Затмение

Засыпая, Минцзюэ успел порадоваться, что Хуайсан позаботился о хорошем вине, потому что в сон он падал, охваченный тревожными мыслями. Ничего хорошего в них не было, ревность — недостойное чувство. Особенно для него, особенно когда это Инь Цзянь... Ревность — это недоверие, это... это вообще невозможно, когда Инь Цзянь, вот и все... Минцзюэ встал очень рано, выспался плохо, но досыпать не собирался. Лучше потратить время на то, чтобы привести себя в порядок. Ванна, холодное умывание, косы... где, кстати, Хуайсан? С другой стороны, не будить же его ради кос, еще рано, пусть спит. Не Минцзюэ собрал волосы в относительно простую прическу. И надо будет взять у Инь Цзяня какую-нибудь пилюлю от дурных мыслей. Как это он раньше не интересовался, есть ли у доктора что-то такое? Слезы Феникса есть, неужели нет средства от мыслей? Спасение пришло совершенно неожиданно. Минцзюэ услышал нежные звуки гуциня и вышел из комнаты. Все равно собирался в приемный зал... кто это играет? Может, Сычжуй? Или Лань Сичэнь еще не отбыл? Уже понимая, что и Лань Сычжуя, и эргэ он узнал бы, Не Минцзюэ все равно пошел на звуки музыки, она вела к отведенным для высоких гостей покоям и вообще-то ближе к женской половине. Минцзюэ понял, что рискует проявить бестактность, но в этот момент увидел сквозь невысокие растения, кто же играет. Потревожить Ши Юньлань он не решился, но и уйти — глупо, потому что барышня его заметила. Минцзюэ встретился с ней взглядом, но она тут же опустила ресницы и смотрела теперь на руки, пальцы перебирали струны. Чтобы не стоять глупо за кустами, Минцзюэ вошел в садик и дождался, когда Ши Юньлань закончит мелодию. Следовало поздороваться. Он выдержал еще паузу, когда отзвучала последняя нота, и вежливо поклонился. — Доброе утро. Я услышал музыку и не удержался, пришел узнать, кто такой мастер. — Доброе утро, Глава, — Ши Юньлань встала и сложила руки в поклоне. — Прошу прощения, я не подумала, что здесь музыка окажется слишком громкой, я, наверное, перебудила весь дворец... Она застенчиво улыбнулась, и Минцзюэ невольно залюбовался. Так человек смущается, когда знает, что не сделал ничего плохого, но все же чувствует неловкость, что мог нарушить чужой распорядок. Надо было бы сказать обычное «Нет, ну что вы» и откланяться, но вместо этого Не Минцзюэ улыбнулся и сказал: — Это хорошо, что хоть раз Юдоль проснется от прекрасной музыки, а не от звука колокола, созывающего к тренировке на плац. Вы так рано встали. Надеюсь, вы все же отдохнули от шума вчерашнего праздника? «Зачем я это спрашиваю?» — подумал Минцзюэ. — Благодарю, Глава. Я хорошо спала, а праздник был чудесным. Просто... у отца и брата встреча с вами, я, признаться, немного волновалась... Ши Юньлань поначалу чуть-чуть робела, но лишь до его первого вопроса. Так странно было услышать эту заботу... она не казалась дежурной. А оттого ей стало любопытно, и она попробовала завести нужный разговор. Намекнуть ему, что эта встреча важна для нее, это не повредит на случай, если отец станет упрямиться. Но ответа она как-то не ожидала. — А вы разве не придете? — спросил Не Минцзюэ, и Ши Юньлань посмотрела на него прямо и открыто, как будто вопрос был для нее неожиданным. Да нормальный вопрос. Вопрос как вопрос... — О... Она и правда думала, что разговор будет исключительно мужской, а теперь вот смотрела на Не Минцзюэ и не понимала, с чего вдруг так решила? — Я думала, что барышне не подобает присутствовать при таких серьезных переговорах, — с обезоруживающей честностью призналась Ши Юньлань, и по взгляду Не Минцзюэ было совершенно ясно, что подумала она неправильно. А суровый глава Цинхэ вдруг улыбнулся ей, и без насмешки, тепло. Какой он... интересный. Совсем не таким она его себе представляла! — Госпожа, я пригласил вашу уважаемую семью не для переговоров. Просто побеседовать с добрым соседом. Вчера среди многочисленных гостей я едва ли перекинулся несколькими словами с вашим отцом и братом. Одни тосты. Вы присоединитесь? «Он что, просит?» — Минцзюэ сам себе удивлялся. Вот уж Хуайсан сейчас от изумления уселся бы в кусты! Они с братом так не договаривались, и это вообще только что пришло ему в голову — пригласить Ши Юньлань и назвать это беседой добрых соседей. Но почему нет? Может, настало время сделать не самый ожидаемый Ши Фэном ход, да и в присутствии Ши Юньлань разговор может пойти по-другому. Она улыбнулась. Нет, она поклонилась, удивительным образом сочетая церемонный строгий поклон с искренней приятной улыбкой. Без этого дурацкого кокетства, которое часто присуще молодым барышням, да. — Благодарю, Глава, я обязательно приду. — Ладно, — и Минцзюэ снова улыбнулся. С чего это он разулыбался с утра? Наверное, надо бы оставить барышню в покое и пойти позавтракать. Да, пренебрегать трапезой — это неполезно. Тьфу. Прям законы Цзяня и Байсюэ в одном флаконе! Минцзюэ слегка поклонился девушке, сказал «до встречи» и ушел. Он, конечно, не видел, как Ши Юньлань слегка озадаченно смотрит ему вслед, как поворачивается, прикусив губу и словно от себя самой пытаясь скрыть улыбку. Определённо, Ши Юньлань ожидала совсем не этого, и ей нравилось, что она заблуждалась. *** Для Инь Цзяня утро началось с острой мысли — «Проспал!». Причём он не мог сообразить, что именно проспал, куда собирался, только с резким вдохом открыл глаза и сел, пытаясь сообразить, откуда взялось это отвратительное ощущение, что большая часть дел промчалась мимо него со свистом. По итогу выяснилось, что не проспал, и на самом деле встал не слишком рано, не слишком поздно, а как раз в меру. Он надеялся, что появившийся слуга расскажет ему всё важное, что ему стоит знать этим утром, но тот помалкивал, а Инь Цзянь пытался догадаться, сильно ли ему влетело за вчерашний досадный случай. Возможно, не влетело вообще. Выходить из своих комнат он не собирался. По крайней мере, пока не явится охрана. Хватит, никаких больше экспериментов с безопасностью. Он выдал поручение, чтобы всё-таки починили ханьфу, несколько раз объяснил, почему так важно именно починить это, а не заменить его, и оделся в розовое. В сочетании с новой заколкой, которая топорщилась строгими колючками между нежными цветочными лепестками, смотрелось странно, но он решил, что гармония может быть и такая, противоречивая. Отослал слугу, чтобы отнёс ханьфу — и получается, что сам себя арестовал! Пока тот не вернулся, и не появилась охрана, Инь Цзянь успел разобрать всё на рабочем столе, потому что его стол — неприкосновенная территория. И его постель. И его вещи. И он бы с наслаждением вообще всё запретил трогать, но прекрасно за собой знал потрясающий талант наплевать на пыль, если комната не нужна. А потом, наконец, явился слуга, а с ним явилась и охрана, да не та, и он, признаться, опешил. Хорошо, его прежняя охрана попала в немилость. Это объяснимо. Несправедливо, но объяснимо! А этим-то за что такое сомнительное удовольствие? Инь Цзянь только вопросительно поднял бровь, глядя на это обновление. Что сказать? Впору извиняться. Они ведь точно считают это задание удручающей растратой их воинских талантов на какие-то пустяки в цветочек! — Сочувствую, — вместо приветствия выдохнул Инь Цзянь, и отправился на поиски Не Минцзюэ в сопровождении этих несчастных. Правда, пока он шёл по галерее, ему в голову пришла мысль, что его прежняя охрана, получается, не наказана, а вознаграждена. Им не придётся больше с ним возиться. А за что тогда этим двоим назначена каторга? — Глава клана Не, — он церемонно поклонился Не Минцзюэ, когда всё-таки его отыскал, и лишь убедившись, что рядом никого больше нет, и дань демонстративной вежливости отдана, вполголоса уточнил: — Ты всё-таки наказал мою охрану. А эти двое что за люди? Да, ты говорил, что будут беседы, на которых я нужен. Я пришёл. Он не спросил «как ты спал?», хотя вопрос вертелся на языке, но внимательно изучал лицо Не Минцзюэ, на случай если тот решил скрыть какое-то недомогание. *** — Советник, — Не Минцзюэ кивнул и, пока Цзянь кланялся, взглядом велел охране удалиться. Короткое и редкое время, когда средь бела дня можно было остаться с Инь Цзянем наедине. — Я их сменил. Один из них отправился с другими на поиски, он теперь знает, как выглядит твой брат, и это может быть полезным. Второму тоже найдется дело. Тебе не нравятся эти люди? Придется привыкнуть, уверен, у тебя получится. Зато я буду уверен, что никто не посмеет больше даже рукава твоего коснуться. Пойдем. Минцзюэ направился в приемный зал. — Мне нужно, чтобы ты был рядом. Слушал. Вникал. Свежий взгляд — важен. Если почувствуешь, что кто-то пытается хитрить или просто что-то тебя обеспокоит или покажется важным, ты сумеешь это правильно и деликатно обозначить. Для меня. Где Хуайсан? — последний вопрос он задал в пространство, слуге, уже переступив порог и направляясь к своему месту. — Нет, не зовите, дайте малый колокол, он спокойно успеет к беседе с Чунчжэнь Ши. Принесите чай. *** Неожиданно восхитительная порция утреннего официоза. Инь Цзянь удержался от смешка, уж очень официальным получилось это «советник». От сердца немного отлегло. Поиски — это пристало воину, одному из его неудачливых охранников точно повезло. Второй… что же, остаётся надеяться, что ему тоже достанется миссия не менее важная. — Да я тоже убеждён, что привыкну — мои рукава неприкосновенны, тут ты прав, — Инь Цзянь даже не подумал сделать вид, что случайно задел рукавом руку Не Минцзюэ, разумеется, он сделал это специально. — Мне просто интересно, что сделали эти двое несчастных, что им выпало таскаться за мной. Это наверняка ужасающе скучно, и они чувствуют себя наказанными. Как бы то ни было, сочувствие оказалось весьма умеренным. Инь Цзянь не собирался играть в заботливую тётушку — ему нужна была защита, Не Минцзюэ предоставил ему эту защиту в таком объёме, что только собственная глупость и неуместная заботливость о досуге собственной охраны стали причинами вечернего досадного недоразумения. Ещё не хватало пропустить через себя всех воинов Цинхэ, так или иначе выбивая их с занимаемой должности. «Мне нужно, чтобы ты был рядом». Инь Цзянь напомнил себе, что это не более того, что Не Минцзюэ сейчас озвучил. Свежий взгляд. Внимательно слушать, вникать. Как это объяснить себе, чтобы прекратить видеть в невинной фразе что-то особенное? Инь Цзянь лишь строго кивнул. «Да. Для тебя. Не беспокойся — правильно и деликатно». Он занял место рядом с Не Минцзюэ, и если у кого-то были иллюзии по поводу его персоны, то они быстро развеялись. Инь Цзянь действительно внимательно следил за малейшим движением первого гостя, отмечал даже испарину, выступившую на висках и над верхней губой. Впору заподозрить во лжи, но судя по положению уголков губ и мучительно подёргивающимся бровям, гость просто волновался и переживал из-за оказанной ему чести — быть первым в длинной череде личных бесед с главой клана Не. О чём он и сообщил Не Минцзюэ, когда этот гость наконец откланялся. Причём кланялся он с искренним рвением. — Этот господин чувствует себя счастливым и польщённым, — отметил Инь Цзянь, когда гость удалился. Пока всё шло хорошо. Когда вокруг не мельтешит толпа народу, ему действительно было легче сосредоточиться и заняться важным делом. Инь Цзянь в очередной раз убедился в том, что шумные сборища ему категорически противопоказаны. *** *** *** — Сычжууууй... — Тягуче прошептал Хуайсан и выдохнул ему в шею. Запах сна, теплой нежной кожи, волос... Ради этого стоит просыпаться. — Пора вставать. Пора, но совершенно не хочется. Хуайсан прижался теснее и приподнял голову, заглядывая юноше в лицо. Слишком красивый. Он, разумеется, помнил про дела, про то, что должен будет явиться к брату, и это очень, очень важно, но на то он и проснулся рано, чтобы знать и не торопиться. *** Ему ещё никогда не доводилось настолько разнузданно и неприлично спать. Сычжуй чувствовал, как этот сон нежно его обнимает, жаркой лаской дышит в шею, зовёт по имени таким волнующим шёпотом, что хочется в этом нежиться, растворяться. Он протестующе простонал что-то неразборчивое, довольно и ласково притёрся ближе к горячему телу в объятиях и сонно выдохнул: — Хуайсан… я сейчас приду… Куда придёт? Но это же так очевидно. Нужно встать, одеться, привести себя в порядок, и он снова сможет увидеть Не Хуайсана… правда, это случилось намного быстрее. Стоило лишь открыть глаза, полные ещё сонной неги, и оказалось, что это вовсе не снится. На чём же они остановились? Ох, кажется, они не остановились до самого конца. — Я проспал, да? Просыпаться совершенно нагим в тесных объятиях оказалось волнительно, но Сычжуй даже не пытался отодвинуться. Он слишком хорошо лежал сейчас, и если пошевелится, то станет понятно, насколько сильно он прижимался и чем конкретно прижимался. *** — Нет, — Хуайсан пробежался кончиками пальцев по его плечу. — Не проспал. Просто я тебя разбудил, чтобы нам не вскакивать и не бежать сломя голову. Как ты? Он чуть-чуть пошевелился, но только для того, чтобы почувствовать, как Сычжуй весь проснулся, и как его восхитительный юный любовник возбужден поутру. — Мне так хорошо спалось. Я хотел тебе это сказать прежде, чем придется стать серьезным и важным там, — Хуайсан взглядом указал на окно, где за пределами комнаты его ждали будни. *** — Как я? — Сычжуй застенчиво повёл плечом под этой лаской, сам попробовал пошевелиться и понял, что он чувствует себя просто возмутительно. Он сам посмотрел на это окно, которое ожидало, пока Не Хуайсан станет серьёзным и важным. От этого никуда не деться, это долг, причём долг, которым не тяготишься — он просто есть, это важная часть жизни. — Ты очень серьёзный и важный… когда там, — Сычжуй ощущал себя возмутительно хорошо, и при этом ему было вдвойне неудобно, и от этого он испытывал жуткое искушение спрятаться под одеяло с головой. — Мне непривычно, — признался он и густо покраснел. — Настолько непривычно, что я боюсь, что эта непривычность меня выдаст… ээээ… изменив мою походку самым непристойным образом. Там… Сычжуй понял, что сейчас снова протянет это неопределённое «ээээ», пытаясь подобрать приличные слова для неприличных ощущений. Как назло из головы вылетели все возможные иносказания, а которые остались — те казались ещё непристойнее любой просторечной грубости. — Я в удивительном положении сейчас, — рассудительно пояснил Сычжуй. — Словно мне на язык навешали железные гири, и он с испугу