Затмение

Хуайсан успел спрятать довольную улыбку, наклоняясь, чтобы поправить свесившееся одеяло, и посмотрел на Сычжуя уже совсем серьезно. — У нас все будет, я тебе обещаю. Он весь день творил простые великие дела и ковал славу Цинхэ Не. Устал так, что даже не мог себе позволить это показать, поэтому общался, улыбался и серьезно слушал даже к вечеру. Юдоль постепенно наполняли гости, пока не очень дальние и не очень желанные, но для Хуайсана не было разницы в подходе — все важны, была разница в обхождении. С кем-то нужно слегка подчеркнуть холодность, чтобы лучше думали, с кем-то быть вежливым и приятным, но появлялись уже и те, кому хотелось искренне выразить признательность. Их было не много, но лучше один проверенный и надёжный человек, чем десять смеющихся за твоей спиной. Для всех нужно было организовать покои, трапезу, для многих — первый визит к брату, важно и устроить полезное для Цинхэ общение соседей друг с другом. Помощь Лань Сычжуя была бесценна и всегда — вовремя. Хуайсан держался с ним, как с другом, лишь изредка разбавляя уважение и признательность теплой улыбкой без тени того, что кто-то мог как-то не так истолковать. Это оказалось трудно. Пожалуй, труднее, чем бывало раньше, но к счастью у Хуайсана и в этом вопросе был хороший опыт. А еще у младшего господина появилось новое занятие — наблюдать личного советника главы Инь Цзяня в условиях нового дома и нового статуса, а так же за оттенками отношения к нему других людей двора. Пока в них преобладало опасение и оценка. Хуайсан не располагал сейчас достаточным временем, поэтому мысленно складывал свои наблюдения в копилку, чтобы потом обязательно обдумать. *** Обещание Не Хуайсана горело под кожей, и не помогла даже очень холодная вода. Лань Сычжуй отчаялся добиться от самого себя необходимой степени спокойствия, и даже умудрился улучить момент и дойти до Инь Цзяня, чтобы взять у него что-нибудь от смятения чувств. Да хоть веточку, с которой он учил его сосредотачиваться и успокаиваться… Дойти дошёл, но так же резко развернулся и ушёл, не стукнув в дверь. Он просто не сумеет объяснить, что его до такой степени взволновало в благополучной Нечистой Юдоли. И солгать не сумеет. Помогал справиться лишь шквал неожиданно очень важных дел. Встретить, разместить, развлечь. Можно было бы и взвыть, но Сычжуй неожиданно успокоился. Что он умел, так это заниматься гостями, встречать незнакомых людей с подобающим достоинством. Это действительно помогало! Ровно до того момента, как Не Хуайсан попадался ему на глаза. А он попадался. Казалось бы, такое огромное пространство, столько людей вокруг! Но отдышаться удавалось быстро. Если только Не Хуайсан не смотрел на него. А он смотрел. И иногда улыбался. Вот когда Не Хуайсан улыбался, Лань Сычжуй становился особенно вежливым, внимательным, идеальным… еле живым. Где-то внутри собственного тела он просто остолбенело смотрел на молодого главу клана Не… да, молодого господина, и он ни разу не ошибся, когда говорил это вслух. Но когда думал… «Лучше бы я не думал вообще, было бы полезнее». Он вымотался. Он буквально сбивался с ног, при этом не позволяя себе неприлично ускорить шаг, потому что ни один гость не должен чувствовать себя обузой, никому в голову не должно закрасться предположение, что от него стараются побыстрее отделаться и перейти к следующему гостю. Исключительное внимание, сердечность и душевность, никакой недопустимой фамильярности — это сложный баланс, который в Облачных Глубинах доведён до совершенства. Лань Сычжуй готов был очень на многое, чтобы не уронить честь и достоинство двух великих кланов — Лань и Не. Инь Цзянь в свою очередь понятия не имел, чем должен заниматься. Торчать с парадным видом показалось весьма унизительным, отсутствовать — недопустимым. В итоге он выбрал одного из старших советников, уточнил несколько вопросов принятого в Цинхэ этикета, поинтересовался, чем конкретно может помочь, внёс свои коррективы… В итоге он тоже принимал гостей, но не отказался от своего эскорта. Каждого встреченного им гостя сопровождала эта небольшая процессия — безукоризненно вежливый Инь Цзянь, приставленный к нему слуга и два охранника. Отослать этих троих он даже не думал. Не хватало ещё получить нож в спину прямо перед официальным приёмом. Ближе к ночи, когда все прибывшие в этот день гости были обихожены и обласканы каждый согласно своему статусу, Инь Цзянь мечтал о ванне, как о высшей милости. Лань Сычжуй хоть и не подавал виду, но тоже устал — по нему было видно. Мальчик явно перетрудился и заливался взволнованным румянцем. — Лань Сычжуй, — Инь Цзянь не упустил случая подбодрить его, и лишь поклонился Не Хуайсану, встретившись с ним глазами через голову какого-то человека, что как раз в этот момент тоже кланялся молодому господину клана Не. — У тебя немного нездоровый румянец. Как ты себя чувствуешь? Он деликатно прикоснулся к щеке юноши тыльной стороной ладони, так же быстро дотронулся до шеи, обнаружил, что его сердце выплясывает в нездорово быстром темпе, и строго нахмурился. — Юноша. Даже все высокопоставленные гости Поднебесной не стоят того, чтобы сбиваться с ног и падать без сил. Сычжуй только пролепетал что-то про жару, пообещал, что не болен, а если заболеет, то обязательно появится перед лекарем, и по совету Инь Цзяня немедленно выпил чашку холодной воды. Это очень смущало. И особенно смущало то, что слишком отчётливо почувствовалась разница между прикосновениями Не Хуайсана и Инь Цзяня. От рук лекаря у него не подкашивались ноги. Не слабели колени. Не пересыхало во рту. Но стоило Не Хуайсану повернуть голову в его сторону… Лань Сычжуй вздохнул и взял ещё чашку холодной воды. Он должен успокоиться. *** Пожалуй, то, что он с удовольствием не вспоминал бы — это необходимость хотя бы время от времени быть дипломатичным на официальных мероприятиях. Вообще-то глава Цинхэ Не никогда особенно этим не грешил и даже на важных переговорах говорил, что думает, прямо и в лицо. Ну как говорил... иногда рычал. Но утро второго дня официальных визитов Не Минцзюэ все-таки постарался встретить спокойно. Это — другая ситуация, его столько лет считали мертвым, изменилась политика, где-то у соседей даже границы, да все изменилось. Хуайсан стал другим. Минцзюэ улыбнулся брату. Сам он сидел на своем месте, Хуайсан время от времени выходил к очередным гостям, и нужно было соблюдать церемонии и много слушать. И говорить тоже больше, чем Минцзюэ хотел. Он даже подумал в какой-то момент, что эти заколки Цзяня — не такая уж странная штука, умиротворяет. Но подумал очень быстро и решил, что вообще-то главе не нужно никакое умиротворение ни в каком виде и ни в каких дозах. Он вернется в свое обычное нормальное состояние человека, который определяет всю ситуацию вокруг Цинхэ на множество ли вокруг и является главой одного из сильнейших кланов — в нормальное состояние Не Минцзюэ, но сейчас нужно больше слушать и слышать. После полудня он все-таки вышел из зала. Те, кто уже собрался, отлично общались и ждали, те, кто еще в пути, будут приняты уже на приеме, а Не Минцзюэ нашел себе еще тучу дел. Лишь бы не думать о том, что его по-настоящему беспокоило. И все равно не очень получилось, только когда Хуайсан поправлял ему прическу перед очередным выходом, Минцзюэ думал меньше. — Я надеялся, что прибудут из Гусу, — все-таки он озвучил то, что его угнетало Инь Цзяню, когда все гости уже почти собрались в большом зале, были повторены уже почти все поклоны, но приглашенные еще не расселись. Оставалось совсем немного времени до колокола, который даст начало пиру в честь возвращения Не Минцзюэ, — времени, когда еще можно прибыть, не нарушив ни единого правила приличия, и конечно, в Цинхэ этот колокол никогда не ждал никого, даже главу Облачных Глубин. Минцзюэ было наплевать на колокол, правила и приличия, он вообще не думал о них и не подумал бы никогда, даже если бы Лань Сичэнь прибыл к ночи. Вообще, Не Минцзюэ прекрасно понимал, что это все правильно, Лань Сичэнь может даже ничего не писать, хотя он напишет. Как и Цзян Чэн, поскольку уж его-то мотив не приехать вообще абсолютно объясним. Если б Минцзюэ был на его месте, а Хуайсан пропал, он вообще забыл бы о существовании других людей в Поднебесной. Глава подошел к Лань Сычжую, когда случилась такая странная внезапность, что мальчик целое мгновение не был занят. — Лань Сычжуй, прошу, стань уже моим почетным гостем, — он тепло улыбнулся юноше и подмигнул. — Почетным, это когда садятся на почетное место и начинают отдыхать и наслаждаться праздником. — Поддерживаю тебя, брат, и сам подам пример. Лань Сычжуй, — Хуайсан изящным жестом указал на столик прямо рядом со своим. Прежде, чем сесть, он пригласил всех гостей занимать свои места и подал знак слугам, чтобы расставили первое вино. Когда брат скажет приветственное слово, все уже должно быть готово. Где, интересно, Чжунчжэнь Ши? Впрочем, торопиться некуда. Хуайсан смотрел, как напротив садится одна из приехавших на прием барышень. Главы, у которых были незамужние дочери, не могли не использовать такую возможность. Девушка улыбнулась Не Хуайсану и тут же скромно потупила взор и скрылась за спиной отца. Молодой глава поймал еще одну улыбку и отметил невероятно тонкой работы вышивку на одеждах другой барышни. Ее клан беден, а вторая дочь главы одета весьма достойно... но разве бедность в данном случае порок? Вовсе нет, очень правильно он определил этой семье место поближе к центру, эти люди не должны уйти отсюда с чувством, что к ним отнеслись, как к мусору. Хуайсан снова посмотрел на брата, на Инь Цзяня ... личный советник. Интересно, лекарь понимает, что у него уже завелись завистники? А Минцзюэ понимает, что его брат уже вынужден отвечать на вопросы? И было бы неплохо, если б брат пусть коротко, но улыбнулся хоть одной из барышень в этом зале. *** Инь Цзянь совершенно не тяготился внезапно обретённым статусом личного советника. Сложно тяготиться тем, что не до конца понимаешь. Но он заручился поддержкой людей, приставленных к нему, и неожиданно это оказалось весьма полезным. Выстраивать гармоничное сотрудничество он умел, и сейчас с удовольствием ощущал себя многоглазым, многоруким и вездесущим. Получалось внушительно и очень естественно, Инь Цзянь успевал появиться там, где был необходим, но чего это ему стоило. Точно высчитать любезность, строгое внимание, доброжелательность и вежливую отстранённость… он очень быстро понял, что не создан для этого. Каждый из присутствующих наверняка был замечательным человеком, интересным и достойным, но количество этих восхитительных людей оказалось непомерно велико. Со стороны могло показаться, что Инь Цзянь большую часть времени проводит, скромно опустив ресницы. Это не мешало ему смотреть и наблюдать. Особенно за Не Минцзюэ. Он с наслаждением понимал, до какой степени Минцзюэ хорош… и это было нелегко. — Из Гусу прибудут, — успокаивающе проговорил он, и это не было пустым утешением в виде «да всё будет хорошо». Инь Цзянь действительно так считал. И не стал даже объяснять, почему он так думал. Всё-таки это важный официальный визит, и кланы не могут себе позволить его игнорировать. Пожалуй, за исключением клана Юньмэн Цзян. Они имели более чем вескую причину отсутствовать, и даже не прислать старейшин. Инь Цзянь не очень знал о проблемах клана Цзян, но кажется там не осталось старейшин. Лань Сычжуй убегался, и теперь от тёплого благосклонного внимания главы клана Не едва не испугался. Он не мог избавиться от мысли, что выглядит теперь как-то не так, что его заподозрят и обязательно разоблачат. Он взволнованно розовел, про себя отчаянно думая, что его юный возраст спасает его от слишком ярких подозрений — ему приличествует смущение перед главой клана, как молодому адепту. Но ему удалось соблюсти приличия и сесть на отведённое ему место рядом с Не Хуайсаном, скромно опустить глаза. Идеальная организация может казаться какой угодно несовершенной изнутри, но высший класс — это когда гости не замечают напряжённой организаторской работы. Если это кажется надсадной работой, выматывающей хозяев, это плохой признак. Зато изнутри видно, насколько это заметно гостям. И Сычжуй несколько раз перепроверял ту заметность, и успокоился лишь сейчас, когда занял это почётное место. Всё было организовано правильно и даже идеально, и своей причастностью он немножко гордился. Лань Сичэнь точно рассчитал время, чтобы не тратить его на слишком ранний визит — времени было в обрез! — и при этом не опаздывать. Но на официальный приём в Цинхэ Не он не мог не появиться. Лань Чжань выразил желание сопровождать брата, тем более что там у него сын. И нехорошо прибыть одновременно с другими гостями и оттянуть на себя внимание, которое могли бы получить не самые влиятельные кланы себе на пользу. Эти тонкости удалось соблюсти — оба Нефрита клана Лань выбрали подобающий момент, чтобы появиться перед главой