Затмение

Первые дни оказались самыми трудными. Она думала, что с отъездом всех гостей уедет и беспокойство, хотя бы немного уляжется, но один взгляд на Лотоса — и вот Юньлань уже снова думает о Главе Цзян. Это казалось невыносимым. Она придумывала множество способов, но какие-то, вроде отослать щенка, сразу же признала невозможными, другие — не помогали. Даже присутствие брата впервые в жизни тяготило Юньлань. С одной стороны, она не хотела, чтобы он уезжал, с другой — радовалась, что они с папой задержались всего на три дня дольше, чем все гости. Бэйхэ напоминал ей то сражение, и на третий день Юньлань по-настоящему испугалась, когда мысленно сравнила его улыбку с ударом Цзыдяня. «Что ты сделал со мной?! Заставишь меня не хотеть видеть любимого брата?!» Юньлань так разозлилась на Главу Цзян, что в ярости распахнула ставни среди ночи и уставилась на луну. «Ты! Глава Юньмэна! Смотришь ли ты сейчас на эту луну в таких же мучениях, как я?!» Она закрыла себе рот ладонью, испугавшись, что не сдержится и выкрикнет это на самом деле. Нет, Глава Цзян не виноват в выходке ее дурного сердца. И Минцзюэ не виноват… Юньлань хотелось плакать, в груди ныло, болело, но если плакать — побледнеешь, а глаза покраснеют, если будешь бледной с красными глазами — доктор Инь Цзянь точно увидит, а увидит — не миновать беды. Ее муж такого точно не заслуживает. Следующую ночь Ши Юньлань провела в покоях супруга. И следующую, и еще одну… Она старалась быть внимательной и нежной, чтобы каждое прикосновение и каждый поцелуй дарили Минцзюэ счастье. Она так искренне хотела этого! Так почему же, когда Минцзюэ засыпал, гадкая мысль иногда находила свою дорожку. «Так ли хорош твой супруг? Не может быть человек идеальным!». За это Ши Юньлань ругала себя, а потом вымаливала у небес прощения. И все-таки она как-то научилась. Глава Цзян ожидаемо не явился скоро, а они сами тоже не торопились в Пристань Лотоса — кто же делает такие частые визиты, едва отгремели торжества? У всех глав много дел, много ответственности. Юньлань тоже нашла себя в делах. Она сосредоточилась на землях, лежащих далеко от границ и ближе к центру, а еще на местах, которые находились ближе всего к ее прежнему дому. Защита — дело воинов, это всегда приоритет, но мирные земли тоже нуждаются во многом. Не Минцзюэ, вопреки традициям клана, не стал отодвигать молодую супругу от государственных дел. Она присутствовала при разговорах в самом узком кругу, без советников и министров, когда нужно было что-то обсудить в семье, с Не Хуайсаном. Помимо брата к таким маленьким советам допускался только Инь Цзянь. Юньлань была благодарна мужу за то, что не держал ее в Юдоли, как в клетке. «Я помню тебя воином», — однажды сказал Минцзюэ. — «Надо быть дураком, чтобы считать, что тебе будет хорошо в окружении садов и служанок». Юньлань как-то раз подумала, что даже Инь Цзянь проводит больше времени в Юдоли, чем она. Ей можно было даже навещать отца и брата, когда захочется. Когда она явилась через три недели, Ши Фэн, кажется, даже не понял, как это так. То, что у Не Минцзюэ инспекция пограничных гарнизонов — это нормально, но разве жена может просто так свободно уехать из дома?! Выяснилось, что может, но отец все равно попросил Юньлань «не злоупотреблять». Она и не злоупотребляла. И, наверное, подождала бы еще не месяц, а два, но передумала. Когда ее дни не пришли в назначенный срок, Юньлань не стала переживать. Когда миновало еще две недели, решила подождать. Она прислушивалась к себе, пытаясь понять, что изменилось. Наверное, ее бы тошнило? Она бы бледнела? Падала без чувств? Много ела бы? Потеряла бы аппетит? Все, о чем она знала, Юньлань в себе не находила, но к доктору Цзяню идти не спешила все равно. Белые простыни оставались чисты уже почти два месяца, даже после близости с мужем. «И дура давно бы поняла!» — думала Юньлань. Поняла бы и смирилась. Нужно сказать Минцзюэ, он же обрадуется… И, наверное, Инь Цзяню? Ши Юньлань решила сказать сначала маме. Она отправилась к отцу, к алтарю, где могла бы быть ближе к духу матери. Ей не нужен был совет — ведь сомнений не было, она хотела просто мира в сердце, которое даже теперь вздрагивало и болело каждую ночь, как будто у нее в груди поселилась искра Цзыдяня, чтобы мучить и не затихать. — Сестра! — Ши Бэйхэ чуть ли не сунул голову в повозку, когда Юньлань распахнула дверцу и шторы. Она улыбнулась, подавая руку — улыбка Бэйхэ сияла как солнце даже в сумерках уходящего дня. — Я торопилась до темноты, честно! — Конечно, заботливая наша, наверняка подумала о том, что перебудишь весь город! Что смотришь так? Известно, что все бы повылезали приветствовать нашу Юньлань среди ночи! А так хоть никого не разбудила. Бэйхэ получил за это сестринский удар в плечо и состроил гримасу: — Ох уж эти ваши грубые приёмчики Цинхэ! — Я тренируюсь, брат, а ты что думал? — Что тебя нельзя кормить, а то будешь еще сильнее. Пойдем ужинать, мы час назад вернулись с охоты и голодные, как звери! — он вел ее в комнаты, рассказывая все новости сразу, как всегда. — Не все же нам с Главой Цзян обсуждать все возможности нашего союза. Юньлань чуть не споткнулась на пороге. Глава Цзян?! Что это значит?! — Два дня разговоров и наконец-то день нормального соревновательного отдыха, — продолжал Бэйхэ. — Отец! Цзян Чэн! Думали, день не может быть лучше?! Может! Юньлань вошла в обеденный зал, держа Бэйхэ за локоть. Этот обычный для брата и сестры жест сейчас казался ей шансом сделать глубокий вдох, прежде чем она свалится в ледяной горный поток. Она свалится, это точно — сердце захлебнулось заранее, теперь главное вынырнуть и держать лицо. Во что бы то ни стало! — Папа! — Юньлань поспешила к отцу, не сдерживаясь в радости. Лишь это сейчас и держало ее в равновесии. На Цзян Чэна она уже смогла посмотреть совершенно спокойно, и поклонилась, как положено. — Глава Цзян, рада встретить вас здесь. *** Он уехал. Уехал не оборачиваясь. Какой смысл оглядываться на Цинхэ, он и так знает, как там и что, стоит закрыть глаза — и всё видно. Цзян Чэн честно пытался смириться с потерей сердца, но как когда-то не смог смириться и жить без золотого ядра, так и теперь не мог заставить себя жить без сердца. И то и другое нужно человеку, даже если он не глава клана. А уж главе и подавно необходимо всё сохранять при себе... и желательно ещё голову, ясную голову с рабочим рассудком. Ничего не помогало. Нет, Цзян Чэн не впадал в задумчивую меланхолию, не проводил дни напролёт, обещая каждому лотосу в отдельности, что когда-то, когда-нибудь, она приедет и увидит его. Вот именно этот цветок, вот именно этот лист, каждый из лепестков. Что лотосы? Они простят ему, если это обещание он не сдержит. Но когда-нибудь, хоть когда-нибудь, хотя бы в гости! Так люди и сходят с ума. Куда бы ни взглянул — во всём была она. Цветы, небо, изящество только что отполированного нового клинка. Случайно оброненное слово, неважно какое, оно немедленно связывалось с Юньлань. Цзян Чэн смирился с этим наваждением к исходу месяца, и не придумал ничего лучше, чем ответить на дружеское приглашение Ши Бэйхэ. Зачем?! Молодой господин Ши сделал его жизнь невыносимой. Он был слишком похож на свою сестру. Улыбка. Взгляд. Разлёт бровей. И даже рисунок губ. Цзян Чэн мог просто дружески хлопнуть его по плечу, и от этого становилось легче, потому что никогда и ни при каких условиях он не смог бы так хлопнуть Ши Юньлань. Но с Бэйхэ можно было встречаться, говорить, вместе охотиться. Выяснилось, что долгие годы ему не хватало вот такого друга, который не отмечен печатью давней войны — он был моложе, просто был моложе. Но самое ужасное, что даже беседуя с его отцом, с этим достойным господином Ши, Цзян Чэн всякий раз внутренне цепенел. Потому что ловил отсвет улыбки Юньлань даже на его строгих губах. Вот и теперь — странная смесь голодной тяги и удовольствия, впору по рукам себе надавать, и не трогать эту рану, но он никак не мог отказаться ещё и от этого. Рано или поздно должно было случиться и такое — визит Ши Юньлань совпал с его визитом. У него было немного времени, чтобы подготовиться. Разумеется, о прибытии молодой госпожи сообщили, Бэйхэ побежал встречать сестру, а Цзян Чэн остался рядом с её отцом. Должно получиться. У него получится сохранить лицо и не выдать себя. В конце концов, если бы все влюблённые ошалело кидались на объект своего помешательства, то в мире воцарился бы хаос. Ну вот, он сам себе признался в том, что совершенно потерял голову от любви. Впору поздравить себя с самым сложным — быть честным с самим собой едва ли не сложнее, чем всё остальное в мире. Итак, что же делать с этим? Ничего. Есть великое слово «нельзя». Запрещено. Внутри собственной души можно что угодно переживать, но выплёскивать это на Ши Юньлань — нет. Поэтому он поклонился ей так же сдержанно, с необходимой долей приветливости — дочь хозяина дома, где он сейчас гостит. Жена главы Не. Неприкосновенная. Недостижимая. Кажется, она стала ещё прекраснее. Цзян Чэн поневоле подумал, что луне пора с позором отказаться от небес, потому что есть Ши Юньлань. Цзян Чэн немедленно подумал, что он рехнулся и опоэтился, что позволяет таким банальным мыслям тревожить свою воинскую голову. Цзян Чэн вдруг обнаружил, что улыбается. Ей. Улыбается, глядя в её глаза. — Сегодня определённо лучший из дней, — он снова поклонился, лихорадочно соображая, не будет ли лучше немедленно оставить семью общаться. Досужий гость бывает не вовремя. Но сообразить ему не дали. Как-то неожиданно начался этот ужин, и он не мог оказаться настолько невежливым, чтобы спастись бегством. И смотрел, смотрел, смотрел... На Бэйхэ. По крайней мере, пытался смотреть на него, чтобы не слишком себя выдавать. Всё-таки, как у них похожи глаза. Надо же, он никогда не замечал, что у Бэйхэ такие длинные густые ресницы. Цзян Чэн понял, что снова смотрит в глаза Юньлань. Не заметил, как взгляд сам перескочил. Он с трудом дожил до конца этого ужина, и под первым же благовидным предлогом удалился в отведённые