сейчас начнёт молоть что попало. Увы, я просто не могу подобрать слова, чтобы объяснить всю суть непривычности. Боюсь, что если взглянуть, то окажется что у меня растёрто всё, что растирается, и если я не залил кровью половину простыни, я буду считать себя счастливее раза в два. Причём я убеждён, что вовсе не истекаю кровью, это лишь последствия давнего испуга от случайно увиденных красных пятен, и как крайне смущённый свидетель я тогда надумал лишнего, и сейчас — вот, я же говорил. Он натянул одеяло до самых глаз и уже оттуда выдохнул. — Кошмар. Я сейчас сгорю. *** Хуайсан смотрел на него, даже не пытаясь не улыбаться. С восхищением и нежностью, потому что любовался. — Мне так нравится твое смущение, — беззастенчиво сообщил он и коснулся губами горячей щеки. — Ты простишь мне это? Я бы сцеловал весь твой румянец... Весь. Пальцы нежно тронули под одеялом впадинку между ключицами, Хуайсан еще приподнялся, смотрел. — Крови нет совсем, не волнуйся, все пройдет. Ты позволишь мне тебе помочь? Еще рано, у нас есть время. Ему, конечно, не нужно было объяснять «всю суть непривычности», но Хуайсан с удовольствием слушал, потому что Сычжуй хоть и полыхал от смущения, но все равно рассказывал, делился с ним, доверял. И еще потому, что это его постель, его ласки, его руки и его член были причиной этой самой непривычности. — Я не могу дать тебе сгореть, — шепнул Хуайсан, сдвигая одеяло и заглядывая туда, как будто ему нужно было разрешение. Не нужно. Он нырнул под одеяло и вылез обратно лицом к лицу с Сычжуем, коснувшись его трепетного тела своим везде, где только можно. — Разреши мне о тебе позаботиться... моя звезда... — Хуайсан поцеловал в уголок губ и снова смотрел в глаза. — Вот увидишь, ничто тебя не выдаст. *** Улыбка Не Хуайсана яснее ясного свидетельствовала о том, что его опасения напрасны, Сычжуй при этом даже не подумал, что это насмешка, вовсе нет. Это не было похоже на насмешку. Хуайсан улыбался ласково. Разве может утро быть ещё более прекрасным, когда оно освещается такой улыбкой? Пусть Сычжуй и смущался ещё сильнее от этого нежного прикосновения к ямке между ключицами, но он не хотел прекращать. Только охнул от неожиданной шалости Хуайсана, когда он скрылся под одеялом и проскользнул в его объятия, возбуждающе и дразняще прикасаясь к нему. Неожиданное желание победило, Сычжуй даже не успел понять, что делает, это оказалось так просто и естественно — развести ноги чуть шире, а руками обхватить Хуайсана, чтобы лёг на него сверху. И когда получилось, тут же познать будоражащий восторг от полноты ощущений. — О, я не просто разрешаю, — Сычжуй потянулся за следующим поцелуем. — Я прошу тебя об этом. А весь мой румянец… он полностью твой. Даже если я покраснею кончиками мизинцев. Я не могу разбазаривать своё смущение на других людей, пусть меня… ничто не выдаст. *** — Тебя ничто не выдаст, — пообещал Хуайсан, на этот раз целуя в губы по-настоящему, потому что Сычжуй сам этого захотел. — А я тебе помогу. Он приподнялся над ним, наслаждаясь движением его скользящих по спине рук, ловко и бережно просунул ладонь Сычжую под поясницу и мягко провел вниз, до ягодиц. — Повернись на живот, вот так. Ложись удобнее. Он уверенно и нежно укладывал Сычжуя, ласковыми поцелуями спускался по спине ниже и приподнял под бедра, одновременно развел их шире. Этим невозможно было насладиться раз и навсегда, Хуайсан готов был бесконечно смотреть на изгиб спины, на бесстыдную, но все еще не развязную позу. Он погладил, коснулся губами и оставил несколько поцелуев на ягодицах прежде, чем развести их. — Крови нет совсем, только немножко покраснело с непривычки, — сказал он так, словно хотел успокоить, что вот, ничего страшного, не нужно волноваться. Он и хотел — успокоить, но и вызвать новую волну смущения. — Это пройдет. Язык скользнул в ложбинку, влажно погладил, Хуайсан ласкал и выцеловывал почти невесомыми касаниями губ вокруг натертого колечка, и пока занимался этим, еще понемногу приподнимал Сычжуя, пока его возбужденный член не коснулся головкой простыней. Тогда язык Хуайсана проник глубже, но также нежно и дразняще, еще сильнее возбуждая и без того пылающего юношу. — Сейчас, потерпи. Я уберу сразу все неудобства и все, никто не догадается. В его голосе сквозила нежная улыбка, она играла на губах, когда он поднялся с кровати совсем ненадолго, только чтобы найти нужную баночку. — Это целебная мазь, как раз от всяких покраснений, — он вернулся в кровать и устроился как прежде. — И не заметишь, как все быстро пройдет. Хуайсан зачерпнул немного кончиками пальцев, растер, согревая, и коснулся растревоженного их вчерашней близостью места, втирая снадобье по кругу и почти не забираясь глубже. Почти, совсем немножко. От этого, конечно, у его пылкого Сычжуя возникнет другое неудобство, но и с ним Хуайсан отлично знал, что делать. *** Сычжуй никогда не думал, что сможет вот так. Не сказать, что без тени смущения — ох, какая там тень, здесь смущение заливало его ярким румянцем, словно он на солнцепёке слишком много времени валялся нагим! Но всё-таки — Хуайсан же говорил, что в этих комнатах ему можно быть нескромным. И тут же наградил восхитительным утренним поцелуем, в который раз заверил, что всё хорошо, и он поможет. Эта помощь была самой волнующей из всех возможных видов помощи. Просто именно Не Хуайсану было можно. Да, можно вот так трогать, и вот так тоже — Сычжуй невольно прикусил губу, когда ладонь ласково провела по ягодице. Он послушно перевернулся на живот, уткнулся пылающим лицом в ладони. Сычжуй такой податливости в себе не подозревал — он развёл ноги шире, приподнял бёдра, прогнувшись в пояснице. А одеяло предательски куда-то сбежало, но ему не было холодно. Наоборот — ровный жар заливал всё тело. Он не знал, можно ли смущённо покраснеть везде. Вдруг можно? Ему не приходило в голову себя разглядывать в моменты замешательства и волнения. Да их и не было раньше, Сычжуй искренне считал свой темперамент приличным и прохладным, как целительный источник в Облачных Глубинах! Ох, этот источник внезапно вскипел… Натёртая кожа оказалась до такой степени чувствительной, что от прикосновения всего лишь дыхания Сычжуй сам перестал дышать и принялся с мучительным и восторженным ощущением переживать все полутона этого ощущения. Только за дыханием снова там же оказался горячий язык, Сычжуй задрожал и выгнулся сильнее. И не было ничего постыдного. Вообще ничего. Даже когда Хуайсан встал, а он так и остался в этой позе на кровати, сжимая в пальцах скомканные простыни. Это было неожиданно прекрасно, и… он едва не уполз по кровати куда-то в стену от первого скользкого прикосновения пальцев с целебной мазью. Головка члена едва касалась простыни, и это было мучительно — хотелось или вжаться, или наоборот, отстраниться. Сычжуй содрогнулся, не в силах выбрать, и всё-таки отстранился. Правда при этом едва не насадился на пальцы Хуайсана и издал такой звук, на который считал себя неспособным. Это был даже не стон, какой-то сладострастный подвыв. — Это… — горячо выдохнул он, повернув голову набок, и потёрся щекой об простыню. — Это лечение, оно меня… будоражит. Я от этого до жути развр… рррраскрепощённый. *** От его голоса у Хуайсана по телу разливался настоящий огонь. Как так выходит, что нужно снова терпеть, вместо того, чтобы просто взять Сычжуя, ярко и резко, чтобы кричал и плакал, и просил еще? — Даа... — протянул он чуть слышно, улыбаясь, и вот теперь проник пальцем глубже, — Иногда, чтобы обрести равновесие, нужно совсем... — он наклонился и прикусил аккуратную и так бесстыдно подставленную ягодицу, — ... раскрепоститься. Хуайсан медленно смазывал и лечил, гладил свободной рукой поясницу Сычжуя, ласкал пальцем внутри, чуть глубже, и еще немного, но все-таки в какой-то момент ладонь скользнула вниз, он обхватил возбужденный член, большим пальцем коснулся головки и теперь ласкал ритмично, сжимая так, чтобы Сычжую было хорошо и тягуче. Потому что утром излиться можно совсем быстро и не успеть прочувствовать особенно сладкие мгновения, тем более когда ты такой юный и неопытный. Хуайсан уже нащупал бугорок внутри и теперь ритмы ласк и вздохи Сычжуя слились в один. *** Разве можно вот так кусать там, где только что целовал?! Не так сильно и укусил, конечно, но одного лишь прикосновения зубов хватило, чтобы Сычжуй застонал и снова подался навстречу ласковым пальцам. Он казался себе удивительно распутным. Никто не узнает. Никто не догадается. Сычжуй всхлипнул. Он весь пылал, вздрагивал. Упёрся ладонями в постель, приподнимаясь, и снова распластался грудью по горячей простыне. — Ты сделаешь меня… самым уравновешенным под этими небесами, — шёпот Сычжуя оказался торопливым и сбивчивым, он изнемогал от ярких вспышек удовольствия, так сильно растянутых во времени, будто его целиком макнули в горячий мёд. — Хуайсааааан, ннннн… Неприлично, жарко, жадно. Медленно и сладко. Сычжуй сжался, ощущая только это растущее удовольствие, и никакой больше смущающей непривычности. Он оглянулся через плечо, рвано выдохнул, снова уткнулся лицом в простыню и содрогнулся всем телом. — Только ты, — как в бреду выговорил он. — А ты? Хочу тебе тоже… *** — Под этими и под другими... и под всеми сразу ... Хуайсан и сам вздрогнул от этого стона, снова задел пальцем бугорок и обвел мокрую головку по кругу, ласкал, пока Сычжуй не задрожал. Поймал его взгляд и даже губу прикусил, чтобы не застонать от того, как мальчик красиво выгибался, как горячо струится семя между пальцами, и от этого последние движения становятся еще мучительнее для трепетного тела. Он осторожно отпустил, вытер ладонь о простыни и теперь уже для настоящего лечения еще добавил снадобья в ложбинку и на вход. — Вот так, подожди немного и никакая походка тебя не выдаст. Он смотрел, как Сычжуй остывает от последних судорог наслаждения, сел, слегка отстраняясь, чтобы опереться на руку, и обхватил ладонью свой член. Теперь вот не нужно терпеть, можно и себе доставить удовольствие, особенно прекрасное под горячим взглядом Сычжуя. Хуайсан запрокинул голову и тихо застонал. *** Под всеми сразу небесами… Если Сычжуй и пытался быть сдержанным, то эти попытки слетели с него как последние отголоски стыдливости. Наслаждение плескалось в крови, он стонал и выгибался, бессовестно подставляясь под ласку, пока не излился, пятная постель и пальцы Хуайсана. Он честно решил «подождать немного», Не Хуайсан лучше знает, как обходиться с этим снадобьем. Но как ему сейчас обходиться с тем, что он увидел, стоило лишь повернуться на бок? И тихий стон, и запрокинутая голова, выставленная напоказ шея и так же вольно выставленная напоказ чувственная ласка, которую Хуайсан дарил себе сам… Сычжуй не мог позволить себе такую безответственную безответность, и не мог сопротивляться соблазну. Полученное удовольствие его вычерпало, и утро началось самым возмутительно прекрасным образом для него. Разве можно позволить, чтобы Хуайсан недополучил удовольствия? Сычжуй привстал, и казался себе неловким и неуклюжим, когда всё-таки поднялся на колени. Он целовал этот тихий стон, прокатывающийся по горлу Хуайсана, с робкой нежностью покрывал поцелуями его плечи, оплёл пальцами поверх его руки, размеренными движениями ласкающей член, и готов был прекратить после первого же «нет». Но пока его не было, поцелуи и осторожные прикосновения кончика языка уже успели спуститься на грудь и на живот Хуайсана. *** — Сычжуй... — от его поцелуев Хуайсан совсем терял голову, он вздрогнул, ощутив прикосновение губ так низко, и горячие пальцы поверх своих. Разве можно на это не смотреть? Хуайсан почти лег на скомканное одеяло и подушки, запустил пальцы в волосы Сычжуя и легко направил его еще ниже. — Возьми в рот... хочу знать, как это... Он замер, не собираясь пропустить этот миг, когда желанные губы коснутся члена, а язык — нежной возбужденной кожи, как Сычжуй почувствует его жар и вкус. — Возьми, — и он сам направил себя навстречу его губам, стягивая волосы Сычжуя, мягко приказывая подчиниться. *** — Я тоже, — жарко выдохнул Сычжуй, и снова бессовестно жульничал, потому что пытался в меру сил повторять за теми ласками, что так щедро дарил ему Хуайсан. А ведь его потрясающий возлюбленный не скупился на самую открытую и смелую ласку, не оставляя ему даже мгновения на страх и любое неудобство. — Я сразу, — Сычжуй опустил кончик языка в ямку пупка, застенчиво улыбнулся и облизал губы. — Сразу хотел знать, как это. Его никто не учил такому. Ему не объясняли — как это. Но Хуайсан показал самым простым и доходчивым образом, а делать выводы Сычжуй умел. Даже вполне понятное волнение не дало ему забыться настолько, чтобы позволить себе неловко прикоснуться зубами к нежной горячей коже. Но ему нужно было знать и понимать, что всё идёт хорошо. Поэтому сжавшиеся в волосах пальцы принял как мягкое руководство, поднял взгляд и смотрел Хуайсану в глаза, когда снова облизал губы и разомкнул их, плавно скользнув ниже и обхватив головку члена. Медленно отпустил, оставшись лишь кончиком языка. Он пробовал на вкус. Очень честно, как и сказал — он хотел узнать как это, и узнавал. Обвёл языком и снова взял в рот, втянул глубже и удовлетворённо промычал что-то одобрительное и томное, потому что на вкус Хуайсан оказался нежным, гладким, горячим и очень возбуждающим. Сычжуй осторожно вдохнул, еле заметно подался назад, снова взял глубже, и несдержанно сжал руками бёдра Хуайсана. *** Хуайсан смотрел неотрывно, ждал и не скрывал, как сильно ждет. Это оказалось еще лучше, чем он только мог представить, Сычжуй выглядел невинным и робким, и порочным одновременно. Когда его губы обхватили член, Хуайсан ахнул, дрожь прошла от паха до самого горла, заставляя снова стонать. — Сычжуй... — задыхаясь, шептал Хуайсан. — Какой ты... еще... И язык, и губы, и смелая готовность взять глубже, и пальцы на бедрах — все это еще прекраснее, чем самый горячий сон. Реальный Сычжуй, о котором Хуайсан так долго грезил, был еще горячее и смелее, еще ярче. Как он мечтал — нет, не сорвать с него эту благопристойность, а приоткрыть и увидеть чувственность как сквозь завесу полупрозрачного идеального шелка... Никогда еще ему не было так прекрасно в близости, в желании, как с Лань Сычжуем, — об этом Хуайсан не думал, он просто это знал сейчас. Он удерживал его, и когда губы снова разомкнулись, и Сычжуй вдохнул, Хуайсан чуть подался