своей красе! Нет, он не железный! И когда бутылка вернулась ему в руку, Хуайсан только крепко сжал пальцы и вспомнил, что надо улыбнуться. — Отлично! Вот все-таки я хороший учитель, да? Он улыбался, поражаясь, сколько чувственности в этом мальчике, а ведь он о ней даже не подозревает! Но когда Сычжуй оказался так близко, Хуайсан решил, что все. В конце концов, где взять терпение еще и на это? — Неправильно, — шепотом согласился он и приоткрыл рот, смотрел прямо в прекрасные глаза. Как это кстати, что бутылка мешается, между прочим. Хуайсан потянулся к лепестку, а руку, сжимавшую бутылку, прижал к его талии. В такой позе человек теряет равновесие, а еще — самообладание. Неужели Лань Сычжуй не знает, что «перебрать» можно и без вина вовсе? Опьянеть от желания. Никакая рука не выдержит, это точно, так что локоть ушел в сторону, Хуайсан немедленно потерял опору и рухнул на спину, роняя Сычжуя на себя. — Ой, — весело буркнул он, облизывая сладкие и нежные кончики пальцев. — Мы упали, — сообщил, так и не отстраняясь, а куда? Губы и кончик языка касались пальцев, Сычжуй лежал на нем, и Хуайсан виртуозно делал вид, что от неожиданности забыл его отпустить. *** — Я с самого начала утверждал, что ты прекрасный учитель, — Сычжуй запоздало сообразил, что наверное лучше было взять блюдце и предложить ему самостоятельно брать закуску, а то, что он делает сейчас — это не очень воспитанно. Но предложить и отнять — это ещё невоспитаннее. Нужно просто аккуратно деликатно вовремя разжать пальцы. И получится как только что с вином — когда оно выпито, а губы не прикоснулись к фарфору. Вот это, между прочим, и есть искусство аналогий, иначе зачем оно вообще существует! У него не получилось! Вот ведь, самому себе налить вина в рот вышло, а сейчас, когда он всё видит — не вышло! — Мы не падали, — горячо зашептал Сычжуй. — Мы случайно уронились. Ты уронил меня. Я уронил тебя. Хорошо, что ты меня держал, и мы уронились вместе. Это точно было глупость. Но глупость только и лезла в голову, потому что разжать пальцы Сычжуй не успел. Опустить засахаренный лепесток в рот Не Хуайсана — успел. А разжать пальцы и отпустить лакомство — нет! Как же так? И лепесток, конечно же, раскрошился. Эту ароматную сладкую пыль стирал горячий влажный шёлк, Сычжуй почему-то лежал на Хуайсане и гладил кончиками сладких цветочных пальцев его полураскрытые губы. Красивые. — Красивые, — послушно повторил за странными мыслями Сычжуй. — А теперь твои губы ещё и цветочные. И сахарные. И немного винные. Как изысканный десерт. Он задержал дыхание и рассудительно добавил: — Я такие глупости говорю… Сычжуй спохватился и всё-таки отнял пальцы, не стоит трогать руками рот, который не свой собственный. И тут напрашивается вопрос — а лежать на теле, которое другому человеку как раз своё собственное? — Хочешь ещё лепестков? Раз мы всё равно уронились, — Сычжуй оглянулся проверить, насколько далеко стол, снова повернул голову и любовался тёмными глазами так близко. — Я хочу… поделишься? Он имел в виду, конечно же, все те закуски, что остались на столе. А снять губами цветочную крошку с губ Не Хуайсана — это показалось самым правильным. За платком лезть далеко. *** «Что же ты творишь?!» — думал Хуайсан, когда пальцы касались губ, когда Лань Сычжуй сам трогал его губы! «Твори, пожалуйста, еще! Не останавливайся!» В этих глазах хотелось утонуть. Да, вот именно так, как пишут во всей этой любовной лирике, но по-настоящему это не передать никакими словами. Хуайсан боялся дышать, боялся спугнуть, как бабочку, неосторожно севшую на хищный цветок. Цветок почему-то не хотел ломать эти крылья. — Хочу, — шепнул Хуайсан, но в