клана Не. *** У Минцзюэ переменилось лицо, и Хуайсан счастливо улыбнулся, увидев эту перемену. У него не было сомнений, что из Гусу будет если не Первый нефрит, то уж Второй — точно, но, конечно, оба брата — это просто превосходно! Почет, уважение, правильный ход дел и главное — радость для брата. Не Хуайсан и Не Минцзюэ поднялись одновременно, старший брат широкими шагами прошел вперед, встречая Лань Сичэня, когда тот еще даже до центра зала не дошел, и в этом Хуайсан тоже узнал прежнего Минцзюэ: он мог как подобает ждать, пока подойдет какой угодно гость, но только не тот, кого Минцзюэ по-настоящему рад был видеть. — Я так рад, что ты здесь, эргэ. Искренняя улыбка, идеальный поклон и второй такой же, со взглядом, исполненным уважения, — для Второго Нефрита. — Проходите же, — Минцзюэ широким жестом пригласил братьев Лань к пиршеству. Сейчас Хуайсан видел, что для брата все это стало не просто церемониалом, важным и нужным, теперь в его глазах появился какой-то иной блеск. «Ничего, все шаг за шагом, еще немного, и ты сможешь по-настоящему радоваться и праздновать, главное — чтобы был повод», — подумал Не Хуайсан. Он все еще не торопился и даже мимолетным взглядом не дал понять Минцзюэ, что можно уже сказать что-нибудь важное. Это — день его брата, правильно будет все, чего он захочет. Кто-то начал тихие разговоры между собой, кто-то все смотрел на неожиданно возвращенного главу Цинхэ, обдумывая историю, которая здесь всем преподносилась, кто-то разглядывал гостей, и даже юные барышни не могли удержать себя в рамках всех многослойных правил и то и дело поглядывали то на Главу Цинхэ, то на его брата, то на других гостей, тем более, что эти девушки редко когда могли увидеть столько важных и приятных мужчин сразу. — Глава Чунчжэнь Ши! — донеслось от входа в парадный зал, — Ши Фэн с сыном Ши Бэйхэ и дочерью Ши Юньлань. (*о семействе Ши есть сноска в конце главы) Ничего особенного, объявили, как всех. Тихий гул голосов в почти полном зале сразу смолк, все смотрели на прибывших гостей — наверное, одну из последних семей, приглашенных на этот праздник. Не Минцзюэ прервал разговор, встал со своего места и вышел вперед, но остался стоять, дожидаясь, пока гости подойдут. Не Хуайсан просто встал. Сам факт, что глава сделал шаг навстречу — уже жест большого уважения. Ши Фэн выбрал правильное время, и братьям Не обсуждать это было не нужно, оба понимали без слов, лишь обменялись взглядами. Не опоздал, но явился чуть ли не последним, ровно так, чтобы не оскорбить, но уже дать повод первой мысли, явится ли он вообще. И этот безукоризненно вежливый взгляд и совершенно достойное приветствие, улыбка — может быть в этот момент Глава Цинхэ должен был подумать, что допустил неправильную, недостойную мысль по отношению к давнему союзнику? Не Хуайсан лишь укрыл острый взгляд за идеально сложенными в поклоне ладонями. За шесть лет Ши Фэн, конечно, мог забыть, что Глава Не крайне редко сожалел, если вообще такое было, о мыслях, а уж второй господин точно подобного не допускал. — Прошу прощения, что задержались в дороге, Глава... «Да уж конечно, совсем нечаянно», — подумал Хуайсан. Вот сейчас он жалел, что у него не десяток глаз, потому что посмотреть было на что, множество деталей, таких интересных. — ... известие о вашем возвращении стало большим счастьем для нас. — Благодарю, — Минцзюэ ответил вежливой улыбкой. — Я рад, что вы добрались, и как раз вовремя. Поклоны, подарки... Короткие церемонии закончились, и семья Ши была приглашена присоединиться к гостям. — Госпожа Ши Юньлань, — Не Минцзюэ улыбнулся так сдержанно и вежливо, что можно было сказать — не улыбался вовсе, но сам факт, что он обратился к барышне, Не Хуайсан воспринял с одобрением. Это большее, на что мог рассчитывать клан сейчас — крошечный знак внимания к семье, не более того, но интересно было наблюдать за гостями. На Ши Юньлань смотрели все, и сам Хуайсан, наслышанный, безусловно, о ее красоте и добродетелях, убедился, что слова и слухи всегда лгут, когда речь идет о красоте такого рода. Просто слова неспособны это передать. Минцзюэ всего лишь произнес ее имя, а Хуайсан уловил на лицах барышень самые разные оттенки эмоций. От зависти до «мы еще посмотрим», и именно к тем, чьи взгляды выражали зависть, имело смысл присмотреться. В Цинхэ ведь есть не только Глава, но и военачальники... Мужчины тоже не могли не смотреть на дочь Чунчжэнь Ши, и Хуайсан их вполне понимал. Как она поклонилась, как посмотрела на Минцзюэ, отвечая такой естественной сдержанной улыбкой, что Хуайсан невольно восхитился. Он потом умудрялся наблюдать за ней, не нарушая рамки приличий, но отметил, что она была единственной барышней на этом пиру, ни разу не взглянувшей на Главу или его брата кроме тех моментов, когда требовал этикет. — Она действительно невыразимо прекрасна, — тихо сказал Хуайсан Лань Сычжую, и так, чтобы никто не смог прочитать по губам, что он говорит. То, что брат у барышни тоже мужчина красивый, Хуайсан не мог не отметить, но уж конечно, промолчал. Сейчас на его небосклоне сияла только одна звезда, и он вежливо предложил Лань Сычжую первое угощение, а затем передал блюдо Лань Чжаню. *** Лань Сичэнь шёл через зал, и впитывал взглядом, как Не Минцзюэ идёт навстречу, и его глаза озаряются внутренним теплом, таким искренним и стремительным… Несправедливо было дать такому огню угаснуть, и он невероятным чудом оказался вновь умело разожжён людьми, которым это почему-то оказалось важным. Они преступили все земные и небесные законы — и победили. Одно это стоило его бесконечной благодарности. Безукоризненные поклоны, точное соблюдение всех правил приличия под перекрестными взглядами десятков и десятков глаз. Клан Не сегодня праздновал, так пусть гости убедятся в величии семейства Не, в нерушимости союза между кланами. — Я рад быть здесь, — вполголоса отозвался Лань Сичэнь, сердечно улыбаясь. — И вдвойне рад разделить с тобой этот день. Церемонные приветствия, полный уважения поклон к Не Хуайсану — вот у кого следовало поучиться целеустремлённости и терпению, Лань Сичэнь успел неоднократно обдумать и поразиться, до какой степени упорно этот скромный молодой человек с веером оказался твёрдым и несгибаемым в своём убеждении. Оставалось лишь занять подобающее место рядом с главой клана Не. Время приватных бесед настанет чуть позже. Сычжуй не знал куда себя деть от радости, что видит отца, и в то же время испытал отчаянное детское желание спрятаться под стол. Казалось, что сейчас отец лишь взглянет на него и моментально поймёт, что натворил его сын. Что он натворил, куда вообще катится, насколько не оправдал его надежды — и ещё целый список прегрешений, никак не меньше трёх тысяч. Но радости было больше. Пусть Небеса благословят само чувство радости, ему так просто приписать и подозрительный блеск глаз, и румянец. Он с чувством невероятного облегчения принял из рук Не Хуайсана первое блюдо, улыбался отцу, украдкой и не нарушая приличий посмотрел на деву Ши и признал, что она действительно хороша собой. — Как приятно видеть такую красоту в сочетании с прекрасными манерами, — согласился Лань Сычжуй. Семейство Ши вообще отличалось красотой и прочими достоинствами, не все из гостей вызывали у Сычжуя такое однозначное одобрение. Он чутко замечал взгляды, которые не мог назвать однозначно порядочными или воспитанными, хотя может гости и старались держаться в рамках. Но постепенно празднество покатилось дальше первой чарки, а там и дальше второй чарки. Для Инь Цзяня возможность присесть и отдаться созерцанию оказалась неожиданно ценной. Он без сомнений принял своё место, которое оказалось не рядом с Не Минцзюэ — рядом с ним надлежало сесть главе клана Лань, как почётному гостю, как названному брату. В этом имелась своеобразная гармония — с одной стороны один брат, с другой стороны — другой брат. Инь Цзянь сейчас многое отдал бы, чтобы рядом с ним сейчас оказался его брат. Как они сидели в Байсюэ… Тесно, за одним столом. Очень тесно. Очень близко, и сердце сжималось особенным трепетным теплом. Инь Цзянь держался с выбранной учтивой строгостью, лишь время от времени слегка приподнимая уголки губ. Это не мешало ему изучать гостей и смотреть, как на кого реагирует Не Минцзюэ, и радоваться, когда ему становилось хорошо. Визит главы клана Лань и его брата — великолепный случай насладиться волной тепла в глазах Минцзюэ. Последние гости, клан Чунчжэнь Ши, тоже не ускользнули от внимания. Инь Цзяню понравилось, как барышню Ши Юньлань принялись рассматривать, а то и обсуждать — в этом была какая-то патока, присущая всем сборищам среди власть имущих, хорошо это или плохо. Сам он соблюдал правила безукоризненной вежливости в равной мере для всех, с неудовольствием улавливая какие-то не слишком понятные и приятные взгляды на самом себе. Что, спрашивается, не так? Он выглядит пристойно, и ведёт себя если не идеально, то не даёт повода для пересудов. А что он настолько близко к главе клана, так это не их ума дело, личный советник это личный советник. Инь Цзянь считал проявление неприкрытого любопытства предосудительным, больше слушал, чем говорил… да он вообще молчал, иногда с неудовольствием улавливая среди букета голосов некоторые неверные нотки. А уж когда кто-то из гостей закашлялся, Инь Цзянь даже принялся вслушиваться, слёту определив, чем порождены такие звуки и насколько они опасны для окружающих. Не хватало ещё морового поветрия. Впрочем, этот несчастный скорее всего лишь простудился, хоть и очень жестоко. Кто-то, оказавшись волей случая рядом, предложил ему выпить, Инь Цзянь любезно согласился, не менее любезно поднёс к губам чарку, и едва прикоснулся к вину краем губ. Ему сейчас не хотелось вина. — А барышня Ши весьма горделива, даже взглядом не удостоит, — отметил кто-то. Инь Цзянь сквозь ресницы взглянул в ту сторону, потом с интересом изучил взглядом девушку, и предосудительной горделивости не нашёл. Если кто-то путает гордость и горделивость, это проблемы его воспитания. *** Наконец-то на душе стало спокойно. Только когда Лань Сичэнь занял место рядом с ним, Минцзюэ почувствовал, что все правильно. Эргэ прибыл, несмотря ни на что, и это позволяло надеяться, что он тоже найдет успокоение израненному сердцу, когда-нибудь, скорее бы. Ударил колокол. Минцзюэ оглядел зал, тепло посмотрел на Хуайсана и кивнул ему, улыбнулся Лань Сычжую, перевел взгляд на доктора и подумал, что вот за всеми этими делами так и не успел с ним переговорить. Ничего, это поправимо. Он встал, и все поднялись вслед за главой Цинхэ Не. — Теперь я дома, — начал Минцзюэ, — на родине, среди дорогих мне людей, с моим народом и друзьями. Он обвел взглядом присутствующих, в этот момент действительно желая, чтобы каждый здесь почувствовал, что он связан с Цинхэ Не дружбой и доверием. Даже если кто-то из гостей в этом сомневался. Даже если он сам не был уверен. — Здесь нет клана Юньмэнь Цзян, но я знаю, что в Пристани Лотоса разделяют нашу радость. К сожалению, причины действительно веские не позволили здесь присутствовать людям из монастыря Байсюэ, которым я обязан своим возвращением, но я хотел бы сказать всем, кто сегодня с нами, что патриарх Байсюэ Сун Лань и его адепты и друзья всегда желанные гости в этом доме и благодарность клана Цинхэ Не нерушима. Минцзюэ говорил от сердца, искренне сожалея, что обстоятельства не позволили всем, кто вернул его домой, быть здесь, и столь же искренне он хранил в своей душе обещание, что у него будет еще не одна возможность выразить эту признательность лично. — Я прошу вас разделить мою благодарность, которую не измерить никакими словами двум господам, моим дорогим друзьям, присутствующим здесь. Инь Цзянь, — Минцзюэ поклонился своему советнику, удерживая чарку в руке, словно драгоценное подношение. — Лань Сычжуй, — второй, столь же степенный и искренний поклон юноше. Не Минцзюэ с признательностью улыбнулся им и осушил чарку под возгласы восхищения в адрес всех, кто вернул Цинхэ правителя, присутствующих и нет, а снаружи, с площади, где накрыли длинные столы для всех, кто не был сейчас в зале — воинов и слуг, сопровождающих и просто жителей Цинхэ, — послышались радостные крики за здравие главы и его друзей. Второе слово Минцзюэ посвятил Не Хуайсану, хранившему благополучие Цинхэ Не и его людей, а третья чарка была выпита после его слов благодарности жителям родной земли. Разговоры становились громче, пожелания не обошли никого. Они начались с клана Гусу Лань и продолжались, когда каждый из глав приглашенных семей произносил свои речи. Хуайсан улучил момент после третьей чарки, чтобы показать Лань Сычжую «маленькое жульничество». На таком долгом пиру с таким количеством слов можно очень неосторожно опьянеть. — Но это ведь не входит в наши планы? — он хитро подмигнул и передал Лань Сычжую изысканную бутылку, точь-в-точь вино, только с прохладной водой. Такую же поставил и перед