Затмение

У Хуайсана всегда было для него время, даже в самые ужасные дни. Вот и сейчас он поменял планы и сказал, что «музыка — потом», пригласил Лу Цина к себе и сел, готовый внимательно слушать. Когда короткий рассказ был закончен, Не Хуайсан сложил веер, постучал, как всегда, по ладони, и улыбнулся так, как улыбался, если думал серьезно над всем, что услышал. Значит, он не считает, что все эти лишь мнительность и лишние переживания, и Лу Цин уже сейчас понял, что поступил правильно, когда решил все рассказать. — Ты по-прежнему так искренен со мной. Лу Цин почувствовал ласковое прикосновение к руке. — Я знаю, что тебе можно доверить даже чужую тайну. Ты всегда знаешь, что делать, как помочь. Я думаю, когда Инь Цзянь скажет Минцзюэ, что уходит, будет буря, а советник... он совсем не хочет ничего плохого. — Я знаю, Лу Цин. — Правда? — Конечно, — Хуайсан видел в его взгляде искреннюю надежду на то, что он что-нибудь придумает, и это давало уверенность, что придумал он все правильно. — Мне кажется, что здесь вернее всего будет не мешать Инь Цзяню. Лу Цин никак не ожидал такого решения. Совсем не мешать? Что же... ничего не делать? Хуайсан вздохнул, как будто только что принял непростое решение. — Я расскажу тебе о нем, потому что вижу, ты очень впечатлен достоинствами Инь Цзяня, его благородством, но, Лу Цин, я знаю его немного больше, хоть и недостаточно, к сожалению. «Да, иначе не ждал бы этого странного решения пойти на Пик Феникса, а давно нашел бы выход». Как этот человек стал настолько близок брату? Понятна благодарность за возвращение к жизни, но Хуайсан чувствовал здесь совсем иное. Как Яо... Одна привязанность уже украла у него Минцзюэ, он не позволит случиться этому снова. Но лекарь оказался хитрее! Теперь и Лу Цин верит ему без сомнений, увидел в нем воплощение благородства! Кто следующий? Лань Сычжуй? — Инь Цзянь вернул Минцзюэ из смерти, Лу Цин. Брат был мертв, и его душа все эти годы блуждала между мирами, заключенная в Бася. Инь Цзянь не только восстановил его тело, но и вернул душу. — Но… все… — Потрясенный, Лу Цин смотрел на него и не верил, что это возможно. — Я знаю, что знают все, — Хуайсан мягко улыбнулся. — Я сам это придумал. Мы не можем сказать людям, что Минцзюэ был мертв, все остальное в истории — правда. Виноват, действительно, Цзинь Гуанъяо, это он с ним это сделал. Инь Цзянь спас и тебя, когда уже не было надежды, но помнишь, что он сказал вчера? Что он был не один, это не только его работа. Вот и тогда в Байсюэ он был не один, но если бы не Инь Цзянь, ничего бы не вышло, понимаешь? Это он знал, что делать, когда тебя привезли, это он предугадывал каждый шаг смерти, и он провел душу в тело Минцзюэ, а потом по капле убрал тьму. Инь Цзянь — не заклинатель и не небожитель, но я не знаю человека сильнее, чем он. И разве он присвоил себе хоть отголосок славы? Всегда «это не я, это — мы», не спрашивает, просто делает. Он не знал Минцзюэ и уж тем более не знал, что происходит со мной, но вернул мне брата, просто вернул. Не знал и тебя — но спасал, как самое ценное. Поверь мне, Лу Цин, для того, чтобы получить шанс спасти еще хоть одну жизнь, этот человек заберется не то что на Пик Феникса, он дойдет до неба. И никогда ничего не попросит взамен. «И вот тут не солгал. Не попросит. В этом-то и проблема. Знать бы — что ему нужно!» — Ты… говоришь невероятные вещи, — прошептал Лу Цин, осмысливая. — Просто я знаю, что они останутся между нами, и могу доверить тебе все. — То есть ты думаешь, что Инь Цзянь и правда может идти туда один? — Думаю, что мы просто не способны представить себе его силу. И Минцзюэ не может. Ты ведь его знаешь! Он позаботится обо всех вокруг, только не о себе! Он будет оберегать нас, забывая о собственной жизни, и к чему это приведет? Инь Цзяня запереть в Юдоли? Или Глава Цинхэ отправится на Пик Феникса? Минцзюэ нужен здесь, он только что вернулся. Лу Цин кивнул. Представить себе сейчас Цинхэ без Не Минцзюэ просто невозможно. Здесь все оживает с каждым днем. — А если Инь Цзянь не вернется? — Вернется, — во взгляде Хуайсана не было ни капли сомнения, в голосе — только убежденная уверенность, нет, даже вера в этого непостижимого человека. — Просто нужно дать ему шанс идти своим путем, и он вернется. — Не Минцзюэ сказал, что советник давно не видел брата. — В его жизни было много горя, Лу Цин, — Хуайсан покачал головой. — Он тоже ждет, надеется, страшится обидеть, возможно… И все держит в сердце. Может быть, поэтому в нем столько молчаливого внимания к людям, за которое он ничего не ждет в ответ. Хуайсан сделал несколько шагов по комнате и снова сел напротив. — Может быть ему стоит навестить Байсюэ, даже если туда еще никто не вернулся… — он задумчиво раскрыл и снова закрыл веер, давая Лу Цину возможность эту мысль оставить в сердце. Нет, Хуайсан не предлагал обманывать Главу, но может быть и не нужно говорить про пик Феникса? Когда все собрались за трапезой, Не Хуайсан видел, что разговор явно произвел на Лу Цина впечатление. Не перестарался ли он? Еще не хватало, чтобы его друг ринулся сопровождать почти-небожителя в его героических стремлениях спасти всех смертных Поднебесной! Он улыбнулся генералу спокойно, как бы говоря, что все хорошо, и действительно, Лу Цин и сам видел, что Инь Цзянь, кажется, уже не так взволнован, как утром. Да и присутствие семьи Ши сказывалось – при деве Ши всем как будто хотелось стать спокойнее. *** — Моя Юньлань, — Ши Фэн сел рядом с дочерью, и она подала ему обе руки. Отец смотрел на нее внимательно и ласково, как всегда перед важным разговором, она просто ждала, что он скажет, разделяя с ним эти бесценные мгновения, когда можно быть просто любимой дочерью. — Пришла новая весть, Бэйхэ быстро поправляется и ждет нас домой. И теперь, когда все налаживается, мы наконец можем подумать о будущем. Ши Юньлань опустила взгляд на руки отца, понимая, что разговор будет о ее будущем. Она и сама накануне не могла уснуть, все думала, как это все так складывается, что судьба как будто сама ее ведет. Ей теперь казалось, что-то она вышла на какую-то новую дорогу, по которой, может быть, ей суждено идти не одной? Не Минцзюэ занимал ее мысли, Юньлань прислушивалась к себе, к своему сердцу, не зная, то ли это чувство, о котором мечтает каждая молодая девушка, не рано ли, не обманывается ли она. Вспоминала слова, прикосновения, взгляды Не Минцзюэ, разгадывая эту новую сложную загадку. — Мне так радостно слышать, папа, что ты говоришь о будущем, — она счастливо улыбнулась. Это и правда, счастье, о котором они совсем недавно боялись даже думать, — надежда на новое, мирное, когда можно будет перестать все