навстречу, проникая глубже, головкой по языку, в неспешном, но настойчивом желании большего. Он повторил это снова и шептал что-то несдержанное, что так хорошо, что хочется еще, и просто стонал, когда слов не осталось. *** Чем жарче Хуайсан отвечал, тем смелее Сычжуй его ласкал. Каждый стон, каждое слово, добавленное таким горячим шёпотом, всё поощряло и влекло дать ещё, дать больше, прочувствовать, до какой степени можно. Что можно? Как можно? А выходило, что можно всё, вообще всё. Он не мог ничего сказать, но если бы сейчас и сумел отстраниться, выпустив изо рта горячий твёрдый член, сказал бы «ещё» и снова взял бы. Как сейчас — глубоко, и сжать губы плотнее, нежной и жадной лаской выглаживая. Сычжуй искренне наслаждался этим откликом, дарить наслаждение оказалось так же приятно, как получать. Не осталось ни единого местечка, неисследованного его пытливым языком, не выглаженного губами. Он чутко улавливал каждое направляющее движение Хуайсана и подчинялся ему с неподдельной горячностью. Ему было это нужно. Вот так, когда почти утыкаешься носом в низ живота от очередного плавного толчка. Он не замечал, что сам постанывает тихо, увлечённо собирал первые пряные капли, принимал всю страсть Хуайсана и ждал его наслаждения как своего. *** Его восхитительный в своей неопытности любовник так быстро и увлеченно учился, что от одной мысли об этом Хуайсан возбуждался до предела. Как можно быть таким невинным и с таким развратным желанием вылизывать и ласкать член, принимать его так глубоко? Хуайсан больше не мог, он отпустил Сычжуя и вцепился в простыни, стонал, выгибаясь, и короткими ритмичными движениями забирал абсолютно все ласки, которые давал ему Сычжуй. Мальчик так быстро понял, как лучше делать, чтобы принимать до самого предела, и при этом умудрялся ласкать языком, что Хуайсану только оставалось полностью отдаться наслаждению. Чувственные губы, горячий язык и то, как Сычжуй угадывал все, что ему нравится, стремительно приближали самый яркий миг. Хуайсан со стоном выгнулся и замер, чувствуя, как спазм сводит мальчику горло, как шелково язык касается плоти, и первая судорога обожгла, перехватило дыхание. Он изливался бурными всплесками, уже совсем не владея собой, снова толкнулся в жаркий рот, чуть вышел и опять подался вперед. Это оказалось выше его сил — думать сейчас о том, что для первого раза так себя отпустить может быть слишком. Лань Сычжуй начисто забрал все его мысли, ничего не оставил, кроме наслаждения. — Оох... — протянул Хуайсан и расслабился, отпущенный последней волной. Он чувствовал себя опустошенным и одновременно наполненным счастьем. — Сычжуй... — словно собирая себя по кусочкам, Хуайсан приподнялся и протянул к нему руку. — Иди сюда. Он улыбался. Еще есть немного времени на поцелуи со вкусом их желания и страсти, на то, чтобы гладить кончиками пальцев и слушать, как успокаивается дыхание. *** Это настолько захватывало, что у Сычжуя выбило все мысли из головы. Несдержанность Хуайсана опьяняла, ему хотелось быть тем человеком, который заставляет его вот так стонать, дрожать, вскидывать бёдра навстречу ласке. И конечно же Сычжуй пропустил момент. В горло плеснуло, он от неожиданности сжал губы плотнее — потому что прольётся же! — а когда Хуайсан не остановился, нечаянно проглотил всё. Поднял голову, когда Хуайсан расслабленно выдохнул, и смущённо улыбнулся. Губы слегка пощипывало, и кажется они припухли. Он ласково прильнул к Хуайсану, хрипло кашлянул и прошептал: — Прости, я нечаянно… Хотелось спрятать лицо, и он, конечно же, его спрятал — на плече Хуайсана. Прикоснулся губами к его шее, и уточнил: — Я нечаянно всё проглотил. Это… слишком? *** Хуайсан счастливо вздохнул, поцеловал Сычжуя в висок и положил ладонь ему на затылок. — Да, это слишком... слишком хорошо. Вот так бы и лежать до самого обеда, наслаждаться, потом рисовать и никуда не выходить из комнаты, и Сычжуя, конечно, не отпускать, но придется же вставать, идти, быть правильным и умным братом Не Минцзюэ, который «не знает» ровно то, что знает. Слушать всех этих людей. Не оставлять же его с одним лекарем на важных переговорах. Хуайсан услышал колокол и вздохнул, осторожно пошевелился, не выпуская Сычжуя из рук. — Придется вставать, брат ждет. Пойдем умываться? *** Хуайсану тоже хорошо. Сычжуй счастливо вздохнул, не очень думая, что дышит ему в шею, и это наверняка ощущается. Совсем немного времени на это сладкое оцепенение, когда удовольствие ещё разливается над постелью подобно утреннему туману, обволакивает, пропитывает и дышать им хочется бесконечно долго. Хорошо, что у Хуайсана гораздо больше благоразумия. — Да, — просто ответил Сычжуй. — Нужно проявить ответственность… Ему едва ли не впервые в жизни не хотелось быть ответственным. Наоборот, появилось ужасающе неправильное и недопустимое желание остаться в постели и наслаждаться совершеннейшим бездельем. Пришлось встать. Он и без того завлёк Не Хуайсана в череду чувственных удовольствий, и не мог себя за это простить. С другой стороны, Сычжуй сам от себя не ожидал такой прыти, он ведь никогда не проявлял интереса к этой стороне жизни, и даже осуждал со всем пылом добродетели. Доосуждался. А сейчас с усердием, достойным лучшего применения, гнал от себя все мысли, которые могли испортить это восхитительное утро. Кстати, Хуайсан снова был прав — это ощущение интимного неудобства уже почти прошло. Мазь оказалась воистину волшебной. Сычжуй умывался и недоверчиво ловил себя на сожалении, что вода пытается смыть ощущение поцелуев Хуайсана. Он придирчиво расчёсывал волосы, и снова жалел. И ночь, и это утро, всё было переполнено какими-то откровениями и открытиями. Сычжуй одевался и прятал своё тело, словно отказывая себе в праве на возбуждение. Собрал волосы и постоял рядом со столиком, на котором лежала свёрнутой его лента. Он нарушил такое количество правил, что невольно задавался вопросом, имеет ли он теперь право её носить. Может, это жульничество с его стороны, выйти сейчас с безмятежным выражением лица и с белоснежной лентой вокруг головы? Лёгкие облачка на ленте не пытались хмуриться тучами, а Сычжуй уже испереживался. А когда Цзинъи отдал свою ленту Сун Ланю, это казалось простым и немного легкомысленным поступком. Сычжуй глубоко вдохнул, собирая остатки своей храбрости, и поднял ленту. Он подержал её расправленной на пальцах, медленно погладил облачко, и решительно повязал на голову. Идеально. Он должен быть идеальным. Нельзя портить репутацию Не Хуайсана и выйти отсюда в недопустимо фривольном виде без ленты. Это другой случай, это не Байсюэ, здесь сейчас множество гостей, нельзя давать пищу возможным пересудам. Сычжуй обернулся к Хуайсану, ещё трогая свои губы кончиками пальцев. Они ведь не выглядят порочно? Кажется, уже не так пылают. — Я выгляжу как обычно? — озадачено спросил он. — Потому что чувствую себя другим Сычжуем. *** — Давай вместе ее проявим. Вместе с Лань Сычжуем ответственность не казалась такой удручающей. Но все равно она необходима. Хуайсан споро приводил себя в порядок, умывался, быстро справился с прической и успевал любоваться своим Сычжуем. — Ты не другой Лань Сычжуй, — сказал он и провел по гладким волосам юноши рукой. — Ты все тот же, просто теперь я знаю тебя другим, и только я, а ты — меня, и только ты. Он поцеловал прядь и снова идеально уложил ее. — И ты выглядишь безупречно, Лань Сычжуй. «Просто сейчас ты увидел, какой ты на самом деле» — Пойдем, нас ждут. Хуайсан шел по галереям к приемному залу, совершенно такой же, как всегда, мерно обмахивался веером, здоровался со встречными у большого зала гостями. Он вошел как раз когда Не Минцзюэ с каменным выражением на лице смотрел на посетителя. Бо Чун? Интересно, чем он так успел досадить Главе? Не Хуайсан пригласил Лань Сычжуя сесть и сам отправился на свое место рядом с братом. Его заинтересованный взгляд на визитера окрасился удивлением, когда Бо Чун вдруг поклонился чуть ли не в пол и принялся извиняться перед младшим господином Не, потом перед Инь Цзянем ... уже не в первый раз что ли? Ощущение, что в двадцатый. И перед Не Минцзюэ тоже извинялся, пряча глаза и едва ли не заикаясь. Что происходит? Этот человек не вызывал у Не Хуайсана никакой симпатии, и он бы не советовал брату с ним разговаривать отдельно, но торговые дела в нынешние времена не терпят расточительства, договор с этим человеком, построившим клановый успех на обширных связях с южными купцами, был бы весьма кстати. Не Хуайсан собирался договариваться, но сейчас видел, что Бо, кажется, согласится на любые условия? Не Минцзюэ посмотрел на Инь Цзяня. Он все знал про ситуацию и выгоду, но готов был сейчас вышвырнуть этого ублюдка с позором, если Инь Цзянь сочтет невозможным принять извинения. Если проявит милость, то Минцзюэ придется ограничиться тем, что он заставит Бо Чуна платить за свою пьяную ошибку вдесятеро. *** Наверное, в окружении правителя принято мило улыбаться, что бы ни происходило. Инь Цзянь даже не пытался. Улыбка это слишком интимное явление, улыбаться для сохранения приличий он не умел. Пытался, не без того, специально проверял, как это будет выглядеть на его лице. Что весьма органично и естественно смотрелось на приятном и преступном лице Цзинь Гуанъяо, то совершенно не вязалось с его собственными чертами лица. У него такие улыбки получались сухими и строгими. А сейчас, наблюдая за отчаянными извинениями вчерашнего не в меру пылкого незадачливого ухажёра, Инь Цзянь полагал даже малейшую тень улыбки недопустимой. Однако Не Минцюэ явно не одобрял этого внезапно перепуганного насмерть человека, которого Инь Цзянь про себя теперь называл не иначе как «козёл». Козёл кланялся, немедленно включил в состав осыпаемых просьбами о прощении едва появившегося Не Хуайсана — и молодой господин Не оказался явно озадачен таким всплеском покаяния. Сычжуй скромно сел на отведённое ему место, аккуратно сложил руки на коленях. Инь Цзянь внимательно осмотрел его лицо и не нашёл признаков того нездоровья, что насторожили его во время подготовки к приёму. Это хорошо. Нельзя ослаблять бдительность. Да, ему никто не поручал ответственность за здоровье этого юноши — он сам себе это поручил, потому что они оба были в Байсюэ и вместе сумели столь многое, что неподвластно обычным людям. Однако размышлять об этом сейчас было не время. Инь Цзянь терялся в попытке сообразить, как же ему поступить сейчас, особенно когда Не Минцзюэ перевёл суровый взгляд на него. Но его личная неприязнь здесь не должна была влиять ни на что. Однако и смотреть на «козла» Инь Цзянь не желал. Ох, и о правилах этикета, принятых в Цинхэ, он тоже знал до обидного мало. Кажется, всё как и везде, но есть тонкости. Инь Цзянь выдержал приличную паузу, резко вдохнул и поднялся на ноги одним плавным движением, только розовый шёлк еле слышно плеснул слабым шорохом. Непривычно острая заколка, где колючих веток было больше, чем нежных цветов, добавляла ему суровой непреклонности. Инь Цзянь безукоризненно сложил ладони перед собой, выполнил поклон главе клана Не и негромко, но очень чётко проговорил: — Я принимаю извинения уважаемого гостя главы клана Не, как извинения верного союзника, преданного клану Не. Он ещё подержал этот поклон, не слишком низкий, но полный почтения, и адресованный, разумеется, вовсе не обильно вспотевшему «козлу». Но условия были озвучены достаточно прозрачно — если он не идиот, а надежда на это всё-таки оставалась, то поймёт, что это прощение действительно лишь на то время, пока он соблюдает безусловную преданность и полностью осознаёт, насколько ему выгоднее дружить с кланом Не, чем позволять себе спесь и наглость. Тем более что не далее чем вчера всем приглашённым стало понятно — идёшь против клана Не, автоматически идёшь против клана Лань, против клана Цзян. Против Байсюэ, а это вообще страшная ошибка — идти против Байсюэ. Инь Цзянь сел на своё место с прямой спиной, и размышлял, достаточно ли он великодушен, чтобы объяснить гостю, в каком конкретно месте организма у него проблема. Желтоватые белки глаз свидетельствовали о том, что пить вино ему категорически нельзя, это укорачивает его жизнь, а когда при волнении лицо краснеет, но бледнеет кожа вокруг губ, это вообще плохой знак. Но вообще-то он бы с большим удовольствием просто вышвырнул его отсюда. Другое дело, что если он приглашён, значит в его персоне клану Не что-то нужно, и это нельзя сбрасывать со счетов. Интересно, он не слишком перестарался? *** Хуайсан даже веер сложил от такого. Доктор сегодня прямо с утра начал приносить пользу, и это не удивило, нет, «личный советник» совсем не прост, раз настолько расположил к себе брата. Хуайсан чувствовал здесь не просто благодарность за возвращение к жизни — уж в том, что Минцзюэ безмерно это ценит, сомневаться не приходилось. Здесь было что-то большее, даже не дружба. Инь Цзянь стал для брата близким человеком... очень близким, слишком близким, и Хуайсан ничего не мог поделать со своими чувствами. Не получалось у него спокойно воспринимать то, что вот только-только он почти избавился от Цзинь Гуанъяо, вернул в Цинхэ своего Минцзюэ, а свободное место пустым не осталось. Зачем брату еще кто-то кроме него? Зачем ему личный советник, когда есть тот, кто по-настоящему и безоговорочно предан? Неужели опыт Мэн Яо ничему не научил брата?! Минцзюэ смотрел на Цзяня и думал о том, сколько же нужно было залить в глаза вина, чтобы принять его за женщину! Теперь-то этот Бо будет смотреть лучше и радоваться, что отделался лёгким испугом! — Что ж, — Не Минцзюэ медленно кивнул, принимая решение своего советника и разрешая ему сесть. Но взгляд в сторону Бо Чуна не стал благосклоннее. Гость принялся поспешно и благодарно кланяться, и от этого выглядел еще омерзительнее, но гнев пора было сменить на милость, такую, которой он заслужил. — Глава может не сомневаться в верности этого союзника! — горячо заверил Бо Чун и даже поднял взгляд на Не Минцзюэ, подтверждая эту верность. — Прекрасно. Надеюсь, ваш путь домой будет быстрым, а путь ваших представителей в Цинхэ еще быстрее. Пришлите людей, и мы обсудим наши предложения. — Минцзюэ не собирался выдать ему ни одного лишнего слова. Хуайсан поймал взгляд Бо Чуна и вежливо улыбнулся. Предложений озвучено не было, а вопросов от гостя не последовало, значит осталось лишь сформулировать все и закрепить свиток печатью. — Господин Бо, пользуйтесь нашим