ему комнаты. Не дошёл. Выбрался в сад и бродил там, с трудом удерживаясь от искушения бить каждое встречное дерево и рубить пышные кусты. *** Они подружились! Ее брат и Глава Цзян. Юньлань искренне этому радовалась и с удовольствием наблюдала за тем, как Цзян Чэн смотрит на Бэйхэ, как говорит с ним. Ему определенно хорошо здесь, интересно, иначе приехал бы он так далеко? Торговые связи и военный союз взаимовыгодны, но само расположение земель клана Ши делает их все же важнее для тех, кто граничит со степями, чем для Пристани Лотоса. Обсуждая новости и дела, Юньлань предложила пару идей, которые укрепили бы связи Ши, Юньмэн и Цинхэ, и когда получила поддержку брата, подумала совсем не о землях и людях, а о том, что это может быть маленький повод для Главы Юньмэна приехать в Цинхэ вместе с Ши Бэйхэ. И главное — в этом случае никто не нарушит никаких правил приличия. Стоило ей подумать об этом, как брат предложил Цзян Чэну навестить Цинхэ. Сердце одобрительно застучало, а в душе Юньлань снова поселился стыд за то, что она делает. И все равно радость видеть этого мужчину оказалась сильнее чувства вины, способность смотреть на него, не краснея, бледнея и не роняя достоинства — открытием поважнее, чем все манеры и правила. В итоге к концу трапезы Ши Юньлань решила, что лучше все же осознанное и контролируемое падение в пропасть, чем бездумный шаг в нее с закрытыми глазами, с обманом самой себя. Может тогда падение хотя бы ненадолго станет полетом. Поэтому ночью Юньлань вышла в сад, зная, что ищет встречи. Если Цзян Чэн мирно спит в гостевых покоях — что ж, она посмотрит на звезды, подышит свежим воздухом, это, наверное, поможет уснуть. Если он тоже решит пройтись после поздней трапезы — значит, судьба милостива и дает ей возможность увидеть его. Приличия? Это последнее, о чем думала Юньлань. Неужели она не сможет быть сдержанной? Даже если нет, Глава Цзян — благородный человек, и если что-то поймет, то никогда не выдаст ее тайну. «Еще немного таких мыслей, и ты убедишь себя в том, что готова ему признаться», — приструнила себя Юньлань. — «Никаких истерик!». Она даже не стала брать Лотоса — ей не нужен предлог, глупый прием девчонки, чтобы оправдать «случайную» встречу. Юньлань увидела его в саду и чуть не забыла вообще обо всем. К счастью, Цзян Чэн стоял к ней спиной, она смогла взять себя в руки и тихо шла к нему, не собиралась передумать. — Вам тоже не спится? — негромко спросила Юньлань и приветливо улыбнулась, зная, что он сейчас обернется. — Можно я составлю вам компанию? Сегодня такая ясная ночь. *** Цзян Чэн уже с успехом отказался от бурной прополки сада, и даже перестал дышать, как загнанный. Ночная тишина, прохладная ночь — скоро лето внесёт свои коррективы, станет знойно и душно даже в Юньмэне. Он услышал тихие шаги, шелестящую под ногами траву, и с тоской думал, что Ши Юньлань наверняка спит тем спокойным сном, который возможен под крышей отчего дома. Он не успел раздражённо подумать над тем, кого это тут носит, как понял, что ошибся. Юньлань не спала. И сказанное её голосом «тоже» отозвалось в груди мягкой сладостью несбыточной мечты. — Не могу заснуть, — тихо согласился он, обернувшись. Её улыбка, такая прекрасная в этом сумраке, сейчас была ему нужнее всего на свете. Щедрость молодой госпожи сложно было переоценить, бальзамом на измученное сердце. Правда, бальзам оказался ядовит. Это свидание с собственным сердцем Цзян Чэну дорого стоило. Жил же он почти два месяца без сердца, и вот Ши Юньлань стоит перед ним, сжимая его сердце в изящных пальцах... и улыбается так мягко, что хочется попросить этой мягкости больше, укутать ей душу. — Я буду счастлив разделить с вами эту маленькую прогулку. У вас прекрасный сад... Он ничего не понимал в садах. Прекрасный сад — это когда видно, что к нему приложили руку. Старательную руку. Вот именно сюда — приложили. Значит, этот сад прекрасен. Но куда этому саду до... Цзян Чэн тряхнул головой, пытаясь выветрить эти мысли. — Госпожа Ши, — он не мог стоять на месте, и они действительно прогуливались по саду. Цзян Чэн не умел ходить так неторопливо и плавно, но сегодня всё было непривычно, как во сне. Эта ясная ночь должна хоть что-нибудь... прояснить. По крайней мере, он получил возможность побыть с ней наедине. — Я так и не вернул вам платок... *** — Первые цветы здесь посадили, когда я была совсем маленькой… Говорить с ним о цветах? О звездах? Смешно. Она вдруг почувствовала себя гостьей в собственном саду и подумала, что в Цинхэ тоже теперь не дома. Как можно быть дома там, где сердца нет? Ши Юньлань поравнялась с Цзян Чэном. Идти проще, чем стоять, говорить проще — чем молчать. И не смотреть на него — тоже проще, но Юньлань уже смотрела. Кажется, за эти два месяца черты лица Цзян Чэна стали еще острее? — Платок? Такая незначительная вещь, а Глава Цзян помнит об этом? Что это значит? «Сейчас себе напридумываешь!» — Ничего. Он ведь у вас не с собой, вернете, как представится случай, — она улыбнулась. *** О чём разговаривают с девушками? Цзян Чэн не мог вспомнить, чтобы с кем-то говорил о цветах. Да, он вполне общался с прекрасными женщинами в разное время, но мать в основном его отчитывала, сестра утешала, а с Вэнь Цин он так ни разу и не осмелился поговорить о цветах. Наверное, нужно было попробовать. И никак не оправдаться тем, что времена были сложные, что война, что она из клана Вэнь. — Вот представится случай, — эхом отозвался он, чувствуя, как платок греет его кожу в рукаве. Да не отдаст он этот платок! Вот ещё! Он нормальный ещё не старый мужчина, у него может быть платок от любимой женщины! — Никогда не умел вести вежливые беседы об отвлечённом, — признался он, привычно хмурясь. — Цветы, луна... вот особенно луна. Поэтому давайте о прекрасном! Как там ваш маленький пушистый братец Лотос? Вырастет из него достойный военачальник? Госпожа Фея, которая помогала ему освоиться в первый вечер в Цинхэ, теперь зовётся Цзинь Сяньцзы... Ну вот теперь осталось ей рассказать, что у него были собаки. У него была целая стая собак, но больше он никогда не заводил себе... Пожалейте меня, госпожа Ши — вот именно так это и будет выглядеть! *** Юньлань тихо рассмеялась. Луна не прекрасна, давайте о другом? Цзян Чэн как будто угадал ее мысли. — Что ж, давайте, — согласилась она и отвернулась от луны. — Лотос здесь, я просто оставила его в своих покоях. Он вырос. Очень упрямый и очень умный. Юньлань говорила о нем так, как говорила бы о человеке, родном и близком, и никогда не удивлялась этому. Лотос ведь — собака-оборотень на пути самосовершенствования. — Конечно, вырастет! — она посмотрела на Цзян Чэна почти с вызовом, как будто сам его вопрос — почти сомнение, и улыбнулась, словно готова была поспорить. — Хотите посмотреть на него? Сами увидите. Юньлань пошла через поляну, обернулась, чтобы убедиться, что Глава Цзян следует за ней. Ее совершенно не беспокоило, что она зовет куда-то с собой мужчину, одна лишь мысль о котором казалась ей предательством по отношению к мужу. Успеет еще подумать об этом! Сейчас ее беспокоило лишь то, что ночь не бесконечна, что можно поговорить о чем-то и не подбирать мучительно слова про банальные цветы и луну. Какой-то азарт хлынул в кровь, она давно не помнила такого, сейчас, когда времени так мало, она не хотела тратить его на смущение и терзания. — Только… — Юньлань прижала палец к губам и улыбнулась, — тише. Вдруг юный воин спит? *** Смотреть на Лотоса, считать звёзды в саду или цветы на небе — пока она смеётся и вот так оборачивается на него, Цзян Чэн был готов заниматься любой ерундой. — Ох... Нет, давайте побудем внимательными людьми. Если юный воин не выспится, он завтра будет ворчлив. Быть тише. А чтобы быть тише, нужно быть друг к другу ближе. Шептать. Он и сам не заметил, как попал в эту ловушку, и уже стоял рядом с ней. Юньлань так прижимала палец к губам, изогнутым в улыбке, что это придавало ей вид неожиданно лукавый и зовущий. — Признаться, я давно не видел, как спят щенки, — прошептал он. — Не давал себе смотреть. Говорить о чём угодно. Какая разница, о чём? — Госпожа Ши... Ну вот. Теперь он стоит тут, в ночном саду, шальной и влюблённый, и едва ли не держит её за руку. На языке крутились какие-то весьма глупые вопросы. Приедет ли она в Юньмэн? Хочет ли она ещё щенков? Можно ли её поцеловать? — Вы... А имеет ли он право умалчивать? Цзян Чэн снова хмурился. Нет, это бесчестно. — Я... должен сказать вам. Потому что лишь сейчас понял, что не могу пользоваться вашим неведением. Как я могу? Смотреть на вас и думать «хорошо, что она не догадывается» — это сродни лжи. А я не хочу и не умею лгать. Вы ведь предпочли бы смело смотреть правде в глаза, чем обманываться? Ответьте мне. *** — Ну вот сейчас и посмотрите, — Юньлань почти открыла дверь, но замерла, услышав его голос. Его простое «вы» звучало так, что стало страшно. Простые слова — но от них страшно. Юньлань повернулась к нему и стояла, почти прислонившись спиной к двери. Большая крона дерева бросала на лицо Главы Цзян странные пляшущие тени от листьев и света этой проклятой луны. Цзян Чэн был похож на демона, разве она не должна испугаться? «Нас никто не видит», — подумала Юньлань. Никто не увидит, как они близко и никто ничего не узнает, если она вдруг сделает глупость или даже совершит преступление… Например, не скажет «нет, вы ошибаетесь». Или еще правильнее: «Глава Цзян, вы забываетесь, простите, что я поставила вас в такое неловкое положение». Потому что это, конечно, непозволительно — то, что он требует ответа. Да, это именно так и это — невероятно. — Да, — ответила Юньлань, — Вы правы. *** Её смелость... Да, она красивая женщина, но что красота без всего остального? Обычная погремушка, уступка тщеславию. Но Ши Юньлань ещё и смелая, умная. Сильная. И эта прямота восхищала. Цзян Чэн даже не подозревал, что способен на такое странное чувство, как восхищение. — Я надеялся, что за эти два месяца, что не видел вас, я сумею прийти в разум. Я прилагал все возможные