Затмение

— Я бы сказал тебе «Женись на ней сам», но подозреваю не найду понимания, — Минцзюэ улыбнулся и обнял брата. Они снова, как раньше, смотрели на свою землю с вершины холма. Сюда в последние дни Не Минцзюэ приходил все чаще, здесь его и нашел Хуайсан. Разговор не был приятным, но Минцзюэ не хотел избегать его. Рано или поздно все равно придется разговаривать. — Брат, она не пойдет за меня, ты же знаешь. Даже если бы ты приказал мне. Зачем нам пытаться принести друг другу несчастья? — Я не стану приказывать тебе. Минцзюэ подумал, что все-таки ему удалось измениться. Может, дело в том, что его ци больше не искажена, но все равно он не искал себе оправдания. Сейчас Минцзюэ хотел исправить свои ошибки и хоть как-то восполнить то долгое страшное горе, которое перенес Хуайсан. — Старший брат так заботлив, — Хуайсан посмотрел на него, с любовью вглядываясь в чуть заметные морщинки на лбу и в уголках глаз. Особенно вот они — след улыбок брата — бесценны. — Минцзюэ, ты всегда думаешь обо мне. Минцзюэ просто хотел видеть его счастливым. — Обо мне, о людях, о Цинхэ... Почему же ты не думаешь о своем счастье, дагэ? — Я вполне счастлив. Хуайсан снова поймал его улыбку, грустную и усталую. Какая-то давящая тоска не отпускала его Минцзюэ в последние дни, и Хуайсан догадывался о причине. Он не хотел думать, но мысль все равно нашла дорожку: эта тоска несравнима с тем, что пережил сам Хуайсан. Значит, она излечима. — Для меня не будет счастья большего, чем видеть тебя любимым. Ши Юньлань сможет дать тебе много любви, дагэ, не все же мне одному отдуваться, — Хуайсан пожал плечами и засмеялся, как будто его смех мог прогнать тоску дагэ. — Да, наверное... Минцзюэ смотрел вдаль, пока не понял, что именно там, где-то далеко за туманом — Байсюэ. — Пойдем, пора ехать, — он развернулся и пошел вниз. *** Визит в Чунчжэнь по случаю отложенного празднования победы вместе с Ши Бэйхэ невозможно было перенести. Ощущение, что от этого визита все чего-то ждут, не покидало Не Минцзюэ от ворот Юдоли до приветствий клана Ши, и в общем, Минцзюэ и сам уже ждал. Что наступит какая-то ясность, что станет проще, потому что появятся новые планы, общее будущее – правильное и нужное в первую очередь Цинхэ Не. Это хорошее время для решений, нужно только их принять. Но пока шли торжества, Минцзюэ чувствовал, что Ши Юньлань как будто разделяет это его состояние, и в конце концов он нашел возможность, чтобы поговорить с ней наедине. — Сложно умудриться не попасть под многозначительные взгляды Не Хуайсана и Ши Фэна, — он улыбнулся, и ответная улыбка Ши Юньлань сказала ему больше всяких слов. Она прекрасно все поняла. Ши Юньлань повела его вглубь ночного сада. Она не хотела торопить, но отчего-то сейчас была уверена, что Не Минцзюэ не оставит ее томиться в неизвестности. Когда они виделись в последний раз, и он провожал ее домой, Ши Юньлань не могла не заметить его подавленного настроения и смятения души. Она была совсем не наивна и достаточно умна, чтобы не питать глупых иллюзий – Глава Цинхэ Не расстроился не из-за ее отъезда. Но сегодня дева Ши видела другого Не Минцзюэ. Время и расстояние не успокоили ее мыслей, и она очень ждала этого праздника, потому что начинала бояться: еще немного, и она перестанет понимать, влюблена ли. Или нет? То ли это волнение сердца, о котором мечтает каждая девушка? Но по здравом размышлении Ши Юньлань всегда в итоге приходила к одному выводу: это не важно. Просто потому, что вряд ли барышня ее статуса может мечтать о лучшем, и дело вовсе не в высоком положении Не Минцзюэ, а в его благородстве и честности. — Ши Юньлань, — он продолжал идти по дорожке, как будто все еще обдумывал. — Я должен пойти к вашему отцу и брату, но я хотел сначала поговорить с вами. Вот теперь он остановился и посмотрел на нее. Юньлань уже столько раз представляла себе этот миг, готовилась не испугаться и не выдать волнения, но почему-то сейчас никакого страха не было, только желание услышать и ответить. Она еще не успела удивиться, что совсем не боится разочароваться — разве в нем можно разочароваться? — как Не Минцзюэ сказал: — Признаюсь, еще совсем недавно я не думал об этом. И не прошу от вас быстрого ответа, но без него я не пойду к вашему отцу. Вы согласитесь стать моей женой? Наверное, так и должно быть. Ши Юньлань замерла, успев только сообразить, что она вот-вот встанет на цыпочки, чтобы в свете ярких праздничных фонариков лучше видеть его глаза. Он спрашивает ее... Разве бывает забота и уважение очевиднее, чем когда вот так? Когда их не пытаются продемонстрировать и поднести тебе, как что-то особенное? Она посмотрела вниз, как Не Минцзюэ берет ее за руку, и вдруг покраснела, шагнула ближе, совсем не оставляя между ними расстояния, даже на ладонь. — Не нужно ждать. Я согласна. Вернувшись в Юдоль, Не Минцзюэ не вспоминал о разговоре с Ши Фэном, о договорённостях, о гаданиях и выбранной дате. И даже не думал о том, что поцелуй такой девушки, как Ши Юньлань, в красивом саду после данных обещаний, волнует его меньше, чем то их первое обещание о заключённом союзе. Минцзюэ думал о другом. Он ожидал донесения из Байсюэ, но не нашел его. Сообщение должно было быть, но его не было. Минцзюэ вышел в сад, прошел мимо двери в покои Цзяня и снова вернулся в давящую тоску без мыслей. Он не мог себе это объяснить, должно становиться легче, но не становилось. Особенно в одиночестве. Наверное, это поправимо, но, видимо, не так быстро? Когда послание застигло его перед рассветом, Минцзюэ только оставил на столе сообщение для Не Хуайсана и покинул Юдоль. Он летел до самого Байсюэ, не останавливаясь, но все равно, как ни спешил, успел отдать ветру множество самых разных, зачастую совсем противоположных мыслей. Когда Бася оказалась в ножнах, а Не Минцзюэ подошел к воротам, ему все же стало легче. Громкий удар привратного колокола заставил Лу Цина вздрогнуть. Кто так может яростно звонить? На всякий случай захватив оружие, он пошел открывать, догадываясь о госте и заранее готовясь отразить ... что бы то ни было. — Глава, — Лу Цин поклонился и отступил, пропуская Не Минцзюэ, который решительно переступил порог и огляделся. — Где? — Минцзюэ остановил взгляд там, где была лечебница Цзяня. *** «Если ты меня предашь, я тебя убью». Так сказал Не Минцзюэ. Инь Цзянь прекрасно помнил, что тогда ответил — он просто согласился. А теперь оставалось лишь ждать. Конечно, Лу Цин сообщил в Цинхэ Не о его пациенте. Это его долг. Инь Цзянь не стал спрашивать, и очень старался не смотреть на Лу Цина с немым вопросом в глазах, да на это и времени не было. Он лихорадочно готовился к худшему. Доводил до немыслимого совершенства рецепт, многократно проверял эффективность заново созданного снадобья и единственное что не сумел убрать, так это густой красный оттенок. А время утекало сквозь пальцы, времени было совсем мало. Наконец, Инь Цзянь сдался — больше шлифовать было нечего, а цвет — что же, если речь идёт о спасении жизни, никакой цвет не станет препятствием. Он изготовил столько, сколько сумел. Написал несколько экземпляров рецепта, где пояснил, что называть это слезами феникса неправильно, пусть будет кровь феникса. Красиво. И звучит внушительно. Всё аккуратно разместил, всё снабдил подробными инструкциями — куда отправить, кто из известных лекарей должен проверить и опробовать. Инь Цзянь придумал поилку для кроликов, куда можно залить ведро воды — чтобы ушастые не попередохли, пока будут без присмотра. Кормушку для них же — с запасом. Выплетал хитроумные корзины с едой для карпов — Цзинъи расстроится, если кролики выживут, а карпы будут плавать вверх брюшками. Когда Байсюэ останется пустым, то хотя бы это маленькое хозяйство должно спастись. Он продолжал лечить Цзинь Гуанъяо, каждый раз испытывая отвратительно двойственные ощущения, и каждый раз проверяя, чтобы ни одна игла не сдвинулась с места. Он не должен узнать, кто его лечил. Ни в коем случае. Для Инь Цзяня это стало особым вопросом — ни в коем случае Цзинь Гуанъяо не должен больше слышать его имя. Когда у ворот нетерпеливо резко подал голос колокол, Инь Цзянь только голову поднял. Он сидел у порога и лихорадочно быстро вычищал мятные листья до состояния прозрачного остова — те самые прозрачные талисманы, заживляющие любые раны. Времени не осталось. Он не успеет их доделать. Пальцы горько пахли мятой. Инь Цзянь осторожно сдвинул в сторону свои коробки и миски, поднялся на ноги. Сердце застыло в страшной готовности — он знал, что оно сейчас истерически крикнет в груди и кинется колотиться в желании взломать рёбра и улететь. Ноги сами разогнались навстречу, но Инь Цзянь пробежал всего пару шагов, заставил себя остановиться. — Не Минцзюэ… Нужно стоять на месте. Не Минцзюэ пришёл не за ним. Пришёл не к нему. Он просто пришёл убить Цзинь Гуанъяо. И это, наверное, хорошо и правильно. А потом Не Минцзюэ убьёт и его, и это всё наконец-то закончится. Он всё успел сделать. Инь Цзянь решительно и глубоко вдохнул, резко выдохнул. Помедлил и поклонился. Так и замер в поклоне. — Проходи же… Инь Цзянь выговорил прежде, чем понял, что говорит. Без должного уважения, наверное. Сейчас это, наверное, уже неважно. Он выпрямился и поднял голову, встречаясь взглядом с Не Минцзюэ. Сердце неистово заколотилось. Как было