Затмение

— Охренеть, — тихо брякнул Сюэ Ян, сконфуженно покосился на Сяо Синчэня, и в то же время радовался. Вон какой у них Чжи Чуань! Сказал — как отрезал! Обрубил! Обкромсал! А почему, кстати, он назвал Безночный своим домом? — Чжи Чуань, — Сюэ Ян вообще не отличался молчаливым терпением. — А где ты был? Мы тут всё перерыли вообще-то. Никто не шелохнулся, пока Цзэу-цзюнь не ушел. Лань Чжань только взял Вэй Ина за руку и стоял с неподвижным лицом. В этом оказалось спасение, а еще — во взгляде брата. Какой бы огонь негодования сейчас ни жег сердце Ханьгуан-цзюня, но вступиться — лишь очертить это кошмарное унижение, он не смог. Лань Чжань отпустил Вэй Ина только когда брат ушел. Сун Лань закатил глаза и медленно выдохнул, а Чжи Чуань на это «охренеть» иронично усмехнулся и снова стал серьезным. — Внизу, Сюэ Ян. В этом элементарном объяснении вовсе не было издевки. Чжи Чуань обвел взглядом комнату, всех, кто здесь был, остался до конца, искал его и спасал от ужаса Цзинь Лина. Как найти слова, чтобы выразить свою признательность? Есть ли вообще такие слова? — Спасибо. Я... не знал, сколько прошло времени, не понял. Потом оказалось, что выхода нет, и он нашелся... случайно. Вэй-лаоши, ты помнишь, это там, очень глубоко. Демонов больше нет, их души упокоились, и теперь... Он сказал бы «здесь нет опасности», но вряд ли все с ним согласятся, наверное? Теперь в Безночном городе есть темный заклинатель, а это, конечно, считается опасным. — ... теперь они не выйдут. *** Стоило только Лань Чжаню отпустить его руку, как Вэй Усянь без сомнений сам сжал его пальцы в ладони. Он молчал, понимая сложность ситуации, и отдавая должное самообладанию Лань Сичэня и Чжи Чуаня. Самообладание бывает разным. Можно просто молчать, стараясь оставаться вежливым, а можно выбрать и такой путь, не менее честный. Он задумчиво взглянул на Цзян Чэна. С ним всегда было сложно, но точно никогда не выходило ни первое, ни второе. Пожалуй, это первый раз за всё время, когда они умудрились не поцапаться в первый же день, и во второй тоже, и даже на третий день. — Где Цзинь Лин? — коротко лязгнул голосом Цзян Чэн. — Кто видел? Феи не было. Если Феи нет, то она точно с Цзинь Лином. Только это помогало оставаться относительно спокойным. Сюэ Ян только ухмыльнулся. Вот ведь, один усмехается, второй глаза закатывает. Даочжаны ведут себя по-даочжански и правильно. А ещё он нет-нет, да поглядывал на горло Чжи Чуаня, и немного бесился по этому поводу. Сколько можно раз за разом видеть подсунутые собственным взбрыкнувшим рассудком пугалки и страшилки? — Внизуууу, — протянул он, старательно отделываясь от прилипчивого миража бамбуковой рощи. — Выглядишь паршиво. Будто тебя там на палку наматывали. Слушайте, к кому всё-таки пристать с вопросами? Кто согласится стать жертвой моей любознательности? Вэй-лаоши? — Сюэ Ян насмешливо поднял бровь. — Так говоришь, хороший парень Сюэ Ян? — ехидно ввернул шпильку Вэй Усянь и с наслаждением увидел, как наглая улыбка перетекает в зашкаливающее изумление, потом в растерянность, и тут же принимается сиять с удвоенной наглостью. — Я явно пропустил что-то интересное? Я хороший парень? Оооо, — Сюэ Ян важно погладил воображаемую бороду и расхохотался в голос. — В уличные комедианты, — серьёзно посоветовал Лань Цзинъи, и пусть его серьёзность была напускной, в глазах заблестело веселье, но всё-таки не ржать тут собрались. За Цзэу-цзюня болело сердце, хотя по совести — наставник Чуань был вежлив. Пусть смысл его слов и был возмутительным, но в чём Цзинъи был уверен, так это в том, что его мнение поддержит даже очень серьёзный и правильный Лань Сычжуй: Цзинь Гуанъяо должен был умереть там. — Пожалел бы зрителей, — парировал Сюэ Ян. Всем стоило поесть и успокоиться, попить чего-нибудь. Сейчас все точно не отказались бы от вина, и Сюэ Ян даже заколебался — надо ли предлагать. — Сяо-гэ, — интимно прошептал он на ухо Сяо Синчэню. — У меня есть бутыль вина. Зима в Байсюэ. Я её украл из кладовой с любезного разрешения патриарха, и таскаю с собой, потому что — как не таскать, если можно взять с собой всё? Как-то может это? Разбавить серьёзность? *** — Цзинь Лин уснул. С ним Фея, — исчерпывающе ответил Чжи Чуань. Нет стража надежнее Феи, она не подведёт и тут же позовет, если что. — Спасибо, паршиво — лучше, чем мертвый все-таки, — огрызнулся Вэньчжун мирно и хмыкнул по поводу «хорошего парня». Это Сюэ Ян еще не знает, что сам может стать жертвой любознательности со стороны Вэй Усяня! — Разбавь, — ответил Сяо Синчэнь чуть слышно, почему-то не сомневаясь, что тут есть люди, чью серьезность не разбавишь и бочкой вина. Теперь, когда все успокоилось, он думал о брате, который ждет вестей и волнуется, и нужно побыстрее с ним встретиться. А вот о Цзинь Гуанъяо Сяо Синчэнь не беспокоился совсем. Если он выжил... значит это для чего-то нужно. Вот Сюэ Ян однажды тоже выжил, и это было, пожалуй, самым правильным событием в Поднебесной. Вэнь Нин возник откуда-то с целым мешком будничной заботы. С едой и чаем, а Чжи Чуань уже хотел опять куда-нибудь скрыться. Очень не хватало тишины, но надо потерпеть. И с Вэнь Нином тоже нужно будет поговорить, попросить помочь разобраться с воспоминаниями — Вэньчжун не сомневался почему-то, что Вэнь Нин сможет помочь, даже если и не подозревает об этом. *** Вина на такую компанию — два раза по глотку, но для Сюэ Яна это оказалось делом принципа. Он продемонстрировал свою запасливость Сун Ланю, разлил вино и очень старался пощадить нетренированных людей, но это плохо получалось. — Это вино, скажу я вам, не зря ожидало. Это повод. Называется эта прелесть "Зима Байсюэ", и я считаю, что немного отметить именно этим вином благополучное завершение долгих поисков достойного сына Байсюэ — очень правильная мысль! Он не забыл никого, и гордился тем, что так удачно закладывает фундамент в будущее благополучие Байсюэ. Ну, может из Гусу за ним и не станут наведываться, говорят, что там не пьют, а из Юньмэна — точно станут. Цзинь Лин позаботится. Надо ему оставить глоток. Вэй Усянь с полным вниманием и одобрением принял это предложение, только в последний момент спохватился: — Лань Чжань, ты точно будешь? Это не было похоже на шумное застолье. Все устали, глоток вина расслабит взбудораженные нервы. Цзян Чэн отослал своих людей отдыхать и молча ел. С Чжи Чуанем нужно переговорить, но явно не прямо сейчас. Выглядит он и впрямь паршиво, не до поклонов. — Завтра, — решил Цзян Чэн, поднимаясь из-за стола и глядя на Чжи Чуаня. — Пойду спать, переговорим завтра. Всем нужен отдых. *** Сун Лань даже пожалел, что у него нет таких способностей к взглядам как у Ханьгуан-цзюня — вот было бы отличное воспитание мерзавца! Второй Нефрит посмотрел так, что возникали опасения, не станет ли жертвой любопытства Сюэ Яна сам Сюэ Ян. Лань Чжань медленно взял чарку, спокойно выпил и первую, и вторую. — Нужно спать, — он встал. Сун Лань подумал, что даже Сяо Синчэнь не бывает таким прямым и как будто застылым. Он тут же пристыдил себя. С таким количеством потрясений удивительно, что Ханьгуан-цзюнь может даже два слова сказать! Лань Чжань коротко взглянул на Вэй Усяня, пожелал всем хорошего отдыха и удалился так величественно, что даже едва заметный шелест его одежд казался преступным нарушителем этого образа. — Тут много места, но, к сожалению, все довольно... хмуро, — Чжи Чуань подобрал слово для описания этого откровенного запустения, но с другой стороны у Сюэ Яна всегда все с собой, а в Байсюэ вообще привыкли к аскетизму. — Располагайтесь как вам удобно. Он сам ушел в поисках хоть какого-то спокойствия и знал, что вряд ли его найдет. Даже горячая вода не помогала, но Вэньчжун размеренно мылся, окунаясь в воду меньше, чем в движение воспоминаний. — Господин Чжи... Он почувствовал Вэнь Нина раньше, чем тот появился, подавая откуда-то взявшиеся чистые полотенца. Наивно-беззастенчиво Вэнь Нин умудрился сразу и поздороваться, и извиниться, и при этом не смотрел. Вэньчжун осознал это ощущение беспокойства сейчас особенно ясно, когда они с Вэнь Нином остались наедине. Что-то смутное, что совершенно исчезало, стоило Вэнь Нину уйти. Чжи Чуань взял полотенце и промакивал волосы, пытаясь сосредоточиться на этом ощущении, его нельзя отбросить, оно вряд ли обманывает. Вэньчжун оделся, Вэнь Нин так и стоял тихо и деликатно в стороне. Даже в самой его позе читалось какое-то ожидание, а когда Чжи Чуань обратился к нему, то уловил то же и во взгляде. — Спасибо. Я здесь все уберу, отдыхай. Мне... нужно что-нибудь поделать руками. Вэнь Нин дважды кивнул, развернулся, чтобы уйти, снова обернулся, будто что-то забыл, опять кивнул, пошел прочь... — Вэнь Нин. — Да?! Его лицо теперь выдавало это ожидание. — Если ты сможешь и захочешь, я прошу тебя остаться в городе хотя бы ненадолго. Мне нужна твоя помощь. — Конечно, господин! Я... спасибо! У Вэнь Нина даже лицо просветлело. — Обращайся ко мне... Чжи Чуань, хорошо? — Хорошо, го... Чжи Чуань, — Вэнь Нин смущенно вышел, и невозможно было не улыбнуться ему вслед. Вэньчжун все убрал и вымыл, надеясь, что усталость физическая поможет ему отвлечься. Он вернулся к себе и замер на пороге, раздумывая, стоит ли вообще ему входить или лучше сразу в библиотеку, или вообще пойти куда-нибудь поспать? Но все-таки нужно же проверить, как А-Лин спит? *** Вэй Усянь только губу прикусил, когда Лань Чжань невозмутимо опрокинул вино в рот. Сам он выпил с немалым удовольствием — действительно хорошее вино! — и ел с аппетитом. Правда, стоило Лань Чжаню подняться, он тут же понял, что не хочет засиживаться. Да, можно было расспросить Чжи Чуаня, но это больше было бы похоже на допрос — когда вымотался и устал, любая попытка задержать на пути к отдыху расценивается как изощрённая жестокость. Можно было прицепиться к даочжанам и хорошему парню Сюэ Яну, там ещё молодой адепт Байсюэ был с ними. Лань Цзинъи. Лань? Вообще стоило заполнить пробелы в знании окружающего мира. Стоило. Но Цзян Чэн вот сказал умное — завтра. А Лань Чжань сказал вдвойне умное — нужно спать. Он без лишних слов распрощался, всем пожелал хорошего отдыха — теперь-то уже можно было действительно угомониться. Вэй Усянь нагнал Лань Чжаня, такого величественно-прекрасного и целеустремлённого, и немного перецелеустремил его в другом направлении. Для этого его талию рукой обвил и прижал к себе. Эта чудесная надменность, прямая спина, идеальный профиль… после двух чарок вина! — Лань Чжань, ты научился пить? — и почему это настолько веселит, вот бы знать, не так много и выпили. — Представляешь, как замечательно, нам не нужно вставать рано и снова мчаться искать проходы в скалах. Вэй Усянь считал себя мастером в искусстве всласть выспаться, и суровая дисциплина Облачных Глубин ещё в юности вызывала у него желание стонать сквозь зубы. Он завёл Лань Чжаня в комнату, смутно подозревая, что уже не слишком понимает, кто кого завёл, и запер дверь, всё ещё удерживая за талию и прижимая к себе. — С каким негодованием ты не впускал меня в Облачные Глубины с вином. Ох, Лань Чжань… Его хотелось смутить. Вызвать хотя бы лёгкий оттенок того негодования, такого вкусного. А для этого достаточно не отпускать и подразнить. Всего-то провести пальцем по шее, вдоль кромки ворота. *** Все как-то разбежались, и правильно сделали. Сюэ Ян задумчиво крутил в пальцах чарку, с нежностью улыбался Сяо Синчэню. Лань Цзинъи даже и не думал отодвигаться от Сун Ланя с самого начала этого усталого ужина, когда вместе сплелись такие сложные чувства, как одеялом укутанные облегчением. — Когда заканчиваешь какое-то большое дело, появляется такое ощущение сладкое, — поделился Сюэ Ян. — Будто смотришь на конфету, и её ещё не взял в рот… Он изменил бы себе, если бы не дёрнул бровью, подчёркивая двусмысленность фразы. А изменять себе Сюэ Ян не любил. — И вот знаешь, что конфета сладкая, но ещё даже не лизнул. А ощущение сладкое уже появляется. Ну