Затмение

Из Пристани Лотоса в Нечистую Юдоль: любовь не может быть низменной

Наверное, приличия придуманы именно для таких случаев. Они позволяют не швырнуть всё в угоду ополоумевшему сердцу — Цзян Чэн сдерживал свои безумные порывы привычной уздой. Чувство долга, у него есть ответственность перед его людьми, у него клан. У неё — ещё более суровые обязательства, и тоже чувство долга, и так далее. Наконец, он дождался письма от Ши Юньлань, и едва не бросил всё. Она писала о совершенно невинных вещах. Лотос растёт и всё грызёт. Даже самые строгие поборники правил не углядели бы в этих словах ничего крамольного, но он-то знал — Лотос. Она назвала щенка Лотосом. И потом, они тогда шли посмотреть, как Лотос спит, но так и не дошли, зато обменялись признаниями. Цзян Чэн не подозревал, что будет счастливо смеяться над этими словами. Лотос растёт и всё грызёт! Так и представляется зубастый цветок лотоса, такой.... пушистый и забавный, и в то же время не цветок, а удалой воин... оборотень. На этом месте Цзян Чэн закрыл глаза и постарался перестать быть мальчишкой. Ему вообще не была свойственна такая ребячливость, ну разве что задолго до войны с Вэнями, и то... А ещё она метко стреляла, и писала, что привыкла к стрелам Цинхэ, и теперь поражает цель так же ловко, как и своими, привычными. Пожалуй, одну цель она точно поразила, и Цзян Чэн совершенно не сожалел о своём сердце. Ши Юньлань писала о серьёзных вещах — вот они действительно завели полезные связи с главой клана Ши, и наконец-то можно нагрянуть с визитом в Цинхэ Не, просто стоит выдержать ещё одну паузу. Но тяжелее всего было написать ответное письмо. Цзян Чэн извёл гору бумаги, составляя послание в таких же доброжелательных сдержанных выражениях, но чтобы она непременно поняла. Поэтому он писал о собаках-оборотнях, поздравлял с успехами в стрельбе из лука, обещал, что скоро приедет в Нечистую Юдоль — очень скоро, действительно, скоро. Потому что, разумеется, хочет навестить своего друга Хуайсана, но об этом он не написал, потому что это было бы слишком глупо. Но вспомнился Хуайсан не зря. Было бы слишком странно писать супруге Не Минцзюэ, но при этом не писать своему другу, и Цзян Чэн сначала написал письмо Хуайсану, а потом целый день презирал себя и называл разными нелестными словами. Итогом стало третье письмо — почтительное, очень правильное, и адресованное Не Минцзюэ. Человеку, которого Цзян Чэн отправил в Нечистую Юдоль, предстояло передать письма братьям Не. А вот письмо для Юньлань он доверил только её человеку. Если она послала именно его, значит это надёжный способ передать письмо. Начав, не можешь остановиться — Цзян Чэн написал и Ши Бэйхэ, что так и так, собирается в Цинхэ Не, и если они совпадут по времени в визитах, он будет рад, если же нет, то всё равно нужно встретиться — почему бы не встретиться хорошим друзьям. А чтобы не рехнуться окончательно, Цзян Чэн начал собираться сразу же, едва отправил эти письма. Неприлично было бы явиться раньше, чем дойдут эти письма, поэтому приходилось снова себя сдерживать. *** Вернуться в Облачные глубины. Как же Лань Сычжуй хотел вернуться сюда, едва лишь начались непонятные трудности в Байсюэ! Это казалось таким правильным и разумным: сообщить наставникам, не брать на себя эту ответственность, не подвергать Лань Цзинъи искушению. Удивительно, насколько много всего ему казалось тогда. И вот теперь, когда он, наконец, вернулся в Облачные Глубины... они померкли. Он прекрасно знал и понимал, как действовать правильно. Правила Сычжуй знал идеально, но не было правила, которое помогло бы ему сейчас. Он даже не мог сказать «я вернулся из Цинхэ Не». Нет. Он не вернулся. Он оставил Цинхэ Не. Он оставил Нечистую Юдоль. Он оставил Не Хуайсана. Да, он оставил их в полном порядке и с прекрасным будущим — наконец-то всё улеглось! Но задавал себе вопрос: что же тебе нужно ещё, Лань Сычжуй? И не было ответа. В его жизнь пришла размеренная предсказуемость, от которой хотелось сбежать на край света. Медитация, упражнения, тренировки — не было способа оживить застывшие краски Облачных Глубин. И гуцинь оказался бессилен. Даже Вэй Усянь не смог ничего добиться — сложно расспрашивать человека, который доброжелательно улыбается, перемежая улыбки идеальными поклонами, но категорически не объясняет, что стряслось с его глазами. Доброжелательная улыбка очень странно выглядит в сочетании с глазами, которые видят что-то загадочное внутри себя, и внешний мир им не нужен. Лань Сычжуй едва заметил момент, когда Вэй Усянь отцепился. Заверил отца, что с ним всё в порядке, и будет в порядке — действительно, отцу полезно будет немного путешествовать, покинуть Облачные Глубины, отправиться вместе с Вэй Усянем... куда они отправились? Он едва понял, но в целом очень одобрил. Лань Чжань и Вэй Усянь отправились в путешествие, и это было хорошо. Здесь есть, кому пытливо смотреть ему в глаза. Вот Лань Сичэнь смотрит, правда непонятно зачем — у него всё хорошо, у него всё правильно. По правилам. Оживал он ненадолго, когда всё-таки писал Хуайсану. Он не мог не писать ему, и писал много, даже неприлично многословно, и до непристойности откровенно. «Я помню каждое прикосновение, от первого... всего лишь салфетка, которую ты мне подал, чтобы обтереть пальцы от сладкого персикового сока. До последнего». Сычжуй вздохнул и придвинул к себе второй лист бумаги, на котором написал: «Воспоминания о Цинхэ греют мою душу». Нет, это было невыносимо. Каждое письмо превращалось в мучительные попытки выплеснуть на бумагу всё, но не выйти за рамки приличий. В результате он всегда писал два письма, просто отправлял второе — очень пристойное, очень приличное, где все эти откровенности были надёжно спрятаны за округлыми приятными фразами. Повседневные новости. Успешная охота на нечисть. Ах да, отец вот отправился в путешествие. Облачные Глубины облачны и глубоки. Правила правильны, музыка музыкальна. Он заверял, что у него всё хорошо. Всех вокруг, всё вокруг: Лань Сичэня, Не Хуайсана, небо, зелень, глупого кролика. Это было самое ужасное «хорошо», которое только можно было себе представить. «Лань Цзинъи прислал письмо, и я с радостью делюсь с вами известиями о том, что Байсюэ расцветает, и добрая слава о монастыре распространяется по окрестным землям». Сычжуй снова придвинул к себе первый лист, обмакнул кончик кисти в тушь. «Я оставил бы тебе свою ленту под подушкой, когда собирался утром покидать твои комнаты. Я не смог. Не решился. Испугался. Была даже мысль просто обрезать часть ленты — это так по-детски, это настолько незрело... я считал, что не в праве, и до сих пор так считаю. Но не могу не думать, что мог быть смелым, как Цзинъи — прямо сказать, что люблю. Пусть даже мне и не приходилось сражаться за эту любовь со всем светом, но вдруг такая любовь тоже может быть в мире?» Он писал в приличном письме не менее приличное «Не Хуайсан», но потом кисть сама выводила нежное «А-Сан, А-Сан, я больше не могу»... хорошо, что на разных листах бумаги. Эти неотправленные письма Сычжуй носил при себе. Не мог отделаться от мысли, что коварный ветерок подхватит и вынесет листок из его комнаты. Нет, такое нельзя показывать никому. А приличные письма регулярно отправлялись в Цинхэ. Приходилось удерживать себя за руку, чтобы не писать каждый день и помногу. Он пытался — это плохо заканчивалось. Один раз едва не перепутал письма. Это был бы такой позор, такой ужасный позор... Оставаться в Облачных Глубинах с каждым днём становилось всё тяжелее. Не помогали даже короткие вылазки на ночную охоту — в Гусу с этим плохо, в Гусу лучшие заклинатели, и нечисть присмирела. Письма. Он писал в Байсюэ. Он писал в Ланьлин. Он писал в Безночный. Лань Сычжуй много плакал, не стесняясь своих слёз. Есть удобное место, словно специально созданное для этого — медитация под водопадом. Поток чистой воды должен смывать смятение. Какая разница, откуда этот поток, из источника высоко в горах, или всё-таки из его глаз. Но легче не становилось. Наставник Цижэнь отметил, что сдержанность в пище весьма похвальна, но нужно всё-таки понимать разницу между сдержанностью и откровенной голодовкой. Лань Сычжуй послушно кивал и пытался есть, радуясь нежному вкусу похрустывающих овощей, свежей зелени, ароматному рису. Всё так красиво... всё так привычно... всё так ужасно. Он не хотел есть. Он не мог спать. Нужно было выбираться из Облачных Глубин, чтобы проверить, весь мир выцвел, или только тут с ним какая-то беда. Наверняка тому есть причина. Он знал причину — она прикрывает улыбку веером, а над краем смешливо трепещущего шёлка внимательно смотрят тёмные блестящие глаза. Тонкие косы уложены в причёску, которую так приятно распускать. Нет, нужно... куда-нибудь. Наставник Цижэнь одобрил его уважение к другим наставникам, которые помогали ему сформировать характер, и даже ничего не сказал по поводу тьмы. Лань Сычжуй более не мог оставаться в Облачных Глубинах. Он утратил эту чистоту, которая теперь мучительно терзала взор, изводила рассудок. «Я не могу больше тут оставаться, А-Сан. Облачные Глубины слишком близко к Нечистой Юдоли. Прошлой ночью я едва не ушёл отсюда пешком. Ты немало удивился бы, если бы перед рассветом уставший пропылённый путник лёг бы рядом с тобой в постель. Я не могу тревожить тебя своим помешательством, мне нужно уйти ещё дальше». «Не Хуайсан, я планирую навестить друзей. Молодой глава Ланьлин Цзинь поглощён заботами о клане, а Лань Цзинъи — заботами о Байсюэ. Лишь я могу наносить визиты, ибо нечисть в окрестностях истреблена под ноль. Надеюсь повидать наставника Чжи Чуаня в Безночном городе...» Приличные письма отправлялись в Цинхэ. Сычжуй не мог отправить Хуайсану те, другие... *** Даже если бы было с кем посоветоваться, Цзян Чэн всё равно не стал бы кого-то спрашивать. Можно презирать себя за это чувство, можно корить себя сколько угодно, но предавать и лгать себе — нет. Больше никогда. Поэтому он тщательно вычислял день, в который можно было появиться в Цинхэ, не нарушая приличий. Ничто не должно бросить тень на Юньлань. Даже если небо рухнет на землю, оно должно падать таким образом, чтобы даже осколка не попало на его Юньлань. Итак, союз с кланом Не. Ужасный, предательский с его стороны союз. Нет, он ни за что не навредит Цинхэ. Но при этом ни за что не откажется