собой, а слуги, уж конечно, знали, какое «вино» из кладовой подавать молодым господам. — Приятно немного захмелеть в такой волшебный вечер, но если я продолжу, то меня придется вытаскивать отсюда. Верно, Ханьгуан-цзюнь? Не Хуайсан весело улыбнулся Лань Чжаню и кивнул на еще одну жульническую бутылку. Второй Нефрит вроде и бровью не повел, но вот во взгляде его Хуайсан все же увидел, что иногда лед тает. — Ты перепьешь любого на этом пиру, — заметил Лань Чжань совершенно ровным тоном, и как-то почти незаметно кивнул, соглашаясь. Хуайсан, разумеется, позаботился даже об этом — чтобы Второму Нефриту не пришлось выбирать между вином и вежливостью, и сделал это как всегда деликатно. И о Лань Сычжуе тоже подумал, что невозможно было не оценить. Хуайсан спрятал веселую усмешку за веером. Ши Юньлань почти не говорила, лишь очень коротко с отцом и братом, да с юной барышней Му, которая по счастью оказалась ее соседкой. Девушка, в отличие от прочих дам, не смотрела на нее холодно, да и говорить почти не приходилось — Му Цао болтала сама. В основном о братьях Не, слухах о возвращении главы, «холодном как статуя» Втором Нефрите да и вообще обо всем. Пир обещал быть длинным, и Ши Юньлань подумала, что ей грозит узнать все сплетни Поднебесной. Поэтому по большей части она просто делала вид, что слушает, и думала о том, что видят ее собственные глаза. Отец может быть доволен, Глава обратил на нее внимание. Ровно такое, чтобы проявить уважение, но не дать ни ей, ни мужчинам семьи Ши поводов для лишних мыслей. Ши Юньлань никогда не видела Не Минцзюэ, только его брата однажды, и сейчас использовала короткие моменты, когда можно было смотреть на него исключительно в рамках приличий. Ей казалось, он должен быть старше. Ну... вообще-то она думала, что он старик. Если шесть лет назад Не Минцзюэ уже был мужчиной в самом расцвете, то спустя шесть лет... Ши Юньлань как-то не ожидала того, что увидела. Ей не следовало думать о братьях Не. Совсем. Зачем думать, если она однажды очень хорошо слышала, как отец холодно сказал «я не торгую своей дочерью»? Тогда явился какой-то посланник из Цинхэ, она даже узнала того человека сейчас, вон он среди советников. В тот день дочь Ши поспешно покинула место непочтительного подслушивания, и сердце радовалось. Не потому, что Не Хуайсан ей не понравился когда-то, просто брат считал, что его самостоятельности от Ланьлин Цзинь все равно наступит конец. Ши Юньлань не сердилась на молодого главу Цинхэ Не, ведь не он хотел этого союза. Ши Юньлань изящно прикрыла чарку ладонью и лишь коснулась губами фарфора. Ей хотелось мыслить ясно. Не первая ли чарка, единственная, выпитая до конца, была сейчас причиной, что мысли возвращались к Не Минцзюэ? — Ох, какой он огромный, — Му Цао хихикнула за спиной, когда Глава встал, чтобы ответить на высокопарное приветствие очередного и уже порядком захмелевшего гостя. Ши Юньлань кивнула и в этот момент увидела, как на Не Минцзюэ смотрит Не Хуайсан. Он как будто почувствовал, а Ши Юньлань не успела отвести взгляд, и прятаться было бы недостойно. Девушка скромно и тепло улыбнулась ему и чуть заметно приподняла чарку. Не Хуайсан ответил ей таким же приветствием. Кажется, только они двое здесь смотрели больше по сторонам, чем на самых главных действующих лиц. *** Сычжуй думал, что всё в порядке. Он не подвёл, он потрудился, он действительно помог, вот сейчас он спокойно сядет и воздаст должное этому пиршеству, к подготовке которого тоже приложил руку… А на деле оказалось, что вот он сел, устроился, расслабился, улыбался отцу, улыбался Не Хуайсану, улыбался дяде Сичэню, и вдруг почувствовал, как оттаивает. Расслабляется, оттаивает, будто он ходил тут замороженный! А ведь верно. Бессознательно держал себя под тяжелейшим давлением самоконтроля, чтобы ни в коем случае не дать кому-то повод заподозрить. Но он не подозревал, что сейчас случится такое, что заставит его оттаять ещё сильнее. Он блестящими глазами смотрел на Не Минцзюэ, и едва не всхлипнул в голос. Этого ещё не хватало! Но эта благодарность оказалась ему так нужна. Так нужна! Что Байсюэ вот так, перед всеми, объявлен другом — и Сун Лань, и все, просто все! От персональной благодарности в свой адрес Лань Сычжуй скромно опустил глаза и почувствовал, как пылает лицо. Когда глава клана произносит такой тост, высшей степенью неблагодарности будет не выпить вместе с ним. Сычжуй пил с осторожностью, и лишь после второй или третьей чарки понял, что мог с чистой совестью жульничать. Например, не допивать до дна. Никто бы не заметил! Но это казалось таким неправильным и невежливым… Вот и Не Хуайсан говорил, что обязательно случатся в его жизни приёмы, когда вино будет их неотъемлемой частью, и оказался прав — вот и он. Хорош он был бы, если бы до этого ни разу не пробовал вино. Сычжуй осторожно сверился с реакцией Лань Сичэня, но он, кажется, не порицал. Он даже набрался храбрости посмотреть на отца — Лань Чжань как раз спокойно поставил чарку. Кажется, он её так и не тронул губами, лишь на мгновение поднёс к лицу? Или он тоже пил? Всё стало понятно, когда Не Хуайсан совершенно очаровательно улыбнулся, и Сычжуй с каким-то невероятно глупым чувством понял, как от этой улыбки у него в груди что-то трепещет. Сердце украли, в место него в клетке рёбер прыгала ошалевшая пичуга, порываясь петь. Неужели третья чарка была лишней?! Он осторожно к себе прислушался. Пожалуй, нет. Он, может быть, совсем немного почувствовал хмель, и всё. Верно? В задумчивости Лань Сычжуй немного нервно гладил чарку кончиками пальцев, потом спохватился и спрятал руки в рукавах. Ничего, сейчас прохладная вода приведёт его в чувство. Он начал даже получать удовольствие от этого пиршества, хотя ел немного, а пить благодаря ухищрениям Не Хуайсана теперь мог с неподдельным энтузиазмом. Для Инь Цзяня тост Не Минцзюэ оказался не менее важен. Разве что он без ложного смущения поднял чарку в ответ, с благодарностью, и без колебаний выпил. Словно поставил точку. Они смогли. Он смог. Все они приложили множество усилий, и теперь ощущение, что всё удалось, грело его душу. Это помогало справиться с беспокойным холодом — Чжи Вэньчжун ещё не нашёлся, и этот мальчик, Цзинь Лин, тоже пропал… Но их искали такие люди, что не было сомнений — найдут. Где бы они ни были. Ведь вот сейчас обводит спокойным гордым взглядом свои владения человек, которого буквально достали с того света. Он сидел слишком близко к семейству Ши, и не мог не услышать восклицание «ох, какой огромный». Даже удивился, настолько это тихое хихиканье не сочеталось с девой Ши, и лишь спустя мгновение понял, что это не она, а её подруга. Тоже милая девушка. Зал был полон милых девушек, которые сейчас демонстрировали свою красоту, скромность, воспитанность. Инь Цзянь улыбнулся своим мыслям. Это слишком похоже на смотрины. Да это и есть смотрины! Что же, он тоже посмотрит. Не Минцзюэ действительно… огромный. Клановый наряд делал его ещё более массивным и широкоплечим. Он буквально подавлял своей мощью. Инь Цзянь неожиданно пожалел, что у него нет веера, как у молодого господина Не — сейчас ему не помешало бы прикрыть лицо, чтобы под этой трепещущей шёлковой завесой можно было дать волю своему лицу. Его тянуло не только строго поджимать губы, но и улыбаться. Инь Цзянь с неослабевающим интересом следил за гостями, поманил к себе слугу, который тут же наполнил его чарку. Наливал тот же человек, который был с ним постоянно, так было спокойнее и правильнее. — Вот тот человек, который сейчас смеётся и вытирает глаза. Кто это? Слуга почтительно и очень плавно наклонился, зашептал на ухо, рассказывая всё о каждом из гостей. Всё, что знал. Но этого хватало, чтобы составить первоначальное поверхностное мнение. Пояснения были короткими, но меткими и ёмкими. Семейство Ши получило достаточно лестные комментарии, и Инь Цзянь снова задержал взгляд на отпрысках этого клана. Молодой господин Ши был тоже хорош собой. Тонкие черты лица, учтивое поведение. Он не хохотал как простолюдин, но и не сидел с постной миной. Инь Цзянь невольно улыбнулся. Сам он порой ловил себя именно на постной мине. Чего на празднике такого уровня не просто нельзя, а даже предосудительно. А дева Ши улыбалась Не Хуайсану. С полной взаимностью. Возможно, это смотрины не только для главы клана Не, а для обоих братьев Не? Инь Цзянь задумчиво перевёл взгляд на её смешливую подругу, которая была по-своему очаровательна, и невольно подумал, что тут целый цветник дев… Он отпустил свои мысли плавать где им угодно, и они кружились в толще впечатлений, как сосредоточенные карпы в пруду Байсюэ. Инь Цзянь благосклонно поднял чарку на чей-то следующий тост и придирчиво пробовал вино. Оно устраивало его лекарские требования. Пусть. — Тот господин приглашает вас выпить с ним. От шёпота на ухо Инь Цзянь дёрнул бровью и посмотрел туда, куда указывал слуга, и ощутил законную досаду. Ведь ему только что рассказывали, кто есть кто, и сейчас он не мог вспомнить имя этого человека. Он поднял чарку в ответ, любезно улыбнулся, макнул губы в вино. Этот господин не был ни в чём виноват, но именно сейчас Инь Цзянь ощутил глухое раздражение, и принялся безжалостно препарировать собственные чувства, разложив невидимого пациента на столе. Обследование со вскрытием показало: да, у него неприятно натягиваются жилы на шее, когда он понимает, что Не Минцзюэ приятно улыбается кому-то, а не ему. Зато куда более важный орган, обладающий большей властью и уважаемыми титулами, порицает это проявление непохвального чувства, а раз мозг главенствует, то и нелепой зависти здесь делать нечего. Инь Цзянь даже несколько успокоился, когда понял, что это смешно, что это вообще такое, и ему даже стало смешно на самом деле. Он легко рассмеялся какой-то приятной шутке молодого господина Ши и с удовольствием выпил ещё. *** Праздник продолжался в полном соответствии с ожиданиями Не Хуайсана. Он много увидел сегодня, и ему очень нравилось это состояние, когда можно и развлекаться, и думать сразу, и главное — не слишком отвлекаться от созерцания Лань Сычжуя — естественно, без единого намека и в рамках всех возможных приличий, но когда это Хуайсан не умел все это сочетать?. Прекрасная гармония важного и приятного вечера, Не Хуайсан чувствовал себя на своем месте, и нисколько не находил неправильным то, что ничуть не желает задержаться здесь среди гостей, а хочет уже времени только для себя и Лань Сычжуя. Очень кстати, что братьям Лань нужно будет отбыть рано и уже пора отдыхать, а гости пусть дальше наслаждаются вечером, тут есть кому позаботиться о тех, кто от радости возвращения Главы Цинхэ Не слишком увлечется вином. Минцзюэ как раз не собирался слишком увлекаться — не то это событие, а по-настоящему расслабиться он всегда мог только в тесном кругу самых близких. Глава умел и разделять тосты, и помнить, когда вина достаточно, это нисколько не мешало ему наслаждаться пиром в прежнем и правильном статусе главы клана. Он, разумеется, не затрагивал тему последних событий, им и без того нашлось что обсудить с Лань Сичэнем. Минцзюэ улыбался, глядя на то, как брат увлечен праздником, и с удовольствием отметил, что Инь Цзянь тоже, кажется, чувствует себя свободно. Это ощущение куда-то делось, когда, беседуя с Лань Сичэнем, Минцзюэ заметил, что Инь Цзянь смеется вместе с Ши Бэйхэ. Показалось, или Цзянь не первый раз ему так улыбнулся? Не Минцзюэ отвел взгляд и продолжил разговор, а эта почему-то неприятная мысль была отправлена прочь. Он покидал зал, попрощавшись со всеми сразу, только для нескольких гостей чуть задержался — им были обещаны встречи завтра. Чунчжэнь Ши Минцзюэ планировал принять до полудня, и, прощаясь с Ши Фэном до завтра, он на мгновение задержал взгляд на Ши Бэйхэ. Отчего-то смех Инь Цзяня снова вспомнился... — Доброй ночи, госпожа, — Минцзюэ склонил голову, прощаясь с Ши Юньлань. — Надеюсь, вы будете чувствовать себя здесь как дома. Конечно, будет, тут можно было не сомневаться. Хуайсан обеспечил заранее, чтобы все дамы, прибывшие в Цинхэ, получили идеальные комнаты и заботу, а в помощь Ши Юньлань и ее сопровождающей была выдана чуть ли не самая умелая и скромная девушка в Юдоли. Суровый дворец, образ которого прочно связывали с местом, где лучше всего чувствуют себя воины, и для женской половины гостей должен остаться приятным воспоминанием. — А-Юань, — Лань Чжань был рад покинуть шумный зал и наконец-то хоть ненадолго остаться с сыном наедине. За дверями не стихали речи, внизу шумела толпа, но братья Не наконец провожали до отведенных Нефритам лучших комнат, и можно было больше ничего не слушать. — Мы найдем Цзинь Лина, — Лань Чжань помолчал. Никогда не умел ни обещать, ни говорить каких-то высокопарных слов, тем более сыну. Как выразить гордость? Нежность и тревогу? Радость от улыбки А-Юаня? Он коснулся кромки ворота его ханьфу, поправил, хотя она лежала идеально, просто это