предсказано. *** Он там и сидел. Цзянь. Минцзюэ пошел через двор, и даже помнил, сколько тут его шагов, в этом дворе. За двадцать, оставшихся до Инь Цзяня, он все еще ничего не решил. Не решил, почему должно быть яростно, зло, больно, а стало вдруг легче. Минцзюэ снова почувствовал себя собой, способным гневаться и решать, и не крушить все вокруг сразу. — Пройду. Мимо. Он прошел мимо и распахнул дверь, застыл на пороге. Несколько мгновений Не Минцзюэ стоял, медленно рассматривая фигуру Мэн Яо, потом обернулся: — Ну как пациент? Дисциплинированный? Минцзюэ шагнул внутрь и обошел вокруг, не спуская глаз с Мэн Яо. Должно быть, он тоже вот так вот ходил вокруг гроба, где лежало тело его «дагэ»? Может быть, даже трогал, ощущая смерть своего врага? Рука Минцзюэ дрогнула в первом порыве тоже дотронуться до шеи, проверить, есть ли там жизнь, которую так просто можно оборвать, но он все-таки не прикоснулся. Не смог. — Его принес Лань Сичэнь, верно? *** Как он сказал это «пройду»… Инь Цзянь неожиданно для себя почувствовал, что сейчас улыбнётся. Неуместно, совершенно дико. Просто это был Не Минцзюэ. Он прошествовал мимо, стремительный и решительный. Инь Цзянь помедлил, зачем-то смотрел на Лу Цина, потом вздохнул и подошёл к порогу. — Я держу его без сознания с самого начала. Он ничего не слышит, не чувствует и не понимает. Но он почти здоров… как человек. Как заклинатель же… Инь Цзянь пожал плечами. Он не обещал возвращать ему все способности. Он обещал лишь что жить будет. — Верно, — голос всё-таки дрогнул. — Я так и не знаю, чем закончилась битва… и даже с кем она была. Все эти дни он ждал. Ждал, что сможет увидеть брата. Что Чжи Чуань всё-таки вернётся. Что Байсюэ снова заживёт своей жизнью. Но не дождался. Потянуло оправдываться, но Инь Цзянь не стал. — А ты? — с надеждой спросил он. — Ты не знаешь? *** — Я знаю, — оборвал Минцзюэ. — Про иглы. Лань Сичэнь принес. Лу Цин писал, зачем, он вообще все подробно написал, и у Минцзюэ не было оснований в его словах сомневаться. Не его вина, что он поверил, будто это ради вопросов. Сичэнь принес его сюда не поэтому... интересно, догадывается ли Инь Цзянь? Как это все-таки несправедливо, что самый чистый человек Поднебесной не может предать самую злобную тварь. Гармония. Равновесие... иногда думаешь, что это — самый невероятный трюк мира. — Не знаю, — Минцзюэ сказал это почти равнодушно, так и не отпуская взглядом Мэн Яо, будто тот может встать. — Цзэу-цзюнь расскажет. Он посмотрел на Инь Цзяня. — Волнуешься? *** Инь Цзянь невольно сделал шаг назад. Нет, он конечно хорош — Не Минцзюэ сейчас наверняка не до того. — Волнуюсь, — коротко подтвердил он и плавным движением спрятал дрожащие пальцы в рукава. Он ждал. Ждал, а Минцзюэ почему-то не убивал. Почему? Он ведь точно не станет пытаться защищать Цзинь Гуанъяо, да и не справиться ему с главой клана Не. И сам защищаться не будет. — Хочешь отдохнуть? — осторожно спросил Инь Цзянь. — Цинхэ далеко. Присядь хотя бы. Да что же это... Пришлось опереться плечом на стену. Руки по-прежнему прятались в рукавах, язык за судорожно сжатыми зубами. Минцзюэ ждал, что у него всё пройдёт тут? Не прошло. И даже не ослабело. *** — Здесь? Нет. Здесь он не сядет, здесь он вообще не останется, слишком велико искушение сделать с Мэн Яо то же, что он сделал с ним. Бася. Символично. Но Минцзюэ не хотел этих дешевых совпадений, этого представления, словно он кукла в руках какого-то небожителя, который почему-то допускает весь этот кошмар. — Помнишь, я мог его убить? Мог и раньше, до своей смерти. И вот, — Минцзюэ брезгливо кивнул за плечо. — Его опять кто-то не убил. Я хочу знать, каким он будет, когда очнется. Ты лекарь, ты знаешь. Или убери иглы прямо сейчас? *** — Почему здесь, — Инь Цзянь мотнул головой в сторону двери. Он уже собирался порядочно предложить чай, или поесть, но Не Минцзюэ принялся говорить. Инь Цзянь лишь руками всплеснул и резко рявкнул: — Нет! — перевел дыхание и добавил. — Я не сниму иглы. Не хочу, чтобы он понял, что именно я его лечил. Не хочу слышать своё имя этим голосом. Не хочу! Снимайте кто угодно, но без меня. Каким он будет? Инь Цзянь прошел к столу, изучил бессознательное тело и повернулся к Не Минцзюэ. — Слабым. Растерянным. Его золотое ядро надорвано тьмой и не восстановлено. Он не заклинатель, и даже по темному пути ему теперь не пойти. Это поправимо, но я не готов это делать. И потом — об этом меня и не просили. Ты будешь чай? Если будешь — идём. Если нет — всё равно выйдем. Тебе не полезно... Мне тоже не полезно! *** В Безночном выжили не все. Погибло несколько человек из Юньмэна, и Лань Сичэнь в какой-то мере считал себя виновным, хотя Цзян Чэн даже взглядом не упрекнул его за это. Сейчас же, когда он снова оказался возле Байсюэ, вполне объяснимое волнение продолжало терзать душу, а тут ещё распахнутые ворота… Что случилось? Худшее, что могло случиться: все погибли. Мог ли Инь Цзянь не справиться? Наверное, мог. Рана была ужасна, и в Байсюэ Лань Сичэнь внёс уже умирающего. С другой стороны — один из лучших лекарей Поднебесной. Почему открыты ворота?! — Генерал Лу Цин, — подчёркнуто ровным тоном проговорил Лань Сичэнь, хотя сердце упало. Распахнутые ворота. Дверь в лечебницу прикрыта. У двери — генерал Лу Цин. И резкий крик Инь Цзяня «Нет!»… Он понял, что Не Минцзюэ здесь, ещё до того как открыл дверь. Лань Сичэнь не стал стучаться. Из-за последних событий даже его безупречные манеры претерпели удручающие изменения. Он действительно забывал об элементарных вещах, хотя это мог заметить, наверное, только он сам. Вот и сейчас — не постучался, и даже не произнёс необходимое в таких случаях приветствие. Согласно правилам приличия, первое приветствие должен получать хозяин дома, в данный момент это Инь Цзянь. Мысли спутанным клубком пронеслись в голове. Лань Сичэнь смог лишь кивнуть. — Цзэу-цзюнь, — Инь Цзянь чувствовал себя щепкой, подхваченной бурным потоком, но всё-таки ещё достаточно гордой щепкой. Он вежливо поклонился главе клана Лань. Исключительно ради порядка отдал соответствующий поклон Не Минцзюэ. Перед ним сейчас два главы великих кланов, а правила и предписания позволяют сохранить остатки самообладания. — Прошу простить мне моё нетерпение, — да плевать ему было сейчас на то, как это будет воспринято. — И понимаю ваше волнение. Пациент жив и поправляется. Проблемы с золотым ядром, но он жив. Иглы держат его без сознания. Я выполнил своё обещание, а теперь, Цзэу-цзюнь, просто скажите мне: они живы? Лань Сичэнь бросил короткий взгляд на Мэн Яо, гораздо дольше задержал взгляд на Не Минцзюэ и благодарно улыбнулся Инь Цзяню. — Юньмэн потерял несколько человек. Все из Байсюэ живы и здоровы, Цзинь Лин и Чжи Чуань нашлись. Я просто взял на себя смелость несколько опередить их. Ещё бы! Инь Цзянь прекрасно понимал, откуда растут ноги у этой смелости опередить. Потому что вернись сюда Сун Лань… да одного Сюэ Яна, наверное, хватило бы. С другой стороны, он так и не понял, что происходило и даже где это происходило. Но главное — все они живы. Остальное поправимо. — Благодарю за прекрасные новости, — Инь Цзянь утратил эту каменную жёсткость осанки, он действительно почувствовал бесконечное облегчение. — Не буду мешать вашей беседе. Он предоставлял Лань Сичэню и Не Минцзюэ беседовать где угодно. Хоть здесь, лишь бы ничего не разбили, хоть в саду, хоть на кладбище под гинкго. Пусть убивают Мэн Яо, пусть не убивают, пусть хоть съедят его. Впервые в жизни Инь Цзянь оставлял пациента в опасности и ничего по этому поводу не чувствовал, кроме досады и усталости. *** Лу Цин исполнил вежливый поклон, приличествующий статусу гостя, и только этот жест позволил ему скрыть безумное волнение. Он мучился в сомнениях, все ли правильно изложил, все ли предусмотрел, пока Инь Цзянь не вышел из лечебницы. Лу Цин участливо положил руку ему на плечо, не пытался спрашивать и увести — тоже. Он просто был здесь, готовый ждать вместе с ним и помочь хоть чем-нибудь, если получится. Минцзюэ проводил доктора взглядом и посмотрел на Лань Сичэня. — Брат. Голос выдал. Только с ним, наверное, так и случалось... даже с Хуайсаном Минцзюэ лучше удавалась строгость. Он шагнул к нему, стремительно сократив и без того малое расстояние, посмотрел в глаза, как будто там можно было увидеть что-то, чего Минцзюэ не знал, не ждал сейчас. — Скажи мне. Я не понимаю, — Минцзюэ кивнул в сторону Мэн Яо. — Скажи мне! Почему ты идешь в эту пропасть? Даже спустя столько лет ты, — рука оказалась на плече Лань Сичэня, — все равно идешь за ним?! Ничего не получалось. Минцзюэ хотел потребовать ответа совсем на другой вопрос, и без лишних слов, чтобы — как отрезать. Он хотел быть непреклонным, яростным — каким угодно, только не таким! Когда колючий спазм давит горло и мешает говорить, когда единственное желание — уберечь Лань Сичэня от той же самой чудовищной ошибки, когда понимаешь, что ничего сделать просто невозможно. — Посмотри на него! — Минцзюэ почему-то не кричал. — Смотри, эргэ, он снова предал тебя. И опять, опять его спасает не его любовь и не его верность! Сегодня его спас Инь Цзянь, который верил ему, а Яо его предал. И Лу Цин, которого он наверняка даже не помнит. Не для него, эргэ! Для тебя, для меня. Минцзюэ вдруг задохнулся, убрал руку, сжимая кулак