этот момент уже почувствовал прикосновение губ. Почему так мало этой сладкой крошки?! Какой чудовищно маленький оказался лепесток! Бутылка упала наконец-то на траву, и свободная ладонь легла на талию Лань Сычжуя. Да, это очень неосторожно, очень дерзко для такой невинности, но у Хуайсана уже голова шла кругом. — Еще осталось, — тихо сказал он, слизнул невидимый сахар со своих губ и кончиком языка коснулся губ Сычжуя. —Мы уронились, —повторил Хуайсан, так близко, что касался этих губ своими и молился всем небожителям сразу, чтобы они отвернулись, особенно те, кто отвечает за Гусу и его ненужные правила, чтобы Лань Сычжуй не отстранился. *** А ведь Не Хуайсан уже его обнимал за талию. Правда, это было в бою. И на самом деле сейчас никто не нападал, и не нужно было, зачем же. Лань Сычжуй не очень разбирался в чувственной стороне жизни, и сейчас не боялся ничего. Только смотрел, слушал эти слова, такие тихие, упивался ощущением горячего влажного шёлка, который еле коснулся его губ. Никогда не думал, что кончик языка так ощущается. Его куда-то влекло, но он слабо понимал, куда именно. Почему-то вспомнил, с какой нежностью Не Хуайсан обрабатывал его спину, как терпеливо ухаживал за ним. — Ты самый прекрасный из всех, кто мог урониться… Слова гладко ложились на губы. Их хотелось сразу собрать, как лепестки. Сычжуй не умел разбираться в этих желаниях — он собирал эти слова губами, несмело тронул кончиком языка. Не Хуайсан лежал под ним, разметавшись в подушках, сладкие губы приоткрыты, тёмные глаза загадочно поблескивали. Сычжуй ничего не знал о поцелуях, он и видел-то их не так много, чтобы сделать какие-то выводы. Неумелый робкий поцелуй показался ему непростительно жгучим. Что-то сказать, попытаться объяснить, или принести извинения — Сычжуй не мог. Стоило открыть рот, чтобы сказать, как он вдруг выяснял, что снова собирает невысказанное со свежих губ Не Хуайсана, и это вино оказалось самым крепким и коварным. *** Он ведь думал, что когда это случится, не выдержит, страсть не позволит, но все оказалось совсем по-другому. Эти неловкие, трепетные касания — их хотелось еще, и не нужно было себя заставлять терпеть и сдерживаться, Хуайсану нравилось то, как все происходит, и он хотел, чтобы это не заканчивалось. Сколько у него в жизни было поцелуев? Даже с неумелыми юношами были, но таких — никогда. Чтобы вот так на него смотрели, чтобы каждый вдох ловить сердцем, и понимать, что это, действительно, бесценно. Сейчас происходит что-то совсем особенное, он видит Лань Сычжуя таким, каким даже он сам себя не знает и узнаёт прямо сейчас. Хуайсан понял, что одна рука лежит на подушке, и это, конечно, ужасно расточительно, когда целая рука ничем не занята в такой важный момент. Он нашел ладонь Сычжуя, робко коснулся, осторожно переплел пальцы. — Ты такой красивый... — и на этот раз сам потянулся навстречу, совсем чуть-чуть, очень нежно прихватил губами нижнюю губу, а потом приоткрыл рот и замер, как будто и смущался, и не знал, что делать, и хотел продолжения. Верно было лишь последнее, но если Лань Сычжуй поймет, что Хуайсан совсем не смущен, все очарование может исчезнуть. Сердце билось где-то везде сразу, восторг смешивался со страхом, что этот момент может закончиться, и с интересом, что же будет дальше, и с каким-то новым, совершенно незнакомым волнующим чувством. *** Это не выучить, не сверить с учебником, не подсмотреть. Поцелуи все разные, и у каждого наверняка свой, не похожий на другие. Пусть Сычжуй не видел их толком, но в Байсюэ как-то само по себе выходило, что был один бесстыжий демонстратор. А это — другое, это совсем другое. В полукасаниях, осторожных