усилия, не позволяя себе потакать этому чувству. У меня нет надежды, госпожа, но не могу пользоваться вашим дружеским расположением, украдкой помышляя о несбыточном. С вашего позволения, я не отдам вам ваш платок, и готов умолять, чтобы вы разрешили мне эту вольность, — он с трудом перевёл дыхание, смотрел хмуро и упрямо. — Потому что я люблю вас. *** Он о ней говорит, не о себе. Ведь это она два месяца не может «прийти в разум», это она прикладывает все возможные усилия и это она шла сюда, полагаясь на то, что если не сдержится, то воспользуется его расположением и благородством. Потому что она любит его… Юньлань подняла руку, но не успела коснуться его губ — Цзян Чэн уже это произнес. Как удар его страшного Цзыдяня — прямо по сердцу. Она даже пошатнулась и ухватилась за его руку, потому что иначе просто упадет. «Только без истерик!» Платок?! Небеса, он просит этот несчастный платок, когда она готова отдать ему все на свете! Ши Юньлань застыла, глядя в его полыхающее от теней лицо, совершенно оцепенела, соображая, что теперь со всем этим делать. — Я… — она, наконец, смогла дышать и произнести более-менее спокойно. — Не знаю, что с этим делать. Все-таки силы уходили, как в песок. Надо сказать ему, чтобы уходил, подумать, решить. Юньлань вместо этого осторожно прижалась к нему и закрыла глаза. — Сейчас — не знаю. Что она несет?! Как будто она будет знать завтра или через месяц! Два месяца не помогли им обоим, что поможет? У него хотя бы нет жены, которая носит под сердцем ребенка. А с чем она теперь останется?! Юньлань порывисто отстранилась: — Вы ведь понимаете… — начала она, но снова припала головой к его плечу и тихо сказала. — Вы все понимаете. Что не помешало ему объясниться. С чего он решил, что она способна это достойно принять?! *** Лучше бы она гневно оттолкнула его. Он бы понял. Но Цзян Чэн осознавал, что поступил правильно. Разве можно пользоваться её незнанием, воруя улыбки и взгляды? Неудивительно, что такое известие застало её врасплох, и лишь воспитание и великодушие не дали ей сейчас потребовать прекратить возмутительные речи. Да он уже и прекратил было сказано, было услышано. Он не оставил ни малейшей лазейки, чтобы можно было вильнуть и сказать, что слова неверно поняты. Что тут можно понять неверно, когда за хитросплетениями словесных узоров прячется истина? Истина должна быть прямой и честной. Ши Юньлань словно обессилела от его признания, Цзян Чэн поднял руку, чтобы поддержать её, грустно прильнувшую. Расстраивать её он точно не хотел. Так и не дотронулся, когда она отстранилась. — Я понимаю, — признался он и всё-таки осторожно прикоснулся к её плечу, рука скользнула по спине. Поддержать, всего лишь. Это не было похоже на объятия, это прикосновение оказалось переполнено тихой грустью. — Вы понимаете. Мы понимаем. Тут ничего нельзя было сделать. Сплошное бесчестье, смешанное с бесконечным чувством вины. Цзян Чэн невесомо и незаметно прикоснулся губами к её голове, поцелуй скользнул по гладкому шёлку волос. — Я ни за что не раню вас. Не принесу боли или какого-то неудобства. Всё отдам. И луна эта проклятая, все эти дни следила за мной... Не нужно с этим что-то делать, госпожа... Я ведь не затем сказал, чтобы вы что-то немедленно сделали. Шёпот тихо ложился на её волосы, впитывался в драгоценные глянцевые пряди, ведь любим каждый волосок. Каждый её вдох и выдох. *** Так зачем же он это сказал?! Ведь не для того же, чтобы облегчить собственные муки?! Он не такой. Он не может быть таким. Юньлань чувствовала его дыхание, этого было кошмарно мало. Неужели это все, на что они могут рассчитывать?! Она прижалась теснее и обняла его по-настоящему, чувствуя сильную спину под ладонями. Цзян Чэн может говорить и думать так, как считает правильным и честным, но да, они оба все понимают и ничего не делать «с этим» нельзя. Нужно подумать, взвесить, решить, но ничего не делать — это значит прятаться, а она так не умеет. Когда у ее мужчин война, они идут сражаться, а ей остается все остальное. Ничего. Не привыкать. Юньлань отстранилась, почувствовав, что способна хотя бы стоять и говорить связные слова. — Не уходите завтра, не попрощавшись, — она смотрела прямо. — Не вздумайте откладывать визит в Цинхэ. Не забывайте, что здесь вы всегда — желанный гость. «Не оставляй меня с этим одну!» Пусть только попробует уйти и пытаться победить это, закрывшись в своей Пристани лотоса! Если они увидятся снова, то она должна знать, что происходит, даже если Цзян Чэн пожалеет о сказанном и справится сам. *** Если бы это было совсем неприемлемо, она бы не обнимала сейчас так по-настоящему. Как, оказывается, мало нужно измученному сердцу. До какой же степени этого недостаточно. Цзян Чэн даже не шевелился, просто руки немного сдвинулись, прижимая её ближе. Мало. А больше — нельзя. Даже этого «мало» — слишком много. Поэтому можно лишь вот так стоять, лишь дышать вместе одним воздухом, лишь мягко трогать губами, пока Юньлань не отстранилась вновь. Не сбежала, лишь выпрямилась. Бешеная надежда застыла где-то в груди, боясь пошевелиться. Она не ответила на его признание, но почему-то было понятно — да, она тоже что-то чувствует. Возможно, то же. Возможно, так же. Возможно, между ними, как призрачный свет луны, стоит взаимность, обречённая на невозможность. — Куда же я уйду, — он так же прямо смотрел в её невозможные глаза. — Не вздумаю, я пытался. Не забуду — не смогу. Такие робкие прикосновения — взять её за руки, сжать изящные пальцы в ладонях, и помнить, насколько эти пальцы могут быть крепкими и ловкими. Как она могла бросать нож и стрелять из лука, Цзян Чэн помнил каждый миг. Невозможно схватить её и назвать своей, и невозможно отказаться. — Не забывайте и вы, — попросил он. — Юньмэн всегда ждёт. Я никогда не откажусь от вас, госпожа Ши. *** — Вы обещали. Юньлань не заметила, как ее руки оказались в ладонях Цзян Чэна, таких горячих. Скрепляя обещание, она сжала его пальцы и посмотрела вниз, ей хотелось запомнить эти руки. — Юньлань, — поправила она. — Теперь идите. Ши Юньлань вдруг поняла, что совсем не краснеет и не боится быть неловкой, когда смотрит на этого мужчину, ни в чем не сомневается. Как так получилось? Она видела его так мало, знает о нем по рассказам больше, чем от их встреч, как же можно так уверенно знать, что любит? — Идите, — Попросила Юньлань, но отнять руки оказалось сложнее. Пальцы скользили по его ладоням мучительно медленно. *** — Да. Это моё слово, — серьёзно подтвердил Цзян Чэн, глядя на эту непостижимую женщину, полную отваги и чистого огня. Он тоже хотел запомнить это единение рук, и точно знал, что ещё долго будет перебирать в памяти этот короткий разговор, как скупец перебирал бы золотые и серебряные слитки, запершись в сокровищнице. — Юньлань, — повторил он, просто для того, чтобы послушать, как это звучит. Чтобы она услышала, как он её зовёт, каким голосом. Говорят, что влюблённые становятся красноречивы, но сейчас Цзян Чэн убедился в обратном. Это не для всех. Он с трудом мог увязать пару слов, ещё чудо, что связно объяснил, что именно происходит, и что чувствует. — Иду, — невозможно отпустить её, и силой не удержишь. Цзян Чэн ласково прижал её ладони к своей груди, придержал на несколько бесконечно долгих прекрасных мгновений. Сердце быстро и сильно стучало в её руках, но пришлось отпустить. — До завтра, госпожа Юньлань. Ему пришлось уводить себя силой. Нужно было бы подгонять Цзыдянем — сам себя и огрел бы, не колеблясь и не задумываясь. Смесь восторга и ужаса кружила голову: он признался. Теперь она знает. Но самое главное — Ши Юньлань... любит его. Любит? Как же так? Несправедливость судьбы, распределяющей счастье, показалась высочайшей жестокостью мира. *** Когда решение принято и наступает ясность, нет бессонных ночей, что бы ни было решено. Душа Юньлань болела, пока она видела спину Цзян Чэна, пока она осторожно закрывала дверь, чтобы не потревожить Лотоса, словно он мог услышать ее тайные мысли, если проснется. Но когда одежды были сложены, волосы распущены, а прохладная вода коснулась лица, Юньлань успокоилась. Стало легко, пусть она и знала — это только до завтра. Но, по крайней мере, она может спать. Наутро все вернулось. Желание видеть Цзян Чэна, запомнить его поклон, голос, и необходимость быть исключительно вежливой, не сделать ничего сверх меры. Все же она нашла возможность улыбнуться ему, поймав короткое мгновение, когда брат и отец на нее не смотрели. Надолго ее так хватит? Насколько ловкой она может стать в искусстве тайных знаков и взглядов? Юньлань устало прислонилась к стенке повозки, впервые в жизни не открывала штор, чтобы попрощаться с родным городом и его жителями. Она почему-то подумала, что от Хуайсана ничего не скроешь и напугалась. Как-то раньше она не думала о брате в таком ключе, ей нечего было скрывать, она восхищалась его потрясающей способностью видеть и замечать детали и малейшие подробности. Ну вот она уже думает о том, как обманывать мужа. Как скоро она увидит Цзян Чэна? Станет ли она вообще думать о нем, когда появится ребёнок? Говорят, для матери нет ничего важнее… *** При всей возмутительности собственного признания, Цзян Чэн не смог себя обвинить. Любовь — сильное чувство. Это чувство ниспосылается небесами, и оно не разбирает, есть у женщины муж, или нет. Да, они разминулись в своём жизненном пути, но это не повод не любить. В конце концов, ничего бесчестящего не было. Между ним и Ши Юньлань не случилось ничего, за что стоило бы гневаться её супругу. Было признание. Было понимание и ответное чувство, но как ответственные взрослые люди они сумели удержаться в рамках скромности, ибо помимо любви есть ещё и ответственность. Это не банальная похоть, это возвышенное чувство... Которое немедленно превратилось в самую низменную пошлость, стоило Цзян Чэну закрыть глаза. И вот с этим он ничего не мог сделать — перед глазами, словно по наущению демона, появлялись такие картины, что хотя вяжи себе руки. Он не выспался. Ничего, немного духовных практик, много холодной воды, и он действительно прилично простился с гостеприимными хозяевами дома. Обменялся улыбками с Юньлань, и на этом пришлось действительно расстаться, и боле не искушать самого себя, её, да и судьбу не стоит подгонять плетью. Цзян Чэн вернулся в Пристань Лотоса, с трудом удерживаясь от искушения немедленно собраться и нанести визит в Цинхэ. Нет. Небрежение своими обязанностями главы клана лишь убедит Ши Юньлань, что любить такого безответственного главу не за что и незачем. Её хотелось забрать из Цинхэ. Отнять. Этого желал Цзян Чэн. Этого желал Юньмэн, и этого желал каждый лотос на его бескрайних водных просторах. Каждая лягушка вопила «Отнять, отнять!»