Затмение

Третий день свадебных торжеств обещал быть таким же интересным — планировалась ночная охота. Вот когда пригодилось присутствие заклинателей, так или иначе соприкоснувшихся с тьмой. — Да всё нормально будет, — Сюэ Ян насмешливо зубоскалил, как будто это он тут главный по тьме. Если бы его спросили, он бы возмутился и спросил «Нет, ну а кто?!», и принялся бы на пальцах доказывать, что можно быть очень приличным с виду человеком, носить головной убор отшельника и шитые золотом одежды, а тварей откармливать людьми в дальних деревнях. Пожалуй, он с удовольствием рассказал бы об этом даже и без вопросов со стороны, но не хотелось устраивать своему даочжану поводы для волнений. Потому что когда-то нужно не только стиснув зубы куда-то прорываться, но и попробовать, наконец, мирной жизни. Так что к поставкам тварей приложили руку тёмные заклинатели, и это оказалось куда менее хлопотно, чем организовывать охоту ради обеспечения охоты гостям. И это не было лёгкой задачей, потому что земли Цинхэ как-то не изобиловали нечистью. То ли их воины всех перебили, то ли это ещё наследие того времени, когда все твари стекались к городу И, чтобы там развоплотиться и собраться в Печать. Но всё удалось, и местность для охоты выбрали подходящую — поросшие лесом скалы хмурились на гостей и обещали множество опасностей, но не мешали при этом любоваться охотой тем, кто просто желал посмотреть. Утром Фея проснулась и с осторожностью открыла один глаз. Повозилась под одеялом, она выяснила удивительное: хвост не вернулся. Впрочем, шерсть тоже. Спрашивается, когда ждать в следующий раз подлости от собственных превращений? Не менее удивительно было и то, что она была в комнате одна. Наверное, наставник вышел на минутку, и этой минуткой следовало воспользоваться. Она выскочила из-под одеяла и принялась одеваться, стараясь не перепутать ничего. И это даже получалось: бельё вниз, платье сверху, обувь. И даже немного причесаться и попробовать скрепить волосы шпильками. Она попыталась оглядеть себя и пришла к выводу, что выглядит вполне прилично. Откуда-то появилась волна тихой радости, которая напомнила: Цзинь Сяньцзы, её теперь зовут Цзинь Сяньцзы. Эта радость требовала какого-то выхода. Раньше она бы от восторга принялась носиться по кровати, или побежала бы в сад, чтобы всласть покопаться, или кружилась бы на месте, восторженно подвывая. Насчёт вытья она повременила, но расставила руки и тихонько кружилась на месте, закрыв глаза и улыбаясь. А на охоту ей позволительно и опоздать. Или вовсе не пойти! Или пойти, но точно просто посмотреть! Барышня Цзинь может побыть просто гостьей! Цзян Чэн возлагал на эту охоту большие надежды. Это приличный повод сорвать злость, и он не собирался никому уступать даже самую завалящую тварь. Злился он на себя, потому что лишь недостойный человек, переполненный жадностью и прочими ужасными качествами, может беситься из-за того, что глава Не и на вторую ночь ушёл в спальню со своей молодой женой. С женой, которая, к тому же, прекрасный стрелок из лука. С женой, которая наверняка счастлива. Она счастлива, и это удачный брак. Цзян Чэн пил холодную воду в надежде утопить этот непрошенный пожар, но вода не помогала. Где не поможет вода, там поможет огонь битвы, но в дружеских состязаниях не дашь волю собственной ярости. Зато в ночной охоте — можно. Вэй Усянь пообещал, что его флейта не издаст ни звука — в памяти многих были свежи воспоминания о той охоте, где он отличился. — Ну может тебе хоть подогнать кого покрупнее да покрасивее? Цзян Чэн несколько смягчился. Вэй Усянь его знал, он точно определил, что ему сейчас нужно — сбросить душащие его противоречивые чувства. — Просто покажи, в какую сторону идти. Мои люди загонят... Так и вышло. Правда, «покрупнее да покрасивее» оказался демонический зверь, ранивший в процессе одного из младших, и Цзян Чэн получил возможность злиться по более правильному поводу. Когда меч оставил вторую дюжину царапин на толстой шкуре зверя, он понял: сейчас кто-нибудь обязательно кинется к нему на помощь... — Не сметь никому подходить, — рявкнул Цзян Чэн. Этот поединок, наверное, многим показался интересным. Он видел, что гости наблюдают, но при этом не сводил взгляд с оскаленной пасти напротив. Тварь отведала свежей крови, и теперь стала сильнее. Конечно, его люди были хорошо обучены — раненого уже унесли, и ему точно помогут. Потом он разберётся, как он вообще позволил себя ранить, но прямо сейчас ярость твари собирала сюда другие порождения мрака. Цзян Чэн вскинул руку, вокруг зазмеились фиолетовые молнии, и длинный кнут описал хищную дугу в воздухе. — Вот сейчас точно не стоит соваться под руку туда, где всё так замечательно устраивается само по себе, — удовлетворённо заметил Сюэ Ян, и унял свой воинственный зуд. *** Чжи Чуань вымотался и жалел, что в его новой жизни появилась способность, которую он сегодня успешно совершенствовал – отправлять на покой души, которые задержались в этом мире, но не появилось способности раздваиваться. Один Вэньчжун занимался бы этой охотой, второй тихо-мирно общался бы с Феей. Но Сяньцзы пришлось оставить одну, и теперь он волновался. Чжи Чуань не собирался отдавать для развлечения всю нечисть, которую мог поднять на этой горе. Если душа отзывалась, он отправлял ее на покой, и если бы так мог со всеми призраками и тварями, то без колебаний оставил бы ночную охоту без добычи. Но так не бывает. Самые древние демоны давно утратили даже отголоски каких-то прежних черт, и в результате на гору согнали чуть ли не все, что было в окрестностях, пусть не очень многочисленное, но зато опасное и злобное. Участвовать в сражениях Чжи Чуань не стал, и все, что удерживало его на горе – это возможность увидеть А-Лина. Среди деревьев и торчащих, словно ребра гигантского животного скал, шли бои. Гуцини разили боевыми аккордами, свистели стрелы и, мощно рассекая воздух, поднималась и опускалась беспощадная Бася. Ши Юньлань надлежало быть именно здесь, и она честно провела среди зрителей некоторое время. Единственная женщина, которая не пищала и не охала при появлении каждой новой твари. Остальные вскрикивали и хватались за сердце, даром, что наблюдать госпожу, ее свиту и гостей оставили сильно на отдалении, да еще и приставили охрану. Юньлань подумала, что если такие забавы при дворе зачастят, то она попросит