Затмение

Праздник, гости и подарки

Весна напала на Цинхэ как всегда неожиданно. Минцзюэ с детства поражался, как это Юдоль неприступна для всего, кроме весны. Все менялось внезапно и сразу, даже воздух становился другим. А эта весна оказалась совсем особенной, в ней было слишком много нового. Необычно яркие краски ожидания праздника, необычное волнение, необычно воодушевленный Хуайсан, ощущение постоянного предчувствия во всем — от камней до улыбок каждого встречного. Это слишком много даже для него, и потому Минцзюэ не хватало самого главного — Инь Цзяня. Потому что его было мало, постоянно, всегда, даже несмотря на бешеные ночи, яростные утра и передышки, полные необычной для Минцзюэ нежности. Потом день наполнялся делами у обоих, и к вечеру Минцзюэ снова приходилось сдерживаться и избегать встречи с личным советником, потому что он не был уверен в том, что сможет контролировать даже взгляд. «Ладно. Я привыкну», — говорил он себе. Конечно, привыкнет. Это просто необычная для Цинхэ суета, первые гости, ожидание новых и куча всяких мелочей. Минцзюэ привык следить за оружием, тренироваться, решать нормальные проблемы, но не привык к примеркам, праздникам и излишествам — чего бы они ни касались. Так что сейчас он был рад даже Сюэ Яну. Хорошо, что Байсюэ прибыл раньше всех. С Сун Ланем и его друзьями можно было оттачивать боевое мастерство и говорить о делах, а еще — содержательно молчать! Да, даже с Сюэ Яном, как выяснилось, потому что все познается в сравнении. Когда, несмотря на все усилия брата, до тебя все-таки добираются с вопросами о подготовке к торжествам, выясняется, что даже Сюэ Ян — молчун. Предстоящий в рамках торжеств турнир обещал быть интересным, и Не Минцзюэ даже не скрывал, что ждет этого события. Цзян Цзай в Юдоли — явление не менее громкое, чем Вэй Ин, между прочим, интересно, кто кому достанется в соперники? Воспоминания о драке в Байсюэ будили желание взять дружеский реванш, и Минцзюэ сам посмеивался над этой своей ребячливостью. Уже практически женатый человек ждет драки, ага. *** Инь Цзянь впитывал весну то с восторгом, то с глухим раздражением, как нечто неизбежное. Нет, он не был против свадьбы. Как он может быть против? Минцзюэ всё равно должен привести в дом жену, и пусть это будет лучше девушка не только красивая, но и умная. Кроме физического здоровья и красоты супруге главы клана требуются ещё и мозги, чтобы глупость не передавалась по наследству отпрыскам. Зато конец зимы и начало весны оказались переполнены жадной страстью, которая делала его жизнь полной. Минцзюэ оказался совершенно неутомимым, а в себе Цзянь внезапно открыл чувственную ненасытность, которую не желал исправлять. И пока шла всего лишь подготовка к свадьбе, он всё-таки сумел определиться с подарком и подготовить его. Известный резчик долго рассматривал клык аршаньского змея, пробовал его резцами и качал головой, но всё-таки вырезал для жениха и невесты подвески по рисунку Инь Цзяня. Эти плоские флаконы, украшенные тонкой резьбой, полагалось носить на шее под одеждой. В каждом находилась порция универсального противоядия, которое Инь Цзянь составлял сам и проверял на самых редких ядах. Даже на том яде, который когда-то был приготовлен им для убийства Не Минцзюэ. Он находил в этом изумительную гармонию: клык исполинской ядовитой гадины станет вместилищем идеального противоядия. А потом в Нечистую Юдоль нагрянули гости из Байсюэ, и Цзянь почувствовал себя идеально счастливым — он мог делиться своей радостью с братом, да и Минцзюэ немного отвлёкся от предсвадебной суеты. *** Вот как ни крути, а в Байсюэ должно быть много народу. Это Сюэ Ян осознал в полной мере, когда в очередной раз что-то приколачивал, вскапывал, закапывал, выкапывал, переносил, чистил или подметал. А что? Он вызвался помогать, и Сун Лань его припахал так качественно, что от непривычно-созидательного труда едва голова не лопнула. Оно, конечно, приятно, но не в таких же количествах! Всё-таки они с Сяо Синчэнем сбежали. Ненадолго, но сбежали к себе на юг. Хорошо же! Можно как в прежние времена вместе просто вдвоём, не соблюдая приличий... хотя чего зря жаловаться, Байсюэ никак не повлиял на его бесстыжую натуру. Скорее, наоборот — он успешно заразил Сун Ланя некоторой степенью бессовестности, и это явно пошло молодому патриарху на пользу. Зато удалось воплотить в жизнь свою страшную угрозу запастись талисманами перемещения, и Сун Лань не отвертелся от пачки. — Ты пойми, чудак-патриарх, мало ли что. И потом, соскучишься ты по мне, так к чему тратить целый день и кусок ночи, чтобы мчать туда, да потом назад. Держи. Когда ты ещё на юге побываешь! А потом как-то и молодые воспитанники появились — сперва из Хэй, потом вот Цзинь Лин прислал мальчишек из Ланьлин Цзинь, да ещё как прислал — по-взрослому, с сопроводительным письмом, составленным в язвительно-официальных выражениях. — Нет, ты послушай! — приставал Сюэ Ян к Сяо Синчэню и с восторгом зачитывал самые понравившиеся места. — «Дабы в корне пресечь произростание предосудительной праздности в юных душах»... небеса, что мы воспитали, страшное дело. А нет, вот это ещё: «воспитуемое физическим трудом уважительное понимание к усердному обеспечению привычной роскоши власть предержащих достигается непосредственным участием отпрысков благородных фамилий к оному труду». К оному! Узнаю школу Мэн Яо, вот кто умел бумаг настряпать, да таких, что хоть к императору неси! Он вызвался сам сочинить ответное письмо и извратился в выражениях так, что в изнеможении ржал над свитком до слёз. Но смех смехом, а переписка с Ланьлин Цзинь в лице этой маленькой золочёной занозы оказалась полезной. Кроме парочки заносчивых сопляков в Байсюэ прислали в общем-то интересных молодых адептов, а за одним Сюэ Ян сгонял лично вместе с Сяо Синчэнем, о чём и сообщил Цзинь Лину, чтобы не парился. Молодой глава Цзинь взялся обустраивать судьбу бастардов своего деда с энергией, которой явно нахлебался в Байсюэ, а потом в Безночном городе добавил ещё. Мо Сюаньюй был добыт из своей ссылки к неприятной родне без всяких реверансов, там его едва не замордовали до полного безумия, но после визита Сюэ Яна семейство Мо посчитало, что легко отделалось. Он умел объяснить, насколько хуже могло бы быть. Зато Цзинъи получил восторженного помощника, который нежно обожал и кроликов, и карпов, и своего наставника с гуцинем считал старшим братом, несмотря на его юный возраст. Так что приглашение в Цинхэ Не было принято в Байсюэ без озадаченности — теперь было кому доверить монастырь. А на случай если они там не справятся и накуролесят, по разным углам Байсюэ прятались травяные человечки и присматривали за молодняком. В любой момент мог нагрянуть обратно один из патриархов и всыпать страшных люлей... в зависимости от того, кто именно примчится. Побыть в Нечистой Юдоли гостем, а не заключённым — в этом была какая-то своя особенная прелесть. Там многие помнили Сюэ Яна, и он в полной мере насладился самыми разнообразными взглядами, от любопытствующих до откровенно ненавидящих. А что они могли сделать? Его Не Минцзюэ пригласил, и даже угрожать не потребовалось! Хотел бы Сюэ Ян посмотреть, кто ему запретит навестить свою родню! Вот Инь Цзянь — это родня. Это сразу видно, что родня, потому что вон у него на шее багровый засос еле заметной полоской выглядывает из-за ворота. Сюэ Ян точно знал, что это засос, потому что Сяо Синчэнь обладал такой же тонкой светлой кожей, и как на ней выглядят засосы — это он знал как никто! А Лань Сычжуй всё время где-то метался, и всё равно не дал себя слишком жамкать, хотя такие поползновения у Сюэ Яна были. Вообще жамкать Сычжуя превратилось в славную традицию, которую никто кроме Сюэ Яна не понимал и не одобрял. *** Вопрос, отправляется Вэнь Нин с ним в Цинхэ или нет, даже не стоял. Чжи Чуань — глава клана Вэнь, и глава клана не просто может, но и должен явиться с сопровождением, особенно, если это родственник. Они прибыли в Цинхэ далеко не первыми, но и не последними, с дарами и, конечно, позаботились о клановых одеждах в правильных цветах. Это важно. Клан Цишань Вэнь жив, и это — факт. Когда гости были представлены, один из советников не справился с попыткой сдержать эмоции, тщетно маскируя это покашливанием. Не Минцзюэ наградил его за это таким взглядом, что советник не выдержал, и шагнул назад. Темный заклинатель из Безночного города и Призрачный Генерал — Не Минцзюэ совершенно точно знал, что кое-кто в Юдоли поговаривал, будто глава Цинхэ перегибает палку в политике или же просто от грядущего счастья его припекло. Но это поправимо, они с Хуайсаном уж точно пресекут подобные пересуды. Говорят — перестанут говорить, и о Чжи Чуане, и о Сюэ Яне, и о Вэй Усяне. А сейчас Минцзюэ спускался по ступеням, не заставляя гостей подниматься к нему, и этот знак почтения, ровно такой же, как для гостей из Байсюэ, видели все. Чжи Чуань и Вэнь Нин присоединились к гостям и даже успели поздороваться с Сун Ланем и с Хуайсаном — младший глава Цинхэ Не спешил отправиться со свадебным паланкином за невестой. В этом церемониальном походе его сопровождали Лу Цин, Сун Лань и Лань Цзинъи. Хуайсан очень желал бы видеть рядом Лань Сычжуя, с ним все это было бы не так волнительно, но с другой стороны доверить оставшиеся самые деликатные хлопоты он мог только ему. Такт, аккуратность, внимание, но самое главное — искреннее тепло, которым Сычжуй наполнял абсолютно любое дело, за которое брался, — все это добавляло железной дисциплине Цинхэ жизни и равновесия. Единственное, что огорчало сейчас Хуайсана, что он не мог помочь брату одеться к церемонии, но тут уже никуда не денешься — никто еще не придумал, как быть в двух местах одновременно. Еще месяц назад Хуайсан занимался какими-то большими и глобальными приготовлениями. Одно только устройство женской половины потребовало невероятных усилий — к прибытию Ши Юньлань все должно было быть просто безупречно. Для пар гусей, которых присылали и еще пришлют в подарок, пришлось заблаговременно построить отдельный дом. Для бесконечных ваз, утвари и благопожелательных предметов — отвести специальные комнаты. Подарки присылали не только богатые и знатные семьи. Даже простые фермеры, и те передавали в Юдоль скромные свадебные гостинцы, и Не Хуайсан сообщал о них брату особо, ведь это означало, что люди в Цинхэ видят в этой свадьбе надежду для всех. Но чем больше проходило времени, тем больше приходилось учитывать самых разных деталей, и лиловая кайма на приглашении для Юньмэна, о которой Не Хуайсан не забыл, зная, что Цзян Чэн оценит шутку, была лишь одной из множества важных мелочей. Он устал, устал до крайности, и если бы не редкие встречи с Лань Сычжуем, Хуайсан, наверное, уже чувствовал бы себя растворенным в жизни Цинхэ, словно капля туши в чашке с водой. Ожидание в Юдоли становилось все крепче и крепче, как выдержанное вино. Все чего-то ждали. Друзья, которые давно не виделись, ждали друг друга, Вэнь Нин — встречи с Вэй Усянем, а Чжи Чуань не мог дождаться встречи с Цзинь Лином и невероятно соскучился по Фее. Сяо Синчэню хотелось, чтобы Лань Цзинъи и Цзинь Лин уже хохотали вместе, а Лань Сычжуй на них бы строго посмотрел. Ждали невесту, праздника, пиршества и ярких поединков ... Ши Юньлань ждала расставания и встречи. Могла ли она мечтать, что покинет семью вот так — оставляя за спиной надежные стены и уверенность в том, что для ее семьи это будет самый крепкий и надежный союз? Когда она надевала доспехи, этот исход казался ей недостижимым, да она и думать об этом не могла, а теперь Юньлань спускалась в алом одеянии к паланкину, за руку ее вел любимый брат, а встречала — улыбка Не Хуайсана, в котором она надеялась обрести еще одного брата. Она шла как подобает невесте — с печатью грусти на лице, словно плакала три ночи напролет, как положено девушке. Юньлань не смотрела на мужчин, взгляд ее был устремлен куда-то вниз, но Ши Фэн, глядя на дочь, улыбался с гордостью счастливого отца — Юньлань шла с прямой спиной и не опустив покорно головы. Ши Бэйхэ закрыл паланкин и передал Не Хуайсану изящный ключ. Процессия невесты вошла в ворота Юдоли под ликующие возгласы толпы. Она была такой длинной из-за нагруженных повозок, что когда паланкин остановился у дворца, последние из них все еще оставались за стенами. *** *** *** Цзинь Лин прекрасно знал, что его улыбку сравнивают с улыбкой дяди Яо. А ещё его улыбку сравнивают с улыбкой его отца, его матери. Все в поисках какого-то сходства. Чего улыбаться-то?! Дел невпроворот! Он до сих пор корил себя, что не сумел уговорить Чжи Чуаня отправиться с ним в Ланьлин. Да это было бы и неправильно, поэтому настаивать не получалось. Он так давно не виделся со своим тёмным заклинателем... Так давно... Нет, урывками, конечно, виделся. Вообще-то Цзинь Лин на приличия хотел плевать с самой верхушки Башни Золотого Карпа, и при любом удобном случае сбегал в Безночный город. Но удобных случаев выдавалось до обидного мало. Вот так смотришь — а уже несколько дней прошло. Моргнул — неделя пролетела. И это не то ожидание, когда не знаешь куда себя деть, это какая-то бешеная гонка по кругу в отчаянной попытке не облажаться и не ударить в грязь лицом. На свадебное торжество в Цинхэ Не он возлагал огромные надежды, потому что прибыть в гости — это другое. Да, придётся соблюдать десятки правил и предписаний, но гость всё-таки не хозяин, и может себе позволить отдых. Значит, Чжи Чуань не будет так сильно занят... Цзинь Лин успел в последний момент — с Цзинъи удалось лишь переглянуться, ну хоть Сычжуя получится обнять. Чжи Чуань и Вэнь Нин в клановых одеждах смотрелись неожиданно и даже грозно, их провожали взглядами. А вот соблюсти официоз получилось с огромной оговоркой. Фея, с достоинством выступавшая рядом с Цзинь Лином, выдержала чинную паузу, потом сочла, что приличия соблюдены, подскочила к Чжи Чуаню и принялась выражать свою радость в привычной манере — вилять хвостом и одобрительно