... вот лягушкам ещё объяснять, что не убивать же из-за этого Не Минцзюэ. В конце концов, он ему как старший брат... почти. Цзян Чэн с опаской прислушивался к своему обезумевшему сердцу, отыскивая даже малейшие намёки на готовность сделать Ши Юньлань вдовой, чтобы сразу после этого сделать женой, только своей. Нет, Хуайсан мог спать спокойно — он так и не нашёл в себе окаянства даже помыслить об убийстве Не Минцзюэ. *** К концу пути голова разболелась до тошноты. Казалось, от мыслей она просто лопнет, как глиняный кувшин. Юньлань успела пережить сотню разных состояний от щемящего восторга воспоминаний до того, что стала противна себе самой. Где она дала повод Главе Цзян? Где неправильно посмотрела, может быть, сделала что-то еще? Развязное, неприличное… Когда угощала гостя? Может быть, слишком восхищалась подарком? Позволила себе остаться с ним наедине в саду, смутила, увидела разгоряченным… Или привлекла к себе непристойно много внимания во время состязаний и на охоте? Особенно — на охоте. Юньлань бросало то в жар, то в холод от каждой мысли. Оказывается, она запомнила так много в его облике! Даже то, сколько маленьких складок появляется у Цзян Чэна между бровей, когда он полыхает в бою. Какой он в любовной страсти? Юньлань застонала и больно прикусила губу. Все же ей нужно постараться что-то с этим сделать. Не получится — она смирится, но попытки явно не исчерпаны. Есть ребенок, это самая важная новость для них с Минцзюэ, ей нужно научиться думать о будущем. В конце концов, сильные руки мужа давали ей ощущение защиты и равновесия хотя бы ненадолго. — Быстрее! — велела Юньлань, обнаружив, что уже сумерки. Ей нужно успеть до темноты. Чем быстрее она окажется дома, тем больше у нее будет возможности занять себя делами. В Цинхэ она узнала, что Не Минцзюэ вернулся. А ведь его ждали только завтра! Юньлань успела огорчиться, что у нее не будет ночи на раздумья, но тут же решила, что нет, все правильно, это — знак. Никаких раздумий, судьба сама ускоряет ход событий. Запретив докладывать, Ши Юньлань быстро привела себя в порядок: освежила лицо, сменила одежду и заново собрала прическу, заколов волосы шпильками, которые ей подарил муж. — Хорошо, — Юньлань улыбнулась себе в зеркало и поспешила к супругу. Юдоль спала. На женской половине сменилась стража, а вот на мужской никого не было совсем. Странно. Юньлань не смогла припомнить, чтобы дозоров не было вовсе, впрочем, не каждый же день она сюда ходит… Не встретив ни души, Юньлань ступила на галерею. Фонари у покоев Минцзюэ горели, вскоре она увидела, что за закрытыми ставнями мерцает свет. «Не спит. Значит, уходить нельзя». Стараясь не расплескать свою храбрость, Ши Юньлань поторопилась и уже почти у дверей вдруг услышала стон. Сперва она просто не поняла, но это повторилось. Стон и выдох, а следом горячий шепот «Цзянь…» Ее как будто ударили по лицу. Юньлань отшатнулась, чуть не оступилась и только чудом не наделала шума. Еще немного — просто упала бы с галереи на каменную дорожку, но она устояла. — Цзя… нь… Мм… И ответный стон — ни единого сомнения, чей. Юньлань схватилась за перила и вдруг поняла, что стоит слишком близко, что движение ее тени могут заметить. Да что там — дыхание могут услышать или вот то, как громыхает в горле ее сердце! Она отступила и прижалась к стене, не в силах сосредоточиться и понять, в какую сторону ей вообще уходить, вместо этого в голову лезли дурацкие мысли. «Как можно быть таким неосторожным?!», «ночь слишком тихая для таких стонов, Минцзюэ!», «вот почему нет стражников…», «со мной ты так не стонешь…». Небеса… Сколько прошло времени? На самом деле совсем ничего, но ей показалось, что она стоит тут целую вечность. Собрав, наконец, рассудок и проглотив сердце, Ши Юньлань сделала несколько неслышных шагов, а потом подумала, что пока Минцзюэ и Цзянь заняты друг другом, они не услышат, нечего тут скрываться, как вор! Юньлань поспешила назад, действительно, чувствуя себя вором. Она украла тайну, то, что не было ей предназначено. Как давно? Сколько это происходит? Почему они так неосторожны — может быть, это тайна только от нее, а им скрывать не от кого?! Но через женскую половину Ши Юньлань шла так, будто ничего не случилось. Госпожа возвращается от мужа, оставив его отдыхать. «Не хватало еще, чтобы кто-то из девушек увидел меня в истерике!». Она отпустила служанку спать, заперла дверь и села. Что происходит?! Осознание накрыло бурей. Ей казалось, она просто не сможет это вынести. Ярость выплеснулась неожиданно: Юньлань обнаружила себя, глотающей слезы, руки комкали одеяло, она рухнула лицом в этот комок, чтобы никто не услышал, как кричит госпожа Нечистой Юдоли, счастливая супруга Не Минцзюэ, благословение Цинхэ. *** Минцзюэ стиснул Цзяня в объятиях, последний раз толкнулся, забирая их удовольствие, прихватил зубами кожу на плече. — Я… скучал… Он и правда гнал сегодня коня, как одержимый. Больше никогда, никогда он не уедет от Инь Цзяня на целых пять дней! Попробовал — вышло хреново, ну не может он без него, физически не может, разумом, телом, сердцем. Какие могут быть дела, когда на третий день глава Цинхэ не в состоянии нормально думать?! Стоило вернуться и увидеть Цзяня — все становилось на свои места. Значит отныне, если едет далеко, он будет брать его с собой. — Не могу без тебя совсем… как бешеный, — Минцзюэ тяжело дышал, забирая губами кожу на шее, снимая каждую каплю невидимой испарины и вкуса, особенно там, где тонкой линией тянулся шрам. Вот так же тонко и навсегда Инь Цзянь привязал его к себе. *** Он уже не боялся оставаться без Минцзюэ в Нечистой Юдоли, хотя помнил своё первое ощущение чуждости и неуверенности, когда оставался здесь один — чужой и непонятный для всех в своём слишком нежном облике. Инь Цзянь даже не пытался одеваться в цвета Цинхэ или как-то подстраиваться в сдержанности одежд, хотя ему чрезвычайно нравилась гармония стальных оттенков, принятых тут. Не боялся. Просто накрывало бешеной тоской, и горизонт выглаживался беспокойным взглядом, и спалось чутко и урывками, и в каждом звуке ловил — вдруг вернулся, вдруг он. В этот раз Не Минцзюэ вернулся раньше, чем обещал. Инь Цзянь моментально потерял голову, терпение, рассудок и совесть. Он отдавался с ненасытной жадностью, прижимал к себе тяжёлое горячее тело, впитывал это его «скучал». — Не надо без меня, — согласился он, с трудом выговаривая эти слова непослушными губами, припухшими от яростных поцелуев. — Не полезно. Мне. И тебе. Я себе места не нахожу, когда ты далеко. Эта любовь, граничащая с помешательством, стала ему необходимой. Без неё не дышалось. Он бы сказал даже, что мир тускнел, и не постеснялся бы откровенного преувеличения: к счастью, мир не тускнел, Инь Цзянь был способен видеть его многообразие, не утрачивал своей пытливости и любознательности, но всё же это было не то. Эта бешеная страсть оставляла на его коже яркие следы. Цзяня не смущала боль, стыдливости и ненужной робости в нём и подавно не было. Ему нравилось впитывать все оттенки близости, на плечах и на спине Минцзюэ ярко алели царапины. Уже к утру и следа не останется, но пока они были, Инь Цзянь с упоением трогал их кончиками пальцев. Запускал пальцы в волосы Минцзюэ, не отказывая себе в наслаждении немного потянуть. Ему не часто выпадала ночь с Минцзюэ, ночи принадлежали его супруге. За некоторым исключением, разумеется. Но кто сказал, что для любви обязательно нужно ночное небо? Иногда случайная встреча становилась яростной любовной схваткой среди бела дня — Инь Цзянь не был обделён лаской. А уж что касается неистощимой мужской силы Минцзюэ, то кроме вполне понятного удовольствия Цзянь чувствовал неослабевающую гордость хорошего лекаря. Сейчас он умиротворённо учился заново дышать, совершенно счастливый, ещё не остывший и томный. — Мой Минцзюэ, — Инь Цзянь подцепил кончиком языка едва заметную капельку пота, сползающую по его шее. — А ты бери меня с собой, если собираешься надолго. Я хотел тебе это предложить ещё перед отъездом, но не успел. *** Юньлань проснулась поздно. Выпустив утром Лотоса, она с каким-то злым упрямством легла снова и заснула тоже, наверное, из упрямства. Имеет право, Цинхэ не нужна свихнувшаяся госпожа, так ведь? И уж точно Глава Юньмэна полюбил не истеричную дуру, которая принимает решения, основанные исключительно на чувствах. К завтраку она не вышла, велела подать чай и легкую еду прямо в комнату. К полудню ей удалось разобрать по полочкам весь миллион мыслей и чувств, а к обеду у Ши Юньлань уже появился план. С кучей неизвестных, замешанный наполовину на обиде, наполовину на злости, присыпанный щедро желанием понять, что теперь с этим всем делать. Она запретила себе жалость к своей «несчастной судьбе» по крайней мере до тех пор, пока не разберется. Юньлань решила, что еще успеет побыть жертвой судьбы и обстоятельств, а если вдруг так окажется, дочь клана Ши — не та, что смиренно сложит руки на коленях. Пожалеют все. Но пока госпожа Цинхэ пыталась разглядеть в зеркале хотя бы намек на бледность — куда там! Она выглядела совершенно здоровой. Вот еще улыбнуться — и будет прямо настоящее счастье. Она заколола те самые шпильки и задумчиво потрогала кулон — подарок советника. Кого ей хочется задушить сильнее — его или Минцзюэ? К своему удовлетворению ответа на этот вопрос Юньлань в сравнении с