прикосновение было нужно. — Завтра мы отправимся с рассветом. Ты устал, так много сделал... отдыхай. Я обязательно сообщу, как только будут новости. Чем ближе человек, тем короче прощания, и Не Хуайсан всегда это чувствовал, когда говорил «до свидания» братьям Лань. Даже если Лань Чжань всегда в своих мыслях, даже если Лань Сичэнь — старше и мудрее, все эти шесть лет он всегда ощущал в Облачных Глубинах поддержку, и был благодарен сейчас за то, что Город И не сделал их дальше друг от друга. Только истинно благородное сердце способно на такое. Не Хуайсан поклонился и только взглядом показал Лань Сычжую, что уже уходит, но ... никуда не уходит. Конечно, он оставит брата наедине с Цзэу-цзюнем, но конечно, он не прощается с Сычжуем. Это короткое время, всего на несколько слов, когда можно посмотреть на эргэ без лишних взглядов, без ненужных церемоний — они бесценны. И для Минцзюэ сердечное «спасибо» и немногословные пожелания стали самым правильным завершением этого дня. Он шел к себе через галереи без обычной стремительности. Завтра много дел, раннее утро, и вино только приятно расслабило, а чувство, что все возвращается к прежнему порядку — оно еще лучше, чем вино. Надо зайти к Цзяню... если он, конечно, уже у себя. *** Узнать о ходе поисков было чрезвычайно важно — никакое вино не удержало бы Сычжуя от вопросов, и он с готовностью покинул гостей, как только его семья поднялась на ноги. Как-то само собой получилось, что он вышел из зала едва ли не рука об руку с Не Хуайсаном, а когда это понял, было бы слишком поздно изображать расстояние. Ну отпрыгнет он. Как это будет выглядеть?! Отец очень внимательный человек, он непременно заподозрит неладное. Сычжуй задержал дыхание, но первые же слова всё обрисовали. Не нашли. Пока не нашли. Конечно найдут. Разве он когда-то сомневался в своей семье? Он хотел сказать, что обязательно встанет и выйдет проводить, но отец снова опередил его. Сычжуй степенно и воспитанно кивнул, но кажется всё-таки вино немного на него подействовало. Наверное, Лань Чжань не ожидал этого, но Сычжуй его порывисто обнял. — Я очень рад, что вы смогли прибыть, это очень важный день для клана Не… для меня. Для меня было важно, что ты пришёл. Найди его, отец. И наставник Чуань… он тоже очень нужен. Лань Сычжуй был спокоен за Цзинъи. У него сейчас, наконец-то, всё хорошо. Хотя он точно знал — никто не сидит в Байсюэ, они тоже ищут. Но за Цзинь Лина и Чжи Чуаня он переживал. Нельзя было задерживать отца из-за своих волнений, тем более что ему стоило отдохнуть. Сычжуй воспитанно поклонился, прощаясь с семьёй. Всё равно на душе стало легче. Теперь не нужно скрывать от них все жуткие события, которые он пережил в Байсюэ, но ведь было не только жуткое… и скрывать теперь нужно совсем другое. Он как-то бездумно шёл, и казалось, что идёт к себе, в отведённые ему комнаты. А вместо этого сейчас смотрел, как Не Хуайсан улыбается. Кажется, следовало раньше поставить перед ним воду вместо вина. — Мне кажется, что я стремительно пьянею прямо сейчас, — признался он шёпотом. — Но праздник определённо удался. *** *** *** Едва стало понятно, что хозяева вечера собираются оставить гостей веселиться по собственному усмотрению, Инь Цзянь испытал чувство непередаваемого облегчения. Нет, он не перебрал, он не слишком устал, его никто не взбеленил, а это уже немало. Он скромно поднялся со своего места сразу, едва лишь Не Минцзюэ встал, и стало понятно, что он уходит. Праздник это хорошо, но это утомляет. Естественно, Инь Цзянь не забыл и о своих людях. Они теперь стали свои — его лишь проводили из зала, и он поспешил поблагодарить и слугу, и охрану, и отпустил их. Что с ним станет теперь? Да ровным счётом ничего, а они смогут пойти и присоединиться к всеобщему веселью! Инь Цзянь хотел немногого — всего лишь раздеться, помокнуть в воде, снять заколку и вытянуться на прохладной простыне. Когда сзади послышались шаги, он лишь мельком обернулся через плечо и свернул с галереи в маленький внутренний сад. Пусть люди пройдут, ему сейчас не хотелось бесед с чужими. Кроме всего прочего, не хотелось и ускорять шаги, чтобы не получилось, будто он спасается бегством. Чем были хороши крохотные садики внутри дворца, так это своей лаконичностью и возможностью выйти под открытое небо почти в любой момент. Инь Цзянь находил это решение очень разумным — Цинхэ казался глыбой серого камня на первый взгляд, зато изнутри открывалась изумительная гармония надёжности и сдержанной красоты. Как Не Минцзюэ. Он был живым воплощением своих владений. Инь Цзянь перешёл в густую тень и остановился там, поднял голову, высматривая в ночном небе хотя бы намёк на благосклонность судьбы. Кажется, он всё-таки потревожил чьё-то уединение — кто-то быстро забормотал невнятные восхваления красоте «прекрасной девы», Инь Цзянь спохватился и предпочёл бесшумно ретироваться. Ещё не хватало вогнать в краску какую-то пару. Правда, он едва успел дойти до галереи, как оказался пойман. Его поймали чьи-то руки, без грубости, но с неприятной настойчивостью, развернули, и Инь Цзян с изумлением увидел того самого безымянного господина с пиршества… как же его там, вот скользкое имя, выпрыгнуло из памяти, как случайная лягушка! Он уже собирался извиниться, что нарушил чужое уединение, как его назвали ивовой девой и лунной бабочкой. Было от чего оторопеть. Хотя хмель и кружился внутри его головы, как опытный танцор, Инь Цзянь попытался свести эту неловкость к шутке. Оставалось лишь держать внезапно воспылавшего господина как-там-его на расстоянии вытянутой руки, что тоже внезапно оказалось не так просто. Удерживаться господин не желал, убивать его было не с руки, бить тоже неудобно — всё-таки уважаемый гость. Закричать? — Вина вам было многовато, — сухо сообщил Инь Цзянь, и поморщился от потока цветистых восхвалений. — Постой, куда же ты, красавица? По галерее снова кто-то шёл, и Инь Цзянь успел проклясть и пиршество и неугомонных людей, которые не могут посидеть на месте, пока он тут разрешит эту на редкость неприятную ситуацию. Ситуация меж тем попыталась распахнуть полы его одежд. — Да что ж за несчастье такое, — раздражённо прошипел Инь Цзянь, пытаясь отбить свою одежду без явного ущерба гостю. — Почему же несчастье, прелестница? Счастье! И смех, и грех! Инь Цзянь рванулся в сторону, тонкий фошаньский шёлк треснул по шву и у него в глазах потемнело от накатившей ярости. Это подарок брата! Этот скот порвал подарок его дорогого брата! Встрёпанный Инь Цзянь поднял голову и увидел Не Минцзюэ… В голове моментально пронеслась буря, ломая всё самообладание. Как всё это выглядело? Да хреново это всё выглядело со стороны! Инь Цзянь только зубами скрипнул и оттолкнул ошалевшего ухажёра. *** Минцзюэ услышал голоса, но не понял, чьи. Да кто тут может быть? Это ведь часть дворца, куда вряд ли пойдет чужой. И только когда он оказался совсем близко, понял, что голос не узнает. Счастье? То, как это было сказано, не оставляло сомнений — кто-то облюбовал сад для хмельных утех. Вместо ответа послышался треск ткани, и прямо перед Минцзюэ неожиданно оказался Инь Цзянь. И гость. Какого... Не Минцзюэ даже не пытался сдержать эмоции. Лицо и так осталось холодным и каменным, он шагнул мимо Инь Цзяня вперед, ухватил «героя» за плечо и рванул на себя, поставил на ноги. Тот явно ошалел, залепетал что-то извинительно-омерзительное. — Вы шли в гостевые комнаты, Бо Чун? От того, что глава его еще и узнал, гость попросту затрясся и закивал головой. Не Минцзюэ уже отпустил его, но возвышался так, что Бо Чун себя чувствовал в этом саду припертым к стенке. — Будет плохо, если вы проспите назначенный на завтра визит. Минцзюэ больше ничего говорить не стал, просто кивнул в нужном направлении. От страха гость, кажется, наконец узрел, на чью честь посягал, и чуть ли не рухнул лбом в землю, кланяясь и извиняясь перед Инь Цзянем. Хватило его, правда, лишь на один поклон, потому что едва Бо Чун поднял голову и встретился с взглядом Не Минцзюэ, то сделался белее луны и убежал, совершенно потеряв всякое достоинство. Он уже скрылся, когда Минцзюэ развернулся, ухватил Цзяня за запястье и повел из галереи прочь в сторону их комнат. *** Так вот как звали этого невыносимого гостя! Инь Цзянь едва сдерживался, чтобы не открыть рот и не наговорить грубостей. От любых извинений ему хотелось просто раскрыть стену у себя за спиной, шагнуть в неё и закрыть каменные створки. Он так и сделал — шагнул за спину Не Минцзюэ. Безусловно, гость не кинется на хозяина дома сдуру, он же не пропил последний ум? Да и кидаться на Не Минцзюэ может только азартный самоубийца. Инь Цзянь только полы одежд подобрал брезгливым жестом, даже не пытаясь выговорить что-то подобающее извинениям, и ему полегчало лишь когда возмутитель спокойствия скрылся с глаз. Он-то спасся бегством, а Инь Цзянь остался. Не Минцзюэ молчал, и правильно делал — сейчас Цзянь за себя не отвечал, и только испытывал смутную благодарность даже за крепкую хватку, хоть запястье и занемело почти сразу. Минцзюэ не приходилось его подгонять или заставлять — он сам торопился быстрее убраться отсюда, и сперва поравнялся с ним, а потом даже обогнал. Ему нужна была безопасность. Ещё безопасности. Безопасности много не бывает. Он свободной рукой придерживал одежды на разорванном месте, и злобно зашипел, снова осознавая — порвал! Порвал подарок! Да что же такое?! Конечно, он был благодарен Не Минцзюэ за своевременное появление! Иначе пришлось бы или кричать, или бить. Позор какой… И при этом он злился. Злился даже на самого Минцзюэ. Он сказал, что бояться нечего! Конечно, в ситуации есть солидная доля его вины — он отпустил охрану. Всё! Никаких больше! Никогда! Охрана будет ходить с ним везде, всегда, круглосуточно! И даже при входе в комнату один будет стоять рядом с ним в коридоре, а второй сначала проверит покои, не затаился ли там какой-нибудь ненормальный! И лишь потом можно будет входить! Ханьфу жалко… — Ты вовремя появился, — выдохнул Инь Цзянь. *** Минцзюэ распахнул дверь, совершенно не задумываясь о том, что ведет Инь Цзяня не к нему, а к себе, это как-то само собой вышло, да и думать было затруднительно — слишком много мыслей в голове, одна другой яростнее. Он захлопнул дверь и коротким жестом рассыпал искры заклятия, зажигая сразу все фонари в покоях. — Вовремя?! — острый взгляд вцепился в лицо Инь Цзяня. — Это что за хрень я только что видел, а?! В саду, в кустах, какой-то… Минцзюэ не нашел даже сразу слова, чтобы выразить свое негодование по поводу отвратительного мужика, который посмел что-то там сладострастно вещать про «счастье». Урод. Козел. Да, вот, козел. — … козел! Почему-то кулаки чесались что-нибудь разбить, что-то сломать, разрушить, и Минцзюэ с трудом осознавал, что надо взять себя в руки и просто уйти. Да, надо. Так почему он не может уйти, смотрит на Цзяня и ждет какого-то ненужного ответа?! — Что ты там делал? *** Конечно, у Не Минцзюэ был повод гневаться! Да Инь Цзянь сам бы на его месте не был настолько милостив, чтобы позволить возмутителю спокойствия так легко отделаться, так что этот… как его… снова забыл, но Минцзюэ подсказал удачный эпитет. Козёл! Если бы этот козёл вздумал так своевольничать в его доме, Цзянь его так просто не отпустил бы, будь он сколько угодно уважаемым! — Вовремя! — Инь Цзянь даже подался вперёд. — Хотел бы я знать, кого спросить, в что за хрени мне пришлось только что участвовать, да только некого! Пальцы снова попали в прореху, и его затрясло от злости и унижения. — Что я мог там делать?! Я шёл к себе! Услышал за спиной шаги, и уступил галерею тому, кто торопился пройти быстрее — просто шагнул в сад! Я вообще не понял, что происходит, и думал что кто-то просто решил уединиться с девой, потому что говорил он с какой-то красавицей! Когда понял, что это меня произвели в красавицы — между прочим, он меня обозвал ивовой девой, я что выгляжу настолько распутно?! — то мне оставалось или драться, или кричать. Не могу же я убивать твоих гостей в твоём доме! Цзянь свирепо оглянулся, руки беспорядочно искали, что можно сломать или разбить, выплеснув раздражение, и не находил. Да что ж за несчастье, даже сорвать злость не на чем! Его передёрнуло так сильно, что тонкие губы скривились в гримасе. Инь Цзянь яростно поскрёб ногтями руку там, где ему ещё мерещилось липкое прикосновение чужих рук. Пальцы показались влажными и он выхватил из рукава платок таким жестом, как схватился бы за нож. Вот только ножа при нём не было. Он оттирал пальцы, испытывая дикое желание топать ногами и орать в голос. — Что я там делал. Там я чувствовал себя в безопасности! Он порвал мои одежды, и что теперь? Это не то, что можно легко заменить! Это незаменяемо! Это не продаётся, это невозможно купить, украсть или выпросить! Цзянь всё-таки перешёл на крик, не особо осознавая, что кричит в лицо Не Минцзюэ, который вообще-то тоже не выглядел сейчас