бурчать что-то нежное. — Глава Вэнь, — степенно поклонился Цзинь Лин, прекрасно понимая, что сейчас на них смотрят все кому не лень. А не лень оказалось многим. Один такой неленивый подобрался ближе и довольно зубоскалил. — Глава Вэнь, Глава Цзинь. Усраться можно, у меня целая толпа близких знакомств со всевозможными главами, аж сам себе завидую, — Сюэ Ян честно пытался быть приличным человеком, но шкодливая натура лезла из него с весёлым присвистом. *** Глава Вэнь ответил Главе Цзинь поклоном, тщательно выверенным по всем законам вежливости, и даже сдержал замечание по поводу того, что теряется в догадках о количестве слоев шелка. По этому поводу он даже покраснел, потому что представил себе, как мог бы эти самые слои считать, раздевая юного правителя Ланьлин. К счастью, тут встрял Сюэ Ян и румянец сурового заклинателя могли бы счесть за гнев. Цзинь Лин менялся, с каждой их новой встречей Чжи Чуань это отмечал, каждый раз открывая для себя какие-то его новые черты. И Фея менялась тоже. Зато с ней Вэньчжун мог прямо сейчас при всех позволить себе нормальное приветствие. Он присел на корточки и обнял собаку, как любимого друга. И пусть все думают, что хотят — глава Цишань Вэнь лучше знает, как здороваться с собакой-оборотнем. — Я скучал, — шепнул Чжи Чуань в мохнатое ухо и улыбнулся. — Может твой суровый друг отпустит тебя на неделю? На каникулы. *** Фея заулыбалась во всю пасть, с восторженной непосредственностью лизнула Чжи Чуаня в щёку, принялась взахлёб что-то рассказывать — цепочка невнятного ворчания вперемешку с несолидным поскуливанием выдавала всё накопившееся, поэтому лучше снова лизнуть, прижаться меховым боком. Цзинь Лин только бровь поднял, про себя посмеиваясь над трогательностью этой встречи. Вот хорошо быть собакой-оборотнем, никто даже не кашлянёт поучительно над ухом. — Господин Сюэ, — такое же чопорное приветствие досталось Сюэ Яну. — То, что вы сказали — можно, отчего же, но всё-таки лучше не прилюдно. — Зараза, — фыркнул Сюэ Ян и подчёркнуто внимательно осмотрел мальчишку с головы до пят. Ну да, глава. Куда «главее». Молод, но там есть кому зудеть в ухо и наставлять, только волю дай. А уж сколько в клане Цзинь ценителей позудеть — это он не понаслышке знал. — Дядя Вэнь, — Цзинь Лин без стеснения обнял Вэнь Нина за плечи. Дядь у него было столько, что он считал себя вправе производить в дяди кого угодно, сообразно степени привязанности и вовлечённости в жизнь. — Наставник Чжи Чуань, — вот теперь, по длинному кругу, можно себе позволить и невинное прикосновение к руке под прикрытием длинного рукава. — Я скучал. Позови меня тоже на каникулы... *** *** *** Инь Цзянь понятия не имел, как правильно обустраивать свадьбы. А если не знаешь и не умеешь — не лезь в организаторы. Он сделал одно открытие, которое его неприятно поразило, и нужно было как-то переварить этот факт. Только во время подготовки к свадьбе он понял, что всё это время не воспринимал Не Хуайсана как отдельного человека с собственными талантами, и талантами немалыми. Мысленно он всегда был «брат Минцзюэ», будто принадлежности достаточно для приязни. Только начал разбираться, и выяснил, что даже Лу Цин не избежал этой участи — он был «близкий друг Минцзюэ», и лишь потом незаметно стал его другом, и вот под этим углом все достоинства Лу Цина засияли с потрясающей ясностью. А с Не Хуайсаном как-то не доводилось близко общаться, Инь Цзянь всегда был безукоризненно вежлив, но оказывается ценил не его, а «младшего брата Минцзюэ». Сейчас, когда он добровольно и чистосердечно через посредничество Лань Сычжуя выполнял поручения, Инь Цзянь понял, что Не Хуайсан — личность незаурядная, а вовсе не «всего лишь младший брат». Это же надо быть до такой степени предвзятым! Впору проводить ревизию всем своим отношениям, вдруг он ещё кого-то оценивает исключительно по принципу «это человек дорогого мне человека». Как мерзавец Сяо Синчэня... Когда пришла пора помочь жениху с облачением в свадебный наряд, Инь Цзянь на правах личного советника затребовал эту честь себе. Действительно, не разорваться же Хуайсану! Паланкин с невестой вот-вот должен был прибыть. — Минцзюэ, — Инь Цзянь оставался церемонным ровно до того момента, как закрылась дверь, оставив их наедине. — Я пришёл помогать тебе с облачением. Он еле заметно улыбнулся. — Для меня это очень важно. И потом, я хочу побыть с тобой наедине перед праздником. *** Когда Инь Цзянь вошел, Минцзюэ собирался отправить просьбу к Лань Сичэню, но не успел, и теперь это было только к лучшему. Цзяню важно… — Я тоже. Послушай… — Минцзюэ вложил ему в руки гребень и теперь стоял, держал их в ладонях и смотрел в глаза своему Цзяню. Он хотел это давно сказать, очень давно, и каждый раз не находил момента или слов, или решал, что говорить что-то вообще не нужно, причем не нужно им обоим. А сейчас Минцзюэ просто не оставил себе шансов, когда произнес это «послушай». — То, что у нас с тобой — это неизменно, — наконец, сказал он. Может, это и не выражало всего, что Минцзюэ чувствовал, но других слов он не знал. Это – неизменно, это то, что должно быть навсегда, и для этого не нужны красные одежды, пиры, клятвы, ритуалы и свидетели. *** Неизменно. Ох, как же Минцзюэ сказал аккуратно. Инь Цзянь держал этот гребень, медленными плавными движениями гладил ладони и пальцы Минцзюэ, смотрел в глаза, и понимал, что вот сейчас ни за что не возложит на него даже тень от собственной бури в душе. Он справлялся с этим демоном самостоятельно, отказывая ему в праве мутить рассудок. — Это совершенно неизменно и непоправимо, — подтвердил он, шагнув ближе. — Навсегда, Минцзюэ. Они действительно не говорили об этом. Не было бесконечных признаний в любви. Слова уже были сказаны и услышаны, приняты к сведению, впитаны разгорячённой кожей. Инь Цзянь не сомневался ни в своих чувствах, ни в чувствах Минцзюэ. Он полностью осознавал, что избавлен от сомнений, от любого «а вдруг», потому что его Минцзюэ — человек уникальной прямоты и честности. — Это — ясно? — смешливо спросил он, повторяя фразу Минцзюэ. *** — Это — ясно, — подтвердил Минцзюэ, уже касаясь его губ поцелуем. — Ясно. Он вздохнул и оглядел комнату. Все свободные плоскости на ней были заняты свадебным облачением. — Ладно. Нужно одеваться. В этом же еще и шевелиться как-то надо... Он начал с того, что переоделся в новую рубашку, обувь тоже нужна была другая, под весь этот наряд. — Знаешь, Хуайсан все так продумал... я ведь так, только согласился, — сказал Минцзюэ, когда Цзянь занимался его прической. Это особенно важный ритуал, до него только брат мог это делать, но прикосновения Цзяня — это совсем, совсем личное, другое, тайное. — А он явно изучил все свадебные изображения семьи и старался соблюсти традиции. Только вот заколка... Минцзюэ держал в руках отцовский подарок. Ее нельзя сегодня оставить, но и расставаться именно в такой день — тоже невозможно. Он решил, что заколка останется у него в складках ханьфу. Главный оберег, это сегодня важнее даже, чем таблички с именами родителей. Хуайсан, действительно, постарался. Широкие, традиционные для Цинхэ оплечья верхнего платья, четкие контрастные линии кромок. Даже пояс цвета темной крови был украшен нефритовым тао-тэ... это ж ведь еще и успеть вырезать надо было. *** Такой мягкий поцелуй, за которым не последует логическое продолжение... но этот поцелуй был Цзяню очень нужен. Это был его поцелуй, законный, предназначенный ему одному. — Я тебя столько раз раздевал... что теперь пришло время новому опыту — я тебя одену. И знаешь, я тебе как лекарь скажу — в этом ты не только шевелиться сможешь, но и дышать. А если потребуется, то даже сражаться. Он аккуратно расправлял складки там, где их не должно было быть, поправлял пояса, разглаживал рукава. Всё должно быть так, как положено, как предписано. Чтобы не давило, но и не сползало. Инь Цзянь принялся размеренно проводить гребнем по волосам Минцзюэ, заплетал тонкие косы, укладывал гладкие пряди, скреплял в торжественную причёску. Жених. Он не удержался и оставил несколько поцелуев на тяжёлой длинной пряди, прежде чем убрать её. — Я последние дни уже перестал удивляться твоему брату, — признался Инь Цзянь, и в его голосе сквозило искреннее уважение. — Не Хуайсан — потрясающий организатор, наделённый огромным талантом. Талантами. Как только мне кажется, что я начинаю что-то понимать о нём, он поворачивается неожиданной другой стороной. Тонкий художественный вкус, удивительное чувство такта. Мне очень нравится твой брат. И знаешь, вы очень похожи. Не внешне, не вкусом... Стержнем. Это не сразу заметно, но несомненно. Инь Цзянь строго и придирчиво оглядывал его одежды, стряхнул невидимую пылинку, сделал шаг назад. — Ты выглядишь... воинственно. Не думал, что красный так тебе к лицу. *** — Я злился, что из Хуайсана не получилось сделать воина. Дурак, — Минцзюэ усмехнулся. — Он оказался сильнее меня. Намного. Этот взгляд Цзяня, такой строгий, заставил Минцзюэ улыбнуться. — Воинственно? — он приподнял руки, опустил и сделал вывод, что Цзянь прав — в этом вполне удобно.— Ничего. Она не испугается. Он и сам теперь смотрел на своего прекрасного доктора как-то по-другому. Исчезли привычные розовый и лиловый, и на удивление в одеждах с этим мелким рисунком, который напоминал тонкое, но прочное плетение, Инь Цзянь выглядел мягче и спокойнее. А белый шелк под ханьфу подчёркивал для Минцзюэ ту чувственность, которую в Цзяне знал только он. Чувственность, закованную сейчас в самодисциплину и надежно спрятанную. — Ну что... пойдем, — Минцзюэ коснулся шелковой кромки, и в этот момент по Юдоли прокатился глубокий звук главного колокола. Они вышли, площадь затихла. Минцзюэ стоял на вершине лестницы и смотрел вниз, на алый нарядный паланкин. Все приглашенные затихли и ждали, когда глава Цинхэ сделает первый шаг навстречу своей невесте. Ши Юньлань не видела ничего за плотно задёрнутыми алыми шторами, но тишина говорила ей больше, чем любой случайный звук. Она услышала мерные шаги по ступеням и опустила на лицо полупрозрачную фату, погружаясь в красноватый полумрак своего ожидания. Ну вот... теперь просто откроется дверь... Не Минцзюэ принял из рук брата ключ и открыл резную дверцу. Юньлань услышала, как тихо щелкнул замок, красный стал ярким светом, за маревом шелка она узнала силуэт Не Минцзюэ и подала ему руку. Всё. Теперь каждый ее шаг будет рядом с ним. Когда изящный сапожок невесты коснулся грубого камня лестницы, Юдоль ожила. Наряд Ши Юньлань, ее движения... казалось, что толпа дышит в такт синхронным шагам жениха и невесты. Он вел ее наверх, в парадный зал, за ними смыкались ряды особо значимых для семьи гостей — глав кланов, близких друзей, здесь же были отец и брат Ши Юньлань и ее сопровождающие. Двери парадного зала закрылись, отсекая многочисленную толпу от главной церемонии, теперь все эти люди остались ждать главного объявления. *** — Не Хуайсан и есть воин, — спокойно отметил Инь Цзянь. — Просто с другим оружием. О том, что Ши Юньлань не испугается, он скромно промолчал. Не был уверен, что именно сегодня сможет спокойно реагировать на её имя. Где-то в груди змей тихо шептал, что сегодня всё внимание Не Минцзюэ и так будет принадлежать ей, поэтому нет смысла сейчас откусывать крохи от своей доли счастья. Инь Цзянь готовился к этому дню. Нельзя затмевать главную пару дня, хотя сложно затмить эти одежды алого цвета. Розовый именно по этой причине отпадал — недоброжелатели могли углядеть подозрительное родство цветов и оттенков. Подаренный Не Минцзюэ белый шёлк, конечно, не годился на повязки — для этого лучше всего подходит тонкое полотно. Но шёлк был прекрасен, поэтому Инь Цзянь попросил сшить из него для себя комплект одежды, а сверху надел подаренное братом ханьфу из фошаньского шёлка. Он считал это символичным и правильным — быть в том, что подарено самыми главными людьми в его жизни. Он проводил Не Минцзюэ, и дальше тому нужно было спускаться самому. Инь Цзянь скромно отошёл к своей семье. Он искренне считал всех людей из Байсюэ своей второй семьёй, и с ними чувствовал себя увереннее. — А ты когда женишься, Лань Сычжуй? — шёпотом поддел Сюэ Ян, и неожиданно для себя увидел, как у юноши порозовели щёки. — Оооо, что? Есть кто-то?! — Тсссс, — сердито прошептал Сычжуй, и пришлось уняться. Это было... наверное красиво. Сюэ Ян понятия не имел, насколько красивой должна быть свадьба. Но что все пришли — это точно. Тут были главы всех кланов, с приближёнными. Вообще всех! Похоже, земли опустели, все люди собрались в Цинхэ Не, и сейчас впитывали глазами потрясающее зрелище: глава Не женился! А главное, все остались стоять и ждать, а стать свидетелями церемонии могли только самые близкие. Самые-самые. Среди глав великих кланов, среди их близких, стоял Байсюэ — Сун Лань тут был со своим Лань Цзинъи, и они даже ездили за невестой вместе с братом жениха. А это честь, как ни поверни! Сюэ Ян и Сяо Синчэнь стояли рядом, и не нашлось бы человека, который попытался бы укорить мерзавца за то, что взял своего святого за руку. Поклоны предкам, еле уловимый шелест праздничных шелков. Было даже слышно, как очень тихо постукивают подвески в украшениях, скрепляющих причёску Ши Юньлань. Инь Цзянь стоял с подчёркнуто безмятежным выражением лица, на губах застыла тень слабой улыбки. Разве что Лу Цину он улыбнулся живее. Это лишь свадьба, ничего такого. Это женщина, его Минцзюэ нужна женщина. И ему нужна не любая женщина, а выдающаяся. Всё идёт правильно! И очень быстро. Какое счастье, что все смотрят сейчас лишь на Минцзюэ и Юньлань... Они теперь муж и жена. Но при этом его Минцзюэ остался с ним. Что ж ему ещё нужно? Цзян Чэн в который раз подумал, что он зря приехал. И в который раз устыдился этой мысли. Он искренне радовался за Не Минцзюэ! Он правда радовался и поддерживал Не Хуайсана — тот вообще ухлопотался, но даже за хлопотами не забыл навести на его приглашение канву. Как был смешливым, так и