что, Байсюэ? Возвращаемся? Оно, конечно, Чжи Чуань на голом упрямстве долетит, ну если что донесём. А, Сун Лань, ты не знаешь, с чего это Чжи Чуань назвал Безночный город своим домом? До него доходило с серьёзным опозданием, но всё же доходило. Этот упрямый умник что, не собирается возвращаться домой?! — Это усталость, может? Ты не путай, — Сун Лань усмехнулся и выложил на стол горсть конфет. Ощущения у него сладкие, ну-ну. — У тебя нехватка конфет в организме. Жуй. А то мелешь всякое. Куда ты лететь собрался? Ты и без вина летатель так себе. Сяо Синчэнь тихо засмеялся, но очень постарался перестать. Из вежливости, наверное. Сун Лань встал, потянул за собой Лань Цзинъи. — Потому что это его дом, А-Ян. *** — Не без того, — подхватил Сюэ Ян. — И усталость тоже, одно, Сун-дагэ, другому-то не мешает! Он проворно сгрёб к себе конфеты и принялся их перебирать, как скупец считал бы кусочки золота. При этом довольно жмурился и чувствовал себя бессовестно счастливым. Рядом смеётся Сяо Синчэнь. Сун Лань выдал ему конфет. Лань Цзинъи кажется перестал умирать и снова прилип к своему Цзычэню, как и должно быть. — Если бы я ещё и летал лучше всех, я получился бы какой-то слишком идеальный. Впору заподозрить небожителя, — важно заметил Сюэ Ян. — У живого человека обязательно есть небольшие недостатки. Есть куда учиться. Так-то я худо-бедно, но всё-таки летатель! Раз уж Сун Лань встал и забирает с собой Цзинъи, значит сейчас он останется наедине с Сяо Синчэнем, и это тоже хорошо. Только нужно наверное уйти отсюда. Они же выбрали себе комнату, где отдыхать, вот туда и уйти. Сюэ Ян знал такие приятные способы отдыха, которые как раз требовали уединения. — Ты ещё скажи, что он Вэнь. Потому что я-то этот дворец помню ещё не таким потасканным, при живом Жохане. Вот что это его дом был — это я готов подписать документ. А он же у нас Чжи Чуань, а не Вэнь Чуань! — Я не знаю, — Сяо Синчэнь покачал головой, — Но получается, что Вэнь. Ему ответил город, он вообще его сюда пустил. Сюэ Ян. Разве это важно? Главное, что Чжи Чуань, кажется, сейчас в мире с собой. Ну... я его таким никогда не видел. — Да я разве что говорю, — Сюэ Ян фыркнул. — Это не то чтобы важно, просто странно. Это ж Чжи Чуань, и вдруг — Вэнь. Как-так? А чего не сказал? Будто мы принялись бы вопить. Можно было сколько угодно изумляться, но откровенно говоря, Сяо Синчэнь прав — это вовсе не важно. Важно, что живой. Нашёлся вот, город себе заимел — чем не повод радоваться? Сюэ Ян решил, что гораздо важнее сейчас вот с Сяо Синчэнем пойти. Вот где — важное! *** *** *** Цзинь Лин не спал. Вернее, он не понимал, что спит. Заблудился в своём кошмаре и не мог выбраться, снова пытался взломать барьер над пропастью, снова искал вход в подземелье, снова звал и не мог дозваться. Где-то по краю спящего рассудка ползало смутное подозрение, что Чжи Чуань должен быть где-то рядом. Но ведь его нет! Руки бесплодно шарили по кровати, ноги куда-то бежали. Цзинь Лин кричал во всё горло, хотя на самом деле только всхлипывал и стонал. *** Вот. Зашел проверить — и правильно зашел. Оказывается, спит Цзинь Лин плохо, а Фея что же? — Отдохни, — шепнул ей Чжи Чуань и сел на кровать рядом с мальчишкой. Он взял его за руку, погладил по плечу, успокаивая кошмар, и стараясь не разбудить резко, — А-Лин... проснись. Нужно проснуться и уснуть снова, тогда кошмар уйдет. *** Фея только ткнулась носом в плечо Цзинь Лина и потопталась возле кровати. Что сделать против плохого сна? Может этому можно научиться, но она не справлялась пока. Фея с благодарностью покрутилась под ногами Чжи Чуаня, прошлась по колену меховым боком. В её животе голодно урчало, и пора ужинать. Точно пора ужинать — Чжи Чуань принёс с собой запахи еды, хотя явно старался их смыть вместе с остальными запахами, чужими и холодными, которые принёс из подземелья. Она выскользнула за дверь и вприпрыжку помчалась ужинать. Где-то там был Вэнь Нин, он точно её накормит! Цзинь Лин услышал. Он ведь так мечтал, чтобы Чжи Чуань просто откуда-то вышел и вот так его назвал! И вот он! Глаза удалось открыть не сразу, из них на Чжи Чуаня ещё глядел ночной кошмар, полный одиноких скитаний по бесконечным подземельям, ведущим в никуда, по коридорам полуразрушенного дворца, по скальным расщелинам. — Вэньчжун, ты вернулся! — Цзинь Лин ужом скользнул к нему на колени, схватил крепко, прижался, готовый умолять больше никуда не уходить, и сразу вспомнил, что он ведь вернулся до того, как навалился этот тягостный сон. — Я что, спал? — удивлённо спросил он, будто это невесть какое чудо. *** Этот взгляд! Это же просто ужас! Вэньчжун уже собрался укрыть одеялом и просидеть тут с ним, пока не уснет, но Цзинь Лин даже сонный оказался невероятно быстрым. — Ну ты что. Я просто ходил со всеми поздороваться, — Сообщил Чжи Чуань ласково, обнял крепко, — Спал. И еще спи. Ты вымотался, дядя не одобрит. Дяди. И Фея. И я. *** — Ты, — поправил его Цзинь Лин. Это — довод. Веский довод. Его Вэньчжун не одобрит, если он будет вымотанным. Цзинь Лин чувствовал себя тёплым и каким-то мягким сейчас. Чжи Чуань его обнимал и не отталкивал, что ещё нужно? — Ты не одобришь, — этого было достаточно, чтобы Цзинь Лин честно закрыл глаза. Правда, при этом никуда не слез, наоборот. Угрелся, прилип, распластался по груди Чжи Чуаня, ткнулся губами в шею и прошептал: — Все рады, да? Я точно знаю. Но как я сейчас счастлив — это не передать, не объяснить, Вэньчжун. *** Чжи Чуань вздохнул. — Ваши хитрости очевидны, юноша. Самое сложное — это не реагировать. Ирония не спасала. Ладони на спине Цзинь Лина сами хотели эту спину гладить, и выход один — уложить спину обратно на кровать. А то он замёрзнет, и неудобно... нет, самоуговоры больше не помогали. Когда-то Вэньчжун мог себя уговорить, убедить или переубедить, разложив все мысли и чувства по полочкам, но с Цзинь Лином он утратил эту способность. Сейчас он прижимал мальчишку к себе и самообладание трещало, как барьеры той ловушки, чтобы рухнуть, разбитым вдребезги. Чжи Чуань коснулся губами его виска, вдохнул. Тело совсем не подчинялось разуму, какое-то совсем незнакомое тепло, смешанное с щемящим волнением, разливалось по сердцу и слишком стремительно превращалось в ощущения совершенно порочные и сладкие. Вэньчжун никак не мог справиться с этим один, но хуже всего — он знал, что если они попробуют вместе, то потерпят поражение гораздо быстрее. Чжи Чуань приподнялся, удерживая Цзинь Лина под бедра, так непристойно, что волна стыда окатила огнем. Но он все равно не мог просто запихать мальчишку в кровать. Вэньчжун бережно уложил его, убрал руки. Оставалось только отцепить Цзинь Лина — самое сложное. Чжи Чуань задержал дыхание, стараясь не думать о том возбуждении, которое сейчас тихо и сладко тянуло в паху, абсолютно неподконтрольное, и ласково взял Цзинь Лина за запястья, чтобы осторожно уложить его руки на постель. *** — Я так люблю, когда ты вот так строго называешь меня «юноша», — пробубнил Цзинь Лин ему в шею, блаженно улыбаясь. — Вэньчжун, от тебя вкусно пахнет. Под его горячими ладонями проходило ощущение потерянности и покинутости. Губы на виске — ещё шершавые, значит прошло совсем мало времени, уже зажило бы всё. Хитрости. Какие уж тут хитрости. Чтобы хитрить — в этом нужен опыт и намерение, а у Цзинь Лина с опытом удачных хитростей было негусто, а намерений и вовсе не было. — Вэньчжун, я так люблю, когда ты со мной, — Цзинь Лин крепко держался, когда он привстал, чтобы не дать себя куда-то отделить. — И люблю, когда ты… Понятно, что Чжи Чуань пытался просто оторвать его от себя, как голодного весеннего клеща, но Цзинь Лин ведь не собирался его кусать? По крайней мере пока. А за запястья взял бережно, наверное потому что там ещё следы от Цзыдяня не прошли. — Люблю, когда ты есть… Нельзя же заставлять его тут всерьёз выпутываться из хватки ошалевшего юноши. Как он это говорит — «юноша». Цзинь Лин послушно дал отстранить свои руки, но вместо этого подался навстречу и поймал его губы поцелуем, слабо выдохнув: — Люблю. Поцелуи, конечно же, не лечат. Но вдруг лекари просто ещё не знают этого? — Люблю тебя. *** Не надо. Пусть молчит! Чжи Чуань замер в этом противоречии — желать услышать и бояться настолько, что на миг захотелось исчезнуть. Но все-таки услышать хотелось больше. — А-Ли... — он не успел ничего сделать, и вместо того, чтобы отцепить мальчишку и уложить его уже, Вэньчжун совсем наоборот — подхватил его одной рукой и притянул к себе. Когда-нибудь заканчивается любое терпение, даже самое стойкое, выдержанное годами и испытаниями. Для Чжи Чуаня оно закончилось сейчас, еще раньше, чем Цзинь Лин успел сказать самое главное. Он уложил его на постель, но не отпустил, потянулся следом, признание сплелось с осторожным и несмелым поцелуем, и Вэньчжун смутился, что он вот такой — совсем не знает, что делать. Он просто понимал, что не может отпустить — и все. Волнуется, боится... или нет? Знает, что неправильно, что просто категорически невозможно, но встать и уйти — это выше его сил. *** И не слишком близко. Цзинь Лин неожиданно ясно понял, что Чжи Чуаня просто нельзя отпускать. Он не простит себе, если сейчас отпустит. Но ведь и повода отпускать не было: ни срочных дел, ни опасности, ни стеснения или смущения. Цзинь Лин горел ровным уверенным пламенем, без ярких порывов, без попыток угаснуть. И услышать своё имя, недоговорённое, высказанное с таким волнением и нежностью — это искупало всё, лечило быстрее самых лучших снадобий. Цзинь Лин не отстранялся, отпущенные из ласковых захватов руки не знали покоя, поцелуй стал увереннее, под пальцами то скользили волосы, то горячая кожа — пусть он гладил и ласкал только затылок и шею, лишь немного забираясь за ворот одежд, это уже было откровением. Пока Чжи Чуань вот так над ним склонился, он может опомниться. Опомниться, призвать к порядку. Цзинь Лин не унимался, настойчиво исподволь утягивал за собой на кровать, бережными поворотами гибкого юного тела скользил, укладывая Чжи Чуаня рядом, текучими движениями льнул к нему. — Вэньчжун… И поцелуй уже вовсе не такой неловкий, это другое. Это нежность, трепетная и выстраданная, бережная, переполненная настоящим теплом. Цзинь Лин каждым движением губ чувствовал следы жажды и страданий на губах Чжи Чуаня, даже провёл кончиком языка по самой острой трещинке, лишь немного намекая, что нужно приоткрыть рот. Совсем немного. Чтобы можно было попробовать кромку зубов, отпить его дыхания. Ловкие пальцы справились с поясом, и одежды свободно распахнулись, стоило лишь потянуть за полу. Цзинь Лин прервал этот поцелуй лишь на миг, только чтобы скользнуть губами по щеке к уху, но вместо любых слов он только поддел кончиком языка мочку уха, ласково прихватил её зубами, опалил дыханием и снова целовал. *** Каждое прикосновение ломало очередные «но» и «нет», и оставалось только удивляться, как их много сидит в голове. Чжи Чуань почти физически ощущал, как это все сыпется, как он сам становится другим. Он не заметил, что поддался, и вот уже оказался на спине, Цзинь Лин победил его совсем легко и нежно. Сердце не хотело успокаиваться, оно колотило как большой колокол, словно предупреждая об опасности и радости одновременно. Вэньчжун приоткрыл рот, тут же почувствовал новые оттенки поцелуя, потянулся за ними, как жаждущий за водой. Руки теперь не должны были держать, теперь их можно было и нужно вообще убрать, не искушать и не соблазняться, но вместо этого Чжи Чуань наоборот не отпускал, выглаживая ладонями талию и спину. Он спохватился, что на руке рубцы, шершавые и неприятные, и остановился, чтобы не царапать Цзинь Лина. Может и он успокоится? Неужели будет торопиться во всем? Вэньчжун ухватился за это подобие здравой мысли, но она тут же была жестоко убита невероятной и такой открытой лаской Цзинь Лина, от которой мурашки побежали от уха по плечу и вниз, вниз, превращаясь в волну тепла и заставляя вздрогнуть. Это