и трепетных, скрывалось что-то неизведанное. Тронь — и заполыхает, и страшно разворачивать. Сычжуй с благодарностью сжал его руку, будто именно это не давало испугаться. — Я? Нет… Но Хуайсан рисовал его красивым. Не похож, Сычжуй себя не так представлял, а как с ним спорить? Как сейчас это можно вообще думать? — Это ты. Он замер от этого встречного прикосновения губ, такого лёгкого. Сычжуй боролся с неведомо откуда рухнувшей на голову тягой прижаться крепче, дышать на двоих, и забрезжившим осознанием, что он вообще сейчас творит. — Ты красивый… и видишь красивое везде, где его не замечают. Прости, я что-то… Нужно сейчас сесть, извиниться как положено, выпить воды. Сычжуй даже нашёл в себе силы это сделать. Но истратил их на другое. Он целовал осторожно и отчаянно, неловко, понятия не имел, что же дальше. Как ни поступи — всё неловко. Запутался. Совсем запутался. Но оттягивал неизбежный момент, когда нужно прекратить и отпустить. Восхитительные губы уже перестали быть сладкими из-за сахара, остался только неповторимый мягкий вкус соблазна. Сычжуй приподнялся на локте, чтобы не давить своим весом. — Я тебя не просто уронил, но и смутил. Прости… *** Это наконец стало похоже на настоящие поцелуи, неловкие, осторожные, но Лань Сычжуй так храбро бросался в этот омут, что Хуайсану оставалось только гадать, насколько он ошибся со степенью его глубины. Если невинность Лань Сычжуя скрывает еще больше, чем он мог себе представить... от этого у Хуайсана перехватывало дыхание. «Нет, я вижу красивое в тебе. Ты красивый, ты чувственный, ты — страстный, как ты не видишь?!» — Хуайсан понял, что все ускользает, с этим взглядом и «прости». Ну что ж, прекрасного сразу много тоже глупо было ожидать, надо ценить то, что есть, и добиваться большего. — Смутил, — Хуайсан смотрел неотрывно, сам приподнялся, высвободив руку, потянулся выше и прижался к Сычжую. Он спрятал лицо в изгибе шеи, коснулся губами кожи, трепетно вдохнул и прошептал: — Но это ведь... такое настоящее. Нарастающее сладкое возбуждение так станет заметно, и тогда уже смущающим здесь окажется он. Хуайсан снова лег, напоследок коснувшись губами нежной шеи, почти невинно, почти. Он лежал и смотрел на Сычжуя, улыбался смущенно, но все равно не прятал глаза. *** Смутил! Непростительно. В первый же день после возвращения в Цинхэ устроить такое. Сычжуй не успел рухнуть в раскаяние, когда Не Хуайсан приподнялся. Это простое движение, прикосновение горячих губ к шее и обжигающий шёпот, который теперь отдавался в ушах, звучал в голове, пульсировал под кожей, рождая долгую сладкую дрожь. Настоящее. Такое настоящее. Лань Сычжуй услышал тихий стон, и его снова накрыло, когда понял, что это его собственный стон. Короткая паника встряхнула его ещё сильнее, когда Хуайсан снова дотронулся губами до его шеи. Он сейчас отстранится! И увидит! Увидит его лицо… Так и получилось. Сычжуй в замешательстве заливался удушающим жаром, понимая, что не просто краснеет. Ещё немного, и он просто загорится. — Это настоящее, — подтвердил он, потому что не брать на себя ответственность это ещё хуже, чем допустить промах. Поэтому нельзя оставлять смущённого Не Хуайсана пропитываться этим ощущением. Сычжуй просто не мог так с ним поступить. — Это не ошибка. Я не пьян. Ты… потрясающий. Он не мог не ответить тем же. Сычжуй порывисто склонился ниже, очень нежно и деликатно прикоснулся губами к его шее, и отпустил. Отпустил, выпрямился и сел ровно на свою подушку, ошарашено глядя перед собой. Его трясло от возбуждения, но куда деваться от стыда, который немилосердно душит? Но если ему настолько не по себе, то как же сейчас Не Хуайсану? — Вот, — он