Затмение

Облачные Глубины: проснись и объясни мне

Когда происходит что-то настолько ранящее, появляется ощущение кошмарного сна, и слабая надежда, что проснёшься — а на самом деле всё нормально. Всё как раньше, и знаешь где именно белое, где чёрное, Облачные Глубины незыблемы, и Не Минцзюэ ещё жив, и ласковая улыбка Цзинь Гуанъяо на самом деле скрывает лишь взволнованного и чудесного Мэн Яо, который так робел при первой встрече… Но это не сон. Кошмар всё длится, кошмар склоняется над головой, обнимает за плечи, и эти объятия воистину страшны. Лань Сичэнь мог лишь соглашаться. Соглашаться на любые условия Не Минцзюэ, потому что видел — он страдает. Он тоже страдает, и на самом деле боится за него, не за себя. Но всё равно отпускает своего убийцу. Ради него. Ради своего брата, который никак не может выбраться из липких объятий кошмара. Под равнодушными небесами блуждает самая страшная тварь, которую не убить, не победить самым лучшим заклинателям, не усыпить и от неё не спрятаться. Имя ей — Отчаяние. Оставляя одну жертву, это чудовище немедленно устремляется к следующей, обхватывает, обвивает, впивается ядовитым жалом, вытягивает все жизненные соки. Лань Сичэнь видел, как эта тварь год за годом пожирает Лань Чжаня, как он держится, не поддаваясь, но не может освободиться. И вот — из самой глубокой пропасти под Безночным городом появился Вэй Усянь… вернулся. Вернули. А чудовище ещё в городе И положило глаз на новую жертву, уже зацепило, уже ранило. И вот теперь, оставив младшего брата, вцепилось в старшего. Не воскреснет из глубокой пропасти утерянное доверие. Не вернётся к жизни эта твёрдая уверенность в том, что точно знаешь, что чёрное это чёрное, а белое, стало быть, именно белое… Никто ему не поможет, от этого нет спасенья. Не Минцзюэ сделал единственное, что мог — отпустил. И Лань Сичэнь был невероятно ему благодарен за эту отвагу, за мужественное решение — дать ему уйти вместе со своей убитой и обескровленной привязанностью к тому робкому и чудесному Мэн Яо… которого, вероятно, никогда и не существовало. Резкий и категоричный Инь Цзянь. Конечно, Лань Сичэнь выполнит его условие — иглы так и остались вкрученными туда, куда он уверенной рукой лекаря их вогнал. Не Минцзюэ, молча уходящий после решающего слова — «забирай». Неизменно почтительный генерал Лу Цин, который даже косого взгляда себе не позволил, хотя мог бы, имел полное право. Лань Сичэнь унёс свою горькую добычу, стараясь выдержать давящие объятия чудовища, которое намертво вцепилось в него, сжимало горло, вытягивало силы. Сейчас, когда Мэн Яо не шевелился и не понимал, что с ним происходит, он мог лишь оттягивать момент. Он откроет глаза и увидит. Увидит и поймёт: всё кончено. Больше не нужно бороться, не нужно лгать, не нужно выцарапывать у жизни… что он выцарапывал? Что ему было нужно на самом деле? Во имя чего такого количество жертв? Каменная усталость сейчас помогала ему не сорваться. Даже какая-то тупость навалилась, переполненная безысходностью. Пришлось возвращаться домой крадучись, словно он вор… Впервые за всю жизнь. Видимо, теперь многое придётся делать впервые, даже то, что Лань Сичэнь осуждал, пламенно негодовал и порицал. Над чем искренне печалился. Конечно, не было и речи о том, чтобы поместить его в те покои, которые в своё время с блеском справлялись с такой малопочтенной задачей — быть темницей, быть тюрьмой для любимого человека. Он ещё не окончательно лишился рассудка, чтобы оскорблять этим память матери, да и Лань Чжань будет против. Ничего не скажет, лишь коротко взглянет, но в этом взгляде будет бездна осуждения. Темницей станет комната в его собственных покоях, маленький внутренний сад, куда помещается лишь единственное дерево и немного трав. Возможно, когда-нибудь стены тюрьмы падут, но вряд ли в ближайшее время. Он предусмотрел все возможные проблемы. Барьеры вокруг этой комнаты стояли такие, словно он сдерживает армию демонов из самых глубин мрака. Никто не мог подойти ближе, чем на полсотни шагов. Никто, кроме него самого и Не Минцзюэ — Лань Сичэнь несколько раз всё перепроверил. Для Мэн Яо была приготовлена постель со свежим бельём, и Лань Сичэнь перенёс его туда лишь после того, как обтёр влажным полотенцем и надел лёгкие чистые одежды. Перенёс, удобно устроил, расчесал пропылённые волосы, и всё ещё медлил. Инь Цзянь сказал, что иглы можно снимать. Он сказал, что рана, вот та ужасная рана, уже не опасна. Да он и сам это видел, вместо распахнутой настежь груди сейчас размеренно вздымалась и опускалась грудь, перечёркнутая свежим шрамом, который действительно хорошо заживал. — Мэн Яо, — тихо позвал он, понимая, что тот не услышит и не отзовётся. — Что же ты сделал, А-Яо?.. Зачем? Невозможно себя дальше так мучить. Лань Сичэнь взялся за первую иглу и начал медленно её вынимать плавными выкручивающими движениями. Он ждал, что эта каменная неподвижность и отрешённость нарушится немедленно, но напрасно. Игла тихо легла на стол, и он взялся за вторую, придерживал кожу вокруг прокола пальцами, чтобы не тянуло. Но ресницы Мэн Яо дрогнули лишь после удаления последней иглы. Лань Сичэнь затаил дыхание, когда увидел, как исказилось его лицо. Мэн Яо содрогнулся всем телом, выгнулся и открыл рот. Ни звука не сорвалось с бледных губ, но напряжённое горло трепетало так отчаянно, что стало понятно: он кричит. Кричит, и не может издать и звука. От боли? От страха? От злости?! Но ведь лекарь уверял, что он теперь здоров, разве нет? — А-Яо, — тихо позвал он, стараясь разбудить и не напугать сверх того, что уже разрывало беззвучным воплем. — А-Яо… Лань Сичэнь гладил его руки, не давая царапать шрам на груди, поил водой, вливая по каплям в пересохший рот, и успокаивающе положил ладонь на лоб своего горемычного пленника. Именно в этот момент он и встретил тёмный взгляд в глаза. — Эр… гэ… — с трудом выговорил Мэн Яо и обречённо покачал головой. — Не нужно… не плачь по мне… *** Сознание вернулось с яркой вспышкой раздирающей на части боли. Но болеть было нечему, как оказалось. И незачем. Мэн Яо постепенно разобрался, что кроме Лань Сичэня здесь больше никого нет. — Облачные Глубины, — тихо прошептал он, снова прикрыв глаза. Не нужно было выходить, чтобы понять где именно он находится. Не нужно было даже осматриваться. Запах. Всего лишь присущий Облачным Глубинам запах — тонкий и прозрачный аромат, в котором смешивается утренний горный туман, много воды и зелени, особый оттенок спокойной созерцательности — этому и названия нет. Лань Сичэнь смотрел на него такими глазами, что впору начать тревожиться — что случилось? Он калека? У него нет рук и ног? Мэн Яо не удивился бы. Но руки были на месте, они даже двигались. И ноги тоже не отнялись. У него были силы встать — а вот желания не было. Он помнил, что Су Шэ погиб. Его убил Лань Чжань. Он помнил, с кем сражался, но что было дальше? Всё утонуло в криках, в крови, в разрывающей боли, которая вытаскивала из него что-то живое и дрожащее. А потом что-то надломилось. Кажется, навсегда. Навсегда? — А где? — он оглядывался, но кроме Лань Сичэня никого не было. Каждый раз — только он, и снова океан боли в глазах, только теперь он бездонный и сумрачный, как перед тяжёлой грозой, когда тяжёлые свинцово-серые волны проваливаются цветом куда-то в черноту. Он ждал, но судьи всё не приходили. Не Минцзюэ не приходил. Никто не спешил вылить на него обвинения или упрёки, лишь Лань Сичэнь раз за разом приходил и с мягкой настойчивостью кормил, поил. И молчал. — Да спроси же ты наконец, — попросил Мэн Яо, когда уже не мог выносить этого океана в его глазах. — Зачем, А-Яо? — тихо спросил Лань Сичэнь и взял его за руки. Впервые с того момента, когда он очнулся и пришёл в себя. — Зачем — что? — Мэн Яо не пытался отнять руки, только медленно гладил его пальцы. — Зачем спрашивать? — Ты знаешь… Мэн Яо улыбнулся. Впервые с того момента. Впервые. И от этой улыбки у Лань Сичэня появилось желание отшатнуться. Светлая мечтательная улыбка, такая чистая, такая искренняя. Как это вообще возможно?! — Знаю. Но я знаю лишь что ты спрашиваешь. А как ответить — не знаю. Зачем… Затем, эргэ. У меня не было выбора. А тот, что был — меня не устраивал. Какой выбор? Лань Сичэнь и хотел бы кивнуть и сказать «да, я понимаю» — но он не понимал. Это необъяснимо, непостижимо. — Ты убил бы и меня? Этот вопрос у Лань Сичэня вырвался сам по себе, помимо воли. Не Минцзюэ сказал, что убьёт. И не было причин ему не верить. Другое дело, что он готов был рискнуть. Собой. Только собой и своей жизнью. — Конечно, — тихо ответил Мэн Яо. — Я обязательно убил бы тебя… разумеется, если бы ты не оставил мне выбора. Но ты даже не ставил меня перед таки выбором. Никогда не ставил. — А Не Минцзюэ?.. Почему, А-Яо? Он сел. Сел, без сомнений приняв помощь Лань Сичэня, потому что лёжа такие признания не произносятся. — Это был единственный способ продолжать его любить, эргэ. Он не оставил мне другого… Чтобы не начать ненавидеть — пришлось убить, чтобы продолжать любить его. Я оттягивал сколько мог. Я перепробовал все способы. Спасибо, что позволяешь мне любить тебя живым… Мэн Яо смотрел, как Лань Сичэнь в смятении встаёт, как отступает. Спасается. Пришлось отпустить — всё равно нет сил удержать. Лань Сичэнь не выдержал и ушёл, оставив его в одиночестве, с ещё дрожащим в прозрачном горном воздухе признанием. Мэн Яо смотрел ему вслед и улыбался. Должна же быть у него хоть какая-то защита, если не осталось ничего кроме улыбки. А в одиночестве можно наконец и заплакать. Пусть Лань Сичэнь отдышится, придёт в себя. Когда вернётся, у него уже будут силы, чтобы снова улыбаться своему эргэ.

Байсюэ: встреча перед прощаньем

Робкая попытка обходиться без привычной цветочной заколки закончилась ужасно — Инь Цзянь нашёл себя в комнате Не Минцзюэ сидящим на краю кровати в предосудительной праздности и с глупой улыбкой на лице. И это всего лишь спустя пару часов после того, как Не Минцзюэ распрощался и отправился домой, в Цинхэ. Два часа. Ещё синяки не сошли, а у него уже состояние тряпки. Куда это годится? Он успел смириться с прискорбным фактом, что для нормального уровня самоконтроля нужно собирать заколку из чего-то, что не существует на свете. Кости медузы туда вплетать? Даром что у неё нет костей… Но лучше хоть какая-то защита от спонтанных приступов влюблённого ступора, чем вообще никакой. Да и перед Лу Цином неловко. Конечно, его деликатности следует воздвигать памятные знаки, и он был чрезвычайно признателен генералу за его сдержанность, но при этом всё равно ловил себя на каких-то совершенно несвойственных собственному характеру глупостях. А ещё вот-вот должны были вернуться все. Инь Цзянь не находил себе места, бесконечно намывая и выскабливая до изумительной чистоты всё, что попадалось на глаза. Только раз вернулся прежний страх и осторожность — он собрался в городок, и у самых ворот Байсюэ запнулся, нервно оглянулся на Лу Цина, но так и не сумел объяснить, что с ним не так. Потому что даже несмотря на им самим подтверждённое бессилие Цзинь Гуанъяо, он не исключал возможности, что ещё не все посланные им бандиты в курсе событий. Даже наверняка не все. Но сходить в городок за продуктами удалось совершенно без происшествий. Инь Цзянь рассудил, что ещё какое-то время он лучше поосторожничает… но это не должно мешать ему сходить и купить фрукты, которые любит брат. Конфеты, которые любит мерзавец его брата. И вообще пополнить запасы, одновременно ругая себя на все корки, что не удосужился узнать, что любит патриарх Сун Лань, что любит Лань Цзинъи, и совершенно не знает, что любит Чжи Чуань. Пришлось признать, что он совершенно негодный друг, который упускает столь многое и живёт вроде бы рядом, но отдельно. Нужно добавить в заколку ещё чего-то мощного успокаивающего. Он сумел полностью перебрать её, догадался, что основу тоже нужно менять, и долго вертел в руках клык исполинского змея, подаренный Сюэ Яном. Вот только резьбой по змеиным клыкам осталось заниматься! А они вернулись — и снова не все. Как же так? Почему? Чжи Чуань так и не вернулся. Цзинь Лин тоже. Вот когда похвалишь небеса за то, что они вручили Сюэ Яну такой неимоверно болтливый язык, и он не стал делать таинственное лицо, а просто немедленно объяснил, что Чжи Чуань жив и здоров. Причём сделал акцент на том, что здоров, правильно питается, обеспечен лекарствами, тепло одет, будто отчитывался не перед ним, а перед матерью Чжи Чуаня. — Это что? — ошалело спросил Цзинъи, потыкав пальцем в кормушку с едой, которая плавала по маленькому пруду, а карпы азартно тыкались носами куда-то между переплетёнными прутьями. Пришлось объяснять. — А это что?! — снова ошалевал Цзинъи уже в крольчатнике, и Инь Цзянь снова подробно объяснял про кормушку и поилку. — Это кто? — шёпотом спросил Цзинъи и присел на корточки, когда в клетке обнаружились крохотные крольчата, которые уже научились прыгать вокруг хлопотливой крольчихи и стали прехорошенькими. Инь Цзянь невольно погладил его по плечу, наблюдая, как он трепетно моет руки, потом обтирает их клочком кроличьего пуха, чтобы пахнуть безопасно для ушастиков, а потом берёт в ладони крольчонка и не дышит от восторга. Он хотел быть везде и с каждым, и снова ловил себя на том, что слишком несдержан. Что сжимает руки патриарха Сун Ланя сильнее, чем следовало бы, что слишком долго держит в объятиях Сяо Синчэня, что не вырывается из внезапных объятий Сюэ Яна, так и не решившись врезать ему. Он представил Лу Цина. Он представил Лу Цину каждого из них. И, конечно же, обеспечил всех горячей и полезной едой, вовремя вспомнив о том, что еда должна быть ещё и вкусной. И лишь позже, когда нервозность несколько улеглась, добавил: — Я… возвращаюсь в Цинхэ Не. Мы с Лу Цином. — Вы, — подчеркнул Сюэ Ян и поднял бровь. — Заклинание закрытого рта, — намекнул Лань Цзинъи, сурово глядя на Сюэ Яна. — Рекомендую оставить глупые домыслы, — Инь Цзянь невольно посмотрел в ту сторону, где сейчас ждёт его Не Минцзюэ. Он точно знал, что ждёт. — Мне очень нужно в Цинхэ Не. *** Сун Лань молча удивлялся, пока Сюэ Ян докладывал строгому доктору все новости. Удивлялся не порядку, хотя порядок, конечно, в Байсюэ царил потрясающий. — А-Чэнь... — Сун Лань отвел Сяо Синчэня в сторонку, как только Инь Цзянь его выпустил, сделал вид, что любуется на карпов. — Ты ведь будешь с братом еще говорить... а я рискую показаться невежливым, если спрошу в лоб, что вообще Инь Цзянь и Лу Цин тут делают. Синчэнь едва заметно кивнул. Этот вопрос и его самого волновал до крайности. Друзья с соответствующими церемониями раскланялись с генералом из Цинхэ, но кроме знакомства сочли неправильным задавать прямые и, может быть, неудобные вопросы, хотя Сун Лань искренне считал, что в своем доме вправе эти самые вопросы спрашивать. К счастью, Лу Цин оказался достаточно воспитан. — Я здесь по поручению Главы Цинхэ, патриарх. Сопровождаю доктора, он... волновался. А прежнему посланнику Цинхэ дано другое дело. — Благодарю, — в один голос сказали даочжаны и так же синхронно поклонились. Сун Лань счел объяснение исчерпывающим, а Сяо Синчэню это спокойствия не добавило. Оставшись с братом наедине, он не стал мучиться догадками: — Инь Цзянь, — Синчэнь пришел к нему в лечебницу. — Что-то случилось? *** Инь Цзянь сам прекрасно понимал, что его присутствие в Байсюэ сейчас выглядит подозрительно. Да ещё и с таким сопровождающим. Ладно, это выглядит плохо. Словно он здесь под стражей. В ссылке. Прямолинейнее только где-нибудь в темнице сидеть за решёткой, и мечтать хотя бы парой слов перекинуться с тюремщиком. Но ведь на самом деле всё было не так! А как это объяснить? И вот теперь он смотрит на брата, который явно тревожится… к счастью, остальные не примчались следом, потому что бесцеремонного допроса Инь Цзянь сейчас не выдержал бы. А вот как подобрать слова, чтобы лишний раз не волновать брата и не плодить ерунду? — Случилось, — мягко ответил он и осторожно взял руки Сяо Синчэня в ладони, погладил его пальцы. — Лу Цин прав — я действительно очень волновался за тебя… за вас всех. Но в Байсюэ я не поэтому, я ведь знал, что вас тут нет. Глава Не… он… Инь Цзянь запнулся на слове. Необъяснимо. Сказать «отослал меня в Байсюэ» — откровенная ложь и преувеличение. Выгнал — вообще вопиющая наглость. Тем более что уже всё позади. — Я сбежал, — он покачал головой, понимая, что действительно сбежал, и вот это и есть настоящая правда. — Не выдержал. Глава Не настаивал, что мне лучше вернуться в Байсюэ и не мучить своё сердце, запретил мне идти в Цишань. А я не смог ждать утра в своей ненужности, и ушёл из Цинхэ Не ночью. Пешком. Генерал Лу Цин меня догнал и проводил. Здесь я и ждал вас. А дождался — его. Не Минцзюэ был тут, и… теперь моё сердце не мучается. Я ему нужен. Он меня ждёт, А-Юань. Я люблю и любим, это удивительное ощущение. Ты его знаешь, это чувство, я никогда его не понимал, а сейчас… сейчас понимаю. Он спохватился, что слишком откровенен, но не мог не делиться тем, что заставляет с надеждой смотреть в будущее, а не препарировать его заранее на сезоны созревания целебных трав, которые плавно повторяются из года в год. Инь Цзянь понимал, что сейчас выглядит как влюблённый мальчишка, и пытался вернуть себе безмятежность и прохладное самообладание, но они рвались, как слишком тонкая ткань, которой пытаются прикрыть открытый огонь. Вспышка — и нет этого ненадёжного покрова. Инь Цзянь с глубоко затаённой гордостью показал брату кровь феникса, подробно объяснил, как дошёл до такой мысли, что использовал, вручил ему рецепт. — Я думаю, что будет неправильно, если этот секрет останется лишь в моей голове. Пусть Байсюэ станет тем местом, где могут изготовить это лекарство. Я научу тебя, или Лань Цзинъи, или Сюэ Яна. Или вас всех. Может быть, патриарх Сун Лань захочет. Тогда Байсюэ и Цинхэ станут опорой для людей, которым нужно спасать жизни. Он снова мысленно укорил себя, что снова о себе, лишь о себе. Как это неправильно! Мысли разбежались и перескакивали с одной темы на другую. — Ах да… Не Минцзюэ сказал, что пригласит вас всех на свадьбу. Он женится, — Инь Цзянь бездумно придержал шипящее змеиное сердце рукой. — Его невеста умна, красива… Здорова. У него будет жена и наследник. Всё как положено и как правильно. Он примерил на себя слово «наложник» и это показалось почему-то чрезвычайно смешным. Наложник — это томный юноша, созданный для ласк. Где наложник, а где безумный лекарь, такой злой, резкий, бесцеремонный. Это совершенно разные вещи. — А ещё у него буду я. А у меня — он. Суюань, мне нужно вернуться в Цинхэ Не. Я там оставил… Своё сердце. Оно осталось там. О Цзинь Гуанъяо он так ничего и не