судорожно, потому что снова накатывала знакомая боль. Он знал — почему, это Лань Сичэнь страдает. Опять. Минцзюэ отвернулся, справляясь с этой болью, шагнул к Мэн Яо, глядя на него с неудержимой ненавистью, и эта ненависть помогла. Он обернулся к Лань Сичэню. — Он убьет тебя когда-нибудь. Минцзюэ даже не пытался сдержать навернувшихся слез. За это — не стыдно, перед братом больше не стыдно, это все вообще не важно, когда Лань Сичэнь делает такой выбор. *** Инь Цзянь вышел за порог, каким-то чудом не зацепившись за дверной косяк. Его хватило, чтобы прикрыть за собой дверь, и на этом запас самообладания исчерпался. Инь Цзянь постыдно вцепился в Лу Цина. Руку на плечо? Спасибо, но этого сейчас мало. Кому, как не доктору, разбираться в дозировке такого специфического лекарства?! Инь Цзянь обнял его так резко и сильно, словно взял в силовой захват, но валить наземь не стал, конечно. Тяжело дышал, жмурился до радужных кругов перед глазами, и с трудом нашёл в себе силы ослабить хватку. — Лу Цин, — тихо выдохнул он, глядя ему в глаза. — Не всё же нам плохие новости, есть и хорошие. Они живы! Ох... Они все живы, ради этого я бы и Вэнь Жоханя с рук мог бы кормить фиалковыми пастилками от кашля. Радость, замешанная на страхе, боли и нервах — это наверняка дорого ему обойдется, но это всё равно радость! Ею должно делиться! Он увлек Лу Цина отойти на пару шагов. Этого достаточно, чтобы соблюсти приличия приватной беседы между главами кланов. Инь Цзянь оглянулся на дверь лечебницы, скорбно улыбнулся и сжал снова плечо Лу Цина. — Подождём. Им... обоим сложно. Но скоро всё закончится. *** Деликатность в такие сложные моменты ценится чрезвычайно высоко. Лань Сичэнь дождался, пока лекарь выйдет и прикроет за собой дверь. С Не Минцзюэ предстоял тяжёлый разговор, им обоим, несомненно, будет тяжело. Но сначала нужно дать ему выговориться. — Я сам не понимаю, — голос Лань Сичэня звучал надтреснуто, выдавая накопившееся душевное смятение. — Вот именно поэтому, брат. Именно поэтому. Я должен хотя бы попытаться понять, что произошло, и в какой момент началось. Впервые с момента возвращения Не Минцзюэ у них появилась возможность вот так поговорить, на пределе… не оберегая болевые точки друг друга, но всё-таки оба старались не причинять лишних страданий. Лань Сичэнь мучился, глядя в блестящие слезами глаза Не Минцзюэ, от этого в душе с треском рвалось всё, стремясь разделиться на умиротворённые бессмысленные кусочки. Он взял Минцзюэ за плечи, пытаясь хотя бы не впадать в отчаяние. — Не убьёт, — тихо проговорил он. — Я не дам ему такого шанса и обещаю тебе — при первом же поползновении я сам убью Мэн Яо. Своими руками. Он будет в заключении, без права общения с любыми другими людьми, ему не на кого будет влиять, некого переманивать на свою сторону. Я не повторю свои ошибки. Это звучало неубедительно. Лань Сичэнь прекрасно понимал, что сам не поверил бы, если бы кто-то принялся вот это ему говорить. Это не доводы, это какой-то беспомощный лепет, но выплетать в лицо Не Минцзюэ убедительные доводы он не мог. Мало в мире людей, способных принять искренность вот так. Исчезающе мало тех, кто не прячется за ритуалами и правилами приличий. И совсем мало среди них всех — настолько родных людей. — Я не верил тебе тогда, в Безночном городе. И старался переубедить, — Лань Сичэнь только глаза прикрыл на мгновение, веки дрожали. — Когда я вспоминаю это, когда я вспоминаю твои глаза при этом — у меня словно бездна под ногами разверзается. Ты умер, а бездна осталась. Все эти годы я не понимал, Минцзюэ. Висел в уютной паутине лжи над этой бездной. Я хочу избавиться от этой пропасти. Ты вернулся — и вот, правда постепенно заполняет этот провал, который казался бездонным. Это… больно. Но необходимо. *** Зачем? Зачем понимать, с чего все началось, если это никак не исправит последствий? Не вернет Хуайсану шесть лет, убитым — жизней... Минцзюэ смотрел на Лань Сичэня и впервые ему не поверил. Не убьет он его и ошибку свою уже повторяет. — Это ты вернул меня. Не только Инь Цзянь и Байсюэ. Тебя я вспомнил первым, брат. — Тихо сказал Минцзюэ и отступил. Руки Лань Сичэня на плечах не давали остаться твердым в своем решении, брата хотелось защитить даже ценой его сердца, а Минцзюэ уже решил, что не станет рушить его мир своими руками. Ему даже не нужна была Бася. Один раз Лань Сичэнь уже отразил его удар, и теперь Не Минцзюэ просто протянул руку к Мэн Яо, почти касаясь его волос. Его кипящей от гнева и боли ци хватит, чтобы убить мгновенно. — Обещай мне, брат. — Минцзюэ смотрел Лань Сичэню в глаза. — Я сделаю так, что Хуайсан не будет его искать. Но я должен знать, где Мэн Яо. Каждый день, всегда. Если я или Лу Цин не получим однажды твоего сообщения, это будет означать, что ты не сдержал слово и наш братский обет разрушен. Обещай! Последнее он почти прорычал, не в силах прятать раздирающие душу чувства. Все-таки Инь Цзянь отлично постарался, раз теперь он мог так ярко ощущать эту боль. Ненавистный Мэн Яо заставил его выбирать. И теперь Минцзюэ требовал обещания Лань Сичэня угрозой, которая душила и выдирала сердце с кровью. *** Зачем... Зачем он всё это делает, словно по горящим углям босым идёт? Лань Сичэнь не сумел объяснить, но старался передать. Боль Не Минцзюэ ощущалась горечью, разлитой в воздухе. Он не пытался перехватывать руку, которая вполне могла оборвать такую хрупкую жизнь. — Я не могу теперь... Не имею права, Минцзюэ. У меня не осталось права удерживать твою руку, могу лишь просить. Да, и обещать. Лань Сичэнь удерживал слезы, но они блестели в глазах, меняли голос и ранили Минцзюэ. — Я обещаю. Клянусь. Ты будешь знать каждый день, что он на месте. Я никогда не перестану быть твоим братом, и никогда не переставал им быть. И смерть с этим ничего не сделала. Даже если ты убьешь его сейчас — ты останешься моим Не Минцзюэ. Он не задумывался, обещая это. Да, если сейчас Мэн Яо умрёт, это будет горе. Его маленькое личное горе. С горем можно жить, каждый день вопрошая пустоту: почему? Это мучительно, но возможно. Сейчас, пусть даже обоим было плохо, Лань Сичэнь поймал тот оттенок тихого счастья — Не Минцзюэ вернулся. Вспомнил его первым... Это не предают, немыслимо... — Каждый день он будет там, где я определю ему место. У тебя будет допуск, и никто не остановит тебя и не спросит, зачем ты пришёл. Моё слово. *** Лань Сичэнь, действительно, никогда не переставал быть близким, настолько близким, что Минцзюэ никогда не сможет выразить это ни словами, ни мыслями, как и безмерную благодарность за Хуайсана, с которым Лань Сичэнь был рядом все эти годы. — Ладно, — сдавленно произнес Минцзюэ и кивнул, убирая руку. На Мэн Яо он не смотрел и верил, что больше никогда не придется. — Кроме меня и Лу Цина никто не узнает, даю слово за нас обоих. Он шагнул ближе, совсем близко — можно обнять. Минцзюэ смотрел в ясные прекрасные глаза Лань Сичэня и только дотронулся до его руки. — Забери его. Теперь остается только просить всех небожителей Поднебесной оградить Лань Сичэня от боли, но даже они не справятся. Не Минцзюэ развернулся и покинул лечебницу, больше не оборачиваясь. Во дворе он увидел Цзяня и Лу Цина. Они есть у него — люди, в которых можно не сомневаться, бесценный дар, и он должен это оправдывать. Каждый день. Минцзюэ коротко кивнул, отпуская и благодаря Лу Цина. Ему нужно отдохнуть сейчас, зная, что он все сделал правильно. Минцзюэ знал, что сейчас совсем не выглядит, как Глава клана, уверенный и непреклонный, но не пытался спрятать свою слабость. Сердце разрывалось на какие-то острые осколки, легче не становилось, ведь он еще не все решения принял, но сейчас совсем не был уверен, что способен выдержать еще. Теперь, когда решено с Мэн Яо, Минцзюэ ясно понимал, что есть Инь Цзянь, и это — еще труднее. Он широкими шагами пошел через двор, в комнату, которую занимал, пока не покинул Байсюэ. Нельзя сейчас в Цинхэ — это все, что он знает, но что еще сделать — нет. *** Инь Цзянь ждал, и тянуло снова прятать руки, чтобы под прикрытием длинного рукава нервно ломать пальцы, хрустеть суставами. Странно понимать, что ошибся. Ошибся, и Цзинь Гуанъяо всё ещё жив. Дверь открылась — а он всё ещё жив. Каким чудом? Он даже проверил — хватило лишь одного взгляда, чтобы понять. Да, ошибся. Судьба Цзинь Гуанъяо теперь исключительно в руках Лань Сичэня, и это далось нелегко. Инь Цзянь смотрел в спину уходящего Не Минцзюэ, и стоял на месте совершенно бессердечный, потому что сердце умчалось следом, не желая оставаться тут. Особенно когда понял, куда именно он идёт. Инь Цзянь взволнованно сжал руку Лу Цина. — Я пойду за ним, друг мой. А вам нужен отдых, — он обратил тут же посуровевший взгляд на Лань Сичэня. — Иглы снимете уже на месте. И я требую, чтобы он так и не узнал никогда, кто именно его вылечил. Я не хочу этого. Это и всё. Сейчас Лань Сичэнь заберёт эту проблему из Байсюэ, и можно будет попытаться перевести дыхание. Лу Цин, несомненно, проводит главу клана Лань, а он может себе позволить побыть непочтительным. Инь Цзянь пошёл следом за Не Минцзюэ, не догнал конечно — тот уже вошёл в свою комнату. Инь Цзянь остановился на пороге, привалился плечом к стене. — Я бы не смог донести тебя сюда, перекинув через плечо, — тихо сказал он. Через плечо — точно нет. Ширины плеч