мирным. *** — Просто шагнул в сад? — Минцзюэ резко приблизился и тут же отступил, окинув его взглядом от кончиков сапог до цветов. — Какая красавица? Ты не похож на женщину! Что за чушь?! «Распутно» — от этого слова аж передернуло, и ядовитая память подсунула мимолетную картинку, как Цзянь улыбается Ши Бэйхэ, а потом опять улыбается… а потом смеется… это же надо было все это заметить! А если он не все заметил? Минцзюэ тяжело дышал, не понимая, почему Цзянь сейчас все это говорит. Безопасность. И одежда. Как это вообще стыкуется? Какие к демонам одежды? Какая безопасность? Где была охрана? Как можно вообще ходить одному в этой толпе всякого народа, когда они только вернулись и всех этих людей еще надо проверить и изучить, что за беспечность? Может… может Инь Цзянь сам хотел остаться один? Так просто шагнул в сад, услышав шаги… словно не ждал никого опасного. Или ждал кого-то не опасного… От этих отвратительных мыслей Минцзюэ казалось, что он только что проглотил яд. —Где была охрана, которую я тебе дал? — стальным тоном спросил он, как на допросе. *** Это что за манера переспрашивать?! Минцзюэ что, не понимает, что этим лишь взвинчивает его злость? Это же невыносимая привычка, это его собственная, Инь Цзяня, привычка! Ничто так не бесит в других людях, как собственные не самые приятные черты! И нечего так бесцеремонно рассматривать и задавать настолько возмутительные вопросы! Инь Цзянь от возмущения даже задохнулся, хватанул воздуха ртом. Они стояли друг напротив друга и оба сорвано дышали, в комнате от бешенства уже мог трещать воздух. — Откуда я-то могу знать, с каких грибов ему привиделась такая чушь?! Да, я не похож на женщину! Что ж теперь-то! Мне и садов не полагается?! Можно подумать, что если бы он был женщиной, у него был бы хоть один шанс! Хоть один-единственный шанс! Да он не дожил бы до этого дня, будь он женщиной, потому что для этого нужно, чтобы за спиной стояла родня, клан, близкие, а у него не было никого! Вообще никого, кроме сомнительной дружбы Мэн Яо и драгоценной духовной привязанности к Чжи Чуаню! Он тщетно пытался успокоиться, но Не Минцзюэ перешёл на такие интонации, под которыми никто не может ёршиться и возмущаться. Инь Цзянь почувствовал себя как воин, которому всадили копьё в поддых, и оно с хрустом пробило даже позвоночник. — Охрана не виновата! — ещё какая-то горячность осталась, но не признавать свою вину Инь Цзянь не умел. — В их отсутствии виноват я. Да, ты прав. Ты дал мне охрану. А я… я их отпустил, когда мы вышли в тихую галерею. Мне оставалось идти всего ничего, и я… отправил их праздновать. Не наказывай их, пожалуйста. *** То, как Цзянь злился, не помогало. Совсем не помогало Минцзюэ успокоиться — наоборот. Разумеется, он не похож на женщину! Даже слепой и безумный не перепутает, так что это за глупости?! Услышав объяснение, Минцзюэ едва не всадил кулак в стену над плечом Инь Цзяня, просто стена оказалась далековато на ее счастье. Зачем умный и осторожный Инь Цзянь мог отпустить охрану? Разве что чтобы не мешали. Минцзюэ уже не понимал, на что ярится сильнее — на то, что Цзянь мог кого-то ждать или на то, что его верные люди так вот быстро и просто нарушили единственное, что им запрещалось, — соглашаться, если советник отправит их прочь. — Ясно. Он отступил на шаг и вдруг подумал, что Инь Цзянь красив ни разу не женственной красотой, как можно перепутать?! Он красив в злости, в опасности красив, в работе и ... вот в той улыбке — тоже. И Минцзюэ оставалось только признаться самому себе, что все дело именно в тех улыбках. Другому человеку. От этого яд расползался под кожей, и спроси сейчас Цзянь — Минцзюэ без колебаний ответил бы, что это куда как омерзительнее той тьмы, что он из него выковыривал, сидя на коленях. Ту дрянь можно было вытащить вполне осязаемыми щипцами, сложить в совершенно конкретную миску и закрыть, а что делать с этим вот пониманием? С этим чувством? Куда его деть? Как избавиться? Оно ведь совершенно точно не нужно! — Я накажу этого идиота, который так грубо нарушил твое уединение. Ты ведь ждал кого-то другого, более... приятного. Сказал, и тут же пожалел об этом. Отвратительно, недостойно, и особенно — тон, с которым эти злые слова сорвались с губ. Минцзюэ сжал кулаки и сделал еще шаг назад, понимая, что даже уйти не может, потому что притащил Цзяня к себе. Ничего не может. Только злиться. *** Ясно? Что ясно? Что ему ясно, невыносимому человеку?! Инь Цзянь лишь руками всплеснул, рукава взметнулись и опали, поднимая шёлковую рябь узора. Он не хотел своим стражам такого, он не подумал! Это просто невозможно исправить, он идиот! И кажется он ничем не может повлиять на Минцзюэ, он лишь сильнее обозлился! Это было несправедливо, нечестно! Разумеется, по отношению к охране. Но и по отношению к нему самому! Он этого не хотел! Наконец, он пострадавшая сторона, и сейчас на него же и злятся! За что?! Что он сделал? Он же не сделал ничего предосудительного, напротив, так за что?! Откуда он мог знать? Как он мог предсказать? — Я буду тебе благодарен. Этот… да как же его… в первую очередь, он нарушил простые этические законы — не паскудь в доме, куда тебя приняли гостем! Инь Цзянь едва договорил, как до него дошло, что вообще сказал Не Минцзюэ, и он замучено сжал отвратительно пульсирующие виски ладонями. На этот раз свои, ради разнообразия. Тихо застонал сквозь зубы. Да что же это, Не Минцзюэ пятится от него, как от ядовитой змеи! — Да, я ждал кого-то другого! — решительно заявил он, снял заколку, критически рассмотрел набор цветов и трав, грубо смял в кулаке и оторвал от основы, швырнул на пол. Это никуда не годилось, он сделал беспомощный букетик, это так не работает, он стал хуже мыслить, он совсем очумел здесь! — Я ждал мужчину, который мне куда более приятен, и дождался его! Я тебе это с самого начала сказал — ты вовремя! Инь Цзянь раздражённо отвернулся, и плечами даже пожал. Он стоял спиной к Не Минцзюэ, тщетно пытаясь удержать злой язык на привязи, но вино и перенесённый шок совсем лишили его головы. — Не понимаю, что тебя так удивляет и злит. Я не строю тебе козни, не заманиваю тебя в ловушки. Я честно признался в своём влечении и желании, в своих чувствах, и с благодарностью принял любое твоё решение, так что ж ты бесишься? Не беспокойся… Не Минцзюэ, — он выговорил это имя с тем же удовольствием, с каким произнёс первый раз, наслаждаясь тем, что наконец-то не нужно умалчивать и щадить едва пробуждающуюся память. — Я не собираюсь ловить тебя в тёмных углах. Он помедлил и обернулся. Удивительно, избавившись сейчас от заколки, он успокоился. Почти. Дыхание ещё не унялось, но злость прошла. Теперь было бы неплохо, чтобы и Не Минцзюэ перестал беситься. — И что же теперь? Ты должен меня… как это… наказать? Покарать? *** Он вернулся, и вернулся таким же, как был — человеком, который не умеет справляться с такими вот всплесками чувств близкого человека, просто раньше только Хуайсан умел довести его до такого состояния, а теперь есть Цзянь. Его взгляды, слова, гнев, ладони эти на висках! — все тянулось как пытка! Потому и фразу про «кого-то другого» Минцзюэ встретил с яростным торжеством в сердце. Вот! Пусть скажет уже! Кого он там ждал, пусть скажет и наступит ясность, сразу станет проще, а не этот непонятный ураган! Но то, что Минцзюэ услышал, оказалось еще хуже. «Молчи! Отвернулся — и замолчи!» — стучало в голове, когда он смотрел в спину Инь Цзяня. И знал уже, что вот этот — точно не замолчит. Добавит. Раз уж разбежался — сейчас влепит очередным словом! И от этого в сердце Минцзюэ перемешивались восторг и злость, невозможная буря, которая даже с ощущениями от битвы несравнима. Это тоже умел только Инь Цзянь. Он стоял, как будто с размаху вошел в стену, и слушал с полным ощущением, что попал в ловушку. Кажется, он никогда не чувствовал себя таким дураком. Дураком, да еще и в смятении. И когда Цзянь обернулся, Минцзюэ все еще не нашел слов для ответа. — Покарать? С этим вопросом все стало еще сложнее. Минцзюэ мотнул головой и как-то неопределенно выставил руку, потому что ему нужна была передышка. Нужно ухватиться хоть за что-нибудь ясное и определенное, и самым ясным для него оказалась очень простая вещь. Она называется «ревность». Ну вот. Минцзюэ уставился в пол куда-то под ноги Цзяню, осмысливая эту новость. Ему не понравилось, как Цзянь улыбался Ши Бэйхэ. Его это взбесило. — Ладно, — выдохнул Минцзюэ и поднял взгляд на этого невыносимого бешеного доктора. Прямолинейного еще похлеще, чем он сам. — Я решил, ты... я... эм... — он подошел к Цзяню и за эти пару шагов слова собрались: — Я думал, это прошло. То, что ты говоришь... Он посмотрел на порванный рукав, и все теперь увиделось совсем другим. Какой же он дурак, небеса! — Я убью его, честное слово... — тихо сказал Минцзюэ и зачем-то тронул этот порванный рукав. *** Ну, он хотя бы этот жест смог правильно понять. Инь Цзянь помолчал, давая Не Минцзюэ эту передышку, потому что ураган злости, кажется, пошёл на спад. Правда, он так и не понял, почему Минцзюэ так взбеленился. Хотя эта передышка пошла на пользу и ему самому — Инь Цзянь пришёл к нескольким неутешительным выводом и снова поздравил себя с тем, что кажется отупел. И даже нашёл причину: он занимался делом, которое создано не для него. Какой из него личный советник? Он лекарь, это его призвание. А Минцзюэ теперь расстроен необходимостью выдать каждому его положенное наказание. Перед охранниками ужасно неудобно. Наверное, нужно им как-то компенсировать гнев главы клана. Он не должен был отсылать их. Инь Цзянь лишь покачал головой. Не прошло. Не пройдёт. Он смирился с тем, что желает невозможного, и все его мучения — непохвальная блажь обезумевшего сердца… которое тоже привыкнет к тому, что не всего можно добиться. Ладно. Вот это его «ладно»… Инь Цзянь еле заметно прикоснулся к кончикам его пальцев, только что гладившим раненый шёлк. — Не нужно убивать мой рукав. Это ханьфу мне подарил брат, я ещё не знаю как, но надеюсь его починить. Или ты про этого старого дурака? Я даже не рассмотрел, действительно ли он старый. Было бы за что убивать — много хорошего вина и слабое зрение, полагаю. Он снова замолчал. Как только что они злобно дышали, глядя друг на друга, так сейчас молчали, стоя рядом. — Не Минцзюэ… — позвал Инь Цзянь совсем тихо. — Прости. Это не в моей власти, чтобы прошло. В моей власти лишь не досаждать тебе этим. *** Это молчание — хуже всего, когда молчишь вдвоем вот так, не понимая, хочется это немедленно остановить. Минцзюэ посмотрел на почти невесомое прикосновение Инь Цзяня и под ним несильно сжал его плечо, извиняясь. — Отдай слуге, он отнесет нашему портному. Даже не увидишь потом, где была прореха. Опять молчат оба. — Не извиняйся. Что делать с этим признанием? Ведь он только что хотел, чего уж себе врать, чтобы это «тянет» никуда не делось, и что? Это недостойно, неправильно. — Ладно, — Минцзюэ кивнул и убрал руку. — Тебе пора отдыхать. Дисциплина же, — он коротко усмехнулся. — Завтра день начнется рано, будет несколько бесед, мне нужно, чтобы ты присутствовал на всех. Любая мысль и слова о делах всегда помогали. Минцзюэ стал собраннее и вспомнил, что снова чуть не упустил важное: — Я не сказал тебе, сегодня пришло известие из Байсюэ. Чжи Чуаня и Цзинь Лина там не оказалось, Сун Лань и твой брат сразу отправились на поиски. Я утром тоже разошлю людей. *** Для некоторых прорех не нужны портные. Для некоторых ран не нужны лекари. Их быстро получаешь, и они быстро схватываются, затягиваются свежей сукровицей, и вот уже в изумлении смотришь на обновлённого себя. Эти аккуратно сжавшиеся пальцы для Цзяня чувствовались не на плече. Так можно обхватить сердце и стиснуть в кулаке, чтобы облилось соком, подобно спелому гранату. Но Не Минцзюэ сжимал плавно… Инь Цзянь тихо вздохнул. Ему хотелось спросить, почему же он так озверел, но хотелось сохранить этот хрупкий момент согласия. Когда можно просто стоять рядом и молчать. Инь Цзянь тонко улыбнулся. Он увидит. Нет способа починить так, чтобы не было видно. Хотя это натолкнуло на мысль. Нужно переговорить с этим портным, чтобы даже не думал просто заменить ханьфу другим таким же. Фошаньского шёлка достаточно. У него почти такое же есть, купленное ещё в Ланьлин Цзинь. Но это особый случай. Это подарок. — Если дисциплина, то нам обоим пора отдыхать. Я настаиваю. Как врач. А мне действительно пора отдыхать. В моих скромных планах всё ещё значится ванна. Я буду присутствовать на этих важных беседах. Он подумал и счёл, что беседы о массаже сейчас были бы неуместны. Да у него и не было на него сил и нужной сосредоточенности. Инь Цзянь подобрал с пола останки своей неудачной заколки — не стоило оставлять тут бардак, а вот изучить и понять, почему сбор не работал так, как ему нужно — вот это определённо стоило. От упоминания новости из Байсюэ он резко выпрямился и подался вперёд, но увы, это