остался... Цзян Чэн утешался тем, что повидался с Цзинь Лином — племянник справлялся. Обнял Вэй Ина — он тоже... справлялся? Чем он вообще был занят? Да пусть занимается чем угодно, главное что живой... демонстративно и напоказ приветствовал клан Вэнь в лице Чжи Чуаня, подчёркивая для всех несогласных, что Юньмэн Цзян принимает Цишань Вэнь в качестве союзника. Ши Юньлань стала женой Не Минцзюэ. Что же, это и к лучшему, наверное. Вот только почему-то хочется нахмуриться и уйти. Цзян Чэн сердечно улыбнулся, когда они обернулись. Поздравлять теперь нужно. Да, поздравлять... *** Сяо Синчэнь забрал пальцы Сюэ Яна в свои и смотрел на происходящее с ровной умиротворенной улыбкой. По крайней мере старался. Все наконец-то заканчивалось, все живы, в порядке, все силы уравновесились, все нашли ответы ну или почти все. Он только не мог оставить беспокойство за брата. Безмятежное лицо, за которым Сяо Синчэнь все равно, как ни запрещал себе, искал другие чувства, чтобы успеть быть рядом, если потребуется. В очередной раз Инь Цзянь поражал его своей силой, твердостью скалы, которую не знающий его просто не увидит. Хуайсан все-таки в какой-то момент не сдержался, прикрыл лицо веером и опустил голову. Глаза предательски щипало. Неужели это все правда? Это все происходит в его доме? Счастье? Радость? Наконец-то покой... Он медленно выдохнул и взмахнул веером. Счастливая улыбка вернулась, и теперь во взгляде младшего главы читалась гордость. Он с благодарностью посмотрел на Лань Сычжуя, словно приглашал его разделить это чувство, молча сообщал ему, что это все — и его заслуга тоже. А встретившись взглядом с Лу Цином, Хуайсан изумлённо покачал головой: его строгий друг, суровый храбрый генерал, верный воин сегодня был совсем другим — в этом мягком строгом ханьфу, с падающими на плечи волосами он напоминал скорее молодого поэта, чем боевого генерала. И рядом с Цзинь Лином, Феей и особенно Цзян Чэном Лу Цин казался молодым и сдержанным романтиком. Поцелуй на виду у всех. Если бы не этот уверенный взгляд Не Минцзюэ, она бы испугалась, точно... Но Ши Юньлань улыбнулась ему. Этот поцелуй был таким сдержанным, целомудренным, не поцелуй даже — знак, как часть всех церемоний. Теперь они закончились, и молодые супруги ушли от всех. Пока там гости рассаживались по местам, а слуги приносили им готовые к подношениям подарки, Не Минцзюэ должен был снять с Ши Юньлань сложный головной убор. — А я думал, как это я буду шевелиться в свадебном наряде, — пробормотал он, сосредоточенно вынимая первую шпильку. Она тихо рассмеялась, отчего все эти заколки-висюльки зазвенели и закачались, а Минцзюэ замер. — Я помогу, — Юньлань придержала золотую конструкцию и коснулась руки мужа. — Теперь эту. И вот эту... Снимай... И тихо вздохнула, когда украшение оказалось в руках Не Минцзюэ. Даже если бы она захотела во время церемоний поднять голову и посмотреть на гостей — ей это вряд ли удалось бы, таким тяжелым был этот головной убор, а теперь даже плечам стало легче. Минцзюэ осторожно положил украшение на столик. Без него в своем торжественном красном Ши Юньлань казалась и хрупкой, и сильной одновременно. Она смотрела на него, как девочка, доверчиво и открыто, и он невольно вспомнил ее совсем другой, когда увидел в столице Ши воина в доспехах. Нужно что-то сказать... не эти церемониальные слова, важные, но символичные, которые они друг другу говорили в зале. Он взял ее за руки, коснулся губами тонких пальцев. — Ну вот. Можно уже не волноваться, — сказал Минцзюэ, признаваясь, что и он тоже волновался, но они оба точно справились. — Можно, — и ей ужасно захотелось поцеловать супруга. Потому что все, теперь они вместе будут на этом пиру, как муж и жена. Для этого пришлось привстать и потянуться к нему, а горячая ладонь Минцзюэ чувствовалась даже через все слои шелка. Народу объявили праздник, молодые супруги еще выходили к людям, чтобы услышать поздравления и поприветствовать, а потом вернулись к гостям. Церемонии еще не закончились, и теперь пришла очередь поздравлений и подарков. К счастью, нрав обоих братьев Не и по-настоящему искренние дружеские отношения с большинством гостей сделали эти ритуалы не такими чопорными. Минцзюэ хотелось улыбаться — он улыбался, объятия — сильные, смех — искренний, слова — не заученные. Быть может, когда столько времени душа болтается в черном ничто, потом ей хочется свободы? Присутствие на пиру главного мерзавца Поднебесной, Старейшины Илина, адепта-оборотня и новоиспечённого клана Вэнь тоже само собой снимало с происходящего налет ритуальной чопорности. Ши Юньлань встретила веселый взгляд младшего главы. Она читала другое, ей рассказывали другое. Пожилая няня и первая служанка, которые готовили ее к этому дню, тысячу раз повторяли, как должна вести себя правильная приличная невеста. Печаль, смирение, покорность и бездна достойного принятия. И вот сейчас они обе, кажется, изо всех сил держали эти бастионы, то и дело ободряя Ши Юньлань строгими или даже суровыми взглядами. А потом ей улыбнулся Ши Бэйхэ, так, что сердце моментально стало медовым. Так он не улыбался ей тысячу лет, и за эту улыбку брата Ши Юньлань готова была свернуть горы и собрать с неба луну вместе со всеми звездами. «Ура» — одними губами сказала Юньлань брату. «Ура» — ответил он, поднимая чарку, и смотрел, как его сестра сияющим взглядом обводит каждого, ее свет не миновал никого — даже эту странную собаку-оборотня, даже вернувшегося из страшных сказок старейшину Илина, даже сурового главу Юньмэн Цзян. *** Подготовка к свадьбе, сама церемония, неожиданно спрятавший волнение за веером Хуайсан... и хамские намёки Сюэ Яна! Лань Сычжуй думал, что когда наконец-то они справятся, он свалится без сил, но сейчас силы снова откуда-то взялись. И сейчас это были достойные плоды труднейшего периода в его жизни. Лань Сычжуй чувствовал, что вот именно сейчас детство осталось надёжно позади, и совершенно о нём не жалел. Он с трудом удерживался от слёз, когда наконец-то обнял Цзинь Лина, сам оказался облизан Феей... а наставник Чжи Чуань неожиданно оказался главой клана Вэнь. Он очень изменился, но при этом остался тем наставником Чжи Чуанем, который когда-то так впечатлил молодого адепта из Гусу. Сычжуй понимал, что едва может два слова связать, но не мог соблюсти все предписанные приличия — кажется, часть своей строгости он потерял ещё в Байсюэ, а в Цинхэ надёжно утратил ещё больше этой чопорности, которая прикрывала его подобно доспехам. С Чжи Чуанем был ещё тот, кого шёпотом называли Призрачный Генерал, и к нему Сычжуй проникся невольной приязнью. А самое удивительное, что Старейшина Илина тоже не вызывал никакого протеста. Почему бы это? Может это потому, что отец держался рядом с ним и казался другим человеком? Сычжуй только взволнованно кивнул Хуайсану. Ему ужасно хотелось немедленно сообщить всем: «Смотрите, вот сколько всего сделал этот человек!» — но это ведь было совершенно недопустимо... Ничего. Он скажет. Он потом наедине обязательно скажет, ведь Хуайсан совершенно точно заслужил услышать множество хороших слов. Глава клана Не с супругой... Гости встретили их приветственными возгласами. Теперь, без покрова невесты, молодая госпожа оказалась подчёркнуто прекрасной, и что ещё важнее — она явно была счастлива! Инь Цзянь поймал себя на том, что прекрасно её понимает. Понимает её сияющий взгляд, понимает её прекрасную улыбку. Понимает, и не находит в себе окаянства винить кого-то за это. Клан Цинхэ Не нуждался в госпоже. И потом, разве не он в своё время говорил Минцзюэ, что это лучший вариант для женитьбы? Говорил? Говорил. А раз говорил — улыбайся и гордись своей прозорливостью, господин личный советник. Ши Бэйхэ улыбался — Инь Цзянь видел, как похожи улыбки брата и сестры Ши. Невозможно смотреть волком на это счастье, и дело вовсе не в приличиях. На приличия Инь Цзянь всегда смотрел несколько снисходительно, как на досадную, но вполне объяснимую блажь. Улыбка молодой жены Не Минцзюэ никого не оставила равнодушным. Цзян Чэн смотрел и понимал, что впервые в своей жизни готов обвинить Хуайсана в криворукости. Портрет, написанный им, не отражал и половины... Потому что Ши Юньлань оказалась настолько сияющей и прекрасной, что портрет забылся моментально. Был какой-то портрет? Зачем он? Вот она, живая... такая... невыносимо недоступная. Поздно. Просто поздно, непоправимо. Праздник покатился своим чередом. Церемония вручения подарков — по старшинству и по близости к виновникам торжества. Лань Сичэнь, названный брат Не Минцзюэ, по праву занимал одно из первых мест. Родня невесты, родня жениха... хотя нет, уже мужа и жены. Великие кланы. Цзян Чэн в знак уважения и признательности за племянника уступил место клану Цишань Вэнь — так должно быть, иначе и быть не могло. А вот Цзинь Лин преподносил дары в самую удачную, по его мнению, очередь — после Чжи Чуаня и перед Цзян Чэном. Цзян Чэн понял, что пятиться некуда, когда повисла несколько неловкая пауза, еле заметная, но она была. Он выступил вперёд, за ним несли подносы с подарками, и все они были хороши. Последний дар внесли в коробке, похожей на маленький паланкин, и установили на пол. — И наконец, — Цзян Чэн невольно улыбнулся и кивнул, потому что Фея подалась вперёд, забеспокоилась и принялась переступать лапами. — Госпожа... Вам потребуется верный компаньон, который поможет в любой ситуации, самой сложной и запутанной. Из коробки послышался тоненький плач. Цзян Чэн понимал, что там тесновато, страшно, непонятно, поэтому поспешил распахнуть дверцу. Фея ахнула. Она действительно ахнула — Цзинь Лин осторожно погладил её по голове, тревожно заглянул в глаза. Такой странный и нехарактерный звук... — Собака-оборотень, — зашептались в рядах гостей. — Да, этот щенок — отпрыск известного семейства, — Цзян Чэн ласково подтолкнул пушистого щенка вперёд. Тот озирался, поскуливая. Фея вышла вперёд, обнюхала малыша, лизнула испуганную мордочку, и принялась тихонько объяснять, что происходит, как себя дальше вести. Она вызвалась проводить маленького сородича к госпоже Юньлань. Эта маленькая процессия из двух собак-обротней заняла совсем мало времени, просто короткие толстенькие лапки щенка не поспевали, Фея старалась идти медленнее. Она объясняла щенку, что вот эта госпожа — она теперь его самый близкий человек, и если он захочет, то сможет когда-нибудь, в будущем, если будет старательно самосовершенствоваться, стать человеком. — У него пока нет имени, — Цзян Чэн не мог отвести взгляда от лица Ши Юньлань. — Честь дать имя собаке-оборотню принадлежит тому человеку, который будет с ним с детства. Фея авторитетно подтвердила это, подтолкнула щенка носом к ногам госпожи, немедленно и деловито объяснила Не Минцзюэ, что у него ведь тоже когда-то появятся щенки, а собака-оборотень это лучшая охрана, неподкупная и неусыпная. Наверное, глава Не эту речь не понял, но она старалась быть краткой и понятной. Дары, дары, подарки. Сюэ Ян посчитал, что он вправе присоединиться к подарку от Байсюэ — а что, он патриарх, разве нет? Вот чего он не ждал, так это участия в подарке Инь Цзяня. — Приветствую чету Не, — Инь Цзянь поклонился, слуга за ним держал поднос, покрытый платком, и на первый взгляд поднос был пуст. — Однажды на севере, в Аршани, был побеждён исполинский ядовитый змей. Победители этого змея преподнесли мне в дар верхний клык этого чудовища. Инь Цзянь поклонился брату и его мерзавцу, при этом Сюэ Ян растерянно заморгал, не понимая, к чему клонит лекарь. — Эти маленькие флаконы, изготовленные из клыка аршаньского змея, носят на шее, как подвески, — Инь Цзянь снял платок со своего подарка и улыбнулся. — Прошу вас, примите их. Глава Не, госпожа... Внутри каждого флакона — универсальное противоядие, от любых ядов. Вы будете защищены от трагической случайности или злого умысла. Я желаю вам счастья и долгих лет жизни в согласии. Он снова поклонился. Долгих лет жизни в благополучии. Что же, он намерен позаботиться об этом в полной мере. *** Верный компаньон? Минцзюэ улыбнулся. Юньлань и этот длинный церемониал с подарками выдерживала с потрясающим достоинством, сочетая внимание к дарителям и сдержанность, но когда перед ней оказался маленький секрет в коробке, непосредственность юной госпожи, то, как она честно попробовала сдержать любопытство и все-таки не совсем преуспела, вызвали у Не Минцзюэ эту теплую улыбку. Он заметил, как чуть дрогнули ее пальцы, и как от удивления и восторга приоткрылись алые губы. Цзян Чэн определенно угадал с подарком, и Не Минцзюэ это тоже очень обрадовало. У его молодой жены будет милое существо, которое станет верным другом — это важно. Юньлань посмотрела на супруга, и он, конечно, ответил ей одобрительным взглядом, ну разве может она весь этот трудный день сдерживаться? Как можно усидеть на месте, когда тут вот такой подарок? Ши Юньлань присела, протянула руки к пушистому щенку. Какое чудо! Она подняла взгляд на главу Цзян, который вот только что говорил и подносил дары, а она думала о том, какое у него строгое лицо, какие жесткие черты. — Благодарю вас, глава Цзян, — сказала она, даже не поднявшись, так и смотрела на него. Конечно, ей следовало сесть и поблагодарить как положено, но щенок коснулся носом ее ладони, и это очень, очень важно, Ши Юньлань сейчас никто не убедил бы, что эта церемония не так важна, как правильная благодарность. Она улыбнулась Цзян Чэну и взяла щенка на руки. — Имя — это большая ответственность, я понимаю и не могу торопиться, глава Цзян. Завтра вы узнаете, как зовут этого славного сына известного семейства, я обещаю. Она снова села рядом с супругом, погладила щенка и не удержалась от еще одного радостного взгляда в адрес главы Юньмэна. Но, к сожалению, никак нельзя было заставлять следующего дарителя ждать, Ши Юньлань посмотрела на Фею: — Окажите мне честь сегодня сопровождать моего друга? Теперь, когда за щенка можно было не волноваться, госпожа могла вернуться к