мужа разрешить ей участвовать – как можно просто стоять? Еще и охать! Она поискала глазами Бэйхэ, но не нашла. Только что ведь был здесь? — Я найду брата, — Юньлань решительным взглядом пресекла любые возражения спутниц. — Он здесь, я видела. Ши Юньлань прямо вздохнула свободнее, когда отошла на несколько шагов. Хорошо, что сегодня широкие рукава – можно спрятать нож. Где же Бэйхэ? Наверняка сражается где-то с главой Цзян, меряется силами, ведь они же обещали устроить состязание? «Как мальчишки» — с нежностью подумала Юньлань и поспешила вниз, придерживая тяжелый подол. Нужно ввести новую моду барышням – ходить на прогулки в удобной одежде, чтобы нормально прыгать по камням. Она вышла на более-менее ровную тропинку и поспешно заколола шпилькой выбившуюся из прически прядь. Впереди за деревьями явно что-то происходило. Там не было слышно гуциня, и вообще было не так громко, как на месте боя Минцзюэ и остальных, но воздух как будто звенел. Юньлань вышла на поляну и резко остановилась как раз на «Не сметь никому подходить». Никто не смел. Все стояли и смотрели, как глава Юньмэн Цзян выбивает всю тьму из этого места, сосредоточенную в огромной твари. Его кнут, казалось, даже воздух может иссушить везде, где оставлял всплески фиолетовых молний. Юньлань заметила, что прижала руку к груди, и поспешила исправиться, пока никто не увидел. Она боялась вдохнуть, так сдавило где-то внутри, словно невидимая рука в кулаке держала ее сердце. Быть может, ярость бывает сильнее — она видела всякую ярость. Быть может, воин бывает опаснее, и в пылу сражения может быть даже красив – она видела, знала разную красоту. Но Юньлань никогда не видела такого… великолепия. Цзян Чэн не замечал ничего и никого, даже темных созданий, которые собирались вокруг главного демона – глава Юньмэна сам был сейчас, как яростный демон. «Мне не следует здесь быть» — поняла Юньлань, но не шелохнулась. Только смогла выдохнуть и снова вдохнуть, и заставила себя повторять — лишь бы вернуть самообладание, которое разлеталось в клочья от каждого взмаха кнута Цзян Чэна. — Ох… ну вот! – раздался за спиной разгоряченный шепот, и Юньлань, как за спасение, вцепилась в запястье Ши Бэйхэ. Небеса! Как же он вовремя! — Я слишком далеко ушел, пришлось возвра… Цзыдянь просвистел под самыми кронами, набирая мощь для очередного удара, и попутно разметал несколько призраков. Все замерли, а Юньлань, наконец, сообразила, что стоит здесь и смотрит вместе со всеми, замерла и чуть ли не рот открыла! В Бэйхэ вцепилась! И вот уже даочжан Сяо Синчэнь увидел ее – как понять по его лицу мысли? Юньлань расправила плечи и посмотрела на брата: — Помоги мне. Только Бэйхэ мог бы увидеть, в каком она смятении, пусть даже голос не выдал, а Юньлань выглядела спокойной, даже суровой. — Здесь земли Цинхэ, а не Юньмэна, — сказала Ши Юньлань негромко, уже справившись с волнением. Ее нож блеснул холодной чертой и устремился вверх, окутанный тонким заклятием. Один из темных демонов над головой Цзян Чэна распался на черные сгустки, а когда нож воткнулся в землю, Ши Юньлань уже развернулась и ушла с поляны, а Ши Бэйхэ с веселой улыбкой ринулся в драку, подначивая главу Цзян, что здесь хватит добычи и на двоих. Юньлань почти бежала наверх, глотая воздух жадными вдохами, но не останавливалась. Так можно было не думать о том, что она только что видела, что с ней от этого случилось, что она почувствовала, подумала, сделала… Как раз вовремя, когда Не Минцзюэ зарубил очередную тварь, она вышла к месту битвы и ухватилась за тонкое деревце, стараясь успокоить дыхание. Ее муж возвышался над поверженным демоном, который истаивал, наполняя воздух вязким горьким запахом. Юньлань торжествующе улыбнулась ему, отвечая на взгляд уставшего победителя, довольного охотой, поздравляя его этой улыбкой и самим своим появлением там, где молодой госпоже не положено было находиться. Может, было бы не положено, если б госпожой Цинхэ стала другая! «Другая… могла бы быть другая…» — прокралась в разум непонятная, чужая, больная мысль, и Ши Юньлань совершенно неподобающим образом бросилась к Минцзюэ, обняла его, пачкая платье в грязи и ошметках травы. *** Цзян Чэн был даже благодарен этому демону. За всё. Что он такой огромный, что он такой сильный, что он такой живучий. Этот демонический зверь дал ему благословенную возможность держать при себе обезумевшее бессовестное сердце, которое подталкивало на бесчестные мысли, на совершенно бесчестные чувства. Пока над головой висит призрак жадной смерти, порывающейся сожрать, всё отступает на задний план. Почти всё. Ши Юньлань он увидел. Словно изящной кистью обвели на картине главное лицо. Коварный художник точно сговорился с его преступным сердцем. Цзян Чэн сражался сейчас даже не с демоническим зверем — он сражался против себя. Цзыдянь обрушивался на зверя со всё возрастающей силой, в воздухе разливался тот неповторимый запах, который появляется перед грозой. Молнии сверкали, разрывая воздух и шкуру демона змеящимися фиолетовыми выпадами, мелкие твари ещё стремились куда-то, но у них ничего не выходило. Зверь получал за всё, словно это он был виноват во всём на много лет назад. Сорвать зло было сейчас очень нужно, иначе оно пожрёт изнутри, обживётся в выгрызенной пустоте, пустит корни. Цзян Чэн знал, как это бывает, он каждый день сражался с этой болью. Он увидел, кто именно бросил нож, и насколько эффективно. А почувствовал, что нож вошёл по рукоять прямо в грудь, хотя лезвие точно прошло выше, над головой, срезав подобравшуюся тварь... Увидел и понял... Уже и Бэйхэ азартно ринулся к нему. Невозможно не оценить то, что сейчас сделала Ши Юньлань — она не дала ему повторить ту же сцену, которая случилась в другое время на такой же торжественной охоте. Когда клан Юньмэн обвинили в присвоении большей части добычи. И пусть тогда это было несправедливо, пусть это было придиркой, но кто сказал, что другие люди обязаны быть непогрешимыми? Цзян Чэн и себя не считал во всём правым, чего ждать от других. А сейчас — свадебные торжества, и здесь нет места обидам и разборкам между гостями. — Ты справа, я слева, — Цзян Чэн хлопнул Ши Бэйхэ по плечу, разделив с ним окончательную победу над демоническим зверем. Остальных тварей добивали все, кому захотелось. Цзян Чэн поднял нож, брошенный рукой Ши Юньлань, и уже через мгновение он исчез в его