от неё. Как она скажет — так и будет. А пока он в нетерпении ждал этого дня, ничто не мешало ему подбирать подарки на правах друга Не Хуайсана... всем. И, конечно же, самому Хуайсану. Он всегда ценил предметы искусства, и снова начал рисовать — портрет Юньлань его кисти сложно было забыть. Цзян Чэн и не пытался уже. Но подобрал для друга лучшие кисти. Пусть он пишет её снова... Подбирать подарки — это сущее мучение, но Цзян Чэн со всей ответственностью подошёл к этой задаче. Дарить Не Минцзюэ оружие — нелепость, у него есть Бася. Но хороший охотничий нож это неплохая идея. Конь в полной сбруе от лучших мастеров Юньмэна — ещё лучшая идея. Для Ши Бэйхэ он тоже приготовил коня. А для Ши Юньлань официальный подарок — юньмэнский лук и отличный запас стрел. Хорошо ведь? Цзян Чэн тяготился необходимостью тащить с собой свиту, поэтому превратил поездку в настоящий обоз. Всё-таки Юньмэн богат реками и сильно отличается от скалистых просторов Цинхэ. Почему не отвезти дружественному клану хорошей рыбы в подарок? Семян лотоса, лотосового вина, корней лотоса. А вот ещё для женщин из свиты госпожи всякая полезная красота из того же лотоса. В этом Цзян Чэн не собирался разбираться, но его заверили, что юньмэнские красавицы пользуются именно этим. А личные подарки для Юньлань он держал при себе. Если удастся встретиться наедине, тогда он будет счастлив... а если она ещё и согласится их принять! Это будет лучшее из событий в этой поездке! Конечно, он не свалился, как снег на голову, он порядочно предупредил о визите загодя, но всё равно внутри что-то мелко дрожало от нетерпения. Он предвкушал первый взгляд, и почти легко пережил официальную часть визита: поклоны, приветствия, официальные дары. Не Минцзюэ словно никуда не пропадал, какое облегчение! Не Хуайсан... а что с ним? Цзян Чэн даже моргнул растерянно. Нет, Хуайсан выглядел как обычно и вёл себя безукоризненно, но что-то явно было не так. Что-то в глазах. В уголках губ. Всё-таки он паршивый друг. Цзян Чэн сурово пообещал себе, что обязательно переговорит с Хуайсаном наедине. А Юньлань с момента их последней встречи стала ещё прекраснее, и не смотреть на неё слишком часто и подолгу — непосильный каторжный труд. В его жизни были моменты, когда приходилось молчать, приходилось сдерживаться, соблюдать нужное выражение лица, когда хотелось совсем другого, но вот настолько тяжело ему никогда не было. Яростное сердце обуздать легче, чем сердце, обезумевшее от любви. Ему даже стальные оттенки Нечистой Юдоли казались сейчас прекрасными, и откуда-то взялись невероятно глупые поэтические сравнения. Каждый вздох Ши Юньлань казался особенным. Еле заметный трепет ресниц — знаком. Цзян Чэн даже не пытался спастись. *** Они больше не говорили об этом. Минцзюэ обещал и, действительно, думал о том, как сделать свое обещание реальным. Юньлань сказала, что не просит немедленного решения, и она его не хотела. Время сейчас играло ей на руку, с какой стороны ни посмотри, а смотреть она старалась под разным углом. Между супругами установилось какое-то молчаливое понимание, оба знали, что им в любом случае нужно дождаться рождения ребёнка, и что вот тогда Юньлань вспомнит их разговор, а Минцзюэ нужно будет что-то сделать. Если Не Минцзюэ приходил к ней в спальню, то лишь за тем, чтобы справиться о здоровье или посоветоваться о делах. Если Юньлань оставалась наедине с Инь Цзянем, то ни разу больше ни словом не обмолвилась об их с Минцзюэ отношениях. Супруги играли свои роли, двор видел в них идеальную пару, которая стала просто более сдержанной на людях, поэтому Не Минцзюэ больше не целовал жену при посторонних, поэтому Юньлань не держала его за руку при всех. Это нормально, первая страсть проходит, остается любовь, уважение, доверие и забота. Так думали люди. Заметил только Не Хуайсан. Однажды Юньлань пришла к нему, и Хуайсан пытался запечатлеть на бумаге ту особую нежную задумчивую красоту, которая бывает у молодой женщины, когда она находится в ожидании ребенка. Юньлань молча сидела рядом, читая книгу, Хуайсан рисовал, а потом отложил кисть и смотрел на невестку. Она даже не заметила. Она и на страницы-то смотрела так, словно видела в тексте что угодно, но только не его смысл. — Вы поссорились? — тихо спросил Хуайсан, но интонация скорее говорила о том, что он уверен. — Уже давно. Юньлань подняла на него взгляд и молчала, а Хуайсан вдруг подумал, что точно так же на него самого из зеркала смотрит его собственное отражение. Она улыбнулась, протянула руку и коснулась щеки брата: — Тебе не о чем волноваться, А-Сан, правда. Все будет хорошо. Она не сумела ему солгать, он понял ответ, но Юньлань так произнесла «хорошо», что и здесь сомнений не было — она, действительно, убеждена в этом. — А мне есть, — Юньлань оставила книгу и положила руки на плечи Хуайсана. — Брат. Мне больно смотреть, я не знаю, как это сказать, но ты… как будто дышишь по-другому. Хуайсан коснулся ее запястья кончиками пальцев, и Юньлань поразилась, как они холодны. — Ты права, — признался он и не признался. Ну не скажешь же ей, что происходит? Не расскажешь, как мягкая сила срывается с пальцев каждый раз, когда он смотрит на Лань Сычжуя, нарисованного его кистью. Сколько этих рисунков у него! Лучшие рисунки. Он больше никогда не повторит такое. Не расскажешь, что он читает письма, а по ним как будто течет вода, только она не смывает тушь. Не расскажешь, что он давно понял, что это за сила, и что его надежда на время оказалась напрасной: прозрачный цвет воды не таял, наоборот. Он уже месяц не смотрел на рисунки и новое письмо не открыл — последнее средство, наверное. — Все изменилось, стало по-другому, а я … — Хуайсан ласково улыбнулся, — … я просто никак к этому не привыкну. К тому, что все хорошо и спокойно, понимаешь? «У Сычжуя все хорошо и спокойно, у него все замечательно. Это — главное» Юньлань кивнула. Что тут скажешь? Только дура начала бы говорить, что, может быть, брату отправиться в путешествие или на охоту, или к другу, или еще что-нибудь придумать, чтобы развеяться. Очевидно, что ничего тут не сделаешь, а Хуайсан не хочет рассказывать, но благодарен за вопрос. Прямо как она. — Иди. Я отдохну, — Хуайсан погладил ее руку холодными пальцами, а она нежно поцеловала его в лоб и ушла. Она заметила новый блеск в глазах Хуайсана, когда Цинхэ известили о визите главы Юньмэн Цзян. Брат так ждал этой встречи, что невольно помог и самой Юньлань — она радовалась вместе с ним и за него, это выглядело совершенно естественно. Тем более, что ждали Бэйхэ и отца, и праздник. На миг она даже испугалась, насколько сильно бьется сердце. Вдруг это вредно для ребёнка?! Юньлань выдохнула и исполнила безукоризненный поклон, приветствуя главу Цзян, даже не покраснела. Да что там! Не побледнеть бы тут! Цепкий взгляд советника немедленно ее разоблачит. Так что Юньлань изо всех сил сосредоточилась на том, чтобы не выглядеть нездоровой. За ужином госпожа не пила вина и совсем немного ела. На каждую поднятую мужчинами чарку она теперь отвечала наклоном головы и улыбкой, разделяя тост. Никто из ближнего круга даже не пытался предлагать ей вина, только старшая служанка не спускала с госпожи глаз. Даже Лотос, которому было, как всегда, позволено присутствовать на пиру, не докучал Юньлань лишними движениями. Она, как положено, в конце трапезы обнесла стол приготовленными ею угощениями и лишь во время этой церемонии позволила себе встретиться взглядом с Цзян Чэном. Это зря. Юньлань едва не оступилась! Она справилась, но про себя поняла — это слишком сложно! Хоть лови сердце и привязывай к ребрам верёвкой! — Позвольте попрощаться, — Юньлань поставила поднос и поклонилась гостям и семье. Так рано уходить она не планировала, но разве кто-то что-то скажет? Юньлань почувствовала, как холодеет спина. Дура! Ведь кто-нибудь обязательно скажет! Как ей не пришло в голову написать ему? Дурацкое желание сказать самой, глаза в глаза… дура. — Я провожу, сестренка, — Бэйхэ совершенно не хотел упускать возможность побыть с ней еще немного. «Ничего удивительного, госпоже нужно отдыхать в ее положении», — шепнула ее старшая служанка кому-то. «Да, весь вечер встречает дорогих гостей, никто не осудил бы госпожу в такое время», — согласился этот кто-то. Лотос кивнул, вспомнив про поклон, и ушел за Юньлань. — Она еще всем покажет, — Хуайсан фыркнул, поднял чарку и совершенно счастливо посмотрел на Цзян Чэна, а потом на брата. Он вроде как спросил, может ли объявить, но ответа не дожидался: — Я скоро стану дядей! Это такая радость! Давайте выпьем за Юньлань. Он одним глотком осушил свою чарку. — Представляешь, она тут на днях устроила соревнования в стрельбе, — Хуайсан не собирался обсуждать сестру чрезмерно, но вот за гордость его точно никто не осудит. — Да уж. Теперь у Лу Цина прибавилось работы с молодежью, — Минцзюэ усмехнулся. *** Всё как всегда праздник, приветствия, речи. Нихрена не как всегда! Поневоле начнёт сравнивать себя с вором, проникшим в дом под личиной друга. Со змеёй, которая подстерегает, чтобы вонзить зубы в чужое семейное счастье! Но как же? Ведь она любит, любит его, пусть даже и жена Не Минцзюэ. Разве так не бывает? Ещё как бывает! Цзян Чэн заподозрил неладное ещё когда Лотос уселся рядом с Ши Юньлань очень торжественно, и принялся со значением посматривать на всех. Щенок ещё не вырос, он ещё оставался щенком, нужен был серьёзный повод, чтобы он преисполнился такой значимости. Потом служанка еле слышно что-то сказала про положение. Потом он заметил, что Юньлань не пьёт вина. Ох, она была совсем близко, Цзян Чэн с трудом соблюдал проклятые приличия, и это давалось только благодаря сурово сдвинутым бровям. На губы сама просилась глупая улыбка безнадёжно влюблённого человека. Ши Юньлань уже ушла к себе, а он ещё дышал ароматом её кожи. А потом Не Хуайсан поднял тост. Такой радостный, с совершенно особенным блеском глаз, словно готовил сюрприз. И сюрприз оказался совершенно оглушительным. Цзян Чэн невольно заразился этим его ликующим состоянием, искренне ахнул, тоже поднимая чарку. Дядей? Не Хуайсан станет дядей? Так это же здорово! Не-сюн станет дядей! — Я могу поделиться с тобой опытом, — радостно рассмеялся Цзян Чэн. — Всё-таки я уже много лет как дядя, и скажу тебе, что племянник это нечто совершенно... До него дошло. Вот