сказал. *** Наверное, когда твоя семья — Сюэ Ян, даже самые невероятные новости не становятся потрясением? Иначе как было объяснить, что Сяо Синчэнь сейчас спокойно смотрел на брата, спокойно сел на кушетку и кивнул флакончику с драгоценным лекарством. Когда твоя семья — Сюэ Ян, доктор Инь Цзянь и Байсюэ вместе с его кроликами и карпами, ничему уже не удивишься. Разве только тому, что и глава Цинхэ Не тоже как-то незаметно оказался родственником. — Байсюэ славился своими традициями в медицине, — тихо сказал Синчэнь. — Я рад, что ты возвращаешь ему и это. Как будто в Байсюэ все начиналось, собранное из самых разных уголков Поднебесной, сплетаясь в странный и причудливый узор снова расходится — в Гусу, в Безночный город, в Цинхэ... Он не стал расспрашивать. Того, что Инь Цзянь хочет вернуться к Не Минцзюэ, достаточно. Значит, так ему будет хорошо. А вот приглашение на свадьбу волновало. С того момента, как Мэн Яо исчез, Сяо Синчэнь не мог перестать думать об опасности, и Сун Лань — тоже. Неужели им с Сюэ Яном придется снова скрываться? Как бы ни глупо было опасаться поверженного Цзинь Гуанъяо, но Сяо Синчэнь не хотел его недооценивать. На что способен этот человек? — Будь осторожен в Цинхэ, хорошо? — Сяо Синчэнь положил ладонь на грудь Инь Цзяня, послушал ритм сердца. — Береги себя. *** Этот жест… Это семейное. Инь Цзянь даже не сомневался. Он сам так делал — прикладывал ладонь к груди, чтобы послушать, как сердце дорогого ему человека подтверждает слова или опровергает их. Инь Суюань… Сяо Синчэнь. Невозможно в каждой проблеме надеяться на чудо — его брат так и не вспомнил всё, но ведь это не стало препятствием на пути к этому драгоценному родственному чувству, которое сейчас Инь Цзянь чувствовал всем сердцем. Он осторожно прикрыл ладонью пальцы Сяо Синчэня, прижал плотнее к своей груди. Смотрел в глаза — удивительные возрождённые глаза, чудо, настоящее чудо, лучшее чудо из всех возможных… Разве можно быть настолько неблагодарным, чтобы требовать от небес ещё какие-то чудеса? — Я не сумею быть неосторожным, А-Юань, — Инь Цзянь с нежностью смотрел на своего брата, такого немногословного, но с такими говорящими глазами. — Там, в Цинхэ, у меня за плечом всегда кто-то вооружённый до зубов… а генерал Лу Цин учит меня обращаться с мечом. А хотелось сказать не это. Совсем не это. И дело совсем не в вооружённой охране, которая снова будет с ним, и не в его новых умениях. А в том, что рядом с Не Минцзюэ он не боится за себя, совершенно. Потому что его Минцзюэ не позволит ничему с ним случиться. — Ты обязательно должен нанести визит в Цинхэ Не. Ты и Сюэ Ян… И обязательно Сун Лань и Лань Цзинъи. Когда я тебя нашёл, я думал — вот мой брат, моя семья. А семья оказалась такой… большой! У меня удивительная семья. Пожалуйста, береги себя, А-Юань. Себя. Его. Их. Инь Цзянь порывисто обнял его. Расстояние — не преграда. Он нашёл своего брата и не потеряет больше никогда. *** Генерал учит обращаться с мечом? Сяо Синчэнь улыбнулся. Пожалуй, с той способностью, с какой его брат умел извлекать из всего пользу, не стоит переживать, что он чему-то не научится. — Тогда я спокоен, — даочжан кивнул и тут же оказался в крепких объятиях, сам обнял, сначала осторожно, но почти сразу — крепче. У них опять не будет времени узнать друг друга, но, может быть, это и не нужно? В последнее время он видел многих, кто был разлучен временем и даже смертью, но это не сделало близких людей далекими друг для друга. — Мы прибудем в Цинхэ, — пообещал Синчэнь.

Цинхэ Не: решения и визиты, возвращение и встреча

Все, что касается свадьбы, Не Минцзюэ беззастенчиво спихнул на брата. Во-первых, Хуайсану это нравилось. Во-вторых, он сделает все наилучшим образом. Но самое главное — Минцзюэ не мог об этом думать. Ни о чем он не мог думать, кроме того, что Цзянь и Лу Цин еще не вернулись. Почему так долго? И сам себе отвечал, что это не долго, что Цзяню нужно пообщаться с братом, что он вернется и никуда больше не уйдет, что надо потерпеть в конце концов, потому что обещал! Дела не помогали. Люди не помогали. Тоска накатывала волнами и делала мир серым, и в такие моменты Минцзюэ только и мог, что сосредоточиться на терпении и не рявкнуть на того, кто был несчастлив попасться под горячую руку. А люди, как назло, пытались говорить о предстоящем праздновании, и суровые взгляды главы объясняли его «нормальным волнением». Но о чем волноваться, если в этом смысле все идет своим чередом? Когда принесли образцы алых тканей, Минцзюэ просто ткнул в первый попавшийся. Хуайсан кивнул, вывел портного и все выбрал сам, потому что было совершенно ясно — брат даже не запомнил, на что указал. Он вообще считал, что чем меньше у Минцзюэ будет свадебных забот, тем лучше — быстрее привыкнет, если приготовления будут меньше отличаться от обычной суеты. Хотя иногда Минцзюэ хотелось отругать. Хуайсан не верил, что это настроение связано со свадьбой, и если бы праздник мог повергнуть брата в неуравновешенное состояние, то лучше так — по крайней мере знаешь, что это закончится. Но Хуайсан не ругался, терпел, только однажды все-таки посетовал Лань Сычжую на то, что Минцзюэ как будто застыл в странной несвойственной ему грусти. И все-таки был один вопрос, в котором Хуайсан проявил настойчивость, — это выбор подарков невесте от жениха. Потому что Ши Юньлань не дура, она внимательная и сразу поймет, Минцзюэ выбирал дары или Хуайсан. — Ладно, — тут жениху пришлось согласиться. Брат прав, нельзя выказать Ши Юньлань такую вопиющую невнимательнось. Она этого не заслуживает и вообще, праздник же... такой — один раз в жизни. — Чудесно! — Не Хуайсан подготовился. Список его идей даже заставил Минцзюэ улыбнуться, потому что едва он задумался, как сразу обнаружил, что понятия не имеет, что подарить будущей жене. Вот Инь Цзяню он знал, что подарить, навскидку мог придумать с десяток подарков. Как так? Это, кстати, отвлекало. — Пусть изготовят бронзовое зеркало. С переплетением узоров, нашего и Ши, — наконец решил Минцзюэ. — Оо! Ты позволишь мне нарисовать эскиз?! — Хуайсан искренне обрадовался и уже даже представил себе, как это будет выглядеть. Не Минцзюэ кивнул. Цзяню, кстати, зеркало тоже не помешает. С идеально гладкой поверхностью, потому что он наверняка начнет использовать его вовсе не для того, чтобы отгонять злых духов. Инструменты... Минцзюэ хмыкнул, представив себе скальпель в виде миниатюрной Бася. Весы... Лучший белоснежный шелк... — Закажи шелк, самый лучший. Нежных оттенков. — Отлично! Юньлань наверняка сошьет множество прекрасных вещей! Я добавлю еще нити, уверен, она виртуозно вышивает... — Да, и нити. Белые. И попрочнее. И шелк, белый. Хуайсан удивленно глянул на брата, так что Минцзюэ пришлось пояснить: — Это мне. Надо. Чтобы два раза не вставать, закажи. Прочные нити Инь Цзянь оценит! Будет зашивать своих пациентов и радоваться. — И пришли мне сюда травника, который делает всякие благовония. — Сам выберешь для нее аромат? Минцзюэ, я зря составлял этот список, ты все знаешь сам! — Хуайсан довольно сложил свои записи и поспешил исполнять задуманное. А ведь еще рисовать портрет невесты! Этот подарок он готовил исключительно от себя. Аромат! Минцзюэ постучал пальцами по колену. Это он, конечно, выберет, но травник понадобится для другого. Минцзюэ собирался отправить за странной для главы клана мелочью — редкими семенами, какие только травник успеет добыть за короткое время. Он как раз успел согласовать состав духов для будущей супруги и список всего, что травник постарается найти, как сообщили о визите Главы Цзян. *** Как бы ни велик был соблазн хотя бы на полдня рвануть домой и привести себя в надлежащий внешний вид, пришлось ограничиться только короткой остановкой по пути. Цзян Чэн не мог не осознавать: миссия наполовину провалена, Мэн Яо удалось избежать справедливого наказания. Искушение сделать изрядный крюк через Гусу было ещё сильнее понятного желания остановиться в Пристани Лотоса. Посмотреть в глаза Лань Сичэню, наедине, спросить: почему? С другой стороны, слишком быстро Лань Сичэнь вернулся в Безночный город с пустыми руками… но опять же, слишком безропотно он покинул Безночный город. Словно его ждали. Кто ждал? Цзян Чэн только губы скривил, едва не сплюнув в сторону. Это и так понятно. Где ждал? Вот вопрос в точку. Так жив он или нет?! Цзян Чэн успокаивал себя только тем, что самое главное всё-таки удалось. Цзинь Лин жив. Цзинь Лин здоров. Цзинь Лин совсем потерял страх, и это тоже хорошо, потому что его племянник и должен быть таким: резким, бесстрашным, самостоятельным. Своевольным. Вырос, вытянулся. Мальчишка. Решения принимает, и ещё набьёт себе шишек об эти решения. Вот так решил отправляться в Байсюэ, и увяз в самой опасной затее, какую только можно было придумать. И тут бесись, не бесись… Встреча с Не Минцзюэ и впрямь была необходима, и чем скорее, тем лучше. Цзян Чэн и живым его видел всего мгновение, потому что в городе И всё тогда покатилось с какой-то бешеной скоростью. И пусть он принимал быстрые решения, осознать