было отсутствие новостей как таковых. Инь Цзянь лишь нахмурился. Да, он не мог не переживать, но при этом не смог удержать многозначительно «мда». И тут же пояснил: — Узнаю Байсюэ. Возвращаются не совсем целые и совсем нездоровые откуда-нибудь, и первая же фраза наверняка «Так, пора собираться, некогда рассиживаться». Невозможные люди… В этой последней фразе плескался океан гордости и родственной любви. Не только к Инь Суюаню. Инь Цзянь с удивлением обнаружил, что каждый из них стал ему дорог, даже эти невыносимые беглецы, которые лечились сами без него какими-то своими методами. Совершенно безответственные люди. Как за них не волноваться? — Они найдутся. Их ищут все, и они обязательно найдутся. Не Минцзюэ, спасибо. И… да, я действительно пойду. Хороших тебе снов. Он улыбнулся, и всё-таки оставил его, не позволив себе ничего лишнего. Не так много времени осталось, чтобы дисциплинированно выспаться. Инь Цзянь из упрямства педантично выполнил всё, что считал важным для себя в этот вечер — и ванна, и долгий вдумчивый процесс просушки волос, расчёсывания. Разобрал по веточкам останки заколки и сумрачно изучал их, пока обсыхал. Сделал несколько заметок, собрал другую композицию — она получилась злой на вид из-за колючих веточек, но баланс был лучше, чем у предыдущей. Здесь отличались растения, нужно внимательно изучить. Нужно не забыть сказать слуге, что… нужно что-то ещё… Ах да! Лечь в постель. Инь Цзянь снова едва не уснул за столом. Какая уж тут дисциплина. *** *** *** Хуайсан не выдержал на последних шагах, совсем немного оставалось до своих покоев. Он взял Сычжуя за руку и утянул к себе, закрыл дверь и счастливо улыбнулся. — Разве был бы он таким без тебя? Ах, Сычжуй, я так бессовестно счастлив сейчас! Медлить больше невозможно, как? Видеть его весь вечер таким красивым, немного захмелевшим, с этими яркими эмоциями... Хуайсан притянул Сычжуя к себе и поцеловал, торопился попробовать желанный вкус губ, разомкнуть их и сделать поцелуй глубоким и жадным. Кажется, они еще вот так не целовались? — Как это сложно... сложно не касаться тебя, когда все вокруг, — шептал Хуайсан и целовал снова. — Тебе тоже, да? *** Приличия! Ох, какие приличия? О каких приличиях может идти речь, когда вот так берут за руку? Лань Сычжуй и не пытался остаться равнодушным, когда Не Хуайсан так бессовестно счастлив, что говорит об этом с такой восхитительной улыбкой. Они едва переступили порог. Так вообще бывает? Сычжуй рухнул в какой-то восторженный горячий испуг, таким жадным получился этот поцелуй. Он еле дышал, когда этот поцелуй прервался, только неверяще снял кончиком языка вкус этого поцелуя с губ, не осознавая, как это смотрится со стороны. — Я мучился, — признался он, смутившись. — Мне казалось, что я вообще ничего не делаю, только смотрю на тебя. Он снова разомкнул губы навстречу поцелую, и раз теперь можно прикасаться, почему не объяснить жестами? — Тоже, — Сычжуй укорил себя за развязность, но руки уже скользили по спине Не Хуайсана, он возбуждённо вздохнул, снова и снова отвечая на поцелуи. *** — Тоже… — повторил за ним Хуайсан, с наслаждением прижимаясь теснее от того, как руки гладили спину. Хотелось быть ближе, и вся эта одежда только мешает. Выпитое вино, кажется, сделало его неосторожным, он меньше думал, больше следовал желаниям, и вот уже поцелуи рассыпаются по румянцу щек, по шее, а кончик языка скользит вверх, собирая сладкий вкус нежной горячей кожи. Не Хуайсан увлек Сычжуя дальше, по пути как-то ухитрился развязать пояс ханьфу и скинуть верхние одежды, чтобы снова целовать прекрасные губы, смотреть в глаза, такие ясные и немного шальные. Это же настоящая бездна порочности и очарования, в нее невозможно не упасть! Он совершенно не стеснялся своего возбуждения, прекрасно понимая, что Сычжуй ощущает его через ткань одежды, слышит в дыхании и чувствует в биении сердца, в поцелуях и беспокойных жадных руках, которые то касаются беспорядочно повсюду, то застывают на шее или на спине, или на запястьях. Хуайсан не спрашивал, у него не было никаких сомнений, что Лань Сычжуй останется и никуда не уйдет – просто не сможет, а сам он собирался отдать ему всю нежность и весь восторг, чтобы не отпустить. — Разденься… пожалуйста, разденься, — попросил Хуайсан, чуть отстраняясь и выглаживая его плечи, смотрел с совершенно бездонным обожанием во взгляде. *** Было невероятно глупо раз за разом повторять это «тоже», но Сычжуй повторял. Он просто не мог остановиться, словно попал в заколдованный омут, и его затягивало всё глубже и глубже. Он едва замечал, как подставляет шею, чтобы испытать снова эту сладкую дрожь от поцелуя и горячего прикосновения языка, от дыхания Не Хуайсана, растекающегося по коже шёлком. Как он умел просто «выйти» из своих верхних одежд, Сычжуй от этого пьянел надёжнее, чем от вина. Тишина личных покоев Хуайсана коварно шептала, что он может тут позволить себе что угодно, вообще всё, и нет ничего неверного или запрещённого. Он не замечал, как они оба куда-то идут, это нельзя было точно назвать «идут» они ведь не шли, но дверь вдруг оказалась дальше, а кровать ближе. И он теперь точно знал, как выглядит Хуайсан под одеждой, ощущал его возбуждение, упивался им, сам бесстыже прижимался. По коже пробегала длинная дрожь предвкушения — будет не так, как той ночью, не так. Будет сильнее! Больше. Лучше. Лань Сычжуй едва не застонал от желания и попытался удержать отстраняющегося Хуайсана. Раздеться. Да. Он стоял растерянный, распалённый, возмутительно одетый, тогда как Не Хуайсан уже развязал пояс и сбросил часть одежд. Сычжуй возбуждённо прерывисто дышал, кусал губы, не зная с чего начать, и начал с самого неочевидного. С сапог. Он раздевался так, как сдирал бы с себя одежду в жаркий полдень, чтобы броситься в воду. Не заботился, чтобы аккуратно повесить или сложить, и при этом не желал отпускать Хуайсана дальше, чем он уже отступил. Ткань скользила по плечам под ладонями Хуайсана, чтобы оставить меньше преград, Сычжуй только прогнулся в пояснице, качнувшись назад, чтобы снять нижнюю рубашку. *** От того, как Лань Сычжуй просто начал раздеваться, начисто улетучилось последнее самообладание. Зачем оно вообще сейчас? Пусть летит, уже не нужно. Хуайсан просто сказал, и Сычжуй просто раздевался, хоть и растерялся, смутился, и не знал, как начать, и торопился… есть ли что-то прекраснее этого? Хуайсан подхватил его под поясницу — невозможно было не прикоснуться к изящному изгибу желанного тела, не понять, как это, ладонями — одних взглядов просто не хватало, чтобы во всей полноте осознать его красоту. Он смотрел, как обнажается живот, как скользит по коже ткань, и вел пальцами следом наверх, пока не коснулся сосков, приласкал их. Пусть вздрогнет… Хуайсан следил за кромкой рубашки, как завороженный, припал губами к ключице, едва только она открылась, и снова поцеловал Сычжуя в губы, когда он еще даже не успел опустить руки. Как не торопиться? Успеть все и взять все? Хуайсан обнял крепче, прижался, медленно выдохнул, касаясь губами за ухом, чтобы хоть немного успокоиться и дать себе время. Это все вино, оно убивает осторожность, а с Лань Сычжуем нельзя быть неосторожным. Все уже можно, и все еще пока нельзя. — Пойдем, — он отвел юношу к кровати, бережно уложил и остался стоять. Хуайсан хотел видеть, как Лань Сычжуй раздевается сам, как обнажается, и у него остается только красота и жгучий румянец стыда и желания. Ради этого он мог подождать еще немного и, стоя над устланной шелком кроватью, Хуайсан сам потянул рубашку вверх, давая возможность рассмотреть себя так же, как он сам только что рассматривал Сычжуя. Сапоги он скинул быстро и последнее снимал совершенно без смущения, не отвел взгляд, когда распрямился и предстал совершенно обнаженный, лишь нежно улыбнулся и повторил: — Разденься, я хочу к тебе. *** Если бы Не Хуайсан просто смотрел, Сычжуй сгорел бы от стыда. Но он не просто смотрел… нет, не помогал — скользил пальцами следом за тканью, вынуждая пылать ещё жарче. Он задыхался от волнения, вздрагивал, пугался реакций собственного тела, голова плыла в каком-то тумане, но ведь при этом он с потрясающей ясностью следил за губами Хуайсана, как они скользят, прикасаются, целуют. Сычжуй застыл с поднятыми руками, этот поцелуй размазывал тонким слоем всё его самообладание, оставалось только что-то незнакомое, другое, волнующее и жаркое. И эти объятия совсем не помогали наскрести хоть сколько-то сдержанности. Наоборот. По спине едва скользнула отпущенная рубашка и упала на пол. Лань Сычжуй так и не разделся до конца — шёл за Не Хуайсаном, ложился на постель, смотрел как он раздевается, вспыхивая от волнения с каждой сброшенной вещью. Как Не Хуайсан умел раздеваться! Ему так никогда не суметь, он слишком волнуется. Слишком смущается. Слишком много думает. Он жадно смотрел на эту наготу, такую спокойную и уверенную. Возбуждённую. Лежать неподвижно было каким-то жутким испытанием. Сычжуй окунулся в его нежную улыбку и такую же нежную просьбу, как в горячую воду. На нём и так оставались лишь штаны, что тут снимать. Но ведь Хуайсан так щедро дал ему смотреть, разве можно снова предосудительно оставить всё удовольствие лишь себе? Сычжуй и не пытался делать это как-то красиво. Просто он снова начал не с самого очевидного, но это было важно. Он никогда не будет до конца голым, пока не снимет лобную ленту. И он её снял. Не вставая, только приподнял голову, развязывая узел, медленно стянул ленту с головы, свернул и уложил на столик подле кровати. Туда же с тихим стуком легла заколка, потому что волосы наверняка растреплются, а Сычжуй считал, что с заколкой это выглядит нелепо и наверняка оскорбляет эстетические чувства Не Хуайсана. И лишь после этого он избавился от штанов. Сбросил их на пол и медленно уложил руки на постель. Таким нагим он давно не был. — Я… разделся, — это было слишком очевидно, но Сычжуй так пылал, что это уже не казалось глупым. — Прошу тебя… Он не смог выговорить это «приди ко мне», лишь протянул руку. *** Хуайсан смотрел как завороженный, в его взгляде было все восхищение мира. Неужели эти происходит на самом деле? Как будто все небожители разом решили осчастливить его в эти дни, но сейчас Хуайсан хотел, чтобы они отвернулись. Это — только его, он не собирался делиться даже с ночью за окном. Красота, дыхание, чувственность Сычжуя — все для него, бесценное сокровище. Хуайсан не сомневался, что вернет ему все до капли, каждый взгляд и вздох, пока Лань Сычжуй не снял ленту. Не Хуайсан только чуть слышно ахнул, он ведь никогда не мог представить себе такой глубины доверия, и на миг испугался — сможет ли он его оправдать? Сычжуй вверял ему не только свое тело и чувства, Хуайсан знал, насколько на самом деле он перед ним сейчас обнажен и чист. Лишнее мгновение ожидания стало бы преступлением. Он склонился и поцеловал колено, ладонью и поцелуями дарил нежность, все выше и выше, пока не коснулся губами члена, провел по нему языком и только теперь оказался сверху. Хуайсан вздрогнул от безумного желания соприкоснуться телами, но не спешил. Он смотрел, удерживая себя на руках над лежащим под ним юношей, мягко поцеловал в губы и тихо застонал, когда стал еще ближе. — Ты как звезда, — шепнул Хуайсан, — я боюсь ослепнуть. Когда ему перестало хватать слов, чтобы выразить свои чувства? Оставалось только положиться на язык тела, прикосновений и ласк. Он снова спустился ниже, развел стройные ноги, оставив несколько поцелуев на тонкой коже на бедре. Какая бесстыдная, порочная поза... открытость, это кружило голову и заставляло сердце замирать. Хуайсан взглянул на Сычжуя, еще шире развел ему бедра и приподнял еще сильнее, пожалев на миг, что сейчас не сможет смотреть, но зато сможет слышать. Кончик языка ласкал трепетную кожу в паху, спускался еще ниже, лизнул совсем бесстыдно, Хуайсан ласкал даже дыханием, и наконец коснулся языком колечка входа. Снова невозможно не замереть, как тогда, когда он впервые прикоснулся пальцами к этому сокровенному месту, но теперь Хуайсан уже не думал прекращать. Он облизал губы и приласкал языком, пока не погружаясь внутрь, обвел вокруг, и пока дарил Сычжую эти первые новые ощущения, крепко и бережно удерживал его за бедра. Ему понравится, ему захочется еще — Хуайсан знал это совершенно точно. Язык скользнул внутрь, сильнее распаляя и без того до дрожи возбужденного Сычжуя, постепенно погружался все глубже в медленном и мучительном ритме ласк. *** Любое промедление стало бы мучением. Не Хуайсан не был жестоким, и медлить не стал, но он растянул ласку так, что Лань Сычжуй с постыдным изумлением понял, что выгибается навстречу его ласке, стараясь получить больше. Это захватывало и куда-то влекло, но он знал так мало, а умел и того меньше. Сычжуй едва пережил прикосновения языка к промежности, застонал от этой прекрасной в своём распутстве ласки, горел от желания и смущения, и едва