было гораздо смелее, чем даже раздевание, Вэньчжун снова сжал руки на тонкой талии, слишком открыл рот, слишком впустил язык и слишком вообще все. — А-Лин… я… колючий, — пробормотал он, смущаясь, что не успел совсем привести себя в порядок, и того, что он такой… безвольный и совсем не может прекратить. *** Мягкая и уверенная напористость вела Цзинь Лина в этом увлекательном путешествии, и когда удалось уложить Чжи Чуаня на спину, он не дал себе ни мгновения, чтобы посмотреть и поторжествовать. Чжи Чуань разрешал целовать — Цзинь Лин не сомневался, пробовал целовать смелее сам и нежно делился этим. Его Вэньчжун вернулся, нельзя упускать такой момент. Кончик языка без особой наглости скользил по губам в поцелуе, трогал ровный ряд зубов. Цзинь Лин упивался этим ощущением, а чтобы быть ближе, медленно и осторожно перекинул ногу через наконец-то лежащего Чжи Чуаня, и плавно притёрся к нему, прижался, поощрительно отвечая на прикосновение к талии и к спине. Губы уже не такие жёсткие, их можно ласкать и даже немного мучить. Он поймал тот момент, когда поцелуй стал таким естественным и правильным, что требовалось немедленно повторить, ещё раз повторить, осмысливая сладкое удовольствие от такого единения. — Колючий? — шёпотом спросил Цзинь Лин, задевая его губы губами. — Оооо… Правда? Здесь? Он спустился губами на подбородок Чжи Чуаня, ласково тронул его зубами. — Или здесь? Горячий язык шёлковой лаской провёл по горлу от подбородка вниз. Цзинь Лин улыбнулся, справившись с его одеждами, тёрся об его обнажённый торс, снова возвращался к губам и жадно целовал, чтобы на отступающей скользящей ласке опять спуститься на шею макнуть язык в ямку между ключицами. — Ничуть, Вэньчжун, — зашептал он, согревая дыханием его шею, снова куснул за подбородок. — Но я хочу проверить ещё раз… *** Как можно ответить на такой вопрос? Вся глупость этого бормотания про «колючий» тут же была осознана и заставила Вэньчжуна снова захлебнуться смущением. Эти покусывания волновали даже больше, чем такое откровенное движение, когда они стали совсем почти обнаженными, почти... Чжи Чуань понял, что уже позволил себя раздеть и не пытался ничего с этим сделать. Цзинь Лин вытворял что-то невообразимое. Чжи Чуань сам подставил шею навстречу его ласке, и снова гладил спину и бока, опять спину, прижимая мальчишку к себе теснее, отчего все порочное и невыносимое желание, конечно, становилось совершенно очевидным. Между ними только тонкая ткань. Две тонких ткани и остатки рассудка, которые еще тоньше и явно желают сдаться. Вэньчжун задыхался от того, что это так, что ему не хочется больше останавливаться. — А-Лин... ты весь... — он не выдержал и предпочел поцелуй продолжению фразы, что Цзинь Лин весь в ранах от Цзыдяня, и нельзя, только хуже сделают. Это все очень неправильно. Но тут он понял, что руки завели не туда, что он гладит уже не просто спину, а забрался Цзинь Лину под тонкие штаны. Это открытие Вэньчжун поспешно утопил в новом поцелуе, убирая руки от последней преграды на пути самого неправильного и самого пьянящего поступка. *** Цзинь Лин с увлечением неофита трепетно постигал тонкости этой близости, когда можно наконец-то не только воображать себе что-то горячее и такое волнующее. Не только наивно примерять когда-то подсмотренное, услышанное, прочитанное. Нет, это оказалось лучше. Когда целуешь, и не просто упиваешься тем, что делаешь, но и этим потрясающим откликом. Об этом если и пишут, то пишут как-то скупо. Трепет, да. Это не трепет, этому нет названия, это не произносится языком и губами, это ими выглаживается, вызывается вот такими касаниями. Он учился всему по ходу. А Чжи Чуань считал его способным, ведь так? А ещё он сам научил его. Его Вэньчжун, сам того не зная, научил его правильной страсти — осмысливайте, юноша. Осмысливайте всё, и если от вот такого прикосновения языком и губами, если от такого слабого и сладкого укуса под тобой дрожит сильное тело, и голова сама запрокидывается, чтобы подставить шею — значит, ты всё делаешь правильно. — Да, я весь, — жарко подтвердил он, жадно целуя, с восторженным возбуждением встречая кончиком языка его язык, с тянущей дрожью предвкушения очень чётко понимая, что руки Вэньчжуна вот-вот совсем всего его ощупают, не только спину, но и ниже. Правда, он спохватился и убрал руки. Это стоило осмыслить. — Я — весь, — повторил он, снова повторив этот коварный сладостный укус за мочку уха, и теперь влажная лижущая ласка скользила сбоку по шее, чтобы миновать плечо и выгладить ключицу. — Весь, Вэньчжун, — жарко выдохнул он, поддев кончиком языка сосок, накрывая его губами и втягивая в рот. Наставник его так и учил — много слоёв шёлка, да. Это тоже оружие. Шёлковая ласка отвлекает от гибкого движения бёдрами. Он никогда не думал, что сумеет так ловко выпутаться из собственных штанов и снова скользить по любимому телу, только совсем нагим. Вот теперь — весь. Весь… *** Вот не договорил — и попался на уловку мальчишки, на его очередную ласку, от которой совсем повело голову, сильнее, чем от вина. Цзинь Лин и правда был «весь» — весь отчаянная нежность, жар, сплошное открытие чувственности. Когда вообще Чжи Чуань в последний раз слышал или думал это слово — «чувственность»? Он снова безотчетно подался навстречу, уже готовый к тому, как язык скользнет по коже к ключицам, но от неожиданности охнул. Язык дразнил сосок, так непристойно и приятно, от этого Чжи Чуань только крепче ухватил Цзинь Лина, пытаясь спастись от стона, который все равно не смог сдержать. Какой откровенный, открытый стон... неужели он и правда себя слышит? Семь слоев ограничений, умеренности, приличий, правил, сдержанности, запретов и строгости рассыпались в пыль, оборону держал только восьмой — пылающее смущение, от которого в голове вертелся целый рой нелепых мыслей. Вроде той, всем ли так неловко? Может ли ему, старшему, вообще быть неловко, когда мальчишке — нет? Можно ли так торопиться? Зачем сразу в омут? Вдруг Цзинь Лин хочет смелости, а от того, что его Вэньчжун такой растерянный, получит только разочарование? За этими спутанными мыслями Чжи Чуань чуть не упустил скользящих движений, просто не успел даже подумать ничего и сделать — Цзинь Лин оказался совсем обнаженным, Чжи Чуань понял это, когда ладони снова оказались ниже дозволенного. Кем дозволенного? Ему в принципе нельзя было позволять себе оказаться в этой постели! И вот он уже гладит ягодицы, бедра, снова спину... совершенно утонувший в жарких ласках, желании продолжать и мыслей, что делать дальше. Неужели Цзинь Лин и правда не остановится? Вэньчжун подумал, что сейчас просто сгорит, поднялся на локтях, потянулся к его шее, сам целовал, касался языком, прихватил губами выступающую косточку, опять подумал, что оцарапает нежную кожу, но тут же об этом забыл, обнаружив под губами, как бьется пульс. *** Получив одну уступку, сразу начинаешь желать большего. Цзинь Лин желал большего, едва только услышал стон, такой тихий, наполненный таким волнением, что не желать большего может только камень. А он точно не был каменным, особенно когда Чжи Чуань всё-таки правильно всё понял и принял. Ведь принял же, верно? Иначе не трогал бы его сейчас везде, и… не целовал бы так шею… Цзинь Лин может и желал большего, но всё равно сейчас ошарашено уставился в потолок, запрокидывая голову так, чтобы Чжи Чуань мог продолжать, ещё целовать, ещё вот так губами. Он трудно сглотнул — горло дёрнулось прямо в поцелуй. Медленно выдохнул через приоткрытый рот и немного отстранился — ровно настолько, чтобы успеть взглянуть в глаза, чтобы снова прижаться к его губам и напористо целовать. Дальше его воображение не забиралось. До этого момента. А теперь как забралось, что не остановишь! Когда это Цзинь Лин пасовал перед неизвестным? Никогда такого не было. Главное — чтобы Вэньчжун не передумал. Цзинь Лин потратил несколько движений на бестолковую возню, но быстро разобрался, что сейчас очень хорошо вот так — плотно прижаться промежностью, плавно двигаться вперёд и назад, тогда чувствуется через тонкую ткань, как всё-таки сильно возбуждены оба. Он внутренне весь обмирал, когда отвоёвывал у этой ткани ещё немного обнажённой кожи Чжи Чуаня, тянул вниз эту последнюю одежду, ласкал отвоёванное. Он немного сполз ниже, снова накрыл губами сосок, облизывал его, немного прикусил, маскируя возмутительное — стянуть последние штаны с Вэньчжуна, чтобы никакая ткань не мешала им обоим. *** Каждое движение отзывалось теперь тянущим сладким чувством, почти болезненным, когда Цзинь Лин задевал возбужденный, скрытый только тонкой тканью член. Неосторожно или намеренно — сейчас уже было все равно. Вэньчжун уже услышал в себе это чувство предвкушения, которое бывает, когда хочется плотского удовольствия, — давно забытое ощущение, которого он успешно и сознательно избегал. Тогда это были женщины, а сейчас... Он не успел рухнуть в новый стыд, снова вздрогнул, понимая, что Цзинь Лин теперь уже точно нарочно ласкает его, распаляет, и сначала решил, что все-таки это нельзя — так торопиться, но было поздно, он сам приподнял бедра, чтобы Цзинь Лин стянул с него остатки одежды. Рука легла на затылок юноши, чтобы он не прекращал своих ласк, а потом Чжи Чуань потянул его за плечо к себе, хотелось прильнуть всем телом, соприкоснуться горячо, и новый поцелуй, чтобы больше не думать. *** А ведь началось всё ещё на озере. Это Цзинь Лин неожиданно вспомнил, когда всё-таки избавил Чжи Чуаня от штанов, невольно оглядев всё, что под ними скрывалось. Солидная доля румянца на его лице теперь объяснялась именно увиденным. Одно дело ощущать, впитывать через прикосновения, и совсем другое — увидеть и сравнить. И вспомнить, что уже разглядывал исподтишка и эти плечи… но тогда, конечно, именно ширину плеч он сравнивал со своими данными и обещал себе, что ещё переплюнет наставника в этом вопросе. И на соски он тогда тоже смотрел, совершенно не специально. А вот когда Вэньчжун выбрался из воды в мокрых нижних штанах, он ведь тоже тогда так, мельком глянул… а сейчас тоже мельком, и тоже совсем — так, не бесстыже, нет, но какая внушительная разница, когда тело спокойно, и когда оно вовсе ни разу не спокойно. Цзинь Лин нечаянно проурчал что-то ласково-одобрительное, когда на затылок легла горячая ладонь и длинно лизнул от пупка вверх. Он скользил вдоль тела, очень остро ощущая, как его член прижимается сначала к животу, а потом и вовсе притёрся так же возбуждённо… и тем же местом. И это оказалось настолько хорошо и совсем по-другому, что Цзинь Лин застонал в новый поцелуй и подался бёдрами вперёд. Он судорожно вдохнул несколькими короткими вдохами, прижался и повторил это движение бёдрами: чуть назад и прижавшись медленно и плавно, вдоль… Цзинь Лин снова не удержал стон и вцепился в Чжи Чуаня. Стонать в поцелуй — ещё одно удовольствие, а ведь ночь открытий для него только началась, правда? *** Живот дернулся и напрягся, опять мурашки разбежались по телу, Чжи Чуань подумал, что Цзинь Лину явно не досталось когда-то стыда. И это очень хорошо — у него этого добра на двоих, даже уши горят и дышать трудно. Вот сейчас он даже глаза закрыл, когда понял, что Цзинь Лин смотрел туда, даже любопытство его представилось. Осмыслил наверняка и сделал выводы. Сам Вэньчжун осмысливать не успевал и не мог категорически. Цзинь Лин стонал, он умудрялся ласкать не губами или языком, а всем телом, и когда скользящее движение стало особенно прекрасным, ладони Вэньчжуна совершенно сами спустились со спины на ягодицы, погладили и чуть сжали, как будто это нужно было сначала попробовать, но на самом деле Чжи Чуань этого не осознавал. Его вело, он просто хотел трогать, направлять снова вверх, в это плавное движение, когда плоть к плоти, и уже выступившая влага тонко мажет и живот, и член, делая все еще острее и чувствительнее, а пальцы вжимаются в мышцы, в кожу, снова крепче и беспорядочно везде. *** Трудность