прямо сейчас, на полуслове. Когда на него все смотрели. Все, вообще все... И не было в его жизни тяжелее испытания. — ... потрясающее! Закончил Цзян Чэн и так же торжественно выпил, пытаясь протолкнуть на место застрявшее в горле сердце. Он так же торжественно предложил тост за дядю Хуайсана и дядю Бэйхэ. Она. Ждёт. Ребёнка. Нужно поздравить главу Не. Он станет отцом. Празднество катилось дальше, Цзян Чэн стоически выдерживал перекрестные поздравления, и чувствовал себя совершенно раздавленным. Своё разобранное состояние он объяснил очень просто, не стесняясь сказать об этом вслух. — Прошу меня простить, воспоминания нахлынули... как сестра сообщила мне, что я стану дядей. Никто не удивится. Все знают эту историю. У него есть право на грусть даже на этом празднике. Когда удалось, наконец, удалиться в отведённые ему комнаты, осталось лишь просить прощения у сестры, что он вот так нагло использовал её, чтобы оправдать свои низменные интересы... Низменные? Ничего подобного. Любовь не может быть низменной! Она может быть какой угодно, даже несчастной, даже безнадёжной, но только не низменной. Юньлань носит дитя. Цзян Чэн приказал всем своим сопровождающим сгинуть с глаз и спать. Сам сел у своих покоев под навесом, не желая видеть луну сегодня. Он бесновался глубоко в душе, стараясь не выдавать себя, только до боли сжимал кулаки. Чему он изумляется?! Она — замужняя жена. Её муж, несомненно, не стихи ей по ночам читает. Цзян Чэн тихо зарычал. Это было ему очень нужно, чтобы не заорать во всё горло. Итак, она носит дитя Не Минцзюэ. Ему бы отступиться, но он не мог. Стоит лишь представить, что нужно отказаться, что должен, обязан, что нет у них будущего, никакого — немедленно хотелось кого-нибудь ударить. В таком суровом и воинственном месте, как Цинхэ, сегодня не нашлось бы ни одного человека, к которому можно было бы пристать с требованием устроить поединок. Его бы просто не поняли. После таких новостей не сражаются даже в шутку. После таких известий принято сидеть и радоваться. За союзников. За друзей. И он даже радовался, на самом деле радовался — дети это правильный результат брачного союза. Да ему рыдать хотелось от этой радости, и он снова рычал, жадно всматриваясь в сумрак. Она придёт. Она не может не прийти. И он не станет выливать ей на голову свои дурные мысли, потому что только что признался себе в главном — носит она дитя или нет, он всё равно любит. Это чувство больше его смешных терзаний. Пожалуй, он любит даже ещё больше, чем до того, как узнал. И он готов объявить войну любой безнадёжности. *** Верный человек сказал ей, что гости разошлись, и даже как именно разошлись. Не Хуайсан выпил слишком много, и Бэйхэ отвел его в комнаты, да и сам брат не иначе как от радости с вином не церемонился. Глава тоже ушел спать. От радости… Ши Юньлань отпустила слуг и какое-то время сидела, закрыв глаза. Она слышала колокол к смене стражи и отсчитала еще положенное время, убирая из волос яркие блестящие украшения, потом завернулась в темную накидку и покинула свои покои. Не составило никакого труда найти комнаты, отведенные Главе Юньмэн Цзян, убедиться, что и ее родные уже у себя. Юньлань неслышно ступала по галереям, камням, траве, пока, наконец, не увидела его. Даже не увидела — почувствовала. Цзян Чэн сидел в тени, не позволяя луне показывать ночи даже собственную тень. — Эта темнота обманчива, — тихо сказала Юньлань, скрываясь вместе с Цзян Чэном под сенью навеса. — В Юдоли всегда слышно далеко. *** Она пришла. Просто ночь стыдливо отступила куда-то, и встала на страже. — Грохот сердца оглушает, — ответил Цзян Чэн так же тихо. Он не собирался кричать. Юдоли нечего было подслушивать. Да если бы сейчас кто-то рискнул стоять за кустом и слушать, что он услышал бы? Ничего предосудительного. — Юньлань, — выдохнул он, удерживая теснящиеся в горле слова. — Я дни считал... Как будто и не было всех этих терзаний. Она рядом, и всё становится предельно понятным, и препятствия становятся незначительными. В любимом человеке всё становится таким значимым — запах, особенный шелест одежд, какие-то неуловимые едва заметные жесты, которые делают всё таким узнаваемым и близким. — Хуайсан сказал, — Цзян Чэн проговорил это с очень несвойственной ему мягкостью, и наконец нашёл её руки, сжал в ладонях пальцы. Что? Вот что?! Может, послать этот союз к демонам, и увезти её немедленно? От Цинхэ он как-нибудь отобьётся... Цзян Чэн тяжело перевёл дыхание. Нет, война — последнее средство. Что? Поздравлять её? Прозвучит издевательством. *** Юньлань вдруг поняла, что у нее никакого грохота сердца нет. За ужином она едва ли не падала от чувств, а теперь оказалось, что мысли не путаются, руки не дрожат и дышать хорошо. Даже когда Цзян Чэн коснулся ее, волнение не победило. Пока — нет, пока рано, нельзя рисковать. — Да. Юньлань знала, о чем говорит Цзян Чэн, ну что ж, может быть и к лучшему, что он узнал не от нее. — Еще нескоро. Придется считать много дней. Она потянула его за собой. Здесь нельзя оставаться, даже если кажется, что никого нет. В стенах комнаты лучше, надежнее. Юньлань закрыла ставни, задернула шторы и сняла накидку, оставаясь в легком домашнем платье. Наверное, ей следовало быть спокойнее, осторожнее, сдержаннее или какой там еще следует быть преступно влюбленной женщине? Но тратить время на подобную ерунду — это вообще немыслимо. Этого времени и так слишком мало, когда они снова увидятся — непонятно, ее план потребует долгих месяцев, даже больше, чем полгода. Ждать — бред. Юньлань шагнула к Цзян Чэну и обняла его совершенно недвусмысленно — она искала свой долгожданный поцелуй, собиралась прямо сейчас узнать, какие у ее любимого мужчины губы, руки, и где в конце концов тот самый грохот его сердца. *** Придётся считать много дней. Ничего, у него всегда было хорошо с расчётами. С терпением хуже, но он справится. Цзян Чэн не сомневался ни мгновения, и пошёл за ней — там идти-то было пару шагов. В мягком золотистом свете, который давал светильник, Юньлань казалась ещё прекраснее. Она светилась сама, каким-то внутренним сиянием, и рядом с ней оказалось очень легко стать вором. Самым настоящим вором. Цзян Чэн восхищался её решительной прямотой, с которой она шагнула в его объятия, не оставляя его на растерзание сомнениям. Потрясающе, его спасла женщина, и он не видел в этом ничего возмутительного. Если бы Юньлань отняла у него руки, не позволяя ничего, он бы и не позволил. Но не сейчас. Сейчас он только обнял её, прижимая к себе, пальцы скользнули по её щеке вниз, приподняли подбородок. Конечно, он пил за ужином. Но не чрезмерно, да и хмель его не брал. Это хорошо. Он не хотел упускать ни одного момента их первого поцелуя, и не получалось быть нежным и внимательным. Разве что первое прикосновение, за которым тут же последовал жадный поцелуй. Её губы, это разделённое на двоих дыхание. В неё не было безвольной податливости, которую почему-то называют женской добродетелью — Юньлань была гибкой, сильной и смелой. Цзян Чэн целовал жену Не Минцзюэ, и его не грызла совесть — он целовал любимую женщину, а всё остальное неважно. *** Вот теперь она, действительно, узнала, как это бывает — настоящий поцелуй влюбленных. Без сомнений и вопросов, без необходимости прислушиваться к себе, что-то искать в сердце, чтобы потом, наконец, решить, что да — это любовь. Ерунда. Это чувство невозможно не узнать. Как она могла быть такой глупой? Юньлань отдавалась этому поцелую так, словно он был у них не первым, а последним, прижималась всем телом, сминала пальцами одежды Цзян Чэна. Ткань мешала. — Я остаюсь, — сказала Юньлань, отстраняясь только для того, чтобы развязать шелковую ленту на груди. Юбка множеством складок упала к ногам Цзян Чэна, Юньлань осталась в длинной тонкой кофте. *** Она сказала, что остаётся, ровно в тот момент, когда Цзян Чэн был готов умолять её остаться. И мысли не мелькнуло, что это бесчестный поступок, и расплата неминуема, и что-то ещё такое же разумное и в равной степени сопливое. Невозможно сопротивляться, когда захватывает ураганом и несёт куда-то. Её губы оказались гладкими, горячими, сладкими, с тем оттенком терпкой прелести, которая покоряет и будит яростное желание, застящее разум. Цзян Чэн не давал себе даже мгновения на раздумья, лишь проводил взглядом опадающий складками шёлк. Какая она тонкая под всеми этими одеждами! Женственные округлости, свидетельствующие о будущем материнстве, едва наметились. Да и с чем ему было сравнивать? Он первый раз видел Юньлань почти нагой, тонкая ткань едва прикрывала тело, не скрывая ничего. И стоять перед ней одетым — совершенно неприлично. Цзян Чэн развязал пояс, отшвырнул его в сторону, распахнул края одежд и снова прижал к себе свою невозможную любовь, окунул в горячечный жар, смял поцелуем её губы. Раздевался он в процессе, едва замечая, что делает и как. Уже почти нагим, он подхватил Юньлань на руки, прижимая к себе. — Я заберу тебя. Не знаю — как. Не знаю — когда. Это решаемо, Юньлань. Пойдёшь со мной в Пристань Лотоса? Цзян Чэн унёс Юньлань на кровать, и уже там избавлял от последней одежды, покрывая поцелуями обнажающуюся кожу. Везде. *** Она не могла насмотреться. Какой! Разве она когда-нибудь видела кого-то красивее?! Сильнее? Желаннее? — Заберешь. Юньлань верила каждому его слову, она точно знала теперь, что у нее все получится, потому что не у нее, а — у них. Но сейчас с каждым его поцелуем думать становилось все труднее, она совершенно потеряла голову и стала похожа на горячий воск, стекающий по свече. — Я знаю, как. Ты мне веришь? Можно было даже не спрашивать. Конечно, Цзян Чэн ей верит. Только почему он все еще не совсем раздет? Она хотела видеть его всего, касаться везде, и потянулась, гибко прильнув так близко, насколько возможно, чтобы Цзян Чэн остался на коленях, а она могла бы его снова целовать. — Пойду, — пообещала Юньлань, наконец, касаясь, прижимаясь теснее. Она снова легла на постель, совершенно не смущаясь своей открытости и наготы. Неожиданно для нее, но — правильно. Теперь они могли друг на друга смотреть и видеть, правда, совсем недолго — Юньлань даже не успела пожалеть, что эти мгновения так коротки, потому что сейчас же меняла их на нетерпеливую и горячую страсть, на возможность, наконец, стать для Цзян Чэна предельно