осмелился тронуть кончиками пальцев нависшее сверху нагое тело, такое желанное. Он ещё робел, не решился прижать к себе, но они едва соприкоснулись, как Сычжуй вплёл свой стон в стон Хуайсана. — Тебе нельзя слепнуть, — убеждённо проговорил он прямо в ласковые губы. — Иначе мне незачем будет светить. Он думал, что совсем потерял стыд… нет, просто ещё не познал всех его глубин. Надо же было так бесстыже согласиться, что он как звезда! Ужас… Сычжуй судорожно дышал, прерывисто ахнул, подчиняясь ласковым прикосновениям. Развести ноги шире, выставляясь перед ним вот так открыто — он и предположить не мог, что способен на такое. Он не просто позволял на себя смотреть — он желал этого, просил этого, готовился к этому, сам не зная и не понимая, чего хочет. Не Хуайсан смотрел, и Сычжуй снова вспыхнул от стыда, поймав его взгляд. Его тело дрожало, волновалось, молило о чём-то, а он сам лишь охнул от ещё более бесстыдной позы. Мало. Этого было мало. Горячая мокрая ласка сопровождалась его стонами, но когда внутрь проник язык, Сычжуй окаменел и с размаху закрыл лицо ладонями. В тишине, нарушаемой только их дыханием и тихими стонами раздался звонкий шлепок, от которого он сам дёрнулся всем телом, глухо застонал в ладони, тут же отнял руки от лица и так же резко вцепился в постель, комкая простыни. Горячая тяжесть внизу живота скручивалась пружиной, он слишком шумно и прерывисто дышал, выстанывая на каждом выдохе, выгибался и подставлялся. Он не мог не стонать, сердце выбивало эти стоны каждым горячечным ударом. — Не могу больше, — потерянно простонал он, снова выгибаясь и желая чего-то большего. *** У Хуайсана от этого звонкого шлепка сердце прыгнуло куда-то в горло, но Сычжуй давал так много, что он просто не успевал забирать, и оставалось только напоминать себе, что они все успеют и он еще все увидит и почувствует много раз, во всех красках чувственности. Он наслаждался стонами Сычжуя и откровениями его жаждущего тела, прервал бесстыдные ласки, поднялся, устроившись между его ног и немножко хитро улыбнулся. — Можешь, — пообещал Хуайсан, кончиками пальцев поглаживая его бедра. Сычжуй так восхитительно краснел... Не выдержав, Хуайсан приблизился, сцеловывая румянец с пылающих щек. — Мой свет... что ты хочешь? — он шептал, и сам вздрагивал от желания, касаясь промежности истекающим влагой членом. — Я хочу всего, тебя... всего... как мне не сгореть, Сычжуй? Он собрал пальцами влагу, тронул снова там, где только что был его язык и проник скользящим движением в горячее тело, не переставая целовать шею, ключицы, плечи. Сычжуй так отзывался, так дышал, что Хуайсан жадно впитывал все его реакции, он растягивал его для себя, совершенно не скрывая намерений, и говорил, что сходит с ума, как сильно хочет быть с ним, в нем, сейчас. *** Много ласки. Слишком много ласки, такой незнакомой, такой волнующей. Но едва она прекратилась, как начались слова. Сычжуй снова едва не закрыл лицо руками, но тогда он не мог бы видеть Не Хуайсана. Он так и лежал с широко раздвинутыми ногами, дышал ртом, словно слишком быстро бежал, и содрогнулся всем телом, когда Хуайсан так откровенно прижался к нему. Смотреть в его лицо, когда он так говорит, смотреть, когда его пальцы входят в тело, влажно скользят, проникая глубже — это слишком большое испытание. Разве он мог удержаться? Сычжуй едва прикасался к Не Хуайсану, словно боялся что-то разрушить, кончики пальцев скользили по его телу, он с горячностью принимал каждый поцелуй, коротко всхлипнул и двинулся навстречу, неосознанно пытаясь насадиться на пальцы, и это его испугало. — Что я… хочу? — зашептал он сбивчиво. — Чтобы ты не ждал. Сейчас. Хочу быть с тобой. Сейчас. Он снова двигался навстречу этой проникающей ласке в отчаянной попытке получить больше. — Ты возьмёшь меня? Сейчас. Бери… *** Хуайсан едва не застонал. Такой момент, когда от каждого слова сердце, душа, дыхание — все куда-то в разные стороны и вместе с тем в гармонии, когда эти слова отпечатываются на коже горячее поцелуев. — Возьму, — шепнул Хуайсан, снова размыкая языком губы, глубже в рот, глубже пальцами в тело... он повторил это еще несколько раз, наслаждаясь откликом неопытности и желания Сычжуя. — Сейчас. Хуайсан недолго искал масло, вообще не искал, потому что такие важные вещи у него лежали хорошо скрытыми и в то же время близко. Он снова встал на колени на кровать между согнутых ног Лань Сычжуя, взял немного масла. От первого прикосновения к себе Хуайсан вздрогнул и прикусил губу, слишком велико было возбуждение, но это только первое. Он готовил себя, совершенно открыто и не стыдясь того, что делает, что Сычжуй смотрит, и для него оставил несколько капель, растянув еще немного, потом улыбнулся ласково и достал подушку. — Давай сделаем вот так, — Хуайсан подложил ее юноше под поясницу, сам устроился удобнее. Он помог себе рукой, но не стал входить сразу, провел скользкой головкой по промежности, вокруг входа, распаляя и себя, и Сычжуя этим волнительным предвкушением. Наконец, Хуайсан толкнулся вперед, несильно, отстранился и повторил это движение чуть глубже, бережно и крепко удерживая Сычжуя под бедра, а себя — на грани помешательства от желания. Еще немного, Хуайсан подался вперед медленно, не резко, и на этот раз не прекратил. — Просто позволь мне, — попросил он. Ничего удивительного, что невинный Сычжуй будет зажиматься, больно будет все равно, как ни старайся, главное — чтобы не слишком, и потом боль тоже нужна, чтобы после стало хорошо. Хуайсан вошел плавно, замер, когда в жаркой узости оказалась только головка целиком, чтобы он мог привыкнуть к этому чужому, новому, стыдному ощущению. Чтобы успел понять, что может сказать «нет» и решить, что не скажет. — Сычжуй... — выдохнул Хуайсан, глядя на него, как на самое совершенное в мире творение, и глубже толкнулся в желанное тело. Наконец-то... *** Сказал — и тут же взял. Когда одновременно и ужасающе бессовестно вот так глубоко в рот проникает его язык, и пальцы скользят глубже, заставляя извиваться от испуганного вожделения и растягивающей лёгкой боли. Сычжуй застонал в голос. После всего, после такого жаркого единения — Не Хуайсан встал на колени, и не прикасался к нему, оставив распростёртым и возбуждённым, с совершенно непристойно раздвинутыми ногами и мучительно напряжённым членом. Сычжуй испытывал какие-то противоречивые чувства, хотелось прикрыться, сгорая от стыда, и невесть откуда взялось желание распутно… сделать что-то. Он понятия не имел, что именно. Зато Хуайсан явно имел представление о том, как сделать его ожидание ещё более мучительным. Сычжуй ведь всё видел. Может это непристойно, вот так смотреть, как скользкие от масла пальцы скользят по члену? Словно предлагая сравнить, что сейчас в тебе были лишь эти пальцы, и есть возможность заранее увидеть, что в тебе окажется прямо сейчас. Сейчас — как ты и просил. Нужно запретить Хуайсану так прикусывать губу… как будто он может что-то ему запретить. Но это же преступление против самой идеи о самообладании! Сычжуй ждал, дрожал, мучился, горел яростным огнём разных оттенков — то стыда, то вожделения, то снова стыда. Он уже был согласен на подушку, на эту ещё более возмутительно открытую позу, на всё, вообще на всё. Сычжуй уже был готов взмолиться, что он не может, что он уже извёлся, что он начинает бояться. Он занервничал, едва скользкая от масла головка члена прикоснулась к слишком чувствительной коже, а потом начала давить… давить и проникать внутрь. Сычжуй судорожно потянул воздух ртом, получился стонущий вибрирующий звук, слишком беззащитный. Хуайсан не спешил. Его забота, нежность, бесконечное терпение — всё вместе сплеталось в какие-то чувственные цепи. Сычжуй кивнул, просто позволяя. Как ещё можно позволить? Но следующий нажим показал, как именно. Это было сложно. Он изумительно умел управлять своим телом, но не в такой ситуации, не так, не про это. Нет! Это слишком, нет! Он сейчас порвётся в самом неудобном месте. Сычжуй бестолково хватался за Хуайсана, наверняка мешал этим. Смятение едва не переросло в панику, как стало легче. Сычжуй тяжело дышал, пытаясь привыкнуть к странному ощущению, дико смотрел в глаза напротив, так близко, такие глубокие, жадные… — Не хочу, — выдохнул он, снова глубоко вдохнул, заломило в груди, и со стоном выдохнул снова. — Не хочу больше ждать. Не могу. Сычжуй потянулся к Хуайсану, дрогнувшие губы бесстыдно приоткрылись, чтобы прижаться к его губам. Он предлагался, тянул к себе, отчаянно желая немедленно получить от собственного тела чего-то невыразимого. *** Ни страх, ни боль, ни эта почти паника — ничто не могло сейчас победить желания, которое Хуайсан все равно читал в глазах Сычжуя. Ох, если бы мальчик только знал, как обожгла эта мысль прямо сейчас, когда Сычжуй хватается за него! Мысль войти до предела, вбиться, заставить закричать. Но это только мимолетное, оно вспыхнуло и ушло. Хуайсан не хотел сделать больнее, чем есть, чем необходимо, он остановился, задыхаясь от бьющего в кровь, в виски, в сердце желания, которое выламывало тело и требовало продолжения. «Не хочу» — услышал Хуайсан, но даже не успел передумать, потому что видел перед собой совсем другое, а потом и услышал. Этот безумный перепад чувств в считанные мгновения от согласия в едва не обманувшее «не хочу» и обратно, помноженное на отголоски выпитого вина, нежности и того, что он наконец получил — Хуайсан не знал, как еще сохранял рассудок. Потому что на самом деле давно его утратил, и теперь жил только желаниями, и среди них не было алчной жажды получить через боль. — Я знаю... — нежно шепнул он, — ... сейчас. Сычжуй требовал с жаром своей неопытности, но Хуайсан не собирался сейчас поддаться и все испортить, нет. Еще немножко терпения... Он не изменил позу, почти вышел и снова длинным движением взял Сычжуя, на этот раз глубже, почти до конца, и только с третьим долгим толчком погрузился полностью. Вот теперь он наклонился, почти прижимаясь к Сычжую, вот теперь целовал со всей полнотой чувств и позволил, наконец, себе подчиниться своим собственным телесным ощущениям, сладкой дрожи, тянущему удовольствию. Он начал двигаться в размеренном ритме, почти не выходил, лишь немного, чтобы Сычжуй привык к этой наполненности, успокоился, вдохнул, чтобы боль ушла. — Теперь можно не ждать... теперь я с тобой... — он прижал к себе Сычжуя, продолжая двигаться, окуная обоих в долгожданную слитность двух тел. *** Сейчас… сейчас… это становилось таким важным словом! Сычжуй верил этой нежности, верил этому обещанию, но это не помешало ему испуганно распахнуть глаза, когда Хуайсан подался назад. Не шевелись! Просто не шевелись! Он ахнул от плавного толчка глубже, снова попытался не дать ему выйти, и вцепился в плечи Хуайсана, когда тот наконец наклонился ниже, почти лёг, целовал и успокаивал. — Теперь можно, — повторил он, переживая накатывающие волнами противоречивые ощущения. Это называют «близость», потому что ближе просто некуда. Растягивающая боль медленно проходила, и от каждого движения Хуайсана пыталась вернуться. Сычжуй понимал, что Хуайсан очень заботлив, он думал, что будет больнее — он ведь не глухой и не слепой, он читал многое, помимо воли иной раз слышал такое, что впору запретить себе навеки даже думать о близости, особенно с мужчиной, главным образом с мужчиной — ни за что, никогда. Наконец, ему довелось слышать такие крики и стоны от этой близости, словно кого-то убивают! Правда убиваемые потом ходили пусть и в синяках, но с таким видом... Неприличным. Непристойным. Недопустимым. Какой кошмар… Но это всё мелькнуло и растворилось в его собственных стонах. И его точно не убивали, просто боли было всё меньше, а незнакомые накатывающие волны удовольствия уже требовали не молчать. Сычжуй сморгнул навернувшиеся слёзы, мокрые ресницы слиплись иголочками. Ему было горячо и жарко… и не очень удобно. Что неловко — это другое, неловкость не проходила, а именно не удобно. Сычжуй ничего не думал, он просто поднял колени выше, почти обхватил Хуайсана ногами, и на следующем же плавном толчке почувствовал разницу. Эта разница выбила из него сладкий вибрирующий стон, выгнула всё тело яркой вспышкой удовольствия. Ещё. Срочно ещё! *** Горячо, узко, прекрасно... Хуайсан не спешил, теперь он мог получить все, что хотел, и больше не нужно контролировать каждый взгляд и движение. Это освобождало. Теперь он мог давать еще больше, целовать ярче, шептать нежные слова, дышать своим Сычжуем, стонать, когда становилось особенно хорошо на самом пределе и член входил глубоко и плавно. Он нежно касался губами слипшихся ресниц, чувствуя вкус слез, и тут же возвращался к глубоким поцелуям, не давая Сычжую опомниться, и когда юноша сам раскрылся больше, застонал, Хуайсан наградил его новым открытием — как бывает, когда член почти покидает тело и возвращается снова, длинным движением по чувственной точке внутри. То, как Сычжуй выгнулся