поздравлениям. Она, безусловно, знала, насколько ценит ее супруг личного советника, Ши Юньлань вообще не пожалела времени на то, чтобы узнать больше о всех близких людях Не Минцзюэ, и Не Хуайсан ей в этом очень помог. Потому даже имена гостей из Байсюэ не были для нее чужими, а уж Инь Цзяня она и вовсе заранее почитала как близкого родственника. Его дар она приняла как бесценный оберег и не смогла просто оставить его среди других подарков, пусть даже они и оставались в зале на самом почетном месте. — Не Минцзюэ... — Юньлань взяла свой медальон, повернулась к мужу и увидела, что он сделал то же самое. Не сговариваясь, они решили, что подарок с этого момента должен быть всегда с ними. Юньлань надела медальон на шею Минцзюэ, он сделал то же самое в ответ, и оба спрятали подарок в складках одежд. Когда закончились дары, наступила особенная женская часть церемонии. Прибывшие с невестой танцовщицы и музыканты порадовали своим искусством гостей, а затем госпожа впервые за этот день оставила свое место подле супруга, чтобы угостить каждого гостя лично. С подносом, на котором были сервированы маленькие угощения, Юньлань обошла всех по очереди, начиная с Не Хуайсана. К этому ритуалу она готовилась особенно трепетно, стараясь выбрать для каждого что-то подходящее. Инь Цзяню досталась тончайшая прозрачная засахаренная фиалка, и ее хрупкость не пострадала, когда Юньлань положила цветок на тарелку личного советника. Сюэ Яну и Сяо Синчэню она с легкими поклонами поднесла фруктовые конфеты, патриарху Байсюэ — засахаренный персик, подразумевая пожелание изобилия и процветания возрожденному храму. Молодой глава Ланьлин Цзинь получил из ее рук лепесток пиона, а глава Вэнь — алую ягоду засахаренного боярышника. Наконец, очередь дошла до главы Цзян, Ши Юньлань остановилась и с отточенной деликатностью взяла палочками орех в меду. Только один взгляд и только одно движение — но Юньлань снова успела удивиться строгости этого человека. Его острые скулы, точеный подбородок... она прекрасно знала историю этого клана и сейчас поразилась, насколько соответствует облик Цзян Чэна суровым испытаниям, выпавшим ему. Горечь ореха в сладости меда как пожелание отныне только хороших дней. Ши Юньлань поклонилась и отошла к следующему гостю, а когда закончила свой обход и вернулась к Не Минцзюэ, пир окончательно стал веселым праздником с вином, обильными угощениями, музыкой и добрыми пожеланиями. *** Цзян Чэн растерялся. Она смотрела. Она улыбалась. Она благодарила, и сейчас Цзян Чэну было неловко взглянуть на Не Минцзюэ, словно он нечестным путём получил эту улыбку и благодарность. Но он всё-таки усилием воли перевёл взгляд на главу Не, чтобы никто не мог обвинить его в том, что он пренебрегает приличиями. Пир — прекрасный повод напиться. Пьют за здоровье молодых, поднимают тосты. Все пили сообразно собственным вкусам и настроению. Цзян Чэн счёл, что этот способ утолить непрошенные жадные мысли не так плох. Орех в меду он съел. С благодарностью принял и съел, чтобы она видела. Инь Цзянь со своей стороны придерживался мнения, что ему вино может и принесёт некоторое облегчение, но он не без оснований опасался, что коварный напиток подточит его самообладание. Пришлось тщательно высчитывать, сколько он может выпить, чтобы не оскандалиться неуместным выражением лица. Засахаренная фиалка... это так мило. Цзянь с искренней благодарностью принял это угощение, которое явно было подобрано с трогательным вниманием и почтением. Теперь, когда самая официальная часть праздника осталась позади, все веселились от души. Не время для забот и лишних мыслей! *** Сюэ Ян хотя и слыл невыносимым треплом, в конце концов почувствовал что толпа народа вокруг делает ему тошно. Нет, он продолжал над кем-то искренне ржать, куда-то шутить, подначивать кого-то, но при этом наклонился к Сяо Синчэню и прошептал: — Даочжан... у меня тут назначено свидание. Сходишь со мной? А то мало ли, вдруг что. Такое свидание, знаешь ли... Для этого нужно было, наверное, заручиться поддержкой кого-то из людей Не Минцзюэ, но в принципе Сюэ Ян не смущался тем, что нагло пользуется привилегиями приглашённого гостя. Поэтому он всё-таки увёл Сяо Синчэня, но не в отведённые им покои. Они спустились ниже, прошли по тихой части дворца, пока не остановились возле маленькой темницы, забранной частой решёткой. Сейчас тут не было заключённого. Вернее, он был, но уже по эту сторону решётки. Сюэ Ян стоял перед этой камерой, улыбался, трогал пальцами железные прутья. Он почти видел себя — такого же наглого, такого же весёлого. Пойманного и схваченного. Одинокого. — Мда, — наконец протянул он, и обнял Сяо Синчэня. — Вот в эту каморку меня и закрыли, когда ты с Сун Ланем меня поймал. Правда, я отсюда выбрался. Я же говорил тебе — увидимся, Сяо Синчэнь... *** Фея с энтузиазмом занялась своим ответственным поручением. В самом деле, нельзя же бросать малыша, когда вокруг так сразу много непонятного и пугающего? Но девушка ему понравилась, это было видно. По её поводу у Феи не было никаких волнений. Конечно, проблемы начались, когда щенок устал. Ему хотелось пить, спать и спрятаться. Фея безошибочно выбрала одну из служанок госпожи, и попыталась объяснить ей, что обязательно нужно прямо сейчас налить в миску прохладной воды. Ладно, подстилка может подождать, щенок и так с лап валился, может поспать как есть, но воды обязательно нужно. Девушка не понимала. — Аы, — пояснила Фея, и тяжело вздохнула. Она сходила бы за Цзинь Лином, пусть он объяснит, но именно сейчас это было совершенно неуместно. Что же, ничего страшного. Ответственная собака-оборотень может решить любую проблему. И пусть слуги на кухне не очень поняли, откуда там взялась собака и зачем она забрала пустую миску, но сказать ничего не посмели. Вот стук миски по полу у ног вместе с требовательным «аы!» девушка-служанка поняла прекрасно, и Фея вежливо поблагодарила её. Щенок пил, пускал носом пузыри, Фея умилялась и сетовала на непонятливость некоторых людей. Лишь поздно ночью, когда она ухлопоталась вконец, Фея в благословенном одиночестве вышла во внутренний сад и задрала морду к бархатистому небу. Нет, не чтобы повыть. Просто посмотреть. Щенок спит под присмотром девушки-служанки, он всё понял, хороший и достойный щенок... В душе томились чужие воспоминания. Цзян Чэн почему-то там был. Кружились лица, и такие ценные на протяжении всей её жизни запахи уступали место образам, словам. Её утомил этот праздник, её утомило неумение объяснить нужную мысль так, чтобы её поняли. Фея испугалась, что больна — всё тело ломило, и хотелось тихо плакать. Она задремала в траве, не чувствуя, как лунный свет вплетается в пушистую шерсть. *** Праздник — это всегда прекрасно. Особенно если осторожно относиться к вину. Инь Цзянь не мог себе позволить лишний глоток, и без того недоверие к собственному самообладанию с каждой минутой крепло. К счастью, вокруг было достаточно людей, чтобы он не мог забыться и потерять контроль. Вот со всем участием и лекарской строгостью осведомиться у Ши Бэйхэ как он поживает после ранения — да, это прилично и допустимо. Улыбнуться Лу Цину, неожиданно прекрасному без своей генеральской строгости — да, это тоже правильно. Брат, его мерзавец, Сун Лань со своим юным возлюбленным... Чжи Чуань, каждый взгляд на которого будил в душе множество вопросов. Его друг очень изменился, это бросалось в глаза. Его бы расспросить, но всё не удавалось. Праздник был похож на буйное цветение садов, когда время то ли растягивается в длинную карамельную нить, то ли порывом ветра швыряет яркие лепестки образов. Инь Цзянь держался до последнего, и тешил себя надеждой, что достаточно отважен. Объяснял собственной слабости, что всё идёт своим чередом, а человеческое сердце способно любить на разные лады не лишь кого-то одного, и скупость в данном вопросе — отчаянный путь в бездну. Ведь сам он любит не только Не Минцзюэ, разве нет? Цзянь задумчиво себе кивнул, едва прикоснувшись губами к вину во время очередного тоста. Всё так, он любит брата, и искренне привязан к его друзьям. Он любит своих друзей — Чжи Чуаня и Лу Цина... Мог ли он желать, чтобы Минцзюэ не полюбил свою молодую жену? А зачем желать своему любимому человеку такой жизни? Нет, он, несомненно, будет любить её. Так а почему нет-то? Вот прямо сейчас в супружеских покоях и примется любить. Инь Цзянь не говорил с ним на эту тему, но был абсолютно уверен, что это будет по-другому. Иначе. Не так буйно. Не так неистово. Не настолько безоглядно. Это будет бережно и... уважительно? Инь Цзянь насмешливо поднял бровь. Почему-то казалось забавным и нелепым говорить про уважительность на ложе любви. Словно там есть место чопорности и каким-то приличиям. Хотя — как знать, а вдруг? Он улизнул в свои комнаты, едва лишь это показалось уместным. Уже там он мог бесцельно бродить от стены к стене, утопая в противоречивых ощущениях. Он всё делал правильно. Ведь он всё делал правильно? Супружеские покои — это ведь отдельно. Вот личные комнаты Минцзюэ — вот они, и по его саду можно тихо пройти к нему. Цзянь знал, что там сейчас пусто. Он сам себе напоминал неприкаянный призрак, пока шарахался в полумраке, не зажигая светильники, только шёлк еле слышно шелестел. Эту ночь нужно просто пережить, скоро всё как-то организуется, каким-то образом сложится в идеальный порядок. Само, конечно, не сложится — чтобы что-то сложилось, нужно чтобы кто-то приложил усилия и сложил. Что же, это уже похоже на план действий. Инь Цзянь сердито тряхнул головой, выметая оттуда лёгкий туман хмеля. Он ведь собирается всё сложить? Отлично. Спустя короткое время светильники уже горели, а Инь Цзянь сидел за столом и увлечённо составлял планы к тому самому идеальному порядку, в котором он не собирается занимать какое-то незначительное место. Жизнь — сложный узор. И кому, как не им самим, его рисовать. *** Они с Минцзюэ шли по галерее, говорили о празднике и гостях, смеялись. Но чем дальше от шума и ближе к уединенным покоям, тем больше сердце Юньлань сдавалось волнению. Она старалась, но ничего не могла с этим поделать. Ее учили, ей говорили, что и как она должна, к чему готовиться, даже как вытерпеть боль. Но никто не говорил ей, что делать, когда сердце прыгает где-то в горле, а в голове мысли о том, как не сгореть от стыда и этим не обидеть своего супруга. Как не бояться того, чего совсем не знаешь? В супружескую спальню они вошли уже молча. Юньлань оглядела роскошные в своей простоте и алом наряде покои, и подумала о том, как правильно Не Минцзюэ решил, что у них на двоих не будет постоянной комнаты. Ей будет хорошо в ее половине, ему — в привычных своих, а это… это ведь не каждый день. — Тебе нравится? — услышала Юньлань мужа и только сейчас поняла, что стоит так, наверное, уже долго. Минцзюэ и сам застыл, не закончив развязывать широкий пояс. Она растеряна? Ей непривычно? Конечно, непривычно… С ней… нужно поговорить? А о чем в такой момент разговаривать? — Очень. В Юдоли все такое… большое, — Юньлань поняла, что краснеет. В Юдоли все большое, вот муж у нее тоже… огромный. Он подошел ближе, снимая верхние одежды, а без них плечи Не Минцзюэ казались еще шире. Наверное, нужно сделать так, чтобы быть сейчас для него особенно привлекательной. Юньлань начисто забыла все, что ей говорили дома опытные дамы, кроме слова «соблазнять». Сейчас она смотрела на Минцзюэ, на то, как он развязывает ее пояс, снова — на его лицо. Как «соблазнять» такого мужчину?! А он вдруг коснулся губами ее виска и тихо сказал: — Если ты устала… Ши Юньлань отстранилась, не дала ему договорить, даже запретила, касаясь пальцами губ. Усы колючие у него… Почему-то оказалось невозможно не улыбнуться, и как-то вдруг все сразу стало проще. Она уже обнимала его, он уже крепко прижал к себе свою юную супругу. Вся решительность оказалась у Юньлань, превращаясь в поцелуи, а вся деликатность — неожиданно у Минцзюэ, он раздел ее, не выпуская из объятий, так что ей даже не пришлось мучительно краснеть от осознания себя обнаженной перед взглядом мужчины, пусть даже они уже и супруги — Минцзюэ просто не позволил себе этого разглядывания ее тела. А пугали болью! Как будто это самое страшное, ой! Какая глупость. Почти незаметно даже… Юньлань отдыхала у мужа на груди, а он все никак не засыпал. Ей хотелось тихонечко встать и хоть немножко привести себя в порядок. А вдруг кровь? Много! Ей же говорили… или вообще все… некрасиво. Она даже не заметила, как уснула вместе с ним — его мерное дыхание укачивало и не позволяло больше бороться со сном. Проснулась Ши Юньлань под боком у супруга. Первые солнечные лучи через алый шелк занавесок окрашивали их спальню в какие-то сказочные цвета. Она укрыта одеялом, а вот Минцзюэ спит… совсем обнаженный. Лежит на спине, и… его всего видно! Юньлань даже губу прикусила, настолько дурацким и совершенно бесконтрольным оказалось ее воображение по поводу удивительной природы совпадений большого и маленького. Откуда у нее вообще такое хулиганское воображение? Такое… вот это ведь оно коварно заставило ее самым кончиком пальца прикоснуться к члену Минцзюэ? Горячий. Юньлань не успела ничего сообразить, рука мужа поймала ее ладонь, и вот теперь-то стало совсем понятно, насколько «горячий». — Доброе утро, — Минцзюэ явно улыбался, и Юньлань пришлось выбраться из одеяла окончательно. — Да… — она тоже улыбнулась и ойкнула, когда оказалась на Минцзюэ сверху. Как он это делает? Раз — и все! Одеяло оставило ее абсолютно голой, но ощущение огненного возбуждения мужа и почему-то бесстыдно влажные собственные бедра не оставили шансов на смущение. Солнце уже поднялось высоко, когда молодая госпожа вернулась к себе в комнаты. У нее нет времени отдыхать, Не Хуайсан не может все время заниматься устройством всего на свете! Но пока есть еще одно очень важное дело: Ши Юньлань взяла на руки пушистого щенка и отправилась осматривать свой новый дом. Заодно нужно повстречаться с Главой Цзян.