ночью уже сейчас дать не могла, это хорошо, значит разум и сердце остыли и можно приступать. Да и для будущего ребенка излишние волнения вредны — нужно не забывать об этом, тоже поможет. Госпожа вышла к обеду, который так удачно сегодня совпал с маленьким семейным советом. В зале были только Минцзюэ, Хуайсан и доктор Инь. Юньлань поклонилась всем одинаково, чуть присев и сложив руки перед собой, но сложно было не заметить, что госпожа явно неспокойна — последний поклон для супруга она почти бросила и обняла Минцзюэ. — Прости, что не встретила тебя утром. — Что ты, — он ласково погладил ее по спине, коснулся губами виска, но Юньлань заглянула мужу в лицо и улыбнулась так, что невозможно было не поцеловать ее. Кого ей здесь стесняться? Она не видела мужа четыре с половиной дня! — Мне сказали, ты вернулась поздно, я подумал, что тебе лучше выспаться. Внутри все сжалось. Что ж. Ясно. Ее потрясло, насколько спокойно Минцюэ лжет. Он смотрел ей в глаза так же, как всегда. В каждом его прикосновении она чувствовала ту же ровную спокойную нежность — как всегда. Нужно подумать об этом. — Да, наверное, сразу следом за тобой. Как чувствовала, — Юньлань незаметно бросила взгляд на Инь Цзяня, пока поправляла упавшую с плеча накидку. — Я тоже решила не беспокоить тебя с дороги. А утром позорно проспала. Я столько сплю в последнее время! Принесли обед и пришлось помолчать. Юньлань села рядом с мужем, улыбнулась Хуайсану бессовестно счастливо. Он ответил, но как-то рассеянно. Вот, кто в последнее время удивлял Юньлань. Не Хуайсан изменился, стал серьезным, улыбался меньше, больше времени проводил у себя. Иногда он просил ее побыть рядом и рисовал ее, но такие встречи были недолгими, как будто брат быстро уставал. Сейчас Хуайсан был с семьей, но как будто не здесь, а Ши Юньлань необходимо было внимание всех присутствующих, чтобы увидеть чистую реакцию. — Я… — Юньлань коснулась руки Не Минцзюэ, нетерпеливо посмотрела на слуг и откровенно ждала, когда они выставят блюда и уйдут. — Что-то случилось? — Минцзюэ заметил ее волнение, а Юньлань отметила про себя, что он посмотрел на нее, а потом сразу — на советника. — Да, — честно ответила Юньлань. Она вдохнула, выпрямила спину, как будто готовилась. — Прости, мне, наверное, нужно как-то по-другому, но я просто не умею, как… Минцзюэ явно достиг нужного напряжения, так что Юньлань больше не медлила: — Я беременна. Она стиснула руку Минцзюэ и совершенно натурально покраснела. Юньлань опустила глаза, как будто смутилась своего счастья, которое не донесла до покоев супруга и обрушила на Хуайсана и советника, но просто не смогла по-другому. Пауза нужна была Юньлань, чтобы почувствовать реакцию мужа. Она посмотрела на него и не сводила глаз. Он улыбнулся ей, он взял ее за руку и поцеловал пальцы. Юньлань шла дальше: коснулась его виска, но поймала сначала взгляд Инь Цзяня, потом Хуайсана, госпожа нуждается в том, чтобы ее счастье разделили близкие люди. — Юньлань, — Минцзюэ обнял жену. Очень ожидаемая реакция мужчины, который от счастья не знает, что сказать, так ведь? Ши Юньлань прижалась к нему, так нужно. — Теперь я мечтаю о том, чтобы это был мальчик, — призналась она и не солгала даже. «Молись, чтобы это был сын, потому что второго ребёнка у нас не будет» *** Спокойное утро. И в это утро Инь Цзянь умудрился втиснуть огромное количество дел. Ему никогда не удавалось долго романтично возлежать рядом с Минцзюэ — они оба не были созданы для праздности, но было так приятно видеть его, и понимать, как оживились все его люди. Зато к обеду всё-таки изволила выйти госпожа Ши, которая вернулась из отчего дома. Инь Цзянь привычно выхватывал взглядом все особенности её внешности — цвет кожи, осанка, походка, даже биение пульса на изящной шее. После обмена поклонами и взглядами он даже цвет белков глаз оценил, и пришёл к выводу, что госпожа спала неспокойно, но в общем всё хорошо. И она много спит последнее время. Инь Цзянь тут же мысленно отметил это и удвоил внимание. Как оказалось, не зря. Он даже успел успокаивающе моргнуть Не Минцзюэ, мол, это бывает, это не обязательно что-то опасное, и тут госпожа с потрясающей прямотой объяснила в чём дело. Инь Цзянь понятия не имел, насколько у него сейчас было глупое выражение лица. Наверняка наиглупейшее, как у деревенского дурачка, первый раз увидевшего городской базар. Да, он же знал, что дети будут. Да, это превосходное подтверждение абсолютного здоровья и Минцзюэ, и Юньлань. Так чего он сейчас улыбается как дурак, глядя то на него, то на неё, то зачем-то на Хуайсана? И тут же понимал, что этот малыш будет звать его «дядя Хуайсан», и это так мило, что невозможно выразить словами. — Это... потрясающая новость! Инь Цзянь с трудом пытался увязать идиотскую улыбку и принять более приличествующий моменту вид. И он понимал, что тоже наверное надо как-то не так, и он на самом деле просто не умеет, но эта улыбка никак не унималась. Ну вот! Теперь у Минцзюэ будет сын! Или дочь. Какая разница?! Нет, лучше сын, а потом ещё дочь. Или наоборот. Какая разница??? — Какой счастливый день! И тут же захотелось одновременно то ли бежать куда-то и рассказывать — Лу Цин! Лу Цин будет счастлив! То ли наоборот упасть и успеть порадоваться в узком кругу, то ли кидаться обнимать всех — его, её, и Хуайсана тоже! Инь Цзянь бы всхлипнул от радости, но хоть это можно было и не позволять себе, и так самообладание куда-то растрескалось. *** Итак, это оказалось полной неожиданностью с правильным эффектом. И Юньлань сказала бы, что внезапную радость не изобразить, если бы только что не слышала, как Минцзюэ легко ей солгал. Хуайсан тоже обрадовался, поздравил их, но в его глазах Юньлань по-прежнему читала какую-то грусть. Неужели никто этого не замечает? Или наоборот, просто не придает значения? Как бы то ни было, а от Хуайсана никаких многозначительных и вообще никаких взглядов брату и советнику не случилось. — Да, счастливый. Кто знает, может быть, для нее он и правда станет счастливым, как первый шаг в верном направлении. Юньлань, разумеется, не стала возражать против того, чтобы Инь Цзянь проверил ее здоровье — наоборот. Теперь, когда она смотрела на него другими глазами, она хотела больше узнать. *** Конечно, приличнее был бы визит на женскую половину, а ещё приличнее было бы не подпускать мужчину-лекаря к госпоже, но в данном случае Инь Цзянь был готов объявить приличиям кровавую войну. Он пригласил госпожу Ши для осмотра к себе. Пусть Минцзюэ порадуется вместе с братом. Всё, что там принято и положено — братские объятия и так далее. Это тоже интимный момент. Пригласив её присесть, Инь Цзянь приступил к осмотру со всей присущей ему деликатностью. Не обязательно лезть беременной пациентке под юбку, когда есть вполне рабочие заклинательские практики, но он всё равно внимательно предупреждал, что собирается взять её за руку или прикоснуться к шее. Вслушиваясь в биение её жизни, Инь Цзянь сосредоточенно прикрывал глаза, чтобы не отвлекаться. Осторожно провёл пальцем по её ладони, изучая разницу температуры на запястье и на кончиках пальцев. — С радостью хочу подтвердить, госпожа, что вы совершенно здоровы, и с ребёнком тоже всё благополучно, — Инь Цзянь прилежно составлял список трав, которые нужно будет приобрести, и задумчиво поднял кисть. — Госпожа, я наслышан о всевозможных обычаях и поверьях, которые касаются женщин в тягости, а вам, как супруге господина, наверняка попытаются навязать их все. Причём руководствуясь самыми благими намерениями. Но вы не больны, а беременны. Я как лекарь не вижу ни единой причины, чтобы укладывать вас в постель на весь срок беременности и ходить вокруг на цыпочках. Госпожа, вы сказали, что последнее время много спите. Насколько много, и каков этот сон? Он вас освежает и приносит отдохновение, или утомляет? *** Пока Инь Цзянь ее осматривал, Ши Юньлань осматривала его. В советнике и лекаре она, как и в супруге, не видела ничего необычного. Это могло означать только одно — они оба давно привыкли к такой своей жизни, может быть, настолько давно, что стали совершенно естественны и никому не заметны… Ну либо она — слепая курица. — Спасибо, господин Инь. Сплю я прекрасно! — солгала Юньлань, и глазом не моргнув. — Без сновидений, но все же хорошо. Я тоже не вижу причин укладывать меня в постель! Она живо согласилась и с благодарностью посмотрела на лекаря. Красивый, да. Правда — мужчина… — Вы ведь давно знаете Не Минцзюэ, правда? Дольше, чем я, — Юньлань выдержала небольшую паузу. — Как вы думаете, он не будет чрезмерно беспокоиться? Боюсь, вдруг захочет оградить меня от всего на свете, а я… это же целые месяцы! *** Он испытующе смотрел в глаза Ши Юньлань. Прекрасные глаза, с тем внутренним светом истинной силы, которая выдаёт прекрасный баланс всех достоинств. — Дольше, — согласился он. — Но не всю жизнь, естественно. Беспокоиться Не Минцзюэ будет. Право, я даже не знаю, что за мужем нужно быть, чтобы не беспокоиться. Но вряд ли это будет чрезмерно. Наверняка запретит вам укрощать диких коней или охотиться на демонических зверей, но точно не от всего на свете. Более того, я считаю крайне вредным запирать беременную женщину в душную комнатку, чтобы она целые месяцы дышала дымом благовоний под бормотание повитухи — нужно гулять, дышать свежим воздухом, смотреть на красивое и заниматься приятными для вас вещами. Инь Цзянь даже фыркнул в сторону. Не Минцзюэ... нет, он разумный человек, и не станет уподобляться кудахчащей курице. А если кто-то попробует спрятать госпожу Ши в корзинку с ватой, то этого кого-то Инь Цзянь сам пристукнет, и очень сурово. — Вам не снятся сны? — он настойчиво вернул её к теме разговора. — Даже хорошие? *** — О! Ну коней я укрощать не буду! — пообещала Юньлань. Очень хорошо, что Инь Цзянь все это говорит! Можно будет на него сослаться, если что. Когда она соберется к отцу и брату, например, а, может быть, и в более далекое путешествие. Ничего, сделают ее повозку еще удобнее. — Снятся. Просто в последнее время — нет. Это