гостеприимством до обеда, мы подготовим документ. К счастью, гость достаточно пришел в себя и собрался с мыслями, чтобы не обременять более Главу своим присутствием. Хоть и неприятный, но все же неглупый человек, успешными торговцами просто так ведь не становятся. Отвесив три последних поклона и четвёртый, ровно такой же — Лань Сычжую, Бо Чун удалился. — Отлично, — подытожил Минцзюэ, и в этом «отлично» было сразу и «спасибо» брату и Сычжую, что пришли вовремя, и благодарность Инь Цзяню за безупречную сдержанность, и облегчение, что гость, наконец, убрался. — Я его чуть не вышвырнул. — Боюсь даже представить, что он натворил, — Хуайсан тепло улыбнулся. — Это ведь единственная неприятная беседа на сегодня, брат? — Да, и я рад, что с ней покончено. Разговаривать с кланом Чунчжэнь Ши нельзя с паршивым настроением. Ты торопился? — Минцзюэ посмотрел на скромно собранные волосы Хуайсана, с заколкой, но без обычных витков кос. — О... — Хуайсан с совершенно непринужденным видом взмахнул веером. — Просто голова устала, я что-то вчера перестарался, ну, чтобы не растрепаться прямо за ужином, теперь тянет. Он смешно наморщил нос и потер висок, будто там и впрямь стягивало кожу. Минцзюэ кивнул и отвлекся, глядя на входящих в зал. Семейство Ши выглядело так, словно вчера не было никакого пира, никакой усталости. Строгий, преисполненный достоинства глава семьи шел впереди, Ши Бэйхэ держался рядом как равный, но почтительность к отцу демонстрировалась тем, что он следовал буквально на расстоянии плеча за Ши Фэном. Юная госпожа вошла следом за братом, чуть опустив голову, но то была лишь вежливая покорность и почтение к мужчинам, потому что когда Не Минцзюэ вышел навстречу, девушка посмотрела на него и поклонилась вместе со всеми. Хуайсан приветствовал семью вместе с братом и устроил так, что пригласил мужчин садиться к столикам сам, а Минцзюэ как раз осталось должным образом позаботиться о барышне. Как интересно, что она пришла, кстати, Хуайсан не думал, что Ши Фэн придет с дочерью. Есть ли в этом особый смысл? Стоит присмотреться. Пока глава клана казался ему хоть и спокойно-сдержанным, но Хуайсан чувствовал что-то иное, словно Ши Фэн настроился на спор. Брат выбрал хорошую тактику. Едва отзвучали вежливые положенные приветствия, Не Минцзюэ непривычно не стал переходить сразу к делу. Он вел себя так, будто к нему прибыли давние союзники, делами которых он искренне заинтересован, при этом Минцзюэ пока обходил самую важную тему — обороны Чунчжэнь. Хуайсан мысленно похвалил брата — именно так они и договаривались. И Ши Бэйхэ сам вышел первым к нужному разговору. — Гостеприимство Цинхэ превосходит даже свою славу, — начал он и почему-то при этом посмотрел на советника Минцзюэ, а потом только на Хуайсана. — Мы вчера говорили о прогулке и небольшом дружеском турнире, но нам очень жаль, мы вынуждены прервать свой визит после полудня. Хуйсан изобразил искреннее сожаление, которое тут же сменилось пониманием, что вопросы долга, конечно же, никаких обид никогда не влекут. Минцзюэ честно сделал вид, что взгляда Ши Бэйхэ не заметил. Сейчас вообще нечего на это обращать внимание, и на то, что этот парень молод и безусловно внушает уважение, — тоже. Хороший воин, хороший наследник, — все. — Господин Ши, — таким тоном начинают фразу, когда хотят сказать «вы можете быть со мной откровенны, как с другом». — Я понимаю, чем вызвана эта срочность, и позволю себе предложить вам всю помощь, какую вы только сочтете возможной. Теперь Хуайсан увидел того самого Минцзюэ, сосредоточенного на деле, в котором он понимает, как никто. — Не Минцзюэ, благодарю, но это не того рода срочность, чтобы вас обременять, — Ши Фэн лишь слегка наклонил голову. — У нас давние и крепкие связи, нет нужды противостоять напасти в одиночку, если я могу подставить вам плечо. — Хотите сказать, для вас это не будет ничего стоить? — Ши Фэн улыбнулся, и эта улыбка Хуайсану не понравилась. Вот же гордый дед! У него там гарнизоны стонут, а он тут выпендривается! Чтобы скрыть волнение, Ши Юньлань взяла с блюдца личи и чистила его так аккуратно и даже ласково, что ни одна капля сока не посмела покинуть тонкую кожицу. Ну почему отец не умеет быть сдержаннее, когда нужно? Ведь ему не змея помощь предлагает! Юньлань посмотрела на Не Минцзюэ, но кто бы сейчас сказал, что она уповает на его деликатность?! Девушка не подала вида. Нет, два дня назад она бы и не подумала, что знаменитый глава Цинхэ способен на такт, но теперь все изменилось, а отец, кажется, по-прежнему ждал давления и подвоха. — Нет, не хочу, — честно ответил Минцзюэ, и Ши Юньлань медленно выдохнула. Как хорошо, что никому здесь нет дела до барышни! Вдруг она не сможет скрыть волнения? — Конечно, для Цинхэ это не разменная монета, — продолжал Не Минцзюэ. — Я не пытаюсь навязать вам что-то, лишь бы обозначить содействие и обойтись малым. Я могу предложить лучших людей и буду благодарен, если вы примете эту поддержку именно как поддержку и дружеский жест. — Не Минцзюэ, при всем уважении, искреннем уважении, у всего есть цена, — Ши Фэн сложил руки на колени, рукава закрыли его ладони. *** Вердикт Не Минцзюэ оказался прост, и звучал буквально как «выметайся и пришли людей, которые начнут работать, а уж работу я им задам». Инь Цзянь пытался вспомнить, говорил ли что-то его слуга об этом типе во время празднества, но вспомнить он мог многое, но не это. Видимо не говорил. Оставалось надеяться, что это выгодное прощение, иначе стоило бы просто разбить гостю лицо и выставить за дверь. Стоило господину Козлу покинуть зал, как Инь Цзянь отмер и перестал изображать каменное изваяние. К счастью, фраза Не Хуайсана о том, что он боится даже представить вину этого типа, не требовала ответа. Если требовала бы, он бы так и сказал — объясните, что произошло. Но Инь Цзянь всё равно закатил глаза и сделал такое лицо, с каким обычно стонут «почему люди такие идиоты». Сычжуй только сохранял доброжелательное и светлое выражение лица — лучший способ скрыть недоумение. Он вообще не мог понять, почему от поклона господина Бо ему сделалось неприятно, и предпочёл не встревать. Особенно теперь, когда Не Минцзюэ обратил внимание, что причёска Не Хуайсана не такая, как обычно. А он знал причину, почему Хуайсан не успел… и только появление семейства Ши спасло его от участи смущённого юнца, который заливается мучительным румянцем так некстати. Инь Цзянь даже вздохнул с облегчением. Эти люди были гораздо приятнее предыдущего посетителя. Нет, он всё ещё не улыбался, но это были совершенно разные вещи — он заметно смягчился, глядя на молодого господина Ши, на его прекрасную сестру, и на их благородного отца. Достаточно упрямого отца, и пока что Инь Цзянь сосредоточенно слушал, изучая его реакции, сравнивая с манерами Ши Бэйхэ. Поймал несколько взглядов девы Ши и удовлетворённо качнул головой. Достойное семейство. Достойная девушка. На господина Ши Фэна он смотрел ещё внимательнее, когда уловил суть проблемы, и вдруг его осенило. Это не упрямство! Кого спросить?! И прямо сейчас не задашь вопрос, да и неуместен он будет. Этот человек был подобен клинку, который раз за разом оказывался между молотом и наковальней, он ждал этих ударов, он знал, что они будут. Он точно знал судьбу клинка — пылающий жар углей, сокрушительные удары со всех сторон, ледяное масло для закалки и снова опаляющий жар, потом серия ударов и ледяная вода. Остаётся понять, кто тут жар, кто холод, кто молот, а кто наковальня. Но самое важное — кто в этом спектакле кузнец. Инь Цзяню померещилась сладкая улыбка Цзинь Гуанъяо, и он с трудом удержался от желания передёрнуть плечами. Ещё неверно истолкуют, пусть небеса больше не допустят никаких неверных толкований. На деву Ши Инь Цзянь посматривал незаметно, уж очень удачно всех рассадили. От него не укрылась ни отточенность движений тонких пальцев, ни её волнение, ни вздох. И тем не менее, она не просто промолчала — её вздох не сдвинул бы и пролетающего мимо пёрышка, настолько он был сдержан. Он и увидел его лишь потому что по лекарской привычке изучал не только лицо, но и все части тела, не скрытые одеждой, а их было не так много. Горло характерно дрогнуло, так бывает, когда вздох сдерживают. Сдержанность, воспитание, красота. Такую девушку можно просить в жёны главе клана. Инь Цзянь опустил глаза, умело скрывая очередное озарение. Из всех дев, присутствовавших на празднике, только Ши Юньлань удостоилась личного внимания Не Минцзюэ, и сейчас тоже. Можно даже не заказывать гадание и не сверяться со звёздами — её прочат в невесты Не Минцзюэ! Инь Цзянь понял, что щурится — уголки глаз напряглись. Усилием воли привёл лицо в надлежащее безмятежное состояние и снова внимательно оглядел семейство Ши по старшинству. На этот раз в поисках родовых пороков, которые могут передаться по наследству. Как досадно, право слово, что нельзя просто пригласить деву за ширму и попросить раздеться, всё стало бы ясно очень быстро. *** Минцзюэ понял, что начинает терять терпение. С терпением у него всегда было не очень, и пока спасало лишь понимание, почему Ши Фэн так ведет разговор. И да, присутствие его дочери. Перед Ши Юньлань не хотелось терять терпение. Если человек так долго отстаивает независимость, ничего удивительного, что ему везде видится подвох и попытки установить над его землями контроль. Но люди?! У него же люди погибают! — Вы правы. Вопрос лишь в том — какая. Сейчас, по-моему, это жизни ваших воинов. Брат произнес это спокойно, но Хуайсан увидел, как похолодел взгляд Ши Бэйхэ. — Вы полагаете, мы бросаем своих людей? — спросил младший господин Ши, открыто глядя на Главу Цинхэ. Ши Юньлань держала хрупкий плод похолодевшими пальцами. Беседа уходила не в ту сторону, а она слишком хорошо знала отца и брата, чтобы сейчас всерьез испугаться, что они просто встанут и уйдут! Но разве может она посметь даже взглядом укорить отца перед братьями Не?! Ши Юньлань снова посмотрела на Не Минцзюэ, уповая на его выдержку. Ведь за ней — безусловная правота, люди действительно сражаются на остатках воли! — Нет. Я уверен, что только мудрый правитель может так долго противостоять опасности и при этом сохранять свое войско. И могу лишь восхищаться таким правителем и его военачальником, которые столько лет сдерживали натиск Верховного заклинателя. — Верховного заклинателя?! — Ши Фэн сжал колени пальцами, и к счастью это скрывали длинные рукава. — Именно. И тот факт, что Цзинь Гуанъяо теперь не имеет силы, не делает опасность ничтожной. Кто может сказать, сколько средств вложил он в поддержку осаждающих вас племен? Сколько у них в запасе? К тому же, оставшись без нее, они могут не отступить. Последний бросок раненого зверя может быть самым опасным. И потому я предлагаю вам поддержку. — И возможность поймать вашего врага? — Ши Фэн усмехнулся, решив, что он понял истинное намерение Не Минцзюэ. Кажется, глава Цинхэ считает, что Цзинь Гуанъяо в бегах именно там, за границами Чунчжэнь Ши? — Если вы избавите Поднебесную от этой болезни, я только отнесусь к этому с почтением, — Не Минцзюэ затолкал свое негодование в самую глубину сердца и хладнокровно солгал. *** Настороженность и недоверие были вполне объяснимы. Инь Цзянь только мельком глянул на безмолвствующего Не Хуайсана. Если он молчит, то и ему не следует открывать рот — не по чину. Но беспокойство девы Ши он заметил, и переливы настроения во взглядах Ши Фэна и Ши Бэйхэ читались как в чистой воде. Инь Цзянь с участливым теплом кивнул, поймав взгляд молодого господина Ши. Ему нравилось, что их можно читать, что они не пытаются спрятать свои истинные мысли за дежурными улыбками. Такая открытость была честью. Если подумать, что можно расценить как честь со стороны менее влиятельного клана перед влиятельным главой клана Не? Кошельком не тряхнёшь, и древностью предков — тоже глупо. А честность, которую можешь себе позволить несмотря на привычное недоверие — это и есть честь. Инь Цзянь ни на миг не поверил в способность Не Минцзюэ вот так запросто отдать своего врага. Но если глава клана не умеет убедительно лгать в нужный момент, то бедный тот клан. Прямой и честный Минцзюэ наверное сейчас где-то в глубине души вскипает огнедышащей лавой, но не показывает это. Инь Цзянь с нескрываемой гордостью любовался им, как воплощением силы и уверенности. Сычжуй сочувствовал семейству Ши, и тоже не думал это скрывать. Им хотелось помогать, и дело не только в прелести девушки или в смелости её брата. Ему просто хотелось мира землям, где живут люди. И чтобы люди не погибали от чьей-то жадности или подлости. Неужели он многого просит у небес? *** О чем сейчас думает отец? Ши Юньлань встала на колени, взяла чайник и налила мужчинам чай. Не Минцзюэ ведь сказал, что это не переговоры? Друзьям не зазорно ухаживать друг за другом, она здесь не на официальном приеме, даже если отец и брат не знают о приглашении Главы. Ее взгляд встретился со взглядом брата, но Бэйхэ ничего не скажет, и отец не скажет, чтобы села на место, пусть и смотрит сейчас строго. Ему придется взять чашку и перестать прятать руки, здесь достаточно умных и проницательных людей, которые заметят, как напряженно его пальцы сдавливают колени. — Госпожа, этот чай стал еще вкуснее, — Хуайсан улыбнулся ей. Все застыли, глядя на деву Ши, и он просто не мог позволить этому молчанию длиться. Когда девушка села, Хуайсан совершенно светским жестом подал ей блюдце с нежными засахаренными цветами. Ши Фэн может упрямится сколько угодно, но Минцзюэ добьется своего и нечего старику терять время. Не Минцзюэ улыбнулся, словно Ши Фэн не на хитрости его поймать пытался: — Если бы я точно знал, что Цзинь Гуанъяо там, мне пришлось бы пренебречь беседой с вами. Ши Бэйхэ поднял чашку и поднес ее к губам, задумчиво глядя перед собой. Если бы Не Минцзюэ захотел, то уже прошел бы со своими отрядами по земле Чунчжэнь, не спрашивая. Но он спрашивает, предлагает. Может быть за эти шесть лет они так привыкли к тому, что от них все время чего-то хотят, что утратили способность видеть дальше собственных стен? О чем сейчас думает его сестра, улыбаясь Не Хуайсану и принимая от него угощение? — Делить непойманную добычу точно не в наших с вами правилах, — сказал он, меняя тон и убирая неудобную тему Верховного. Даже в Чунчжэнь знали, насколько важен был этот Цзинь Гуанъяо для главы Цинхэ когда-то. Можно думать что угодно, но Не Минцзюэ не из тех, кто способен забыть такое предательство, станет ли он разбрасываться такими словами? Верховный заклинатель предлагал отцу помощь, предлагал поставить сторожевые башни и прислать войска, и всегда его предложение появлялось в самые сложные дни, во время самых сильных столкновений. А вот Не Хуайсан явился лишь раз, один, без советников, свиты и отряда, предложил помощь в относительную передышку... отец сказал тогда сыну, что истинные друзья познаются в самые горькие времена, что здесь каждый ищет свою выгоду, и с почтением проводил Не Хуайсана. Все это теперь складывалось в мыслях Ши Бэйхэ в стройную целостную картину. Он готов был согласиться, но не он — глава Чунчжэнь. — Не Минцзюэ, будем честны друг с другом, — Ши Фэн сделал медленный глоток, чашка вернулась на столик без единого звука. — Что ты попросишь взамен? «Отец! Тебе нечего предложить, кроме земли или свободного прохода по ней!» — Ши Юньлань снова смотрела на главу Цинхэ, и теперь ей сложнее стало отвести взгляд. — Мира в твоих землях, Ши Фэн, — ответил Минцзюэ. «Ты» так «ты», честный вопрос, прямой, вот тебе честный ответ. — Мне нужен сильный сосед, а не руина. — Разве с руиной тебе не было бы проще? Это было слишком похоже на оскорбление. Ши Фэн испытывает терпение брата? Фактически указывая ему, что допускает отвратительную мысль, будто Цинхэ — большой стервятник?! Хуайсан открыл рот, чтобы вмешаться, потому что слишком хорошо знал своего брата, но Ши Юньлань опередила его. Мягко и спокойно. Она изящным движением поправила прядь на плече: — Свободные пряди так просто обрезать, а когда они в плену, в тугой косе, это сделать гораздо сложнее, — она посмотрела на Ши Фэна с нежностью и почтением, как смотрит дочь на отца, зная, что он не отмахнется от ее слов. — Отец, мне кажется, Глава предлагает нам не помощь, а много больше. Такую щедрость не встретишь каждый день, но из своей скромности Не Минцзюэ говорит только о помощи. Разве друзья не найдут верного решения? — Между друзьями расчеты ведутся быстро, — поддержал ее Не Хуайсан. Повисла пауза. — Что ж, примите мою благодарность за помощь, — Ши Фэн встал. «Вот же кремень! Даже соглашаясь, дает понять, что большего не ждите!» — подумал Хуайсан, поднимаясь вместе с братом. Поклоны были отданы одновременно, и он с облегчением заметил, что во взгляде Минцзюэ холод стали сменился на тепло. — Не теряй времени, Ши Фэн, мои люди последуют за тобой, как только вы будете готовы отправиться. — Брат, ты позволишь и нам с Лань Сычжуем не терять времени? Нужно распорядиться, чтобы семья Ши ни в чем не нуждалась в дороге. Минцзюэ кивнул. Самый сложный разговор позади, во всех остальных он совершенно спокойно может положиться на Инь Цзяня. — Отложите визиты на час, — велел он, едва все ушли. Оставшись в зале с Инь Цзянем, он тяжело опустился на ступени и стиснул пальцами колено, напряженным взглядом прожигая дыру в том месте, где только что сидел Ши Фэн. *** Инь Цзянь полагал, что весьма удачно определил своё место в беседе с семейством Ши. Как и просил Не Минцзюэ, он наблюдал, готовый подать знак, если что-то не так. Но всё было так, за исключением того удручающего факта, что ему хотелось подойти к Минцзюэ, положить пальцы ему на виски и мягко помассировать. Нет, голова у него не болела, но как ещё выразить свою поддержку? В конце концов, всё устроилось. Инь Цзянь счёл, что это хороший знак — обидно, когда разочаровывают люди, с которыми намереваешься строить прочные добрососедские отношения. И не только, судя по любезности Не Хуайсана к деве Ши. Теперь они вернутся к себе, сопровождаемые лучшими людьми Цинхэ. Инь Цзянь не задавался вопросами, где Минцзюэ возьмёт лучших людей, если лучшие отправлены на поиски Чжи Чуаня и Цзинь Лина. Это было как раз очень просто — здесь достаточно лучших, чтобы отправить их и туда тоже, и самим не остаться с парой конюхов. Семейство Ши удалилось с приличествующими поклонами. Не Хуайсан и Лань Сычжуй отправились обеспечивать их пристойное отбытие из Цинхэ — это лишний раз подчёркивало особое отношение. Инь Цзянь выждал немного, бесшумно поднялся, подошёл к Не Минцзюэ и сел рядом. Положил руку на его слишком крепко сжатые пальцы. Если бы он так стиснул пальцы не на своём колене, а на колене Инь Цзяня, то сустав уже хрустел бы, а потом образовался бы обширный кровоподтёк. — Ты всё сделал правильно, — задумчиво проговорил он, бросив лишь один взгляд на сосредоточенное лицо Минцзюэ, и смотрел теперь в ту же сторону, где только что сидел Ши Фэн. Инь Цзянь сидел рядом, едва прикасаясь к Не Минцзюэ краем рукава, успокаивающе поглаживал его пальцы, но разве умел он просто гладить? Он и не заметил, как начал мягко массировать активные точки между пальцами, растирать суставы. — Каждый раз, как я вижу тебя главой клана Не, а не просто своим пациентом, я убеждаюсь в правильности выбора. Господин Ши Фэн заслуживает помощи. Семейство Ши вызывает симпатию — они честны даже в том, что не скрывали своего подозрения и недоверия. Только честные люди могут себе позволить не лгать и не юлить перед главой клана. Тем более что мне было с кем сравнивать — предыдущий посетитель производит прямо противоположное впечатление. Минцзюэ… Он еле заметно улыбнулся, приподнимая уголки губ. Ему хотелось улыбаться. Инь Цзянь всё-таки повернул голову, чтобы взглянуть на своего непреклонного и сурового главу. Вот что он сейчас-то так выжигал глазами место, где сидел Ши Фэн? — Минцзюэ, я следил за каждым словом, вздохом или взглядом. За каждым из людей в этом зале, включая тебя. Ты был безупречен, твой брат очень тонко чувствует момент, когда нужно что-то сказать или сделать. Всё прошло хорошо. Почему ты сейчас в раздумьях? Может твой личный советник что-то посоветует. *** Минцзюэ застыл, обдумывая весь этот разговор. Вообще, надо было бы удовлетворённо выдохнуть и заниматься делами, но его почему-то не отпускало смутное беспокойство. И только когда пальцы Цзяня коснулись его руки, вдруг стало легче. И Минцзюэ действительно медленно выдохнул и успокоился. — Лу Цин отправится с ними... Я помню его совсем юным, сам учил его, а теперь он стал взрослым, Хуайсан правильно выделил его. Вот и покажет себя. Минцзюэ помолчал, обдумывая слова Цзяня. — Ты прав, они честны. Даже слишком, — он усмехнулся и повернул голову к Инь Цзяню, накрывая тяжелой ладонью его руку. — Ши Фэн чуть не вывел меня из себя. Но другой бы на границе не справился. Он воспитал достойных детей. Все хорошо, да. — Я все думаю о Мэн Яо. Ши ведь решил, что я хочу его руками поймать преступника. И он не может не знать, насколько это... не просто преступник для меня, верно? Неприятно, когда честные люди такого мнения о тебе, но это поправимо. Смешно, но я даже не подумал, что Яо... Цзинь Гуанъяо может прятаться там. И он все еще на свободе. Наверное. Это как змея, которая где-то сидит, ты знаешь, что она где-то есть в траве, но не видишь ее. *** — Ну ведь не вывел же, — рассудительно улыбнулся Инь Цзянь. — Не так уж и просто вывести тебя из равновесия. «Зато меня легко». Его рука, оказавшаяся под ладонью Не Минцзюэ, моментально согрелась, даже кончики пальцев покалывало. Значит, за семейством Ши отправится молодой и талантливый воин со своими людьми. Хороший план — сплошная польза всем участникам событий. — Боюсь, что теперь не только для тебя это «не просто преступник». Хотя, собственно, почему это я «боюсь». Ты прав, Минцзюэ. Страшен тигр, у него клыки и когти. Страшен несущийся на тебя бык — гора мускулов, рога и безумное бесстрашие. Но змея в высокой траве… Хотя есть и хорошие новости. Теперь все знают, что змея где-то в траве, и все знают, насколько она ядовита. Это лучше, чем обманываться ласковыми манерами или верить наивным возгласам «Ах что вы, нет тут никакой змеи!» — Инь Цзянь неожиданно для себя удачно передразнил придворный тон досужего сплетника и поморщился, словно откусил кислого. — У меня скулы сводит, когда я понимаю, что позволял водить себя за нос так долго. Но это, как ты говоришь, оказалось поправимо. Минцюэ… что скажешь о деве Ши? Она произвела на меня впечатление ещё вчера, а сегодня я с удовольствием убедился, что она умеет не только воспитанно помалкивать. Инь Цзянь даже не собирался делать вид, что не думает об этих «достойных детях». Особенно об этой достойной дочери своего отца… которая наверняка станет достойной женой достойного главы достойного клана. *** Минцзюэ подумал, что тот гнев, в Байсюэ, когда он узнал о яде, лекаре и Мэн Яо, ушел совсем, как будто это было давно и не с ними, осталось только желание завершить историю с Мэн Яо, но и то, здесь и сейчас есть дела важнее, есть дом, Хуайсан, возвращение к прежней жизни, к своим людям, среди которых теперь и Цзянь. — Дева Ши. Она... непростая, пожалуй. Сегодня я видел ее утром и позвал сюда, и не ошибся, похоже. Она, действительно, умна. В ней есть какая-то... смелость. Мягкая сила. Это даже привлекательнее ее без сомнения выдающейся красоты. — Она была бы прекрасной парой Хуайсану, даже жаль, что он не захочет, — Минцзюэ усмехнулся. — Если я скажу ему, что вот тебе невеста, он будет бушевать. Почему ты спрашиваешь о ней? Он внимательно смотрел на Инь Цзяня, и снова представилась улыбка Ши Бэйхэ. Некстати. Ненужные мысли. *** Значит, он виделся с девушкой утром и пригласил её присоединиться. Инь Цзянь заинтригованно поднял бровь. А ведь верно, её присутствие сгладило острые углы. Умелая девушка. — Союз твоего брата с этой девушкой стал бы альянсом двух умных людей, обладающих гибким умением влиять на ситуацию, — он неопределённо покачал головой. — Думаешь, будет бушевать? Я бы тоже бушевал, если бы меня попытались женить раньше старшего брата. Правда, у меня нет старшего брата. Я старше Сяо Синчэня на целую курительную палочку. Инь Цзянь прижал руку Не Минцзюэ ладонью к своей руке, одновременно повернув кисть. Получилось, что он держит его в ладонях, и это почему-то грело ему сердце. — Почему я спрашиваю о ней? Да потому что вчерашний праздник превратился в ярмарку невест. Все привезли с собой дочерей брачного возраста. Мне кажется, что этого не заметила бы только скамья, стоящая на заднем дворе. Но я не смог представить рядом с тобой ту забавную хохотушку, которая сидела за спиной девы Ши и неумелым шёпотом рассказывала половине гостей о том, какой ты потрясающий, огромный и всячески великолепный. Клянусь, после этой рекомендации половина девушек раскраснелась, а половина юношей попыталась расправить плечи шире. А спросил я о ней потому, что не каждый день встретишь девушку, у которой смелый ум и скромность сочетается с красотой и здоровьем. Насколько я мог судить, увидев только лицо, пальцы и верхнюю часть шеи. Инь Цзянь помолчал, решив не спрашивать, почему семейство прибыло без госпожи Ши. Возможно, эти брат и сестра остались без матери. — Спрашиваю, потому что мне интересно. Она тебе нравится? *** Бушующий Не Хуайсан... дело тут не в «раньше старшего брата», конечно, но не рассказывать же, в чем. Ярмарка невест? Минцзюэ слушал, даже руки не отнимая, настолько удивился. Смотрел на Инь Цзяня в упор и удивлялся. — Мы приглашали всех с семьями. «Хуайсан приглашал...» Да что происходит?! Теперь все кажется таким... как будто так задумано. А Цзянь уже и здоровьем ее интересуется? В Минцзюэ расцветало упрямство. Пышным цветом. И только мысль о том, что сложно представить сговор Инь Цзяня и Не Хуайсана, не давала ему сейчас закипеть. Нравится ли ему Ши Юньлань? Он что же, думает, что сейчас время для этого? В такое сложное время? И почему Цзянь вообще об этом говорит?! Он ведь... Это совершенно не укладывалось ни в какую логику. Если тебя тянет к человеку, будешь ли ты хотеть, чтобы он был с кем-то другим? Но раз не укладывается, самый простой способ — спросить. — Инь Цзянь. Ты что, хочешь меня женить? *** Ох… если приглашали с семьями, то видимо они и впрямь сироты. Инь Цзянь себя одёрнул — это что за уныние? Может не сироты, может досточтимая матушка Ши сидит дома с ещё одним ребёнком, с чего он взял-то?.. А почему Не Минцзюэ сидит с таким видом, будто у его лекаря внезапно появилась ещё парочка глаз? Он спросить не успел, потому что Не Минцзюэ спросил сам. И спросил так прямо, даже не отнимая руку, что Инь Цзянь и не подумал промолчать или ответить как-то уклончиво. — Я?! Вот уж... — он крепче сжал его руку, потянул к себе, но опомнился и прекратил. Но и не отпустил. — Нет, — он тяжело вздохнул. — Нет, Минцзюэ. Я бы тебя не отдал ни за что и никому. Но чтобы кого-то не отдавать — нужно им владеть. А я тобой не владею. Тут всё как раз наоборот… наоборот… Инь Цзянь спокойно и прямо смотрел в его глаза, лишь на эти моменты позволив себе смотреть вот так — жадно, страстно, увлечённо, до звенящей наготы честно. Безнадёжно. — Но когда ты решишь сочетаться браком — я же не думаю, что это случится прямо завтра! — я бы предпочёл видеть рядом с тобой кого-то не тупее меня самого. *** Все-таки какой он сложный! Мысли вечно умные туда-сюда, туда-сюда, по глазам же видно! Но в этот раз Минцзюэ видел в его глазах совсем не раздумья. Это слишком сложно. То не отдал бы, то отдал... Он смотрел Цзяню в глаза и не понимал, и это все стучало в висках, в голове, пока не сдавило спазмом горло, не прошило иглами лицо. «Ему больно...» — успел подумать Не Минцзюэ, вцепившись в руку Инь Цзяня железной хваткой. Опять оно! Как будто череп решил расколоться! И когда?! Надо справиться, как раньше. Но Минцзюэ ткнулся лбом в плечо Инь Цзяня и сдавленно замычал, не в силах сдержаться. — Прекрати... это... *** Как они дошли до того, что даже вот эта стальная хватка его не пугает? Любой получил бы как минимум злой окрик. Большая часть получила бы кроме окрика ещё и меткий тычок в чувствительное место. Никто не имел права причинять ему физическую боль и боль душевную. За одним исключением. Это исключение сейчас было рядом. Не Минцзюэ смотрел на него с потрясающим непониманием, которое вот прямо сейчас сменилось болью. — Всё, — чётко и решительно пообещал Инь Цзянь. — Уже всё… Он не разменивался на себя, отшвырнул свою слабость без всяких сомнений, как невовремя приставшую попрошайку. Инь Цзянь резко развернулся к нему, неожиданно сильно и крепко прижал к себе его голову, высвободил из крепкой хватки руку, накрыл пальцами виски Не Минцзюэ и устроил себе жестокую мысленную выволочку. Нашёл время ныть, мямля… А ещё