Той же ночью: Не Хуайсан и Лань Сычжуй

Самые важные герои этого дня ушли, и Не Хуайсан… не мог вздохнуть свободно. Он радовался, когда видел, как брат уходит со своей молодой супругой, но думал о том, что впереди еще турнир, охота и еще день праздника. Он наконец-то мог поговорить с Цзян Чэном, но отчего-то находил в нем какую-то смутную тень то ли беспокойства, то ли озабоченности, то ли гнева… Он наконец-то видел, что в Цинхэ пришла гармония и будущее, но смотрел на Чжи Чуаня, Ши Фэна, Сун Ланя, и постоянно ловил себя на мысли «это надо иметь в виду». Хуайсан не хотел никого и ничего иметь в виду, но представить, как без этого, у него не получалось. Все нужно иметь в виду, абсолютно, каждую мелочь. К тому же почему-то раздражал Вэнь Нин. Даже Чжи Чуань — самый непонятный из всех гостей — так не раздражал, непонятное просто нужно сделать понятным, и это решит проблему. Вэнь Нин не был облечен властью, не имел никаких связей, здесь, в этом зале, его никто даже не остерегался, будто Призрачный Генерал — это так, ничего особенного. Вэнь Нин существует, и это Хуайсана беспокоило. Бледное лицо и задумчивый взгляд почему-то все чаще он замечал обращенными к Лань Сычжую. Не то чтобы Вэнь Нин постоянно смотрел на юношу, но и три раза — уже достаточно, чтобы задуматься, а Хуайсан насчитал больше трех. Он что — считал?! — Кажется, мне пора раздать распоряжения слугам, — Хуайсан поднял еще одну чарку вместе с Цзян Чэном, но лишь коснулся губами фарфора, увидев, что взгляды Сычжуя и Призрачного Генерала встретились. Вэнь Нин этого ждал? Хуайсан внимательно следил за выражением его лица и успел очень вовремя отвернуться, чтобы никто этого не заметил. Он попрощался с Цзян Чэном, обошел оставшихся гостей, желая доброй ночи, отдал распоряжения слугам и только в последний момент задержал взгляд на Сычжуе прежде, чем уйти к себе. *** Для Лань Сычжуя этот день стал особенным. Можно сказать, что это день триумфа, признания и достойная награда для всех волнений и трудностей, выпавших на их долю. Мог ли он знать, что он и Цзинъи с размаху во всё это влезут... в тот момент, когда бродяга пытался уговорить их купить книгу из библиотеки Байсюэ? Это в голове не укладывалось. Но они смогли. Все вместе смогли и вот Не Минцзюэ, живой и здоровый, да ещё и женится. И жена — красавица. Лань Сычжуй очень одобрял этот выбор, и не мог не одобрять этот союз. Казалось бы, кому интересно его одобрение, но не радоваться он не мог. Ему хотелось разорваться на части — он едва выкроил время, чтобы встретиться с отцом с глазу на глаз, поговорить с друзьями, встретиться с наставником Чжи Чуанем. Столько волнений, наконец всё утряслось, все живы, и неожиданно живыми оказались и те, о ком ходили легенды: Старейшина Илина и Призрачный Генерал. Тут бы изумиться, но Лань Сычжуй принимал участие в возвращении Не Минцзюэ, и изумление по этому поводу у него прочно отшибло. А ещё одной частью души, очень важной частью, ему хотелось чтобы праздник наконец закончился, несмотря на всю его радостность и долгожданность. И Сычжую было за это очень стыдно. Ему хотелось уединиться с Не Хуайсаном, и чтобы он просто что-нибудь рисовал... или слушал музыку. Или вместе они запустили бы ещё один фонарик, как благодарность небесам... или лежали бы в постели. И на этом месте размышлений стыдливость всё-таки брала Сычжуя за горло с новой силой. Это смятение чувств наверняка выплёскивалось на лицо, несмотря на то, что он очень старался сохранять безмятежную доброжелательность. А ещё его смущал Призрачный Генерал и его кроткий взгляд, словно он пытался что-то вспомнить или сказать. Но Лань Сычжуй точно знал, что они никогда не встречались. Им просто негде было встретиться, ведь так? Призрачный Генерал никогда не бывал в Облачных Глубинах... по крайней мере после того, как стал призрачным. Сычжуй хорошо знал историю, и внимательно изучил все данные о войне с кланом Вэнь. Но почему же тогда всякий раз, когда они встречались глазами, что-то смутное вздрагивало в глубине души, и этому не было названия, этому не хватало оформленной чёткости. Он хотел выдержать приличную паузу, когда Не Хуайсан ушёл. Не стоит так сразу идти следом, потому что слишком много внимательных взглядов. Лань Сычжуй пошёл поговорить с друзьями, Цзинъи ему не хватало, Цзинь Лин вообще стал главой клана. Пошёл-то к ним, но как-то само получилось, что ушёл за Хуайсаном. Ушёл. Не убежал. Побежал он потом, когда его точно не могли увидеть и осудить, и догнал почти у дверей в его покои. — Я хотел... — запыхавшись, проговорил он, едва не схватился за край двери. — Фух... Я хотел тебя поздравить. Наедине. Можно? Не Хуайсан устал. Он не просто устал — он вымотался, это было видно. Но ещё было видно, что он счастлив. Ради этого он столько лет держал клан в мягкой невидимой хватке, никому не давая спуску. Знает ли Хуайсан об этом? Понимает ли, насколько много всего он сделал? Ему обязательно нужно об этом сказать! *** Пока Хуайсан неспешно шел по галерее, он успел несколько раз подумать о Вэнь Нине и столько же раз велеть себе выбросить его из головы, но уже почти у самой двери припомнил, что Лань Сычжуй, кажется, краснел… От вина? От усталости? Ну не от взгляда же какого-то полупризрака! А если да? Нужно будет понаблюдать за этим Вэнем. И за Лань Сычжуем. Не Хуайсан так задумался, что пропустил момент его появления. Вот, это усталость. Когда он последний раз позволял себе так расслабиться? — Наедине… — повторил Хуайсан несколько растерянно, оглядывая юношу, который явно торопился. — Конечно. Он прошел в комнату, постукивая веером по ладони, подошел к столу, где все еще лежали испорченные неосторожной каплей туши приглашения. Хуайсан смотрел на предметы так, будто теперь и сам не очень понимал, зачем они нужны. Тушью рисовать… Завтра. *** Лань Сычжуй немедленно обвинил себя в нечуткости и предосудительном эгоизме. Хуайсан устал, и наверняка мечтает просто лечь и закрыть глаза. А он тут со своим «я хочу». Он вошёл следом, аккуратно и беззвучно прикрыл дверь, чтобы не стукнуть створкой. Если у Хуайсана голова болит, то этот стук ему будет неприятен. — Я восхищаюсь тобой, — тихо сказал Сычжуй. — Сегодня поздравления стоит получать не только молодым супругам, но и тебе. Ты так много сделал для того, чтобы этот день наконец-то наступил. Никто, наверное, даже и не знает, сколько всего ты сделал. Даже я. Но я могу себе представить. И не могу не поздравлять тебя с успешным завершением трудных времён. Это было слишком... фамильярно. Недопустимо и по-свойски, Сычжуй говорил тихо и взволнованно, но чтобы хоть немного сгладить это впечатление он сложил руки перед собой и согнулся в церемонном поклоне. — Прошу принять мои поздравления... молодой глава Не, — он выдержал паузу и поднял взгляд на него, так и не разогнувшись. Хуайсан в праздничном наряде, с этим веером. Растерянный и несобранный, но это видно только если знать его лучше, чем многие. Никто не заподозрил бы в нём растерянности, потому что Не Хуайсан всегда держал лицо. Всегда. Почти. Сычжуй подумал, что будет больно. Потому что трудные времена закончились. И теперь... наверное, теперь ему предстоит вернуться в Гусу? Он об этом и не думал. Будто этот день никогда не наступит. А теперь вдруг подумал. И это ужасно. *** Хуайсан оставил веер среди всех этих вещей на столе и смотрел на Сычжуя. Этот поклон… это… почему так церемонно? Хуайсан отругал себя за подозрения, ведь это были именно подозрения, что кто-то посмотрел на Сычжуя, а тот даже покраснел. Он слишком чистый, слишком честный, чтобы можно было вот так думать о нем! Хуайсан вдруг понял, в чем дело. Лань Сычжуй как будто прощается. Кончилось трудное время… Все когда-нибудь заканчивается, и для них — тоже. Да. С любой мыслью нужно свыкнуться. Переспать, подумать, взвесить. Особенно с такой важной мыслью. Ему должно хватить оставшегося времени. — Сычжуй… — Хуайсан взял его за руки, помолчал, глядя в его лицо, такое красивое, такое искреннее, как вдохновение. — Еще день. Нет, два. Будут соревнования и большая охота. Твоя семья останется здесь еще на два дня. Еще два дня. Да, этого должно быть достаточно, а потом он, конечно, отпустит Сычжуя. *** А ведь Хуайсан прав. Ещё два дня праздника, и его помощь наверняка нужна. На два дня. Сычжуй выпрямился, когда Хуайсан взял его за руки. Его хотелось прижать к себе, хотелось наговорить ему много хорошего, шептать что-то на ухо — ни одного слова не мог придумать, это не облекается в слова. — Два дня? Зачем он переспрашивает? Он же прекрасно всё слышал. Сычжуй не осознавал, что медленно гладит руки Хуайсана, едва прикасаясь к запястьям. Эти руки умели столь многое, а по виду и не скажешь. Веер умело отвлекал всех, кто пытался разглядеть. — И две ночи. Три. Три ночи? — Сычжуй взволнованно перевёл дыхание. Он не хотел отказываться от этого. Но что значат его желания? Опять он о своих желаниях. Это совершенно недопустимо. Это нечестно по отношению к Хуайсану. — Можно, я останусь? Он едва не добавил «насовсем», и это осознание пугало. Словно язык собирался прекратить совещаться с разумом, и норовил говорить сам по себе. *** — Три, — Хуайсан согласился, не раздумывая. Три ночи — это всего на одну ночь больше, чем две. Лишняя ночь, чтобы привыкнуть, запомнить все самое прекрасное. Он ведь знает, как это делается, не в первый ведь раз. — Ты же знаешь, что да, — Хуайсан, наконец, улыбнулся, притянул Сычжуя ближе. Зачем он спрашивает? Ему все можно и без вопросов. Хуайсан уже торопился, раздевал и сам сбрасывал одежду, целовал, как только появлялась возможность. Как же много этой праздничной одежды! — Сычжуй… Они скучали. Давно не были вдвоем. Неделю, кажется? Хуайсан потерял счет дням, и сейчас прижал к себе Сычжуя, целуя так, будто иначе у него сердце остановится от желания. *** Всего три ночи. Два дня и три ночи. Он даже не заметил, как прошло время, и его осталось так мало. Но Хуайсан улыбнулся, и все эти невнятные опасения падали на пол вместе с одеждой. Прямо сейчас всё снова стало хорошо и правильно. Это всё просто тревога, из-за того, что подготовка к празднику сжирала всё время, не оставляя им момента даже чтобы прикоснуться друг к другу. Он раздевал Хуайсана, жадно целовал, и вот именно сейчас чувствовал себя на своём месте, в полном согласии с разумом и сердцем. Это как музыка, только неслышная, когда гармония пронизывает всё тело. — Хуайсан, наконец-то, — тихо выдохнул он, завладев его рукой. Сычжуй оставил на его пальцах цепочку бережных поцелуев, мягко потянул его руку выше, положил себе на затылок, прямо на узел ленты. Ему не хватало смелости попросить, чтобы он развязал этот узел и снял ленту, но это совершенно необходимо. — Сними, прошу тебя. *** Наконец-то! Да, вот наконец-то они вдвоем, каждое прикосновение взаимно, каждый поцелуй… Хуайсан подчинялся руке Сычжуя, гладил его волосы, привычно избегал касаться ленты — он ни разу, ни на миг не забыл об осторожности в этом деликатном вопросе. Но сейчас пальцы коснулись шелка, и Хуайсан замер, губы почти касались губ, слова Сычжуя он не просто слышал. Нет. Они ведь все решили. Они же оба все так хорошо понимают, полное согласие… зачем же? Лента сделает все гораздо сложнее, труднее. Искренний светлый мальчик сейчас подчиняется своему порыву, но Хуайсан никак не мог позволить себе это разделить. Что будет делать Сычжуй потом, когда поймет, что ничего нельзя исправить. Не Хуайсан знал, что с этим делать — он просто поцеловал снова, ласково касался волос, висков, шептал что-то нежное, как он скучал, как ждал и увлекал за собой на постель. *** Сычжуй ждал, что ласковые пальцы сейчас всё-таки распустят узел, но этого не произошло. И наверняка не потому, что Хуайсан не хотел. Это уважение и нежелание навредить. Он всё понимает. Только что-то кольнуло в груди и растворилось в его нежном шёпоте, как в ласковых волнах. — Сегодня, — шепнул Сычжуй, укладываясь на кровать. — И завтра. И все три ночи... Он не мог упрекать Хуайсана в том, что тот не захотел принять ленту. Это ведь не обязанность. Но его самого Хуайсан не отвергал — скучал, ждал, и сейчас они вместе. А ленту... ленту он снял сам. И даже не свернул аккуратно, оставил возле подушки. Сычжуй отдавал всё, потому что Хуайсан так же щедро дарил ему это упоительное ощущение счастья. Больно будет потом, когда эти три ночи пройдут. Он не хотел об этом думать, и не стал. А чего он хотел — он получал прямо сейчас, и просил Хуайсана лишь об одном. Чтобы он взял его, сейчас, немедленно. Под нежной лаской его тело выгибалось и трепетало, и совсем не осталось места для стыда. *** Момент с лентой ничего не испортил, Сычжуй снова все понял правильно, и не пришлось подбирать ненужные слова. Сычжуй вообще все всегда понимал и чувствовал идеально, и это волнительное изумление, как же так получается, возвращалось к Хуайсану каждый раз, как в первый. Все, о чем Сычжуй просил, он сам за миг до этого успевал захотеть. На все, о чем просил сам Хуайсан, Сычжуй отзывался с жарким желанием. Пояс от ханьфу запутался в ногах, его никак не получалось скинуть, но когда Сычжуй лег на кровать, Хуайсан наконец снял его и едва не отбросил подальше, но передумал. Юноша лежал перед ним такой доступный, с этим распутным взглядом, но опять — сама невинность. Как у него это происходит? — Я бы привязал тебя на три ночи и никуда не отпускал, — Хуайсан уже крепко обматывал его запястья шелковым поясом. — Чтобы никто не посмел даже посмотреть на тебя. Только я. Крепкий узел он затянул на изголовье, а длинная полоса ткани могла бы позволить еще много, но терпение Не Хуайсана и так уже почти исчерпалось. Он взял кисточки, чашку воды и вернулся на кровать. Развести ему ноги, устроиться меж коленей, так, чтобы возбужденный член задевал промежность… Хуайсан чуть вздрогнул и прикусил губу — для него это тоже было испытанием. Он обмакнул тонкую кисточку в воду и наклонился к Сычжую ближе, влажная головка скользнула и уперлась в тугой вход, Хуайсан замер, рисуя линию губ Сычжуя кончиком кисточки, она оставляла на губах влажный блестящий след. *** Не Хуайсан никогда его не подводил, и не мог сделать плохое. Сычжуй с волнением отдал ему руки для этого связывания, только порозовел от смущения — эта чувственная игра ему нравилась, и блеск в глазах Хуайсана, и его улыбка, и его слова. — Так привяжи, — неожиданно попросил он и улыбнулся. — И не отпускай. Чтобы только ты... Он остался совсем беззащитным перед возбуждением, а Хуайсан только подталкивал бешеное биение его сердца. Красивый, чуточку лукавый, нежный... Сычжуй немного разомкнул губы, чтобы его кисть могла вернее рисовать этой невидимой краской. Вода ложилась на горячие губы, и можно было смотреть, как Хуайсан рисует... рисует его — таким, какой он есть. Каким его никто никогда не видел. И не увидит. Сычжуй не шевелился, чтобы не смазать портрет. Не двигался, но еле заметно подался ему навстречу, развёл ноги шире. *** — Тогда я не смогу тебя на три дня покинуть, — шепотом протянул Хуайсан, его взгляд следил за движением кисти. — Нетерпеливый, — он улыбнулся в ответ на движение Сычжуя, снова, дразня, чуть-чуть толкнулся вперед и наклонился. Это слово — «нетерпеливый» кисть вывела на шее юноши. Хуайсан выписывал слова «мой красивый», «звезда» — все, что шептал ему по ночам, кисточка гладила горячую кожу прохладной водой, дразнила соски, расписывала ласками живот. Хуайсан сменил кисть только когда добрался до бедер. Широкая и