время защищать свой дом и они смогут снова строить его все вместе. — Да, и для меня нет ничего важнее, чем твое счастливое будущее, Юньлань. Надежное, прекрасное, то, которого достойна лучшая девушка Поднебесной. Он помолчал и ласково сжал ее пальцы. — Милая, я смотрю на вас... Юньлань замерла, от этих слов ее щеки заалели, выдавая все смущение. Вот сейчас папа спросит. — Тебе нравится Не Минцзюэ? Она совсем покраснела и прикусила губу, не зная, как это произнести. — Все девушки выходят замуж, дочка, но ты ведь знаешь, я никогда и не подумаю о том, чтобы связать твою судьбу с тем, кто тебе не мил. Поэтому я спрашиваю, чтобы не решать без тебя. У нее самый лучший отец на свете! Разве другой глава клана вот так вот спросит? Ши Юньлань всегда знала, что дочь главы — это не просто статус и положение, это и ответственность, в том числе и за добродетели клана, его репутацию и будущее. Она готова была однажды принять выбор отца и брата и подчиниться ему, как послушная дочь и сестра. Много ли девушек в Поднебесной, которые могут счастливо выбирать свой путь? — Нравится, — призналась Юньлань, и стало сразу легче. Она снова могла мыслить практично, думать о том, что может быть препятствием. — О, это так хорошо! Он человек удивительных качеств. Я рад, что у вас все складывается... Мне кажется, что предложение не за горами, и теперь я буду знать, что ответить. В качествах и добродетелях главы Цинхэ Ши Юньлань не сомневалась. И нет ничего неправильного в том, чтобы думать не только о них, но и о таких важных вещах, как сила Цинхэ и прочный союз двух кланов. Но Юньлань совсем не была так уверена в продолжении, как отец. — Он не предложит, папа, — осмелилась сказать она и посмотрела на отца. Улыбка Ши Фэна сменилась на вопрос во взгляде. — Прости, отец, мне просто сердце подсказывает... Не Минцзюэ — человек благородный, и он не забудет о своих словах. Я боюсь, он решит, что предложение нарушит слово... Что ты сочтешь, будто он посягает на независимость Чунчжэнь. Ши Фэн в задумчивости погладил бороду и серьезно посмотрел на дочь. Он был тем мужчиной, который никогда не пренебрегал подсказками женского сердца. Мать его детей была чуткой женщиной, и не раз это помогало им в решениях, и в Юньлань он чувствовал тот же дар. Дочь ведь права, похоже. — Да, — Ши Фэн медленно кивнул. — Наш разговор перед отъездом — один сплошной повод для Не Минцзюэ ждать от меня лишь недоверия. Я так упорствовал в своих сомнениях и так открыто ему их высказывал, что тем самым поставил его теперь в трудное положение. Хм... Юньлань не знала, что с этим делать. Как помочь ему сделать этот шаг? Показать Не Минцзюэ свой явный интерес? Ох нет, и дело даже не в ее гордости — тут она совсем не боялась быть решительной. Но что подумает Не Минцзюэ? Да и не умеет она соблазнять. Только оскорбит этим и себя, и его. Даже представить страшно, что она покажется доступной! Что это будет за брак без должного уважения? — Ничего, — Ши Фэн поднялся, он принял решение и знал, что делать. — Умение признавать ошибки — это достоинство, а не слабость. Я был слишком поспешен, а Не Минцзюэ проявил великодушие. Пора признать, что я был не прав. Он коснулся плеча дочери и ободряюще ей кивнул. К обеду глава Ши вышел в прекрасном настроении, он поспешил поделиться новостью о делах Ши Бэйхэ и передал Главе добрые слова сына. Беседы шли неспешно, тем для разговоров в мирное время у достойных людей всегда находится много. Хуайсан, Ши Юньлань и Лань Сычжуй нашли много общего в темах искусства и музыки, девушка с искренним удовольствием слушала, а беседы об удивительных местах, где она не была, вызывали у нее живой интерес. Не Минцзюэ снова открывал ей свои неожиданные стороны. Как это она раньше думала, что мужчины в Цинхэ знают далекие края только с точки зрения походов и стратегических перспектив?! Особенно братья Не. Оба. Невольно Ши Юньлань подумала о том, что здесь она точно не будет чувствовать себя как цветок за забором — Не Хуайсан такой интересный... и кстати о цветах, вот советник главы сперва тоже казался ей по странной прихоти расцветшим здесь цветком, а теперь она находила, что он в Цинхэ очень органичен, как дома. Они обязательно подружатся, ей бы этого очень хотелось. *** Иногда счастье заключается в таких простых вещах, что это вызывает законное недоверие. Инь Цзянь хорошо знал это ощущение. Оно похоже на приятное чувство, когда начинает действовать обезболивающее. Нет, не становится хорошо, но боль постепенно притупляется, воздух становится немного вкуснее, и надсадный стук крови в висках уже не пытается взломать кости черепа. Сейчас в качестве снадобья от боли выступил, как ни странно, этот обед. Инь Цзянь почему-то решил, что снова будет толпа народу, а обнаружил почти семейную трапезу, где присутствовали только близкие. Отец и дочь Ши, вероятно, тоже входили в категорию близких, против этого даже мысленно не приходилось возражать. Жаль, что нет Ши Бэйхэ. Зато есть генерал Лу Цин, есть Лань Сычжуй. Есть Не Минцзюэ. Инь Цзянь удержал улыбку. Нечего улыбаться в присутствии всех, могут невесть что подумать. Он не слишком вслушивался в разговоры, поэтому улыбка может оказаться неуместной. Не вслушивался, но как-то общие темы уловил. А вообще сейчас этот обед очень напомнил ему трапезы в Байсюэ. Как тесно было за столом… он сидел рядом с Не Минцзюэ, совсем рядом, а с другой стороны сидел его брат. Как всё повторяется, только по-другому, будто отражается в зыбкой воде. Сейчас тоже рядом брат, но не рядом с ним, и не его брат. Инь Цзянь не сомневался, что Чжи Чуань найдётся. Его ищут самые неугомонные люди Поднебесной. Главное, чтобы он нашёлся живым, а остальное он сможет вылечить. И не стоит сейчас так отдаваться тревоге, это тоже могут счесть как дурной тон. А вот что его взгляд в тарелку Не Минцзюэ могут счесть неуместным, он не принимал во внимание. Потому что точно такой же взгляд был направлен потом в тарелку Лу Цина. Инь Цзянь привычно следил за тем, что едят его пациенты. И потенциальные тоже, потому что пристальному вниманию подверглась каждая тарелка. Он отметил, что Ши Юньлань ест аккуратно и не пренебрегает зеленью. Очень одобрил, что Лу Цин тоже разумно относится к еде. В здравомыслии Лань Сычжуя он вообще никогда не сомневался. В своём зато сомневался, едва не забыл о своей еде. Инь Цзянь прекратил быть лекарем, сам принялся за еду, и невольно включился в разговор, хотя больше слушал, чем говорил. Искусство и музыка — это прекрасно, просто он специалист в другой области. Но ему не было скучно, просто немного странно. Словно провидение решило ему продемонстрировать, чего он вот-вот лишится. *** Встреча