сейчас была только одна — Цзинь Лину не хватало рук. Хотелось трогать Чжи Чуаня, гладить, и обязательно обнимать, прижимая к себе, и при этом каким-то образом не наваливаться на него как-то слишком уж… Он противоречил себе, стараясь удержаться немного навесу, и при этом отчаянно прижимаясь, чтобы плотнее чувствовать вот это новое сладкое ощущение, скользящее по возбуждённой плоти. В поцелуе появились какие-то отчётливо плотские оттенки, потому что Цзинь Лин нашёл неожиданное трепетное наслаждение, нагло вторгаясь в рот Чжи Чуаня в том же ритме, с которым он подавался бёдрами вперёд, чтобы член плотно прижимался к его члену, между тесно прижатыми телами. Это всё ещё было плавно, но откуда-то взялась нетерпеливая тяга двигаться сильнее и быстрее. Цзинь Лин проворно развёл ноги шире, подтянул колени так, чтобы почти сидеть на бёдрах Чжи Чуаня, и одновременно не отпускать, прижимая его к постели. Он попробовал ещё и так, передумал и колени заскользили по постели ниже, пока он наконец не нашёл позу, в которой эти толчки стали пронзительно горячими. Под руками Чжи Чуаня его тело податливо льнуло и прогибалось, пылая от желания получить больше. *** Все так быстро менялось, Цзинь Лин как будто торопился узнать и почувствовать сразу все, Чжи Чуань не успевал за ним, и вот он уже не может вдохнуть, потому что ритмы совпали, и язык, и эти движения непристойные... — А-Лин... А-Лин... — Вэньчжун украл момент для вдоха, подставив шею, еще и выгнулся и совсем уже крепко ухватил его за бедра, как будто пытался остановить разыгравшийся горячий ветер. Он совсем не знал, что с этим делать, потерялся в чувствах, как быть? Вэньчжун приподнял голову, подхватил и усадил Цзинь Лина на себя. Тут же бросило в жар от вида этого пылающего возбуждения, от тонкой ниточки влаги, которая протянулась от его члена к животу, собралась и сорвалась каплей на разгоряченную кожу, от того, что член оказался совсем развратно где-то под мальчишкой, трется о промежность. Это... это так жарко, и вот уже Чжи Чуань сам бедрами подался немного вверх, удерживая его на себе. Вэньчжун вздрогнул, перехватил Цзинь Лина за запястье, на миг растерялся и отпустил его руку, испугавшись, что слишком сильно давит, а там же незаживший след от Цзыдяня. *** — Да, я… Вэньчжун, — Цзинь Лин восторженно лизнул подставленную шею и охнул, когда он его подхватил и вот так усадил. Вот так хорошо! Желание моментально сместило прицел, Цзинь Лин приподнялся и опустился, задрожал от предвкушения, и тут же растерянно приоткрыл рот. Почему Вэньчжун его вдруг вот так отпустил? Что у него с лицом? Он перевёл взгляд на своё запястье, поймал смутное понимание и неожиданно для себя самого напоказ провёл кончиком языка по своему запястью. — Не болит, — сообщил он, снова трогая след от Цзыдяня языком, нахально приподнялся и опустился, чувствуя, как его член скользит между ягодицами. Но так, конечно, не годилось. Цзинь Лин поднялся с измятой постели, пришлось дойти до стола и найти среди лекарств то, что наверняка поможет им продолжить. Он вернулся немедленно, надеясь, что этого короткого мгновения не хватит Вэньчжуну, чтобы опомниться, стремительно и напористо оседлал его бёдра и демонстративно открыл флакон. Понюхал, попробовал на язык. Не жжётся, скользит хорошо, пахнет безопасно. — Вэньчжун, — решительно прошептал Цзинь Лин. — Не отказывайся. *** Нет, это стихийное бедствие остановить невозможно! Вэньчжун стиснул зубы, в отчаянной попытке не застонать, не схватить, не перевернуть, только чтобы Цзинь Лин хоть немного унялся и дал им обоим передышку. Но вот это откровенное действие с запястьем и такое простое «не болит» — вот именно это заставило сдаться. Это все. Вэньчжун выдохнул и двинулся навстречу, проскальзывая членом между ягодиц, хотел повторить, но тут мальчишка просто вскочил, оставив его переживать бурю. Она оказалась такой силы, что Чжи Чуань не шелохнулся, он часто дышал, пальцы сжимали бедро с такой яростью, что стало больно, но куда там было этой наивной боли, чтобы отрезвить его! Просто все стало яснее. Он неотрывно смотрел на флакон, чуть не сказал «не пробуй, это масло», и вместо ответа просто забрал его, взял Цинь Лина за руку и плеснул густую жидкость на пальцы мальчишки. Чуть ли не с вызовом. Он не будет отказываться, ни за что. *** Когда Чжи Чуань забрал у него флакон, Цзинь Лин успел упрямо сжать губы и вздёрнуть подбородок, но сегодня точно был его день, когда весь мир сложился в правильный узор под этим небом. Потому что его Вэньчжун не собирался читать ему нравоучительные лекции, а вовсе наоборот. И Цзинь Лин сделал то, чего от него точно не ожидал уже ни он сам, ни Чжи Чуань. Он отчаянно покраснел, даже уши запылали. Сидел голый верхом на таком же голом Чжи Чуане. Возбуждённый до предела. Оба. Оба! Потому что дышал Чжи Чуань так точно не от возмущения. А с пальцев текло и капало масло. Цзинь Лин только глянул вниз, посмотреть куда капает. Да он и так чувствовал, куда именно. Что же это? Жар заливал даже шею, и дышать сложно. Цзинь Лин прогнулся в пояснице и завёл руку за спину, попытался вставить в себя палец. Просто указательный палец, скользкий от масла. С одним пальцем получалось, а вот с двумя уже как-то… Он зажмурился, растягивая вход в своё тело, потому что это ж не палец, и не два. Цзинь Лин упрямо шевельнул пальцами внутри, от неожиданности снова проехался промежностью по члену Чжи Чуаня и судорожно подавился воздухом, так остро это ощущалось теперь. *** Чжи Чуань не ожидал, что смущение от того, что Цзинь Лин сам это делает будет таким удушающе сильным. Нет, лучше он, так будет лучше... Вэньчжун поднялся на руках, сел, и как-то само собой получилось, что чуть согнул и расставил ноги, зато так можно придержать Цзинь Лина одной рукой, приподнять немного, а другой коснуться запястья, скользнуть по его руке вниз, к пальцам. Он тут же перемазался маслом, но это как раз так нужно. Чжи Чуань убрал его руку, дотронулся до входа, где только что были его пальцы, надавил несильно совсем, но там было уже так скользко, что палец оказался внутри. Как же горячо там внутри! И тесно... И как же будет, когда там окажутся вовсе не пальцы? Больно будет. Вэньчжун углубил проникновение, стал в медленном ритме ласкать, не понимая, как он сделает то, что так хочет Цзинь Лин? А если будет очень больно, он больше может не захотеть. Может, не надо? Но если сейчас сказать, что все, то Цзинь Лин точно разочаруется... В горячем теле уже два пальца, и ритм проникновений ускорился, Вэньчжун все придерживал мальчишку, неторопливо растягивал, сам от желания уже терял терпение, и прижимался губами к плечу, дышал надрывно, пытаясь не сорваться. *** Цзинь Лин уже был готов просить о помощи, уже нервно дрожал, и лишь прерывисто выдохнул, когда его Вэньчжун всё понял сам, без слов. Теперь, когда он сел, можно было снова обнимать, жарко дышать ему в шею, прятать пылающее удушающим жаром лицо. Цзинь Лин послушно убрал руку и задрожал всем телом. Вэньчжун, его Вэньчжун, ещё немного — и будет совсем его, весь! Это совсем другое, когда не сам это делаешь! Он придерживает — значит ещё не пора. Цзинь Лин чуть не всхлипнул, но вместо этого только тяжело дышал, ждал, еле заметно покачивался, прижался теснее. Вот только терпения у него не было, совсем не было. Он опять отвлекал, покусывал за плечи, длинно и откровенно лизнул шею Чжи Чуаня, пробуя на вкус испарину. Придержал его ласкающую руку за запястье, глубоко вдохнул и скользнул пальцем по его сложенным пальцам, проникая в своё тело вдоль них, растягивая сильнее. В этом крылись какие-то бездны откровенности, делать это вместе. Вот теперь Цзинь Лин протяжно всхлипнул и насадился на пальцы сам, запрокинул голову. *** Чжи Чуань в возрасте Цзинь Лина видел всякие откровенные книги. Любовные практики — даже учеников, воспитанных в строгости Байсюэ, не миновал этот интерес. Да и как будешь точно понимать, в чем нужна строгость, если не знать предмета? Повзрослев, он что-то узнал по-настоящему, но от трактатов это отличалось так же сильно, как то, что теперь с ним происходило. Теория и практика разнились примерно как Чжи Чуань до бегства в Хэй и теперешний. Это все было не только слишком страстно и горячо, но и слишком быстро. Ему хотелось остановиться и вдохнуть, просто он совсем не мог это сделать. Если сначала чувства бежали впереди мыслей, то теперь телесные желания и порывы опережали чувства. Он не знал, что делать и как правильно, новый эксперимент Цзинь Лина его потряс и заставил замереть, глядя на эту запрокинутую шею, впитывая сердцем стон, не понимая, откуда вообще у Цзинь Лина все эти желания. Чжи Чуань ничего не делал, просто позволял ему двигаться, чувствуя, как Цзинь Лин весь дрожит, изучает свое тело, как туго и горячо, но только пальцами. Воображение рисовало совсем другое. Ведь А-Лин хочет не этого, зачем дальше друг друга испытывать? Чжи Чуань измучился этим долгим томлением, ожиданием, в котором он метался в урагане эмоций. Они менялись так же часто и непредсказуемо, резко и буйно, как все, что делал Цзинь Лин. Вэньчжун убрал руку, перехватил его за запястье и, обнимая, приподнял и больше не дал опуститься вниз. Они измучают друг друга и он сойдет с ума, если не сделает Цзинь Лина своим. Сейчас. Чжи Чуань действовал по наитию, головка скользнула по ложбинке, он остро ощутил прикосновение к разгоряченному входу, но с первой попытки ничего не вышло. Вэньчжун рвано выдохнул мальчику в плечо, крепче обнял одной рукой, а второй помог себе, совсем немного, вот теперь... — А-Лин... сейчас. И он лишь немного, мягко, но откровенно подтолкнул его вниз, стараясь медленно опустить на член. В безумном волнении Чжи Чуань все-таки сохранил хоть какое-то самообладание, чтобы не быть слишком резким. *** Цзинь Лин капризно хныкнул, когда Чжи Чуань вынудил его замереть, убрал пальцы. Ему очень нужно было понять, что дальше. Настоящее удовольствие только приоткрылось перед ним, только начало разворачиваться, его терзало острое любопытство и предвкушение чего-то нового и прекрасного, и ещё какое-то необъяснимое ощущение, от которого по спине пробегала мелкая дрожь странного горячего озноба. Но он быстро понял, зачем всё это. Вот это точно уже не палец. Цзинь Лин замер, с горем пополам сообразив, что если он сейчас испуганно сожмётся, то не получит вообще ничего. Так и вышло. Взгляд отчаянно метнулся по комнате, он невольно обнял Чжи Чуаня крепче, чтобы тот не вздумал отпускать, но он так выдохнул в плечо, что Цзинь Лин поверил — не вздумает. Он медленно выдохнул, чувствовал, как гладкая головка с мягкой настойчивостью проникает в его тело, раздвигая неподатливый вход. Цзинь Лин уговаривал себя, что вот сейчас ему, конечно, непривычно и даже немного больно, но ведь он же хотел сейчас… Он расслабился, как сумел, пережидал это первое ощущение, но просто смотреть в стену поверх плеча Вэньчжуна не хотел. Лучше смотреть на него. Цзинь Лин вытребовал себе этот взгляд, осторожно дотронулся до щеки Чжи Чуаня, смотрел в глаза и не мог насмотреться. Прикоснулся подушечкой большого пальца к его губам, таким ласковым в поцелуях. — Вот так, — протяжно выдохнул он, опускаясь ниже. Снова замер, почти прикасаясь губами к его губам. — Вэньчжун, вот сейчас… Он плавно и осторожно насаживался на его член, короткими подталкивающими движениями опускался ниже, немного приподнимался, и снова настойчиво брал себе своё. Своего Вэньчжуна. — Люблю и хочу. Тебя. *** Чжи Чуань подождал, нежно касаясь губами плеча, посмотрел на Цзинь Лина, утонул в его трепетном прикосновении и ласково забрал губами его палец. Он тронул его кончиком языка, при этом смотрел и смотрел в глаза мальчишке, пока их губы снова почти что не встретились. Чжи Чуань сейчас откуда-то точно знал момент, когда можно совсем немного двинуться внутрь, а когда подождать. Он замирал вместе с его дыханием на губах, гладил спину, ягодицы, опять совсем