рукаве. Нужно вернуть ей. Если получится... Охота подходила к концу. Лишь самые добросовестные заклинатели решили зачистить всю местность, ничего не оставляя на волю случая. Какая-нибудь затаившаяся тварь могла напасть на гостей, которые будут возвращаться домой, ведь праздники заканчивались. — А знаешь, гэгэ, — интимно проворковал Сюэ Ян на ухо Сяо Синчэню. — Наши праздники мне нравятся гораздо больше. Инь Цзянь в этот день решил, что его вчерашняя воинская слава — это ещё не повод, чтобы лезть туда, где он пока ещё новичок. Кроме того, не следует создавать повод для беспокойства тем, кто будет волноваться. А вот что определённо стоит — так это быть полезным в том, в чём он действительно хорош, и скромность здесь совершенно не нужна. Вот обработать раны, в пылу сражения полученные некоторыми излишне ретивыми молодыми воинами — да. Учесть, что твари опасны и даже маленькая ранка сможет причинить много вреда — тоже да. Пренебречь возможным возмущением других лекарей, которые наверняка присутствовали — ну уж извините, у каждого своя охота. За Ши Юньлань он пошёл совершенно бездумно — там позади глава Цзян как раз добивал зверя, а вот куда она одна помчалась? Нет, здесь вряд ли было опасно, но случайности никому не нужны. Девушка его не видела, она торопилась, а он и не пытался её догнать или как-то добиться внимания. Инь Цзянь подоспел вовремя, чтобы увидеть главное — Не Минцзюэ, довольный своей охотой, разгорячённый. Обнимающий свою молодую жену. Или это она его обнимала — Инь Цзянь не видел разницы, зато прекрасно понимал это стремление девушки. Здесь не было раненых, кроме его самого. Инь Цзянь отступил в густую тень, чтобы изругать себя последними словами. Нет, ну и как это назвать, господин лекарь?! Что за капризная блажь — непременно найти повод почувствовать себя раненым? А ведь кто ищет, тот всегда найдёт. Инь Цзянь улыбнулся своим мыслям и уверенно вышел вперёд. Не стоит прятаться, всё равно Не Минцзюэ мог его увидеть. Не случилось ничего ужасного — он проводил молодую госпожу, убедился, что никто не ранен. Не дал Минцзюэ волноваться о себе. — Прекрасная охота! — с энтузиазмом воскликнул кто-то, имени кого Инь Цзянь даже не запомнил. — Вы совершенно правы, — искренне согласился он и тихо рассмеялся. Бедную молодую госпожу настигла её свита. Словно охапку цветов бросили на истоптанное воинами поле. Инь Цзянь участливо предложил руку и лекарскую помощь нездорово побледневшей барышне из свиты, которая видно успела навоображать себе всяких ужасов и теперь тряслась как тонкая былинка на жестоком ветру. Вот за этим он тут, на этой охоте, и нужен. *** Свадебные торжества разделились на две потрясающе разные части. День — и это настоящий праздник со множество хлопот, Сычжуй просто купался в этой удивительной смеси ощущений. Друзья, семья. Ночь — и в мире остаётся только Не Хуайсан, нет сил разжать руки, отпустить, в виске надсадной болью бьётся мысль, что ночь слишком коротка, и этих ночей осталось слишком мало. После большой охоты, завершающей свадебные праздники, осталась одна ночь. Последняя. Лань Сычжуй искал себе любые занятия, и был готов посуду мыть, лишь бы в голове не билась испуганная мысль, что вот это вот и всё. Он пришёл в покои Хуайсана, когда его самого там ещё не было, и даже не подумал о неприличии такого вторжения. Сычжуй робко остановился у порога и оглядывал комнату с каким-то ужасным ощущением выскальзывающей из рук жизни. Наверное, даже хорошо, что Хуайсана пока нет. Он очень медленно ходил по его покоям, трогал всё кончиками пальцев. Кровать вот... Сычжуй больно укусил себя за костяшку пальца, глядя на эту кровать. Невозможно. Он пытался порицать себя за невоздержанность, но это не получалось. Легко объяснять другим, как правильно себя вести, но как быть, если смятение чувств сжимает собственную душу? Он не умеет так, как Цзинъи, отважно и безголово броситься, отдать ленту... Это другое. Цзинъи любит Сун Ланя, это видно. У него глаза светятся, он не замечает препятствий. Они вместе преодолели такие опасности, поддерживая друг друга, сквозь ужас, сквозь боль. Эта взаимная любовь преодолела такое, что сомневаться в ней сможет лишь тот, кто не знает, не видел и не понимает. Сюэ Ян любит Сяо Синчэня, а Сяо Синчэнь любит Сюэ Яна. И это тоже видно. Они тоже прошли рука об руку сквозь ужас, сквозь ненависть. Взглянуть в глаза даочжана и не увидеть там любви — нужно быть слепым. А Сюэ Ян просто не умел скрывать свои чувства, и в своём предосудительном бесстыдстве просто пылал искренностью. Цзинь Лин и Чжи Чуань прошли вместе сквозь мрак. И снова — страх, и снова боль, снова всё затоплено кровью и отчаянными криками. Наконец... наконец, вернулся Вэй Усянь. Сычжуй никогда не видел своего отца таким. Это невозможно объяснить словами, Лань Чжань оставался невозмутимым, но в глубине глаз... И в этой любви снова была бездна пережитого. Может ли он в полной уверенности сказать, что любит Не Хуайсана? Сычжуй не дрался со всем миром за него. Не тонул в крови. Не умирал от ужаса. Не проходил сквозь ненависть. Так имеет ли он право думать, что это любовь? И было ли у него право смущать покой Не Хуайсана, соблазняя и затаскивая его в постель? Нет у него никаких прав на него. Почему-то от этого в горле что-то мелко дрожало. И от этого становилось ещё гаже. Получается, что он желал бы Не Хуайсану пройти сквозь кошмар, чтобы потом иметь право утверждать, что любит? В этом была какая-то логическая ошибка, но измученный мыслями Сычжуй не мог её найти. Его не учили этому. А чему учили — он позорно провалил всё. Невоздержанность. Бесстыдство. Распущенность. Вот и все достижения. И всё это теснилось в голове всего лишь от взгляда на кровать. Последняя ночь. Последняя. Завтра он вернётся в Облачные Глубины, и будет искупать свою вину... самосовершенствоваться. Но отказываться от последней ночи он не может. И не может своим смятением смущать Хуайсана. Не имеет права. Лань Сычжуй должен был успокоиться. Тихие звуки гуциня окутали его, наполняя комнаты Хуайсана. Он хотел играть Очищение Сердца, но пальцы сами выбрали иное. Это был Ручей — та мелодия, полная возвышенности и вдумчивого отношения к жизни. Будь как вода. Будь водой... *** Хуайсан улаживал все, что можно, даже то, где могли обойтись без него. Уже давно закончился вечер, ночь ушла за половину, и нужно было идти