оказалась такой теплой и по-настоящему дружеской, что сомнения утра почти оставили Не Минцзюэ. Он перестал вглядываться в лица Лу Цина и Инь Цзяня – сомневаться в них поводов не было, сердиться… у Минцзюэ уже не получалось. Он лишь утвердился в мысли, что надежнее человека, чем Лу Цин, для того, чтобы сопровождать Цзяня в Байсюэ, просто нет. Когда решение принято, становится проще. А еще Минцзюэ определенно нравилось, как общается Не Хуайсан с семьей Ши, как сама Ши Юньлань естественна и свободна в этом зале и в этом обществе. И само собой получалось, что он отвечал на ее скромные улыбки теплым взглядом. Было бы неплохо, если б Ши погостили еще пару дней, но, конечно, они должны отправиться домой, это важно и правильно. Ши Фэн попросил его о коротком разговоре прежде, чем Минцзюэ успел заняться делами. Они остались наедине, это явно говорило о важности беседы, но все же для Не Минцзюэ тема стала не самой ожидаемой. — Я был несдержан в своих суждениях о тебе, поспешен в выводах и сейчас понимаю, что по-настоящему испытывал твою волю, — начал Ши Фэн, и Не Минцзюэ даже не сразу понял, что вдруг подвигло его к таким словам. — Я прошу прощения за тот разговор… — Ши Фэн, — Минцзюэ не дал договорить, считая эти извинения совершенно ненужными. Зачем, если они в итоге достигли понимания? — Спасибо. Но между нами есть ясность, и нет поводов думать, что наше согласие изменится, верно? Не хватало еще, чтобы Ши Фэн сейчас начал говорить о какой-нибудь благодарности! — Если бы ни Бэйхэ тогда, и ни Юньлань после, я, может быть, так и не принял бы очевидного, — Ши Фэн улыбнулся как-то по-отечески, и Не Минцзюэ вдруг стало неловко. — Не сердись на Юнь… на дочь. Она хотела только блага тебе и твоему народу. — О, не переживай, я даже не говорил с ней об этом. Моя дочь оказалась мудрее своего старого отца, — Ши Фэн тихо посмеялся, оглаживая бороду. Минцзюэ смешался. Как-то так вышло, что разговор свернул к Ши Юньлань, напомнив ему и о письме, и о том, что передал его, опять же, верный Лу Цин, и о том, как он сперва не узнал ее в доспехах, и слово, которое они друг другу дали. В самом деле, какие могут быть извинения? Он обещал, и она обещала, даже если Ши Фэн не знает об уговоре — Минцзюэ этого было не нужно, он-то ведь знает, что никогда не попросит у Чунчжэнь Ши ничего, и не злоупотребит их доверием. От этих мыслей взгляд Минцзюэ изменился, быть может, Ши Фэну даже показалось, что Глава смущен, потому что он снова тепло улыбнулся, и Минцзюэ увидел в его глазах какое-то новое понимание. Как будто между двумя союзниками вдруг появился важный и совсем личный секрет. — Не Минцзюэ, — Ши Фэн коснулся его плеча. — Я просто не хочу, чтобы мое упрямство заставило тебя сомневаться. Чтобы ты думал, будто я могу усмотреть какой-то умысел, оглядывался на прошлое. Я вижу, вы с Юньлань… понимаете друг друга, и очень этому рад. Если между вами взаимная симпатия, знай, что я никогда не стану возражать. Минцзюэ даже не успел ничего сказать, что тут скажешь, как перебьешь? Да и вроде сказать-то нечего. Ши Фэн прав — они с Ши Юньлань действительно друг друга понимают, но Минцзюэ совсем не ожидал такого поворота. Только и оставалось, что поблагодарить Ши Фэна. Этот разговор никак не отпускал. Минцзюэ хотел поговорить с братом, но Хуайсан как раз уехал, и пусть не было сомнений, что он только обрадуется и даже поддержит Ши Фэна, Минцзюэ все равно отчаянно хотелось с ним поделиться. А так он лишь носил в себе эти мысли, вспоминал, как Инь Цзянь спрашивал о Ши Юньлань, вспоминал какие-то взгляды гостей или не гостей, то, как сама дева Ши смотрела на него, и это данное друг другу обещание, которое теперь наполнялось совсем иным смыслом. Как-то само собой. Невольно. И все так складывалось… одно к одному, в одном направлении, где в мыслях Не Минцзюэ сливалось с его размышлениями об Инь Цзяне. И с этим нужно было что-то делать. Минцзюэ пришел к себе к вечеру, задержался, пытаясь понять, как начать разговор — с вопроса ли? С решения? Один раз уже решил, не спрашивая, теперь вот результат. Так ничего и не придумав, Минцзюэ пошел к Цзяню через его сад и удивленно замер, разглядывая ровные ряды растений и аккуратные таблички. Вот ведь человек-порядок! Почему же лучший лекарь Поднебесной не может просто навести порядок в голове своего Не Минцзюэ и в своем собственном сердце?! *** Инь Цзянь не успел поймать Лань Сычжуя. Это расстраивало. С ним следовало переговорить, но наверное достаточно будет и записки. Инь Цзянь оттягивал момент как мог — Не Минцзюэ был занят, у него дела. Он глава клана, у него всегда дела, и важные. Вот и Не Хуайсан отправился куда-то, прихватив с собой Сычжуя. Инь Цзянь не знал об этом, а когда хватился, они уже уехали. С должностью личного советника у него как-то не очень заладилось. Такой человек должен знать всё: кто, куда, зачем. Что знает он? Что на конюшне конюху на ногу наступил конь, и конюх теперь хромает. С этим он справился. Что сам конь наступил не потому что дурак, а потому что у него на спине натёртость от седла, и быть этого не должно. Вот с этим он тоже справился. Что ещё? К вечеру Инь Цзянь малодушно радовался, что время ещё есть. Да, оно утекает сквозь пальцы, но оно ещё есть, и в садик он не вышел, а выскочил торопливо, принялся привязывать над рядком высаженных растений длинную нить с нанизанными на неё блестящими монетками. Хорошо, что это успел. Вспомнил и успел! Не Минцзюэ он заметил лишь когда завязывал последний узел и пояснил: — Птицы. Очень умные, обожают расклёвывать верхнюю почку вот на этих мелких кустиках. А эта верхняя почка как раз нужна для лекарства. Заклинаниями можно, но это вредит целебной силе, зато блеска монеток птицы пугаются и не трогают растения. Это даже хорошо. Лучше так, чем сидеть в напряжённом ожидании. Инь Цзянь надёжно закрепил нить, тронул пальцами монетки. Они мягко поблескивали, покачиваясь на не туго натянутой нити. И не сделаешь вид, что ничего не произошло. Инь Цзянь разогнулся, глубоко вдохнул, резко выдохнул. Паскудный он воин… Лу Цин хорошо его учил, но кидаться в этот бой не было желания. А придётся. — Не Минцзюэ, — Инь Цзянь с видимым удовольствием выговаривал его имя, хотя сейчас к этому удовольствию примешивалась грусть. — Давай я всё-таки посмотрю твою шею. Есть у меня одно очень нехорошее подозрение по поводу этой раны. Заодно и поговорим. Проходи. Он приглашающе повёл рукой, сам пошёл вперёд, к столу, торопливо вписал ещё один пункт в список заметок для лекаря, который будет заниматься всем арсеналом лекарств, что он оставляет. Это был пункт о монетках. Чтобы не подумали ничего дурного — он такие версии слышал