близкой, его. *** — Заберу, — жарко шептал он, лаская её с той бешеной страстью, которую можно было сравнить только с яростной энергией Цзыдяня. — Верю. Её грудь, чувствительные соски, нежная шелковистая кожа... Цзян Чэн разделся совсем, и когда она снова легла — прекрасная, зовущая, — он не сомневался ни на миг. Невозможно долго смотреть, если хочется ещё дольше целовать и ласкать. И, наконец, всё-таки взять. Забрать сейчас хотя бы так, первый раз из будущих многих. Они будут вместе — она знает, как. Цзян Чэн старался быть деликатнее, но эта деликатность только вспыхивала и сгорала без остатка. Юньлань была сильной и смелой в любви, этого он никогда не подозревал в женщинах, не встречал, не доводилось. Она оказалась неистовой — да, это именно то слово, которое выражает всю бездну этой страсти. Цзян Чэн даже не ревновал её к Минцзюэ, забыл о нём начисто. Да, он всё-таки старался быть внимательнее, чтобы не навредить, но это не мешало быть жадным и даже бешеным. *** Кажется, она вскрикнула. Кажется, ей все равно… И все же, когда Юньлань смогла вдохнуть и прижаться губами к плечу Цзян Чэна, она успела подумать, что нужно тише. Тише можно стонать. Удовольствие оказалось неожиданным, таким горячим, что Юньлань просто утонула и почувствовала себя такой легкой, как же хорошо, что Цзян Чэн ее держит… А она держится за него и чувствует его всем телом. Она никогда не позволит лишить себя такого чувства, вот такого взгляда Цзян Чэна — темного и счастливого. — Я люблю тебя, — шепнула Юньлань, касаясь губами его плеча. Вот что это за слова, они от сердца. *** Осторожность? Какая осторожность?! Всё побоку, пусть кричит, если желает, он сумеет разобраться с любыми последствиями! Цзян Чэн не жил затворником, у него были женщины. Но никогда так горячо и яростно не рвалось сердце в момент обладания. Он держал Юньлань на весу в момент её удовольствия, не позволяя простыням прикасаться к ней — нельзя оскорблять такую любовь равнодушием шелков. — Нет, — оборонил Цзян Чэн, задыхаясь от опустошающего удовольствия. — Это я люблю тебя. Это мы с тобой любим. Юньлань... Не отпускать. Только не отпускать, пока хватает сил. Лишь когда они закончились, Цзян Чэн поделился с шёлковой простынёй этой красотой, лёг рядом, обнял. Гладил её прекрасное тело, такое томное и расслабленное. — Расскажи мне, Юньлань. Как тебя забрать и когда? *** Ши Юньлань улыбнулась. Она молчала, пока дыхание не успокоилось, гладила кончиками пальцев его плечо. — Просто подожди. Родится ребенок, и мы с Не Минцзюэ расстанемся. Я знаю, как уговорить его. Мне повезло — он не станет меня неволить несчастьем и чувством долга. Мы с ним вместе сделаем так, что он меня отпустит. Она приподнялась и поцеловала Цзян Чэна. Пора было уходить, но Юньлань не хотела торопиться. — А потом ты меня просто заберешь. Только подожди. *** — Просто подождать, — Цзян Чэн чуть не зарычал. Да если бы это было так просто! Сколько до рождения ребёнка? Что будет дальше? Расстанутся они. Повезло. Да в этом объяснении непонятного больше, чем понятного! Он упрямо прижал её к себе, целовал так, будто собирался зацеловать впрок, и прекрасно понимал, что вот сейчас она поднимется, и окажется, что он ещё голоднее, чем был. Потому что теперь точно знает, что она уносит с собой. — Я буду ждать, — Цзян Чэн переплетал её пальцы со своими, не в силах отпустить. — Буду приезжать сюда. И к твоему брату — чтобы увидеть тебя. Родится ребёнок, и я заберу вас обоих. Будет так, как ты скажешь. Я привёз тебе подарок. Отдельный. Личный. Оставил у себя твой платок... и нож. Возьми взамен другие. Нож — почти такой же. Платок — почти такой же. Просто в орнамент незаметно вплетались бутоны лотоса. Скоро — совсем скоро, когда ребёнок родится! — эти лотосы расцветут. Потому что бутон не может навсегда оставаться лишь бутоном.

Безночный город

Далеко не всегда и не для всего нужны спутники. Лань Сычжуй не собирался тащить за собой в Безночный город младших адептов, хотя Лань Сичэнь и постарался выделить ему надлежащую свиту. И аргументы он приводил превосходные, безупречные — младшие следуют за старшими, таков порядок вещей, поэтому старшим не следует отдаляться, а надлежит брать на себя ответственность. Все его доводы рассыпались в пыль. Сычжуй сейчас не мог взять на себя ответственность за юных, и невольно вспоминал о том, что его отец как-то находил в себе силы, но как же больно и непонятно было видеть такую его отстранённость. Он не хотел такого. — Мне самому ещё нужен старший. Я хочу повидаться с наставником Чжи Чуанем. Интересно, ему показалось, что Лань Сичэнь как-то поспешно опустил глаза? Наверное, показалось. На подозрительность тоже не было сил. До Безночного он добрался достаточно быстро. Было искушение свернуть и сначала побывать в Байсюэ, но Сычжуй понял: он увидит сияющие глаза Цзинъи. И эти сияющие любовью глаза разглядят в нём правду. Обоим будет тяжело. Он не был в Безночном городе вместе со всеми, и теперь наконец-то почувствовал что-то, отличное от затянувшей его тоски. Всё-таки юная любознательность не померкла вместе с Облачными глубинами. Здесь его отец вернул себе утраченное. Сюда из города И оказались заброшены Чжи Чуань и Цзинь Лин. Ему рассказали, друзья щедро делились впечатлениями, но Сычжуй подозревал, что он точно знает не всё. Сейчас здесь, в этом огромном покинутом городе, почему-то появилось смутное ощущение, чего-то знакомого. Впрочем, что догадываться — здесь его наставник. И хотя они виделись в Нечистой Юдоли, сейчас эта встреча была ему необходима. Сычжуй недолго бродил по Безночному. Он сел на каменную ступень и постарался успокоиться. Совсем недавно он думал, что попасть в Безночный — это приключение. И это приключение он хотел разделить с Не Хуайсаном. И даже сказал ему об этом. И теперь — пожалуйста, он в Безночном. Но без Хуайсана. *** Чжи Чуань почувствовал. Когда он восстанавливал барьер, оставляя открытыми ворота, он не знал, как это случится, каким будет ощущение, если все же кто-то сможет открыть ворота. Кто-то, у кого в жилах течет кровь его клана. Надежда? Наверное. Он пробовал себе объяснить, зачем ему это. Разве недостаточно того, что у него есть дом? Что он смог дать покой всем израненным душам? Что он, в конце концов, даже нашел здесь свою собственную историю и теперь знал, как попал в Байсюэ. Дружба Чэнь Бо, Вэнь Жоханя и Лань Цижэня, которая не имела вроде бы никакого отношения к его родителям, почему-то именно бессловесного ребенка выбрала в жертвы, когда рушилась под тяжестью соперничества, зависти и жажды власти. Разве недостаточно ему того, что есть Вэнь Нин? Светлая тьма — он никогда таких не видел. Они вместе восстанавливали Безночный очень медленно, совсем не так, как Сун Лань — Байсюэ. Свой дом они собирали сначала внутри себя. Разве недостаточно ему той силы, которая теперь стала его частью, управляемой и надежной? Или того, что его дочь, а Чжи Чуань уже совсем смело называл ее в мыслях именно так, — теперь с ним? Сяньцзы прилежно изучает наследие Вэнь Цин, точно станет гениальным лекарем, но главное — она смеется здесь, в стенах его дома. Разве недостаточно ему встреч с Цзинь Лином? Они случались реже, чем хотелось бы, и Вэньчжун мог точно сказать — ему мало, но все равно, не на что роптать. Зачем же он ждет, что кто-то из рода Вэнь все-таки не остановится перед барьером? Ничего особенного не случилось. Сердце не стало биться сильнее, дыхание не перехватило, никаких особенных предчувствий и волнений. Чжи Чуань просто понял. И он не бросился навстречу бегом. Что, если человек напуган? Растерян? Его нужно встретить так, чтобы он понял, здесь теперь — безопасно. Поэтому Чжи Чуань спокойно шел от дальних покоев, по пути зашел к Вэнь Нину, попросил его приготовить чай и горячую воду, и, не спеша, вышел к главной площади. Он узнал Сычжуя — даже издалека и со спины, но… как это возможно? Чжи Чуань посмотрел на ворота, но тут и думать не надо — он знал, что барьер цел. Никаких сомнений быть не могло, и вот теперь сердце рухнуло куда-то вниз, не выдерживая этой радости встречи и потрясения от того, что случилось что-то невозможное, насколько много значит этот приход Сычжуя. Знает ли юноша? Пришел ли он сюда, открыв эту правду? Чжи Чуань больше не медлил. — Лань Сычжуй! Он смотрел в ожидании, когда же Сычжуй обернется, первого взгляда… что в нем? —Это… ты. *** Где-то далеко жалобно попискивала пичужка, как будто собиралась заплакать, но никак не решалась. Жизнь побеждала в Безночном городе, неугомонная трава пробивалась сквозь камни, но это не выглядело запустением, словно травинки силились поднять эти камни и установить на место. Маленькая армия пока не справлялась, но это пока. Откуда такие глупые мысли? Кажется, он научился видеть красоту. Она окружала его. Эта красота была во всём, и неумолимо напоминала ему о том, кто учил его эту красоту видеть. Мир оказался прекрасен, он вёл безжалостную осаду, медленно сжимая кольцо. Сычжуй обернулся на голос, встретился глазами с Чжи Чуанем. Он ожидал увидеть кого-то другого? Нет, он действительно был ему рад. Это было видно, просто наставник всегда был сдержан. — Наставник Чжи Чуань. Сычжуй почтительно поклонился, и пока смотрел под ноги, часто поморгал. Только разрыдаться не хватало. Наставник и без того слишком часто видел его в совершенно разобранном состоянии. Но как же хотелось, чтобы он снова положил руку на плечо, и объяснил ему всё так просто, доходчиво, как приходил на помощь в самых запутанных ситуациях в Байсюэ. Он выпрямился, с надеждой и тихой радостью вздохнул. — Я давно собирался вас навестить. Нельзя же с порога вываливать наставнику на голову всего его «спасите, помогите, вылечите меня, я больше не могу». Второй раз он стоит на пороге разрушенного мира, который уже начали восстанавливать. Байсюэ, теперь Безночный. Это если не считать другие миры, в сердцах. Их, разрушенных, было куда больше, и все они постепенно восстанавливались. Сычжуй сражался с отчаянным желанием кусать губы. Он принёс в это разрушенное место своё разрушенное сердце. Чтобы что? — Это я... *** Давно собирался. Он не знает? Чжи Чуань улыбнулся этому ланьскому идеальному поклону, но сам на него не ответил —он торопился спуститься и, как только оказался рядом с Сычжуем, просто крепко его обнял и слегка даже похлопал по спине —жест, совершенно не свойственный не то что ему теперешнему, но даже прежнему. Навестил. И называет наставником. От этого стало так странно-тепло. — Это ты. Чжи Чуань отстранился, взял Сычжуя за плечи и оглядел с ног до головы. «И не ты» — Как ты… «Изменился» — … повзрослел, — наконец, произнес Чжи Чуань. Он помнил его другим. Что случилось с Лань Сычжуем?! Может быть, все же знает? Вэньчжун, к счастью, утратил эту способность мысленно замыкать мир на себе, ему теперь это просто оказалось ни к чему, и поэтому мысль о том, знает юноша или не знает, показалась сейчас мелочной. Это не так важно, как сам Лань Сычжуй. — Я так рад, что навестил. Слышал, ты много путешествуешь. Надолго к нам? Надежда сквозила в этом вопросе. Чжи Чуань пригласил его наверх, во дворец, который дворцом-то давно не был. — Пойдем. А-Нин и Сяньцзы будут тебе очень рады. *** Эти объятия сейчас были настолько ему нужны, что Сычжуй крепко вцепился в одежды наставника, вжался лицом в его плечо. Ещё немного, и заныл бы совершенно по-детски. Он не чувствовал себя повзрослевшим. — Ещё немного, и я перестану путешествовать, и начну странствовать. Буду как даочжан Сяо Синчэнь. Наставник, я... не знаю. Я бы с радостью побыл подольше. Всё-таки он не разучился смущаться, и неловко улыбнулся. Именно так люди напрашиваются. Он именно напрашивался остаться подольше, пока не станет совсем невыносимо. Он поднимался вместе с наставником по лестнице, осматривался, пропитываясь духом этого места, пережившего столь многое. — Барышня Сяньцзы тоже здесь? Вэнь Нин... — Сычжуй припомнил странные внимательные взгляды этого человека, и почувствовал смутную тревогу. Такое бывает, когда стоишь на пороге, а за ним темнота. И готовишься послать вперёд освещающий талисман, не зная, что окажется видимым после того, как в этой темноте разольётся свет. Там может быть всё, что угодно — сокровищница, или пещера, полная чудовищ. Зачем себя так пугать, может там и вовсе библиотека. Сердце тяжело бухнуло в груди, Сычжуй уже привычно придержал его рукой. Он расспрашивал наставника обо всём, пересказывал новости из Облачных Глубин, из Байсюэ. Сычжуй торопился возвести между собой и своим наваждением стену из этих новостей, но эта стена непрерывно рушилась. Сянцзы... теперь она, пожалуй, не будет прыгать вокруг с радостным визгом, норовя лизнуть в щёку. Что прилично собаке-оборотню, то совсем неприлично барышне. — У меня сейчас такое приятное тёплое ощущение... родное. *** Это ощущение Лань Сычжуя Чжи Чуань не осмелился бы разбить. Он перестал сомневаться, что юноша не знает о своей крови, и не считал себя вправе сейчас обрушить на него такие новости — слишком хорошо знал, какие будут последствия. Гораздо важнее сейчас — эти спокойные дни в городе, где много дел и много тишины. Он наблюдал за Лань Сычжуем, подмечая все новые изменения, и приходил к выводу, что пережитое им далеко ушло за пределы Байсюэ, но не спрашивал. Зато сам рассказывал о Безночном городе, показал библиотеку и все, что удалось сделать их маленькой семье за это недолгое время, с благодарностью принимал помощь и желание Лань Сычжуя как что-то делать, так и пребывать в бездействии. А через несколько дней кто-то дал голос колоколу у ворот. *** Хуайсан не смог бы не следить. Нет, он старался не следить, потому что это — Сычжуй, и не посылал беспрестанно людей следовать за ним по пятам. Но какими бы ни были разными братья Не, их помимо прочего роднило неприятие лжи самому себе. Хуайсан не сомневался в своем чувстве, как не сомневался и в том, что он не может заявить о нем Лань Сычжую. У него все хорошо, он путешествует, набирается опыта, он вполне вероятно станет следующим главой клана Гусу Лань, со своим долгом. Это Хуайсан теперь знает, что взвалить на плечи клановые обязанности за него может и кто-то другой, и тогда вообще ничего не остается кроме вопроса — стоило ли добровольно возводить вокруг такие стены? А Сычжуй не знает, и не узнает, даже если ему об этом скажут все мудрецы Поднебесной, не то что младший брат Не. Хуайсан не устраивал слежки, но ему иногда необходимо было знать, что у Сычжуя все хорошо. И он не волновался до тех пор, пока не получил известие, что Лань Сычжуй ушел в Безночный город. Ревность? Да, это она, — обратная сторона любви. Пока Сычжуй был один, Хуайсан без него чувствовал себя пустым, но в Безночном живет не только его наставник. То, как Вэнь Нин смотрел на Сычжуя, не укрылось от глаз Не Хуайсана, забыть это просто невозможно. Нельзя забыть едва слышную свербящую мысль, как ни старайся. Ее можно только уничтожить. Увидеть, что Сычжуй навещает наставника, например. Просто посмотреть, просто поздороваться. Раз в полгода! А тут еще Лу Цин вернулся из Байсюэ. Хуайсан дал ему пару дней отдыха, прекрасно понимая, что его друг только внешне — само спокойствие, а за его бесстрастностью прячется деятельная натура. Он не ошибся —Лу Цин с энтузиазмом поддержал просьбу Хуайсана сопроводить его в этом визите в Безночный город. А рассказывать друг другу о Байсюэ и Цинхэ можно и по дороге. Хуайсан заставил себя не трогать веер, когда Лу Цин позвонил в колокол. Ворота открылись, их встречал сам Чжи Чуань, и эта встреча была очень радушной. — Прошу прощения, что не предупредил о своем визите, — Не Хуайсан почтительно поклонился. — Не подозревайте меня в плохих намерениях, патриарх, это вышло как-то… само собой. Я решил, что если мы поблизости, то правильнее заглянуть и поприветствовать вас, чем пройти мимо. — И в мыслях не было, господин Не, — Чжи Чуань ответил таким же исполненным достоинством поклоном и чуть улыбнулся. — Вы совершенно правильно рассудили. Да уж. Не Хуайсан забыл о приличиях? Может быть, в другое время Чжи Чуань и счел бы эту внезапность какой-то проверкой или уловкой, особенно когда речь идет о Не Хуайсане, но не теперь. Он чувствовал себя абсолютно независимым — настолько, что даже не задумывался об этом. Поэтому у него, действительно, «и в мыслях не было». А барьеры он ставил не от гостей. —Прошу, входите. Генерал Лу Цин! — спутнику Не Хуайсана полагалось отдельное приветствие. — Рад новой встрече. *** Фея больше не обращалась, и осталась барышней Сяньцзы. Вернее, она больше не обращалась случайно, а если пыталась сделать это специально, то сразу пугалась и предпочитала ничего не делать. Стоило лишь представить, что она застрянет где-то посреди перевоплощения, становилось тошно. Получится лысая собака без хвоста или меховая недобарышня! Неизвестно, что позорнее! А вот учиться новому — это правильно и даже почтенно. Сянцзы не пришлось учиться читать, эту науку она усвоила ещё будучи Феей, а вот писать — да, этому чуду следовало научиться. Она делила время межу Башней Золотого Карпа и Безночным городом, а раз она всё равно регулярно разъезжает туда-сюда, то охотно брала с собой личные письма Цзинь Лина. Чего зря посыльного гонять, пусть занимается государственной почтой. Лань Сычжуй не смог появиться в Безночном городе незамеченным, Сяньцзы не могла даже объяснить, почему она так твёрдо уверена, что пришёл именно Сычжуй. Запах она не чувствовала на таком расстоянии, не бегала смотреть, опережая наставника Чжи Чуаня. Просто мир вокруг изменился таким образом, каким он становился, когда где-то рядом Сычжуй. И уж конечно, она не лизала его в щёку, но обняла при встрече и довольно поворчала ему в ухо, что его кости сейчас не соблазнят даже очень голодную собаку, так сильно похудел. А вот сегодня мир изменился совсем красиво, когда у ворот раздался звук колокола. Сяньцзы едва не вскочила, но заставила себя чинно закрыть книгу, плавно встать, поправить подол платья... правда, после этого она всё-таки опрометью кинулась к себе в комнату и схватилась за гребень. Лу Цин пришёл! Это точно он, она не может ошибаться! Вот сейчас пока наставник дойдёт с ним по лестнице вверх, пока заведёт их в главную комнату... она с гордостью оглядела своё жильё. В Безночном городе у неё была собственная комната, обставленная с истинно отеческой любовью — Чжи Чуань так заботился о ней, что она с удовольствием называла его про себя отцом. Так! Там же Лу Цин! Сяньцзы аккуратно тронула губы ароматным бальзамом, который подкрашивал их в нежно-розовый. Искусству наносить на лицо всю эту девичью премудрость её научила приставленная Цзинь Лином наставница, и она точно справилась с этой непростой задачей. Теперь-то Лу Цин увидит, насколько она изменилась! И он пришёл не один. С ним пришла грусть. Имя этой грусти она узнала, когда переступила порог комнаты, куда Чжи Чуань пригласил гостей. Причём переступила воспитанно, красиво сложив руки и расправив длинные рукава. И тут же просияла улыбкой при виде Лу Цина. — Молодой глава Не, — она плавно поклонилась и довольно поздравила себя с тем, что не растерялась и не допустила неприличного. Не хватало ещё приветствовать Лу Цина раньше, чем его господина! Конечно, её простили бы — попробовали бы не простить! — но это было бы очень досадно. — Генерал Лу Цин, — вот теперь она поклонилась своему главному гостю, и радостную улыбку не смогла удержать. — Как замечательно, что Безночный город снова принимает гостей! А тут как раз... Она обернулась, услышав за спиной шаги, и не договорила. Сычжуй услышал колокол уже после того, накрыло ощущение, что вокруг вместо воздуха — вода. Это мерещится. Это просто кажется. Нет, отговорки не помогали. За эти несколько дней он действительно отдохнул. В Безночному городе всё было настолько разрушено, что он ощущал болезненную гармонию собственной души и этого места. Он с энтузиазмом помогал всё чинить, убирать, уделял время библиотеке, а из маленького садика со свежими посадками его прогнала Сяньцзы. Сказала, что это её личный сад. Сычжуй не мог не уважать её свежее чувство собственности, и с улыбкой согласился, что не будет посягать. Вот теперь он ещё на подходе услышал «молодой глава Не», и пришлось на мгновение остановиться. Собрать весь доступный ему контроль. Лишь после этого он вошёл в комнату, мягко проговорив: — Я вижу, у нас... Гости. Он хотел сказать — «у нас гости». Сычжуй не договорил, он просто смотрел на Хуайсана. Умирающий от жажды не смотрит на воду так жадно. Не слишком много контроля ему оказалось отпущено. «А-Сан»... Губы слабо шевельнулись, беззвучно произнося это ласковое имя. – Как же... — с трудом выговорил Сычжуй — ...