спать, чтобы утром провожать гостей. Но Хуайсан все искал себе дела и удивительно легко обходил любые моменты, где мог бы столкнуться с Сычжуем. Он видел его, конечно, но всякий раз ловко находит вескую причину не оставаться наедине. От этого внутри нехорошо сжималось что-то, как будто легкие не хотели нормально дышать, а сердце — биться. Когда страшно — всегда так. Когда бежишь от страха — еще и мерзко. В Цинхэ не умеют бояться с закрытыми глазами, и Хуайсан не умел, даже если казался кому-то другим. Трусливо бегать — это противно, но сейчас проблема была еще и в том, что Хуайсан не знал, от чего он пытается сбежать. От привязанности? Но разве он впервые испытывает такое чувство? От сожаления, что не успел, не добрал, не взял все, что хотел? Но это точно не про Сычжуя. Просто потому, что с ним Хуайсан перестал понимать, где и когда будет это самое «всё», когда станет неинтересно, обыденно, обременительно, — так, как всегда бывает, и когда он точно знает, что пора заканчивать. С Сычжуем «всё» решил не он, а обстоятельства. У Сычжуя есть семья, будущее, долг — все это сейчас решало. И Хуайсан не хотел даже пытаться спорить с этими обстоятельствами и просить остаться. Что если Сычжуй согласится? Что если потом наступит тот самый закономерный финал? Звуки гуциня застигли Хуайсана, как раз когда он в очередной раз думал об этом. Они растворялись в воздухе, как аромат свежести и капли такой кристальной чистоты, от которой хочется плакать, понимая собственное несовершенство. Словно тебе предлагают прикоснуться к прекрасному, а ты не знаешь, как не разрушить его неосторожным жестом или вздохом. Хуайсану показалось, что он даже почувствовал это на кончиках пальцев, и чистота мягко заискрилась на них прозрачным цветом воды. Он задержался перед дверью, слушал и почти решил уйти, но вместо этого наоборот вошел в комнату. Хуайсан ласково улыбнулся, положил на столик веер и собрал волосы, чтобы умыться. Как будто только что не сомневался и не терзался, не тянул время в надежде, что Сычжуй уйдет спать — Хуайсан тихо занимался простыми вещами, будто и не заметил, как пролетело время, просто устал. *** Когда Хуайсан пришёл, Сычжуй встретил его улыбкой. Словно и не терзался сейчас противоречивыми мыслями, чувством вины. Эта мелодия помогла всё расставить по своим местам, промыла и выкупала в чистой воде, о которой и была в своё время написана. Он не отравит эту последнюю ночь сомнениями. Не испортит её мольбами о несбыточном. Невозможно навязать то, что называют любовью. Невозможно. Он никогда не сможет пойти на эту подлость, особенно по отношению к Хуайсану. Сычжуй ещё какое-то время играл. Мелодические переливы растворялись в размеренном плеске незримых волн, и он почти видел их — таким прозрачным море бывает при слабом ветерке с берега, когда вода холодная, чистая до совершенства, и можно разглядеть каждую песчинку на дне. Хрупкое равновесие наполняло комнату до краёв. Сычжуй убрал гуцинь и поднялся на ноги, подхватил кувшин с водой. Поливал Хуайсану на руки, чтобы он мог умыться, и это казалось самым правильным продолжением мелодии. Ещё одна лёгкая улыбка тронула губы. Вода... Слабое сердце так хочет искать совпадения и знаки в обыденности. Что может быть проще, чем омовение после длинного дня, полного всевозможных хлопот? Хуайсан — прекрасный хозяин такого дома, как Нечистая Юдоль, конечно он устал. Все устали, но Сычжуй твердил себе, что это приятная и правильная усталость, плюс удовлетворение от хорошо сделанной работы, от прекрасно организованного праздника, ведь он сам видел, как гости восхищались всем, как они радовались. — Я слышал, — тихо проговорил Сычжуй. — Слышал, как гости восторгались праздником. Ты приложил столько сил... и, конечно же, устал. Давай я помогу тебе. Совесть немедленно укусила где-то внутри. И что же? Он навязался на голову человеку, который лишь в середине ночи добрался до кровати. А утром ему ещё достойно провожать всех, чтобы не уронить престиж клана Не. Сычжуй не позволил себе даже вздохнуть — если он попросит, то Хуайсан позволит ему остаться. Себялюбие подталкивало так и сделать, попросить и остаться до утра. — И тебе нужно спать. Чтобы набраться сил. *** — Устал, — Хуайсан умылся и как-то слишком тщательно вытер лицо, как будто хотел ненадолго задержаться в укрытии полотенца. Но потом он все же убрал его и распустил связанные волосы. Расплетать косы не хотелось, но придется. — Прости, я не заметил, как время пролетело, — солгал Хусайн, от этой лжи вернулось неприятное тянущее чувство. — Давай я тебе помогу. Тебе тоже нужно отдыхать, завтра долгая дорога. Это совершенно невыносимо! И не спрячешься! Вместо того, чтобы взять кувшин, Хуайсан взял в ладони лицо Сычжуя и жадно припал к его губам. Думать сейчас о том, что Сычжуй отправиться к себе оказалось так же невозможно, как перед дверью собраться с силами сказать ему, чтобы уходил. — Ты ведь напишешь мне? — выдохнул он и не дал ответить, целуя снова. *** Зачем ему отдыхать? Нет смысла отдыхать. У него впереди десятки, сотни, тысячи одиноких ночей. Он успеет ещё отдохнуть до полного отвращения. Сычжуй с потрясающей ясностью понял, как это будет — каждый вечер. День за днём. Год за годом. Невыносимо. Но он выдержит. Ничего нельзя изменить. — Да. Конечно, он легко прощает. И понимает — действительно, много дел, и пусть помогающих рук много, но итоговая ответственность всё равно на Хуайсане. — Да. Конечно, давай. Завтра придётся откуда-то взять силы, чтобы сделать первый шаг отсюда. И следующий за ним. И так до тех пор, пока вокруг него не сомкнутся Облачные Глубины. «Да»... Ему нельзя писать, это будет слишком больно. Но он снова думает ужасные вещи, ведь на самом деле он в лучшем положении, чем многие: Хуайсан никуда не пропадёт, он будет здесь, в Цинхэ. В безопасности. В наконец-то устроенной правильно жизни. Живой. Здоровый. У Хуайсана будет нормальная жизнь. Без него. Без этого смятения. Этому можно радоваться. Этим даже можно наслаждаться — как этим поцелуем. Сычжуй не удержался. Он прильнул к Хуайсану всем телом, обнял — как волна обнимает встречную волну, и не остаётся ничего собственного, лишь общее. Искусство поцелуев — это всё его, Хуайсан научил его этому. Сычжуй целовал его губы так, как он и научил. Размыкал свои губы навстречу, расплетал его волосы, раздевал. И всё ещё лгал