про самые невинные вещи, что диву давался, насколько у людей развита подозрительность. — Шея, — напомнил он строго, но руками сам не полез. Накануне вечером вот полез, и чем это закончилось? — Я там нагло похозяйничал. В саду. Да что же такое, он готов говорить о чём угодно, лишь бы не начинать тяжёлый разговор. Нет, сперва шея. Нужно быть последовательным. Он врачеватель, а не нервная девица. Да. Он сильный, смелый, безумный. Что ж так страшно-то?.. *** На звон монеток Минцзюэ повернул голову и так и смотрел какое-то время, как Цзянь подвязывает эту хрупкую конструкцию, как будто и не видит, что здесь кто-то есть. Сосредоточенный. Тихий. И зачем он рассказывает про птиц? Как будто Минцзюэ будет тут отпугивать птиц от почек! Но тут он подумал, что ведь и правда, кто будет? Упрямое несогласие это принимать вылилось в совсем другое: — С шеей все нормально, — сказал Минцзюэ, но все-таки пошел к Цзяню в комнату. Он остановился и просто поправил волосы, чтобы не мешали, разрешая посмотреть. Ладно. Пусть смотрит. Может, больше не придется... — Это твой сад. — Минцзюэ помолчал. — И будет твой. Он все-таки не дождался и положил руки ему на плечи, посмотрел в глаза. — Надо поговорить. Цзянь... Я ... прости, — нужное слово наконец-то нашлось. — Я за тебя там решил, а теперь вижу, неправильно, наверное. Может быть, тебе лучше вернуться в Байсюэ? Вообще-то он с самого начала собирался сказать «пока туда не вернется Сяо Синчэнь», но именно сейчас решил — нет смысла. Ни себе оставлять это «пока», ни пытаться глупо смягчить то, что сказано. Только когда Минцзюэ произнес так долго пытавшее его изнутри, он вдруг понял, как это звучит. Ужасно. Чудовищно. Совсем не то, что он хотел, не так. Он стиснул плечи Цзяня, как будто хотел не дать ему подумать раньше времени, поторопился добавить: — Я не гоню тебя, Цзянь. Тебе... больно здесь. Я знаю. *** Нормально у него. Что за невыносимый! Что за любимый. Как жить вообще? Инь Цзянь внимательно осмотрел еле заметный след от вчерашней раны. Тут просто уже делать ничего не надо, можно даже вот так. Он поскоблил отметину ногтем, понимая, что это наверняка чешется. Ну вот, теперь можно даже чесать. Он лишь вскинул несколько ошарашенный взгляд на Минцзюэ. «Твой сад, и будет твой». Ну кто так говорит, а? От этого хочется оставить себе всё, жадно сгрести, обхватить руками, никому не отдать. Он сейчас про сад? Точно про сад? Скажи ему сейчас кто-то «сожги сад, и Не Минцзюэ будет твоим» — и рука бы не дрогнула, поднося огонь. Инь Цзянь только слабо покачал головой, отчаянно желая, чтобы вот эти ладони никогда не исчезали с его плеч. Будь ты хоть небожителем, а мечтать о несбыточном бывает так утешительно. А что он? Всего лишь человек. — Мне? — переспросил он, и честно задумался. С сомнением задумался. Даже честно представил — вот он возвращается в Байсюэ. И дальше что? Дальше, наверное, ложится спать. Потому что это единственный способ не метаться в каменных стенах, заламывая руки. — А тебе? — он прямо и честно смотрел в тёмные глаза напротив. — Тебе будет лучше, если я вернусь в Байсюэ? Ему хотелось просто разрыдаться. Ему хотелось закричать. Ударить. Что-нибудь разбить. Он не сделал ничего, только бессильно выдохнул: — Нет. Вернее… Пусть просто держит, не нужно его сейчас отпускать, не нужно ничего. Вот поэтому он сейчас просто прижал ладонь к груди Минцзюэ. В ладонь тяжело стучало оттуда, изнутри, сквозь рёбра. — Я знаю, что ты знаешь. Тебе… сложно из-за меня. Я сделал тебе сложно. Поверь, этого я не хотел. В Байсюэ я обещал тебе, что никаких завиральных способов использовать на тебе не буду. Поэтому прими как есть — Не Минцзюэ, я не вернусь в Байсюэ. Сейчас. Возможно, потом, когда закончатся поиски, и наконец помирюсь с Чжи Чуанем. Инь Цзянь всё-таки не выдержал, щекотное влажное ощущение на коже подсказало — слёзы утри, мямля. Он просто вытер эту предательскую каплю рукавом. — Я не знал, что сделаю тебе вот это. Подозреваю, что твоя рана не заживала из-за меня. Из-за того, что меня там не было. Это стоило бы проверить, но как? Ты… не гонишь меня. Я так рад. Боль — что боль. Я боли не боюсь. Ты порой делаешь больно просто потому что сила у тебя такая. Кипучая. Сколько у меня синяков было от тебя… Таким голосом не о синяках говорят, а о поцелуях. Инь Цзянь лишь вздохнул, покачал головой снова. — А сейчас… зима, Минцзюэ. Я должен уйти. Я ведь говорил тебе, что когда установится ледяной северный ветер — пойду в Цишань, на Пик Феникса. Пора. Если я спущусь оттуда, то вернусь в Цинхэ, — он помедлил, отыскивая в глазах Минцзюэ хоть что-то, хоть тень, что он может вернуться к нему. — Я хочу вернуться к тебе. *** — Мне — нет. И да. Нет, ему не будет лучше, что за бред? Но если Цзяню не будет больно — тогда можно потерпеть. Ничего. Со временем все успокоится, для Цзяня — прежде всего. Эгоистично не отпустить его, не дать даже шанса человеку, который его спас. Увещевания самого себя помогали слабо, но они помогут. Когда-нибудь. Минцзюэ чуть не дернулся вытереть эту единственную слезу, но рука дрогнула, потому что виски ожидаемо сдавило первым спазмом. Не Минцзюэ был к этому готов, он перехватил боль, как только она появилась, стиснул зубы и молчал, чтобы не начать тут корчиться в такой момент, когда нельзя. От прикосновения ладони к груди стало легче, и Минцзюэ успел об этом пожалеть, потому что услышал то, что услышал. Куда?!! Он же ясно сказал — в Байсюэ! Какой еще к демонам Пик?! Это вот место, откуда всех сдувает и где все гибнут в погоне за какими-то там слезами Феникса? Да пусть хоть обрыдается там. Зимой. Обрывки мыслей сложились в единое целое. — И когда же ты это решил? Судя по тому, как Цзянь это говорил, с этим «когда», сомнений не было — решил не сейчас. Судя по тренировке, которую он утром увидел... Минцзюэ скрипнул зубами и жестко посмотрел на Цзяня. — На Пик Феникса ты не идешь. *** Это ещё что такое? Вот это вот, что он сейчас видит своими глазами? Словно Минцзюэ услышал нечто возмутительное, и услышал впервые. Цзянь только вдохнул резко, чтобы напомнить, когда именно он это решил — ведь Не Минцзюэ при этом присутствовал, он же там был, это было ещё в Байсюэ, с чего так удивляться-то? Не успел. Потому что распоряжение оказалось весьма прямолинейным и суровым. — А куда я тогда иду? — озадачено уточнил Инь Цзянь. — Послушай, я же с самого начала тебе говорил об этом, ещё в Байсюэ. Что значит «когда решил»? Вот он, ветер, время уходит! С чего это вдруг я не иду на Пик Феникса?! Законное возмущение поднималось в крови, заставляло сердце биться чаще. Нет, что за невыносимый человек! — Это ещё почему?! Не Минцзюэ, а если бы я покорно