мягкая, она гладила и дразнила, ласковыми мазками Хуайсан спускался ниже, провел по возбужденному члену Сычжуя и снял прозрачную каплю. Действо завораживало, он видел трепет под кистью, дыхание, видел, как вздрагивает член, когда мягкая кисть ласкает головку. *** — Не покидай, — горячечно шептал Сычжуй, едва лишь кисть оторвалась от губ и позволила говорить. Эта наивная мольба быстро высушила всю воду на губах. Особый мир, который появлялся в волшебные мгновения, когда они лишь вдвоём, жил по своим внутренним законам, бросал вызов всему. В этом мире он и впрямь был нетерпеливым, красивым, нескромным. Смелым. Он в жизни не был таким смелым и открытым, как с Хуайсаном, словно крылья за спиной разворачивались. Связанный и распростёртый на кровати, он был свободнее горного потока. — Хуайсан, — прерывисто простонал он, выгибаясь под влажной щекочущей лаской, смотрел влажными зовущими глазами. — Я нетерпеливый... очень. *** — Очень, — Хуайсан отложил кисть и провёл языком по члену, сомкнул губы на головке, слизывая капли. Мучить Сычжуя ласками и видеть его желание — этим невозможно было насытиться. С самой первой ночи, когда он открыл юноше, каким он может быть откровенным, как много всего может хотеть, Хуайсан не уставал любоваться гранями его желаний. Ему важно было, чтобы Сычжуй умолял, чтобы не просто в итоге взять, но и удовлетворить его страстное желание отдаться. Хуайсан помедлил еще немного, наслаждаясь тем, как подрагивает его плоть, как Сычжуй еще больше открывается, а шелковый пояс крепко обхватывает запястья. Потом он очень быстро плеснул масла на пальцы, подготовил только себя и не стал прикасаться к нему, растягивать. Сегодня хотелось быть резким после всех этих замучивших мальчика нежностей. Хуайсан вошел с силой, подхватив Сычжуя под колени так крепко, чтобы он не смог даже пошевелиться, и стал двигаться ритмичными толчками, не сводя пылающего взгляда со своего юного любовника. *** Сказал бы ему кто другой, что у него нет терпения — Сычжуй и бровью бы не повёл. А сказал Хуайсан — и это как словесная ласка, такая же возбуждающая, как и его расчётливые прикосновения. Кончик языка вместо кисти — поразительная разница. Сычжуй от неожиданности даже рванул на себя привязь. Не с целью вырваться — из этих пут он не хотел сбежать. Вместо этого он без стыда подставлялся и действительно умолял. — Хуайсан, пожалуйста, — Сычжуй всхлипнул, но всё равно попытался толкнуться ему в рот глубже. — Я хочу быть с тобой. Будь со мной. Бери меня! Он не ждал такой безжалостный толчок, не ждал, что Хуайсан так резко и сразу его возьмёт. Кажется, он кричал. Точно стонал, даже слёзы навернулись, и теперь он влажными глазами смотрел на Хуайсана и мучился, что не может его обнять, вцепиться в плечи, опрокинуть на себя, прижать к себе как можно сильнее, и не отпускать. Никогда. Ни через три ночи, ни через три столетия. — Ещё, — простонал он, понимая, что боль быстро растворилась, как капля туши в чистой воде, и теперь он захвачен настоящей бурей. *** — Конечно… Хуайсан не мог остановиться. Он яростно брал, вцепился в бедра Сычжуя, натягивая его на член с такой силой, что пояс стягивал запястья и наверняка делал больно. — Смотри на меня, — потребовал Хуайсан, наклоняясь ниже, и только ускорил темп. Пусть смотрит, пусть думает сейчас только о нем, нет, пусть не думает. Весь мир сейчас для Сычжуя должен быть в их горячей близости! Хуайсан резко приподнял Сычжуя, вбиваясь снова, почти лег, чувствуя, как его член влажно трется о живот. Еще раз, чаще, быстрее. Пока, наконец, Хуайсан сам не вздрогнул, в глазах потемнело — настолько ярким и долгожданным оказалось наслаждение. *** Он требовал — смотри, но мог бы и не говорить. Сычжуй смотрел на него, только на него. Он жил им, дышал им, между стонами и всхлипами выкрикивая его имя. — Хуайсан! Ааааа.... А-Сан! Ему было больно и хорошо одновременно. Так не бывает. Так не должно быть. Боль — это боль, в ней не бывает хорошего. Хуайсан превратил боль в наслаждение, и это пугало, но и страх растворялся, наполнял каждый вздох сладкой патокой вожделения, пока всё не переполнилось их взаимным наслаждением. Сычжуя выламывало под ним так, что он порадовался своей привязи, снова протяжно всхлипнул, дрожащий, мокрый, совершенно опустошённый и наполненный, потом всхлипнул ещё раз, и слёзы сами полились из глаз. Он не мог остановиться, не мог закрыть лицо руками, только покрывал поцелуями Хуайсана, где только мог дотянуться. *** Сколько еще он не открыл страсти в Сычжуе? Хуайсан жадно ловил каждый стон, свое имя, это «А-Сан» пронзило сердце остро и неожиданно. Он упал, глубоко и судорожно вдыхая пряный запах удовольствия Сычжуя. А потом он поднял голову и увидел слезы. Сычжуй так плакал! Но Хуайсан почувствовал все что угодно, только не вину. Никакой вины, ни капли! Он жадно смотрел, как текут слезы, ему даже показалось, что у них какой-то особенный цвет, как самая чистая вода, которая только бывает на свете. Каждая слезинка Сычжуя принадлежит ему. Хуайсан сцеловывал слезы, не позволяя им от себя убежать, солёный вкус, настоящий, и в этой горячечной одержимости мелькнула мысль, что теперь и у него на губах этот цвет чистой воды. В конце концов, оба выдохлись совсем. Хуайсан развязал узлы, уложил Сычжуя рядом и нежно целовал запястья, на которых шелк оставил следы. *** Можно кричать — и он не остановится. Можно рыдать — а он не перестанет, потому что слышит и видит не так, как все, а глубже. Не Хуайсан смотрел ему прямо в сердце, и видел всё мимо внешних проявлений, самую суть, незащищённую правилами мякоть. Его губы на вкус отдавали морем и солью. Сычжуй тонул в его глазах, как в глубоком омуте, и спасения не хотел. На запястьях остались отметины после этого связывания. И пусть. Он обессилено лежал рядом с Хуайсаном, пытаясь похитить каждый из поцелуев, предназначенных своим запястьям. Только нужно было теснее к нему. Сычжуй сам чувствовал себя морем, которое пытается обнять океан, а это невозможно, ведь океан так велик... И можно только влиться в него, стать единым целым. — Хуайсан... Горло саднило, и голос похрипывал. Это страсть, она творит чудеса. — Так хорошо с тобой... Без него будет плохо. Сычжуй закрыл глаза и спрятал лицо у него на плече. Он ничего не может с этим поделать. *** — Я с тобой, — отозвался Хуайсан, обнимая. Сердце не унималось, он все гладил Сычжуя и целовал его волосы или висок, или пальцы. Осталось две ночи, так ведь? Целых. Всего. Эта мысль неожиданно испугала, непривычно, Хуайсан не был к такому готов, и обнял крепче, как будто это могло спасти. Да и сам этот испуг был несравним ни с каким другим, он снова засыпал, внутренне сжимаясь от страха, и смог успокоиться совсем не сразу. Утром станет яснее и проще — в конце концов уговорил себя Хуайсан привычной и холодной формулой. Всегда так было, и нет причин, чтобы оно не сработало, так ведь?

Той же ночью: тяжёлое испытание для генерала Лу Цина

Лу Цин и не помнил даже, когда в Цинхэ были такие праздники. Чтобы все приехали и столько красоты… наверное, когда такое было, он еще был слишком мал? А потом он как-то быстро стал генералом, и в Юдоли-то бывал редко, все больше на границах. Поэтому сегодня Лу Цин чувствовал себя немного странно. Без доспехов и собранных в пучок под тугую заколку волос он как будто прислушивался к себе, все ли в порядке, не пренебрегает ли он обязанностями? Но никто не смотрел на него с осуждением, даже наоборот. Вот Не Минцзюэ разве должен обращать внимание на своих людей в такой день? Кто бы осудил Главу, если бы он сосредоточился исключительно на молодой супруге, подарках и поздравлениях? Никто. Но Минцзюэ нашел для него несколько теплых слов, и Лу Цин убедился, что сегодня он не совсем воин, как и все вокруг. И праздник затянул, было так хорошо общаться с Инь Цзянем, и снова говорить с Ши Бэйхэ уже не о сражении и планах, а о совсем мирных делах. И еще Лу Цину очень понравились эти собаки-оборотни, и он искренне порадовался, что теперь в Юдоли будет расти этот достойный сын известного семейства. К концу праздника Лу Цин уже думал о том, что и для него теперь что-то изменится. Например, он станет чаще бывать здесь, видеться с друзьями, и наверняка появится новая молодежь, с которой будет интересно заниматься. Он даже успел что-то обсудить с патриархом Байсюэ, у которого, во-первых, тоже образовался молодняк, а, во-вторых, у него было чему поучиться. Кажется, им всем предстояло учиться новой мирной жизни без постоянных встрясок. С этой мыслью Лу Цин засыпал в своих скромных покоях, но все это совсем не помешало ему проснуться еще до рассвета. Есть вещи, которые должны соблюдаться всегда, правила и дисциплина. Своих подчиненных, которые до утра следили за порядком в народных гуляниях внизу, Лу Цин отпустил, проследил за сменой караулов, а потом отправился наверх с обходом, чтобы проверить, все ли спокойно. Он не стал надевать привычное военное облачение — теперь Лу Цин понимал, что это было бы неуместно в такие дни, тем более во дворце, где все настроены только на праздник, взял только плащ, чтобы не мерзнуть в ранее весеннее утро. Потом, на соревнования, примет прежний образ, и кстати… может быть, Инь Цзянь все-таки уговорится поучаствовать? Лу Цин обходил галереи и сады, заглянул в большой зал и остался совершенно доволен увиденным. Дисциплина — залог порядка, и даже один-единственный особо уставший караульный не получил выговор за то, что почти спал на посту. За что наказывать, если к нему вовремя не пришла смена? Генерал исправил оплошность и пошел дальше, почти к теперь уже женской половине дворца. Остался только маленький садик, и его Лу Цин не собирался пропускать. Он свернул под ветками сливы там, где идеально высаженные деревья образовали сень над стенкой из кустов, и едва успел остановиться, чуть было не наступил на… Лу Цин, ошарашенный увиденным, немедленно шагнул назад и стоял, пытаясь сообразить, что же ему с этим делать. На мягкой траве лежала девушка. Это, конечно, само по себе удивительно — девушка в Юдоли спит на траве! Но куда больше потрясал тот факт, что она была совершенно обнаженной. Совсем! В первом свете утра ее кожа казалась особенно белой, как тонкий фарфор, а линии тела — изящными и мягкими, как … нет, поэтические сравнения, это, конечно, совершенно неуместно! И делать что-то надо. Голая барышня посреди дворца — это так же далеко от правильного порядка, как эти его мысли — от приличий. Еще немного, и он начнет думать, почему она вообще тут оказалась, не выпила ли чрезмерно много, так много, что потом будет оплакивать свою репутацию и что хуже — репутацию своей госпожи, которую так подвела? А ведь нет никаких сомнений, что эта барышня — из свиты госпожи, сюда не попала бы простая девушка из народа, а служанки Юдоли слишком… дисциплинированные, да. В общем, дело ясное, что думать тут нечего — барышню нужно спасать от стыда и угрызений совести. Ну… насколько возможно. Лу Цин неслышно снял плащ, подошел к ней так осторожно, будто перед ним лежала сама опасность. Вообще, так и было… как разбудить и не напугать? Хуже — как не смутить?! А если она закричит? Может, закрыть ей рот ладонью во избежание? Лу Цин все-таки решил обойтись пока без этого, присел на одно колено и на вытянутых руках приподнял плащ. — Барышня, — он тихо позвал, стараясь отвернуться и заодно глаза закрыть для надежности. Главное, успеть поймать, если испугается. Лу Цин уже почти надеялся, что девушка сильно пьяна и просто не сможет встать и помешать спасти свою честь в столь деликатной ситуации. — Барышня, — он позвал чуть громче. Да жива она вообще?! *** В её жизни было много праздников. В Башне Золотого Карпа вообще, что ни день — то приём. Как-то так получалось, что где праздник, там обязательно проблемы — или братец с кем-то подерётся, или гости немножко забудут об уважении к хозяевам дома, под винными парами ещё и не то бывает. Но сегодняшний день её и правда вымотал. Зато братец ни с кем не повздорил. А сейчас лунный свет мягко омывал её, как тёплым покрывалом окутывал. И кто-то её звал, негромко так. Наверное, её — она всегда умела определить по интонации, если зовут именно её, даже если имя не называли. Но звали вежливо. Наверное, тут нельзя спать, травы помнёт. Ухоженная травка, такая шелковистая. Щекотная. — Ммммгммм, — протянула Фея сквозь сон, приподнялась, опираясь на передние лапы, и лениво тряхнула головой. Наверное, щенок проснулся и скулит. А там одни служанки, потому что молодая госпожа сейчас занята. Барышня. Надо же, как вежливо разбудили. Только голос мужской. Фея сонно уткнулась мордой в лапы и замерла. Морды не было. Ну то есть она была, но куда-то делась. Она потёрла до ужаса маленький нос согнутой лапой и ошарашено уставилась на лапу. Ох, небеса, а что случилось с лапами?! По плечам рассыпались длинные волосы. Погодите-ка, по плечам? Фея бестолково дёрнулась, пытаясь встать на все четыре лапы, неловко села — ноги мешали. Что? Что?! Что произошло?! Из горла вырвался какой-то невнятный тревожный звук, взгляд заметался в поисках ответа на сотни испуганных вопросов. Тут был только один человек, его она запомнила, он там был на празднике. — Кха, — она попыталась позвать его, гавкнуть, но горло не желало издавать привычные звуки. Он чего отвернулся, испугался? О, это она понимала, сама испугана. Фея сжалась в комок, лихорадочно соображая, что теперь делать, как быть, куда бежать, а главное — КАК? Как бежать? Она всё поднимала непослушные лапы — руки, это руки. Это руки?! Ноги какие дурацкие, неудобные. Это что у него в руке? Это одежда. Одежда?! Она тут голая. Для собаки-оборотня это естественно, пока она собака. Ошейник! Фея судорожно схватилась одной рукой за свою шею — ошейник был на месте. И это всё? У людей не принято ходить нагими! Руки не слушались совсем, пальцы эти, каждый сам по себе. Фея с горем пополам умудрилась схватить одежду из рук этого человека, прижать её к себе и отползти в сторонку, чтобы между ними был хотя бы куст. Куста оказалось мало. Это было слишком неожиданно, разве так это бывает? Она горестно заскулила, не в силах разобраться с этой одеждой. То ли не та одежда, то ли руки всё ещё лапы, и надо как-то научиться ими пользоваться. — Кто? — коротко гавкнула она, испугалась своего же голоса и снова помотала головой, волосы упали на лицо. — Кто? Ты? *** Жива! Да еще как! Встает, правда, как-то странно. Может, она немножко… сумасшедшая? Ну ничего, как-нибудь разберется. Лу Цин успел обрадоваться и тут же снова обалдеть, ведь он … посмотрел на нее! А барышня оказалась такой прыткой, что с закрытыми глазами никак не получится! — Ба… — он попробовал накрыть ее плащом, но только упал вперед, потому что девушка внезапно отпрянула, явив взору Лу Цина то, что ему видеть было никак нельзя! Небеса! Это какой-то ужас! То есть не ужас, красота, но… ужас же! Он только успел снова поднять плащ, как тут же его потерял. К счастью, плащ теперь уже прикрывал красавицу, и это как-то сразу помогло. «Соберись!» — скомандовал себе Лу Цин внутренне и очень по-генеральски. Прям рявкнул на себя и собрался. Барышня напугана донельзя, а испуганные девушки как правило кричат. Но эта… решила выяснить, кто он такой. Что ж, уже хорошо, соображает что-то? — Лу Цин, — ответил Лу Цин поспешно и поднял руки, показывая, что он без оружия, не лезет и вообще мирный. Голос нужно спокойный, вот. — Лу Цин, — повторил он мягко. — Я вам помогу. Позвольте? Вы