немного помогал опуститься, пока вдруг с изумлением не понял, что все, что его плоть обжигает горячо и узко, что теперь они слиты совсем и начинается какой-то совсем пока острожный, но один на двоих ритм. — Не спеши... — попросил Чжи Чуань, целуя. До сих пор не просил, да и сейчас не было особой надежды, что А-Лин не бросится в новые ощущения и открытия. Но он все равно попросил. Этот прекрасный момент хотелось разделить и прочувствовать, бережно и постепенно. Он направлял осторожно, чуть нажимал ладонями на бедра или поясницу, вот так выглаживая каждое очередное движение. И совсем неожиданно Чжи Чуань понял, что ровное томное тепло, которое разливается по телу, стало стремительно, гораздо быстрее их движений полыхать огнем, превращаясь в яркое предвкушением самого острого удовольствия. Это рано, не надо так быстро! Вэньчжун вдохнул, целовал Цзинь Лина так, что все ощущения волной уходили в этот поцелуй. Он невольно вспоминал какие-то отголоски старых практик, успокаивая движение страсти, и у него получилось отсрочить прекрасный, но слишком нетерпеливый момент. Чжи Чуань немного отстранился, гладил теперь плечи, шею, и ладони спускались ниже, лаская стройное юное тело, а поцелуи ложились на нежную горячую кожу. *** Как он бросился очертя голову в это новое, так сейчас резко и сразу всё изменил. Цзинь Лин теперь уж точно никуда не спешил, он каждый звук этой тихой просьбы сцеловал с любимых губ. Стоило понять торопливым рассудком, что вот теперь уже точно всё, вот теперь совершенно точно ничего не прекратится так сразу, и Вэньчжун не скажет «юноша, слишком близко», как порывистая жадность присмирела, притихла и затаилась. И если подумать — осмыслить! — то именно сейчас спешка могла здорово навредить. Цзинь Лин передоверил всё Чжи Чуаню, впитывал ласку и нежную заботу, сумел поймать и полностью прочувствовать все волнующие отголоски встречного желания. Он давал своему ошарашенному телу успокоиться и привыкнуть ровно настолько, чтобы не перепугать удовольствие избытками непривычной боли. И эта боль лишь качнулась где-то на грани восприятия, чтобы убраться и спрятаться, так и не заявив о себе. Цзинь Лин почти не шевелился, всё тело казалось текучей водой. Всё случалось само под ласковым нажимом рук Чжи Чуаня, и он постепенно опустился до упора. Удавалось почти ровно дышать, только лёгкая дрожь пробирала, не давала успокоиться совсем. Цзинь Лин честно и открыто не спешил, из последних сил не спешил, даже когда низ живота начало скручивать тяжёлым жаром. Он раскрашивал поцелуи дрожащими вздохами, и сдерживался до такой степени отважно, что глаза приобрели отчётливый блеск одержимости. *** Чжи Чуань не мог двигаться, он успешно поборол это слишком торопливое желание вскинуть бедра и войти сильнее. Сейчас ему и слабое движение навстречу показалось бы резким «вскинуть». Но он мог быть нежным и терпеливым. Вэньчжун интуитивно нашел правильную позу, еще шире расставив ноги, не убирал ладонь с поясницы, гладил, побуждая Цзинь Лина опускаться и приподниматься еще, но так, как ему правильно и хорошо. А хорошо сияло темной жаждой в глазах А-Лина, и от этого взгляда возбуждение немилосердно накатывало новыми горячими волнами. Чжи Чуань смотрел, пальцы блуждали по телу Цзинь Лина, ласкали соски, скользили по животу. — Сложно... терпеть, А-Лин... — признался Чжи Чуань шепотом, снова целуя в плечо, и влажный от испарины лоб уперся в это поцелованное место. Вэньчжун тяжело дышал, захлебываясь уже неуправляемым откликом плоти на движения Цзинь Лина, на скользящие горячие проникновения, на то, как сжимались мышцы, как мальчишка горел от его ласк и наполненности. — Так хорошо... Чжи Чуань смотрел вниз, видел всю красоту, желал ее всю, всего своего любимого, и уже жалел, что нельзя все и сразу. Но потом... вот он уже и думает, что будет еще и потом, и по-другому. Пальцы обхватили до дрожи возбужденную плоть, заскользили по густым прозрачным каплям. Он ласкал, то головку, то всей ладонью, пробовал нежно и чуть сильнее, считывая каждый отклик на эти ласки, и сам не заметил, что ими задает теперь их общий ритм. *** Ему хотелось сказать… прошептать… простонать или выкрикнуть, потребовать или попросить: так не терпи! Уже не нужно терпеть, уже не нужно думать, нужно просто брать отдаваемое с такой полыхающей готовностью! Цзинь Лин только жарко выдохнул, снова тронул кончиком языка мочку уха Чжи Чуаня, и не давал себе двигаться быстрее или смелее. Он сам с трудом дышал, балансируя на самом краю удовольствия, а Вэньчжун будто специально прикасался так дразняще, чтобы ему стало ещё сложнее дышать. Цзинь Лин только заныл сквозь зубы, когда вокруг члена сомкнулись ласковые пальцы. Нет, он всё ещё держался, но как-то не за то, не туда, и вроде бы даже уже не держался. Потому что растерянно моргнул, почти увидел, как весь Безночный город взлетает куда-то в безграничное небо, чтобы швырнуть его с высоты прямо в полыхающий пожар. Цзинь Лин всхлипнул и быстро зашептал: — По… подожди… Вэньчжун, я ведь ещё никогда… если тебе сложно, то мне-то как, я же не могууууу! Он сам двигался в такт этой ласке, всё ещё плавными текучими движениями, не замирая ни на миг, когда его вдруг скрутило длинной дрожью и швырнуло куда-то. Резче бёдрами вперёд, чтобы толкнуться в руку Вэньчжуна. Резче вниз, чтобы прочувствовать это единение. Цзинь Лин резко вдохнул, а выдохнуть забыл. Он почти замер, и тут же снова резче насадился, выгнулся, запрокинув голову и до ломоты в груди снова вдохнул. Первый сладкий спазм будто снял запреты и попытки что-то осмысливать. Цзинь Лин вцепился в своего Вэньчжуна и прекратил «сложно терпеть», пятная его пальцы и живот семенем. *** Чжи Чуань почувствовал за миг до того, как Цзинь Лин попытался рассказать. Он не пропустил момент, обнял крепче, жадно вглядывался в его лицо, и упал во всю полноту ощущений вместе с любимым. Может быть, слишком крепко сжимал пальцы на пояснице, может быть, не дышал — Вэньчжун не понял. Он впитывал удовольствие дрожащего тела, резко вдохнул, когда на очередном спазме стало особенно тесно и горячо, поймал бешеное восторженное сердце на вдохе, когда по пальцам потекло, а капли упали на живот. Чжи Чуань так сосредоточился на Цзинь Лине, что собственные ощущения стали почти неожиданными. Его тряхнуло резко, он отпустил Цзинь Лина и обхватил его обеими руками, пачкая спину теплым и вязким. Чжи Чуань судорожно вжался, повинуясь желанию, приподнял мальчика и опустил на себя, и еще раз, и еще, пока это не закончилось и все тело не охватила тяжелая блаженная истома. Чжи Чуань замер, он не хотел отпускать, загнанно дышал и слушал, как стучит, подпрыгивая, сердце его А-Лина. *** Цзинь Лин ещё что-то лихорадочно бормотал, жалобно постанывая, и тут же цеплялся за Чжи Чуаня, удивлённо ахнул от такого горячего отклика. Всё сплелось в жаркий клубок незнакомых движений, непривычных ощущений, восхитительно непристойных движений и звуков. Цзинь Лин чувствовал, как его изнутри заполняет, как упоительно вымученно дышит Чжи Чуань, и не отпускал. Когда они оба затихли, Цзинь Лин даже не подумал разжать руки или попытаться отпустить. Он замер в этом моменте, вспоминал заново как дышать, и надо ли вообще. Кожа восхитительно мокрая, и можно прилипнуть к Вэньчжуну вот так сильно. Слушать его, сильнее сжимать руки, трогать губами между плечом и шеей, снова дышать, пытаться успокоиться, и обессилено отбиваться от осторожно подползающих мыслей. Он ведь согласится вернуться с ним в Ланьлин? Он ведь согласится оставить его в Безночном? Он ведь согласится быть с ним и дальше, правда? Вот с таким: упрямым, безголовым, бесцеремонным, и вообще «юношей». Юношей с хитростями. Слишком близким юношей. Слишком любящим. Цзинь Лин попытался пошевелиться и шёпотом охнул. Охнул и немедленно расплылся в довольной улыбке. И не постеснялся эту улыбку показать Вэньчжуну, и приложить к его губам, и целовать его снова. Прилечь — может немножко подождать. *** Улыбка — наверное, именно она сейчас была так нужна Чжи Чуаню. Не слова, а именно улыбка. Вэньчжун смотрел на нее и сейчас понял, как смотрит. Влюбленно. Интересно, Цзинь Лин это видит? Вообще-то он очень внимательный... юноша. Чжи Чуань сам улыбнулся, хотел коснуться губ Цзинь Лина, но стоило только пошевелить пальцами, как щеки покраснели. На пальцах уже высыхало семя, на спине Цзинь Лина тоже, и вообще, они, видимо, уже столько сидят и успокаиваются, что возбуждение отпустило совсем, и член просто выскользнул, совершенно непристойно хлюпнув. Вэньчжун от этого сначала страшно смутился, потом сразу же подумал, что хватит уже, нужно положить Цзинь Лина на кровать, позаботиться о нем и как-то заставить отдыхать. За дверью послышалось цоканье. Чжи Чуань замер, и когда Фея громко легла, нарочно стукнув всеми костями по полу, он не смог сдержать улыбки. Испугался, что их «застукают», да. Причем Фея — это важно. Чжи Чуань снова улыбнулся Цзинь Лину в плечо, а Фея за дверью зевнула, громко клацнув зубами. Вообще-то, конечно, нельзя же ее за дверью оставлять? Или... Присутствие адепта Феи в спальне, их спальне, можно решить только либо с этим смирившись, либо выделив Фее свою комнату. Либо... Когда они с А-Лином будут видеться, Фея точно деликатно потерпит, здесь у нее будет своя комната. Все эти мысли навалились как-то сразу, Чжи Чуань задумчиво гладил Цзинь Лина по спине, не зная, что со всем этим делать. Точнее, он знал — что, но вот упрямство А-Лина точно попробует это знание поставить под сомнение. — Давай ляжем? — Вэньчжун, наконец, очнулся. Они подумают потом, вместе. И решат. Вместе. Он с улыбкой посмотрел на Цзинь Лина, — Проявите почтение к возрасту, у меня спина затекла. И сам удивился. Откуда у него это странное желание так шутить?! *** Цзинь Лин тоже услышал Фею и несолидно хихикнул. Нет, он попытался, конечно, сделать очень взрослое приличное лицо, они только что так страстно любили друг друга, какой уж тут смех… Но не получалось. Деликатность Феи оказалась какой-то подчёркнуто забавной, и Цзинь Лин рассмеялся. Испуганно оборвал смех, сообразив, что вообще-то смеётся первый раз. Первый раз с того страшного момента, как Чжи Чуань исчез, а потом вернулся к нему. До этого он только поливал своего Вэньчжуна слезами, просьбами, а потом вот — напал и принялся любить. Цзинь Лин снова улыбнулся, прихватил Чжи Чуаня губами за мочку уха и выдохнул: — Давай. Вообще-то, Вэньчжун, у меня спина тоже… — он сморщил нос и протянул менторским тоном. — Ах почтение к во-о-озрасту! И снова прыснул смешком, сцеловывая улыбку своего Вэньчжуна. Возраст. Придумал же! Ему удалось всё-таки сползти с Чжи Чуаня, охнув всего два раза. И каждый раз по причине вопиющей непристойности последствий. Наверное, нужно было воспользоваться и как проявить почтение к возрасту — выделить почётное место в постели. Под стенкой, чтобы не выпускать. Но он просто плюхнулся на кровать рядом с Чжи Чуанем и потянул его лечь рядом, и лениво думал, что Фея умница, что она никому не даст подойти к двери. Он завтра обязательно скажет ей спасибо. — Кхм-кхм, — шкодливо кашлянул Цзинь Лин. — Почтеннейший, не соблаговолите ли… Он снова засмеялся и полез обниматься. — Вэньчжун, так хорошо. *** Он смеется. Чжи Чуань жадно смотрел на этот смех, даже положил ладонь на грудь Цзинь Лина, чтобы почувствовать еще и так. Если он смеется, ради этого можно пообещать что угодно хоть всем призракам Поднебесной, спуститься в ад и ползком выбираться обратно. Вэньчжун лег, неотрывно глядя на Цзинь Лина, как будто боялся пропустить еще одну улыбку или смех. — Соблаговолю, — он сам улыбнулся и состроил серьезное лицо, — Дерзите, юноша. Не вставая, Чжи Чуань нашел подобие полотенца и аккуратно вытер обоих, поправил влажные длинные пряди мальчишки, укрыл его одеялом. Он медлил, хоть сам знал, что нужно спать, но хотелось еще посмотреть, еще дотронуться. Ведь завтра все может закончиться. *** Дурачиться — сейчас? Цзинь Лин ничего не имел против! — Этот юноша просит прощения за дерзость, но этот юноша так любит этого почтеннейшего, что ничего не может с этим поделать, и дерзит! Цзинь Лин послушно укладывался, потому что если рядом с Чжи Чуанем, то он не имеет ничего против. А вот методы приведения ещё дрожащих тел в порядок после любви он немедленно запомнил, учёл и осмыслил. И одеяло оказалось очень кстати, ведь под ним можно прилезть поближе, под бок, и тоже заботиться, трогать, гладить, взять за руку, переплетая пальцы со своими. И вообще утянуть его руку к себе, и держать крепко, даже когда начала наваливаться дремота. — Вэньчжун, — Цзинь Лин уткнулся носом в его плечо, сонно сопел, с трудом держал глаза открытыми, но они сами закрывались. — Теперь всё будет хорошо. И даже ещё лучше. Он заснул рядом со своим тёмным заклинателем, так и не выпустив его руку из плена. Пусть Вэньчжун даже не думает, что сможет потихоньку выбраться из-под одеяла, потому что юноша мог дерзить даже во сне. *** *** *** Вино оказалось каким-то другим. От него почему-то голова кружилась больше, чем от «Улыбки императора», правда, не сразу. Лань Чжань успешно проследовал в комнату и даже как всегда на бестактный вопрос Вэй Ина только чуть повернул голову. И вот тут она закружилась... или это просто потому, что Вэй Ин так нахально взял его за талию? Нахально всего лишь за талию. После поцелуя. Только за талию. Вэй Ин как будто прочитал его мысли, кончик пальца, всего-то прикосновение к шее, а кажется, что сердце сейчас просто выпрыгнет и разобьется. И Вэй Ин это увидит, как ни скрывай. — Нечего носить в «Облачные Глубины» вино, — строго сообщил Лань Чжань, как будто следовало напомнить этому весельчаку правила. И улыбнулся. — Оно у меня там есть. Лань Чжань поймал его руку, прижал ладонью к груди, притянул Вэй Ина к себе за талию, совсем не так игриво, как это делал Усянь. Крепко держал — не убежишь. Его губы почти коснулись губ Вэй Ина, голова кружилась, Лань Чжань так и держал его руку, в которую билось сердце. — Слышишь? *** Вот он, неприступный и суровый Лань Чжань! Нельзя вино носить в Облачные Глубины! Ничего приятнее не слышал долгие годы. Вэй Усянь изумлённо приоткрыл рот. Как это «оно там есть»? У него! Есть вино! В Облачных Глубинах! Кто кого тут дразнит? И откуда в чрезвычайно воспитанном Втором Нефрите столько коварства? После того поцелуя не было ничего такого… кажется. Или было? Вэй Усянь неожиданно для себя оказался в положении больше подобающем возлюбленной деве благородного господина, чем… чем… Все мысли смешались, на губы ложилось дыхание, такое горячее. В ладонь быстро стучало. Он взволнован? — Слышу, — зачарованно прошептал он. — Лань Чжань… скажи — «Вэй Ин». Скажи. Ты меня целовал. Вот почти что вот так. Попытка смутить Лань Чжаня случайно перетекла во что-то другое. Случайно ведь? Вэй Усянь на пробу прихватил губами его нижнюю губу, и тоже случайно, вообще даже не думал ничего такого. Проверял! Точно, проверял, так ли это вообще. *** — Вэй Ин, — сказал Лань Чжань, и от этого губы все-таки соприкоснулись, — Вэй Ин. Он произносил его имя так серьезно, разве можно это сказать по-другому? Ведь это его имя... И тут Вэй Ин сделал совсем что-то невозможное. Попробовал, как будто пошутил снова, но это вовсе не было шуткой. И Лань Чжань улыбнулся. — Вэй Ин, — выдохнул он уже в поцелуй, настоящий, захвативший его сразу же, как битва, как горный поток. И прозвучало это совсем по-другому — глубоко и несдержанно. Лань Чжань целовал, как всегда хотел, но на что никогда не было надежды. Даже вернуть Вэй Ина надежда не угасала, а вот на поцелуй разве она была хоть когда-то? В Гусу? На то, что можно будет так крепко его прижимать, сминая пальцами одежду? Не бояться, что его сердце так гулко колотится, а Вэй Ин это чувствует и знает теперь, какой он... не холодный? *** Опять! Это точно поцелуй! Да он и в первый раз не сомневался, просто как-то… странно, да? Странно… Вэй Усянь сперва удивлённо что-то проныл в поцелуй, будто пытался спросить «что ты делаешь, Лань Чжань?», и тут же этот невнятный звук сменился на тихий стон. Губы словно огнём полыхали, в голове всё металось и орало буквально только что, а теперь всё застыло в обволакивающем жаре. И вино тут, разумеется, вообще не причём. В этом Вэй Усянь был совершенно уверен. Иначе не разомкнул бы сейчас губы навстречу этому поцелую. Первое осторожное прикосновение кончиком языка встряхнуло его, по всему телу волной прошла длинная дрожь. Трогать ладонью, как горячо стучит его сердце — можно. Вот так ещё провести пальцами по щеке — тоже можно? И всё это — Лань Чжань, которого он наивно пытался смутить и подразнить, даже не подозревая, как это может продолжиться! Но был ещё один безотказный способ смутить безупречного Ханьгуан-цзюня. Вэй Усянь поднял руку и потрогал его лобную ленту. *** «И куда же делось все твое остроумие, Вэй Усянь?» — подумал Лань Чжань и обнял еще крепче. Вэй Ин сейчас совсем не был похож на себя, он как будто боялся и одновременно нет, поддавался любопытству и волновался, а Лань Чжань только крепче прижал ладонь к его спине. Вэй Ин храбро тронул языком, Лань Чжань тут же ответил. Он снова отстранился немного, чтобы посмотреть, какой сейчас его взгляд? Румянец? А уши горят? Где вся твоя наглость, Вэй Ин? Наглость тут же обнаружилась. Вэй Усянь потянулся к его лобной ленте, Лань Чжань замер, неотрывно смотрел на его руку. Много лет назад он бы дал по рукам и отчитал — молча, а сейчас задержал дыхание, и когда Вэй Ин дотронулся до ленты, Лань Чжань приблизился и коснулся губами его запястья. *** Да что ж ты смотришь так?! Кто так делает — сразу после поцелуя смотреть? Вообще-то Вэй Усянь не очень знал, как после поцелуев положено или не положено, но что ему неожиданно жарко и лицо огнём горит — это не оспоришь. И не помогла последняя попытка воззвать к неприступности — лента утратила неприкосновенность. Всё утратило, потому что Лань Чжань прямо у него перед глазами вот это вытворял, губами трогал руку. Прямо вот перед лицом! Непристойно, волнующе красиво, неторопливо, будто точно знает, что этот момент никуда не денется. Хотя действительно уверен, держит так, что и не вывернешься. — Лань Чжань, в постель, — с напускной строгостью проговорил Вэй Усянь и тут же понял, что это звучит не как «спать ложись», и строгость не получилась. — То есть… Ну просто мы же не будем стоя… Ааааааа!!!! Нет таких слов! Как объяснить? Стоп, а зачем объяснять? Стоять тут, подставляя под поцелуи запястье, с полыхающими губами, и настолько близко, что понимаешь — нижние одежды приподнимает вовсе не меч. И вещать о необходимости лечь и спать? — Лань Чжань, нефритовая ты загадка из Гусу… — Вэй Усянь попытался подсунуть палец под его ленту. — Как ты туго…. Не осталось ни одного слова, которое не принималось бы намекать на самое близкое парное самосовершенствование. Туго ленту затянул! Ленту! — Лань Чжань… отдашь мне свою ленту? *** — Не будем стоя что? — Лань Чжань поймал его за запястье, как раз когда Вэй Ин попытался поддернуть ленту. Что ж... значит он совсем с головой себя выдал? Так, что уже можно все? Вэй Ин всегда был временами ошалелый, безголовый, наглый, дурной... но все-таки не до такой степени, чтобы легкомысленно относиться к лобной ленте. Так ведь? Балбес. Нахальный — аж зубы сводит. Совсем не изменился. — Она тебе нужна? — Лань Чжань все-таки улыбнулся. Удивить Вэй Усяня? Он так и держал за запястье, повел за собой, к постели, и отпустил только чтобы снять одежды. Пояс он развязывал уверенно, будто вообще не пил ни капли вина, ханьфу стекло по рукам вниз и легло на спинку кровати, Лань Чжань взялся за одежды Вэй Усяня и стал раздевать его, даже не дрогнув. Он ждал целую вечность, Вэй Ин вернулся к нему, разве могут сейчас появиться сомнения? Он выдержал эти годы, сомнения — нет. *** С каких пор Лань Чжань задаёт такие коварные уточняющие вопросы? — Спать, — растерянно выдохнул Вэй Усянь. Стоя же спать неудобно. Наверняка можно, пусть и недолго, сидя же спят, и то падают. Он ведь это хотел сказать? Что спать стоя — это затея так себе. — Лента? Всегда… Лань Чжань сегодня изумлял. Даже если попытаться сделать над собой невероятное усилие и постараться забыть о поцелуях, что совершенно невозможно, и об этом стремлении всё время его прижимать к себе с такой силой, что тоже никак не вылетает из головы. Лань Чжань пил вино! Не просто пил, но он точно не собирался падать лицом в стол или бормотать странные и очаровательные глупости. У него даже голос оказался почти трезвым. Лань Чжань разрешал трогать свою налобную ленту, а ведь даже пьяный до потери сознания не позволял, отталкивал руку, ревностно поправлял, чтобы ровно пересекала лоб. А теперь Лань Чжань ещё и улыбнулся. Эта улыбка просто добила. Вэй Усянь вдруг оказался в руках совершенно другого человека, и одновременно такого же. Нет, он и раньше угадывал где-то за плотно сомкнутыми губами её отсвет. Вот, например, когда Лань Чжань смотрел на фонарик с нарисованным кроликом. Но сейчас — будто посреди ледяной пустыни зажгли мягкий свет, обещающий тепло. С этой улыбкой Лань Чжань творил такое… и пользовался изумлённым остолбенением, потому что и сам принялся раздеваться, и его раздевал! Вэй Усянь будто хрупкую бабочку пытался посадить на ладонь, перестал дышать и только очень осторожно приподнял руки, чтобы не спугнуть эту улыбку. Что нужно было сделать, чтобы увидеть такую улыбку? Да он из шкуры лез с первого дня, как увидел его: валял дурака, чуть ли не на ушах ходил. До дна обледеневшая река с насмерть застывшими рыбами, и та уже хохотала бы до весенних слёз от его плутовских выходок, но не Лань Чжань. А теперь — вот… Раздевает. Снимает рубашку. Ну хорошо, раздеваться так раздеваться, а он что? Вэй Усянь в отчаянной попытке успокоиться сделал то, что ни за что не поможет обрести душевное равновесие! Снял рубашку с Лань Чжаня. Вэньское клеймо под его ключицей оказалось слишком внезапным откровением. Как? Когда? Не было такого. Он точно помнил, клеймо Лань Чжаня не касалось! Вэй Усянь упрямо стиснул зубы, прижался к его груди так, чтобы клеймо соприкоснулось с его такой же отметиной. Отчаянно желая забрать его, избавить Лань Чжаня от этой метки, он пытался сосредоточенно дышать, но оно не забиралось. Это просто шрам. Его не забрать как тьму или проклятье. А они теперь стоят, притёртые горячей кожей друг к другу… *** Вэй Усянь, который так много молчит... это невероятно. Вот оно, значит, какое — его удивление? Лань Чжань раздевал, неторопливо и непреклонно, и так же не спешил, когда Вэй Ин уставился на клеймо. Вэй Ин смотрел, а Лань Чжань развязывал его алую ленту, и даже обняв, гладил длинные волосы, спину. Нельзя забрать его шрам, и бесконечное ожидание нельзя, и годы скорби... Вэй Ин мог забрать только его сердце и успешно справился с этим много лет назад, даже не подозревая. — Все моё — моё, — шепнул Лань Чжань, отстраняясь. Плечи горели, по всему телу разливалось тепло. Он снова поцеловал, больше не пытаясь быть сдержанным в этом, отмерить себе этих поцелуев, целовал, глубоко проникая языком, настойчиво размыкая губы Вэй Ина, когда ловил его на вдохе. Лань Чжань не прервал поцелуя, даже когда развернулся, даже укладывая Вэй Ина на постель. Только когда колено оказалось меж разведенных коленей Вэй Усяня, он перестал и серьезно посмотрел на него. Оказывается, он удерживает его за запястья... Лань Чжань не ослабил хватку и коснулся губами ключицы, сначала одной, потом другой. *** Вот почему это заявление сразу отозвалось в голове пучком испуганных вопросов: когда Лань Чжань решил, что он — его? Почему? Столько лет прошло. Это для Вэй Усяня все события случились в буквальном «вчера», пусть даже годы отчаянных поисков собственной памяти тихо подсказывали, что далеко не вчера. — Твоё?! Он хотел заспорить. Он пытался обратить это в шутку. Он проиграл сразу, как