происходящее не было возможности и времени. А исчезновение Цзинь Лина моментально сделало для него неважным и несущественным весь остальной мир, все громкие возвращения, предательства, радостные или не очень встречи, все открытия… Лишь теперь, когда А-Лин нашёлся, можно было оглянуться и удивиться. А вот мысли о Вэй Усяне он запер в особый секретный уголок рассудка. Нельзя разрешать себе слишком разбегаться в вольных размышлениях. Его встретили и предложили подождать, побежали к Главе Не с докладом. Цзян Чэн спокойно ждал, привычно хмурился… он забыл, когда именно миновали те времена, когда он мог не хмуриться. Минимальный обмен официальными любезностями прошли быстро, и это было благом. Пусть Цзян Чэн и уважал приличия, но приходилось признать — он тоже устал. Устал и вымотался. — Чифэн-цзюнь, — он коротко поклонился. — Нам нужно поговорить… наедине. Я отправил людей, чтобы вернули все поисковые отряды, высланные вами для розысков моего племянника. Здесь я могу поделиться радостной вестью: мы его нашли. И он, и его наставник, оба в добром здравии… Цзян Чэн коротко выдохнул, пытаясь уложить в голове, как он вообще будет объяснять, что произошло с Мэн Яо…и как чудом вернувшемуся Не Минцзюэ сейчас сказать, что цепочка чудесных возвращений принесла на эту сторону бытия ещё двоих. *** Минцзюэ не мог заставлять Главу Цзян ждать ни одного лишнего мгновения. — Прошу, присядь, — он отринул все церемонии после первого же поклона, велел подать чай и быструю еду и, как только все принесли, отослал слуг. — Да, кое-кто уже вернулся, спасибо, что помнишь о моих людях. Я очень рад, что с Цзинь Лином все благополучно. Он выдержал паузу, достаточную, чтобы Цзян Чэн сделал хотя бы глоток чая, смотрел внимательно, но без излишней суровости. Вот уж в этом Цзян Чэн мог бы и с ним посоперничать! Минцзюэ далеко было до пытливости младшего брата, но то, что глава Цзян так сразу перешел к делу, даже ему говорило о том, что разговор будет важный и для главы Юньмэна трудный. Значит нет нужды заставлять его подбирать слова. — Я виделся с Лань Сичэнем, — негромко сказал Минцзюэ. — Уже после боя в Безночном городе. Цзинь Лин натерпелся. И ты. Хорошо, что все хорошо. Теперь пауза стала иной, Минзцюэ несколько мгновений смотрел куда-то на свои руки, вспоминая лицо эргэ, голос и полный боли взгляд в их последнюю встречу. Он задумчиво кивнул и посмотрел на гостя: — Думаю, настало время наконец не ждать беды от человека, который принес столько несчастья. Цзинь Гуанъяо... с ним все кончено. *** Хорошо, что всё хорошо. Как верно сказано! Цзян Чэн даже позволил себе второй глоток чая, но с едой предпочёл повременить. — Значит, всё кончено, — выдохнул он, пристально глядя на Не Минцзюэ. И не нужно объяснять. Нет нужды выспрашивать. Если Не Минцзюэ так смотрит, значит он виделся с Лань Сичэнем именно после того, как тот покинул Безночный. Он сам убил Цзинь Гуанъяо? Или тот просто умер, пока ждал? Не всё ли равно. Важно, что с ним покончено. — Хорошо, — Цзян Чэн кивнул, не понимая, как подступиться к своей новости, и вопреки собственной натуре начал издалека. — Цзинь Лин возглавит Ланьлин Цзинь. Его наставник останется в Безночном городе. Там было… сражение. С армией тьмы. Я потерял нескольких людей, но… Он выпил чай залпом, как крепкое вино. — Вэй Усянь вернулся, — рубанул он с убийственной прямотой. — Живой. Новость о возвращении Старейшины Илина всколыхнёт все кланы. Юньмэн в моём лице уже…— он криво ухмыльнулся. — Уже всколыхнулся и никак не успокоится. А Призрачный Генерал, как выяснилось, и вовсе не умирал. Цзинь Гуанъяо держал его на цепи — понятия не имею где именно. Вот только на этот раз я никому не позволю идти войной на своего брата. Он… сражался на нашей стороне. Он вернулся! Это главное. *** Новости про Цзинь Лина очень правильные. Это — порядок, так должно быть, а что правитель молод... во-первых, события такого масштаба всегда заставляют быстро взрослеть, а ответственность, воспитанная с детства — не дает впадать в панику. Во-вторых, у Цзинь Лина есть дядя, который точно протянет руку помощи и даст верный совет, если он будет нужен. Не Минцзюэ не сомневался — теперь Цзян Чэн, известный своей строгостью к племяннику, отступит и даст ему самостоятельность хотя бы потому, что у самого главы Цзян такого дяди в свое время рядом не было. И вообще никого не было, если уж честно. Новость о возвращении Вэй Усяня Не Минцзюэ воспринял с абсолютно спокойным лицом, лишь пристально смотрел на гостя, хотя внутри мгновенно вскипела буря. Она и не дала прорваться чувствам наружу — уж слишком эта новость была оглушительной. Вернулся. И сразу — в бой. И наверняка повлиял на него так, как умеет Вэй Усянь, — кардинально. В душе неожиданно обнаружилось... понимание. Как представить, что чувствовал Вэй Усянь? Вспомнить себя, наверное. Как осознать, что переживает суровый и не сломленный Цзян Чэн? Вспомнить Хуайсана и просто посмотреть в глаза человеку, который сейчас так скупо и откровенно говорил о своих чувствах. Вэй Усянь сражался на их стороне — это важно для главы Цзян, быть может, это все решает, ведь Цзян Чэн спасал Цзинь Лина. — Поздравляю, — произнес Минцзюэ спокойно, но с искренним чувством. Разве можно сейчас сказать больше? Никакими словами не передать, что он разделяет и смятение Цзян Чэна, и попытку сейчас осмыслить случившееся, и, быть может, страх сделать неверный шаг. Какой бы банальной ни была сейчас мысль, но она — истинна: время поможет. — Я буду рад увидеть Вэй Усяня в Юдоли. Сообщишь Хуайсану? Если он еще не дома, то скоро будет, а тебе я предлагаю хоть немного отдохнуть. *** Почему такая немногословная поддержка Не Минцзюэ оказалась настолько важна? Цзян Чэн не знал практически ничего о его возвращении. Не думал. Да, это было потрясение, он считал Не Минцзюэ мёртвым... Как и все. Но вообще-то думал, что это лишь ошибка, козни и ложь Цзинь Гуанъяо, и глава клана Не был жив, просто каким-то образом ничуть не изменился за шесть лет. Не постарел! А должен был? Цзян Чэн об этом не думал. Но понимание и поддержка с его стороны оказались так важны! Он невольно выдохнул, словно это был сложный экзамен. — Спасибо... Да, я обязательно встречусь с Хуайсаном. Мне ещё и поручений надавали, — он снова хмыкнул. — Оповестить родственников, что все люди из Байсюэ живы. Он не ждал, что этих родственников ему моментально предъявят. Наверняка все заняты приготовлениями... К чему-то. Какой-то праздник. Какой? А хотя сейчас поводов праздновать хоть отбавляй, и это просто отлично! Цзян Чэн без жадности поел, хотя на самом деле был голоден как зверь. Ничего, сдержанность пристала воину, да и есть ли смысл задерживать Не Минцзюэ досужими побасенками? Он кратко и по существу пересказал суть битвы в Безночном городе — глава клана должен быть в курсе всех важных дел. Выразил надежду, что в клане Не всё благополучно, и лишь после этого откланялся. Ему ещё пересказывать потрясающую новость Хуайсану, найти Лань Сычжуя и Инь Цзяня. Пожалуй, после этого можно будет и отдохнуть, воспользовавшись гостеприимством Не Минцзюэ. *** Не Хуайсан нарочно вернулся незаметно, чтобы никто его не перехватил, не отвлек ненужными делами. Нужными, да, но просто не сейчас. И он, конечно, не узнал, что здесь Цзян Чэн — иначе поспешил бы к гостю. Все дело в том, что Хуайсан знал: если пришло вдохновение, надо хватать его и не отпускать. Как, вообще-то, все в мире надо хватать, пока не потерял, вопрос только в правильной хватке. Он сразу поспешил за бумагой и тушью, собрал это все и устроился в саду. Ему нужен был правильный свет и обязательно — вид на грозные стены Юдоли. Если б Хуайсана спросили, зачем ему стены, если рисовать он собрался портрет, — он бы не смог ответить. Просто нужны, для вдохновения. Он очень ясно и четко видел образ Ши Юньлань, и нужно было как можно скорее перенести его на бумагу. Кисть уверенно и легко оставляла линии, Хуайсан успокоился и перестал торопиться с первым же штрихом. Образ получался. Ши Юньлань уже смотрела с рисунка, но не на художника и даже не на того, кто ее увидит — взгляд устремился мимо, строгий и смелый. Очень важно было поймать этот момент: девушка-воин, храбрая и целеустремленная, но в то же время с присущей ей мягкостью и нежной красотой юности. Именно такой Хуайсан ее чувствовал, и этим — он не сомневался — она нравилась его брату. Честный взгляд, прямой, но попробуй улови, о чем она думает? Полная чувств, искренних и ярких, но сдержанная — не угадаешь, что там за страсть в душе. Солнце медленно сползало за стену, когда Не Хуайсан уже заканчивал свой подарок. *** Когда вернётся Не Хуайсан? Это ему не сказали, просто потому что кто возьмётся контролировать Не Хуайсана? Пожалуй, никто, кроме Не Минцзюэ, да и то поздно — младший из братьев Не уже давно не тот мальчишка, что мог заниматься ерундой. Он прекрасно понимал, что нет ничего глупее, чем просто сидеть настороже и бдительно таращиться на ворота, но едва не занялся именно этим. В результате Цзян Чэн сдался