вернулся в Байсюэ и оттуда пошёл бы на Пик Феникса, не сказав тебе — тебя это больше устроило бы? Конечно, это было бы проще, я был бы не Инь Цзянь из Цинхэ, а просто Инь Цзянь из Байсюэ. Ну знаешь, моему возмущению просто нет предела. Я иду на Пик Феникса. Если завтра что-то случится с кем-то из твоих близких, как с Лу Цином, и спасти его смогут только слёзы феникса? Что я скажу? «Простите, мне запретил любимый, и я не пошёл за лекарством»?! А ты?! А если с тобой? Ты! Он сам себя взвинтил, даже затрясло. Он не может себе позволить стоять с пустыми руками и понимать, что мог спасти, мог, но решил остаться рядом с Минцзюэ. Что он только что думал? Чтобы он не убирал руки? Нет уж, вот теперь пусть убирает! — А если бы я сказал «ты не идёшь в Чунчжэнь»?! *** — С самого начала все было по-другому! Как можно не понимать таких простых вещей? Думать заумные мысли и не понимать элементарного? Тогда, «с самого начала», разве важно это было? Разве ему, Не Минцзюэ, приходилось вообще думать о том, что лекарь с цветами в волосах может куда-то деться? Влюбиться? Быть в Цинхэ?! Но поток слов уже прервать было невозможно. Инь Цзянь говорил безостановочно, и Минцзюэ не успевал ответить. На «любимом» он просто чуть не задохнулся. — Если бы ты сказал?! Я — Глава клана! Он отнял, наконец, руки от его плеч и отступил, не веря тому, что вообще все это слушает. — Я решаю, куда я иду. Зачем. И почему! А мои люди — это мои люди! «Если с кем-то из близких» ты говоришь?! Это и ты тоже! Что там случится с тобой?! Минцзюэ выдохнул, глядя в упор. — Ты не идешь на Пик Феникса. *** Когда у Инь Цзяня не хватало слов, он принимался размахивать руками и швырять вещи. Сейчас он не мог ни того, ни другого. — Не для меня! — запальчиво воскликнул Инь Цзянь. Не Минцзюэ ещё не дышал. Его сердце ещё не билось. Он ещё не открывал глаза, а Инь Цзянь уже пропал! А он сейчас ещё и руки убрал, и стало совсем плохо. — Со мной ничего непоправимого не случится, особенно если мне есть куда возвращаться! Ты — глава клана, кто я такой, чтобы с этим спорить. Минцзюэ… Я ведь тоже решаю, куда я иду. И зачем. И во имя чего. Я не могу тебе позволить взять на себя такую ответственность за не спасённые жизни, поэтому я иду на Пик Феникса, — Инь Цзянь умоляюще сложил руки. — Минцзюэ… пожалуйста. Если я — твой. Если я — твой близкий человек. Ты должен отпустить меня туда. *** — Этого мало! Есть, куда возвращаться — этого. Мало. У меня — было, был Хуайсан, я хотел возвращаться?! А?! Отвечай! Сколько ты меня тащил? Если бы не ты, я бы не вернулся! А теперь что ты мне предлагаешь? Отпустить тебя туда, где не будет меня? Где ты можешь умереть?! Минцзюэ просто не мог уместить это ни в голове, ни в сердце. И этот взгляд, просьба, жест этот умоляющий ... Цзянь как сердце сжал и пытается раздавить... — Ты хоть понимаешь, о чем ты меня просишь? Отправить тебя на смерть. Сейчас. Именно сейчас, когда я не могу быть там с тобой! И для чего? Просто потому, что зима? Минцзюэ едва не рычал. — Зима! — рявкнул он. — Мы как-то жили в Цинхэ без этих твоих слез и еще потерпим! Ты всех не спасешь, ясно? Нет — я сказал! *** — Не «куда», а «к кому», — занудно поправил его Инь Цзянь. — Долго! Бесконечно долго! И откуда только это занудство постоянно выбирается, так не вовремя. Сейчас вообще хоть что-то может быть вовремя?! — Именно потому, что зима! Как он не понимает, что в любое другое время это чистое самоубийство, и лишь зимой есть призрачный шанс остаться в живых! Отпустить туда, где не будет меня. Одной фразой расписал всё, как тонкой кистью по хорошей бумаге. От одной мысли, что с ним рядом в этой звенящей от холода пустоте по дымящейся от жара скале ещё и Минцзюэ карабкается, и нет возможности схватить, не дать наделать ошибок, Инь Цзянь пошатнулся. Снова Юдоль пустилась вокруг него крутиться, подпрыгивая и подмигивая. Над крышами протяжно завыл от обманутых ожиданий северный ветер, тщетно застучал по крышам, негодующе тряс черепицу. Инь Цзянь выдохнул с надрывным стоном, судорожно всхлипнул, вслепую сделал шаг, ещё один, и без сомнений вжался лицом в плечо Не Минцзюэ, обхватил руками за пояс. — Тогда не отпускай меня никуда, где не будет тебя. Никуда, слышишь? — обманчиво тонкие руки сжались сильнее. — Я не хочу быть там, где не будет тебя, слышишь? Отвечай! Даже этим он заразился от него. Даже этим. Но… Не Минцзюэ ошибается. Он всех спасёт. До кого дотянется. Без этих своих слёз. *** Минцзюэ не понял сразу. Просто обнял, просто замер. Он что... согласился?! — Цзянь... — Минцзюэ вдруг понял, что голос сел. Ладони оказались на спине несносного, упрямого доктора, он обнимал, пытаясь отдышаться, и не знал, куда деть лицо от этой его заколки хрупкой, от запаха. — Я не отпускаю. Я прошу, — тихо сказал Минцзюэ. — Тебе плохо здесь. Больно. И я не могу помочь. А в Байсюэ... туда вернется твоя семья, скоро, вот увидишь. Ты будешь не один. Лу Цин поедет... Цзянь... *** — Нет, — глухо проговорил Инь Цзянь, уже понимая, что согласится. — Нет… Согласится, потому что он просит. Это просто ужасно. С чего он взял, что ему будет хорошо там?! Почему он решил, что ему в Байсюэ будет не больно?! — Лу Цин нужен здесь. Что теперь? Разжать руки? Разжать руки, кинуться в пропасть… — Я не хочу. Как же, наверное, страшно — смотреть и понимать, что ничем не можешь помочь. Инь Цзянь почувствовал себя больным. Разве может он обрекать Не Минцзюэ на это? День за днём понимать, что ничего не можешь сделать. — Хорошо, — прошептал он, разжимая руки. Вокруг злорадно хохотал северный ветер. — Ладно. Инь Цзянь закрыл глаза. Он ведь уже собрал вещи, и всё сделал, так почему сейчас так паршиво? *** Он не хочет. Минцзюэ вздохнул, Инь Цзянь пошевелился. Сейчас он его отпустит, сейчас, да. Минцзюэ провел рукой по спине Цзяня и отпустил. Они оба не хотят, но это пройдет. — Ладно, — повторил Не Минцзюэ, чувствуя, как внутри становится пусто и холодно. Нужно уйти сейчас, завтра нужно сказать Лу Цину, чтобы проводил, и потом остался, пока не вернется Сяо Синчэнь. Это правильно. Цзяню нужен верный друг, Байсюэ нужна помощь. А сейчас надо уйти. Минцзюэ пошел к себе и в дверях все-таки обернулся. Смотреть на Инь Цзяня сейчас оказалось гораздо тяжелее, несравнимо тяжелее, чем с ним спорить, бояться, что не согласится, кричать. *** В груди уже и не стучало ничего, только выло тоскливо, беззвучно. Инь Цзянь просто стоял и смотрел, как Не Минцзюэ уходит. И тоже ничего не мог сделать. «Ты всех не спасёшь». Вот так и вышло, что он даже себя спасти не в состоянии. Как он выдержал этот взгляд, когда Не Минцзюэ обернулся на пороге? Почему не упал? Он понятия не имел. Просто стоял