только принял эту фразу на свой счёт, потому что все возможные возражения увяли ещё до того, как губы снова оказались в плену напористого глубокого поцелуя. Но важнее было другое. Он хотел проиграть в этой придуманной битве, и поэтому неизбежно проиграл. Всё моё — моё. А своё Лань Чжань не отдаст, вот как крепко держит. Свою ленту не отдал, зато забрал его ленту. Всё, что его — его. Вэй Усянь вдруг увидел, как комната опрокидывается куда-то, в спину толкнулась постель, и запястья в горячих оковах прижались по обе стороны от головы к прохладной простыне. — Лань Чжань, — Вэй Усянь уже растянул зацелованные губы в проказливой улыбке, чтобы всё-таки сболтнуть что-то дурашливое, но споткнулся об его серьёзный взгляд, такой бездонный, и забыл, что хотел сказать. — Лань Чжань, — совсем тихо повторил он, впитывая поцелуи, такие вдумчивые, такие… ланьчжаньские. — Ты меня… как над пропастью держишь. Я не упаду. Но в этот раз я не буду просить, чтобы ты отпустил. *** Он так засмотрелся на эту улыбку, так уже ждал, что сейчас Вэй Ин сболтнет что-то неуместное и дурацкое, как он раньше это делал, что не успел. Ничего не успел — ни поймать слова поцелуем, пока Вэй Усянь их еще не произнес, ни попросить помолчать. Сердце звонко разлетелось на куски, они кровоточили и не давали дышать. Оно просто перестало биться от слов, которые сорвались с губ Вэй Ина. Он, падающий в пропасть, — Лань Чжань не позволял себе хотеть забыть это, запретил, и снова и снова видел каждый день. Как сейчас, когда Вэй Ин лежал тут, живой и настоящий, зацелованный и по-прежнему безрассудно болтливый. Это оказалось так больно, что Лань Чжань на несколько мгновений закрыл глаза, как будто ему нужно было научиться снова дышать. — Упадешь. — Шепотом пообещал он, — Но я поймаю. «Уже поймал». Лань Чжань снял свою ленту, снова перехватил Вэй Ина за запястья, поднял ему руки и перемотал их чистой шелковой белизной. — Так тебе будет надежнее. ... падать. А ему — держать. Лань Чжань не смотрел больше на его руки, перехваченные лентой, даже в глаза Вэй Ину не смотрел, он вернулся к поцелуям, сначала губы, потом снова ключицы, спускался ниже и целовал соски, проложил языком дорожку до пупка и, наконец, снял с Вэй Усяня последнюю одежду. Вот тогда он снова поднялся, посмотрел ему в глаза и обнажился сам. *** Почему он закрыл глаза?! Нет. Почему он ТАК закрыл свои удивительные непостижимые глаза, которые когда-то казались ему непроницаемыми и равнодушными? Вэй Усянь беспокойно поднял голову, словно это могло помочь ему заглянуть за сомкнутые веки, разобраться, что случилось, и срочно, очень срочно это исправить. Потому что нельзя ему так закрывать глаза и прятать от него этот важный кусочек души. Не сейчас! Вот именно сейчас — нельзя! Почему? Нельзя и всё! — Я... Он хотел сказать, что не упадёт. Что отпадался. Уже хватит ему падать, и не хочет он падать больше никуда далеко и в забвение. Не успел. Какое счастье, что не успел. Его болтливый и беспечный язык не успел ляпнуть очередную чушь. Потому что Лань Чжань вдруг отдал ему ленту. Отдал с такой откровенной прямолинейностью, с такой открытой настежь душой... Вэй Усянь не успел ни ляпнуть, ни испугаться, ни подумать чего-то дурацкого или глупого. Он просто во все глаза смотрел, как Лань Чжань обещает. Обещает, что поймает его. И — да, ему и правда так надёжнее. Вот именно так — очень надёжно. В груди разливалось что-то восхитительное и немного неприличное. Вэй Усянь это и раньше чувствовал. Давно. Ещё тогда. Давно... И это восхитительное не давало ему ляпнуть идиотское "что ты делаешь, Лань Чжань?". Что, что. На гуцине играть собирается, разве не ясно? — Мне... По коже разливалось такое же тепло. Терпкое, покалывающее, неожиданно алчное. — Мне с тобой надёжно. С тобой, Лань Чжань, — он выдержал этот взгляд в глаза, немедленно празднуя победу. Смотрит! Не скрывается! Его совершенный Нефрит из Гусу. — Тогда держи меня, — решительно заявил он. — Никто больше не сможет. "Потому что никому другому не дам держать". *** Удивленный Вэй Ин — это что-то волшебное. В изумлении он болтает не все подряд, а говорит прекрасные очевидные и правильные вещи. Например, что никто кроме Лань Чжаня не сможет его удержать. В этом, конечно, нет никаких сомнений. Лань Чжань раздвинул коленом ему ноги и накрыл ладонью его член, провел вверх и вниз, не сводя взгляда с лица Вэй Ина, обхватил пальцами и сжал. Он стал ласкать его, с каждым разом сжимая чуть сильнее, с удовольствием ощущал, как крепнет плоть, пока не добился первых капель, которые можно было размазать по головке. Так будет еще лучше, нежнее и неизбежно хорошо, им обоим. Это трудно терпеть, но Лань Чжань пока терпел. Он гладил другой ладонью живот и бока, грудь, задевал соски и все смотрел в глаза, не прекращая ласк. Пусть скажет что-нибудь еще, тогда он отберет все его слова поцелуем и продолжит. *** Слова, слова, множество слов вертелось на кончике языка, просто Вэй Усянь не успевал их сказать, только рот открывал, пытаясь дышать. Сложно говорить что-то умное, когда сам разрешил держать, а Лань Чжань как взялся это немедленно... Вэй Усянь в изнеможении едва не принялся сучить ногами, потому что невозможно же под этим пристальным взглядом в глаза вот так неприкрыто и ошалело понимать, что Лань Чжань держит его за член. А член совсем непротив, и не только член. Вот этот резкий прогиб в пояснице, из-за которого всё тело выгибается навстречу ласке — это уже не оно. Это не тело уже, это в голове всё очень даже за, это всей душой — за! — Лань Чжань, ты же меня... Ох, как ты меня... "Небеса, что я несу?!" Вэй Усянь даже прикусил кончик языка, чтобы прекратить это столпотворение нелепых слов. Получилось неожиданно больно, он растерянно лизнул губу и подался бёдрами вверх, чтобы толкнуться в ласковую ладонь. — Сожжёшь... "Как Облачные Глубины. Сгорели. Пожалуйста, пусть я это не ляпну, я ведь не слишком много прошу?! Прошу. Попросить!" — Поцелуй меня. Ты ведь поцелуешь меня? *** Лань Чжань смотрел на его губы, на каждое слово смотрел, и наклонился как раз перед «сожжешь», дождался, застыв над ним близко-близко. Его член коснулся горячего бедра Вэй Ина, оставляя на коже влагу, но Лань Чжань не вздрогнул от долгожданного острого прикосновения, только прикрыл глаза на несколько мгновений. Он забирал горячее дыхание, растерянность и желание Вэй Ина, ласкал рукой. — Да, — тихо ответил Лань Чжань, целуя его в губы. Язык нашел кончик языка, с которого можно было снять боль от избытка слов. Углубив поцелуй, Лань Чжань крепче сжимал его член, скользил рукой до основания и вернулся вверх, чтобы Вэй Ин снова почувствовал острое желание, выгнулся навстречу. Лань Чжань позволил ему вдохнуть, может быть еще что-нибудь сказать, пока еще слова могут сплетаться в связные фразы. Он тронул губами ключицу, сосок, обвел его языком и, вторя этим движениям, пальцы Лань Чжаня скользнули по нежной коже в паху, еще ниже. Он уверенным прикосновение обвел по кругу желанное сокровенное место и надавил, проникая в тело. Губы ласково сжимали затвердевший сосок, язык дразнил и поглаживал, а палец скользнул еще глубже. *** Да как?! Он действительно вот так просто — «да» и целует так, что последние мысли отшибает. И это пугает, потому что без мыслей больно, без мыслей страшно, он слишком долго без мыслей был здесь. Может поэтому Вэй Усянь и цеплялся за бешеный хоровод совершенно глупых мыслей, выпрыгивающих откуда-то из дремучей глубины рассудка. Напрасно. Совершенно напрасно цеплялся, потому что Лань Чжань ведь сказал — упадёшь. И только он не даст упасть. Почему теперь изо рта вылетают какие-то подозрительные звуки, вздохи. Вэй Усянь всхлипнул, прогнувшись под ласковой рукой, и забормотал: — Там, Лань Чжань, вот это ты губами когда, там уууууу… Потому что встряхивало всего от этого жаркого прикосновения губами. Он заскрёб простыню где-то над головой, связанные лентой руки просто некуда было деть. Только вот так — заарканить его за шею этим кольцом связанных рук, потянуть к себе, спрятаться от этого проникающего и слишком откровенного ощущения за возбуждённым вздохом: — Лань Чжань, ты такой… горячий. *** — Нет, — Лань Чжань дал короткую передышку, поддался только чтобы провести языком по его губам и вернулся вниз, целуя снова шею и грудь. Связанные руки — не та преграда, чтобы его сдерживать. Он дразнил другой сосок, добиваясь от Вэй Ина отклика, бесконтрольной дрожи. Второй палец тоже оказался внутри, пока Вэй Ин теряется в ощущения. Лань Чжань на мгновение замер, чувствуя, как сжимаются не привыкшие к такому мышцы, и снова проник глубже, преодолевая это горячее сопротивление. Немного назад и опять в глубину, и снова, он растягивал, с трудом сдерживаясь, возбужденный и, действительно, горячий. Если так жарко сейчас, что же будет, когда... Пальцы вошли совсем глубоко, коснулись нужной точки, и Лань Чжань теперь выглаживал это место, не прекращая целовать и не разрешая себе поднять голову. Если посмотреть в глаза — он сам сорвется, а его-то связанными руками и поцелуями точно не удержишь. *** Откуда Лань Чжань вообще всё это узнал? Человек, который с таким пламенным негодованием изничтожил тогда вполне невинный сборник с рисунками… ну хорошо, не такой уж и невинный. Откуда такие познания? Вэй Усянь немедленно понял, что зря эта мысль выкарабкалась из какой-то пропасти на задворках его головы, потому что теперь к жарким ласкам добавилось взбудораженное воображение. Неужели Лань Чжань изучал всё это на себе?! И вот это тоже! Вот это, от чего всё тело тряхнуло длинной сладкой дрожью! Он даже не понял, что отчаянно укусил себя за руку прямо рядом с этой лентой, так красноречиво стягивающей запястья. А не помогло! Вообще ничего не помогало! А если не на себе, то на ком-то другом?! На ком??? Он что же, с кем-то всё это уже делал? Но почему?! Вэй Усянь отчаянно замотал головой, застонал. Нет, конечно. Лань Чжань? С кем-то ещё? Да не может такого быть. Это ещё невероятнее, чем представить себе процесс самопознания. Его снова тряхнуло, и ещё раз. Всё тело выгибалось в жадном стремлении получить ещё раз такой же многообещающий всплеск возбуждения. *** Вэй Ин укусил себя, и это оказалось красноречивее всех его слов, сказанных и еще нет, вместе взятых. Лань Чжань снова провел пальцами внутри, заставляя его вздрогнуть и выгнуться. Он смотрел на этот невозможно прекрасный излом любимого тела и больше не целовал, повторял грубоватую ласку еще и еще, а свободной рукой провел от паха до колена, вынуждая Вэй Ина сильнее раздвинуть ноги. — Сейчас, — Лань Чжань нежно поцеловал его острую коленку, так нежно, что это совсем не было похоже на требовательные движения пальцев, растягивающих вход. Сейчас, да, сейчас. Одной рукой Лань Чжань держал Вэй Ина под коленом и осторожно убрал пальцы, теперь он придерживал себя за член, на котором тягуче блестели вязкие прозрачные капли. Они влажно коснулись порозовевшего колечка мышц, отчего Лань Чжань прикрыл глаза и медленно выдохнул, а потом впервые подался вперед. Только что он чувствовал это сопротивление пальцами, а теперь — возбужденной плотью, и это оказалось совсем по-другому. Теперь он больше не мог ждать и совсем не мог думать, ему хотелось оказаться внутри, наполнить Вэй Ина собой, забрать, показать ему, что это прекрасно, а ведь это и будет прекрасно. Лань Чжань крепче подхватил его под колено и толкнулся снова, сильнее, туго проскальзывая в горячую тесноту. Еще... И следующим движением он вошел глубже. *** Как не верить? Невозможно не верить Лань Чжаню, когда он что-то обещает. Совершенство. Нефрит. Первый. Его первый и единственный Нефрит сказал — сейчас. Вэй Усянь моментально поверил и не успел запаниковать. Старейшина Илина? Чушь. Бред. А местами даже убожество. Это разные вещи. Можно повелевать армией мёртвых, но не справляться с собственным телом. Да он и не пытался. Предвкушение швыряло его в бессознательную