плохо? Последние два месяца ей очень даже снилось! Один человек с суровым лицом и яростным Цзыдянем, но это не касается лекаря, уж точно. — Господин советник, у меня еще один вопрос, — Юньлань покраснела, потеребила ткань юбки и как будто решилась. — Я совсем здорова, скажите, для меня ведь не запрещена… любовная близость. Говорят какие-то кошмарные вещи, но я читала и другое. Представить не могу, что Минцзюэ… Мне же не предписано воздержание? *** — Сновидения важны. Возможно, они просто не запоминаются, так бывает. Я бы пока не стал тревожиться, но прошу вас, если что-то вызывает опасения или тревогу, лучше сразу скажите мне. Даже во сне. Ну коней не будет укрощать, это уже радует. Инь Цзянь обладал некоторым опытом по врачеванию беременных женщин, и часть проблем случалась из-за тревог и ночных кошмаров, а другая часть — из-за поднятия тяжестей или прочих резких движений. Вот оно, всё-таки есть вопрос! Причём вопрос волнующий, раз госпожа краснеет. Инь Цзянь даже забеспокоился, но вопрос оказался настолько разумным и... да, смущающим, что он с облегчением вздохнул. — Госпожа, вы прекрасно стреляете из лука. Я сам видел. Стреляйте в тех, кто пытается вам наговорить кошмарных вещей. А потом скажете, что это лекарь вам прописал, — он тихо рассмеялся. — Воздержание предписано лишь тогда, когда вам нехорошо. Но вы вполне здоровы, и любовная близость не принесёт вам никакого вреда. Одну лишь пользу. Он сам едва не покраснел, но тут же покачал головой. Нет, Минцзюэ, конечно, может быть бешеным и неистовым, но с супругой он наверняка нежен и ласков. И осторожен! Впрочем, он может спросить у него напрямую, не смущая госпожу. — Вредно, госпожа, это когда вам больно, плохо и тошно. Если любовная близость не вызывает этих ощущений, смело отказывайтесь от воздержания. Возможно, перед самыми родами вам и захочется отказаться, и то не факт. *** — А из лука стрелять можно? — она засмеялась вместе с лекарем и благодарно погладила его по руке. Отказаться ей хотелось прямо сейчас, сразу, не дожидаясь никаких родов. Ее супруг точно не сойдет с ума от воздержания. — Я обязательно скажу вам, если что-то будет не так. Обещаю. Господин Цзянь, Минцзюэ очень повезло, что вы у него есть. Нам повезло. Спасибо. *** — Обязательно нужно стрелять из лука, — вредным «лекарским» голосом заверил её Инь Цзянь и смутился от этого поглаживания. А ещё больше — от её слов. Повезло ли Минцзюэ? Тут ещё подумать, кому именно повезло. Наверное, из всех тут перечисленных, больше всего повезло ему самому. Он не представлял, как бы сейчас жил, если бы не Минцзюэ. Скорее всего, уже не жил бы. — Ну что вы, госпожа. Я считаю, что это мне просто несказанно повезло с вами обоими. Он со всем возможным уважением простился с госпожой Ши и немного посидел у себя, вслушиваясь в собственные впечатления и ощущения. Инь Цзянь, безусловно, был счастлив. *** Юньлань ждала еще несколько дней, она не беспокоила советника по пустякам, ведь чувствовала себя прекрасно, от мужа видела лишь заботу и искреннее беспокойство и на исходе недели поймала себя на том, что злится. Неужели она хочет найти что-то, за что могла бы зацепиться, найти повод, чтобы возненавидеть Инь Цзяня и Не Минцзюэ? Их любовные утехи для Ши Юньлань таким поводом почему-то не стали, злил обман, то, что она чуть не наделала глупостей, почти решила заставить себя забыть Цзян Чэна, рыдала и ела себя поедом, чувствуя себя предательницей. Привести с собой в Цинхэ верных людей оказалось здравой идеей. Пусть Юньлань сделала это когда-то по наитию, потому что доверяла Минцзюэ настолько, что не задумывалась даже, но сейчас оценила собственную интуицию. У нее должны быть свои верные люди, особенно сейчас, когда непонятно, чего ждать. К тому же теперь она могла отправить письмо в Пристань Лотоса и не беспокоиться, что кто-то узнает. Это письмо ей было просто необходимо! Написать все равно что, совершенно обыденные вещи, но написать. Не она ли по пути домой думала о том, что расстояние и молчание могут стать союзниками Главы Цзян, если он попробует справиться с чувствами? Сейчас Юньлань сама не давала Цзян Чэну успокоиться. На прогулку с советником Юньлань напросилась совершенно невинно. Полезно ведь гулять? Она срывала какие-то самые невзрачные травки и расспрашивала Инь Цзяня об их свойствах или, наоборот, молчала, потом заговорила о своем состоянии. Среди вопросов вроде «как скоро станет видно, что я ношу ребёнка?» и «стоит ли верить этим народным приметам, которые говорят, мальчик будет или девочка?» Ши Юньлань совершенно таким же тоном без пауз, в лоб спросила: — Как давно вы с Минцзюэ вместе? И только совсем легкая интонация и прямой взгляд сообщали этому «вместе» совершенно очевидный смысл. *** В компании с госпожой Инь Цзянь не чувствовал себя скованно или неловко, хотя и немного удивился, когда она проявила интерес к сбору целебных трав. И тут же строго себя одёрнул — гулять полезно, а узнавать новое — полезнее вдвойне. Эта женщина, несмотря на всё своё изящество, была ещё и воином, обладала гибким умом. Он охотно рассказывал о травах, ещё более охотно отвечал на её вопросы, и фыркнул в сторону народных примет. Но последний вопрос застал его врасплох. Инь Цзянь с грустью подумал, что если теперь госпожа потребует у него покинуть Цинхэ, он не сможет принять решение сам. Один раз смог, но это и вся решимость, что была ему отпущена. — У меня есть огромное искушение сделать вид, что я не понял вопроса, — Инь Цзянь поставил корзину со своей добычей на землю, выпрямился и покачал головой. — Какой ответ вы хотите получить, госпожа? Полагаю, что честный. Он со мной — незадолго до вашей свадьбы. Я с ним — давно. Он даже не помнит насколько давно. И что теперь? Она явно любит мужа, и что она сейчас до такой степени спокойна, означает лишь одно — Ши Юньлань готова к битве. Но защищаться от неё он не может. И не будет. Инь Цзянь лишь почтительно поклонился. — Прошу вас, не вините его. Я не враг. И не соперник. *** Сколько слов! Достаточно, чтобы Юньлань успела задохнуться гневом, но она не шелохнулась. Нет, она не позволит этому человеку вывести ее из равновесия. Но надо отдать ему должное — он поразительно спокоен. Что это? Самоуверенность? — И тем не менее вы пытаетесь сделать вид. Я спрошу еще прямее. Вы спали с ним уже до нашей свадьбы, так? Поклон разозлил, эта какая-то поразительная покорность… но Юньлань не меняла спокойного тона. — Зачем? Не заставляйте меня вытаскивать из вас каждое слово, советник. Рассказывайте, честно. *** У гнева есть множество оттенков, и даже очень уравновешенный человек не в состоянии стереть их все. Например, тот особенный блеск глаз, который сейчас грозился испепелить его на месте. Вопросы превратились в допрос, но Инь Цзянь не был против. — Да, так. До вашей свадьбы. Ей нельзя злиться, нельзя нервничать, нельзя... Хотя в меру злиться можно. А вот сильно нервничать — ни в коем случае нельзя. И если сейчас с ней что-то случится, это будет полностью его вина! — Зачем? Я люблю его. С первого взгляда. С первой встречи. Люблю. И умру за него, если нужно. Что вы ещё хотите знать, госпожа? *** Не Минцзюэ женился, будучи в таких отношениях… И что? Ну, в общем, глава клана может себе позволить хоть целый гарем наложниц, хоть… мужчину- любовника, женат он или нет, до свадьбы или после. Но каковы цели Инь Цзяня, поставленного в такое положение? Юньлань внимательно смотрела на него. Если это правда, если Инь Цзянь любит… Как это возможно понять?! Во взгляде Юньлань, наконец, на миг промелькнул настоящий ужас. Как глупо она попалась. — Вы любите, — медленно повторила она, — а что же он? Почему Инь Цзянь замолчал?! Она же велела рассказывать, а из него приходится выколачивать! Зачем он унижает ее этим «что вы еще хотите знать?». Да все! Или он считает, что у нее, женщины, нет права?! *** На этот ужас Инь Цзянь среагировал моментально — придвинулся ближе, готовый подхватить, если вдруг что. Вот усадить её на траву не рискнул, из-за гнева любая его попытка может стать той каплей, которая начнёт обвал. — Он любит меня, — покорно ответил он. — Госпожа, это не значит, что он не любит вас. Не Минцзюэ — потрясающий человек с огромным сердцем. Я... лечил его. От очень тяжёлого ранения. Можно сказать, вернул из мёртвых. Полюбил ещё до того, как он открыл глаза и посмотрел на меня. Он — нет. Лишь позже, когда узнал меня лучше. Инь Цзянь вздохнул и всё-таки рискнул предложить: — Госпожа, может, вы присядете? Я постелю вам покрывало. *** Юньлань отшатнулась и не выдержала- сделала шаг назад, неотрывно глядя на Инь Цзяня. — Не надо. Вышло резко. Только без истерик… Нужно подумать. Нужно, но решится ли она потом говорить с ним снова? Как хорошо, что ей пришло в голову уйти гулять — тут совершенно некуда сбежать, даже если захочется. — Любит меня? — Юньлань усмехнулась. — Это он вам сказал? Она вдруг поняла, что никогда не слышала от мужа этих слов. Даже когда он делал ей предложение. Любит. Это невозможно — или ей, или ему Не Минцзюэ лжет. — Я понимаю, — Юньлань не иронизировала, ей и правда было вполне понятно. — Молодая женщина, дочь возможного союзника, свободная и… здоровая, да. Прекрасная мать для будущего наследника. Хороший план. Ваш? Или его? Или вы вместе это решили? Вот только выставлять себя жертвой перед Инь Цзянем не надо! Но слов не поймаешь, оставалось только вернуть себе по возможности невозмутимый вид. — Расскажите мне, что вы собирались делать дальше, когда наследник, наконец, появится. Должно быть, вы рады, что не пришлось долго ждать. Мне показалось, вы искренне обрадовались этой новости. *** Инь Цзянь немедленно убрал руки. В висках начало медленно и вязко стучать от волнения. Он всё-таки тоже не железный. — Не Минцзюэ не говорит о любви. Он и мне не говорит. Сказал лишь раз, и довольно. Он не про слова, а про поступки, и я вижу его поступки в вашу сторону. Это нежность. Тяжело. Действительно, тяжело. Но если ему так, то каково же сейчас ей? Но Инь Цзянь понимал её — всегда лучше