навстречу, распаляло, чтобы дать еще и получить еще. Хуайсан двигался сильнее, чуть быстрее, нашел новый ритм и обнял крепче, чтобы возбужденная плоть Сычжуя терлась о живот в такт его движениям. *** Это было ужасно! Невозможно до такой степени себя терять, растворяясь в каком-то животном порыве… и это было прекрасно. Сычжуй от неожиданно яркого удовольствия вскрикнул, закусил губу в попытке быть потише, но у него ничего не выходило. Он несдержанно стонал, извивался, выгибался, чувствовал себя возмутительно непристойным, и от этого лишь жарче прижимал к себе Хуайсана, с готовностью принимая всё, что он хотел ему показать. Размыкал губы навстречу поцелуям, ласкал его язык, подавался навстречу каждому толчку, а когда неожиданно для самого себя выстонал «Даааа» лишь мельком ужаснулся собственному бесстыдству. Это не имело значения вообще! Значение имела сейчас шея Не Хуайсана, которую он целовал и кажется даже лизнул. Значение имела спина Не Хуайсана под его ладонями, огромное значение имели губы Не Хуайсана, которые снова хотелось целовать, и Сычжуй лишь восторженно снова и снова шёл навстречу своим желаниям. И член Не Хуайсана тоже имел значение… Иначе с чего бы он так стонал всякий раз, когда оказывался заполненным до упора. *** Лань Сычжуй даже не представлял себе, что чем дальше, тем больше раздувает огонь. Вот теперь он стонет, а от его тягучего «да» Хуайсан чуть было не излился раньше времени, едва успел поймать момент и замереть, вздрогнул, сдерживаясь. — Как ты стонешь... красиво... — выдохнул он Сычжую на ухо, забирая губами мочку, провел языком по шее и подставил для поцелуев свою, когда Сычжуй так храбро лизнул его. — Хочу слушать тебя... пожалуйста... Мальчик так цеплялся за него, что уже можно было не держать. Хуайсан снова начал двигаться в нем, совсем немного сменил позу, потому что освободилась рука, и он обхватил пальцами его истекающий влагой член, начал ласкать в ритме своих движений. Он опять ловил все реакции, нашел ту идеальную позу, когда задевал внутри бугорок, от которого по юному телу расходились вспышки удовольствия. Хуайсан и себя приближал к этому, и чем громче стонал Сычжуй, чем больше эмоций пробуждали в нем ласки, тем сильнее становились движения Хуайсана. *** Как у него вообще получается говорить в такой момент?! Сычжуй бы не сумел и пары слов связать. Его не нужно было просить стонать, потому что замолчать он уже не мог. Ну он хотя бы не кричал. Дрожал, горячечно подавался навстречу каждому толчку, жадно ласкал Хуайсана, стонал, но не кричал. Пока Хуайсан не сделал снова что-то иное. Теперь он ещё и сжал в ладони его член, ритмично проводил по напряжённой плоти, и Сычжуй содрогнулся всем телом. Он открыл рот, чтобы хоть подышать, но вместо этого только всхлипнул, помотал головой, заявляя бесполезный и бессмысленный протест. — Ещё, — жарко выдохнул он неожиданно низким голосом. — Хуайсан… Да… ещё! Он запрокинул голову, переживая первую слабую судорогу, заставившую все мышцы напрячься, тут же расслабиться, снова напрячься. Из-за этого сейчас каждый сильный толчок в распалённое вожделением тело ощущался ярче, мощнее. Он сжался, обхватывая его член, сжимая его в себе, и всё-таки закричал. Выгнулся, забился под Хуайсаном, на живот брызнуло семя, выплёскивалось толчками. И это наслаждение было куда сильнее, чем подаренное Хуайсаном в первый раз. *** Еще. Конечно, еще, сколько угодно, жалко только, что не бесконечно. Зато, когда все заканчивается, можно получить еще больше. Хуайсан снова толкнулся вперед, когда Сычжуя подхватил первый всплеск удовольствия. Он застонал, ощутив тугую тесноту, и торжествующе улыбнулся, услышав крик. Хуайсан не отпускал его, ласкал член по всей длине, от нежной слишком чувствительной сейчас головки до основания, пока семя горячо пачкало пальцы и капли красиво падали на живот Сычжуя. Теперь от того, как мальчик бился в его руках, Хуайсан чувствовал его еще сильнее, не прекращал своих толчков, и последние стали совсем резкими и глубокими, доводя до исступления и долгожданного наслаждения. Хуайсан вздрогнул, выплескиваясь, снова двинул бедрами, и остановился только когда все закончилось совсем. Хотелось упасть, обнять Сычжуя и никуда не отпускать, но каким удовольствием сейчас было оставаться в нем, нежно гладить бедра и смотреть на измученного близостью любовника! Совершенство... и в сдержанной собранности там, за стенами спальни, и в этой истерзанности здесь, в его постели, в его руках. Хуайсан получил свое сокровище. — Сычжуй... Он все-таки пошевелился, заботливо ждал, чтобы мальчик мог расслабиться и лечь, наконец, удобно, потянулся за полотенцем, чтобы поухаживать, позаботиться теперь со всей нежностью. Хуайсан все-таки не удержался, поцеловал в живот, слизнул густую каплю и посмотрел на Сычжуя. Он поймал его взгляд, когда облизнулся, и прикусил губу, словно извиняясь за то, что не спросил. Вдруг это слишком? *** Он думал, что вот как тогда. Выплеснулся и всё. Не всё! Не Хуайсан его не отпускал, ласка не прекращалась, Сычжуй уже и кричать не мог, только хрипло стонал, переживая слишком яркие впечатления, и это тоже было вознаграждено. Он видел, как наслаждение меняет лицо Хуайсана, и от этого и без того бешено стучащее сердце заходилось в изумительном ощущении причастности. Сычжуй тяжело дышал, совершенно обессиленный, и в этом чарующем поединке даже полегла несгибаемая неловкость, которая присутствовала в этой постели с самого начала. Он не собирался жалеть об этом. Сейчас он впитывал незнакомое ощущение накатывающего томного расслабления, такого полного… Похожее ощущение появляется, если долго не есть, а потом всё-таки позволить себе трапезу, но именно сейчас, кажется, что голодал он вечность… всегда. Оказывается, он голодал всегда, а Не Хуайсан щедро делился своей нежностью. И он продолжал, а Сычжуй виновато подумал, что понятия не имеет, что делать дальше, лишь мысленно краснел, только теперь от осознания, что Хуайсан слизал с его живота… — Ты… Он даже смутиться не смог. Что он хотел спросить? В голове крутилась куча вопросов, и любой из них станет глупостью, если произнести вслух. — Хуайсан, — позвал он, невольно лаская это имя губами и языком, словно целовал каждый звук. — Я не знал… не знал, что это так. Невероятно. Он чувствовал, как из него вытекают тёплые капли, но не было сил даже застыдиться или прикрыться, или хотя бы покраснеть. — Я хочу так много сказать, и нет сил. Хочу целовать тебя… *** — М? Хуайсан понял, что нет, не слишком, но на сегодня перестал, уж очень хотелось смотреть теперь и слушать, чтобы понять все переживания первого раза, узнать их, сохранить. Он заботливо вытер испачканный живот Сычжуя, и очень аккуратно — слишком чувствительный сейчас член, и себя тоже привел в порядок. — Это правда невероятно, — Хуайсан лег рядом, разглядывал его лицо, гладил влажные пряди, смотрел в глаза, нежно целовал. Разве можно не целовать, особенно если Сычжуй так хочет? — Отдохни теперь. Со мной. Только еще один поцелуй. И еще... *** Сычжуй с подозрением искал в себе ощущение ошибки, не находил его, и от этого, наверное, выглядел слегка ошалевшим. Ему словно выдали новое тело, совсем другое, и в этом новом теле нужно было как-то заново привыкать жить. Конечно, недремлющая совесть немедленно намекнула, что предаваться плотским наслаждениям предосудительно, особенно если учесть, что он только-только расстался с отцом, и отец вообще-то спит под этим же кровом… и не только он. Но ласковые прикосновения Хуайсана его успокаивали. Он щедро дарил поцелуи, предложил отдых, снова целовал. Сычжуй осторожно взял его руку и переплёл пальцы со своими. Не удерживал, ни в коем случае. Просто это почему-то было очень нужно прямо сейчас. — Ты удивительный, — прошептал Сычжуй, так же осторожно прикоснулся губами к его пальцам и вот теперь неожиданно для себя залился смущённым румянцем. От такого простого действия. — Я не умею про всё это говорить, — признался он, покусывая губы. — Ты ведь… тебе хорошо? Потому что мне — да… ох. Всё моё красноречие не помогает сейчас. *** Наверное, он не устанет восхищаться его искренностью. Хуайсан не мог насмотреться на эту очаровательную застенчивость, такую невинную, особенно невероятную после всего, что случилось. Сычжуй только что был таким смелым и открытым, а теперь стесняется и все равно не пытается спрятаться от него. — Твой взгляд и твои поцелуи — больше слов, — Хуайсан улыбнулся и приблизился еще теснее, поцеловал в висок. — Мне было... волшебно, — шепнул он на ухо и снова приподнялся, чтобы смотреть ему в глаза. — Я счастлив. И теперь проснусь, зная, что это было, и еще будет. Сычжуй... Он провел кончиками пальцев от ключиц вниз и снова наверх, гладил горячую шелковую кожу, дышал им, целовал плечи. Это можно было делать бесконечно, но пережитая буря должна затихнуть, Сычжуй должен отдыхать, да и ему проспать никак нельзя, если он хочет оставить для себя утро в заботах о Сычжуе, а не в спешке и делах. — Если завтра... будет неудобно или... в общем, если тебя что-то будет беспокоить, скажи, хорошо? Мы все поправим. А сейчас отдыхай. У нас столько всего впереди. Иди сюда... обними меня. *** Каждое слово Не Хуайсана сейчас окутывало лаской, почти такой же осязаемой, как его прикосновения. Для Сычжуя это было очень важно понимать, что происходит, получить это признание, это восхитительное одобрение. Он ведь тоже проснётся, и будет знать, что это было. — И ещё будет? — у него дыхание перехватило. Это ведь почти что обещание. Почти. Сычжуй на мгновение прикрыл глаза. Его взволновало это. Его всё волновало, даже накатывающая томная расслабленность. — О… — он едва не спросил, можно ли ему остаться до утра, невесть откуда взявшаяся робость подсказывала несуразное. — Ты очень заботливый. Признаться, я успел подумать, что же я буду делать с этими… неудобствами. А что вообще обычно с этим делают? Надо же, сколько пробелов в голове. Но идти к лекарю и объяснять суть проблемы, пусть даже это настолько внимательный лекарь, как Инь Цзянь, Сычжуй просто не смог бы. Слишком много неловкости. И потом, это очень личное. Ничего, он точно не истечёт кровью до утра. Он ведь уже пробовал пошевелиться, но томная боль во всём теле никак не свидетельствовала про опасность. А с чего он вообще взял, что обязательно нужно истекать кровью? Он обнял Хуайсана, доверчиво устроив голову на его плече, и не заметил, как уснул. Лань Сычжуй стал совершенно неприличным человеком — он во сне бесстыдно закинул ногу на бедро Не Хуайсана, даже не позаботившись о своей слишком откровенной позе. Что он спал — это не оправдание. Адепты клана Лань даже спят пристойно. А без ленты и в объятиях Не Хуайсана спалось непривычно и неприлично. И очень крепко. — — — — — — * Примечание: Клан Чунчжэнь Ши, прибывший на праздник в Цинхэ, - второстепенные персонажи, однако они важны в нашей истории, и поэтому мы решили, что будет правильно показать их и рассказать об их именах. Ши (石 shí ) клановая фамилия, древняя и распространенная в Китае. Основное значение иероглифа - «камень», но так же «скала», «утес», «непоколебимый», «твердый». Клан владеет землями, через который проходит важный торговый путь, и постоянно отражает нападения кочевых народов. Ши не стали сотрудничать с Цзинь Гуанъяо, решив, что сами в состоянии отстоять свою землю и независимость. Ши Фэн (石风) - глава клана Чунчжэнь Ши. Его имя означает «ветер», но так же и «нравы», «обычаи», «традиции» и «характер». Этот человек действительно обладает непростым характером, твердым и упрямым (как камень, да), но в то же время он способен и на перемену направления, словно ветер. Если сочтет, что это необходимо. Ши Бэйхэ (石倍和) - сын Ши Фэна и наследник клана. Когда мальчику давали имя, явно хотели, чтобы он стал во всех смыслах достойным продолжателем династии, правителем, который укрепит мир в землях, сделает его еще прочнее. В имени Ши Бэйхэ звучит это «умножение мира»: первый знак 倍 (bèi) означает «удваивать», «удвоенный», «умножать в несколько раз», а второй - 和 (hé) - «мирный», «спокойный», «жить в мире», «гармония» и много других положительных значений. Похоже, семья в этом мальчике видит надежду на то, что крепкий мир все-таки наступит. Ши Бэйхэ и сам человек очень гармоничный, он красив, умен, видит цель жизни в заботе о своей земле и людях- в общем во всех отношениях благородный человек. Он на 4 года младше Не Минцзюэ. Нам он видится в образе, который можно посмотреть в альбоме к «Затмению» (актер Чжу Илун) Ши Юньлань (石云嵐) - младшая дочь Ши Фэна и горячо любимая сестра Ши Бэйхэ. В ее имени первый иероглиф 云 (yún) означает «облако», а 嵐 (lan) - «туман в горах», что говорит и о недоступности, и о красоте, и о том, что она «туманна», «не ясна». Причем этот «туман» скрывает твердость и непоколебимость, как туман, скрывающий горные вершины. Ши Юньлань так же можно увидеть в альбоме в образе Дильрабы.