не хватит. Но при необходимости дотащил бы, в этом Инь Цзянь не сомневался. Как всё ещё не сомневался в том, что доживает последние мгновения. Что с того, что Минцзюэ не убил Цзинь Гуанъяо? Это не отменяет главного удручающего факта — он лечил его врага. — Сядь, — посоветовал Инь Цзянь, указывая на кровать. — А лучше — ложись. Раздевайся и ложись. Он отлепился от стены, и каждый короткий шаг как-то слишком быстро сокращал расстояние между ними. Инь Цзянь молча приложил ладонь к его груди, слушал, как бьётся сердце. — Что ты решил? — тихо спросил Инь Цзянь. Ему даже страшно не было. Нет ничего проще и банальнее смерти. — Я предал тебя. Лечил его. Бася. Это не больно. — Минцзюэ… сядь… тебе правда нужен отдых. *** Он пришел. И сразу стало легче и сложнее. Минцзюэ стоял к Цзяню спиной, положил Бася на стол, посмотрел на нее немного растерянно. Нечего и думать сегодня возвращаться в Цинхэ. Не в таком состоянии. Минцзюэ обернулся. Рука Инь Цзяня легла на грудь, и он чуть не взял его за эту руку. — Решил, пусть уходят. Я не могу его убить. Ненавижу его... но это не важно. Не Минцзюэ снял пояс, тяжело положил его на стол рядом с Бася и замер. Это что еще такое?! Он не ослышался? — Знаешь. Всегда удивлялся, как много и долго ты думаешь. Иногда это... как ты говоришь? «Неполезно», — Минцзюэ даже голосом попробовал изобразить это «неполезно». — Потому что ты можешь надумать ерунду. Как сейчас. *** Инь Цзянь даже не смотрел в сторону сабли, и почему-то видел её, ощущал всю тяжесть, острую кромку. Кивнул, когда Не Минцзюэ сказал о своей ненависти — как он понимал это чувство, оно заставляло испытывать такие разрушающие чувства. А потом вдруг оказалось, что он надумал ерунду. Сейчас. «Неполезно» — получилось похоже. Инь Цзянь ведь не боялся, он даже прислушался к себе — нет, страха не было. А сейчас оказалось, что был. Он невольно взглянул на стол — Бася… пояс этот. Инь Цзянь невольно прикрыл рот пальцами в наивной попытке спрятать тут же задрожавшие губы. Силился вдохнуть — и не мог. Только взгляд метался то к глазам Не Минцзюэ, то снова резался о саблю. Нет, конечно и вдохнуть смог, и выдохнуть. Слишком всё легко, когда жить осталось полтора мгновения, а сейчас перед Инь Цзянем неожиданно снова расстелись годы, и он почувствовал себя окрылённым. — А знаешь… — в тон ответил Инь Цзянь. — Ты прав. Неполезно. Я надумал неполезной ерунды. Пальцы всё ещё пахли мятой. А раз он не умрёт сейчас, то как живой всё-таки может позаботиться о своей любимой скале. Если Минцзюэ позволит. — Не стой. А хочешь — я тебе спину помну. Как ты любишь. Он соскучился по этому незамысловатому удовольствию. Может и Не Минцзюэ соскучился по массажу? — Как ты? В Юдоли всё хорошо? Он скучал и по Цинхэ. Надо ли об этом говорить? Инь Цзянь тщательно оберегал сейчас Не Минцзюэ от всего, что могло его смутить. Это было непривычно, у него не было опыта такой деликатности, словно ощупью в темноте идёшь. *** — Конечно, прав. Минцзюэ устало хмыкнул и сбросил верхние одежды. Вот что он делает? Какая спина?! Стоило столько мучиться, чтобы теперь Цзянь спросил «а хочешь?», и никакой другой мысли кроме «хочу» в голове и близко нет?! В проклятой этой голове! Минцзюэ не ответил. Он смотрел на Цзяня, который только что чуть ли не умирать собирался, отвечая за «предательство», которое сам себе выдумал, ведь так? Он ведь это и решил в своей умной голове? А теперь «как дела?». Это он вот в этом умирать собирался? В цветах и розовом?! — В Юдоли хорошо, я — нормально. «Я — плохо! Неужели не видно?!». Минцзюэ не понимал. Как будто всего этого времени не было вообще. Тоски этой давящей, про которую же все с первого дня было ясно. И Цзянь вот. Высох. Как будто не поливали. И что? «Ты меня не убил. Как дела?». Тьфу. — Плохо я, — Минцзюэ развел руками, — Да и ты какой-то... — он снова окинул взглядом тонкую фигуру, — Завял. *** — Завял? — Цзянь осуждающе посмотрел на свои тонкие пальцы, будто это они выдали весь секрет. — Мне без тебя плохо. Я даже не скрываю… Он безжалостно выставил себе диагноз и озвучил его. Плохо. На самом деле плохо. И вот Не Минцзюэ прав, но ведь и он тоже прав — уставший он. Вымученный. Такой вымученный, что ему «нормально». Понятие нормы на самом деле коварно, если плохо — это нормальное состояние, то это неполезно. Инь Цзянь убирал с кровати покрывало, сложил одеяло — наверное, будет правильно не забыть всё-таки положить на бёдра Минцзюэ, чтобы не вносить смятение. Он обернулся, потянул свой пояс, но до конца не развязал. Выжидательно смотрел на эту чёрную рубашку, скрывавшую все любимые им шрамы. — Минцзюэ, — выдохнул он. — Ну давай же. *** — Ага. Минцзюэ тоже посмотрел на его запястья. — Вижу. Нет, ничего не вышло. Тоска ушла, как только Цзянь оказался рядом, но появилось другое, непоправимое расстоянием — ничем. Цвело, можно сказать, пышным цветом. Настолько, что Минцзюэ сейчас уже забыл даже об оставленных там Лань Сичэне и Мэн Яо, забыл, глядя на то, как Цзянь, так ничего и не понимая, снимает это одеяло, развязывает пояс. Чего он добивается?! Чтобы он рехнулся сегодня совсем?! Минцзюэ ухватил Цзяня за это тонкое запястье, неожиданно сильно и, наверное, больно, но он не подумал. Он просто дернул его на себя, перехватил рукой под спину и почти прижал к себе, заглядывая в его точеное, такое невыносимо прекрасное лицо сверху вниз. И представилось, как Цзянь сидит на нем, горячий, тонкий, опять мучает себя, и его — мучает. — Зачем?! — Минцзюэ так схватил, что вынуждал Цзяня или прогнуться, или начать вырываться из хватки. — Мне плохо без тебя. Зачем ты это делаешь?! *** Да, это было сильно. И больно. Вот только боли Инь Цзянь не боялся никогда. Только глаза вспыхнули — близко! Горячо! — Зачем? Он не вырывался. Ему не нужно вырываться, он там, где хочет быть. Инь Цзянь податливо прогнулся, свободной рукой обнял за шею. — В этом нет никакого «зачем», Минцзюэ. Мне плохо без тебя. С тобой — хорошо. Если тебе без меня тоже плохо, зачем мучиться? Зачем? Никто не хочет мучиться. Никто не хочет страдать. Инь Цзянь не без оснований считал себя таким же человеком, как все — он не любил страдать, чувствовать себя несчастным. И стремился к лучшему. Лучший сейчас держал его слишком крепко, задавал странные вопросы, держал в опасной близости. — Минцзюэ, — прошептал он с такой отчаянной жадностью, что дыхание перехватило. — Ну же… *** Затем — что будет еще хуже! Он же умный. Он же не может этого не знать! А раз знает и все равно не боится... Почему вокруг все так упорно прыгают в пропасть? Минцзюэ на миг закрыл глаза, чувствуя, как его топит в этом жаре, невыносимо, невозможно сопротивляться. Как тогда Цзянь тащил его душу, так он и теперь все еще этим занимается. Минцзюэ вдруг понял, все стало совершенно понятно — эта связь, ее не разорвать, ни расстояниями, ни запретами, ничем вообще. Это просто есть, и Цзянь даже не понимает, наверное, насколько это непоправимо. Губы его так близко, глаза, дыхание. Но рука Минцзюэ оказалась в тонких волосах, смяла безжалостно, дернула вниз, открывая шею. Совершенную, и это совершенство только подчёркивал маленький изъян. Кому угодно он покажется изъяном, но только не Минцзюэ. Этого тонкого свидетельства его никому не заметной, но бешено сильной храбрости, и коснулись губы Не Минцзюэ. Он целовал шею, жадно, чувствуя, как трепещет под его грубыми поцелуями горло, как срывается дыхание и полыхает бледная тонкая кожа. Если Цзянь хочет это все, зная заранее, что ничего хорошего не выйдет, — ладно. Хочет постоянно его с кем-то, с чем-то делить — ладно. Но только вот Минцзюэ его точно никому не отдаст и никуда не отпустит. Хватит. Он, наконец, почувствовал губами шелк, он мешал. Розовый, белый, в каких-то неудобных количествах. Минцзюэ нетерпеливо рванул тонкий ворот, открывая ключицы, и снова посмотрел Цзяню в глаза. Как будто давал последний шанс, но на самом деле всего лишь хотел увидеть темный от желания взгляд, потому что никаких шансов у Инь Цзяня больше не осталось. *** Он закрыл глаза. Сейчас протянет с предостережением «Цзянь» — и поделом. Мечты приводят в странные дебри. А вышло не так. Рывок за волосы. Инь Цзянь только сильнее выгнулся, захлебнулся от восторженного неверия, когда к шее прижались губы, жаркий рот накрыл шрам, а потом ещё поцелуй, и ещё. Он не смел себе даже представить такой буйство, и сейчас только цеплялся за Не Минцзюэ, дышал жадными бешеными вдохами. Сильно, крепко, почти больно. Инь Цзянь не верил, стараясь получить всё и сразу, пока не закончилось, и это лишило его рассудка и осторожности. В висках горячечными вскриками билась кровь, топила в ярком и остром. Он резко выдохнул, когда сильные руки рванули ворот, в глаза смотрел с жадным безумием, и чёрная рубашка Минцзюэ тоже поддалась его тонким пальцам. Инь Цзянь точно знал, что если немедленно не прикоснётся к нему, такому горячему и жаркому, то погибнет. Нельзя… Он сам подался навстречу — ключицы, шея, что угодно, кроме расстояния. Инь Цзянь отчаянно целовал его губы, пил дыхание, впитывал каждое мгновение. Без этого и завял! Ещё! Нужно больше и сильнее! *** И губы — тоже. Сейчас, немедленно. Минцзюэ не стал ждать, ответил, едва только почувствовал Инь Цзяня, его податливый горячий рот, язык, но этого разве достаточно? Он отстранился, когда