лекарь. — Глубокий ровный вдох, — строго и убеждённо проговорил он и тут же озабочено пробормотал. — Так будет долго. Нам нужно быстро. Выпрямись. Ему нельзя сейчас сидеть вот так, набок да вразворот. Инь Цзянь быстро поднялся, перекинул ногу через его колени, почти сел, плотно прижавшись. Устроил упрямый лоб Не Минцзюэ у себя на груди и уверенно вытягивал боль из его висков, из головы. Тонкие сильные пальцы нажимали в нужных местах, массировали, распределяли жизненные силы по правильным потокам. — Прекратил, — снова пообещал он, решительными сухими глазами глядя в дальнюю стену. Почему? Почему сейчас? Ему больно, когда больно близким. Но именно сейчас все его близкие в безопасности и речи о них не шло! Но и надеяться на что-то смутное сейчас — что добровольно выпить яд. Войдут? Увидят? Да кто бы рискнул… А кто вправе войти, тот поймёт, да и он объяснит. — Лучше? — строго спросил Инь Цзянь, вот только строгость голоса искупали ласковые касания пальцев к вискам. *** На то, чтобы выпрямиться у него вполне хватило сил, помогал голос. Нормальный для Инь Цзяня голос, сухой и четкий. «Раскомандовался». Стоило доктору оказаться сверху, Минцзюэ вцепился в него, такого тонкого, что можно ладонями всего обхватить, кажется. Он собрался и вдохнул, выдохнул Цзяню в грудь, еще раз, и еще, слушая его, отдаваясь ощущениям ласковых пальцев на висках, чутких... Цзянь знает, что делать, так и надо. Но едва стало легче, Минцзюэ посмотрел ему в глаза. Пришлось все-таки запрокинуть голову, чтобы видеть, и чтобы руки не скинуть, пришлось снова открыть шею, шрам. Это правильно, и это тоже делало легче. — Зачем? — хрипло спросил Минцзюэ. — Зачем ты это делаешь? Говоришь это. Думаешь. Тебе... Висок дернуло отзвуком уходящего приступа, Цзянь забрал эту боль. — Тебе же больно. Я знаю. Как сделать так, чтобы ему не было больно?! Как, упрямая ты ... цветочница!!! Никто не смеет причинять боль Инь Цзяню, даже сам Инь Цзянь, это — закон. Но он делал это с холодной жестокостью, а Минцзюэ не хотел и хотел быть причиной этих терзаний. Цзянь заставляет его быть таким жестоким. Как запретить ему думать? — Я ... Что «я»? Запрещаю? Даже в таком состоянии Минцзюэ понимал всю глупость этого запрета. Выход один, но он ему не нравился. — Ты... сделай что-нибудь! — потребовал Минцзюэ, потому что Цзянь умный, должен же он знать, как лечить душу?! Уж свою-то собственную! Его же душу он вывел из тьмы! *** Зачем. Ну вот, добрались и до сложных вопросов. Инь Цзянь нежно гладил его виски, аккуратно массировал затылок и шею, не прятал взгляд и смотрел в глаза своему невыносимому Не Минцзюэ… не своему. И что ему сказать? Как объяснить, что он видит сейчас весь свой жизненный путь до конца, как смертельно больной? Кому, как не врачевателю, ставить прогнозы смертельно больному… И почему сейчас так до боли приятно, что Не Минцзюэ чувствует его боль, будто на какой-то миг он стал ему близок вот настолько. Почти как Лань Сичэнь, почти как Не Хуайсан. Может быть, даже почти на целую четверть, как бы самонадеянно это ни звучало. — Я сделаю, — пообещал он, толком не понимая, что именно обещает. — Не волнуйся. Что-нибудь… Вот только, Минцзюэ, вынужден признать — любовь не подчиняется приказам. Её мне не убить. Но даже и тут есть хорошие новости. Они есть всегда, нужно только уметь их видеть. У тебя есть невероятно ценное умение — говорить прямо, задавать прямые вопросы, и у тебя есть смелость выслушивать честные ответы. Большинство людей предпочитают блуждать в своих домыслах и терзаться ими… Инь Цзянь легко прикоснулся к шее Не Минцзюэ, провёл пальцами вдоль аккуратного шва. Потом задумчиво прикоснулся к ещё свежему порезу на своей шее, он как раз начал рубцеваться. — Вот поэтому я тебе и говорю всё прямо. И благодарен тебе за честность. Тебе лучше, — он не задавал вопросы, он утверждал, потому что видел. — Давай я налью тебе чай, и пора заниматься делами. Там ждут люди… *** Любовь. Минцзюэ так и держал его, он вообще не думал даже, что Цзянь сидит у него на коленях, что это очень красноречивая поза для того, кто посмеет войти. Он совсем об этом не думал, пораженный тем, как просто и честно Инь Цзянь произнес «любовь». И пообещал что-нибудь сделать. И как он это сделает, если сам и говорит, что она приказам не подчиняется?! Под прикосновением пальцев Минцзюэ сглотнул и вдохнул глубоко, сбрасывая последние отголоски боли. Нет, он не избавился от нее, просто затолкал куда-то далеко. Эта любовь приносит Цзяню боль, а он ведь совсем этого не хотел и не хочет. А получается — он и есть причина страданий. Нельзя было брать его с собой, а он просто решил и все. Велел, не думая, к чему это приведет. Но это поправимо. У Инь Цзяня есть брат, близкий человек, который не оставит его. Друзья, Байсюэ в конце концов. Что-то же должно ему помочь! — Да, — Минцзюэ моргнул и ослабил хватку, чтобы Инь Цзянь мог слезть. — Дела. Как он его отпустит? Сказать «тебе пора в Байсюэ» — это ведь еще не самое сложное, гораздо сложнее и в самом деле его туда отправить. Было бы проще самому куда-нибудь уйти, но это невозможно. Кажется, кто-то из небожителей прочел его мысли. Повод уйти появился через несколько дней. Все это время Минцзюэ обдумывал решение и так, и эдак. Особенно когда Инь Цзянь был рядом, мысли нападали как хищные звери. Минцзюэ все ловил себя на ощущении нового приступа, не чувствует ли он, что Цзянь снова ранен, не пора ли уже сказать о решении. Слишком многое останавливало. И понимание, что это станет новой болью для Цзяня, и дела, и известие о том, что в первой же атаке Лу Цин* и Ши Бэйхэ одержали победу, и тренировки, и время с Хуайсаном, и вечерние массажи, которые заставляли Минцзюэ почти отказаться от принятого решения, а разум наполнялся мыслями о том, что место Инь Цзяня — в Цинхэ, что как-нибудь все образуется ... Вот к нему такому, в розовом и с цветами, уже вроде и привыкают все, и охрану он выбрал удачно... Все изменилось, когда в один из вечеров ударил войсковой колокол. Минцзюэ рванул к лестнице, с высоты увидел, как в ворота въезжает небольшая процессия, закрытая повозка, а рядом, бледный и уставший, словно несколько дней не спал, едет военный врач Цинхэ. «Дорогу!» — донеслось до Не Минцзюэ, и он устремился вниз навстречу, распахнул занавеси и увидел Лу Цина. — Лекарь!!! — крик Не Минцзюэ пронесся по Юдоли. Ему не надо было ничего больше кричать, потому что только один доктор в Цинхэ наверняка мог знать, кого это так зовет глава. — Лекарь!!! Одного взгляда на Лу Цина, его мертвенно-бледное лицо, безжизненную позу, было достаточно, чтобы понять: если он еще не умер, то спасти его может только один врач. — Рана слишком серьезна, — армейский лекарь говорил тускло, но, как и подобает воину Цинхэ, помирать тут от усталости и страха не собирался. Он коротко докладывал об обстоятельствах битвы, о неожиданно превосходящих силах, о раненых и о том, что Лу Цин, еще находясь в сознании, велел воинам Цинхэ подчиняться Ши Бэйхэ и сражаться за Чунчжэнь Ши как за родные границы. Сказал он и о том, что ему нужна помощь всех докторов Цинхэ, потому что сам он сейчас может совершить ошибку. И в завершении сообщил Главе, что у Лу Цина под ладонью письмо, которое оставалось с ним всю дорогу, поскольку военачальник дал обещание лично передать его Главе. Минцзюэ приподнял руку Лу Цина, холодную и неестественно серую, забрал письмо и нетерпеливо оглянулся в поисках Инь Цзяня, чтобы уступить ему место и всем приказать подчиняться его требованиям. — Простите, Глава, Лу Цин просил прочесть, не медля, — с настойчивостью верного человека добавил врач. *** В Цинхэ можно жить. Инь Цзянь не давал себе сидеть у окна и вздыхать в туманный закат — это как-то жалко и недостойно. Ну да, он любит Не Минцзюэ. Безответно и безнадёжно. Но это не значит, что теперь нужно сесть в углу и рыдать в рукав. Он может сделать очень многое — один только массаж чего стоит. К его радости, Не Минцзюэ оказался достаточно отважен, чтобы не прятаться от него и не лишать этого удовольствия. Тем более что ему самому нравилось. Если бы не нравилось, он не продолжал бы. Инь Цзянь прочёл себе длинную суровую нотацию, когда выдалось остаться в одиночестве. Нет лучшего лекарства от этой одержимости, чем созидательный труд! Он в меру сил вникал в дела Цинхэ Не, обошёл все лавки травников, какие здесь были, на этот раз в сопровождении новой охраны, которая оказалась не хуже прежней, а может даже и лучше. К счастью, не было повода проверять — на него никто больше не нападал и не покушался даже по ошибке. Инь Цзянь думал продать немного слёз феникса, чтобы перераспределить деньги, закупив нужное для полной комплектации своего арсенала, и здесь его ожидало изумление — пока он был в Хэй, а потом и в Байсюэ, цены на слёзы феникса взлетели до небес. Феникс больше не рыдал, но владелец лавки с энтузиазмом рассказал ему, что буквально вчера дошли слухи, что Пик Феникса снова пышет жаром. — Я вам точно говорю — Феникс переродился, он юн и полон сил. Все ждут, что по склонам снова потекут драгоценные слёзы! Инь Цзянь с интересом обсудил этот вопрос с досточтимым господином, выяснил некоторые детали, и пришёл к выводу, что в ближайшее время действительно может представиться возможность пополнить запасы. Но сезон ледяных ветров ещё не наступил, нет смысла торопиться. А если учесть, что у него ещё не всё исчерпано, то это и не жизненно необходимо. Он ждал вестей о Чжи Чуане, а вестей не было. Зато посланные в Чунчжэнь Ши воины радовали известиями о победах. Не Минцзюэ одобрял, а Инь Цзяню большего и не нужно было. Он как раз закончил возиться в своём мелком садике размером с кошкин лоб, таким он был маленьким, едва сполоснул руки, как услышал удар колокола. Даже спросить у враз напрягшейся охраны не успел, что происходит — слишком у них внимательные сделались лица. До него донёсся такой требовательный крик, что Инь Цзянь подскочил как ошпаренный, сгрёб со стола всё что мог, сунул в руку одному из охранников объёмистую корзину и отрывисто скомандовал: — За мной бегом. Когда так кричат — он нужен срочно. Когда так кричит Не Минцзюэ, нет ничего более срочного. Инь Цзянь не зря говорил, что его учили убегать — бегал он быстро. Стремительным вихрем он пронёсся по коридорам и галереям, выскочил во двор и не останавливаясь ринулся к этой повозке, кто бы там ни находился. — Что? — резко выдохнул он, нетерпеливо заглянул в повозку, бросил острый взгляд на Не Минцзюэ и без лишних слов забрался внутрь. — Повозку не трогать с места, кто шевельнёт — убью. Инь Цзянь быстро осматривал раненого, тонкие пальцы сновали по его телу, прощупывали тяжёлые и горячие от крови повязки. Серые губы, чёрные тени под глазами — потерял много крови, но лечили правильно, пусть и недостаточно. Ему было не до приличий. Раненый моментально оказался раздет почти донага. Инь Цзянь наскоро проверял все раны на серьёзность — какая-то из них сейчас вытягивала из него жизнь буквально на глазах. Он быстро нашёл прикрытую толстой повязкой рану на груди, бесцеремонно запустил в неё пальцы, нащупал подрагивающий кусок металла и опешил. Он влил в раненого своей ци, высунулся из повозки, безошибочно нашёл взглядом лекаря, что его довёз и коротко сообщил: — Он должен был умереть ещё часов пять назад. Уважаю ваше мастерство. Мне нужен Лань Сычжуй и его гуцинь, и быстро. Мне нужно двое сильных мужчин, здоровых, которые в последние сутки не пили вина и не принимали никаких лекарств. Инь Цзянь говорил всё это очень быстро, при этом торопливо глотая терпкий густой настой из бутылки, сунул в рот пучок тонких листьев, прожевал, проглотил, изучая тяжёлым взглядом всех, кто стоял перед ним, а потом ткнул пальцем в собственную охрану: — Ты и ты. Мне нужна ваша кровь. — Я здесь, — Сычжуй примчался так же быстро. — Держи его и не давай уйти. И прости, Сычжуй, мне нужна твоя боль… Ты помнишь, да? Свяжись с ним. Болеть будет в груди, слушай внимательно, если станет тяжелее дышать — хоть стоном, но дай знать. Ему некогда было объяснять, этот человек уходил как-то слишком быстро, будто выполнил взятое на себя обязательство. Инь Цзянь расширил рану в его груди, заправлял в неё прозрачные листочки талисманов, оборачивая ими обломок, который вздрагивал в ритме тяжело стучащего сердца. Сычжуй сосредоточенно вывел первые аккорды длинной тягучей мелодии связи с человеком, который не может сказать, что у него болит и как болит. — В затылке горячо, — сообщил Сычжуй, Инь Цзянь кивнул, выделил крупный кровеносный сосуд и скупым жестом вскрыл себе вену на запястье. Насыщенная целебными снадобьями кровь сплеталась в тонкий жгут, направлялась с помощью ци, вливалась в тело пациента через тонкий прокол. Пришлось помогать себе начертанием заклинаний, но губы раненого перестали отливать свинцовой синью. Много своей крови Инь Цзянь не мог дать, поэтому без сомнений затянул свою руку и взялся за руку, подставленную охранником, теперь вливая его кровь пострадавшему, и прекратил когда тот открыл глаза. — Пока стоп, — распорядился он. — Сычжуй, отдохни. Вы меня слышите? Вы меня видите? Горло не напрягать, дышать вполсилы, не шевелиться. Вы в Цинхэ Не, если есть что сказать важного — не шептать, не кричать, говорить тихо. В вашей груди обломанный наконечник стрелы, я его достану и не позволю вам умереть. Инь Цзянь высунулся наружу и снова раскомандовался: — По-прежнему не трогать повозку, живым до моей комнаты не донести, доставать буду тут. Мне нужно шесть крепких мужчин, умных и спокойных, и широкая длинная прямая доска. Я не знаю, хоть дверь снимайте. Когда закончу, его нужно будет вот в этой же позе и на ровной доске унести в мои комнаты так, словно вы небожители, а доска это облако. Я доступно объясняю? Если это невозможно — ставьте шатёр над повозкой, буду лечить тут. Меня не отвлекать, воды принесите, лошадей уберите — ах, уже убрали, впечатлён — у всех желающих есть десять мгновений на вопросы, потом я буду глух и злобен. И да. Как зовут раненого? *** Минцзюэ кивнул врачу, что прочтет, но застыл с письмом в руках, глядя на то, что делает Цзянь. Надежда трепыхалась, потому что если доктор здесь, то она есть, но если он все это делает, может, уже и нет? Минцзюэ разворачивал письмо, так и не отрывая взгляда от Цзяня и своего военачальника, и только когда доктор запустил пальцы в рану, кивнул и сосредоточился на письме. «Глава, я прошу вас