потерялись, кажется, но это ничего, здесь немудрено заблудиться, это случается. Он очень хотел ее успокоить, эти испуганные глаза, настоящий шок, бедняжка… «Только бы не заплакала!» — подумал он и осторожно приблизился, пытаясь не встать с колен. — Все еще спят, не волнуйтесь. Вы позволите вам помочь? — он протянул руки, но больше не двигался. *** Так, хорошо, он говорит, он представился, ей предлагают помощь. Фея настороженно слушала, наклоняя голову набок, пытливо смотрела на этого Лу Цина. Он сказал, что все спят? — Такой, — отрывисто выдрала из горла Фея, и показала рукой, насколько щенок маленький. — Спит? Она чуть не потеряла одежду и снова бестолково попыталась намотать её на себя. Как они это делают? Там лапы надо просовывать, а в этом некуда просовывать, и оно непрерывно падает! — Это как? — спросила она, протягивая ему капризную одежду. Нет, это никуда не годилось. Нужно успокоиться. Она пугает и себя и этого человека. Он же сейчас побежит за помощью, причём из лучших побуждений. Фея глубоко вдохнула и задержала дыхание. Выдохнула. Ещё раз. Нужно успокоиться, наставник учил не впадать в панику, паника это плохо. Лапы стали руками и ногами. Хвост... не стало хвоста? Ужас, как жить без хвоста?! Поэтому люди и падают на резких поворотах, потому что у них хвоста нет. Негармонично без хвоста! — Йаааа, — неуверенно протянула Фея, снова размеренно подышала. — Яааа помогать. Помогала. Госпоже. Там. Ей снова захотелось упасть в траву и спрятать морду между лапами. Как же всё неудобно устроено! В голове всё звучало правильно и даже красиво, а пасть не желала складывать это в слова. — Лу Цин, — она подалась вперёд, как если бы хотела поддеть его мордой, но вместо морды, наверное, надо рукой. Рука неловко шлёпнула по траве. — Ты — Лу Цин. Я — Фея. Цзинь. Говорить странно. *** Он почувствовал себя так, словно весь ум потерял напрочь. Лу Цин не понимал ровным счетом ничего, но решил, что ему сейчас понимать не обязательно, главное — придерживаться плана. По плану — не дать ей кричать и плакать, это, можно сказать, выполнено. — Все спят, — заверил Лу Цин, не понимая, о чем она, но лучше уверенно подтвердить и не дать ей еще больше растеряться. Он выдохнул и вдохнул несколько раз вместе с барышней, потому что она вернула ему плащ, и снова оказалась вся на виду, а это требовало спокойствия. Как же трудно-то! В бою и то проще! — Да-да, я понял, что вы из свиты госпожи, — Лу Цин улыбнулся и решился: — Это — так. Он сам удивился, как ловко завернул девушку в свой плащ, а потом поймал ее руку. — Встаем? Давайте, осторожно. Лу Цин, верно… а вы, значит, Фея Цзинь, что ж. Еще и имени нормально не помнит! Ох… Он медленно выдохнул, когда удалось встать и поставить барышню на ноги. Пункт два плана, отлично, теперь не уронить. Лу Цин придержал девушку, окончательно прикрыв плащом все, что нужно прикрыть. — Говорить станет легче, это от вина. Хотите пить? Я… — Лу Цин посмотрел в сторону покоев госпожи. И как он туда явится с ней? «Доброе утро, вот ваша потеряшка с похмелья, только сильно не бейте. А я ничего не видел, нем, как рыба». Так что ли? Ши Юньлань все равно там нет, а какая-нибудь старшая дама чего доброго и правда побьет бедную девушку. Пойдут разговоры… — Кхм… видите ли, барышня… мне нельзя в покои вашей госпожи, да и спят все пока. Я мог бы… вы могли бы побыть у меня, а я бы достал одежду. Придумаем что-нибудь. Как думаете? *** А, так у него от вина с пониманием нелады? Это Фея могла понять — ещё бы, вчера все пили вино, и даже много. — Пить — воды, — согласилась она, сосредоточенно пытаясь удержаться на задних лапах. Они всё норовили подломиться, и никак не удавалось держаться ровно. Пришлось схватиться за Лу Цина и прижаться к нему. А то она отсюда аж туда упадёт. Ничего, она — собака-оборотень на пути самосовершенствования, и это нужно воспринимать как очень сложную и важную тренировку. Она снова пыталась понять, что с этим делать, но Лу Цин точно ей поможет. И он верно говорит — в покои госпожи ему не следует ходить. Как она думает? Она думает с блеском, у неё с разумом всё хорошо, только паника подпортила и непривычные лапы. Вот говорить внятно — проблема. — Думаю — хорошо. Говорю — слабо. Побыть — да. Фея честно пыталась устоять и не опуститься на четвереньки. Стоп, ну на задних лапах она ведь себя уверенно чувствовала всегда. Это всё отсутствие хвоста! Как это всё утомляет! — Иду, — сообщила она, переставляя непослушные ноги. Дело неожиданно пошло на лад, и можно было уже не прижиматься к нему так сильно. Лу Цин молодец, он помогал. Волновался — но это от вина, он сам сказал. — Не госпожа, — она попыталась объяснить. — Вуф... Я побыть, побуду. Лу Цин, позовать... позвить... наставника нужно позвать. И брата. Наставник Чжи Чуань. Брат Цзинь Лин. Ох, какое облегчение, она смогла объяснить! Ничего, сейчас всё будет хорошо! Фея улыбнулась, глядя на терпеливого Лу Цина. *** — Ну вот и хорошо, — подбодрил он странную девушку и мужественно поддержал ее за талию. Прижимается, да, но это же не заигрывания какие-то! «Фея Цзинь» очень старалась, но даже такие успехи, увы, занимали очень много времени. Лу Цин с тревогой посмотрел на светлеющее небо. — Чжи Чуань и Цзинь Лин спят, — заверил он, не особенно сосредотачиваясь на смыслах ее фраз, потому что совершенно очевидно, что его там нет. — Знаете… так мы очень долго будем добираться до воды. Лу Цин очень осторожно взял девичью руку и положил себе на шею, потом вторую. Плащ норовил распахнуться, но боевой генерал не отступал и следовал плану. — Вот так, держитесь за меня двумя руками. Он подхватил легкую девицу на руки и понес поскорее из сада, умудряясь на ходу поправить на ней плащ. Так Лу Цин довольно быстро и даже незаметно принес барышню в свои покои и уложил на кровать. — Вот так. Отдохните. Вот вода. Сначала он подал чашку, но, подумав, сел рядом и поднес к губам бедняжки, придерживал аккуратно и продолжал тихо успокаивать. Небеса! Он сегодня утром наговорится на год вперед! — Отдохните, а я найду вам платье. И гребень. Дверь, наверное, придется оставить незапертой, а то испугается еще и примется кричать… Женские крики из покоев генерала — хуже только голая барышня посреди дворца! *** — Хорошо, — послушно повторила она и обрадовалась. Это же на самом деле прекрасный способ быстрее овладеть непослушным горлом и непривычной пастью! Повторять за Лу Цином слова! — Чжи Чуань и Цзинь Лин спят, — повторила она, подумала и уточнила. — Вместе? Они должны были спать вместе. В Безночном городе они спали вместе. Да и до Безночного города, когда они вместе искали наставника и успешно его нашли, они тоже спали вместе, обнявшись, чтобы не холодно было. Замечательно, что они спят вместе, тогда Лу Цин сможет привести их обоих разом. Она очень постаралась не брыкаться, когда вдруг оказалась на руках, только неожиданно для себя хихикнула. Лу Цин её как щенка взял на руки и понёс! Серьёзно, люди так щенков и носят, братец её так носил, чтобы можно было в пушистый мягкий живот утыкаться лицом и смеяться. Правда, Лу Цин не стал утыкаться лицом и смеяться. Наверное, это неприлично. О приличиях Фея была очень высокого мнения — всё должно быть прилично. Поэтому не брыкалась, лапами не сучила, послушно держалась двумя руками, и даже тщательно обнюхала его шею и плечо. Наговаривает на себя Лу Цин, вино он вчера пил, но совсем мало. Нюх Фею никогда не подводил. — Вот так, — подхватила она фразу, которую он дважды повторил, и к воде припала с благодарностью. Лакать не получалось, она бы вся облилась, если бы Лу Цин не показал как надо, придерживая чашку. — Хорошо, — снова согласилась она, и напомнила себе о том, что терпение это добродетель. — Я отдохните. И терпеливо ждать. Фея снова с сомнением рассматривала свои руки. Они казались слабыми и неуклюжими по сравнению с мощными лапами. Но у людей это только кажется, заклинатели могут казаться очень хрупкими, но обладают при этом сокрушительной силой. Она вытянула из-под плаща ногу и пошевелила пальцами. Похоже, она совсем очеловечилась! Оставшись в одиночестве, Фея с любопытством всё обнюхала, едва не свалилась с кровати, смирно прилегла. Не надо падать, пока не освоишься с новым телом. Полежала, напомнила себе о том, что люди сидят, опустив ноги вниз, и села. Не очень удобно, наверное к этому можно привыкнуть. Она встала и постояла, покачиваясь на месте, сделала пару шагов, снова вернулась на кровать и села. Лу Цин тут живёт. И тут спит. Один спит. Зачем? Зачем вообще спать одному? Грустно же. Фея поцарапала его одеяло согнутыми пальцами, откинула его и забралась в тепло. Так было уютно. Можно свернуться клубком. Ну почти, зато одеяло и плащ — почти как шерсть. Сейчас Цзинь Лин прибежит, обниматься кинется. Фея зажмурилась и счастливо засопела. Обрадуется. Точно обрадуется! И наставник обрадуется и похвалит её! *** Наконец-то! Лу Цин даже вдохнул глубоко и шумно выдохнул, когда оказался за дверью. Обнаженная незнакомка, да еще и явно не совсем в своем уме оказалась невероятно сложным испытанием! Тут одному, конечно, не справиться. Лу Цин сообразил, что еще очень рано, только когда уже пару раз настойчиво постучал в дверь покоев Инь Цзяня. Но постучал, уже разбудил наверняка, так что отступать некуда. — Инь Цзянь, прости меня, пожалуйста! Извини. Очень нужна помощь, — Лу Цин просил прощения, но совершенно нехарактерно для себя уже входил в комнату и без пауз продолжал говорить. — Мне нужно платье, девичье, размер… не знаю, как у молодой госпожи, наверное. И белье. И что-нибудь от похмелья. Небеса! Послушал бы себя со стороны! Бедный Инь Цзянь! Лу Цин выдохнул и сказал уже спокойнее: — Это не мне от похмелья. Я понимаю, как это странно звучит все, но понятия не имею, кто бы еще мог мне помочь в такой деликатной ситуации. И где найти платье в такую рань? И гребень. И белье. *** Кто может стучать в дверь лекаря в такую рань? Да ещё с такой настойчивостью, что он едва успел дойти до двери, как постучали снова. Инь Цзянь открыл, и даже впустить Лу Цина не успел, тот сам вошёл. Кто-то ранен? Но просьба оказалась до такой степени странной, что он бы остолбенел... если бы хуже себя контролировал. Ах вот оно что... какая-то гостья перебрала, и... платье? Бельё? А Лу Цин взволнован и это и для него, видимо, сложный момент в жизни. — Это и правда странно звучит, — Цзянь предложил ему присесть, и начал перебирать свои лекарства. — Сильное похмелье? Тошнота, бледность кожи, без сознания? Лу Цин, если всё совсем плохо, то возможно мне лучше пойти с тобой? Гребень — это самое простое. Инь Цзянь положил перед ним свой. Здесь он обзавёлся целым арсеналом средств для ухода за волосами, и точно не обеднеет, если поделится. Но где взять девичий наряд, да ещё и бельё... Рядом с гребнем на стол с тихим стуком опустились два флакона. — Это выведет хмель быстро и деликатно. Из второго дашь ей выпить спустя небольшое время, это общеукрепляющее. Что до одежды... — Цзянь с сомнением оглядел себя, мысленно прикинул стати молодой госпожи. — Моя одежда будет ей лишь чуть-чуть велика в плечах. Это незаметно. Молодой барышне подойдут вот эти одежды, я добавлю нижнее бельё. Он выкладывал тонкие стопки шёлка с очень слабым ароматом трав, уложил всё в большой платок и завязал узлом. — Нам и впрямь негде взять платье в такую рань, но чтобы избежать неловкости предлагаю взять тебе мою одежду. Пусть дама оденется и не ожидает нагишом... У него действительно обнажённая девушка где-то в полном беспорядке? Какая-то странная история. — А я пока подниму свою прислугу, чтобы принесли женскую одежду. И обувь, полагаю. Не думаю, что это займёт много времени. Что до удивления слуг — не бери в голову, у меня славные люди, привыкшие к любым странностям с моей стороны, вопросов не будет. Вернее, вопросы будут. Но эти вопросы не выплеснутся дальше условно дозволенного, и честь девушки будет спасена. А лекарю позволено требовать странного, никто не станет допытываться, кого я лечил, от чего и где. Так мне пойти с тобой? *** Лу Цин сел и даже посидел целую фразу Инь Цзяня. — Нет. Она просто говорит всякую ерунду и путает слова, — Лу Цин понял, что снова стоит и сел. — Нет-нет, не беспокойся, я справлюсь. Ты понимаешь… Инь Цзянь все отлично понимал! Честь девушки — вот именно! — Да. Верно. Лу Цин забрал сверток, не забыл гребень и флаконы. Все-таки как он верно понадеялся на друга, вот где надежность и полное понимание ситуации! А ведь Лу Цин и не рассказал ничего толком. — Спасибо большое! Надеюсь, все обойдется. Обещаю, я тебе потом все расскажу. Он с совершенно непривычной для себя поспешностью покинул Инь Цзяня и шел к себе, сосредоточенный на том, чтобы не выглядеть, как генерал Лу Цин, потерявший ум. Кажется, настолько странного и нелепого события с ним никогда не случалось… *** Видеть Лу Цина в таком смятении ему ещё не доводилось. Видимо, ситуация и впрямь деликатная. — Я принесу платье сам, не будем впутывать других людей. Ты можешь на меня рассчитывать. Инь Цзянь не стал медлить и надоедать досужим любопытством. Всякое бывает в этой жизни, не за каждым чудом нужно бегать. — Пришли за мной, если что-то пойдёт не так. Инь Цзянь не стал медлить. Едва лишь Лу Цин вышел — а вышел он поспешно! — он немедленно принялся за обещанное. Слуга не задавал глупых вопросов, выслушал его и торопливо помчался добывать девичий наряд. Меж тем Фея терпеливо ждала, как и обещала. Она сумела налить ещё воды и попить, при этом не разбила чашку и почти не облилась, походила по комнате ещё успешнее, снова угнездилась под одеялом, и тренировалась говорить — просто называла все имена, которые слышала и которые были ей знакомы. Она перечислила всех, кто был в Байсюэ, и всех, кто был близок к её семье. И под конец тихонько позвала: — Лу Цин? *** — Я здесь. Уже, — Лу Цин вошел, стараясь не смотреть сразу, вдруг она опять голая совсем? Но девушка очень правильно лежала под одеялом. Лу Цин пододвинул к ней стул, аккуратно разложил на нем одежду и отошел. — Вот, прошу вас, оденьтесь. Мне не удалось найти платье, но скоро найду, наденьте пока это. Он отвернулся и стал медленно, чтобы она все успела, капать из первого флакона. *** Он пришёл! А почему один? Фея принюхалась, но он точно пришёл один. — Спасибо... Она изучила принесённую им одежду и довольно хмыкнула. Что же, вот с этой одеждой она точно знакома, много раз видела, как Цзинь Лин одевается или раздевается, да и наставник тоже не смущался. Она воспитывалась среди мужчин, и мужская одежда всё-таки привычнее, чем много застёжек и заколок на молодой госпоже. Фея выбралась из-под одеяла, скинула плащ и принялась усердно одеваться. Не всё сразу получалось, но она очень старалась. Только чихнула от запаха трав. Знакомое сочетание! — Пахнет как доктор Цзянь, — поделилась она своими наблюдениями. — Лу Цин? Что там? Она упорно завязывала пояс, но пальцы не слушались. А пояс точно должен быть завязан! — Ууууу, — сердито протянула она, глядя на свои руки, и каждый палец мысленно обругала за неуклюжую лень. — Не завязать. Не привыкла. Тренироваться нужно. Её голос стал мягче. Уже не приходилось каждое слово выгавкивать из горла. Наверное, для собаки-оборотня есть какие-то правила становления человеком. Она потёрла руку и замерла. По коже еле заметной тенью проскользнуло лунным туманом, померещилось, что вот-вот снова всё покроется шерстью. Фея поскоблила это место ногтями — нет, просто гладкая кожа. Надо или туда — или сюда! Это же