замечательно! — радостно закончила за него Сяньцзы. — Вы как раз к ужину! *** Не Хуайсан и Лу Цин успели сесть, но тут же синхронно встали, когда вошла юная госпожа. Нет, встал Не Хуайсан, а Лу Цин чуть ли не вскочил, и это не укрылось от внимательного взгляда Чжи Чуаня. Правда, еще важнее оказалась откровенная радость дочери. Это… ох. — Госпожа Цзинь, — Лу Цин уже почти вернул себе невозмутимый вид, но вся его невозмутимость улетучилась при взгляде на улыбку девушки. Он так давно ее не видел! Цзинь Сянцзы стала еще прекраснее… У него нет подарка, — подумал Лу Цин, какая беда! И взять его совершенно неоткуда… Как хорошо, что пришел Лань Сычжуй! Нужен поклон, приветствие — нормальные, не волнующие вещи, почему он так волнуется? Лу Цин стоял, не смея сесть раньше всех. Все стояли. Не Хуайсан тоже пытался спастись: как его друг за счет появления Сычжуя, так он сам — за счет девы Цзинь. Веер зачем-то раскрылся в руках и чуть не полетел на пол. Чжи Чуань смотрел на гостей. Почти незаметная прозрачная искра мелькнула на кончиках пальцев Не Хуайсана и тут же, невидимая остальным, разбилась о движение веера, но Вэньчжуну этого хватило. Он знал, что это такое, давно понял, изучил и пришел к выводу, что у них с Цзинь Лином не может быть этой силы — из-за него. Впрочем, Чжи Чуань не жалел о невозможном. Интересно, понимает ли Не Хуайсан природу этого явления? Веер уже исчез в складках рукава гостя . «У нас» — подумал Не Хуайсан. У них. Сердце, только что готовое умереть от движения губ и взгляда Лань Сычжуя, сдавило железной хваткой от появления Вэнь Нина. — Я счастлив нашей новой встрече, дорогой друг. Это неожиданно и тем более прекрасно, — Хуайсан улыбнулся Сычжую, и никто не услышал бы в его голосе, насколько он на самом деле счастлив. Для всех — не более, чем того требует вежливость. Нужно держать себя в руках, он пришел убедиться, ему необходим холодный рассудок. — Позволите, я помогу с ужином? — подал голос генерал Лу Цин. — Мы так неожиданно прибыли. — Нет-нет, — Чжи Чуань с непреклонной вежливостью пригласил гостей опять присесть и сам занял свое место, чтобы не вздумали чего доброго помогать. Во-первых, Не Хуайсан и Лань Сычжуй и без того найдут повод остаться наедине — Вэньчжун теперь нисколько не сомневался, что на самом деле привело сюда младшего господина Не. А генерал пусть сидит. Просто сидит. Помощник. — Сычжуй, Сяньцзы, я останусь с нашими дорогими гостями, хорошо? Вэнь Нин, принеси пока чай, пожалуйста, путь к нам был для Не Хуайсана и Лу Цина неблизким. Он положил руки на колени и выпрямил спину. Нормальный хозяин дома, сейчас будет расспрашивать о дороге и новостях и отвечать про дела в Безночном городе, которые этих людей не касаются, но он расскажет. *** Все об кого-то спасались — Сычжуй попытался спастись об Вэнь Нина. Его молчаливая задумчивость на самом деле таила в себе бездну мягкой доброты, чуть-чуть грустной. Иногда Сычжуй ловил себя на том, что он смотрит на Вэнь Нина и пытается что-то понять. Очень сложно понять нечто, не поддающееся формулировке. Словно он когда-то уже видел кого-то подобного. Нечто схожее — такой же чудесный уют, окружённый безжалостной разрухой. Возможно, это просто воспоминания о Байсюэ. Там ведь было то же самое — вокруг запустение, но постепенно собирается славный уют, в котором драгоценны такие обыденные вещи, как совместный обед. Или вот чай — Вэнь Нин умел наливать чай так по-особенному, что напиток становился ещё вкуснее. Успокаивал сам процесс — плавные движения рук, бездонный глубокий взгляд, со всей серьёзностью скользящей по чашкам. Под этим взглядом чаинки смиренно отдавали горячей воде весь свой аромат и мягкую терпкость. Это сейчас должно было помочь. Но не помогало. Улыбка Не Хуайсана, такая прекрасная, очень приветливая и радушная, сейчас казалась отстраняющей. Конечно, Сычжуй улыбнулся в ответ. Конечно, он тоже ничем себя не выдал. Разумеется, в Облачных Глубинах учили держать себя в руках при любых обстоятельствах. В конце концов, наставник Чжи Чуань точно не заслужил сейчас бесчестья, чтобы его ученик внезапно устроил сцену. Да какую сцену? Сычжуй едва не покачал головой. Право слово, он не станет сейчас краснеть, бледнеть, теребить рукав. Вместо этого можно заняться чем-то правильным. Вэнь Нин степенно наливал чай дорогим гостям, не забыв наставника, не забыв никого. Кстати, не забыв и себя — за этим строго следил Сычжуй, чтобы он ни в коем случае не забывал про себя. Если бы его спросили, он не смог бы ответить, почему это кажется таким важным. Он был уверен, что Вэнь Нин способен не есть, чтобы накормить кого-то другого, даже если не было нужды подсчитывать каждый кусок. Откуда он это взял? Сянцзы умудрялась помогать накрывать на стол, не отстраняясь от разговора, но и не влезая с бесцеремонной непосредственностью. Как-то само собой вышло, что она поставила тарелку для Лу Цина, Чжи Чуаня и потом уже для Сычжуя, а Сычжуй поставил тарелки для Не Хуайсана, Вэнь Нина и Цзинь Сянцзы. Обед не был роскошным, это было ни к чему, но вкусная горячая еда сейчас показалась особенно вкусной, и чай прекрасный. В Безночном городе нашёлся колодец с прекрасной чистой водой. Лу Цин приехал! Сянцзы и не старалась скрывать свою радость, некоторые правила она искренне считала несусвестной глупостью. — Как поживает Лотос?— наконец спросила она. — Надеюсь, он не безобразничает? Вот! Безопасная тема для разговора! Какой Лу Цин красивый! Нужно обязательно увести его гулять, показать ему город, показать самые красивые уголки, и даже сад! — О, как же кстати я вспомнила, — добавила Сянцзы, и нежно улыбнулась Не Хуайсану. — Я бы хотела нанести визит в Нечистую Юдоль. Может быть, доктор Цзянь будет так любезен, чтобы поделиться со мной знаниями. Я изучаю искусство врачевания. Сычжуй больше слушал, чем говорил. Он не доверял себе, казалось, что открой он сейчас рот, и вдруг как скажет нечто возмутительное. Ему всё время хотелось пить, залить прохладной водой тот жар, который сейчас наверняка вырвется наружу — наверняка предательский румянец всё-таки тронул лицо. Он смотрел на Хуайсана, стараясь не слишком навязываться, и буквально вынуждал себя переводить взгляд на другие лица. — Вы ведь не собираетесь отправляться в путь на ночь глядя? — всё-таки уточнил он. И пусть солнце ещё стояло довольно высоко, но вот-вот спрячется за верхушку высокой горы, чтобы подарить длинные мягкие сумерки. Вот-вот... Рано или поздно. Сегодня, конечно же. Сычжуй вопросительно повернулся к Чжи Чуаню. Наверное, нужно приготовить гостям комнаты, им нужен отдых. И чтобы Хуайсан ещё остался. *** Чжи Чуань не помнил уже тех времен, когда он жил в обществе, где есть скрупулёзный подход к правилам, даже самым мелким. Пребывание в Байсюэ, где даже правила Байсюэ переиначивались и переписывались буквально на глазах, явно не считается. Их скромный быт в Безночном, судя по происходящему, тоже явно не считается. Вэньчжун и не думал бы сейчас об этом, если бы дело не касалось его дочери, во-первых, и отношений с соседями, которые неизбежно придется четко обозначить, — во-вторых. Так что даже очередность, с которой Цзинь Сяньцзы расставила тарелки, начав не с младшего господина Не, а с Лу Цина, не выпала из внимания патриарха Безночного города. И уж тем более — все, что за этим последовало. Тут он даже благодарен был Не Хуайсану, который если и пользовался моментом, чтобы не смотреть на Лань Сычжуя, то невольно помог Чжи Чуаню избежать неловкости хотя бы отчасти. — Лотос очень вырос, — ответил Не Хуайсан. —Мне кажется, вы остались бы довольны им, барышня Цзинь, он очень старается. Строгий юноша. И для нас очень радостно, что у госпожи Ши есть такой надежный друг. Смотреть, как Вэнь Нин и Лань Сычжуй (вместе!) заботятся о гостях, как Сычжуй ведет себя рядом с этим человеком, оказалось просто невыносимо. Нет никаких сомнений — эти двое понимают друг друга. А чего же он ожидал? Разве не этого? Не убедиться именно в этом? Вот, увидел. Должен быть удовлетворен. Не Хуайсан аккуратно подхватил палочками рис и уже собрался ответить на следующий вопрос барышни, которая взяла нить беседы в свои изящные руки, но не успел. — Цзинь Сяньцзы. Чжи Чуань остановил ее с той строгостью, которую успел сдержать лишь до той степени, чтобы не оборвать девушку на полуслове и не ввести в неловкость излишней резкостью. Да, строго, да —он уже знал, что может даже пожалеть… Да он никогда с ней так не разговаривал! Вэньчжун сдержанно улыбнулся гостям, думая о том, что все же несправедливо назвать это «Цзинь Сяньцзы» резким. На самом деле ему вовсе не важно, что там кому покажется — невежлива Сяньцзы или нет, но все же она не крестьянка, которой простят наивную непосредственность, она —сестра главы клана Цзинь, и общество будет отмечать каждый ее взгляд и слово. Вот, к примеру, этот генерал Лу Цин сейчас не вообразит себе лишнего. Да, он слишком долго оставляет Сяньцзы в угрюмом доме без правил и надлежащего общества. Ей будет трудно. Он сам же и станет причиной, потому что ну какой из него воспитатель юных барышень? — Прошу прощения, Не Хуайсан. Безусловно, мы понимаем, что личный советник главы Не крайне занят и, возможно, не принимает учеников. Мы ни в коей мере не хотим быть навязчивыми. В этот момент Лу Цин подумал, что еще никогда до такой степени не терял аппетит и не ощущал еду безвкусной. — Я уверен, близкий друг не откажет вам… — Хуайсан улыбнулся. — … я знаю, — мягко согласился Чжи Чуань. — Поэтому я и собирался ему написать. Ничего он не собирался! Вопрос Сяньцзы его просто ошарашил. Она хочет учиться у Цзяня, оказывается… Чай вдруг стал горьким. Дурак. С чего он решил, что его знаний и искусства будет достаточно для пытливого ума его Сяньцзы? Когда-то он был лучшим в Байсюэ, да и в Хэй — вторым, но тогда он был другим… Что он может ей дать? Он и безмолвные книги. Почему она не сказала? — Моя… — он сделал глоток. — Цзинь Сяньцзы проявляет чрезвычайный талант в искусстве врачевания. *** Это был не окрик, а замечание, высказанное с истинно отеческой строгостью. Сяньцзы немедленно прекратила болтать, культурно сложила руки на коленях и сделала специальное лицо, которому её почти безуспешно пытались научить, как одной из добродетелей воспитанной барышни. Как объясняла ей наставница, очи