себе, что это лишь невинная помощь, чтобы Хуайсан наконец-то лёг и отдохнул. Можно сколько угодно врать себе внутри собственной головы, этого никто не услышит, никто не осудит. — Всё, что захочешь, — жарко выдохнул он, на мгновение разрывая этот поцелуй, чтобы рассыпать ласковые и жадные прикосновения губами по шее Хуайсана, и снова вернуться к губам. *** — Я хочу. Хуайсан устал быть терпеливым. Очень мало осталось до утра, чтобы что-то планировать, чего-то ждать. Он развязал пояс ханьфу Сычжуя, распахнул полы халата и без пауз сбросил его вниз. Одежда еще не коснулась пола, а Хуайсан уже сунул руки юноше под рубашку, потянул вверх, освобождая от нее, ненужной и лишней. Он опустился на колени, стянул вниз штаны и принялся ровно укладывать бесчисленные поцелуи на нежную кожу, иногда замирая, чтобы ощутить, как бьется жилка или напрягаются мышцы, или с губ Сычжуя срывается вздох. Хуайсан раздел его совсем и теперь стоял перед ним на коленях, гладил бедра, ягодицы, живот и грудь, обводил кончиками пальцев соски и снова спускался вниз, потом к пояснице и снова, снова — руки блуждали, не оставляя необласканного места, а губы коснулись плоти. Провести языком от основания вверх, влажно и медленно, подразнить головку, забрать в рот — Хуайсан просто делал то, что хотел, именно сейчас, и забыл об усталости. *** В какой момент два отдельных «я хочу» превратилось в «мы хотим»? Сычжуй не хотел думать об этом. Сейчас их желания так удивительно совпадали, словно две лёгких мелодии, звучащие в унисон. Для Сычжуя не было никакого «завтра», он весь был тут, в этом мгновении, когда по коже уверенно скользят ладони Хуайсана, и он отзывался послушнее, чем натянутые струны гуциня. Даже сейчас Сычжуй всё равно умудрялся вспыхивать ярким румянцем смущения, но при этом не пытался прикрыться или зажмуриться. Нет, он с возбуждённым волнением смотрел, как Хуайсан ласкает его плоть ртом, и не пытался спрятать свой взгляд и волнение. — Я тоже хочу, — попросил он, и в голосе прорывалось волнение, вожделение, смешанное с нежностью, учащённое дыхание срывалось с губ, которые Сычжуй покусывал в попытке не стонать сразу. — Хочу тебя ласкать... Дышать с тобой... Он пылал, разгорячённая кожа воспринимала каждое касание так остро, что невозможно было удержать дрожь, и колени сами пытались подогнуться. Хуайсан умел снимать с него стыдливость так же легко, как вон ту рубашку, что сейчас валяется на полу. *** Хуайсан остановился, слушал, посмотрел наверх и улыбнулся так вкрадчиво и легко, как умел уже давно, даже когда нет возможности взять паузу и подумать. Прекрасный, чистый мальчик. Даже сейчас он думает не о себе… Хуайсан стиснул руками бедра юноши и снова коснулся языком, забрал член в рот, сначала только головку, потом все глубже. Он знал, на что его Сычжуй отзывается особенно трепетно, ярко, быстро, как довести его до исступления и потом подарить томительную паузу, чтобы Сычжуй захотел еще. Именно это Хуайсан и делал, и, когда член дрогнул, а на языке остались свежие капли, он взял его на всю глубину, до упора, сглотнул, чтобы горло сжалось и дало яркие ощущения. Хуайсан повторил это несколько раз, а потом ослабил давление. Он почти выпустил член изо рта, ласково дразнил головку языком, смотрел при этом на Сычжуя и тихонько ритмично подталкивал его к себе, один раз, и еще, и еще, чтобы Сычжуй сам стал двигаться так, как хочет, разве сможет он сдержаться? *** Как он умел сделать по-своему, при этом не отрицая его желаний? Сычжуй в который раз легко передал всё в руки Хуайсана, впитывал его неповторимую улыбку, и нескромно подумал, что вот так Хуайсан улыбается только ему. Как приятно вводить себя в заблуждение! Эта длинная и плавная ласка, постепенно окунающая в глубины чувственности, как продолжение раздевания — именно так Сычжуй это ощущал. Сначала Хуайсан снимал с него одежду, сшитую из ткани. А потом — одежду, изготовленную прославленными мастерами, которым нет имён: скромность, стыдливость, сдержанность. Он оставался почти нагим, совершенно беззащитным, но он и не хотел никакой защиты. На этот раз Сычжуй даже не стал развязывал лобную ленту, он просто стянул её с головы и забыл о ней — лента бесславно скользнула по руке, по плечу Хуайсана, потерялась где-то на полу. Вот теперь полностью нагой. Он почти не дышал, глядя сверху вниз на это невероятно порочное зрелище, как Хуайсан едва прикасается, подталкивая и дразня. Сычжуй не выдержал. Он беззвучно шепнул «Хуайсан», медленно подался бёдрами вперёд, голова кружилась от этой вседозволенности. Благоговейно прикоснулся к щеке Хуайсана, толкнулся смелее в горячий влажный рот, содрогаясь всем телом. Ещё. Ещё раз, только глубже, до того сладкого спазма гортани, от которого по всему телу словно огонь проносится. Сычжуй низко застонал, толкаясь в горло Хуайсана. *** Ну вот так правильно. Хуайсан отпустил, перестал подталкивать, ладони снова гладили повсюду. Ему оставалось только расслабиться, позволить Сычжую тот ритм, который ему нравится, и движения настолько глубокие, насколько возможно. Он обхватывал губами и ласкал языком, рука добралась до горячей кожи на бедрах внутри, пальцы ласкали самые нежные места. Наверное, он временно сошёл с ума. Ничем другим Сычжуй не смог бы себе объяснить, почему так разнузданно предаётся этим ласкам, зачем пытается всё время дотронуться до шеи Хуайсана, почему так важно впутать пальцы в волосы на его затылке, зачем вот так замирать, всадив член до упора в горло. Это длилось и длилось, Сычжуй уже не понимал, слишком долго или слишком быстро добрался до той грани, за которой разливается чистое наслаждение, и не раздумывая шагнул за неё. Задушенный хриплый стон он пытался сдержать, снова ожесточённо кусая губы, но не мог. Семя изливалось толчками, и от каждого у него подгибались колени, пока он всё-таки не сполз на пол, совершенно опустошённый. Сычжуй загнанно дышал, целуя Хуайсана, словно бежал к нему слишком долго и далеко. *** Хуайсан ловил каждое движение и каждый глоток, забрал все до последней капли, замер, запоминая вкус и тепло, и наслаждение — совсем иное, чем любовное удовольствие. Хуайсан растворялся в ощущении того, как хорошо юноше с ним, хотел запомнить именно это. Его руки лежали на бедрах Сычжуя и за мгновение до того, как мальчик опустился на пол, Хуайсан увидел на своих пальцах мягкий, почти