и внял гласу разума, который с трудом пробился через встрёпанные мысли. Ему отвели гостевые покои, в которых он и попытался заняться самым правильным из дел. Сон! Неудачная попытка. Цзян Чэн дремал, время от времени поднимая голову, напоминал себе, что всё в порядке и снова засыпал. Да, он оставил Цзинь Лина в Безночном городе. В компании тёмного заклинателя Чжи Чуаня и Призрачного генерала. Да, он позволил Мэн Яо обвести себя вокруг пальца. Да, он так как-то не настоял, чтобы Вэй Усянь сразу же вернулся в Пристань Лотоса, а должен был. Но сначала ему всыпать. Или сперва вернуть, а потом всыпать. Но. Он сердито повернулся на другой бок и упрямо закрыл глаза. А-Лин вырос. Он унаследовал всё лучшее из семей своих родителей. Он упрямый, способный, и он справится. Если он считает, что компания в Безночном ему подходит — значит его мнение имеет прочную и обдуманную основу. А если нет — он сумеет вбить ему обратное. Мэн Яо не его одного обвёл вокруг пальца, а всех вообще вокруг, включая людей поумнее его. Вэй Усянь… вернётся. Он вернётся в Пристань Лотоса, когда придёт время. К вечеру Цзян Чэн счёл себя достаточно отдохнувшим, буквально до отвращения, и как раз получил известие о том, что Не Хуайсан здесь и даже указали где именно. Шкодливое желание подкрасться и крикнуть над ухом Хуайсана настигло Цзян Чэна внезапно. Просто друг слишком увлечённо что-то рисовал, не замечая ничего вокруг. Подкрасться-то он подкрался, подошёл неслышно со спины, но так и не крикнул. Просто стоял и смотрел, как в умелых пальцах Хуайсана медленно и уверенно двигается кисть, оставляя какие-то тонкие штрихи. А девушка на портрете смотрела смело, уверенно и куда-то… куда-то в ту сторону, куда Цзян Чэн невольно оглянулся, чтобы понять, что же такое она там видит. При этом он точно был уверен, что в семье Не было только два сына, сестёр у них не было. Тогда кто она? Или даже не так — кто эта девушка, которая до такой степени увлекла Хуайсана, что он принялся писать её портрет? Он вдруг понял, что точно знает, как звучит её голос. То есть, как он должен звучать. Наверное. Цзян Чэн стоял и смотрел молча, наблюдал, как вечерние сумерки накладывают на её лицо какие-то дополнительные тени, словно сейчас дрогнут ресницы и губы изогнутся тем неповторимым образом, когда вот-вот появится улыбка. Уже и кисть в руке Хуайсана замерла… Цзян Чэн спохватился и резко выдохнул: — Хуайсан… Я тебя ждал. Собственно, я с хорошими новостями. С хорошими и… со странными. Тебе с каких начать? *** Хуайсан вздрогнул и обернулся. Как хорошо, что он закончил! Иначе капля туши испортила бы портрет! — О, Цзян Чэн... Улыбка вышла немного нервной, но Хуайсан тут же исправился, тем более, что он и правда был рад видеть Цзян Чэна. — А я рисую. Представляешь, опять, — вот теперь глаза Хуайсана светились настоящим счастьем. Минцзюэ дома, он дома с ним и он снова рисует. Не Хуайсан встал, оставив портрет на столике. Странные новости — это ведь совсем неплохо! Тем более надо еще понимать, что для Цзян Чэна странное может не быть таковым для остальных. — Начни со странных? Ты навестил нас, и раз так, то мне это дает надежду, что ты нашел Цзинь Лина. *** — Ты рисуешь, — Цзян Чэн действительно был этому рад. А ещё он был рад, что не накинулся с вопросами «Кто она?!»… это было бы слишком. — Да, я нашёл Цзинь Лина, с ним всё в порядке. Чжи Чуань тоже… его наставник, знаешь, он… хороший наставник, — Цзян Чэн подумал, что Хуайсан напрасно встал. Наверное, ему лучше снова сесть, потому что новости бывают такие, что не знаешь в какое место их прислонить. — А странная новость — она, конечно, радостная. Да. Не-сюн, я могу даже предположить, что вот именно ты как раз очень даже можешь себе представить, как это ощущается. Веришь, когда я увидел… Он аккуратно взял Хуайсана за плечи. Очень важно было понять, увидеть, как он примет эту новость, поэтому не нужно оставлять ему возможность отвести глаза, прикрыться веером. — Вэй Ин вернулся. Он жив. Теперь. Он был мёртв, а теперь он жив. И… ничуть не изменился. Я не просто его видел, я его вот так держал, как тебя сейчас. *** Цзян Чэн так крепко держал его, что Не Хуайсан даже перестал дышать. Да что ж это за важные новости такие, чтобы так хватать?! Но слов не нашлось, когда Хуайсан услышал. Несколько мгновений он просто смотрел на Цзян Чэна большими глазами, потом моргнул, и еще раз, будто ресницы могли так же надежно скрыть чувства, как веер, но это, конечно, невозможно. Вэй Усянь! Это же... это... О да! Хуайсан понимал Цзян Чэна как никто! Он, наконец, смог вдохнуть, перехватил руки Цзян Чэна и крепко сжал предплечья. — Как же это... Ох! Хуайсан не видел причин сдерживаться, он обнял, прижал к себе крепко, снова отстранился и посмотрел в суровые глаза. — Кто его вернул? Чжи Чуань? Ох, да разве это важно?! — Хуайсан тихо и счастливо рассмеялся, — Главное, он под этим небом! Цзян Чэн, вы прибудете вместе на праздник? Не Минцзюэ женится. Мы, конечно, пришлем приглашение на шёлковой бумаге, — Хуайсан отпустил друга и смешливо изобразил замысловатый жест. — Но так хорошо, что ты здесь! И можно пригласить вас вместе. Ты и Вэй Усянь. Как же я рад... *** Хуайсан тоже был рад! Цзян Чэн обнимал его и совершенно не стеснялся, что сейчас бурно дышит, заново переживая этот приступ недоверчивой и одновременно бешеной радости. Когда можешь вот так неприкрыто разделить свою радость с тем, кто тоже рад — это особенное чувство. — Даже не представляю, как Чжи Чуань это сделал, — признался Цзян Чэн. — Знаю только, что с риском для жизни. Признаться, я даже не выспросил детали, Цзинь Лин сказал, но расспрашивать его в тот момент было просто невозможно. Под этим небом, да… Праздник? Свадьба? Ох. Цзян Чэн едва не спросил на ком же собирается жениться Не Минцзюэ. Почему-то сразу стало понятно, на ком именно. А сколько времени прошло с момента его возвращения? Хотя… так ли это важно. Пропустив столько лет, он должен навёрстывать, что может быть естественнее женитьбы главы клана. — На шёлковой бумаге? — Цзян Чэн заулыбался. — Только не забудь распорядиться, чтобы золотой краской кромку приглашения навели, а то как же на шёлковой бумаге, да без позолоты! Мгновение, всего мгновение — будто они оба ещё мальчишки, которые в Облачных Глубинах даже не начали готовиться к экзаменам, могут смеяться и заниматься какой-то ерундой. Конечно, не могут. Он глава клана, Не Хуайсан хоть и передал все заботы в руки своего старшего брата, но тоже наверняка не сидит сложа руки. — Это — невеста? — задумчиво спросил он, снова глядя на портрет. Кто она? Почему он не видел её раньше? Ну почему, почему…. потому что некогда было головы поднять. Может и видел, но в такой момент, когда не понимаешь, живой человек перед тобой или гора очередных проблем, требующих его усилий и внимания. — Думаю, что приглашение для Вэй Усяня нужно отправлять в Облачные Глубины. Если я вообще что-то понимаю в этой жизни. Не-сюн, меня просили передать, что все живы. Сюэ Ян заявил, что у него в Юдоли родня, это брат даочжана Сяо Синчэня и почему-то Лань Сычжуй. Но пока я тебя ждал, я самым позорным образом уснул. Где их искать? *** — Обижаешь? Для тебя будет лиловая кайма. Темно-лиловая, — Хуайсан фыркнул и опять стал серьезным. Цзян Чэн обратил внимание на портрет, и тут уж никакой художник не устоит перед тем, чтобы не получить немного внимания. — Красивая, правда? — Хуайсан взял рисунок и показал другу, не без основания гордый своей работой, — На самом деле еще прекраснее. Удивительная! Я рисую ей в подарок. Еще немного, и... «У меня появится сестра!» — чуть не сказал Хуайсан, но вовремя прикусил язык. - ... и все увидят счастье моего брата! Он бережно вернул портрет на столик, это дало ему время обдумать ответ. Хуайсан заговорщицки сощурил глаза и торжественно произнес: — Обещаю, о твоем позоре никто не узнает! Махнув рукой, он рассмеялся. — Да, брат даочжана Сяо Синчэня был здесь, но, боюсь, ты его не застал. Он... путешествует. Видишь ли, Инь Цзянь лекарь. Может, собирает редкие травы, — Не Хуайсан пожал плечами и беззаботно улыбнулся. — А Лань Сычжуй в Юдоли. Проводить тебя? *** — Красивая, — бездумно подтвердил Цзян Чэн, глядя на портрет. Нет, на самом деле не красивая. Это какое-то слабое слово, беспомощное. Красиво — это что-то простое. Ничего простого в этой девушке не было, от разлёта бровей и изящной линии носа до мягких губ. С чего он взял, что у неё мягкие губы? Он не смог бы это объяснить. Взгляд притягивал… в таланте Хуайсана не приходилось сомневаться, но если он говорит, что на самом деле она ещё прекраснее, то Цзян Чэн верил на слово. Ему тут же захотелось сразу отказаться от присутствия на свадьбе. Нет, он искренне желал Не Минцзюэ счастья, и даже мысли не допускал, что посмеет бросить на невесту хоть один нескромный взгляд. Недостойно, в конце концов. И потом — блажь. Ну увидел он портрет, так что ж теперь? — Да уж, сделай одолжение, держи мою тайну в секрете. Конечно, жаль, что у него не получится лично сообщить брату