перестало хватать дыхания, и единственный бережный жест, который мог себе позволить осознать, — это вынуть цветочную заколку из прически. Не глядя, он положил ее на стол, на свой тяжелый пояс с оскалом тао-тэ. — Сними это, — велел Минцзюэ, зацепив тонкий розовый пояс. Сам он снял рубашку через голову, бросил ее тут же, и распахнул, наконец, розовый и белый шелк, который так тщательно и аккуратно и совершенно теперь безуспешно скрывал от него тонкое сильное тело Инь Цзяня. Минцзюэ подхватил его на руки, оставляя Цзяню исполнение приказа раздеться, снова горячо целовал в шею, добрался до ключиц. Каждое прикосновение распаляло только сильнее, поцелуи обжигали. И всего-то каких-то пара шагов до кровати — он их даже не заметил. *** Не только не отталкивает, не отстраняется! Инь Цзянь торопился, понимая, что не сможет растянуть это навсегда — вот это ощущение, вот эти жадные поцелуи, когда наконец всё можно. Даже лишить его последней подпорки для самоконтроля. Заколка куда-то делась, отпустило это тянущее за все пряди сразу благонравие. Ему не нужно было повторять дважды, пояс сразу упал на пол. Инь Цзянь раздевался так, будто пытался спастись от горящей одежды, только прикипел взглядом к Не Минцзюэ, когда тот снимал рубашку через голову — перекатывались под кожей мускулы, вздымалась и опускалась грудь, разворот широких плеч. Он стал ещё сильнее. Инь Цзянь счастливо застонал, оказавшись в его руках, выпутывался из остатков шёлка, расшвыривая одежду. Разве что в последний момент успел поймать рукав и вытащить из него свёрток с самым необходимым. Там было нужное. Инь Цзянь даже не смотрел, давно научился выбирать кончиками пальцев. Масло для массажа подойдёт, вот именно это подойдёт. Инь Цзянь не зря мог подниматься по отвесным скалам. Сейчас Не Минцзюэ мог отпустить руки, и он не упал бы с этой скалы, со своей любимой скалы. В груди жадно стучало, вседозволенность опьяняла. Инь Цзянь бесстыдно ласкал его, цеплялся за плечи. Скромность и сдержанность оказались посрамлены — сейчас царила страсть, жадная и буйная. Он едва заметил кровать, а когда заметил — только жадно выдохнул: — Да! *** Кровать скрипнула, когда Минцзюэ встал на нее коленом, но больше не шелохнулась. Опять придется отпустить, но это ненадолго. Жаркое согласие Цзяня ему было не нужно как согласие, но сам голос, желание, которым было наполнено это его безумное «да» — вот это он впитал кожей, вдохнул, опуская Цзяня на кровать. Минцзюэ скинул сапоги, встал, чтобы снять последнюю одежду, и посмотрел на Инь Цзяня. Недолго. Долго не вышло бы. Тонкое гибкое тело — такая обманчивая хрупкость! Минцзюэ отлично знал, какой Цзянь сильный — не сломаешь, не надо об этом даже думать. Разглядывая его прежде, чем взять, Минцзюэ встал на колени, властным движением раздвинул ему ноги и почти лег сверху. Возбужденный член касался бедер, живота, заставляя вздрагивать, Минцзюэ чувствовал такое же палящее нетерпение Инь Цзяня. Он снова забрал его в поцелуй, не давая даже вдохнуть, сунул руку под поясницу, рывком прижал, горящего, к себе. — Так или повернешься? *** Очень нужный миг — самому избавиться от остатков одежды, нетерпеливо опрокинуться на спину, протянуть к нему руки. Кровать их точно выдержит, проверяли добропорядочным массажем. Инь Цзянь возбуждённо облизал губы — обнажённый Не Минцзюэ вызывал у него голодную судорогу где-то под кожей. — Так, — нетерпеливо ответил он и пояснил. — Хочу тебя видеть. Хочу видеть. Повернусь потом, в следующий раз. В любой из следующих. Он развёл ноги шире, гибким плавным движением подался навстречу, потёрся о его член. Спохватился и поддел ногтем крышечку флакона с маслом. Иначе разорвёт. Инь Цзянь ловко налил себе на ладонь, умудрившись не залить постель, всего пара движений, чтобы распределить на пальцы, на ладонь. Инь Цзянь готовил себя скупо и быстро, глаза горели шалым огнём, когда скользкая ладонь обхватила головку члена Минцзюэ. Он не хотел ждать. Терпения не осталось, у самого стоял так, что низ живота ныл. *** Так. И Цзянь тут же показал, «как», заставив Минцзюэ содрогнуться всем телом. — Ладно... Он поднялся над ним, еще шире раздвинул ноги, гладил его бедра и смотрел, как Инь Цзянь готовит себя. Для него. Минцзюэ глухо застонал от прикосновения, несдержанно толкнулся Цзяню в ладонь и полыхнул взглядом. — Ну потерпи. Он немного отодвинулся, помог себе рукой и сразу — движение вперед. Может, видеть и не обязательно, но сейчас Минцзюэ все-таки не мог отвести взгляда от залитых румянцем щек, от скользнувшего по губам кончика языка, от столь откровенно отданного ему тела. Он снова толкнулся вперед, горячая узость сжала головку, Минцзюэ замер, давая Цзяню выдохнуть и себе тоже. Теперь можно было приподнять его двумя руками, удобнее, раскрыть для себя еще больше и войти глубже. Минцзюэ погружался всего парой ритмичных толчков, сам вздрагивал на каждом, но не ждал. Расслабится, привыкнет. Когда он вошел полностью и подался назад, пальцы уже с силой вжимались в кожу, а все мышцы напряглись в этом первом моменте обладания. Минцзюэ наклонился ближе и вошел снова, долгим скользящим движением до конца, он теперь забирал себе всего Цзяня, с его болью, желанием и мыслями — всеми, чтобы ничего не осталось, ни одной. *** Он обожал это «ладно» до стона. Эту скупость на слова и щедрость на силу. Инь Цзянь не мог унять горячечную дрожь, которая подгоняла: быстрее, быстрее же! Он лишь коротко фыркнул на это «ну потерпи». Нет, терпеть он больше не мог, не хотел, не вышло из него мастера терпения. Инь Цзянь плавился от предвкушения, дрожал и не мог нормально дышать, и первая непривычная боль его не смутила. Лекарь он или нет? Он знает, как устроено тело и умеет этим пользоваться! Минцзюэ останавливался на короткий миг, которого хватало, чтобы расслабиться, поймать глоток воздуха, последним усилием воли заставить себя не подгонять его, не торопить, не рваться навстречу в голодном безумии. Как он крепко держал! Останутся синяки. От растягивающей глубокой боли Цзянь застонал сквозь зубы, захлебнулся неистовой жадностью. Ещё! Он вцепился в плечи Минцзюэ, не замечая, что от ногтей остаются следы, и следующий же длинный глубокий толчок выбил из него низкий стон. Инь Цзянь несдержанно вскинул бёдра, подаваясь навстречу, бешено сверкнул глазами, жадно потянул Минцзюэ на себя. Он действительно не думал сейчас. Ни о чём. Пожирал глазами, отдаваясь с неистовой горячностью, едва лишь боль начала сдаваться и отступать. *** Нет, Цзянь безумный, конечно. В первый раз — как в последний, хотя сам только что говорил про «любой другой». Минцзюэ только хмыкнул, наклоняясь еще, навстречу горящему взгляду и глубокому стону. Царапины на плечах только разгоняли ритм, Минцзюэ не думал о его боли, хотя ее должно быть много — так тягуче давался пока каждый рывок вперед. Но он все равно не сдерживался, брал ритмично, размашисто, даже грубо, отвечая все большей жадностью на требовательный отклик Цзяня. Минцзюэ не удивлялся его гибкости, она давала свободу, и с силой перехватывал то под поясницу, заставляя прогнуться навстречу, то вел ладонью по позвоночнику и сжимал хрупкое плечо или затылок. Ему все не хватало, любое расстояние между ними теперь необходимо было срочно убрать. И в конце концов Минцзюэ забыл обо всем на свете, в его руках — только полыхающий Инь Цзянь, он вжимал его в постель, не помня и мгновения об осторожности. С каждым движением Минцзюэ горячо сбивчиво дышал, уже не целуя — сминая губами нежную кожу на плечах, на шее, а в особенно острые моменты зубы смыкались на ключицах, он замирал на миг, чтобы снова почти выйти и с силой войти вновь, догоняя разорванный ритм, быстрее и быстрее. *** Штурмовать такую страсть можно, только если всей душой любишь ураган. Инь Цзянь несдержанно рвался навстречу каждому толчку, впитывал жадную страсть Не Минцзюэ, требовал ещё, располосовав его спину и плечи ногтями. Он стонал, вскрикивал и кажется даже рычал, с настоящей ненасытностью подставлялся под дикие поцелуи, дрожал всем телом от укусов, возбуждённо поднял колени выше. У него не было стыда или неловкости, только жаркое желание. Минцзюэ в страсти оказался прекрасным и жестоким, просто сокрушительным. Инь Цзянь наслаждался его силой, и уже несколько раз оказался почти на грани, и всё равно ему было мало. Боль растворилась в других ощущениях, кажется, даже кости похрустывали в железной хватке, дыхание сделалось хриплым и прерывистым. — Минцзюэ, — Инь Цзянь выговорил его имя со стоном. — Ещё! *** Кажется, его Цзянь сходит с ума... потому что подгонять сейчас мог бы только тронутый. Минцзюэ с рычанием стиснул его в объятиях, перехватив под лопатками, другой рукой сжимал бедро. Он уже не целовал и не смотрел, просто впился в худое плечо губами и двигался быстро и сильно. Подбородок Цзяня с каждым толчком вжимался в его плечо, спина полыхала от царапин, которые кусала испарина, Минцзюэ слышал дыхание, чувствовал его трепет и все вбивался раз за разом, подгоняемый этим «ещё». На мощном толчке его тряхнуло, он приподнял Цзяня и снова ненасытно двинулся вперед, изливаясь горячо, с глухим тихим стоном. Несколько таких яростных толчков вычерпали его, на несколько мгновений совсем лишили сил, но выдохнув, он еще сделал несколько медленных рваных движений, вздрагивая