незаметный отсвет цвета воды, который тут же впитала горячая кожа Лань Сычжуя, растворила и приняла. Не было никаких сомнений, что это не кажется, Хуайсан не просто видел, он чувствовал, и только страх, что Сычжуй тоже может заметить, заставил его не одернуть руку. Что это? Откуда?! — думал Хуайсан, уже подхватив Сычжуя в объятия. За его спиной он смотрел на свои пальцы, понимая, что мимолетное явление было совершенно реальным и очень чужим, незнакомым, и ошеломительным, не смотря на свою эфемерность. Страшно. Хуайсан отвечал на поцелуи, стараясь подавить этот испуг, и успешно с ним справился. — Пойдем, — он поднял юношу и повел к постели. — Нужно отдохнуть, давай ляжем. *** В такие моменты, когда дыхание ещё обдирает горло судорожными вздохами, всё кажется нереальным, и в то же время таким чётким и ясным... Это хочется помнить, беречь и почаще прикасаться к этому ощущению, ясному и прозрачному, как чистая вода. Хуайсан такой щедрый на ласку, её хотелось не только впитывать, но и дарить в ответ. Но опять он думает только о себе и своих желаниях... удивительно, как быстро себялюбие прорастает в душе. Сычжуй моментально раскаялся. Нужно отдыхать. Половина ночи уже позади, а может и больше. Сычжуй и не хотел отнимать у Хуайсана драгоценные моменты отдыха, и в то же время не мог отцепиться и оставить его в покое. По крайней мере, хватило ума дать ему лечь, устроиться рядом и обнять. Он помнил, что сложнее уснуть, если кто-то в упор смотрит, или если непрерывно гладит и трогает. И устраивать тут прощальный водопад слёз — ужасно постыдный поступок, который некоторые невоздержанные на язык мерзавцы метко назвали бы свинством. Он целомудренно прикрыл глаза, прижавшись губами к плечу Хуайсана, постепенно успокаивался, вдыхая тёплый аромат его кожи. У них всё было хорошо, ведь так? Сычжуй пообещал себе, что ни за что не возложит на Хуайсана тяжесть своих слёз. *** Доктор Цзянь потратил свой вечер с толком, испытывая при этом законное удовлетворение хорошего лекаря: он навестил всех, кому требовалось его умение. Даже если пациент наивно полагал, что всё обошлось и уже ничего не требуется. Спорить с Инь Цзянем было бесполезно, если он видел, что это необходимо, то его не могли остановить ни принадлежность пациента к другому клану, ни его положение в обществе, ни возраст, ни пол. Даже если кто-то попытался бы объяснить ему, что на женской половине ему делать нечего, этот доброхот быстро прочувствовал бы на себе всю вредность и въедливость, на которые был способен Инь Цзянь. Но ему не пытались. По меньшей мере, он проверил, всё ли в порядке с испугавшейся девушкой из свиты госпожи, и удостоился благодарного взгляда дамы постарше, которая уже отчаялась заставить подругу поужинать. Юная барышня Цзинь тоже чувствовала себя прекрасно, и явно пока не собиралась заново обрастать шерстью. Она удивительно быстро привыкала к человеческому облику, и прихорашивалась с той восхитительной непосредственностью, которая вызывала у сурового доктора одобрительную улыбку. К себе Инь Цзянь вернулся довольно скоро, и даже огляделся с некоторым изумлением — он-то надеялся, что эти простые заботы займут его до поздней ночи, но нет. И вот теперь в тишине своей комнаты он не знал куда себя деть. Целебные снадобья, горы полезной писанины, любимый крошечный сад... Обжитая комната, удобная. Инь Цзянь тихо засмеялся, прикоснувшись к кровати. Есть над чем смеяться — её предшественницу он с Минцзюэ успешно сломал, причём совершенно невинно, во время массажа. Здесь всё дышало его собственной историей, от шкафа до совершенно изумительного скальпеля тонкой работы... в форме Бася. Он искренне считал, что скальпелем такой формы будет совершенно неудобно пользоваться, но вскоре выяснил, что даже привычка тут не играет никакой роли. Удобно. Не просто удобно, а идеально. Края раны под правильным нажимом этого скальпеля оказывались управляемы с потрясающей точностью. Особенно удобно было шить сложные зияющие раны. Он не ждал Не Минцзюэ этой ночью. Как и прошлой. Как и позапрошлой. Можно было сидеть и жалеть себя, но Инь Цзянь не мог не одобрять своего избранника — только весьма глупый человек в первую брачную ночь оставит молодую жену. Не Минцзюэ не был глупым. А сегодня на охоте — ох, какой он был! Неистовый, порывистый, мощный! Обнимающий жену. Инь Цзянь сердито умылся. Как это вообще происходит? С точки зрения рассудка — всё в порядке. С чего бы Минцзюэ не обнимать свою жену? Она его жена! Причём красивая девушка, которую он сам одобрил ещё до того, как речь вообще зашла о свадьбе! Здоровая, сильная, умная! Так почему он из-за этого дёргается? Это жизнь, всё идёт так, как должно! Союз Не и Ши — разумный союз, Минцзюэ и Юньлань не просто поладили, они прекрасно поладили, это больше, чем есть у многих! А сам он тут тоже не бедный и несчастный — он любим, он любит. Откуда это скулящее ощущение где-то под хрящём, соединяющим рёбра? Букет предосудительных чувств, без которых жизнь становится только счастливее: ревность, зависть, жадность. Инь Цзянь почувствовал себя лучше, когда разобрался что к чему и назвал этих недругов по именам. И даже улыбнулся. С этой улыбкой он и обернулся, когда за спиной тихо открылась дверь. Ревность, зависть, жадность? Цзянь почувствовал себя восхитительно свободным от этих неприятных ощущений. Потому что это вошёл Не Минцзюэ. *** Юньлань рано обрадовалась, что теперь все закончилось – объятия мужа помогли совсем ненадолго, пока тепло его рук еще грело спину, но даже в этот миг вместе с ощущением защищенности пришло другое – чувство вины. Она несла его в себе до самого дворца, в окружении голосов людей, напоенного победой воздуха, поздравлений, усталости и даже – улыбки Бэйхэ, который успел догнать ее уже в стенах Юдоли. Ши Юньлань шла рядом с супругом, она даже что-то говорила и улыбалась, но мысли ее неслись куда-то далеко. Так далеко, что приходилось их ловить и безжалостно убивать. Но даже на ступенях дворца она еще не понимала, что это – только первые ласточки. По-настоящему трудно стало, когда Юньлань осталась одна. Стоило закрыть глаза, и она видела лицо главы Цзян, яростные сполохи Цзыдяня, а воспоминания о голосе Цзян Чэна накатывали страшными волнами. Оказалось, что она помнит каждое слово – с закрытыми глазами или нет, пытается представить или хочет себе запретить … Это открытие