сейчас нарушить данное вами обещание и прийти на помощь моему народу. Брат ранен, но остается в строю, отец с ним, но наших сил недостаточно...» — писала Ши Юньлань. Все очень плохо, враг, похоже, все вложил в этот удар, и если даже дева Ши пишет с такой просьбой, то все еще хуже. Он хотел отдать письмо Хуайсану, но тот сосредоточился на Лань Сычжуе и Инь Цзяне, ловил каждое движение и слово. Минцзюэ знал, что Лу Цин не только для него важный человек. Один из тех, кто поддерживал брата, на кого Хуайсан в эти тяжелые для него годы мог по-настоящему опереться. — Лу Цин, — ответил Минцзюэ Цзяню и отступил, увлекая брата на несколько шагов назад. — Я отправляюсь сейчас. Все, что понадобится Инь Цзяню и даже то, чего нет, — обеспечь. Хуайсан кивнул. — Командуйте сбор! — объявил Не Минцзюэ. Он оставлял в Юдоли необходимое число воинов, всех остальных забирал с собой. Как и Инь Цзяню, ему нельзя было медлить, во главе конницы Минцзюэ спешил к границам Чунчжэнь, пехота придет позже, но и она без дела явно не останется. *** Вопросов не было. Не Минцзюэ озвучил имя раненого, знакомое имя, что-то о нём говорили. Ах да, это молодой воин, который повёл людей на выручку семейству Ши! Инь Цзянь сухо кивнул, вернулся к раненому. Он не рассчитывал, что тот сейчас скажет что-то осмысленное, снова придирчиво осмотрел. — Дайте что-нибудь, свернуть плоскую подушку. Две. Ему в руку сунули чьи-то свёрнутые удобными валиками одежды. Чьи? Инь Цзянь даже не смотрел, кто всем этим занимается, главное что занимается. Он подсунул эти свёртки под шею раненому, по бокам от затылка, чтобы приподнять голову и ему не приходилось чувствовать давление. Скорее всего ушиб, и сильный, но он сейчас может серьёзно помешать. Он протирал кожу вокруг раны, пропитывал её изнутри — от этого рана должна занеметь, но от этого Лу Цин не утратит остаток способности мыслить. Там и без того так, на донышке, мысль в страдающих глазах улавливалась с трудом. Но прямо сейчас это было не столь важно. — Сычжуй, — Инь Цзянь остановил жестом его руки, с готовностью поднявшиеся над струнами. — Сосредоточься. Подыши. Сейчас начнём, и нельзя будет останавливаться. Действовать будем по порядку. Сначала устанавливаешь связь, скажешь что с головой, скажешь что в груди и как дышится. После — я работаю, ты держишь. Говори всё, не терпи, не оттягивай ничего на себя, это очень важно. Лань Сычжуй волновался, но это волнение быстро таяло, как случайный снежок, залетевший в тёплую комнату. Он слушал внимательно, очень серьёзно, туже стянул лобную ленту, плавными движениями оправил рукава и полы одежд. Когда льётся целительная мелодия, важен порядок. Когда нужно совмещать две мелодии — порядок во всём становится в два раза важнее. — Я готов, — спокойно сообщил Сычжуй и опустил пальцы на струны. Инь Цзянь выждал мгновение и взялся за нож. Он работал скупо, не позволяя никому себя отвлекать. Мир вздохнул и отступился, потому что сейчас лекарь не слышал ничего и не видел ничего, кроме вверенной ему жизни. Кто-то что-то говорил, вокруг происходило что-то, но что — он не знал, да и не должен был знать. Он держал во внимании каждый, самый мелкий сосуд, каждый разрыв, ни на миг не отпускал тяжело стучащее сердце. — Затылку легче, — сообщил Сычжуй. — Так же горячо, но не давит. — Вылечим, — скупо ответил Инь Цзянь. — Готовься. Сейчас. Он потянул металл на себя плавными уверенным движением, пальцы тут же облило горячим. Сычжуй застонал сквозь зубы. — Не смей, — прошипел Инь Цзянь. Сычжуй тряхнул головой. Веер красных мелких капель сорвался с губ. Инь Цзянь зажал в зубах тонкие полоски талисманов, пот ел глаза. Расколовшийся наконечник стрелы пришлось тянуть скользкими от крови пальцами по частям, попутно латая изнутри все повреждения. — Давит в груди, — вздохнул Сычжуй. — Спасибо, — Инь Цзянь вытягивал всю пролившуюся кровь из раны, сушил её, ци переливалась между пальцами. Нашёл потерявшийся осколок, ещё раз всё проверил. Он соединял края раны, накладывал талисманы, пропитывал всё густыми настоями. — Лучше. Слабость. — Это уже твоя, — Инь Цзянь придирчиво трогал Лу Цина, заглядывал в глаза, изучал цвет белков глаз, цвет и температуру губ, биение сердца. — Сычжуй, всё. Мелодия стихла, Инь Цзянь с трудом выпрямился. Согнутая спина завыла. Он огляделся, не обнаружил Не Минцзюэ рядом и озадачено нахмурился. — Дайте кто-нибудь холодной воды, — он споласкивал руки в миске. — Сычжуй… — Я в порядке, — ответил юноша. — Я в порядке, — зло передразнил его Инь Цзянь. — Я тебя сурово порицаю. Понимаю. Но сурово порицаю, ты понял? Безобразие. Никогда не тяни на себя! — Оно само, — неубедительно выдохнул Сычжуй и вытер слишком яркие губы рукавом. На рукаве остался красный след. *** Армейский врач смотрел на все это... врачевание? Личный советник Главы использовал методы, которые в Цинхэ не практиковали. Музыка? Вся эта прямолинейность? Это не лекарское дело, это может быть опасно. Да, работает, но не слишком ли увлекается Глава приближением к себе таких людей? Зачем тогда нужны все остальные, если есть подобные методы, а им никто не учит врачей Цинхэ? И что будет, когда эти чужаки разъедутся по домам? Он кивнул в сторону, соглашаясь с тем, что надо слушать личного советника, и чувствуя себя бесполезным. — Помогите господину личному советнику разместить Лу Цина, выполняйте в точности, — велел Не Хуайсан. — Лань Сычжуй, я вынужден согласиться с Инь Цзянем, это слишком. Пойдем. Нельзя, чтобы молодой господин Лань навредил себе. Это было сказано для кого угодно, только не для Сычжуя. Важно сохранять правильную видимость, а он ведь теряет голову. Совершенно теряет все вообще от этих алых губ, обагренных кровью. Это недопустимо, и раз так, лучше оставить дело тем, кто не подвержен никаким слабостям. Оставить ненадолго. Он увел Сычжуя в его покои, закрыл дверь и только тогда позволил себе расслабиться, не смотреть больше бесстрастно, взять за плечи, заглянуть в прекрасное лицо. — Сычжуй... Хуайсан достал платок, нежно коснулся его губ. Эту кровь хотелось слизать, и снова нужно терпеть, чтобы не нарушить строгую сосредоточенность юноши, ведь ласка может показаться неуместной. Почему всегда нужно себя сдерживать? Не всегда, но слишком часто. И как унять это возбуждение, кипящие эмоции, когда там Лу Цин при смерти? — Спасибо... — тихо сказал Хуайсан, усадил Сычжуя на кровать и коснулся его побледневшей ладони, размеренно делясь своей ци. — Этот человек... он мой друг, мне нельзя его потерять, никак... Спасибо. *** — Небеса… — несдержанно вздохнул Инь Цзянь вслед Сычжую, которого непреклонно и настойчиво уводил Не Хуайсан, и добавил: — Я настоятельно рекомендую не выпускать этого юношу из постели как минимум до завтрашнего полудня! Безобразие… Он не спрашивал где Не Минцзюэ. Это показалось неловко, но нетерпеливо оглядывался, а пока для раненого добывали затребованные Цзянем жёсткие носилки, он обратил внимание на замученного лекаря, который умудрился довезти молодого Лу Цина живым. — Как вы себя чувствуете? — уточнил он. — Вы бледны, но продолжаете держаться на ногах. Прошу вас, присядьте. Кто принёс скамью — тот молодец. Хотелось бы знать, кто это сделал, чтобы сообщить ему напрямую, что этот человек молодец. — Позвольте предложить вам укрепляющего, — Инь Цзянь протянул флакон. — Слёзы феникса, вытяжка из женьшеня, белый папоротник и почки черники. — Благодарю, — ответил врач и принял из рук советника лекарство. Слезы феникса? Это сколько же должно быть довольствие этого человека, если он так легко отдает столь дорогое снадобье? Или врет? Он слышал, что иногда лекари называли одно, а давали другое в расчете, что пациент поверит в лекарство и ему это поможет. Когда условия таковы, что лекарств просто нет. Или если лекарь — шарлатан. Насильно лечить лекаря явно не стоило, это было бы обидно. Инь Цзянь переключился на процесс перемещения раненого на носилки, придерживал его голову под затылок, чтобы оставить ему эти импровизированные подушечки, и снова оглянулся в поисках Не Минцзюэ. Где же он? Лу Цин оказался водворён в его покои, Цзянь даже не задумывался, уступив ему свою кровать — хорошая кровать, удобная, достаточно жёсткая, чтобы было удобно ухаживать. Вот теперь пришло время и ушибленного затылка, и менее серьёзных ран. Инь Цзянь успел забеспокоиться, что не может всё успеть, потом вспомнил, что он не должен успевать всё один и перепоручил важное, успев всех умучить слишком подробными инструкциями. Наконец Лу Цин лежал не только ухоженный, но даже вымытый и укрытый одеялом, а Инь Цзянь терпеливо капал ему в рот воду, слегка подслащённую соком мандарина. Лань Сычжуй только скромно опустил глаза, когда Инь Цзянь начал его отчитывать — но видно было, что это от беспокойства за него, а вовсе не за нарушение его распоряжений. Он послушно шёл за Не Хуайсаном и краснел исключительно мысленно, потому что сейчас не мог покраснеть просто физически — слабость заливала его от макушки до пальцев ног, из-за неё движения стали плавными и осторожными. А то доктор Цзянь брякнул вслед такое, что впору сгореть от смущения на первом же шагу. Подумать только, не выпускать из постели! — Я-то что… — неловко ответил Сычжуй, но сел с чувством усталого облегчения. — Терять людей — ужасно, но твой друг даже если захочет потеряться, у него не выйдет. Доктор Цзянь умеет быть страшным занудой, когда нужно не отпускать кого-то спокойно умирать. А я просто… помогал. Он с признательностью сжал пальцы Хуайсана. Его поддержка оказалась такой тёплой и деликатной, что он сам не заметил, как попробовал получить ещё, потянулся к нему всем телом в попытке уложить идущую кругом голову на плечо Хуайсана, ему в ладони, куда угодно. *** — Тебе нужно... лечь, — Хуайсан вместо того, чтобы уложить Сычжуя, бережно обнял. — Слышал, что сказал лекарь? Тебя нельзя выпускать из постели. Свяжу тебя, если будешь упрямиться. Ох, он связал бы, и... Не Хуайсан прикрыл глаза, вдыхая запах волос Лань Сычжуя. Это все на него не похоже... в столь серьезной ситуации думать о таких вещах, возбуждающих. Кажется, он совсем теряет голову, непозволительно. Хуайсан словно очнулся, обнаружив, что так и обнимает юношу, гладит по волосам, по-прежнему делится с ним ци, так деликатно, что сам удивился. Это даже не пришлось контролировать, сила лилась сама и ровно так, как нужно. — Всё...всё... ложись. Одежда в крови, снимай и ложись, — шептал Хуайсан, уже касаясь губами виска и совсем чуть-чуть, незаметно даже, задел лобную ленту. Ну вот... совсем контроль никуда не годится. Это начинало пугать. *** Сычжуй действительно хотел заупрямиться. Конечно, он непременно приляжет, и уж конечно переоденется, благо здесь его вещи, Хуайсан подумал даже об этом, и это очень приятно. Но ведь он не так уж и устал, и уже почти в порядке, и силы восстанавливались не без помощи Хуайсана очень быстро. Вот только в его объятиях Сычжуй слабел совсем по-другому. На обещание связать он неубедительно хмыкнул, но зачем-то представил себе это, и смущённо прикусил губу. Хорошо, что Хуайсан сейчас не видит его лицо, так удачно скрытое от этого взора. Но Сычжуй угрелся в его объятиях, и шея так рядом, что хочется прикасаться к ней губами. Или кончиком языка. Он так и не выбрал, чем именно, хотя приоткрыл рот и едва действительно не дотронулся, но в результате коснулся лишь дыханием. — Ложусь, — послушно отозвался Сычжуй, с сожалением поднимая голову. — Да не так много тут крови на самом деле. Он поспешно сглотнул, потому что на языке снова появился солоноватый привкус, и принялся раздеваться, лишь в последний момент не стянув с себя нижнюю рубаху. Пришлось себя одёрнуть — это ведь не тот случай. — Связанным я буду слишком беспомощным. Тебе не придётся меня связывать, я очень дисциплинированный. Но доктор немного преувеличивает, я буду в порядке уже к вечеру, честно. Голова кружилась. Сычжуй без споров лёг и успел пожалеть, что он не сможет попросить Хуайсана не уходить. Это желание эгоистичное и неправильное. *** — Много, не много, достаточно, чтобы я тебя просил быть дисциплинированным. Хуайсан ласково улыбнулся, помогая юноше лечь. Он наклонился к нему и шепнул: — Когда к тебе вернутся силы, я покажу, как можно связать тебя, чтобы беспомощным сделался я, хочешь? — Хуайсан спрашивал, а на самом деле обещал. Скорее бы, страшно захотелось показать, и как теперь дождаться? Он попал в ловушку собственного вопроса, и это был такой многообещающий плен! — Отдыхай. Мне придется уйти, но я все быстро сделаю и вернусь. Дел, правда, много, но я постараюсь. И ты постарайся, хорошо? Он коснулся губами губ, скользнул языком в нежный рот, оставляя долгий исполненный нежности поцелуй. Нужно идти. Не только из-за дел, но чтобы выдохнуть и сосредоточиться, это очень важно. *** Это как вообще? Сычжуй озадаченно округлил глаза и сам не понял, как немедленно дал согласие. — Хочу. Я не понял как это, но теперь любопытство будет меня клевать с неутомимостью, достойной лучшего применения. Можно сколько угодно хорохориться, но когда ложишься, слабость принимается подсчитывать трофеи. Это Сычжуй хорошо выучил ещё в Байсюэ, и спорить со своим телом не стал. — У меня тоже есть важное дело, и я ответственно его выполню. Мне нужно восстановиться, и именно этим я и займусь, — пообещал он Хуайсану, еле дыша от этого поцелуя. Это обещание оказалось невероятно многозначительным. Сычжуй имел в виду, что он быстро поправится, потому что вдруг снова будет нужна его помощь, а получилось, что он хочет быть связанным ради беспомощности Хуайсана. Как это вообще получилось? — Я постараюсь. Мы оба постараемся и… да. Иди, конечно. *** *** *** В столице Чунчжэнь Не Минцзюэ задерживаться не собирался. Только узнать, где именно сосредоточены силы, где ему нужно быть немедленно, — и все. Ворота открыли, и Глава Цинхэ почти сразу узнал, что Ши Фэн и Ши Бэйхэ на передовой. — Где госпожа Ши? Какие-то странно-удивленные взгляды несколько обескуражили Не Минцзюэ, но через мгновение он понял их причину. Воин, который спешил ему навстречу в окружении других, и оказался молодой госпожой. Теперь, когда все расступились, и она приблизилась, он смог ее узнать. — Госпожа Ши Юньлань, — Минцзюэ спешился и поклонился. Доспехи, шлем в одной руке и меч в другой... он никак не ожидал увидеть ее в этом облачении, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять — она владеет оружием