дрожь, скручивало жестокой тянущей судорогой. Кажется, он снова кусался, но теперь боль от собственных зубов не помогала очнуться. Просто перед глазами как последнее постановление воли небес — точеное лицо. Лань Чжань, ох, Лань Чжань... Вэй Усянь попытался не дышать, а вместо этого только осыпались горячечные вздохи. Растягивающая боль ничего не меняла, разве что невольные слёзы заволокли взгляд, мешали смотреть и видеть. Он ведь хотел быть живым? Нет более живого ощущения. Он сейчас забыл, что он Вэй Усянь. Из всех имён осталось только короткое "Вэй Ин", только чтобы обязательно этим голосом, этими губами. Он инстинктивно замер, пытаясь привыкнуть и приноровиться. Мокрые ресницы вздрагивали от малейшего распирающего движения внутри, рот сам приоткрылся. Немного подождать, пожалуйста, совсем немного! Вэй Усянь упёрся ладонями в грудь Лань Чжаня. Не отталкивал — удерживал. Мгновение, ещё одно, совсем чуть-чуть... Он сдался быстрее, чем успел бы выговорить его имя. Ещё удерживал, но на пробу развёл ноги шире, и на выдохе подался навстречу. *** Если бы Вэй Ин этого не сделал, ничего бы не изменилось, кроме боли. Но Лань Чжань готов был причинить боль, потому что она — ничто, когда можно, наконец, быть вместе. А с движением навстречу Лань Чжань плавно вошел совсем, заполнив, забрав. — Вэй Ин... — тихо-тихо. Так тихо, что сам себя не услышал. Из-за бьющего в грудную клетку сердца, из-за нежного звука ладони по шелковой коже, по животу, груди — к шее и губам. Лань Чжань тронул его губы кончиками пальцев, и чуть глубже, в рот, где горячий язык. Нужно касаться, так, как именно сейчас хочется, как диктует какая-то новая сильная воля — потому что Лань Чжань знал цену ожиданию и запретам. Вот поэтому нужно так, как хочешь, как они оба хотят прямо сейчас. Он гладил его губы и язык и начал двигаться, в медленном ритме забирая Вэй Ина, с каждым движением чувствуя весь его жар. Он знал, по тому, как теснота его тела обхватывает член, что Вэй Ину непривычно, больно, странно, и прекрасно, потому что это — первый раз. *** Он не услышал. Лишь увидел, как Лань Чжань разомкнул губы так по-особенному, как он делал чтобы выдохнуть его имя. Вэй Усянь только кивнул — да, да, я Вэй Ин. Его пальцы скользнули по губам, будто Лань Чжань собирался попросить молчать или просто быть потише, но тут же проникли в рот. Он ловил на кончики пальцев его тихие стоны, немного жалобные, но уже потерянные. Хорошо, что ему не остановить Лань Чжаня. Хорошо, что вот теперь он уже не упирается ладонями в его грудь, ведь вот оно — возвращается горячее удовольствие, ещё окутанное непривычной болью. Слишком глубоко! Слишком тянет! Слишком нетерпеливо, но как же всё это хорошо! Вэй Усянь трудно дышал ртом, обволакивая пальцы Лань Чжаня горячим дыханием, но уже скоро сжал губы плотнее и сам провёл по ним языком. Он приноровился, сумел расслабиться, и теперь увлечённо постигал новые грани удовольствия, особенно когда вся длина члена с нажимом проходила по особенно чувствительному месту. *** Лань Чжань не привык так. Он не знал, как это — не сдерживать чувства, не хотеть их скрывать. Но сейчас, когда губы Вэй Ина ласкали его пальцы, когда близость стала такой полной — сдерживаться оказалось просто невозможно. Он ускорился, почти лег сверху и потянулся к губам, но от новых ощущений тихо застонал и прикусил Вэй Ина за подбородок. Застонал, да, по-настоящему... но для любимого — можно, все можно. Лань Чжань приник губами к укушенному месту, снова вошел в теперь покорное, но все еще не привыкшее тело на всю глубину. Вдох. Снова тихий стон. Он нашел его губы, опять целовал, и теперь перестал вообще что-либо замечать, утратил все мысли, совсем. Лань Чжань двигался все быстрее, растворяясь в огне своего Вэй Ина, в поцелуях, в их такой несдержанной близости, и с каждым движением становилось все прекраснее и ярче. Когда оставалось совсем немного, Лань Чжань успел почти остановиться и замереть, он приподнялся и медленно вел ладонью по груди Вэй Ина, наслаждаясь его тяжелым сбитым дыханием — таким настоящим, горячим, живым. Он снова стал плавно двигаться, когда накрыл ладонью возбужденный член и сжал, лаская в ритме своих движений. *** Вэй Усянь думал, что это он стонет. Он сам стонет, потому что невозможно удержать рвущийся из горла стон, даже если захочется. Но ведь не хотелось. А когда вдруг этот тихий стон повторился, по подбородку дразняще скользнули зубы… от этого его словно окунуло в слишком горячую воду. Сквозь сладкую дымку удовольствия вдруг вспомнилось, как Лань Чжань его и раньше кусал. Но это был совсем другой укус… Вообще другой. Сейчас этот будоражащий укус был словно присыпан самым жгучим острым перцем, от него и поцелуи становились другими, дыхание менялось, сбивалось дрожащим стоном. Он уже не понимал, кто кого берёт, с таким ярким жаром двигался навстречу. Дёрнулся всем телом от этой откровенной ласки, запрокинул голову и снова заарканил его связанными руками, потянул к себе, подставляясь навстречу любым укусам, поцелуям, вздохам и стонам, сам лихорадочно дышал. Вэй Ин сжал его коленями сильнее, и хрипло прошептал: — Держи меня крепче… Лань Чжань, не отпускай. Его накрывало острым, ярким и горячим. Мир, тонко вычерченный чёрным по белому тонкой кистью, наконец взорвался яркими красками, вкусами и его жарким стоном. *** Им теперь всю жизнь держать друг друга — не расставаться. Один раз не удержал... Больше не отпустит... Мысли путались. Пальцы вжимались во влажную кожу то на бедрах, то на плечах, то на спине, когда Вэй Ин снова захватил его в объятия связанных рук. Поцелуи давно перестали быть нежными, от зубов на коже оставались яркие следы, Лань Чжань замечал их, но не то, как сильно сжимались зубы на этой белой нежной коже. Когда Вэй Ин сжал его в себе и вздрогнул, Лань Чжань спрятал лицо в изгибе его шеи, вдохнул глубоко и торопливо толкнулся в охваченное удовольствием тело. И еще раз, и еще, пока горячие капли растекались меж слитых тел, пока Вэй Ин дрожал и полыхал под ним, пока, наконец, Лань Чжань сам не застонал сдавленно в его шею и не вздрогнул, переживая безумные вспышки одну за другой. Он крепко держал Вэй Ина даже когда отпустили последние отголоски этих ощущений, прижимал к себе, дышал им, забирал губами биение пульса и не мог отпустить. *** Сказал — упадёшь… и Вэй Усянь действительно упал. Он падал, и падал, и падал. Кажется, кричал. Нет, совершенно точно кричал, цеплялся за Лань Чжаня, вжимался в него на каждой горячей судороге. На каждой, без исключений. Кажется, даже пытался уползти. Выползти из-под него, он не знал — почему. Не понимал. И сам себя не пускал. Лань Чжань оказался таким напористым… страстным. Никогда бы не подумал, что под этой спокойной и безразличной гладью кроется такое роскошество и буйство. Чтобы стонать, чтобы кусаться и так целовать, дышать в шею. Вэй Усянь замер под ним, бездумно наматывал на палец длинную прядь волос. Не было сил даже чтобы держать глаза открытыми, а вот на это откуда-то наскреблось немножко. Потому что это неожиданно вкусное ощущение — обвивающая палец шёлковая прядь. Он уткнулся носом в плечо Лань Чжаня, потянул запах. Принюхался внимательнее и неожиданно для себя всхлипнул. Потрясающе… от него пахло тем же Лань Чжанем. Нежный оттенок сандала, не густой и тяжёлый, как от свежих благовоний, а едва уловимый, и от этого восхитительный. — Когда… — совсем тихо проговорил он, не отрываясь от этого широкого плеча и трогая его губами. — Когда я понял, что у меня не получается вернуться, я просил не говорить тебе об этом. Так просил, Лань Чжань… Но именно это и помогло. Я не мог не вернуться. Уже не мог. Едва лишь вспомнил тебя, и уже никак… *** Лань Чжань перестал дышать. Кем же он был? Чем он был — его Вэй Ин? Сам он все эти годы чувствовал боль, но это не ничто, это очень осязаемый ад... — Вэй Ин... — имя сорвалось с губ и тронуло зацелованную шею. Он будет называть его по имени много-много раз. Может быть, это держит крепче объятий, невысказанных обещаний и белой ленты? Лань Чжань приподнялся и заглянул в его лицо. — Ты вернулся. Ко мне, — шепот касался губ Вэй Ина, ресниц. — Не бойся. Чтобы встать, он осторожно взял его за руки, прядь кольцами обласкала пальцы Вэй Ина и упала на плечо. Лань Чжань поднялся, развязал ленту, от нее на запястьях остались розовеющие следы, их нельзя было не целовать. — Отдыхай, — он бережно укладывал Вэй Ина, ухаживал, и ему казалось, что это все как-то недостаточно, скупо, мало, что нужно еще учиться настоящей заботе. А, может быть, и нет. Если ему хватит только того, что Вэй Ин рядом, может быть, этого достаточно и для двоих? От внезапного страха, что теперь нужно держаться за каждое мгновение, перехватило дыхание. — Я сейчас... — Лань Чжань сел, смотрел почему-то на свои руки, судорожно пытаясь упорядочить мысли. Он вдруг осознал, что боится просто отойти на несколько шагов, чтобы принести воды. Это ведь неправильно, с этим нужно что-то сделать, ну что он, в самом деле... Теперь все позади, он никуда не отпустит, просто будет там, где Вэй Ин. Будет. Просто. Да. Лань Чжань медленно выдохнул, повернулся к Вэй Ину и коснулся его плеча. Можно же обойтись без воды, просто лечь и спать. — Вэй Ин. Я люблю тебя. *** Наверное, они оба слишком много думали. Но ведь можно перепрыгнуть все эти годы с разбега, такой отчаянный прыжок, как через зияющую клыкастую бездну? А не получалось. Вэй Усянь и рад был бы не бояться, страх лишает сил, отупляет, сковывает, но где-то далеко в рассудке копошилось вот это тёмное, беспамятное. — Я теперь никуда не пропаду, Лань Чжань. Не бойся. «Вот так и будем повторять друг другу — не бойся, я с тобой. И смотреть. И дышать. Отличный же план на все времена!» Лань Чжань непривычно многословный, прямо видно всю его мятущуюся душу. Кажется, и сказал-то всего несколько слов, но это всё равно, что обычный человек будет нервно изливать потоки слов часами, а то может ещё и руки заламывать. Ленту вот снял... Нет, всё правильно, нельзя же всё время ходить с демонстративно связанными руками. Запястья невидимо покалывало мягкими пушистыми иголочками, от ленты следы остались — немедленно зацелованные. Вэй Усянь валялся без сил, вслушиваясь в стихающий шторм собственного тела, отголоски непристойной боли откликались даже где-то внутри тела. Он хотел добавить что-то ещё, заверить Лань Чжаня, что он вообще-то не из тонкого фарфора, и любовью его точно не убьёшь, и чего отдыхать-то, он может сейчас встать… хотя нет, не может. И не нужно. Вот только Лань Чжань неожиданно отвернулся, сел, и Вэй Усянь проглотил все слова, готовые сорваться с языка. Он смотрел на сетку шрамов, покрывающую спину Лань Чжаня, и вместо сонма логичных вопросов в голове оказалось пусто, темно и холодно. Только в глубине тёмных глаз появился багровый отблеск кровавого пожарища. Он почти видел, как должны были выглядеть эти отметины свежими, сочащимися кровью. Рассечённая кожа, исполосованная. Почему остались такие шрамы? Чем это нанесли? Кто? Ни одного вопроса, только холод пустоты с эхом неумолимой смерти. Он протянул руку, но так и не прикоснулся, провёл по воздуху кончиками пальцев, совсем близко. Спина. Клеймо на груди. Это его Лань Чжань? И признание. Такое простое. Он так сказал это… А можно ли было предположить, что не любит? Кто? Лань Чжань? Не любя, он бы не прикоснулся к нему так. Не любя, он бы не целовал его, не раздевал бы, и уж точно, совершенно точно не было бы этой жаркой схватки на простынях. Не любя, он и сам не полез бы, разве это непонятно умной голове, которая лишь временно не охвачена белой лентой? Он что же, торопится сказать, потому что боится упустить время? Что-то случится, снова распахнётся голодная пасть безвременья и беспамятства, и он боится не успеть сказать? — Ты любишь меня, — эхом отозвался Вэй Ин. — Я люблю тебя. Ты знаешь, Лань Чжань… Теперь ты знаешь. И откинул край одеяла. — Иди ко мне.