даочжана, что все в добром здравии, но если всё так, как говорит Хуайсан, то искать его можно едва ли не дольше, чем Чжи Чуаня в своё время. — Лекарь… да, я так и понял. Видел его лекарства в действии. Зрелище незабываемое. В Безночном когда тьма атаковала, из ран Лань Чжаня её именно его лекарством вытаскивали. И впрямь, проводи меня, если не сложно. Я хотя бы часть поручения выполню — они все переживают, что их друзья волнуются. *** *** *** Когда всё начинает налаживаться, в это с трудом можно поверить. Инь Цзянь и не верил, потому что наладилось ещё не всё, и предстоит много работы, но надежда на спокойную жизнь хотя бы для Байсюэ уже появилась. Он подробно и тщательно объяснял раз за разом, как именно получить кровь феникса, и успокоился только когда без его подсказок это начало получаться у всех, кто желал этому научиться. Сюэ Ян возился долго, ругался, шипел, выходил из себя, но когда ему всё-таки удалось полностью по рецепту и без подсказок в точности повторить это снадобье, он покачал головой и уточнил: — Теперь мне можно раздуться от гордости? И вот как ему не разрешить? Но и не признать, что у Лань Цзинъи очевидный талант было невозможно. Он как-то странно работал с рецептом — долго смотрел в него, бормотал что-то себе под нос, а потом как-то отрешённо принимался за изготовление лекарства, словно рисовал невидимую картину. Скоро Байсюэ расцветёт, здесь снова появятся молодые ученики, и всё пойдёт своим чередом. Уже не понадобится приглашать человека со стороны, чтобы присмотрел за хозяйством. Инь Цзянь спохватился и вспомнил, что не обиходил ещё одну часть хозяйства, и с каким-то робким трепетом навестил маленькую пасеку, которую приводил в порядок Чжи Чуань. Нельзя было так оставить, и он с чистым сердцем напомнил про пасеку Сун Ланю, и полдня возился, рассаживая вокруг пасеки аккуратные рядки болотного багульника и кустики чёрной бузины. Полевые мыши не любят запаха этих растений, и пчёлы будут чувствовать себя в безопасности, тем более что бузина цветёт буйно и ароматно. В Байсюэ снова прозвучала фраза «мне нужно в Цинхэ», и на этот раз её говорил Инь Цзянь, и его никто не останавливал. Длинных прощаний не стали устраивать, ведь они скоро увидятся — во время свадьбы Не Минцзюэ. Уже за воротами Инь Цзянь взволнованно и немного виновато посмотрел на Лу Цина. Он действительно разрывался, стараясь всё успеть и как можно быстрее вернуться… пропустил тренировку. Пренебрёг дружбой. «Ерунды надумал» — прозвучал в голове голос Не Минцзюэ. — Лу Цин… Поспешим! Инь Цзянь похлопал коня по шее, пообещал себе, что не станет в этот раз загонять его до взмыленного состояния. А это было трудно. Когда впереди наконец показались строгие массивные стены Юдоли, Инь Цзянь просиял улыбкой и позвал: — Лу Цин! Посмотри, как красиво! — и тихо добавил. — Не Минцзюэ, я вернулся. Досадно, но приходится помнить о том, что он не может просто бегом пробежать по Юдоли, чтобы найти Минцзюэ и немедленно его схватить. Инь Цзянь смешливо фыркнул в сторону, но привёл в идеальный порядок волосы и оправил одежду, прежде чем с достоинством пересечь ворота. Достоинство, невозмутимое лицо, полуприкрытые глаза. Серия вежливых приветствий всем, кто счёл нужным поздороваться. Не Минцзюэ нашёлся во внутреннем дворе, где обычно проходили тренировки. За кругом, который очерчивала взрёвывающая Бася, режущая воздух, стоял один из советников и громко вслух зачитывал доклад. Глава клана Не изволил совмещать несовместимое: тренировку и выслушивание бесконечных докладов. Перебивать доклад было невежливо. Прерывать тренировку — ещё невежливее. Инь Цзянь вычислил удобное место, где Не Минцзюэ его увидит, когда повернётся, и принялся ждать. Ожидание не было тягостным — тренировка это буквально поэзия и гимн физическому здоровью. Тут не нужно быть слишком скромным, в этом прекрасном здоровье, исполненном силы, есть и его заслуга. Инь Цзянь не зря выбрал для возвращения в Цинхэ свой вызывающе непривычный для этих стен наряд — розовый. И цветы в заколке. И надёжно спрятанные в длинные рукава пальцы, чтобы не дрожали от вожделения. И наконец такой долгожданный взгляд в глаза. Инь Цзянь поклонился с подобающим почтением, изо всех сил цепляясь за своё самообладание. Он истосковался, но вернулся туда, где его ждал Не Минцзюэ. *** Вдох. Выдох. Иногда без выдоха — в бою не всегда есть время на такие мелочи. Минцзюэ мерно отрабатывал движения до отказа, а, заканчивая, кивал, глядя куда-то перед собой — непонятно, то ли удовлетворённый проделанной работой, то ли докладом. Беспокойство за эти дни росло и росло, настроение портилось, и Минцзюэ прекрасно знал почему. Тренировка была одним из способов хоть ненадолго отвлечься, да и доклады выслушивать придется — это его обязанность, и нельзя, чтобы советники видели, что ему поперек горла вся эта информация, приготовления и вообще все. Достало. Бася снова опустилась и застыла идеально параллельно земле, Не Минцзюэ сухо кивнул, выдохнул. И тут как будто стало немного легче. Неужели помогает? Глава с удвоенным рвением возобновил тренировку, и чем тяжелее становилось телу, тем легче — душе. Тоска как будто отпускала сердце, и Не Минцзюэ, наконец, подумал «Неужели он близко?». Нет... показалось? Он никого не увидел, но ведь если Цзянь вернулся, он может быть в Юдоли где угодно! Когда уже закончится этот доклад?! Такое ощущение, что у Цинхэ половина Поднебесной под пастбищами! Он несколько раз резко повернулся, сосредоточился на движениях и остановился только когда сделал их не меньше четырех десятков. «Цзянь...» Да, это именно он стоял и кланялся со всей своей цветочной чопорностью. Это он. Здесь. Смотрит на него... — Закончили, — резко оборвал Минцзюэ, не сводя взгляда с Инь Цзяня. Докладчик немедленно притих, но у него не особенно получилось скрыть досаду. — Ко мне личный советник Инь Цзянь со срочным докладом. — Как угодно... Их, наконец, оставили, но Минцзюэ все равно не торопился. Да, схватить немедленно — первое желание, но всё-таки нужно потерпеть. Минцзюэ радостно улыбнулся доктору, но подошел к огромной бочке, наскоро ополоснулся, расплескивая воду. Он не ошибся! Он почувствовал, что Цзянь рядом, — это грело, нет... от этого бросало в жар, и холодная вода помогала плохо. — Идем. Минцзюэ вытирался на ходу, но спина так и осталась в каплях, которые текли вниз и заползали под одежду. Он бросил полотенце на скамейку в саду Инь Цзяня, вошел в его покои и, наконец, остановился. — Ну... вот. Не Минцзюэ развел руками. «Ну вот, я тебя ждал», «ну вот мы и вдвоем», «ну вот ты и вернулся». Стол в комнате лекаря был весь заставлен коробками, ящиками и разными предметами, да и посреди самой комнаты возвышался большой шкаф. — Я подумал ты придешь и скажешь, куда удобнее поставить... На этом слова закончились. Хватило одного шага навстречу, чтобы подхватить Цзяня за талию, прижать его к ближайшей стене. Губы жадно поймали тонкий шрам на шее. Минцзюэ шумно вдохнул, втянул его запах, такой прекрасный, чистый, горьковатый... разный. — Цзянь... В голосе Минцзюэ смешивались и отпустившая тоска, и радость, что ожидание, наконец, исчерпано, и тихая угроза, что терпение на исходе. Он вздрогнул и прижался к Инь Цзяню, навалился, даже не пытаясь сдержаться или быть аккуратным. *** Минцзюэ сказал «Закончили», и сердце тут же отозвалось гулким ударом. Одним из первых, ведь они продолжались. На каждое его слово, на каждый взгляд. Это даже пугало. Нет, он знал, да, знал, конечно знал, что будет так вот… как-то вот так… нет, это было совершенно непредсказуемо. Инь Цзянь снова поклонился — да, с очень личным докладом явился очень личный советник, уж простите великодушно за вашу досаду. Не Минцзюэ его просто осветил своей улыбкой, умывался, смотрел… как же он смотрел! Невозможно встречать такой взгляд безучастно. Цзянь украдкой улыбнулся, прикусил губу, глядя как шаловливые капли воды юрко стекают куда-то ниже. Они как-то быстро дошли. Слишком долго шли! Сад — Инь Цзянь его едва заметил, но он был, потом как-то разберётся, сильно потом, ничего саду не сделается. В его покоях оказалось непривычно, а на шкаф он ошарашено уставился, едва не спросив «ты кто?», будто шкаф оказался незваным гостем. Слова. Жесты. Цзянь только кивнул — да, ну вот, он скажет, потом, всё потом! Он ещё никогда не был в такой ситуации, это было ново — возвращаться к кому-то вот так. К этим глазам, к этим крепким рукам. К этому шагу навстречу! Цзянь резко с надрывом вдохнул, цепляясь за широкие плечи, запрокинул голову, подставляя шею этому прекрасному приветственному поцелую, и с трудом выговорил: — Минцзюэ, я вернулся. Он сам не смог бы прижаться сильнее, чем Минцзюэ сейчас вжимал его в стену. Хотя — нет. Мог. Мог и сделал. Цзянь сам не понял, как это произошло, но оказалось так удобно обхватить его ногами, совершенно без стыда или смущения. — Я спешил, — он беспорядочно целовал лицо Минцзюэ, шею, несдержанно лизнул шрам и жарко выдохнул в него. — Извёлся весь, так хотел тебя видеть. Так хотел тебя… так хочу