ужас, недопревратиться и остаться посередине! И хвост не в радость станет. — Лу Цин, — повторила она. — Красиво. Имя красивое. Как ты. *** Он улыбнулся, услышав про запах доктора. Капли и правда душистые, а девушки, наверное, особенно чувствительны ко всяким ароматам. — Это лекарство, оно поможет ммм… оно для сил. Его и правда приготовил доктор Цзянь. Можно поворачиваться? Барышня вдруг сообщила такое, что смутило генерала. Удивительная непосредственность, конечно, разве ее не учили, что так не говорят мужчинам? Тем более что ничего красивого в нем нет. Ей и правда нужно выпить лекарство. Лу Цин повернулся с ложкой и чашкой, чтобы запить. — Я завяжу. Выпейте. *** — Куда поворачиваться? Можно, Лу Цин. Она просто не понимала, зачем он вообще отвернулся. Капли считал же? Это чтобы она случайно капли не задела, если примется махать одеждой! Предусмотрительно. — Красиво пахнет, — пояснила она и передоверила ему пояс. Фея наклонилась над ложкой, опустила в неё кончик языка, попробовала. Вспомнила, как Цзинь Лин пытался кормить её с ложки, и весело блеснула глазами. Это было так забавно! Вот теперь, пожалуй, у него бы лучше получилось. Она сняла губами с ложки лекарство. Если доктор Цзянь готовил, оно на пользу. Всегда на пользу. Здесь нет врагов, но всё равно нужно быть настороже. — Горькое, — пожаловалась она и тут же приникла к чашке с водой. *** Лу Цин подумал, что как-то мало совсем общался с девушками. Ну… те женщины, с которыми он общался, не были такими юными и такими забавными. И голыми ходили не от переизбытка вина. О чем он думает?! — Зато полезное, — утешил Лу Цин. Он порадовался, что и эта часть плана ему удалась, но торжествовать победу рано. Лу Цин оставил посуду на столе и стал аккуратно завязывать пояс. Удивительно, какая тоненькая барышня! Уж насколько Инь Цзянь стройный, но его пояс все равно велик! Закрепив как следует, Лу Цин отстранился, но за спиной оказался стол и отойти не получилось. Зато он вспомнил про гребень и выдал его своей странной гостье. — Еще волосы. Надо их… прибрать. А я поищу ленту. Женских шпилек и заколок у Лу Цина не водилось, а Цзяню он об этом совсем забыл сказать. Ну ничего, придется как-то обойтись. Главное — дождаться платья и уж тогда можно будет отправить эту «Цзинь» к госпоже и отдохнуть. Лу Цин чувствовал себя уставшим. *** Инь Цзянь и не нуждался в напоминаниях. Если у Лу Цина в гостях дама, которая может попасть в неудобную ситуацию, то нужно обеспечить ей всё необходимое, чтобы не подвергнуть риску её репутацию. Вино может быть коварно, бедная девушка наверняка места себе не находит. Очень скоро в его распоряжении оказался комплект нижнего белья, платье — он одобрил наряд, изысканная сдержанность и скромность при высоком качестве и прекрасном покрое. Слуга принёс и обувь, добавил по собственному почину веер, за что получил похвалу. Инь Цзянь сделал правильные выводы — если понадобился гребень, то девушка растрёпана. Наверняка потеряла все свои украшения, а это статус. Он добавил изящные заколки, немного притираний, краска для губ, капля благовоний. У дверей в комнату Лу Цина Инь Цзянь остановился, на всякий случай прислушался — кажется, всё в порядке. Деликатно постучался. — Это доктор Цзянь, — тут же определила Фея и почесала голову гребнем. Оооо, блаженство! Она обожала, когда её вычёсывали, это особенное удовольствие. Вот причесать неожиданно длинные волосы было не так легко, они норовили запутаться, гребень выскальзывал из рук, но к пальцам Фея привыкала, и уже не появлялось желания рычать на них, чтобы лучше слушались. *** — Как быстро! — воскликнул Лу Цин, в последний момент успев сдержать норовившее просочиться в голос облегчение. Он открыл дверь, но совершенно не нарочно встал в проеме, загораживая комнату всей фигурой. Если б его спросили, почему, он бы не смог сразу объяснить. — Инь Цзянь, спасибо, — горячо поблагодарил Лу Цин. — Здесь всё, что может понадобиться девушке, — Инь Цзянь даже не пытался заглянуть в комнату. — Вижу, что всё в порядке. Если что, ты знаешь где меня найти, я всё равно не собирался спать. Он даже и не подозревал, что волновался. Лу Цин заразил его своим смятением, но сейчас это было даже хорошо. Он основательно отвлёкся, и отвлёкся на доброе дело. Это умиротворяло. — Не буду отвлекать, друг мой, — Инь Цзянь успокаивающе улыбнулся. С девушкой всё будет хорошо, она попала в надёжные руки. Лу Цину можно доверить что угодно, кого угодно. Не все до такой степени честны. Фея с любопытством вытянула шею. Почему доктор Цзянь не заходит? Она будет рада его видеть, они же друзья! Она встала и аккуратными мелкими шажками дошла до двери, но доктор уже ушёл, а Фея ткнулась носом в плечо Лу Цина. — Почему ушёл? Доктор Цзянь — хороший. *** Лу Цин кивнул, у него почему-то способность говорить стремительно таяла, но с Цзянем и не нужно было говорить, он все так правильно понял! Лу Цин вздрогнул от неожиданного прикосновения и, возможно, слишком резко развернулся и захлопнул за спиной дверь. — Он. Не хотел беспокоить нас. Вас. Откуда она так хорошо знает Цзяня? Странно это все. — Он — лучший. Давайте… вы снова переоденетесь, а потом я покажу вам дорогу в покои госпожи. Лу Цин передал барышне все вещи сразу. Никаких сомнений, что абсолютно все ей подойдет, это же Инь Цзянь. А вот девушка почему-то так и не причесалась. Может, лекарство не очень хорошо работает? От такого неуважительного предположения к другу Лу Цин даже вспыхнул. Как он мог так подумать?! Вот кстати есть же второе лекарство! — Я пока приготовлю вам еще одни капли, а вы… пока переодевайтесь. И на всякий случай Лу Цин сам, не дожидаясь просьбы, снова развязал на ней пояс. *** — Снова? Зачем? — Фея с недоумением оглядела себя. Она ведь одета, и одета красиво и удобно. И вкусно пахнет. Хорошо же? Она провела ногтем по зубцам гребня и с удовольствием поёжилась. Тихий звук ей понравился. И гребень нравился. Это был подарок, или ей просто дали на время? У Феи было не так много вещей, они были ей просто не нужны, а сейчас захотелось именно гребень. Именно от Лу Цина. Вот этот. Надо оставить его себе. Фея хотела запротестовать — ей не нужно в покои госпожи, она там всех напугает. Нужно сразу идти к наставнику Чжи Чуаню! Но может Лу Цин прав, и ей следует выглядеть так, как принято. И потом, что бы с ней ни произошло, а она взяла на себя ответственность за щенка госпожи, и должна сперва проверить, как там малыш. — Да, — она снова просияла и погладила Лу Цина по плечу. Он молодец, и правда хорошо помогал. Нужно сказать о нём наставнику, нужно Цзинь Лину сказать, они будут рады присоединиться к её благодарности! Фея не стала мешать ему снова наливать лекарство в ложку и почти удачно разделась. Правда, запуталась в белье и чуть не упала, но удачно плюхнулась на разорённую кровать. — Это другая одежда, — рассудительно заметила Фея, пытаясь правильно в неё втиснуться. — Ой-ёй-ёй, совсем другая. Не видела её изнутри никогда. Она справилась с бельём. Запуталась в застёжках, но героически с ними сражалась, выпутывая волосы, обмотавшиеся вокруг. — Лу Цин, посмотри, — она развела руками. — Я не вижу отсюда. Всё правильно? *** Если бы Лу Цин своими глазами не видел хоть юную, но все же взрослую барышню, он решил бы, что она только что родилась. Ну правда, она так разглядывала гребень да и саму себя, словно ребёнок. И трогает его, как будто ей никогда не объясняли, что воспитанная девушка так не делает… с незнакомым, ну почти незнакомым мужчиной. Это, конечно, совершенно исключено — молодая госпожа наверняка взяла с собой лучших, поэтому оставалось предположить самое худшее: барышня лишилась рассудка. Лекарство не работало, и дело тут, конечно, не в лекарстве, просто оно не от того недуга. Тут Лу Цин уже пожалел, что не дал Инь Цзяню войти. Именно что не дал! А не «не пригласил», он только сейчас это понял. Хорошо все-таки, что Инь Цзянь человек не обидчивый и не обремененный кучей условностей. Замечание девы Цзинь про «одежду изнутри» лишь убедило Лу Цина в его выводе. Бедняжке нехорошо. Он обернулся и ободряюще кивнул. — Все правильно. Выпейте это. Повторив снова уже удавшийся опыт с лекарством и водой, Лу Цин нашел ленту. — Позвольте? Надо все же привести ее в нормальный вид, а то пока дева выглядит так, словно встала с постели и успела только одеться. Лу Цин очень осторожно взял гребень, пригладил девушке волосы, собрал в самую простую прическу — просто две пряди забрал сзади лентой. Не косы же ей плести? Хотя как уроженец Цинхэ Лу Цин умел и косы, но это просто неприлично, ведь они с барышней едва знакомы. — Осталось только обуться. Это почти все! Еще немного и он отведет ее к женской половине! Лу Цин так воодушевился успехом, что присел, чтобы помочь девушке надеть обувь. *** Он — очень хороший. Это сразу было понятно, но Лу Цин просто поражал терпением. Фея прилежно проглотила лекарство — не такое горькое, но водой всё-таки запила. Вежливо поблагодарила за заботу, и с удовольствием слушала свой голос. Кажется, она умудрилась справиться с этим премудрым горлом, которое издаёт до такой степени непривычные звуки. — Ты мне... — она ойкнула и тихо засмеялась. Надо же, она настолько растерялась, что совсем забыла о нормах приличия! — Вы! Лу Цин, вы мне очень помогли. Она терпеливо перенесла процесс обувания. Страшно тянуло потрясти лапами, которые стали теперь ногами, чтобы стряхнуть непривычную сбрую, но все люди ходили не только одетыми, но и обутыми. Это было важно, потому что человеческие пятки слишком нежны, чтобы бегать везде босиком. А Лу Цин — очень хороший. Хороших нужно гладить. Она бездумно погладила его по голове, раз уж он так удачно присел, с признательностью и нежностью погладила. — Да. Долг. Нужно проверить, всё ли там хорошо. У меня есть долг, — Фея так и не выпустила из пальцев гребешок, и храбро приготовилась идти в таком виде в комнаты, отведённые для свиты госпожи. Там малыш, он может испугаться, если проснётся один, станет плакать! — Лу Цин? Пойдёмте, юноша, — с достоинством проговорила Фея и только после этого сообразила, что повторяет за наставником Чжи Чуанем. — Я так тебе... вам. Я так вам благодарна! *** Она трогает его волосы! С ума сойти можно… Но все же Лу Цин справился и даже улыбнулся. Юноша? Хм… — Не стоит, правда. Он действительно смутился. Вот барышня совсем не смущается, а ему почему-то неловко, он ведь даже краснеет! Подумалось, что с такими манерами, даже с наивностью этой дева Цзинь может столкнуться с кем-то не столь… сдержанным. С другой стороны, гости в Юдоли все очень воспитанные, это утешает. — Пойдемте. Лу Цин подал ей руку и вывел странную барышню на свежий воздух. Теперь нужно провести ее через дворец и оставить у женской половины. Осталось совсем немного! *** — Пойдёмте, — подхватила она, и с затаённым ликованием пошла рядом с ним. Сама! Сама пошла, она быстро освоилась, и идёт совсем как положено, красиво одетая, обутая, причёсанная, а ещё у неё гребешок, и какой-то свёрток, на который она даже толком внимания не обратила. Наверное тоже что-то такое приятное! И если сюда Лу Цин её нёс, как пушистого щенка, то сейчас она величаво выступала рядом, рука об руку. — Здесь чудесно, — поделилась она своими впечатлениями от Цинхэ Не. — Только людей много. Но чудесно. Лу Цин, приходите к нам сегодня? Обязательно приходите. Ей удалось не запутаться в собственных ногах, не споткнуться об подол, не уронить свёрток. — Вы чудесный человек, — она остановилась на мгновение, подчеркнула слово «человек». Они уже и пришли, и даже жаль, хоть и смешно, но это приключение закончилось. Хорошо, что закончилось счастливо! Она могла бы кого-то напугать, если бы сама перепугалась, а Лу Цин её успокоил, и теперь она действительно барышня. *** Ну как же она не знает правил? Куда он «к ним» придет? Лу Цин довел ее до границы, куда ему уже было войти нельзя. — Мы увидимся сегодня, наверное. На соревнованиях или потом. Ее похвала оказалась приятной. Наверное, он это заслужил? По крайней мере, никто не увидел девушку в таком неправильном состоянии, а он не сделал ничего оскорбительного от растерянности. Теперь она наверняка успеет занять свое место, а если повезет, то, может быть, никто и не заметит, что она гуляла всю ночь? Лу Цин понял, что уже за нее волнуется. — Не преувеличивайте, не нужно, — он отпустил ее и вежливо поклонился. — Ну вот, вам теперь туда, по галерее. До свидания. Лу Цин уже повернулся, чтобы уйти, но все же задержался и сказал: — Можно вас попросить? Дайте мне знать после обеда, что у вас все в порядке, хорошо? Просто попросите кого-то из слуг советника Инь Цзяня. Или любого из солдат. Что-то вроде «передайте генералу Лу Цину, что все хорошо», можете даже свое имя не называть, я пойму, а вы не окажетесь в неловкой ситуации. Что-то он разговорился снова! Лу Цин кивнул на прощание и ушел, уже не оборачиваясь. *** О, на соревнованиях они точно увидятся! Фея планировала тоже показать, на что способна, но теперь это под вопросом — новое тело нужно осваивать, тренироваться. Фея поклонилась, почти точно скопировав его поклон. Так легче понимать, что и как делается. — До свидания, Лу Цин. Генерал Лу Цин, — она ласково улыбалась. — Я обязательно передам. А что, могло получиться неловко? Вот и наступили дни, когда нужно думать о неловкости. В таком виде, пожалуй, и ямы в саду копать нельзя. Не поймут и осудят. Она думала, что легко вбежит в покои, но приходилось учитывать, что Лу Цин её уже не поймает. Он ушёл, Фея ещё посмотрела ему вслед, смутно сожалея, что даже хвостом не вильнуть. А как дать понять человеку, что он ей понравился? Она сделал что могла — улыбалась ему, сказала, что он хороший, погладила его. В покоях, отведённых для свиты госпожи, всё оказалось спокойно. Щенок сонно поморгал на неё, глаза были похожи на бусины или блестящие ягоды, уткнулся мордочкой ей в ладонь и снова задремал. Фея устроилась рядом, гладила мягкую шёрстку и сама не заметила, как заснула. Сколько она спала? Вряд ли долго, потому что когда они с Лу Цином вернулись, уже приближался рассвет. Но проснулась она от раздражённого шипения: — Кому из вас пришла в голову эта дурацкая мысль? Небеса, что подумает госпожа?! Что подумает глава Цзинь, если увидит, что вы натворили?! — А что я натворила? — спросила Фея и вдруг поняла, что слова не выговариваются. Она с недоумением поскулила и резко села. Запахи стали острее... хвост... неуверенно дрогнул. Фея встала и чуть не упала — на ней было надето так много всего, и бельё, и платье, и... обувь. И шерсть на затылке забрана лентой! — Кто издевался над собакой-оборотнем? Фея выразительно хмыкнула. Хотела бы она видеть отчаянного идиота, который рискнёт над ней издеваться. Но проблема определённо есть. Она выпутывалась из одежды, ожесточённо трясла задними лапами, чтобы стряхнуть обувь. Облизала щенку мордочку, чтобы не пугался, и призвала прислугу к порядку, натопав на них лапами для острастки. С досадой вздохнула. Не собрать же всё. Или собрать? Пришлось расстилать платье, укладывать туда всё, и обязательно гребешок, и свёрток, и всё это пытаться сгрести носом в кучку, чтобы можно было нести хорошо. А что если она снова окажется нагой посреди дворца?! Снова Лу Цину бегать придётся. Не дело это, ох, не дело... Фея объяснила щенку, что скоро наверняка придёт госпожа, а он должен быть смелым, и с узлом в зубах поспешила к Цзинь Лину — делиться новостями. Он не всё поймёт, конечно, но уж больше чем иные люди!