ошеломило Юньлань, но еще больше – тот факт, что сравнение с Не Минцзюэ лезло и лезло в мысли и сердце, настойчиво и больно. Она вспомнила, как спрашивала себя, полюбила или нет, как думала об этом, когда провожала Не Минцзюэ и ждала, как убедилась в конце концов, что да, любовь, что все сходится с тем, как пишут в стихах: и сердце замирает, и мысли только о нем, и даже слезы на глазах и улыбка сама собой появляется. Но сегодня, когда она бежала к мужу с той поляны, где полыхала ярость Цзян Чэна, Ши Юньлань узнала, как это на самом деле, и что в действительности происходит – когда не нужно задавать себе никаких вопросов. Все и так понятно. — Все и так понятно… — в ужасе произнесла Юньлань, глядя на огромную луну. Она встала с постели, нежный шелк казался ей колючим и злым. Где все эти красивые мысли о том, смотрит ли ее любимый на небо в этот миг, думает ли о ней, сравнивает ли ее с прекрасным цветком и взаимны ли вообще эти чувства? Все так и есть, все – правда. Ши Юньлань действительно думала о том, взаимно ли это, но только не с волнением, а со страхом и стыдом. Потому что даже этими мыслями она предает Не Минцзюэ. Юньлань испуганно коснулась губ. Минцзюэ поцеловал ее, когда проводил до женской половины. Не была ли она в тот миг рассеянной? Не была ли с ним … какой? Непочтительной? Грубой? Ни одно слово, которое приходило на ум, не вязалось с представлениями о ее муже, потому что она не перестала уважать его и даже…не перестала любить. Как может одно слово обозначать такие разные чувства?! — Я сойду с ума… — прошептала Юньлань. Лотос ткнулся мокрым носом в ступню, она взяла щенка и прижала к сердцу. Теперь даже его имя казалось не просто именем. И желание сообщить его первому Главе Цзян перестало быть невинным «я же обещала, гостю будет приятно, ведь это – его подарок». Юньлань думала о том, как ей хотелось этой встречи, как она волновалась, как хорошо им было беседовать в саду. Какие у него красивые плечи и горячий взгляд. — Я сойду с ума… — теперь ее слова услышало одеяло, которое Юньлань только что сменила на прохладное, что, конечно, не помогло. Она взяла с собой щенка в кровать, и он тут же угнездился у ее плеча. Усталость все же взяла свое, и Ши Юньлань даже ничего не успела пообещать себе, засыпая. Обещания она дала себе утром, начиная с того, что ни один человек, а особенно супруг, не увидит последствий ночных волнений на лице и в голосе госпожи, и заканчивая тем, что она просто не имеет права на истерики и жалость к себе. Что случило – то случилось, ее обязанность – с этим справиться. Обещания, данные перед алтарем предков и отцом важнее всех других обещаний, точка. Как бы еще обещать себе не думать о Главе Цзян? Ши Юньлань не привыкла давать бездумных клятв, она сказала себе, что приложит все усилия, попытается. Ей это с успехом удавалось с самого утра. Провожать многочисленных гостей – обязанность госпожи, быть рядом с мужем в это время, совершать необходимые поклоны, говорить слова, принимать поздравления и приглашать с визитом снова. Все это требовало знакомых и правильных эмоций, а Не Минцзюэ очень помогал – Ши Юньлань видела, что в нем не осталось и тени бурных переживаний, а ведь он наверняка всю ночь провел в настроении от охоты и успеха. Не Хуайсан уж точно падал от усталости, но у него даже ресницы не дрогнули, а искренности в его словах и объятиях с друзьями не убавилось ни на каплю. Юньлань стремилась соответствовать супругу и брату. Главу Юньмэна тоже пришлось провожать. Ши Юньлань готовилась к этому, она поклонилась именно так, как нужно, она даже смогла посмотреть ему в глаза, посчитав, что если не сделает этого, то не только обидит, но и выдаст себя. Поэтому и посмотрела, только поэтому… Пожалуйста, пусть кто-нибудь из мужчин поскорее что-нибудь скажет! Ее спас Не Хуайсан – он заговорил, и Ши Юньлань смогла вдохнуть. Правда, спасение оказалось мнимым, потому что последовало приглашение друга с новым скорейшим визитом, и она поняла, что уже ждет возвращения Главы Цзян. *** Цзян Чэн действительно смотрел на луну и понимал, что этой луне далеко до красоты девы Ши. Воспеваемая поэтами ночная красота безнадёжно меркла... Добро, было бы дело лишь в красоте! Сколько можно сходить с ума, пытаясь выбросить из головы эти запрещённые мысли?! Впервые в жизни Цзыдянь оплетался молниями совершенно без цели, выжигая на нежной весенней травке извилистый след абсолютной беспомощности. Цзян Чэн убрал его. Не стоит мучить оружие стонами своей оплоумевшей души. И нет человека, способного дать ему добрый совет, поскольку нет ничего достойного в его внезапных чувствах. Он обязан прекратить, заставить себя прекратить. К исходу ночи ему даже показалось, что он сможет. Не юнец уже, за плечами годы, испытания! Вот только к этому испытанию Цзян Чэн не был готов. Он смотрел на луну, как на личного врага, непримиримо скривив губы. Кому угодно дал бы совет настолько же банальный, насколько невыполнимый: просто возьми себя в руки и перестань! И считал бы нытиком и слабохарактерным идиотом того, у кого не вышло. И что? Невозможно просто взять себя в руки и перестать. Проще снять с неба эту луну, отполировать до зеркального блеска, принести к ногам Ши Юньлань... — Немедленно прекрати, — сердито буркнул Цзян Чэн. — Глава Цзян? — тут же вскинулся один из его людей, и он отмахнулся, закрылся в спальне. Там стало ещё хуже. Спальня. Как не думать, если мысли сами разбежались куда-то, и глава клана превратился в мечтательного мальчишку, ошалевшего от внезапного чувства, обречённого на молчание и насильственную смерть? Но утро он встретил со странной смесью облегчения и ужаса. Он сегодня уезжает, какое счастье! Уезжает, и будет жить подальше от Ши Юньлань. Расстояние защитит его от бесчестного любовного порыва, он не опозорит её, не предаст дружбу с кланом Не. Он сегодня уезжает, какой кошмар! Уезжает, и будет пытаться жить подальше от Ши Юньлань. Расстояние попытается убить эту любовь, но Цзян Чэн почему-то с оглушающей ясностью понимал — не получится. Не поможет. Он обречён. Церемония прощания с гостями теперь казалась наказанием, и когда он предстал перед ней... Да, там был ещё и Не Минцзюэ, там был Не Хуайсан, да все там были, всё как положено... Но почему-то он понял — вот, стоит перед Ши Юньлань, не смея сказать, не смея даже улыбнуться, чтобы не выдать себя. Не