тебя. Сейчас казалось, что недостаточно спешил. Попав в такие жаркие тиски, он окончательно потерял разум и лишился осторожности. Эта возбуждающая дрожь Минцзюэ оказалась такой заразительной! *** — Да. Ко мне. Извелся — вот это правильное слово Инь Цзянь придумал. Хорошо, что все позади... Минцзюэ поцеловал его нормально, не давая говорить, стиснул пальцами его бедро, которое только кажется хрупким, а вон как сильно обнимает. — Отцепись, — Минцзюэ хмыкнул, не прекращая целовать, и действительно заставил Цзяня отцепиться, потому что нужно раздеть, вот и все. Он распахнул розовый шелк, можно даже не снимать целиком. Тонкие нижние штаны тоже потерпят грубость — Минцзюэ отправил их вниз, и пока снимал, не желал терять время, забирал губами тонкую кожу на ключицах. Он тяжело дышал, слишком возбужденный, чтобы терпеть и дать себе и Цзяню время на какие-то ласки. Ему раздеваться было быстрее, да и штаны не обязательно снимать совсем. Минцзюэ вздрогнул, когда наконец смог прижаться обнаженной плотью к своему горячему Цзяню, снова поддел под бедро — вот теперь пусть цепляется. Член скользнул по промежности, вызывая новую яркую волну предвкушения. Он торопился получить свою страсть, забывал об осторожности, и в последний момент вспомнил, когда рука уже коснулась заколки: — Снимешь? Или не мешает? *** — Никогда не отцеплюсь, — Цзянь тихо рассмеялся в поцелуй, жадно забирая его губы и тут же сдаваясь. Но зачем отцепляться — Минцзюэ не пришлось объяснять. Цзянь только бестолково перебрал ногами, проявляя чудеса изобретательности, чтобы зацепить и снять сапоги без помощи рук. Отпустить его, чтобы раздеться? Нет. Не сейчас. Пришлось снова извиваться как змея, чтобы штаны соскользнули на пол. Вот так, полуголый, в распахнутых одеждах, распалённый и бесстыжий, Цзянь чувствовал себя изумительно свободным и счастливым, особенно потому что Минцзюэ так легко принимал его вольные выходки. Снова обхватить его ногами, прижаться бессовестно, и щемящая нежность едва пробилась сквозь припадочную жадную страсть, когда Минцзюэ спросил про заколку. — Не мешает, — тягуче прошептал Цзянь, и тут же поднял руки, снимая заколку, потому что точно не упадёт, некуда, и Минцзюэ не даст ему упасть. Заколка улетела куда-то в комнату, стукнулась об шкаф и упала на пол. Цзянь тряхнул головой, волосы разметались по плечам, глаза возбуждённо сверкали. Его пьянила эта горячность, нетерпеливая и страстная, настолько жадная, что даже до кровати не дошли. Но её они ещё успеют испытать. Сейчас же он только ритмичными резкими рывками прижимался, словно уже отдавался. Мелькнула дикая мысль, что будет больно, и это тут же утонуло в дрожи предвкушения. Член Минцзюэ скользил по промежности, заставляя его постанывать с какой-то звериной жадностью. *** — Ладно. Не мешает, так не мешает, пусть Цзянь вопреки собственной логике вышвырнул украшение прочь. От его движений и распутной свободы в паху словно зрело невозможно тяжелое и сладкое возбуждение. Минцзюэ тихо зарычал, снова проскальзывая членом по горячей промежности, прижал собой Инь Цзяня к стене еще, толкнулся внутрь на чистых инстинктах, желании взять. — Цзя...нь... — он ухватил зубами за шею и выдохнул, вздрагивая. — Масло? Это последний шанс зацепиться за реальность. У Цзяня всегда все есть, и если нет, то искать уже не получится. Тяжелые капли стекали по головке, пачкая член и кожу вокруг узкого входа. Минцзюэ мог бы взять Цзяня и так, но все-таки спросил. Зачем? Он снова подался вперед и снова пока не вошел в распаленное желанное тело. *** — Ладно! Его любимое «ладно», его невозможно не повторить, подкрасив нетерпеливым стоном. Не Минцзюэ словно специально распалял его ещё сильнее, и это тихое рычание, и укус за шею, горячее дыхание, обжигающее кожу. Слышать своё имя вот таким, расстеленным по коже — это лишает и рассудительности, и терпения. — Нет, было, не помню, не нужно, Минцзюэ, да, Минцзюэ… Цзянь не мог ждать, прерываться на какие-то поиски какого-то масла, что такое масло, зачем оно сейчас? Он судорожно выдохнул, когда Минцзюэ не стал ждать, вцепился ещё крепче. Без подготовки, и тут же вспомнил что такое масло и зачем оно, но было поздно для обоих. Инь Цзянь бездумно запрокинул голову назад, упёрся затылком в стену. Из приоткрытого рта вырвался дрожащий стон. — Держи крепче. Тело бунтовало, но когда Цзянь слушался глупого тела? Кто кому хозяин? Он на мгновение ослабил хватку, стараясь расслабиться полностью. Растягивающая боль стала не такой острой, Цзянь опустился чуть ниже, нанизываясь на член сильнее, и снова вцепился в плечи Минцзюэ, довольно прошипел: — Даааа… *** Не нужно, и правда. Все, что нужно, у него уже есть — Инь Цзянь, который хочет, ждет и даже требует. Минцзюэ взял его, позволив тоже двинуться навстречу, но потом уж либо держи, либо позволяй. Он крепче перехватил Цзяня под бедра и входил теперь резкими толчками, не обращая внимания ни на отсутствие масла, ни на то, как, должно быть, Цзянь бьется об эту стену острыми лопатками, ни на собственную силу, с которой овладевает им. А Цзянь лишь хочет больше. Безумный, горячий, дикий какой-то, необходимый. Ему. Человек. Минцзюэ весь превратился в желание и силу, он даже не успевал посмотреть как следует в прекрасное от страсти лицо, в глаза. Зато мог дышать им, горячим, ловить жесткими губами его дыхание и молча каждым движением обещать себе и ему больше не расставаться так надолго. *** Счастье бывает безумным, диким, жадным и даже страшным в своей неумолимой жажде. Цзянь подозревал, что нет ничего, способного его остановить в этой жажде, ведь даже боль становилась желанной и сладкой. Он отдавался с бешеной горячностью, на особенно сильных толчках вскрикивая. Теперь он не смог бы связать и пару слов, как захваченный ураганом. Цзянь не знал, что может так довериться страсти и силе, вручить себя вот так, безоглядно. И ему было хорошо в этом безумии, пронизанном стонами, тихим рычанием, непристойными мокрыми шлепками, которые возбуждали ещё сильнее. Его тело пылало, глаза влажно блестели. Цзянь нечаянно ударился затылком об стену, но едва заметил это, потому что Минцзюэ брал его так безоглядно, так жадно, что ничего в мире больше не существовало. Ничего, кроме этой взаимности, и растущего наслаждения. Голод. Цзянь изголодался и теперь жадно навёрстывал, понимая, что вряд ли сможет пресытиться. *** Минцзюэ на миг опомнился, перехватил Цзяня за тонкую шею и с силой прижал к себе, заставляя уткнуться в плечо. В плечо пусть стонет, кричит, а не бьется затылком о стену. Он слишком скучал и слишком ждал, чтобы сейчас суметь держаться долго. Удовольствие накатывало быстрее, чем успевала устать спина или ноги. Полы розовых одежд гладили бедра болезненно ласково, тела соприкасались так тесно, что каждое движение бросало в жар. Минцзюэ только сильнее прижимался к Цзяню, чувствуя, как его возбужденный член ритмично трется о живот, влажно и горячо. Чем ближе к пику наслаждения, тем меньше оставалось самообладания, Минцзюэ яростно забирал себе любимое тело. Он опять, как в первый раз, замер на миг, сомкнул зубы на плече Цзяня и вздрогнул, изливаясь первым мощным толчком, и продолжил двигаться, теперь медленно, рывками, с каждой судорогой сжимая объятия крепче, но не останавливался, чтобы Инь Цзянь так же ярко горел в своем удовольствии. *** В плечо ещё лучше! В плечо, в шею! Цзянь несдержанно всхлипнул, непристойно и бесстыдно лизнул его шею, дёрнулся от такого сладкого укуса и хрипло застонал. Минцзюэ умел дарить удовольствие, такое чистое и яркое, что от него хотелось то ли буйно хохотать, то ли зарыдать в голос. Он так естественно и красиво забирал себе своё, что Цзянь переполнялся этим чувством принадлежности. Теперь, когда его нутро обволакивало семенем, толчки стали скользкими и шелковистыми. В стальной хватке Инь Цзянь блаженно изнемогал, добираясь до своего пика удовольствия с каждым рывком. Ещё! Ещё немного! Он бездумно потянул Минцзюэ за волосы, прикусил за подбородок и жадно целовал его губы, пока не завыл прямо в поцелуй. Всё тело горячо встряхнуло, он тут же потерял все силы и снова их нашёл, всё мышцы облились жаром. Цзянь прочувствовал каждую сладкую судорогу, от которой сжимал в себе ещё твёрдый член и его снова встряхнуло. Семя толчками выплёскивалось на живот, стекало между слитыми воедино телами. Цзянь уронил голову на плечо Минцзюэ и тяжело дышал, не в силах успокоиться трогал его кожу губами. Даже в голову не пришло обеспокоиться, что Минцзюэ так и держит его на весу. Он очень сильный, и дёргать его сейчас «ты наверное устал, тебе тяжело» — да это ещё и сообразить надо. А соображать Цзянь мог только пьяное «хорошо, наконец-то, как хорошо». — Наконец-то, — послушно выговорили губы, Цзянь даже удивился и с трудом перевёл дыхание. — Без тебя я больше не хочу. *** Вот так. Минцзюэ держал его, так и не отпускал долго и улыбнулся Цзяню в плечо, соглашаясь с его «наконец-то». Он стоял, успокаивая дыхание, капли щекотали кожу, в пояснице, наконец, отозвались отголоски