разлил вино по чаркам, заботливо подал одну жертве своей несдержанности. — Это поможет тебе… прости, пожалуйста. *** Хуайсану сесть прямо было сложновато. Возбуждение, желание просто махнуть на все рукой и заставить Сычжуя полыхать этим восхитительным стыдом до утра — все это пришлось решительно подавить, все-таки сесть и расправить ханьфу, чтобы прикрыть все, что следовало прикрыть. — Не ошибка, — повторил он, как эхо, коснулся шеи там, где только что касались губы Лань Сычжуя, этот остывающий поцелуй хотелось сохранить. Нет, хотелось, чтобы Сычжуй увидел, как Хуайсан бережно касается этого места. — Мы можем не говорить об этом сейчас, правда, — тихо сказал он, улыбнулся, принял чарку и теперь украдкой смотрел на залитое краской лицо юноши, с удовольствием понимая, что это точно — только начало. Его желанный не пытался сбежать от того, что случилось, настоящий Лань, истинное благородство. Не Хуайсан выпил и стал очень аккуратно чистить личи, сначала одну ягоду, потом другую. — Ой, лопнуло, — краснея, сказал он. — Личи — такая смешная ягода, чем больше стараешься не повредить нежную мякоть, тем вернее сок потечет. Вот, — он протянул на ладони очищенный плод, — я их очень люблю. Они снаружи как маленькие драконы. *** Прятать глаза, делать вид, что ничего не произошло — всё это Сычжуй не умел. В смятении и смущении он сделал единственное, что мог. Довёл до идеального совершенства свои одежды, расправил рукава и туже затянул лобную ленту. Он осторожно пригубил из своей чарки, поставил её на стол. Снова мучительно краснел, глядя на Не Хуайсана — как он трогает свою шею, как пьёт. А когда пьёт, невольно демонстрирует шею… Почему всё теперь связано с этим волнующим поцелуем? — Мы можем… правда, уже к утру я сойду с ума, предполагая немыслимые вещи. Но я хочу, чтобы ты знал — мне и в голову не придёт принудить тебя к разговору. Ты просто хотел отпраздновать и порадоваться, а я… сам не понимаю, что на меня нашло. Сычжуй как за спасение схватился за фрукты. Хуайсан невольно показал хороший пример, это точно должно было помочь. Он снимал тонкую пушистую кожицу с персика, но не мог не смотреть на процесс медленного раздевания ягод личи. — Я тоже люблю личи, — он помедлил, аккуратно взялся за угощение, которое норовило выскользнуть из пальцев. Пришлось на время отложить персик и подставить ладонь под коварный плод, капающий соком, донести до рта. И всё это — не отрывая взгляда от поблескивающего сладким соком следа на ладони Хуайсана. Да что же это, совершенно невинные вещи вызывают какие-то совсем неправильные мысли! Сычжуй воинственно сжал зубы, рот наполнился соком, и пришлось прижать пальцы к губам. Он поспешно проглотил и выдохнул сквозь пальцы: — Я укусил себя за губу, — оставалось лишь рассмеяться, это слишком нелепо. — Личи коварны. — Мы отпраздновали и порадовались, — Хуайсан тоже поправил одежды, вытер платком руку от сока, потому что лизни он его сейчас ладонь, и Лань Сычжуй совсем сгорит. Он раскрыл веер и обмахнул лицо себе, а потом и Сычжую, делая это так просто, как будто ничего предосудительного только что не случилось. И Хуайсан не стал говорить, что от волнения юноша, кажется, проглотил косточку и даже не заметил. Персик был красиво разрезан и съеден, и Хуайсан искренне любовался своим наставником, его смехом и неловкостью. Такой красивый, желанный и слишком смущенный... слишком, чтобы не хотеть смутить его снова, но только не сейчас. Теперь у Хуайсана не осталось сомнений, что все будет так, как он хочет, и главное — как хочет Лань Сычжуй. О, он покажет ему, как бывает, когда неловко и стыдно настолько, что невозможно не падать еще и еще!