неподвижно и не дышал, жадно глядя, как всё заканчивается. Что за несправедливость? Почему? С другой стороны, он ведь с самого начала знал, что ничего не выйдет. Ничего. Инь Цзянь хотел ещё что-то сказать, но не смог. Побелевшие губы беззвучно шевельнулись, и всё. Как ведут себя нормальные люди в такой ситуации? Наверное, садятся прямо на пол, где стояли. Или всё-таки дают волю слезам. Инь Цзянь стоял на месте и не шевелился, безвольно уронив руки, смотрел пустыми глазами в свой внутренний кошмар, и ничего не мог с этим сделать. *** Как-то даже получилось раздеться. Одежда падала на пол, но Минцзюэ не мог ее поднять. Цзяню больно, больно не так, как раньше — эта боль тянула жилы, давила внутри — так чувствовал Минцзюэ, поглощенный гулким больным стуком в висках. Он бы позвал «лекарь!», и все закончилось бы. Раньше. Но сейчас Минцзюэ просто лег и замер, справляясь в одиночку. Просто нельзя звать, нужно, чтобы все закончилось. Он в конце концов свыкся лежать и дышать с этой болью, но спать не мог. Минцзюэ не понял, что стало легче, но где-то под утро, наверное, уснул. Когда он открыл глаза, то подумал, что значит и Цзянь спал... спит. Раз нет этой боли — он успокоился? Или это просто победила какая-то его сила, что он больше не чувствует? Вот это заставило встать. Минцзюэ медленно умывался, как-то привел себя в порядок. Сегодня ведь еще провожать — напомнил он себе, — семью Ши. А потом можно попрощаться с Цзянем, распорядиться Лу Цину. Он все-таки пошел посмотреть, как там Инь Цзянь. Постучал. Подождал. Вошел. Его не было. И Минцзюэ понял — его нет не в комнате. Инь Цзяня нет совсем. *** Инь Цзянь не собирался. Что собирать? У него ничего нет. Ничего не осталось. Впрочем, немного одежды, немного трав. Немного денег. Он не прикоснулся к тем, что Минцзюэ выдал на организацию правильного арсенала лекарств, это были деньги для Цинхэ Не. Он просто взял это и вышел за дверь. Ждать утра в этой муке? Ждать новой боли? Нет. Инь Цзянь нёс остатки самообладания так аккуратно, словно мог расплескать. Никто не посмел его остановить — личный советник главы клана беспрепятственно вышел из Юдоли. Но даже теперь он всё ещё не сдавался. Ночь — это ерунда. Даже самые лихие люди должны спать. Да и откуда здесь взяться лихим людям? Инь Цзянь постоял на перекрёстке дорог, поколебался и тяжело вздохнул. Даже если бы он хотел сейчас свернуть в Цишань, в этом не было смысла. Он обещал… и всё равно не успеет до окончания сезона ветров. Он свернул в сторону Байсюэ, и шёл не останавливаясь большую часть ночи. Легче не становилось, нет. Только хуже. Когда показалось, что за спиной раздались шаги, Инь Цзянь обернулся, но по пустынной дороге только пыль метнулась. Зимнее солнце уныло ползало где-то за горизонтом, лишь собираясь выбраться на небосклон, когда Инь Цзянь обессилено опустился на придорожный камень и согнулся от невыносимой боли, от которой нет лекарства. Сейчас можно было. Сейчас никто не услышит, в этот час нет даже путников. Он кричал до тех пор, пока не сбился на надсадный кашель, и вяло назвал себя дураком. Кому и что он сделал хорошего? — Прости, Минцзюэ, — устало выдохнул Инь Цзянь, глядя на краешек встающего солнца. — Прости. Сидеть у дороги на камне — слишком драматично. Прятаться — ещё и глупо. Он не беглец. Просто нужно идти дальше, пока не найдётся место для отдыха. Усталость стала союзником. Пока ему трудно и тяжело, у него нет возможности рыдать и жалеть себя. *** Минцзюэ не пошел его искать, незачем искать, потому что он чувствовал — Цзяня нет в Юдоли. Не было гнева, желания наказать охрану, что отпустили. Какой смысл, если вина только на нем самом? Минцзюэ нашел охрану Цзяня и распорядился, чтобы в эту комнату и сад никто не ходил, нашел Лу Цина. Генерал не смог скрыть волнения, когда увидел своего главу — таким он не видел Не Минцзюэ... никогда не видел. Бледный, холодный, ужасающе спокойный. Как будто кто-то умер. Внутри все похолодело от ожидания какой-то страшной новости, язык не повернулся спросить, что случилось. Лу Цин отпустил людей с тренировки и подошел к Главе. — Инь Цзянь ушел, — сообщил Минцзюэ отрывисто, и Лу Цин почувствовал сразу и облегчение, и какую-то новую безысходность. Что значит ушел? Почему? Неужели... на пик Феникса?! — Найди его. — Я верну его, — пообещал Лу Цин, но Не Минцзюэ отрицательно покачал головой. — Нет. «Нет?! Как — нет?!» Впервые в жизни приказ Главы был ему непонятен. — Нет. Проводи. Он ушел в Байсюэ... возьми все, что нужно, Цзянь все оставил здесь. Только сейчас Минцзюэ осознал, что даже не входя в комнату, лишь окинув ее взглядом, он знал, что Цзянь не взял ничего, ушел как приходил. Нет, хуже. Ушел, оставив здесь часть себя. — Талисманы... все, что тебе нужно. Догони его, проводи в Байсюэ и оставайся там, пока не вернутся его друзья и брат. И потом тоже, если он захочет или ты, сколько нужно — будь с ним. Лу Цин кивнул. Байсюэ... может, все не так ужасно? — Доложишь. — Доложу. Не надо было других объяснений. Лу Цин мог только догадываться, что могло произойти, но о чем бы ни думал, прав он или нет, это — не его дело. Для Не Минцзюэ важно, и важно больше, чем он сейчас сказал, это видно. Значит, будет докладывать, и с Инь Цзянем будет столько, сколько сможет. — Это всё. Иди. Лу Цин не стал медлить. Он собрался быстро, взял двух коней и устремился в сторону Байсюэ. Советника он догнал, и в пути думал, что скажет, но когда увидел Инь Цзяня, все слова так и остались невысказанными. — Я провожу, — Лу Цин спешился и подвел второго коня к советнику. — Так будет удобнее. *** Солнце поднималось выше, и дорога стала оживлённее. Инь Цзянь не сразу сообразил, что выглядит странно для человека, который передвигается пешком. То-то встречные путники смотрят. Правда, и взгляды отводят сразу — не каждому хочется смотреть в такие глаза. Инь Цзянь измучился от желания прибавить шагу, но если ещё немного быстрее — он побежит. Это слишком. И удерживать себя от бегства всё сложнее. Свернуть с дороги и попытаться переждать день? Это опасный симптом. Да, ночью можно идти в одиночестве, но бегство от людей — это действительно опасный симптом. Так и утопиться недолго. Инь Цзянь скривил губы в гримасе отвращения. Как бы то ни было, до самоубийства он не докатился. Он посторонился с дороги, когда услышал за спиной приближающегося всадника. Двоих. Но этот почему-то не помчался дальше, а остановился. Инь Цзянь запнулся, когда увидел Лу Цина. Взгляд заметался в поисках его спутника, но никого больше не было. Глупо как… — Кому? — тихо спросил Инь Цзянь. — Кому будет удобнее? Вот это вообще отвратительно, он не имеет права так себя вести с Лу