знать правду, какой бы она ни была. Он в своё время наслушался приятной лжи, и не хотел такого ни себе, ни кому-то ещё. — Помилуйте, какой план? Всем понятно было, что глава клана обязан привести в дом жену. Это залог благополучия клана. Я — да, пожалуй, я действительно сказал, что вы лучшая невеста для господина. Правда, про дочь союзника я не думал, да меня никто и не слушал. Вы красивы и здоровы. Умны и рассудительны. Мало быть лишь красивой и умной. Госпожа, я действительно обрадовался. Что делать дальше? Жить. Просто жить. Надеюсь, у вас с Минцзюэ будут ещё дети, много счастья и радости. Я не вижу, чем одно мешает другому. А решение о свадьбе принималось без меня. Меня тогда... не было в Цинхэ. Вот сам он сейчас, пожалуй, сел бы. Возвращаться даже мыслями в тот ужас, когда он вышел из ворот Юдоли и ушёл в Байсюэ, он не хотел. *** — А я вижу ложь. Как он говорит об этом! Словно ничего не происходит! Если Инь Цзянь любит и готов жить вот так, то кто подумал о ней? — Просто жить, — повторила она и отвернулась, чтобы перевести дыхание и сморгнуть нет, не слезы, а лишь ощущение, что вот-вот защипает глаза. Просто жить. — Вы правы, знаете? Мало быть красивой и умной, мне — мало. Она хочет быть счастливой. Юньлань повернулась и опять смотрела на Инь Цзяня. Он, значит, намеревается «просто жить». Его все устраивает. А что насчет нее? Какой хладнокровный. Он не видит, как одно мешает другому? Не Минцзюэ, безусловно, ничто не мешает проводить ночи с ним, будучи женатым на ней, ему совершенно не мешает его жена. Инь Цзянь полагает, что ее существование тоже ему никак не мешает. Очень хорошо. — Кто еще знает о ваших отношениях? Вы с Не Минцзюэ обсуждали, что будет, когда я узнаю? Она представила, как супруга главы Цинхэ потеряет голову и в истерике вернется домой, расскажет брату. Эти двое, действительно, думали, что она даст им возможность «просто жить»? *** — Я не лгу, — сухо уточнил Инь Цзянь. — Не Минцзюэ не лжёт. Отлично. Ей мало. Что же он ожидал, в самом деле? Что она приветливо кивнёт, и скажет «ну, бывает»? — Никто не знает. Разве что генерал Лу Цин, но он человек чести. Госпожа, мы не обсуждали. Инь Цзянь уже за голову схватился бы, если бы не напоминал себе каждый миг, что с ней нужно быть бережным. Он понимал, что сейчас бледнеет — злость подкрадывается, подползает шипящим змеем, готовится напасть. Биться с этим тяжело, но он обязательно победит. — Я надеялся, что вы не узнаете. К слову, откуда такие сведения? Лу Цин не мог сказать. Тогда откуда? Инь Цзянь сильно укусил себя за губу. Она слышала. Это всё объясняет. Ши Юньлань просто слышала. Он даже точно может сказать, в какой именно день. Он понимающе кивнул. Что же, она вполне может желать его смерти или изгнания в порядке высшей милости. — Вы тоже хотите меня убить? — вежливо спросил он и печально улыбнулся. — Не могу вас за это винить. *** «К слову, откуда такие сведения» — Юньлань поразилась, что даже в этой ситуации Инь Цзянь говорит, как чиновник. Сухо и отстраненно, словно они здесь не о чувствах своих, а о бумагах. Лу Цин. Она считала его честным человеком, теперь думала, что он, наверное, предпочел не вмешиваться, и уж конечно — не давать никаких советов. Он безусловно предан Не Минцзюэ. А Хуайсан не знает, неужели? Вот это, действительно, странно. — Значит, вы не думали. Его не назовешь беспечным, Не Минцзюэ — тем более. Может быть, они думали, что если она узнает, просто не дать ей возможности вынести это? Появится наследник, кому будет нужен «залог благополучия клана» — жена? Умерла при родах, запомните ее молодой и красивой. Юньлань помолчала. Она не стала отвечать на вопрос, пусть думает, что хочет. Убить его? Зачем? Видимо, есть кому этого хотеть и без нее. На какой-то миг ей стало жаль этого человека, но только на миг, как вспышка. Он говорит о ней, как о предмете, залоге, умном и красивом, здоровом, чтобы выносить ребенка. Почему она должна его жалеть? — Подумайте, — отстраненно посоветовала Юньлань. — Пока запомните вот что: мне противопоказана близость с мужем, но полезны путешествия. Когда придет время ребенку родиться, со мной здесь должен быть мой брат. *** Он не думал? Как же госпожа ошибается... Он-то как раз думал. И подчас слишком много, и не всегда умные мысли. Чувствовал ли он себя виноватым? Нет, ни на миг. Он не сделал ничего предосудительного, ему не нужна власть и богатство, он не собирался строить против неё интриги или как-то ущемлять, обижать. Инь Цзянь смотрел на неё, такую холодную... госпожа просто идеальна. — Это ложь, — бесстрастно проговорил он. — Вам не противопоказана близость с мужем. И Минцзюэ об этом знает. Что до путешествий — да, они полезны. Когда придёт время ребёнку родиться, вашу семью сердечно примут в Цинхэ, как и в любой другой день. Змея в груди всё никак не унималась. Инь Цзянь измучился в этой невидимой битве, и лишь поэтому не выдержал: — А вы? Вы, госпожа? Вы любите Не Минцзюэ? Да, я видел, как вы обнимаете мужа. Я должен верить своим глазам, когда смотрю на вас, но по какой-то загадочной причине не должен верить им, когда вижу, как Минцзюэ обнимает вас? Да с чего она взяла вообще, что ему легко?! Ах, ну да. Она госпожа, а он кто такой? Вспышка бешенства как внезапный порыв ураганного ветра, оставила в голове какие-то сплошные обломки, Инь Цзянь в попытке удержаться на краю обрыва прикоснулся к своей заколке. — Не нужно, — он не требовал, лишь просил, стараясь не повышать голос. — Не нужно видеть во мне врага. Я ничего у вас не отнимаю. *** — Нет, это не ложь, — так же бесстрастно ответила Юньлань. — Вы ведь сами говорили, что вредно — это когда больно, плохо и тошно. Поэтому теперь, получается, мне это вредно. Потому что плохо и тошно. Потому что она теперь не знает, как прийти к своему мужу в постель. Инь Цзянь говорил, как равноправный член клана, как будто он может решать, принимать семью Юнлань или нет. Ей захотелось сбежать, но его слова всколыхнули ярость. Как он смеет задавать подобные вопросы?! Он считает, что может «просто жить» и полагает, что она после всего, что узнала, тоже может лицемерно продолжать жить, как будто ничего не случилось! — Ваш вопрос оскорбителен. Думаете, я согласилась выйти замуж, чтобы стать залогом благополучия клана? Из корыстных интересов? Может, ради развлечения? Она не видела в нем соперника, Инь Цзянь олицетворял собой другое. *** Злость — плохой союзник. А в паре с растерянностью это вообще ужасный дуэт. Инь Цзянь впервые оказался в такой сложной ситуации, когда пытаешься что-то объяснить, но любые усилия только ещё сильнее раздувают пожар. С яростным Минцзюэ было проще, чем с его женой! — И в мыслях не держал вас оскорблять... Что? Что?! Что сейчас можно сделать, чтобы это прекратить? Она так и не сказала, любит мужа или нет. Это уязвлённое самолюбие? Гордость родовитой женщины? Она выше по положению в обществе, и что бы он ни сказал, всё будет воспринято как дерзость? — Прошу меня простить, если мои необдуманные слова вас ранили, — Инь Цзянь застыл в низком поклоне. Зачем она спрашивает? Какая ей разница, что он думает? Или это способ загнать его в ловушку? Он не спешил выпрямляться, только устало подумал, что может ей было приятнее увидеть его на коленях. А может и нет, может это станет последней каплей, что снесёт плотину. — Что мне сделать? — наконец спросил он, поднимая голову. — Приказывайте, требуйте. Вы госпожа. *** — Мне от вас больше ничего не нужно. Пока. Она еще подумает, посмотрит, может быть, что-то ей и понадобится. А, может быть, советник сам что-нибудь предложит. Если подумает, как она ему и посоветовала. Должен же он понимать, чем может обернуться для Не Минцзюэ, если она не станет молчать? Должен же беспокоиться. Ну, если, конечно, Инь Цзянь не лжет, и это действительно любовь. Юньлань развернулась и неспешно пошла к Юдоли. *** Пришлось проглотить эту неопределённость. Сейчас мечты Инь Цзяня были просты и незамысловаты — чтобы его перестало так колотить. Но сначала нужно вернуться обратно. Не забыть корзину. Не дать Ши Юньлань уйти одной — это выглядело бы подозрительно. Он держался на полшага позади неё, сохраняя нейтральное выражение лица. Ничего, он обычно с таким и ходил, никто ничего не заподозрит. В любом случае, придётся сказать Минцзюэ. Молчание всегда влечёт за собой куда большие проблемы. Как он тогда сказал? Завиральные приёмы? Вот никаких больше завиральных. Но и уходить из Цинхэ он не собирался. Не мог. Его придётся выгонять или убивать. Инь Цзянь с совершенно безмятежным выражением лица простился с госпожой — вряд ли она услышала — унёс несчастные травы к себе, машинально начал их перебирать, и наперебирал такого, что проще было выбросить всё собранное. Ужасная ситуация! Он знал, что будет сложно, но не думал, что так скоро. — Да что ж теперь-то делать?! — яростно выкрикнул он, смахнув травы со стола, и закрыл лицо руками. Можно сколько угодно метаться по комнате и делать глупости. Вон сад, рукой подать. Сходи, уничтожь плоды своих усилий, ты так прекрасно начал! Инь Цзянь даже устыдился, и убрал разбросанные травы. А главное — нельзя слишком задумываться. Не Минцзюэ правильно говорил, что когда он долго думает, то способен надумать всякой ерунды. И потом, он же обещал зайти, и время как раз... Инь Цзянь мотнул головой, расчёсывая волосы. Они справятся. Всегда справлялись. Минцзюэ его ждал. У себя. Инь Цзянь вошёл серьёзный, собранный, остановился на пороге и поскорее запер дверь. Потому что его Минцзюэ, голый по пояс, невыносимо красивый, явно ждал его не для сложных разговоров. Ладно, Инь Цзянь сам понимал, что вот только что он был озабочен, а теперь горящими глазами впитывает эту зовущую силу, выглаживает взглядом плиты мощных грудных мышц, широченные плечи, крепкую шею. И не помогают никакие умные мысли и никакая серьёзность. Инь Цзянь невольно улыбнулся, потому что ноги уже несли его вперёд, и остановился он только прижавшись к груди Минцзюэ. — Мне нужно тебе сказать, — он упрямо вздохнул. — Сегодня со