следовало опустить долу, руки вот так изящно сложить, и ни в коем случае не гримасничать, выражая недовольство. Нужно соорудить на лице скромную тень улыбки, «которая не изгибает губ, а лишь наполняет облик светом почтительности». Правда, сквозь «свет почтительности» у неё всё равно сквозила та живость, которая никогда не превратит её в придворную даму. Между прочим, пусть придворные дамы попробуют сделать то, что умеет она! Вот и наставник её хвалит. Чрезвычайный талант! Сяньцзы покраснела от удовольствия. Конечно, она несколько невоздержанна на язык. Привыкла говорить всё, что думает, пользуясь тем, что говорит-то она на своём. Она ещё в Байсюэ при наставнике говорила всё, что ей вздумается, и порой даже длинные речи толкала. Правда, понимал её правильно только Цзинь Лин. А теперь вот и не разворчишься даже. Сейчас она предпочла передать нить беседы Чжи Чуаню, а сама заботливо подлила ему чай. Это чтобы он не подумал, будто она обиделась на замечание. И ничего подобного! Но лезть к нему сейчас обниматься — он точно не одобрит. Она порадовалась вестям о своём маленьком сородиче, который обещал вырасти весьма способным. Сяньцзы благодарно улыбнулась Не Хуайсану, и даже не думала делать вид, что не смотрит на Лу Цина. Что за глупости? Это вот Сычжуй старается лишний раз не смотреть на молодого главу Не, чтобы не выдать своего состояния, но она-то его хорошо знала. В конце концов, это друг детства! Сяньцзы знала каждый удар его сердца наизусть, и вот сейчас, когда она сидела рядом, могла даже не прикасаться к нему, чтобы с уверенностью утверждать: сердце у Лань Сычжуя сейчас стучит нервно и слишком быстро. Так и было. Сычжуй успел замучиться. Он бешено радовался, что наконец-то снова видит Хуайсана, и одновременно признавал, что расстояние всё-таки помогало как-то держаться. А сейчас его самообладание просто трескалось на глазах, а Хуайсан как ни в чём ни бывало вёл беседы, приятно улыбался. За этим безукоризненным поведением Сычжуй никак не мог разглядеть хоть что-нибудь иное, и постепенно пришёл к выводу, что это действительно просто визит вежливости. И нет ничего иного. Оказывается, он до последнего надеялся, и сам не понимал, на что именно он надеется. Едва ли не впервые в жизни Сычжуй просто застыл во времени и пространстве, не понимая, что делать дальше. Он словно держал в горсти воду, которая стремительно убегала между плотно сжатыми пальцами. Не удержать, не уговорить остаться, и даже не напиться. В прежние времена он точно нашёл бы тему для разговора что-то пристойное, вплоть до прекрасной погоды. Или играл бы что-то на гуцине, что вполне приличествует визиту гостей. — Воды? — тихо спросил Вэнь Нин, и Сычжуй вздрогнул. — Нет-нет, я в порядке, — он в смятении прикоснулся к налобной ленте. Зря отказался. Нужно было выпить воды. Он потянул к губам пустую чашку. С пальцев капало, будто он только что вылез из реки. Сычжуй едва заметил это. *** Хуайсан вроде вел беседу, но, видимо, умение наблюдать и замечать все мелочи уже стало его естественным состоянием, на которое не могло повлиять ни волнение, ни … ревность. Он увидел, как вздрогнул Сычжуй, но когда заметил несколько почти прозрачных капель силы на его пальцах, поспешно отвел взгляд и внимательно посмотрел на барышню Цзинь. Дурак. Она же сейчас ничего не говорила! Хуайсан перевел взгляд на Чжи Чуаня, пытаясь поймать нить разговора. Что он упустил? Нужно было лучше изучить это явление… оно бывает невзаимным? Быть может, у Лань Сычжуя она общая с Вэнь Нином? Тогда… Чжи Чуань что-то сказал, но вместо того, чтобы осознать услышанное, Хуайсан подумал о том, что Вэнь Нин — не совсем живой. Совсем не живой… не живой для таких явлений, у него же какие-то свои энергии, мощные, но совершенно другие… значит… — Да, конечно. По взгляду Чжи Чуаня Хуайсан понял, что ответил невпопад, просто патриарх Безночного достаточно воспитан, чтобы ему на это указывать. Это не важно. Важны эти упавшие капли. Хуайсан прекратил попытки не смотреть на пальцы Лань Сычжуя. — Предлагаю не растягивать ужин, как думаете? — спросил Вэньчжун. — Гости устали, лучше отдохнуть, а наутро хорошо позавтракать. Вот что с этим делать? Что он сам делал бы, если б думал только о Цзинь Лине во время длинной трапезы, когда надо всем кивать? — Сычжуй, А-Нин, разместите наших гостей? Выбор комнат был невеликим, но все же Чжи Чуань предложил ровно те, что подальше от покоев барышни. — Генерал, господин Хуайсан, отдыхайте, а мы с Сяньцзы справимся здесь. Вот уж без чьей помощи в комнатах гости, особенно Лу Цин, обойдутся точно! —Спасибо за ваше участие, — Хуайсану не пришлось изображать искренность, хватило только на извинительный взгляд за то, что гости изволили слишком быстро устать. — Меня, действительно, как-то сморило от чая и еды… Лань Сычжуй, куда мне идти? Я рискую растянуться прямо на ступенях совершенно неподобающим образом. На самом деле Хуайсан уже думал о том, что куда более неподобающим будет его резкость по отношению к Вэнь Нину, если тот только попробует за ними пойти. *** Конечно, Сяньцзы собиралась сама лично проводить Лу Цина к его комнате... кстати, а почему именно в дальние комнаты? Но Чжи Чуань так непреклонно распорядился, кто и чем именно будет заниматься, что она предпочла побыть послушной. Кроме всего прочего, Чжи Чуаня она любила всем сердцем, и побыть с ним наедине тоже хотелось. Гостей повели отдыхать, им наверняка покажут, где умыться и вообще все возможные удобства. Безночный напоминал ей редкое растение, которое топорщится колючками и жёсткими листьями, но в глубине бутонов уже спеют нежные лепестки красоты. Их обжитые комнаты были такими лепестками — в них царила та упорядоченность, которая всегда побеждает хаос и запустение. Сяньцзы убирала со стола, мурлыча себе под нос незамысловатую мелодию, посматривала на Чжи Чуаня, а потом просто прижалась к его плечу и счастливо вздохнула. Здесь не хватало Цзинь Лина, но он наверняка скоро примчится. Зато Лу Цин теперь тут! Она не успела спросить всё, что собиралась, но это может подождать. — Я разболталась? — Сяньцзы понятливо улыбнулась. — Тебя что-то гнетёт. Это Сычжуй. Точно, больше некому. Он сам не свой, и конечно отец за него волнуется, как за родного! *** Вэньчжун подбирал слова. Подбирал и подбирал и не мог найти нужные, а потом Сяньцзы просто оказалась рядом, такая родная, и ему осталось только обнять ее и погладить по волосам. — Это ничего. Я напишу Цзяню, и мы победим эти правила этикета. Чжи Чуань улыбнулся и вздохнул, потом отстранился, посмотрел на свою красавицу: — Милая… что меня может волновать здесь больше, чем ты? А я чуть не запер тебя здесь, прости. Тебе достаточно было сказать, и я бы все устроил, это… просто это было неожиданно, — наконец, признался он. И раз уж признаваться, то до конца. — Или дело в этом молодом господине? Лу Цин. *** Выбирая наставника — выбираешь и своё к нему отношение. Преподавателей много, учителей меньше, наставников — единицы, а вот Чжи Чуань такой один. Сяньцзы уютно устроилась рядом с ним, чувствуя себя в совершенной безопасности, объятой той безусловной любовью, которая редко выпадает даже родным людям. У неё была семья, которую она сама выбрала, и эта маленькая семья была буквально совершенна. Стоило ли удивляться проницательности Чжи Чуаня? Ещё собакой-оборотнем она не сомневалась в его прозорливости, так с чего бы теперь? — Немножко и в молодом господине, — Сяньцзы мечтательно рассмеялась. — Но это не значит, что я поскачу в Нечистую Юдоль, виляя хвостом. Вот отсутствие хвоста немного тяготило, хотя Сяньцзы давно усвоила, что люди виртуозно обходятся и без этого. — Если ты беспокоишься, то можно пригласить доктора Цзяня сюда, и мы все вместе будем под присмотром. А Лу Цин — благонравный и воспитанный мужчина, которому я радуюсь где-то вот тут, — она приложила ладонь к груди, и с надеждой вслушивалась в упоительно сильные удары собственного сердца. — Прости, что даю тебе поводы для тревоги... Я не спешу в своём чувстве. Она снова счастливо обняла Чжи Чуаня. Её мир стал больше и прекраснее. А к Лу Цину она всё-таки сегодня постучится. *** «Немножко», «где-то вот тут», но главное — это взгляд Сяньцзы и ее улыбка. Все здесь ясно. Чжи Чуань покачал головой и ласково коснулся губами лба дочери. Как быстро у нее все происходит в новом облике… — Не спеши, пожалуйста, — попросил он, хотя прекрасно знал, что это совершенно бесполезно, даже если Сяньцзы искренне захочет не спешить. Лу Цин этот, конечно, человек порядочный и достойный, он ведь очень деликатно помогал Сяньцзы в Цинхэ. И все равно Чжи Чуань тревожился. — Я напишу Инь Цзяню, съездим к нему вместе, я тоже скучаю по нему. Пойдем, провожу тебя в комнату, уже поздно. *** — Если я поеду с тобой, то это ведь ещё лучше! — Сяньцзы ничуть не кривила душой. Если бы можно было сгрести в кучку всех дорогих ей людей, и чтобы всегда были рядом, она совершенно точно была бы счастлива. Правда, это пришлось бы собрать прямо всех... разумеется, это не так просто. Но, с другой-то стороны, недолгая разлука только делает встречи ярче! Она с радостью согласилась на эти проводы до комнаты, по-родственному ласково попрощалась с Вэнь Нином — он как раз вернулся, значит, Лу Цин уже обеспечен лучшим отдыхом из всех возможных. — Цзинь Лина надо взять с собой, — подсказала она. — Потому что он там совсем заработается, взбесится. *** Цзинь Лина Вэньчжун предпочел бы вообще никуда не отпускать, но это совершенно невозможно. — Возьмем и Цзинь Лина, — согласился он, обнял Сяньцзы у двери в ее комнату, пожелал спокойной ночи, а потом еще некоторое время просто стоял рядом, в тени. Зачем он тут стоит? Ну не выбежит же Сяньцзы под покровом ночи к Лу Цину? И это позорно — ее так караулить. Но Чжи Чуань не следил и не караулил, он просто задумался, что она еще такая юная и так торопится жить с тех пор, как превратилась в человека. Очень страшно отпустить ее, он будет чудовищно скучать, но когда-то все равно придется. Вэньчжун сглотнул подступивший к горлу комок и ушел, наконец, к себе. Он еще долго не мог уснуть, встал, читал, что-то записывал, пока сон не настиг его прямо за столом. Лу Цин стыдился себя. Стоило увидеть деву Цзинь, и он совсем потерял самообладание, а это нельзя, он — гость, он — генерал Цинхэ вообще-то… А она … она