Цином. — Прости, Лу Цин. Я несправедлив. Так будет удобнее. Так будет лучше. Так будет. Наверное, всем действительно так будет лучше, и нужно как можно быстрее убрать одного лекаря с этих дорог. А то они по обочине порастут ядовитым дурманом. Он так и не нашёл что сказать. Что сделал Лу Цин? За что он так наказан? Так, он же не сбежал следом за ним из Юдоли?! Инь Цзянь вскочил в седло, в замешательстве перебирая поводья. Лу Цин нужен в Цинхэ. Нельзя его задерживать. Он рванул с места так, словно за ним гналась боль, вооружённая страданием, и знал, что не уйдёт. Несчастный конь мчался всё быстрее, пока Инь Цзянь не опомнился и не принялся осторожно осаживать ни в чём не повинное животное. У коня бока вздымались тяжёлым дыханием. Инь Цзянь сам дышал как загнанный, когда бросил поводья и закрыл лицо руками. Он не ушёл. Вооружённая боль была с ним. Похоже, что навсегда. *** Эта бешеная скачка не поможет, и ветер не в силах изгнать черные мысли и боль из сердца. Лу Цин это знал. Не понимая, что случилось между Инь Цзянем и Не Минцзюэ, он знал, что лекарства может и не быть — шесть лет рядом с Не Хуайсаном открыли ему ужас чужой боли во всех его оттенках. Когда не знаешь, как помочь. От этого не спрячешься, скрыв свою неловкость, отвернувшись, от этого и нельзя трусливо бежать, если у тебя есть совесть и ты неравнодушен. Лу Цин спешился и с мягкой настойчивостью молча помог Инь Цзяню. Он отвел его от дороги, привязал коней и просто обнял человека, которому даже «ты» до сих пор не разрешил себе говорить. Но это и не важно. Не Минцзюэ доверился ему, Инь Цзянь не прогнал — уже достаточно. Не Минцзюэ говорит «это поправимо» — Лу Цин сейчас, обнимая Инь Цзяня за плечи, вспомнил это и улыбнулся. Ведь на самом деле оказалось, что поправима даже смерть, вот — тот самый человек, который умудрился и смерть поправить. Значит, выход обязательно найдется, и его долг — не сдаваться, быть рядом и помогать. Байсюэ оказался не так близко, дальше, чем Лу Цин себе представлял. И еще он был совершенно пуст, только назначенный Не Хуайсаном человек из Цинхэ — и больше никого. Не Минцзюэ не давал такого распоряжения, но генерал решил, что верного воина Цинхэ, с такой ответственностью исполнявшего долг, можно отпустить домой. — Я предлагаю отдохнуть, — Лу Цин улыбнулся Инь Цзяню, оглядываясь вокруг. Это, конечно, очень несправедливо, что такое место пустует. *** Как быть, если не можешь даже позорно разреветься прямо в дружеские объятия? Инь Цзянь считал, что не вправе перекладывать на плечи Лу Цина всё, что свернулось внутри в тугой клубок, который сейчас щетинился иглами отчаяния. Но не мог и неблагодарно отвергнуть такое тёплое участие. А чем ещё он мог сейчас показать, что Лу Цин не зря растрачивает своё дружеское расположение? Исключительно самообладанием. Да, он вполне взял себя в руки, пусть для этого и потребовалось постыдно цепляться за плечи Лу Цина. Они продолжили путь, и когда добрались до Байсюэ, Инь Цзянь почувствовал себя слабее, чем в начале пути. Он вымотался, истрепав своё сердце как негодную тряпку для чёрных работ, и Байсюэ его не излечит. Здесь слишком многое дышало присутствием Не Минцзюэ. Инь Цзянь не вмешивался в беседу Лу Цина с воином Цинхэ, который присматривал за Байсюэ в их отсутствие, но ему приятно было видеть, что все его инструкции этот человек соблюдал с точностью до пункта. Он не забыл о благодарности. Нельзя забывать благодарить людей, это наносит непоправимый вред душевному здоровью. — Да, отдых будет нам полезен, — Инь Цзянь вздохнул. — Пойдёмте. В Байсюэ существуют некоторые правила, они весьма разумны и не чрезмерны. Одно из них гласит: запрещено пренебрегать трапезой. И я, как лекарь, не могу не одобрять это прекрасное правило. Он между делом показывал Лу Цину всю скромную красоту Байсюэ, и сам не заметил, что попутно рассказывает ему историю, которая оказалась так тесно связана с Не Минцзюэ. — Видите, вот здесь камни словно били молотом? И вон там черепица раскололась на крыше, и даже часть стены пострадала. Это сделал Не Минцзюэ в гневе… признаться, мне тогда не хватило смелости обездвижить его иглами. А вот тут — это было ещё до меня. Сначала здесь Сюэ Ян убивал адептов и наставников Байсюэ, потом здесь же пришлось усмирять исполненных тьмой призраков, которые стремились пожрать Сун Ланя. Байсюэ — удивительное место, здесь сплетаются воедино тяжкая работа и блаженное отдохновение, ярость и спокойствие, ненависть и любовь. Я нечасто встречал такую гармонию. А это кухня, и мы все тут помещались за этим столом. Инь Цзянь пригласил Лу Цина присесть, и спокойно разбирался со съестными припасами, машинально отмечая, чего не хватает и о чём нужно позаботиться. Он согрел чай и поставил перед Лу Цином тарелку с едой, не забыл о тарелке для себя — озвучил правило, изволь не нарушать его прямо на глазах гостя. — Я думаю, что прежде чем отправляться обратно в Цинхэ Не, вам следует поспать. Да и кони измучились, им тоже нужен отдых. Остаться в Байсюэ одному — ну что же, это мучительно, но не смертельно. Справлялся же тут в одиночестве воин Цинхэ, и он справится, и не лишится рассудка. — Сколько дней вам выделили на эти проводы? *** Лу Цин с искренним интересом смотрел на все и слушал Инь Цзяня. Вот оно какое, оказывается, место, где вернули Главу Цинхэ. Кровавое и мирное. Скромное и величественное одновременно. Инь Цзянь говорит о нем... как о доме, да, где с ним произошло что-то очень важное. Лу Цин улыбнулся, когда услышал про гнев Не Минцзюэ и подумал, что Байсюэ еще повезло. Когда они пришли в трапезную, он снова не мог не отметить, как свободно и естественно Инь Цзянь себя чувствует здесь. А еще невозможно было почему-то представить Байсюэ многолюдным, и от этого становилось как-то странно. Лу Цин все пытался поймать это ощущение, но понял лишь, когда Инь Цзянь задал вопрос. С таким спокойствием он говорит о своем будущем одиночестве? Он вспомнил, как они сидели у дороги, как советник держал его за плечи, и как Не Минцзюэ говорил, когда отправлял своего верного генерала проводить Инь Цзяня. И вдруг Лу Цин понял. Кажется, он понял... но что, если ошибается? «Я нечасто встречал такую гармонию» — сказал Инь Цзянь. Лу Цин никогда такой не встречал, и не к Байсюэ относились эти глубокие слова. Как он говорил о Главе Цинхэ... Зачем же Не Минцзюэ и Инь Цзянь разрушили свою гармонию? Из страха? Или... один из них ее не понял? Но... ведь это же поправимо, разве нет? — Сколько мне нужно, — тихо ответил Лу Цин и посмотрел на Инь Цзяня. — Или нам. Или... Он осторожно выдохнул, как будто слова могли разрушить что-то. — ... вам обоим. Он будет с Инь Цзянем, чтобы