и носит доспех не просто для воодушевления тех, кто остался с ней на защите города. — Вы здесь... — голос Ши Юньлань звучал так, словно к ней явилась сама надежда. Но уже следующие слова стали сдержанными и спокойными, что не могло не восхитить Не Минцзюэ, потому что девушка говорила об отце и брате, за которых не могла не беспокоиться, но говорила без лишних в этом критическом положении чувств. Короткие емкие фразы, карта, проводник, который укажет путь, правда, пугающе короткий — неприятель наступал в считанных часах от столицы. — Торопитесь, Не Минцзюэ. Я теперь знаю, что стены этого города — не последняя наша защита. Конница Цинхэ не медлила. Пехота будет позже и не останется без битвы, но пока всадники ворвались в ряды врага полной для него неожиданностью, сокрушающей мощью и новым приливом силы для армии Чунчжэнь. Минцзюэ сейчас чувствовал этот яростный вихрь боя, в котором он окончательно, теперь уже совсем ясно возродился, стряхивая последние оковы потерянных в небытии лет. Удар оказался коротким, но он отбросил врагов, остановил, и пока они меняли тактику, Минцзюэ и его основной отряд спешились, чтобы теперь идти в бой с обнаженными клинками и полным арсеналом заклинаний. Ши Бэйхэ был ранен, но шел с Главой Цинхэ плечом к плечу, а Ши Фэн даже не думал проявлять ненужное сейчас упрямство и использовал их атаку для того, чтобы вывести раненых и сгруппировать оставшийся резерв. И думать было нечего о скорой победе. Минцзюэ ждал, что враг окажется силен, но то, что он увидел, превзошло его самые худшие опасения. Ничего удивительного, что сил Ши Бэйхэ и Лу Цина оказалось мало — наступление это копилось, собиралось и вышло всей мощью, здесь явно имела место продуманная стратегия и поддержка не одного года. Осаждавшие Чунчжэнь так долго, явившие себя раньше лишь в набегах, пусть изнуряющих годами и сильных, в этот раз враги явно выдали решающий шквал. Не Минцзюэ видел, что это не просто войско, а несколько союзных армий, организованных, со своими ролями. И Ши Фэн еще сопротивлялся?!! Что это? Ставшая глупым упрямством гордость? У Ши Фэна? Скорее он не был осведомлен о степени опасности, а значит, кто-то его просто перехитрил. Ярость на этого «кого-то» отодвинула злость на Ши Фэна, и Минцзюэ запретил себе этот бессмысленный сейчас укор. Они вернулись с победой. Важной, но только первой. Враг оступился, но все еще оставался на земле Чунчжэнь, и Минцзюэ все еще не знал всех его резервов. — Ши Бэйхэ ранен, он останется в столице, — обратился Ши Фэн к дочери в завершении общего совета. — Мы с Не Минцзюэ выступим, усилившись его подошедшими отрядами. А ты отправишься в Цинхэ. — Отец... — Ши Юньлань даже не нашлась, что сразу ответить. Как это — в Цинхэ?! Она может сражаться! Девушка решительно шагнула вперед, поклонилась коротко, уперев кулак в ладонь, как воин, а не как молодая госпожа клана. — Я должна остаться, я могу. Я... — Госпожа, — Минцзюэ не дал ей рассердить отца, пришлось перебить, но если б перед ним был Не Хуайсан, то точно услышал бы совершенно другой тон старшего брата, далекий от теперешней сдержанности. — Потери велики, много беженцев с территорий, по которым прошел враг. Никто кроме вас не сможет дать этим людям уверенности и сил. Только вы. Цинхэ встретит ваших подданных, даст кров и заботу на время, пока в Чунчжэнь не наступит мир. Но чтобы набраться сил, людям нужна ваша воля, ваш пример, — и неожиданно даже для самого себя он ответил ей тем же поклоном воина. — Без вас там нам не справиться здесь. Ши Юньлань смотрела на него. Она позвала Не Минцзюэ, и он пришел, теперь ее очередь ответить ему достойно. — Вы правы, Глава, отец... — и она с бесконечной любовью и нескрываемым терзанием сердца посмотрела на брата. — Я организую все сама, не волнуйтесь и готовьтесь к завтрашнему наступлению. Перед отправлением Ши Юньлань пришла к Не Минцзюэ. На ней больше не было доспехов, лишь удобная и практичная одежда. — Я попросила у вас сверх всякой меры, Глава... — начала Ши Юньлань. — Знаю, вы были вправе отказать после того разговора в Юдоли. И мне тяжело осознавать, что даже сейчас я все еще не могу благодарить вас так, как должно. До полной победы... — Ваш поступок — это знак вашей дружбы, госпожа, — Минцзюэ остановил ее поклон, коснувшись сложенных ладоней. Так делал Лань Сичэнь, но сейчас Минцзюэ с сожалением подумал, что не умеет быть таким же безупречно тактичным. Успел подумать и застыл, потому что Ши Юньлань заключила его руки в свои. — Я верю в победу, Не Минцзюэ. Я верю в то, что отец счастливо ошибется, когда поймет, что в ваших помыслах нет ничего дурного. Обещайте мне... — она смотрела на него прямо и открыто, — ... что это будет честный и равный союз. Я обещаю. — Я даю вам слово. Когда Ши Юньлань ушла, Минцзюэ запретил себе думать о ней. *** *** *** Лу Цин не помнил дороги с того момента, как потерял сознание, не помнил даже, как это случилось. А сейчас на губах была вода, она медленно проникала в рот, и он понял, что ее очень мало, но почему-то кажется, что много. Лу Цин осознал, что дышит, и все это означало, что он все ещё жив, а раз жив — значит, может и должен выполнить обещание. — Пись... мо... — чтобы это произнести, пришлось собрать все силы, но он сказал, только тихо. Нет, зачем же он говорит, когда не видит, кому? А если враг? Лу Цин открыл глаза. Перед лицом расплывалось пятно, которое постепенно стало лицом. Это... это... кто это? Он весь напрягся, вспоминая, и получилось! Советник Не Минцзюэ! Хвала небесам, это Цинхэ! — Письмо... — снова просипел Лу Цин и шевельнул пальцами. Письма не было. — Где?! Он рванулся, чтобы встать, но ничего не вышло. *** Перепоручить можно что угодно. Например, велеть кому-нибудь, чтобы поел вместо лекаря, потому что самому некогда, не хочется, не ко времени, зачем вообще надо. Лу Цин очнулся и тут же заговорил. Первое слово оказалось таким же как второе, видимо для непонятливых, а вот встать Инь Цзянь ему не дал. Вот у кого был опыт удерживать в одной позе слишком ретивых выздоровленцев, так это у него. Хватит! Ещё один! Сейчас подскочит и убежит вдаль, размахивая саблей! Правда, с ответами на вопрос «где?» у Инь Цзяня было негусто. Не было ответов. Он понятия не имел ни о каком письме, и его охрана тоже отсутствовала. — Извольте не шевелиться, — настоятельно рекомендовал Инь Цзянь, прижимая его к постели за плечи, чтобы не вздумал больше так дёргаться. — Вдох. Выдох. О каком письме речь? Он заметил это беспокойное движение пальцами и оглянулся через плечо. — Узнайте, было ли при нём какое-то письмо? Нам всем было, признаться, не до этого. — Письмо передали главе клана Не сразу же, — слуга наклонился к уху Инь Цзяня, говорил тихо, но достаточно, чтобы и Лу Цин услышал. — Как и распорядился генерал Лу Цин. Сразу после прочтения письма был объявлен сбор и войско Цинхэ во главе с Не Минцзюэ отбыло в Чунчжэнь. — Вот видите, — со странной смесью заботы и строгости проговорил Инь Цзянь, пока в его ошарашенном рассудке рушились крепостные стены и поднималась волна неосознанной паники. — Ваше письмо доставлено, прочитано. Он уехал! Не Минцзюэ просто взял людей и помчался в Чунчжэнь! А он терялся в догадках, почему не видит его, куда он делся, что случилось… — Друг мой, вам просто нет цены, — он с признательностью поблагодарил слугу и снова вернул всё своё внимание пациенту. Как бы он сейчас ни дёргался, какие катастрофы не сотрясали бы сейчас его внутренний мир… один, он остался один в Цинхэ, какой ужас!.. но это его личный ужас, который пациенту ни к чему. — Вы дома и в надёжных руках, генерал. Будьте уверены, вы поправитесь и довольно быстро. Даже не думайте встать или даже сесть. Итак, господин Лу Цин… Меня зовут Инь Цзянь, и я вас вылечу. *** Вдыхать было больно, выдыхать — еще больнее, но какая боль, если письма нет?! Обещание не выполнено, долг... От этого неожиданного и такого волевого давления рук Лу Цин почувствовал свою слабость стократно, и этот кошмарный груз внезапно сменился таким же сильным облегчением. Письмо прочитано. Лу Цин выдохнул, закашлялся и тут же обмяк под руками советника. Все. Теперь уже все нормально, раз Не Минцзюэ спешит в Чунчжэнь. — Да... — выдохнул генерал и снова кашлянул, отчего боль пронзила где-то ниже, в одной точке, яркой вспышкой окатив все тело. Рана. Лу Цин прекрасно знал, как это бывает, и знал, что нельзя трепыхаться. — Лежу, — он расслабился и облизал губы, смотрел на советника, пытаясь сопоставить его роль и тот факт, что лечит он, а не врач. — Скажите... только... мои люди. — Мы оставили раненых в Чунчжэнь, генерал, — врач, который сопровождал Лу Цина, подошел и встал рядом. Ни в коем случае нельзя такие вещи оставлять на потом, держать командира в неведении относительно судьбы его отряда. — Нужно было торопиться, чтобы вы передали письмо. Все благополучно, генерал, — лекарь чуть наклонился, чтобы Лу Цин не поворачивал голову и видел его. — Ты? — Я здоров, генерал Лу. Вы в надежных руках, советник Инь и молодой господин Лань сотворили чудо. Это было непросто признать, но необходимо, и какое значение сейчас имеют мысли лекаря, когда нужно дать уверенность командиру? Она ничуть не менее важна, чем лечение. — Спасибо. Иди. Как только Лу Цин произнес это, лекарь поклонился и вышел из лечебницы. — Инь Цзянь, — генерал посмотрел на советника и закрыл глаза, — Я готов встать, когда вы скажете. *** Так. Он кашляет. И облизывает губы. Инь Цзянь не нахмурился, но брови дрогнули, чтобы сдвинуться ближе к переносице. Нужно скорректировать лечение с учётом всего этого. В следующее же мгновение он отчаянно пообещал себе, что обязательно и непременно составит себе успокоительный сбор, потому что незнакомый голос над головой едва не заставил его нервно вскочить. Лекарь. Это лекарь, благодаря которому удалось довезти Лу Цина живым. Ох… конечно, он вправе подходить к пациенту. Наверное, стоит к этому привыкнуть, да? Что в его комнаты входит человек, которого он едва знает? Ладно, в его постели лежит ещё один человек, которого он едва знает, и рядом с ним стоит слуга с теми же достоинствами малоизвестности, плюс два охранника, о которых он знает лишь немногим больше, чем об этом лекаре. Ему хотелось удержать этого лекаря, пусть побудет ещё, раненому полезно видеть знакомые лица, чтобы подпитывалась уверенность в безопасности, но вместо этого Инь Цзянь едва не пустился в объяснения, что на самом деле это было вовсе не чудо. Нет, так недолго погрязнуть в излишней велеречивости. — Лу Цин, — в тон ему проговорил он. — Сегодня и завтра вы будете лежать, прилежно впитывая заботу, лечение и уход. Он помог пациенту напиться, твёрдой рукой придерживая голову под затылком ниже ушиба, тщательно проверил его ци, добавил немного своей, убедился, что его состояние уже не качается в раздумьях, в какую сторону свалиться. Стабильность и выздоровление, это очень важно. — Прошу вас, если вы в силах говорить, не храбритесь и честно говорите — где болит, как болит. Боль — наш союзник, она сигналит, в каком месте нужно лечить. А пока… Инь Цзянь поднялся, на мгновение отошёл к своему столу и нашёл там маленькую коробочку, вернулся к Лу Цину и принялся смазывать его губы лёгким бальзамом. — У вас пересохли губы. Это нормально. Сейчас станет легче и приятнее, это наполняет тонкую кожу влагой. Кончик пальца легко прикасался к чётко очерченным губам. Инь Цзянь чувствовал мелкие шероховатости и трещинки, прекрасно понимал, как тянет облизать губы при таком состоянии. — Вам можно пить. К ночи можно будет есть, но предупреждаю — еда будет не слишком вкусной. Наконечник стрелы, который раскололся возле вашего сердца, лежит на столе. Если хотите, сможете его забрать как талисман на удачу — на моей памяти большинство воинов так и поступало. *** *** *** Просыпать перед боем и думать не о нем — это плохо. Нужна сосредоточенность, хладнокровие, воля, а Не Минцзюэ проснулся с мыслью о Цинхэ. И было бы хорошо, вот только даже мысли о доме возвращались к одной точке. Инь Цзянь. Инь Цзянь спасет Лу Цина. Инь Цзянь найдет себе занятие, целую гору работы, не заскучает, нет. Инь Цзянь поможет всем, кто придет с Ши Юньлань. Она ему расскажет, что Ши Бэйхэ ранен и храбро сражается. Минцзюэ крепко зажмурился, открыл глаза и затянул пояс. Это низкие, постыдные мысли. Нужно думать по-другому: она расскажет ему, что с главой Цинхэ все хорошо, вот что нужно думать, нет — можно. Но лучше не надо. Отвлекает. Когда в битве метко пущенная стрела летела прямо ему в голову, Минцзюэ заметил вовремя, успел увернуться, прогибаясь назад и открывая шею. «Проскочит...» — успел подумать он, стрела царапнула шею острым оперением, и он ничего не успел сделать с мыслью «Цзянь будет в бешенстве». Царапина и правда оказалась глубокой, даже повязку пришлось наложить, и Минцзюэ надеялся, что к возвращению она заживет, а если останется след — Цзянь не заметит. Уже в ночи, сидя в лагере, слушая донесения разведки о том, как рассредоточился враг, Минцзюэ понимал, что в голове полный хаос. Теперь к войне и Хуайсану добавился Инь Цзянь, а три направления в мыслях — это много для войны. Раньше в такие часы затишья он думал, что обязан вернуться к брату как можно скорее, теперь их было двое, но что хуже — это были совершенно разные причины вернуться. Брат — это брат, а Цзянь... Привязанность осознавалась слишком отчетливо, и здесь, вдали от Юдоли решение расстаться с Цзянем только крепло. Минцзюэ знал, что Инь Цзянь скучает, но хуже всего то, что он и сам скучал. Союзники гнали врага, разбивая на части, но они все равно умудрялись собираться. Пришлось признать, что спешка и жажда поскорее все закончить тут только мешают. Ши Фэн отлично знал тех, кому противостоял многие годы, и без этих знаний Минцзюэ пришлось бы гоняться долго и малоэффективно, но на пятый день собравший все силы в кулак неприятель снова потерпел поражение и попросил пощады. — Решение за тобой, Ши Фэн, — Минцзюэ нарочно не стал требовать ничего. Он обещал помочь и он помог, обещал союз — этого довольно. Дань, земли, повиновение — все это он оставлял за главой Чунчжэнь Ши. Цинхэ получил невероятно много помимо важного союза — первую после возвращения Главы победу, уверенность, новую силу, а это гораздо важнее всех наград. ************* В этой главе появляется Лу Цин — как он выглядит, можно посмотреть в нашем альбоме на пинтресте (ссылка в шапке).