Хуайсан — настоящий друг, он не дал ему дрогнуть, произнёс все положенные слова, такие участливые в своей официальности, очень полезные. Только этим, наверное, и можно было объяснить ту глупость, которую Цзян Чэн немедленно ляпнул. — Обязательно, — он решительно принял это приглашение. — Со своей стороны я буду счастлив принимать вас у себя. Юньмэн красивое место. Лотосы. Лёгкий прозрачный туман ранним утром, который ложится на широкие листья, чтобы отдохнуть там прозрачной росой... Он ещё что-то говорил, обещая Не Минцзюэ охоту на редких болотных тварей, обещая Не Хуайсану рыбалку, обещая ей... Пусть только приедет, пусть посмотрит на Пристань Лотоса, пусть! Он согласен жить молча, лишь бы она приехала! Цзян Чэн сумел прилично проститься, не оскорбляя хозяев поспешностью, и это далось ему нелегко. Он надеялся, что не выдал себя — считал мгновения, не позволяя себе смотреть на Юньлань дольше, чем на Минцзюэ или на Хуайсана. Но этих мгновений хватило, чтобы унести с собой её облик. Платок и нож, принадлежащие Ши Юньлань, он так и не вернул. *** — Мы обязательно приедем! — горячо подхватил Не Хуайсан, может, даже слишком горячо, но это только потому, что он увидел белые одежды — клан Гусу Лань уже ждал, чтобы попрощаться и сказать последние слова искренней благодарности и благопожелания. Хуайсан с утра занял себя миллионом забот, чтобы тоже избавиться от ненужных мыслей. Он умел это делать виртуозно, но именно сегодня не справлялся. Если бы он знал о волнениях Ши Юньлань и Цзян Чэна, то, наверное, проиграл бы их выдержке, потому что не думать о Лань Сычжуе у него не получалось. Потому сейчас даже Не Минцзюэ улыбнулся, глянув на брата, обещавшего приехать в Пристань Лотоса с таким энтузиазмом, как будто без рыбалки жизни нет. — У нас неважно с болотами, — Минцзюэ рассмеялся и обнял Цзян Чэна, похлопал по спине. Из-за этого лицо Главы Цзян оказалось так близко… ближе, чем положено при вежливых проводах. Наверное, поэтому Ши Юньлань вдруг улыбнулась ему и кивнула, чуть присев в поклоне госпожи, который сейчас скорее напоминал поклон девчонки: — Ждите нас скоро, Глава Цзян, — сказала она и тут поняла, что делает. Хорошо, что все веселы и никто не заметил! Она посмотрела на Цзян Чэна слишком прямо… порадовалась, что Минцзюэ не видит, и тут же устыдилась этой радости. А Хуайсан подумал, что готов улететь в Юньмэн прямо сейчас. Испариться, исчезнуть, пропасть … но у него был только веер. Несколько взмахов не разогнали внезапную духоту, но все же стало хоть немного легче. По крайней мере Не Хуайсан смог стоять спокойно и смог посмотреть на Сычжуя. — Мы всегда рады, эр-ди, — Не Минцзюэ сложил руки перед собой и поклонился, а Ши Юньлань удалось не смотреть больше в спину Цзян Чэна и синхронно с мужем исполнить правильный поклон. — … в любой день, в любое время, ты знаешь. Вам всем. Минцзюэ покачал головой и улыбнулся, признавая, что совсем неспособен правильно подбирать слова, чтобы выразить все чувства. — Лань Сычжуй стал нам братом, мы ждем его всегда, — он посмотрел на Лань Чжаня, благодаря его за столь достойного сына и за то, что позволил ему быть в Цинхэ в такое важное время. — До свидания. Пока брат говорил, Хуайсан смотрел на Сычжуя. Он потерял все вежливые фразы, едва ли не впервые Минцзюэ говорил их больше него. — До свидания, — эхом повторил младший брат Не и спрятал, наконец, взгляд в поклоне. Облачные Глубины, куда он в любое время приходил, чтобы побыть с Лань Сичэнем, когда Минцзюэ не стало, теперь вдруг стали далеки, как сами облака. *** Последняя ночь закончилась. Сычжуй понял, что уснул, только когда открыл глаза. Как он мог заснуть? Невысказанность так и осталась привкусом последних поцелуев на языке, а дальше началось насущное и важное — встать, умыться, одеться, и... уйти. Собираться. Он так и не оброс каким-то огромным количеством вещей, а привычка держать всё в порядке сделала сборы слишком простыми и быстрыми. Лань Сычжуй прощался с Нечистой Юдолью молча, сохраняя безмятежное выражение лица. Сегодня он не поможет Не Хуайсану с церемонией, сегодня он сам — гость, который покидает Цинхэ. Он воспользовался случаем, чтобы в который раз обнять Цзинъи, и давно уже не смотрел на Сун Ланя с той строгостью, с которой когда-то обещал, что убьёт его. Со всем возможным уважением, но убьёт. Конечно, он обязательно навестит Байсюэ... Он выдержал объятия Сюэ Яна — он, к счастью, не пытался позволить себе лишнего. Улыбнулся даочжану Сяо Синчэню. Им тоже предстояло вернуться к себе, и всё закончилось хорошо. Этому можно было радоваться. И наставник Чжи Чуань теперь вернётся к себе в Безночный город — как это странно звучит. Сычжуй скромно выразил надежду, что наставник не будет против его визита, и в который раз споткнулся о странный взгляд Призрачного Генерала. Словно тот хотел что-то сказать ему, или искал в нём что-то... знакомое? Когда кто-то так смотрит, поневоле сам начнёшь искать связь, и даже находить её. Ладно, Сычжуй был готов ухватиться за что угодно, лишь бы не сорваться. Хуайсан, Хуайсан! Лань Сычжуй занял приличное место чуть позади Лань Сичэня, почти рядом. Почти рядом с отцом. Почти рядом с Вэй Усянем. Приличия, приличия, их нужно соблюдать любой ценой! Благословенное внимание Не Минцзюэ позволяло смущённо опустить глаза — к похвалам он так и не привык. Но приличия требовали смотреть прямо и ясно. Лань Сичэнь так же сердечно пригласил всё семейство Не в Облачные Глубины. Сычжуй помнил, что раньше Хуайсан часто приезжал, так было. Но будет ли теперь? — До свидания, — он вежливо поклонился Главе Не, его молодой супруге. Хуайсану. Что ещё сказать? Просить прощения за всё? Благодарить за всё? В любой день, в любое время — так сказал Не Минцзюэ. А можно сейчас? Губы дрогнули в попытке не задать этот вопрос. Нельзя. Ему пришлось выпрямиться. Ему пришлось повернуться спиной, но перед этим Сычжуй всё равно успел взглянуть на Хуайсана ещё раз, словно сквозь быстрый водный поток. Разумеется, никаких слёз. Он обещал, и он сдержит это данное себе обещание. — Лань Чжань, твой сын — просто вылитый ты, — вполголоса проговорил Вэй Усянь. — Вот точно с таким же застывшим безучастным лицом ты и ходил, когда я увидел тебя впервые. Облачные Глубины обзавелись третьим Нефритом? Лань Сичэнь, услышав эти слова, только задумчиво посмотрел на Сычжуя, но ничего не сказал.