поддержать, он станет докладывать Не Минцзюэ, чтобы все совсем не разрушилось. Не один раз, как сегодня, когда отправил маленькую записку в Цинхэ, а сколько потребуется. *** Или… или… Инь Цзянь очень попытался не измениться в лице, пришлось положить палочки на стол и спрятать руки, судорожно вцепиться в одежды на коленях. Лу Цин… ох, что же он такое говорит? — Нам обоим… Да осталось ли у них хоть какое-то «мы»?! Инь Цзянь отказывал себе в любой вере. Вера — ужасна, она позволяет заблуждаться, мечтать, хотеть, сгорать бесконечно, как трижды проклятый феникс. — Во имя всего разумного под этими небесами… Это что, до такой степени очевидно? — он обречённо вздохнул. — Если это настолько заметно, мне тем более нет прощения. Получается, что Не Минцзюэ прав куда больше, чем Инь Цзянь думал до этого мгновения, и снова всё сделал правильно. Потому что никому не позволено бросать тень на главу клана. У него ответственность, у него люди, которые столько лет его ждали. И дождались. Теперь нужно как-то на этих развалинах выстраивать что-то, достойное находиться под этими небесами. А он отнимает у Цинхэ генерала Лу Цина. Как будто всё вокруг сговорилось вгонять его в долги перед Цинхэ Не! И не откажешься. Да он и не хотел отказываться. — Лу Цин, — тихо попросил Инь Цзянь. — Я могу попросить? По-дружески… Если вы пока остаётесь в Байсюэ, то может вы согласитесь… продолжить учить меня. *** Значит, он не ошибся? Лу Цин вздохнул. — Нет, не очевидно. Совсем. И вы ни в чем не виноваты! Да как убедить отчаявшегося от любви человека, что не его тут вина?! И ведь не скажешь «Не Минцзюэ опомнится, ему нужно время, он просто не понимает, что ничто не поможет»! Это же значит дать надежду. Имеет ли он право? Нет. Ведь если эта любовь безответна, значит Не Минцзюэ поступал так, исходя из других чувств. Благодарность, дружба — благородные чувства, но зачем они Инь Цзяню? — Я остаюсь, — Лу Цин кивнул и тепло улыбнулся. — И конечно, мы продолжим тренировки. Все, что вам нужно, Инь Цзянь. Можете на меня рассчитывать. *** Виноват! Он — виноват! Просто Лу Цин не знает всего. Инь Цзянь так и не набрался отваги объяснить, в чём конкретно он виноват. Осознавал, что снова совершает ту же ошибку, которая обязательно будет стоить ему дружбы — он не сказал Чжи Чуаню и лишился его. Он не сказал Лу Цину, и лишится его. Но смелости всё равно не хватило. Инь Цзянь не стал искать себе другую комнату. Не было во всём Байсюэ другого помещения, до такой степени не связанного с Не Минцзюэ, чем его собственная комната, в которой он снова наверняка будет появляться раз в месяц. Они выбрали комнату для Лу Цина, и действительно возобновили тренировки. Это приносило успокоение, а каменная усталость дарила обессиленный сон, больше похожий на обморок. Инь Цзянь держался, и не забывал каждый вечер хвалить себя за это. Разрыдался он лишь когда подул ветер с юга, знаменуя закрытие Пика Феникса на год. Любые попытки подняться на него теперь будут лишь замысловатым методом самоубийства, без всякой пользы. Закончились кинжальные северные ветра, способные не дать убиться на скале, и что теперь остаётся? Он горько смотрел на остатки слёз в маленьком флаконе. Даже если нещадно растягивать, этого хватит ненадолго. А если кто-нибудь окажется серьёзно болен, так и вообще на пару раз, и только. Ему казалось неправильным ещё и оставлять Лу Цина терзаться догадками, почему он спустя несколько дней оказался так разбит, хотя всё, казалось, уже налаживалось. — Ветер сменился, Лу Цин. Тысячи мелких дел в Байсюэ. Уход за маленьким хозяйством, кормить животных, рыб и людей. Всего два человека. Черника, которую они посадили тут с братом. Они отдыхали после дня, наполненного множеством хлопот, когда Инь Цзянь время от времени поднимал голову навстречу порывам тёплого южного ветра и снова впадал в чёрное отчаяние. — Когда дует сильный и крепкий ветер с севера — это единственное время, когда можно подняться на Пик Феникса, на самую верхушку, и спуститься оттуда живым. Израненным, но живым, и не с пустыми руками. Теперь снова десятки отчаявшихся храбрецов будут пытаться подняться хотя бы до середины, чтобы собрать жалкие капли помутневших слёз, и останутся гнить у подножия Пика. А я… не пошёл в Цишань. Не Минцзюэ запретил. И я послушался. И теперь — что? Вот это, что у меня в руке, это всё что осталось, а я сижу тут в Байсюэ, и… Инь Цзянь уставился на маленький флакон и умолк. В голове прозвучал эхом насмешливый голос «а что, доктор, смерть вы тоже лечите?». Кто это тогда сказал? — Но это поправимо, — осторожно прошептал он и озадачено перевёл взгляд на Лу Цина. — Когда-то, друг мой, были времена… сложные времена. Раны лечили перевязками, потому что лекарств ещё не существовало. Они дремали в травах, цветах, корнях. Но ведь всегда находится кто-то неугомонный, готовый вытащить целебную силу из самых странных источников. А у меня есть образец, самый чистый из всех возможных. Он поднял флакон, удерживая его двумя пальцами. Пальцы стали ещё тоньше, но это неважно. — Раз я не могу идти на Пик Феникса, то пора бросить вызов этому цишаньскому чуду и повторить его здесь. Дело лишь в рецепте, который ещё неизвестен. Но станет известен. Ты мне поможешь? *** Ветер сменился... Лу Цин только понимающе кивнул и положил руку Инь Цзяню на плечо, всего на несколько мгновений. И не стал говорить, что для него эта перемена — скорее надежда. Что все-таки изменится и что-то большее, что Не Минцзюэ как-то решит это все. Вот только если Глава что-то решил, то повернуть ветер может быть проще. — Знаете, иногда не наступать и переждать может быть правильнее. Не Минцзюэ такую стратегию не любит, да и мне признаться ее не привил, но иногда хочется действительно сначала подумать. Что? Лу Цин внимательно слушал и смотрел на Инь Цзяня, не на флакон даже. Потому что увидеть подобное — большая редкость, когда лицо мудрого человека вдруг озаряется этими особенным пониманием, когда он прямо сейчас поймал невероятную мысль. Неужели Инь Цзянь разделит с ним это чудо? Лу Цин даже выпрямился, хотя только что расслабленно сидел и слушал. В Байсюэ он перестал собирать идеальную тугую прическу и одежду позаимствовал монашескую. В Байсюэ оказалось правило о том, что работать должно быть удобно, и Лу Цин его полностью одобрял. И теперь он смотрел на Инь Цзяня, сосредоточенный и собранный, как будто стоял над стратегической картой и готов был к сложной задаче, что бы Инь Цзяню не потребовалось. Лу Цин даже сам себе удивился и улыбнулся: — Конечно. Всем, чем только могу. Он подумал, что отправится за звездной пылью, только бы в глазах Инь Цзяня не затухал этот интерес к новому.