мной говорила госпожа Ши. Она нас слышала, Минцзюэ, и очень расстроена. Огорчена. Я так и не понял, что могу сделать с этим, она не сказала. Но и солгать тебе, что ей запрещена близость из-за беременности, я не могу. Не запрещена. Но в огорчении из-за меня она теперь может хотеть этой моей лжи, чтобы не делить с тобой постель. Инь Цзянь отчаянно искал свою вину, но не находил её. Он вёл себя безукоризненно, никто не смог бы обвинить его в развязности или непочтительности. Да, наедине с Минцзюэ он становился совершенно другим, но прилюдно никогда не позволял себе ничего, что могло бы оскорбить госпожу или господина или навести кого-то на гнусные мысли. И это его ещё больше путало. — Ей нужно внимание, и нежность, и... уверенность. А вместо этого одно расстройство. Не хочу, чтобы ты терялся в догадках о причинах её настроения или поступков, и не хочу, чтобы она увязла во лжи и притворстве, она прямая и честная женщина, и страдает от этого. И что сделать — не знаю. Инь Цзянь поднял голову, заглядывая Минцзюэ в глаза с надеждой. Он сильный. Он справится с этим, и лучше знать, чем не знать. Даже если ему самому будет от этого хуже. *** Не Минцзюэ хватило этого короткого мига перед тем, как взгляд Инь Цзяня изменился — он все равно понял, что что-то не так, и не ошибся. Он слушал в смятении, даже не заметил, что вжимает пальцы в спину Цзяня, в голове и в сердце кипело. — Слышала… — повторил Минцзюэ, представил, что именно Юньлань могла слышать, и закрыл глаза. Настроение и поступки? Что она может сделать? Вдруг что-то непоправимое? Минцзюэ улавливал обрывки фраз Инь Цзяня, они не сразу складывались вместе — так много всего. Почему Цзянь говорит, что это из-за него? Это не так. Почему говорит, что Юньлань нужно внимание, и что она его, напротив, не хочет? Почему… Она уже увязла, уже. Небо… — Ты не виноват, — Минцзюэ, наконец, смог отстраниться и посмотреть Цзяню в глаза. — Не ты. Я. Он оперся на стол и закрыл лицо рукой в ужасе от того, что сделал, пытаясь представить себе боль, которую причинил близким. Не получалось, совсем. Минцзюэ выдохнул, снова прижал Цзяня к себе, коснулся губами виска и стоял, обнимая. Теперь его самый главный человек несчастен, Юньлань тоже несчастна, и все — из-за него. Но нельзя, чтобы они оба надумали себе самое плохое. — Цзянь, послушай. Тебе не нужно ничего делать, не нужно беспокоиться, не нужно переживать. Это не твоя вина. *** Когда сам начинаешь себя винить — это гораздо проще, чем когда твой любимый человек стоит перед тобой и винит себя. Не было тут никакого «я», и никакого «ты». Было — «мы». Инь Цзянь сам не понял, почему покачал головой, когда Не Минцзюэ отстранился — это было без включения рассудка. Нет, Минцзюэ не виноват. Или они оба виноваты, или оба невиновны. — Я прошу тебя, не нужно, — он целовал его шею, обнимал крепко и не собирался отпускать. — Не бери всё на себя. За меня точно не беспокойся. Я не сделаю ничего опрометчивого или необдуманного, и ничего в обход тебя. Ты ведь знаешь, каким занудой я умею быть. Теперь куда важнее, чтобы Не Минцзюэ не сделал чего-то. Он ведь не сделает? Неужели лучше было молчать, скрывать? А смог бы он, как ни в чём не бывало, делать вид, что не было никакого разговора с Ши Юньлань? Минцзюэ его слишком хорошо знает, он точно уловил бы, что что-то не так. Принялся бы думать неполезное. Наконец, несправедливо, чтобы Юньлань в одиночку помалкивала. Женщине нужно иметь немалую смелость, чтобы сказать: да, я всё знаю. — Я хочу помочь, — попросил он. — Ты ведь скажешь мне, если будет нужна моя помощь? *** «Ну как он может не взять все на себя?» — думал Минцзюэ, подставляя шею и чувствуя, как по хребту горячо льется это ощущение близости и полного разделения всего, что есть на свете, на двоих. Не может. Он должен, он принимал решения. — О да, я знаю, — Минцзюэ улыбнулся, мгновенно приподнял Цзяня за талию, так что его следующий поцелуй вместо шеи попал в губы. — Я знаю. Он поставил Инь Цзяня на пол и пообещал: — Скажу. Но сначала нужно попробовать самому. И не затягивать, не откладывать, потому что это трусость, которую Не Минцзюэ не выносил в принципе, а Юньлань так и вовсе не заслужила этой позорной слабости от него. *** Глава Цинхэ Не пришел к супруге под вечер. — Госпожа спит, — служанка Юньлань склонилась в почтительном поклоне, но не отступила перед главой. — Ничего. Я не побеспокою ее, — Не Минцзюэ окинул девушку таким взглядом, от которого робели даже его советники, она отошла, но все же посмела сказать, что надеется на заботу господина по отношению к госпоже. Еще бы слово — и Минцзюэ точно разозлился бы. Достаточно того, что Юньлань велела ее не пускать к себе мужа! Он тут же вспомнил слова Инь Цзяня. Юньлань ведь и его просила лгать, человека, который о ней искренне беспокоится! Мысли разбились о тишину ее комнаты. Минцзюэ замер, как будто сейчас даже выдох окажется слишком шумным. Юньлань, действительно, спала. Он приблизился, тихо-тихо, стараясь не шуметь, шел навстречу собственному стыду, потому что успел рассердиться, надумать, обвинить ее, от одной лишь просьбы служанки забыть о том, кто виноват. Минцзюэ так же тихо отступил и вышел, а уже почти ночью получил известие от той же служанки о том, что госпожа проснулась и ждет, когда господин ее навестит. Минцзюэ шел, как шел бы на суд отвечать за совершенный тяжкий поступок — с прямой спиной и полный решимости. И страха. — Как ты? Юньлань отложила книгу, попросила Лотоса выйти и посмотрела на Минцзюэ: — Выспалась. Какая спокойная… Минцзюэ подошел ближе. С чего он взял, что она, например, будет плакать? Его супруга хорошо спит, прекрасно выглядит и совершенно его не избегает, почему он ожидал чего-то другого? — Инь Цзянь рассказал. — Все рассказал? Ей, действительно, было интересно, насколько подробно все сообщил советник. Неужели каждое слово? — Да. Итак, Минцзюэ в нем уверен, между ними, значит, нет никаких секретов, они — не просто любовники. — И что Инь Цзянь думает по поводу того, откуда я узнала? Он спрашивал. Минцзюэ даже опешил. Как-то не таких вопросов он ждал. — Он говорит, что ты нас слышала. Юньлань… Она не дала договорить. Это оказалось совсем не так, как он думал. Вообще не так! И поэтому гораздо сложнее. Минцзюэ вдруг понял, что готов просить у нее прощения чуть ли не на коленях! А ведь она и слезинки не проронила… Сейчас перед ним стояла Юньлань — воин, хотя вместо доспехов на ней было шелковое платье, а вместо шлема — невесомая лента в волосах. — Вы не думаете, что мне кто-то сказал? — она все равно спросила, хоть и увидела, как поменялось выражение лица Не Минцзюэ. Юньлань уже видела, как легко он лжет ей, и теперь не верила этому взгляду. — О чем ты? Какая разница? — Она есть. Минцзюэ искренне не понял, а когда понял, не сразу нашел, что сказать. Все плохо. Все гораздо хуже, чем он представлял. Юньлань считает, что ее поймали, обманули и использовали, что таков был план, и хуже — думает, что она в опасности. Он покачал головой. Что у него есть, кроме искреннего сожаления? — Юньлань, я виноват перед тобой. Перед вами обоими. Минцзюэ рискнул подойти ближе, ожидая, что она отшатнется, будет смотреть с презрением и ненавистью, заранее принимая чувства, на которые его жена имеет полное право. Но она даже не шелохнулась, даже не вздрогнула, когда он взял ее за руку. — Я принял решение, не зная, что увижу Цзяня снова. Не отступил, когда должен был, потому что опасался нанести оскорбление тебе и твоей семье. Не нашел сил сказать тебе правду. Юньлань… — он, наконец, поднял взгляд от ее руки и посмотрел супруге в глаза. — Я не могу отказаться от него. И не знаю, как прекратить твою боль и обиду. Я… Минцзюэ снова замолчал, пытаясь подобрать слова. Все, что бы он сейчас ни сказал, — все это казалось бессмысленным, потому что ничего не исправит. И что делать? Молчать, как трус? Просить прощения? — Ты правда его любишь? — вдруг спросила Ши Юньлань, и вот тут он ответил сразу: — Правда. Она улыбнулась. — Твой Инь Цзянь сказал, это не значит, что ты не любишь меня. Минцзюэ боялся поспешного слова. Такое ощущение, что он стоит на облаке, которое в любой момент может исчезнуть! — Не значит. — Минцзюэ, теперь я знаю, что любовь бывает очень разной. Юньлань снова подала ему ту самую соломинку, которая была необходима, когда ее суровый муж не знал, как выразить словами все, что происходит в его голове и сердце. И даже если сейчас он думает о том, как правильно солгать, ей следует ловить шанс взять с него хоть какое-то обещание. — И я понимаю, что ты любишь меня совсем не так, как его. Не так, как я думала, когда соглашалась стать твоей женой. Но все же ты меня любишь. Нас. Она взяла его за руку, пальцы Минцзюэ коснулись ее живота через тонкие слои платья. У них будет ребенок, он постарается быть самым лучшим отцом, таким, каким был его отец. Нет, еще лучше — не оставит так рано. Минцзюэ готов был пообещать ей все, что угодно, кроме одного. Инь Цзянь показал ему, что даже смерть — это иногда поправимо. Оказалось, что единственное по-настоящему непоправимое — это любовь. — Минцзюэ, отпусти меня. Его взгляд говорил о многом, но Юньлань снова даже не дала ему опомниться и что-то сказать: — Я не прошу тебя решить прямо сейчас. Я просто прошу тебя подумать об этом. Не знаю как, но я уверена, мы можем придумать, как сделать так, чтобы никто ни от чего не отказывался, не жил с обидой или виной. Минцзюэ… — Я обещаю. Юньлань замолчала, как только он это произнес и обнял ее. — Спасибо, — выдохнул Минцзюэ. Она стояла, благодаря небеса за эту маленькую победу, маленький шаг, обнимала мужа и боялась спугнуть его решение. Нет — ее решение, которое она просто обязана сделать его поступком. Сейчас Минцзюэ станет думать, сколько проблем обеспечит всем, если освободит свою жену от всех обязательств, возможно даже придет к выводу, что это вовсе невозможно. Ей останется лишь ответить на все его сомнения и вопросы, предложить решение всем проблемам — Юньлань не сомневалась, что знает все ответы.