и забирая все остатки их отгорающей страсти. *** Он несколько раз повторял это «ещё!» — распластанный под горячим телом, уже без малейшей возможности пошевелиться, Инь Цзянь почти добрался до того наслаждения, ради которого вообще существует вожделение. Рычание Минцзюэ действовало на него как дополнительная ласка, изысканная и редкая. Стон вообще прошёлся лезвием ножа по всем оголённым нервам. Инь Цзянь бился под ним, хватал ртом воздух. Наслаждение лишило его голоса, он только прошипел что-то сквозь судорожно сжатые зубы, изливаясь себе на живот. Сейчас каждый из последних толчков ощущался внутри разгорячённого тела особенно чувствительным. Цзянь обессилено выдохнул с длинным довольным стоном. Это оказалось лучше, чем можно было представить. Он с трудом разогнул ногу, все суставы завыли, а всё тело запоздало встряхнуло остатками удовольствия. Не Минцзюэ говорил, что он порой слишком много и долго думает. Вот сейчас голова оказалась восхитительно пустой. Оба мокрые и растрёпанные. Инь Цзянь слизнул испарину с плеча Минцзюэ и улыбнулся с непривычным для себя бесстыжим довольством. *** Хорошо... Отпускало медленно. Минцзюэ не шевелился, так и удерживая Цзяня одной рукой в объятиях, скорее похожих на захват. Его судороги ощущались как трепет, который разливался сейчас по плечам и груди, затихая, как будто впитывался под кожу. Прикосновение языка послало по спине ласковую прохладу, отозвалось легким жжением. Кажется, у него вся спина в ссадинах? Минцзюэ выдохнул и отпустил сначала ногу, потом вытащил руку из-под Цзяня и опустил его на кровать. Пережитое наслаждение превращалось в ленивую усталость. Минцзюэ покинул Цзяня с влажным непристойным звуком и откинулся на спину, к которой тут же прилипли волосы и ткань. Он лежал, все еще успокаивая дыхание, плохие мысли не спешили возвращаться, хорошие тоже притаились. Было бы неплохо воды, но вставать пока не хотелось, а вот Цзянь сейчас точно вскочит. Сначала «сядь, Минцзюэ», потом «ложись, Минцзюэ», сейчас начнется пей, ешь... Минцзюэ ухмыльнулся и по-хозяйски тяжело положил ладонь Цзяню на бедро, согнул ногу в колене и смотрел в потолок. Спину жжет... хорошо. *** Цзянь даже не пытался шевелиться сам, валялся совершенно без сил, и вяло размышлял о каких-то глупостях, так же вяло удивляясь этой странной особенности мозга. Нормальный человек, наверное, должен сказать и сделать что-то нежное. Спросить себя «а что же будет дальше?». Или не себя, а спросить это вслух. Инь Цзянь только с любопытством прислушивался к собственным ощущениям, и этот непристойный влажный звук и такие же непристойные ощущения ему нравились чрезвычайно. Минцзюэ лёг на спину, а Цзянь не без труда повернулся на бок и рассматривал его профиль. Как он дышит, как ухмыльнулся — сам невольно усмехнулся и положил руку на мерно вздымающуюся грудь. Уже почти унялось дыхание, и говорить ничего не нужно, слишком хорошо и предосудительно лениво. Вот теперь постепенно наливались и начинали скромно просить внимания кровоподтёки. Тонкая кожа, легко остаются синяки. Это пройдёт, причём пройдёт быстро. Инь Цзянь с некоторым удивлением поднёс к глазам руку и пошевелил пальцами. Под ногтями немного крови, и кажется крохотные частички кожи. Он даже попробовал кончиком языка — да, кровь. Получается, что он Минцзюэ спину ободрал. «До-о-о-октор!» — ехидно протянул невесть откуда взявшийся внутренний голос, и умолк. И буйство куда-то схлынуло, оставив после себя вдохновенный разгром. И в этом разгроме оказалось очень уютно лежать. Жаль, что нельзя так лежать вечно. Вернее, можно, но это было бы уже не так хорошо, потому что мёртвым страсть не нужна. Цзянь закрыл глаза. Не спал, просто отдыхал, время от времени поглядывая на спокойный профиль Минцзюэ, и снова умиротворённо закрывая глаза. А когда понял, что сейчас, взмокший и ещё не остывший, начнёт замерзать, не стал выбирать между одеялом и Минцзюэ. Одеяло так и осталось сложенным и скомканным где-то там. Инь Цзянь придвинулся ближе и довольно впитывал его тепло, на всякий случай придержав его руку на бедре, чтобы не убирал. *** В голове прояснялось. Даже быстрее, чем хотелось бы. Вот сейчас бы уснуть и не думать ни о чем до самого утра, но сна не было. Слишком много всего случилось сегодня. Минцзюэ повернул голову и посмотрел на Инь Цзяня, измученного, красивого и удивительно умиротворенного. Нет, сегодня он ему ничего говорить не станет, скажет завтра. Надежды на то, что, узнав новости, Инь Цзянь решит остаться здесь, в Байсюэ, не было, да и не хотел Не Минцзюэ его тут оставлять. Им придется жить с этим теперь. В Цинхэ. За одеялом тянуться лень, идти мыться — тем более. Минцзюэ обнял своего невыносимого доктора и притянул к себе, позволяя укладываться так, как удобно. Очень близко, правильно и горячо. *** Инь Цзянь честно пытался внушить себе со всей строгостью, что не стоит питать слишком радужные надежды, но ничего не помогало. Ошалевшее сердце оглушало просто, разбивало вдребезги все суровые доводы, особенно когда Не Минцзюэ повернул голову. Смотрел совершенно нечитаемым взором. Как его расшифровать? Он же не рецепт. Потянуло кинуться рассказывать, но это наверняка было глупо. Лекарь своего добился и расщебетался, хвост распустил. Несерьёзно же, не птица. Ладно. Сегодня не стоит об этом. Завтра. Инь Цзянь задумчиво провёл пальцами по его груди. Если бы его не подгоняло придуманное им самим ощущение уже занесённой над головой Баси, он бы не закончил рецепт крови феникса так быстро. Если бы. Вместо любых объяснений Инь Цзянь устроился в его объятиях, уложил голову на плечо, и даже ногу на бедро Минцзюэ закинул. Кого это может смутить? Он вообще ногами по его спине ходил, и обоих это совершенно не смущало. Не нужно объясняться или извиняться. Инь Цзянь даже счастливо вздохнул. Он чувствовал себя полностью на своём месте. О чём сейчас думает Не Минцзюэ? Инь Цзянь всё-таки поднял голову, снова заглядывая ему в лицо, и не нашёл там ни тени сожаления или разочарования. А что оба молчат — это хорошо, полезно и правильно. Не обязательно непрерывно трещать. Инь Цзянь так же молча его поцеловал, чтобы не пропадало зря поднятие враз опустевшей головы и снова улёгся, жарко выдохнув: — Хорошо… *** — Не спишь? Странный вопрос. Было бы необычно, если бы Цзянь спал – вот действительно повод удивиться. Минцзюэ приподнял голову и увидел синяк на бледном плече. Настоящий такой кровоподтёк. От его зубов. А еще его тяжелая рука лежала поперек груди Инь Цзяня. Не Минцзюэ перевернулся на спину, потянулся и сел. — Надо возвращаться. Он не спешил подскакивать сразу. Смотрел на Цзяня, кое-как разобрал волосы и скрутил их в жгут, чтобы не лезли в воду, пока будет умываться. Перспектива не увидеться несколько дней тяготила больше, чем предстоящий разговор. — Ты останешься, дождешься брата? *** Инь Цзянь открыл глаза, едва лишь у Не Минцзюэ изменился ритм дыхания. И тут же понял, что уже утро. Это было возмутительно приятно, это нарушало все его привычки и внутренние установки. Наконец, это свинство, вот так наплевательски спать рядом с Не Минцзюэ, когда… на этом месте мысль принялась беспомощно разводить руками и задаваться вопросом «когда что именно?»… Наверное, Лу Цин беспокоится и невесть что думает — нашёлся Инь Цзянь и мысленно поздравил себя с редкостной глупостью и неполезной ерундой в голове. — Сплю, — честно признался Инь Цзянь. — И вижу лучший из моих снов. И сам сел со слегка обалдевшим видом. Это прозвучало до странности нелепо. А все синяки тут же хором подтвердили, что он не спит. И не только синяки. Сидеть было откровенно плохо. Он даже поёрзал на месте, настороженно прислушиваясь к ощущениям, критически поднял бровь. Тут же успокоено вздохнул. Ничего непоправимого, в своей практике лекаря он видел куда более лютые последствия бурных ночей. Не Минцзюэ был внимателен при всём своём неистовстве. — Уже возвращаться? — невольно переспросил он и принялся расчёсывать волосы пальцами, разбирать спутанные пряди, при этом не сводил глаз с Не Минцзюэ. — Да… ты прав, пора. Заботливый вопрос о встрече с братом заставил его растеряться. Он начисто забыл обо всём на свете. — А ведь верно… Сяо Синчэнь даже не знает, что я тут. Но если Чжи Чуань и Цзинь Лин нашлись, то они наверняка вот-вот вернутся в Байсюэ. Инь Цзянь говорил с запинками, пытаясь взвесить слова и понять что за ними кроется. Не Минцзюэ не позвал его. Не сказал «нам надо возвращаться». Но он и не сказал «я возвращаюсь, а ты остаёшься». — Я должен дождаться их тут. Хотя не удивлюсь, если сейчас они уже где-то рядом, и тогда мы сможем вернуться в Цинхэ Не вместе. На столе тао-тэ держал в зубах цветочную заколку. Инь Цзянь приподнялся, рассматривая это редкое зрелище, и невольно трогал свои синяки. Их не хотелось лечить. — Ты должен поесть, прежде чем отправляться, — строго сообщил Инь Цзянь и на мгновение прижался губами к горячему плечу Не Минцзюэ. Не было другого способа спрятать улыбку. *** Минцзюэ не вставал, пока Цзянь разглаживал волосы и говорил, он им просто любовался, как будто возможно налюбоваться наперед. Невозможно, тем более вот так — в спокойствии, когда не звонит колокол, и за дверью покоев тебя не ждет туча важных дел. Хотя вот дела как раз и ждали. Синяки на Инь Цзяне краснели повсюду, наверное, больно. Но