пережитого напряжения, а в ногах — слабость откатившего удовольствия. — Устал? — наконец, спросил Минцзюэ и осторожно отпустил своего яростного доктора. Он выскользнул и бережно поставил его на ноги, поискал взглядом полотенце, но не нашел. Ладно. Вместо того, чтобы надеть штаны, Минцзюэ наоборот снял их, обтерся сам и вытер Инь Цзяня. — Сейчас приду. Он вышел совсем ненадолго и вернулся, обернув бедра полотенцем. Вообще-то Инь Цзяню, наверное, нужно отдохнуть с дороги... баня, еда или вот — бардак разобрать, потому что все, что Не Минцзюэ для него приготовил, он просто складывал на столе по мере поступления, а мебель ставил как придется. Так что покои Цзяня напоминали сейчас что угодно, но только не комнаты личного советника главы и лучшего лекаря Поднебесной. — Я... ммм... не решился тут без тебя хозяйничать, — сообщил Минцзюэ немного смутившись, что его самого удивило до крайности. Он вдруг понял, что волнуется, хотя с чего бы? Ну не понравится Цзяню, так ничто не мешает все это выбросить. *** Устал. Наверное. Цзянь не очень понимал сейчас, устал ли он вообще. Правда, сразу же выяснилось, что ноги его держат с одним условием — если он опирается на стену. Минцзюэ заботился о нём с такой трогательной прямотой, сравнимой только с боевой саблей. Это обтирание… эта осторожность! Словно пытается не помять полупрозрачные крылышки утренней бабочке, вся жизнь которой закончится сразу перед закатом. Вот только эта бабочка не собиралась погибать. Инь Цзянь остался стоять у этой стены, даже края одежд не запахнул, а с места сдвинулся лишь когда Минцзюэ вышел. Он не нашёл ни единого свободного уголка на столе, мысленно похвалил практичность своего свирепого возлюбленного — нужно ведь куда-то складывать нужные вещи или временно поставить шкаф. Хороший, кстати, шкаф. Надо будет себе заказать такой же. Свободной осталась кровать. На неё Инь Цзянь и выложил несколько мешочков цянькунь, раскрыл один, вытянул из него несколько флаконов и кусочек чистого полотна. Провёл пальцами между ягодицами и критически рассматривал на кончиках пальцев насыщенный красный цвет смешанный с бело-розовыми потёками. Немного крови. Ничего критичного — от этого есть средство, и применить его нужно немедленно. Правда ещё очень хотелось лечь. Или принять ванну, а потом лечь. Или просто лечь в воду. Он как раз вытирал руки, когда вернулся Не Минцзюэ. Вернулся и снова швырнул куда-то в счастливую одурь. Прекрасный с этим широким разворотом плеч… полотенце на бёдрах. — Не решился хозяйничать? — Инь Цзянь не понял, но улыбнулся, небрежно завязывая пояс. Это, конечно, совершенно неприлично. Розовый шёлк едва прикрывает, и сползает, оголяя плечи. Полотенце было бы уместнее. Цзянь шагнул ближе к Минцзюэ, задумчиво крутил в пальцах первый попавшийся флакон. Мельком глянул в ладонь и совершенно не удивился. — Масло, — он показал этот запоздало найденный флакон. — Оказывается, всё-таки есть. Он сделал ещё шаг, и ещё один, даже не задумываясь прильнул к его широкой груди и только после этого с интересом оглядел этот импровизированный склад неизвестных вещей. — А что это? — Цзянь вопросительно поднял голову. — К слову, на шкаф я смотрю хищными глазами. Вот именно такой шкаф мне нужен просто позарез. *** — У тебя всегда всё есть. Как-то так само собой руки обняли, а губы коснулись волос Инь Цзяня. Минцзюэ заключил его в объятия и стоял, совершенно не собираясь двигаться, пока Цзянь сам не захочет. Сердце гулко билось о ребра и совершенно неприлично успокоилось, когда Минцзюэ понял, что шкаф-то правильный. — Серьезно? Я, значит, угадал, — он улыбнулся, глядя на Цзяня сверху вниз. — Ты скажи, куда поставить. Я поставлю. А это все... ну... разные вещи. Минцзюэ неопределенно очертил разложенное добро жестом и вернул ладонь на спину Инь Цзяня, безотчетно поглаживал где-то под лопаткой. — Я решил, тебе пригодится. *** Получается, что этот шкаф… и не только шкаф! Это не склад временно ненужных вещей, это… Цзянь понял, что слушает его, приоткрыв рот. От изумления. Почему-то сразу поверил, и даже попытался представить, как это выглядит, когда Минцзюэ угадывает — угадывает! — что ему понравится шкаф. И вот что-то там ещё, которое пригодится. Ему. Разные вещи для лекаря Инь Цзяня. — Ещё не знаю, куда, — признался он, снова прижимаясь к Минцзюэ и впитывая эти прекрасные объятия. От горячей ладони на спине медленно распространялись волны успокаивающего тепла. Цзянь устроил свою ладонь на груди Минцзюэ и впитывал уверенный стук его сердца. — Ты не только встретил меня самым желанным для меня способом, но и приготовил всё это… для меня, — он говорил тихо, оставил вдоль ключицы несколько лёгких поцелуев. — А я из всех возможных подарков привёз тебе только себя и своё занудство. Помнишь, ты не пустил меня на Пик Феникса? Цзянь помедлил, тут же понял, что если бы ему кто-то вывесил такую паузу, то он бы немедленно предположил худшее. — Я не пошёл, просто начал работать. И теперь, наверное, это понадобится только в самом крайнем случае, потому что теперь я сам себе Пик Феникса. Я могу приготовить это снадобье сам. Теперь за ним не нужно карабкаться на скалу. Вот такие… новости. Ему было любопытно, что за разные вещи Минцзюэ счёл нужными, но вот сейчас как раз понял, до какой степени вымотался. Он снова ткнулся лицом в это любимое плечо и пробормотал: — Я не привык ездить верхом. *** — А кому ж еще? — Минцзюэ даже плечом повел и спокойно прикрыл глаза, наслаждаясь этим недолгим мгновением, пока его безумный лекарь не побежал немедленно делать все дела сразу. Ну что за невыносимый человек? Неужели он всерьез думает, что ему нужно что-то кроме его занудства и присутствия здесь рядом? — Отлично, — Минцзюэ довольно улыбнулся. — Мне подходит. Сам себе Пик Феникса... а как возмущался! Ему нравилось вот так немножко поддеть Инь Цзяня, он говорил и замирал, ожидая, что будет дальше после каждого слова или улыбки. — Давай отдыхай. Нет ничего проще, чем взять Инь Цзяня на руки и в пару шагов отнести на кровать. — Все. Лежи. *** Довольный Не Минцзюэ — это совершенно особенное зрелище. Инь Цзянь бессовестно любовался, словно поставил себе целью насмотреться за всё время, пока отказывал себе буквально в каждом движении любви. А кому же ещё? Наверное, больше действительно некому, иначе почему бы всё это было тут. И Минцзюэ подходит всё, что он говорит. — Разумеется, я возмущался! Вообще-то если что-то пойдёт не так, я снова полезу на гору. Но не раньше следующей зимы. Цзянь обхватил его за шею, оказавшись вот так, на руках, и с присущей ему практичностью не потратил эти два шага Минцзюэ зря. Просто в таком положении очень приятно целовать шею как раз вдоль шрама, оставшегося после сделанного лекарем шва. — Знаешь, чего хочется? — промурлыкал Цзянь, оказавшись всё-таки на кровати. — Вцепиться в тебя и не отпускать. Минцзюэ, ляжешь со мной? Потому что «всё, лежи» я долго не могу. У меня… много важных дел. И ещё мне хочется завалить тебя… для начала только множеством вопросов. Но если я усну на полуслове, не удивляйся. Да, и не наступи на заколку босой ногой, она колючая. Я наблюдал за твоей тренировкой, пока ты меня не увидел… какой ты сильный! Он чувствовал себя счастливым. Счастливым, слабым, вымотанным. Не было сил даже обругать себя как следует за возможные промахи, но разве можно отказываться себе в радости просто быть счастливым? Цзянь валялся на кровати в совершенно непотребном виде, едва прикрытый розовым шёлком, и очень старался не закрывать глаза. *** — Не полезешь, — возразил Минцзюэ. Это шантаж, конечно. Про «полезу» и «не могу», а такие вещи с главой Цинхэ не проходят. Если только это, конечно, не Инь Цзянь, у него получается. Иногда. Минцзюэ лег рядом, повернулся на бок и подпер голову рукой, смотрел на Инь Цзяня, молча разрешая задавать вопросы. Важные дела вполне подождут Инь Цзяня, раз уж они прямо сейчас ждут Не Минцзюэ, подумаешь. — Не спать — неполезно, — на всякий случай напомнил Минцзюэ и перевернулся на спину, положив руки под голову. *** Цзянь только упрямо улыбнулся. Невозможный и невыносимый человек, сразу запрет и лишь бы на своём настоять. Но спорить прямо сейчас не было сил, желания, да и необходимости. Инь Цзянь счёл это внимательное молчание как предложение всё-таки сказать всё, что было нужно, и он даже начал. Поделился своими соображениями по поводу будущей миграции шкафа «вон туда возле рабочего стола, чтобы всё рядом», обрисовал насколько Лу Цин незаменимый человек. Немедленно вспомнил, что ему очень нужен тот лекарь, который довёз Лу Цина живым до Цинхэ, в качестве независимого и строгого врачевателя, способного всё проверить и подтвердить в новом лекарстве. Правда эти умные слова почему-то всякий раз сворачивали сначала в нежную улыбку, потом в поцелуй, потом Инь Цзянь сам повернулся на бок, чтобы видеть профиль Минцзюэ, и действительно уснул на полуслове. Зато успел в полусне обнять его в точности так же, как когда-то обнимал одеяло в постели Минцзюэ. Но это было гораздо, гораздо лучше одеяла.