смысл спрашивать, больно или нет, если все равно не можешь обещать, что в следующий раз не наставишь новых? Ну если только Цзянь попросит... но он не попросит. — Ну вот дождись брата, побудь с ним. Только не очень долго, ладно? Минцзюэ улыбнулся в ответ на этот поцелуй, прижал Цзяня к себе и расслабленно пошевелил ногами. — Лу Цин тебя подождет и проводит в Цинхэ, чтобы ты не заскучал по пути от своих умных мыслей. Вообще в этой шутке была и доля правды. В умении надумать себе ерунды Инь Цзяню в понимании Минцзюэ соперников нашлось бы мало. — Лучше позовем даочжана в Цинхэ. Всех их. Он сидел, гладил большим пальцем плечо Инь Цзяня, другой рукой накрыл его ладонь. Если искать для трудных новостей подходящий момент, никогда ничего не скажешь. — Нужно домой. Мне хватило ума оставить Хуайсану записку, но ... ммм... без подробностей. Мы потом всех позовем. На свадьбу. На мою. *** — Я не смогу долго, — признался Инь Цзянь, прижимаясь к нему. — Тут не бежать бы впереди коня. То-то Лу Цин удивится моей прыти. Хотя может он как раз и не удивится, с его осведомлённостью. Но рассказывать Минцзюэ, что он позорно рыдал в плечо Лу Цина… нет, это не нужно было. Сейчас было так спокойно. Хрупкое волшебство момента, когда Не Минцзюэ его обнимает, ласкает с нежностью, которую и не заподозришь в таком суровом воине. Инь Цзянь всё же улыбнулся, заглядывая ему в лицо — позвать в Цинхэ всех, это же замечательная мысль! И мы потом всех позовём… Инь Цзянь слышал, что он сказал. Видел, как двигаются его губы, так восхитительно скупо озвучивая новость. Слышал. Даже улыбка не успела с губ сбежать. Инь Цзянь прикусил её с отрезвляющей силой, нижнюю губу задёргало болью между сильно сжатыми зубами. — На твою свадьбу, — на всякий случай повторил он, не доверяя своей голове, способной создавать неполезную ерунду из воздуха. На мечте счастливо щебечущей пичуги в грудной клетке разворачивал аспидно-чёрные кольца исполинский змей, капал ядом с длинных клыков. Инь Цзянь прижал ладонь к своей груди, вцепился ногтями. Почему-то подумал, что нет ничего более странного, чем разговор о его свадьбе. Сидят тут оба нагие, окутанные запахом страсти. И обсуждают, как завтра он женится. Или не завтра, но явно скоро. А на ком он, кстати, женится? Инь Цзянь прекратил кусать губы. Рука со скрюченными пальцами тоже расслабилась, только на груди остались полукруглые следы от ногтей. — Нормальный человек сейчас вскочил бы с рыданиями. Топал бы ногами и кричал, что не отдаст тебя никому, — он пристально смотрел в глаза Не Минцзюэ. Ему больше всего хотелось именно это и сделать. Вскочить. Закричать. Инь Цзянь сделал иное — он просто сел на колени Не Минцзюэ, верхом. Как сидел, когда вытаскивал из него тьму. — Я нормальный? — он критически поджал губы и охнул, всё-таки сильно укусил себя за губу. — Ты сам говорил, что я безумный. Значит, ты женишься. Я надеюсь, что это Ши Юньлань, а не какая-нибудь тусклая дура. Она умна. Умна, хороша собой, и… Ты глава клана, я не могу заявить тебе «не женись»! Но — ты глава клана. И я могу заявить тебе, что люблю тебя и хочу быть с тобой. А что у тебя при этом будет ещё и жена… Инь Цзянь с усилием заставил себя думать не только о себе, и сердечный змей уже негодующе шипел, разделываемый на целебные снадобья. Ну будет жена, дальше-то что? Подумаешь! У его Минцзюэ должна быть жена, и она будет. Ещё и хорошая жена, на что жаловаться?! Он снова закусил губу. Лучше выдержать такой взгляд, чем знать, что Инь Цзянь вернется в Юдоль, и там узнает от кого-то другого. Минцзюэ медленно выдохнул, он все не отпускал его и так и сидел, обнимая, пока Инь Цзянь принимал то, что услышал. Он дотронулся там, где только что в тонкую светлую кожу впивались его ногти, и просто подхватил, положил ладони на талию, когда Цзянь сел, смотрел на него и в конце концов потянулся к нему, коснулся губами оставленной в чувствах ранки. — У меня будешь ты. Хорошо. Они вместе это преодолели. Инь Цзянь на миг представил себе иное развитие событий, и ему тут же стало совершенно ясно — никакая свадьба не заставит его отказаться от этого. И этот взгляд, и этот медленный вздох. И ласковое прикосновение губ. — Я уже у тебя. Уже. У тебя буду я, а у меня будешь ты. Девушка точно ничем не виновата. Так, это всё-таки Ши Юньлань? Инь Цзянь строптиво подумал — не всё ли равно? Но нет, это не всё равно. Потому что менее достойная кандидатура рисковала получить его неодобрение. А неодобрять Инь Цзянь умел изобретательно. Он тут же обругал себя за эту мысль. Что за чушь? Ревность? Он пробовал это чувство на вкус, и оно ему не нравилось. — Не Минцзюэ, — сурово проговорил он и тут же растерял суровость, потому что невозможно быть нагим и суровым слишком долго. А вот целовать его — можно нагим. — Спасибо, что сказал мне об этом сам. Это… важно, — он задумчиво расплетал едва скрученный жгут волос Не Минцзюэ, подбирал слова, мучительно пытаясь вспомнить то, что полностью выражало нужный смысл. — Когда я вернусь в Цинхэ… эти отметины уже побледнеют и сойдут. И ты… Инь Цзянь провёл пальцами по его груди, по плечам. Ни следа не осталось от его варварских методов выковыривания тьмы по кусочкам. — Сделаешь мне новые. У Цзяня особенная нежность. Минцзюэ не очень много ее вообще видел, но все равно у Цзяня она совсем особенная. Терпкая, серьезная, грустная и горячая. Минцзюэ прикрыл глаза от поцелуя и прикосновений к волосам, как Цзянь вообще их трогает, перебирает... Он отклонился назад, опираясь на ладони, разглядывал синяки, протянул руку и потрогал особенно яркий — на плече. — Разве это полезно? — Минцзюэ ухмыльнулся и снова сел, устроив ладони на бедрах Инь Цзяня. Торопиться не получалось. Он прижал его к себе коротким скупым движением, поцеловал сам, глубоко и жадно, ладонью вел от поясницы до затылка, чувствуя каждый позвонок и заставляя прогнуться. — Конечно, — убеждённо ответил Инь Цзянь, медленно прикрывая глаза и снова поднимая веки, словно они стали томно-тяжёлыми. Он не стеснялся наготы, не смущался собственного тела и своих реакций. Он слишком долго ждал. А Не Минцзюэ слишком легкомысленно откинулся назад, показывая ему всё ещё незаласканное. — Это полезно. Мне, тебе, нам, — жарко выдохнул он, прижимаясь к Минцзюэ и размыкая губы навстречу поцелую. Инь Цзянь остро наслаждался каждым его движением, откликался на этот нажим, прогибался под горячей ладонью. Ему сейчас очень нужна была эта близость, этот жаркий поцелуй, как личная печать Не Минцзюэ, подтверждающая — да, он оставляет доктора Цзяня себе. И это очень правильно. Инь Цзянь плавно провёл ладонями по спине Не Минцзюэ, и не обнаружил царапин, оставленных прошедшим вечером. Может, если посмотреть, ещё что-то видно, но на ощупь не определить. Он скользил пальцами по шее Минцзюэ, погладил охватывающий её шрам, запустил пальцы в волосы на затылке, словно раздумывал — сжать в кулаке и мстительно потянуть, заставляя запрокинуть голову, или не лишать себя этого удовольствия сейчас. Он так и не выбрал, чередуя чувственную ласку с жадными попытками намотать его волосы на кулак, и тут же сдавался. Инь Цзянь сжал коленями его бёдра и признался себе, что ещё немного, и он заявит, что хочет ещё. — Все грани пользы, — Минцзюэ улыбнулся, крепче сжимая пальцы, чтобы продемонстрировать, как он прямо сейчас может добавить синяков. Но одно прикосновение к шее — и он низко застонал, чуть запрокидывая голову. Так рука Цзяня на затылке чувствуется сильнее, так он еще раз коснется шрама... от самой этой мысли Минцзюэ поймал яркую дрожь. А Цзянь тут же ответил, словно понимал — да точно понимал! — как такое простое прикосновение будоражит, делает Минцзюэ податливым и требующим одновременно. Он надавил ладонями на его бедра, заставляя сильнее развести ноги, плотнее прижаться, быть еще ближе. Точные формулировки и лаконичность — неочевидная ласка, на которую Инь Цзянь чутко реагировал. Все грани пользы! Не Минцзюэ его так точно считывал, словно все его желания были написаны на хорошей белой бумаге разборчивым почерком. Инь Цзянь склонился к его шее и провёл языком вдоль шрама, подумал, еле заметно прикоснувшись зубами, и жадно поцеловал шею сбоку. В том месте, где тогда, не сдержавшись, прикоснулся губами. И пришлось объясняться. И ещё раз поцеловал, и снова, удерживая его за волосы. Быть ближе невозможно. Только если снова стать единым целым. Инь Цзянь ощупью нашёл масло, и на этот раз не вышло быть таким аккуратным, но ему было всё равно. Он привстал, придержал рукой член Минцзюэ и осторожным движением опустился на него сам. Пришлось замереть на миг, но это не остановить. Инь Цзянь со стоном выдохнул, опускаясь ниже. *** Минцзюэ глубоко вдохнул, так он весь мог сосредоточиться на ощущениях прикосновений к шее, языка на шраме, дыхания Цзяня, от которого все это становилось невероятной смесью чувств и желания. И за волосы держит... Минцзюэ хмыкнул. Надо же, что он позволяет своему невыносимому доктору! Ему хотелось попозволять еще, но он даже не успел подумать, что именно еще хочет позволить, как Цзянь все сделал сам. Теперь пришла очередь Минцзюэ забирать губами тонкую кожу на шее, прикусывать и жарко простонать и вцепиться в бедра, когда Цзянь оседлал его. Потрясающе. Он и тут командует и лучше знает, что ему делать! Минцзюэ поднял его, от скользящего освобождения из тесноты его тела по позвоночнику пробежала горячая дрожь, и Минцзюэ резко подался обратно, насаживая Цзяня на себя, совершенно не думая о боли. Он чувствовал, но то была совсем не та боль. — Цзянь... — Минцзюэ с силой провел ладонями по желанному телу от бедер до талии, снова поднял Цзяня, и выдохнул, неосторожно прикусывая ключицу, вдыхал его запах от шеи к подбородку. — Больше. *** Всё заново, и всё по-новому. Инь Цзянь захлебнулся острыми ощущениями, которые надёжно выбивали из головы любые посторонние мысли, а посторонним сейчас было всё. Всё, кроме Не Минцзюэ. В этой позе было больнее, быстрее и глубже, этот первый рывок дался Цзяню с надрывным стоном, но пощады он не запросил бы ни за что. Он хотел именно этого, вот этой силы. — Больше, — эхом повторил он, на короткое сладкое мгновение отпуская Минцзюэ. В каком-то сладострастно-буйном порыве Цзянь поднял руки, заложил их за голову, выгнулся всем телом. Сейчас в руках Минцзюэ он чувствовал себя тонким и невесомым, готовым с восторгом броситься в пропасть. Но это лишь на миг, на один рывок. Он цепко взялся за плечи Минцзюэ и с силой опустился на его член до упора, хрипло и низко застонал, приподнимаясь, чтобы снова яростно и жадно опуститься. Глубоко. Он снова не собирался ждать, алчно и напористо отдавался, и теперь отчётливее ощущал все возможности этой близости. Цзянь гибко качнул бёдрами, чтобы прижаться сильнее, бессовестно подставлял шею, снова запустил пальцы в волосы Минцзюэ на затылке, медленно потянул. Да, ему тоже нужно было больше. Послушные мышцы освоились с этим растягивающим ощущением, и сжались вокруг члена плотнее. *** Новые следы-отметины ложились поверх старых, но Минцзюэ об этом не думал, хоть и чувствовал как-то все оттенки его боли, но удовольствия — еще ярче. Буйная страсть Инь Цзяня мгновенно будила в нем инстинкт держать всей силой, и он крепко хватал то за бедра, то за талию, то ловил себя на том, что пальцы впиваются в ребра или позвоночник, и вверх до самого затылка. Когда Цзянь сжал его член, Минцзюэ зарычал и рванул его за волосы, прижимал к себе теснее и заставлял опускаться еще быстрее, обхватив стройное гибкое тело рукой. Потом он сдался снова, ослабив хватку, несколько резких движений просто тонул в ярких ощущениях, пока не рухнул на спину, увлекая Цзяня за собой. Согнув ноги в коленях, Минцзюэ с яростной силой стал вбиваться в него до предела и поймал в жадный поцелуй, не давая вдохнуть. *** Чем крепче Минцзюэ его хватал, чем сильнее прижимал к себе, тем больше Цзянь требовал, пока не получил этот восхитительный срыв с рычанием. Они отнимали друг у друга ведущую роль с буйной страстью одержимых, то Минцзюэ сдавался, позволяя ему безумно и жадно брать его силу так, как вздумается, то требовал подчинения — и Цзянь с наслаждением уступал, пока не довёл до вот этого падения на спину. Вот теперь он задушено стонал в жёсткий поцелуй, задыхался с подвывом, почти переходящим в крик. Пальцы намертво впились в плечи Минцзюэ такой стальной хваткой, что теперь синяки останутся у него. Инь Цзянь обморочно закатил глаза, когда его начало выкручивать первой чередой судорог наслаждения. Он чувствовал тело то безвольной тряпкой, в которую только с яростной силой вонзается член, то вдруг обнаруживал каждую мышцу дрожащей в напряжении, которое ярко вспыхивало под кожей. Теперь каждый толчок особенно тесно проходился под самым дразнящим углом, выбивая из него новые стоны и каскады дрожи. *** В этом было особенное удовольствие — брать его с такой открытой силой, не думая о том, что сделаешь больно, ранишь, по-настоящему навредишь. «Больше... больше...» В Инь Цзяне было столько скрытой силы, его тело настолько много могло выдержать, что Минцзюэ брал без оглядки, свободно. В этой своей любви он жил так, как не жил никогда. «Любви... любви...» Минцзюэ на низком стоне вторгся снова до предела и почувствовал, как Цзянь замирает перед тем, как забился в его руках. Он обнял его, прижал к себе и только чуть ослабил движения, чтобы дать себе прочувствовать все его спазмы, всю узость, каждый всплеск, а Цзяню — полную принадлежность моменту и желаниям своего Минцзюэ. Цзянь вздрагивал в его крепких объятиях, Минцзюэ не останавливался, только удерживал его и ритмично брал до тех пор, пока сам бурными толчками не начал изливаться. Вот тогда он отпустил, снова перехватил ладонями сперва за талию, потом сжал ягодицы и насаживал одержимого отгорающим удовольствием Цзяня на член, пока не перестал толкаться и вздрагивать сам. Успокоиться сразу не получится. Минцзюэ прижимал распластанного на груди Цзяня, тяжелыми вдохами качая его, легкого и уставшего от любви. «От любви...» Инь Цзянь любит его. Минцзюэ подумал, что не усомнился из-за Яо и ничто не заставит его сомневаться теперь. — Знаешь, — он лениво гладил его влажную от испарины спину. Дыхание выравнивалось, сердце уже не гудело колоколом. — Мой личный советник... Посоветуй-ка мне средство, чтобы без тоски дождаться твоего возвращения. Минцзюэ ласково приподнял его за подбородок, чтобы посмотреть в глаза, застыл на несколько мгновений и улыбнулся. — Нет такого средства. *** Эта неистовая буря страсти могла бы стать разрушительной, но Инь Цзянь даже в самом безумном порыве доверял своему телу… и бесконечно доверял Не Минцзюэ. В его крепких руках, стиснутый и сжатый, он чувствовал настоящую свободу буйно бесноваться от острого наслаждения. Инь Цзянь забрал всё. Каждый вдох Не Минцзюэ, каждый выдох, стон, каждый яростный рывок сильного тела. Цзянь не успокоился с последним толчком, он просто ослабел и распластался на груди Минцзюэ, дышал с перерывами, подолгу замирая и вслушиваясь в стук изнутри, в его дыхание. Он так откровенно и безоглядно отдавался этому моменту, что сейчас чувствовал себя слабым и… сытым. Другое слово не подбиралось. Сытым, но не пресыщенным. Он вопросительно простонал что-то неразборчивое, просто чтобы Минцзюэ понял — он слышит и даже понимает слова. Господин очень личный советник почему-то сначала воспринял всё как прямое руководство к действию. Будто где-то в голове настоящий доктор только что распахнул все шкафы, сундуки и прочие хранилища, и только чтобы развести руками. Цзянь позволил ему поднять свою удручающе пустую голову, потому что это сейчас был самый приятный способ впитать ласку: от поглаживаний по спине до этого взгляда в глаза. От тоски, значит. Минцзюэ говорит, что будет тосковать. — Увы… такого средства действительно нет, — промурлыкал Инь Цзянь, с наслаждением улыбаясь в ответ. — Но я не только твой личный советник. Я ещё и твой личный лекарь… и приложу все возможные усилия, чтобы вернуться и как можно скорее избавить тебя от этой тоски. И себя, Минцзюэ. У тоски не было ни единого шанса. Это другое. Это не безнадёжная трясина, засасывающая безысходностью. Это предвкушение, полное нетерпеливого огня. И пусть уже всё-таки нужно встать, и заставить себя снова стать уравновешенным и разумным, а потом и отпустить Минцзюэ обратно в Цинхэ… сейчас Цзянь получал незамысловатое удовольствие от этой нежности. Вставать, приводить себя в порядок. В душе всё строптиво встопорщилось: в какой ещё порядок? Порядок — это вот сейчас. Всё остальное это хаос, даже если выглядит донельзя прилично. — Не хочу тебя отпускать, — выдохнул Инь Цзянь. — Но знаю, что отпущу. Он чуть прищурился. — Потому что знаю, что теперь это ненадолго. *** Это, действительно, ненадолго. Когда знаешь, что будет непросто, и что это закончится, тогда легче. Минцзюэ теперь знал, откуда эта черная тоска, и знал, что они с Инь Цзянем связаны и не могут спокойно друг без друга. Но это поправимо. И значит, он просто дождется. Выходя во двор, Не Минцзюэ бросил взгляд на дверь лечебницы. Он, конечно, не сомневался, что Лань Сичэнь покинул Байсюэ сразу же, и даже не очень мог объяснить себе, зачем туда пошел. От беспорядка и особенно следов крови Яо Минцзюэ поморщился. Ему не хотелось вспоминать то, что здесь произошло накануне, но это не значит, что нужно забыть. Он напомнил себе сознательно, через отголоски боли, через застывший в сердце образ Лань Сичэня, в отчаянии даже теперь спасавшего любимого человека. Минцзюэ обошел комнату и посмотрел вниз. Он наступил на что-то... Под ногой оказалась черная шапка Мэн Яо. Минцзюэ уже собрался пнуть ее в сердцах, но остановился и, подумав, поднял. Пыльная, смятая, со следами крови, ее неприятно было даже трогать, но Минцзюэ без сомнения сунул шапку в рукав. С Инь Цзянем он попрощался наедине, и теперь лишь кивнул ему. Он отдал короткие распоряжения Лу Цину, и, уже поднимаясь на Бася, обернулся к нему: — Спасибо. Лу Цин подобающе вежливо поклонился, а сердце готово было лететь. Он видел, конечно, как изменился Инь Цзянь и сам Не Минцзюэ за эту ночь — возможно, они и сами этого не знают — и деликатно не стал демонстрировать, что заметил. От этого стало легче, но короткое «спасибо» Не Минцзюэ окончательно отпустило тревогу. Это так важно! Ведь цена ошибки была слишком высока, но теперь генерал знал, что все сделал правильно. И еще важнее, что дорогие сердцу люди в мире, что теперь они все вернутся домой. Вместе. И даже если будет трудно, а что будет — в этом Лу Цин не сомневался, вместе и дома всегда легче найти выход.