совершенство. И самое кошмарное, что это совершенство он видел когда-то, когда оно только родилось под луной, видел так, как просто не должен был видеть! Нет. Лу Цин скинул верхнюю одежду, заставил себя все-таки идеально сложить ее и снова замер, уставившись куда-то в пространство. Нет, самое кошмарное — это то, что он слишком хорошо помнил, что видел. И это никак нельзя было изгнать из мыслей. Он думал о том, что у девы Цзинь совершенные плечи, тонкие, как нефрит хрупкие запястья, ключицы такие… А когда он ее нашел, видел, как изогнута спина, позвонки между лопатками и плавная линия бедра… — Небеса… какой ужас! Лу Цин даже ударил себя по щеке. Он не должен думать о ней вот так откровенно! Это же настоящее оскорбление, так нельзя! Она не дала ему ни единого повода даже мечтать о ней, не то что влюбиться! Да, он влюбился, это точно. Лу Цин лег, закрыл глаза и немедленно представилась Цзинь Сяньцзы, укрытая его плащом, робкая, испуганная… Несчастный генерал застонал, крепко зажмурился и больно укусил себя за губу. *** Сяньцзы с нежностью распрощалась с отцом, и у себя в комнате долго и тщательно раз за разом проводила частым гребнем по своим волосам. Она не выжидала, пока Чжи Чуань уйдёт спать, она вообще ничуть не пыталась хитрить. Просто нужно было успокоить то озорное счастливое ощущение внутри, которое делало из серьёзной барышни Цзинь какого-то мягколапого щенка. Наконец, нужно было исправить то первое впечатление Лу Цина о себе, хотя и говорят, что никто и никогда не получал шанса попытаться второй раз произвести первое впечатление. Вместо ошалелой и неприлично голой (без шерсти!) барышни он всё-таки должен взглянуть, как она умеет быть вполне пристойной, и... и ещё она просто хотела повидаться с Лу Цином без всех. Потому что может же она побыть с кем-то без всех? Особенно если этот кто-то — Лу Цин. Сяньцзы закончила холить свои волосы, выбрала наряд — самый лучший всё равно оказался на ней, этим выбор и ограничился. А потом просто дошла до комнаты Лу Цина и вежливо постучалась в неё кончиком ногтя. Короткий цокающий звук очень ей нравился, и она даже побарабанила пальцами по двери. Дело же не в том, что Лу Цин такой красивый. Хотя он, несомненно, очень красивый — Сяньцзы знала толк в красоте, она видела немало красивых людей. А ещё от Лу Цина вкусно пахнет. И у него приятный голос, очень тёплые глаза, внимательный взгляд. Сильные руки. Сяньцзы почувствовала, как лицо окатило волной тепла — это смущение, оно подкрашивало нежную кожу розоватым. Сейчас Лу Цин ей откроет, и они наконец-то поговорят сами. Без всех! Как это здорово! *** Лу Цин вздрогнул и подумал, что ему показалось, но это не показалось. Так тихо постучать может только кто-то очень осторожный и деликатный. Ну вообще-то здесь все деликатные, Лань Сычжуй, например. Пусть это будет Лань Сычжуй! С вопросом, не нужно ли чего-нибудь… Лу Цин поспешно накинул верхнюю одежду и запахнул, но пояс куда-то делся, и сразу не найдешь. — Сейчас, — отозвался Лу Цин, надеясь все же увидеть пояс, но почему-то открыл дверь, не желая, наверное, заставлять ждать того, кто за ней. Он обомлел, когда увидел, кто пришел. Она? Одна? О… — Это вы, — других слов, кроме этого очевидного, почему-то не нашлось. *** Сяньцзы предвкушала, конечно, что вот сейчас Лу Цин откроет дверь, но не предполагала, что он откроет вот так, без пояса даже. — Это я, — подтвердила она с улыбкой, и даже руками развела. Была бы она ещё Феей — уже вошла бы. А так просто шагнула вперёд, и приложила палец к губам, призывая к тишине. — Генерал Лу Цин, — Сяньцзы старалась быть вежливой, но почему-то это прозвучало совсем не официально, а как-то очень лично, будто по секрету. — Не могу даже подобрать слова, как я рада вас видеть. Я подумала, может быть вам что-нибудь нужно. Например, чай... или прогуляться в саду. Или поговорить. Со мной, например. Неприлично, наверное. Но приличия созданы для тех, кто либо не знает, чего хочет, либо вынужден соблюдать некие правила. — За ужином мы едва перемолвились... — это было даже преувеличение, за ужином они и слова друг другу не сказали, а это было совершенно несправедливо. *** Лу Цин не ожидал, что от ее улыбки ему вдруг станет легко. — Я тоже очень рад, — он улыбнулся и плотнее запахнул одежду, — Очень. Что он делает?! Принимает так поздно барышню, будучи у нее в гостях! Это никуда не годится. Баловство, которое может быть воспринято хозяином дома, как оскорбление… Но Лу Цин закрыл дверь. — У меня есть чай… тут. Он и забыл про чай! Вэнь Нин, конечно, обеспечил гостеприимство, и в комнате даже было, где этот чай согреть. Так что Лу Цину ничего не нужно было, у него все есть, но … — Нужно. Сказал и ужаснулся, а слово уже случилось. — Поговорить, да, с вами… присядете? — Лу Цин жестом пригласил Сяньцзы к столу и тут увидел, что пояс как раз валяется на полу под стулом совсем в беспорядке. — Простите. Он наклонился, и нет бы просто поднять пояс, но Цзинь Сяньцзы оказалась так близко, что он увидел кончики ее обуви и то, как платье ласково струится по бедрам. Генерал покраснел и порадовался, что света в комнате мало, видно его, наверняка, плохо. Он выпрямился и опоясался, наконец. Вот теперь можно было зажечь и еще один фонарь, и горелку под чайником. — Как ваши дела? — генерал аккуратно поставил чашки и убрал с плеча волосы, он не привык так ходить, обычно собирал в пучок, а в таком виде Лу Цин чувствовал себя каким-то… мальчишкой. *** В комнате было мало света, но взгляд собаки-оборотня никуда от Сяньцзы не делся. Что-то же должно было остаться?! Вот и осталось крайне полезное! Она с интересом наблюдала за тем, как краска смущения заливает лицо Лу Цина, задумчиво покусала нижнюю губу. Она чинно присела за стол, аккуратно сложила руки на коленях, попутно разглаживая тонкую ткань платья. Лу Цин наконец перестал хлопотать, и почему-то как-то само собой оказалось, будто снова она у него в гостях. Сяньцзы невольно припомнила их первую встречу и смутилась. Как же он, наверное, распереживался тогда! — Генерал, — торжественно проговорила Сяньцзы, и немедленно поняла, что это слишком официально. Оставалось только подняться и начать чинно раскланиваться, как Сычжуй умел. А уж он умел! — Лу Цин, прошу вас, присядьте, — ласково сказала она, указывая на место рядом с собой. Распущенные волосы делали его лицо неожиданно юным, и не таким суровым. И эти поиски пояса почему-то оказались такими милыми и домашними. — Мои дела — прекрасно. Я хотела показать вам свой маленький сад... Сяньцзы неуверенно улыбнулась, задаваясь вопросом, а нельзя ли истолковать эту её фразу совсем неприлично... Кажется, можно. — ... с целебными травами, — торопливо добавила она, чтобы не выглядеть в глазах Лу Цина совсем уж непристойной особой, и тут же, не выдержав, тихо засмеялась, спрятав смешок в рукав. — Мы с вами так официально разговариваем. А меж тем, я хотела спросить вашего разрешения называть вас гэгэ. *** Он присел. И смотрел на нее, не смотреть решительно не получалось, и не краснеть тоже. Да что это такое?! Надо взять себя в руки, он же смутит ее! Но выходило совершенно наоборот, Цзинь Сяньцзы смущенной не выглядела, а вот Лу Цин никак не мог справиться. — Я очень рад. Официально разговаривают? Да он вообще не мог отыскать в себе способность нормально говорить, Лу Цин и так-то болтливостью никогда не страдал, а тут… Ему точно пригодятся целебные травы, сердечные. Надо у Цзяня выяснить, что помогает не страдать слабоумием, когда нравится девушка. — Утром, да? С удовольствием посмотрю, сейчас уже темно, наверное, чтобы рассматривать травы? Лу Цин замер. Гэгэ? Да пусть называет как угодно, лишь бы называла! Он, конечно, подумал, что будет, если это услышит ее наставник или брат, но сегодня мысли явно за сердцем не успевали. — Мне будет приятно, если вы будете так меня называть. *** — Что же, тогда утром я непременно жду, — Сяньцзы гордилась своим садом, и даже немного над собой посмеивалась. Если человек хочет получить законное право копать ямы, он всего-то должен заняться обустройством сада! И никто ни за что не скажет, что он проделывает нечто неподобающее! Сколько раз Цзинь Лин хватал её за ухо, когда она, сопя от восторга, раскапывала очередную яму где-нибудь посреди клумбы с пионами! Но то было пушистое собачье ухо, а сейчас она представила, как некто пытается раскопать что-то на её клумбе... уууу, хваткой за ухо злоумышленник бы точно не отделался! — Потому что я невероятно горжусь своим садом. И своими достижениями, — Сяньцзы подумала и добавила. — И своим наставником. Чжи Чуань мне роднее отца. И братом. И... Она поняла, что снова болтает, и виновато улыбнулась. — Гэгэ, я много говорю, — Сяньцзы взялась за чашку (как её учили, красиво), поднесла её к губам и отпила приличный маленький глоточек. Вот теперь становилось понятно, почему у Цзинь Лина временами вырывались такие мучительные звуки из горла. Объясняться сложно! Очень трудно! И как бы ни готовилась, всё равно — сейчас она смотрела на Лу Цина и все заготовленные слова вылетели из головы. — Но это от волнения. Когда говоришь с тем, кто нравится, мысли просто не поспевают за языком. И потом, могу же я пригласить генерала, который мне нравится, полюбоваться садом на заре? Кажется, она снова сказала быстрее, чем успела подумать. Как же просто выражать приязнь, когда ты — собака! Пусть даже собака-оборотень на пути самосовершенствования. И как трудно людям! *** Лу Цин про чай забыл. Особенно, когда губы Сяньцзы коснулись чашки. Это оказалось, наверное, самым прекрасным, что он когда-либо видел в жизни. Он вспомнил про несчастный чай, когда вдруг услышал слова, которые никак не ожидал, но и тогда только приподнял чашку и тут же поставил. Он же не ослышался?! Несколько мгновений Лу Цин просто молчал, только потом осознал, что Сяньцзы волнуется. А он тут как в романах! — Можете, — Лу Цин улыбнулся и коснулся краешка ее рукава, который прикрывал ладонь до середины, — Не волнуйтесь. Вы мне тоже очень нравитесь, и я, конечно, приду. На заре. *** Ох, как жарко! Хуже всего, что жарко стало внезапно, когда Лу Цин почти дотронулся до её руки. Сяньцзы с трудом подавила желание обмахнуться хотя бы ладонью, чтобы унять внезапно заливший лицо румянец. Она ему нравится! И они взаимно признались в этом! Сяньцзы поняла, что будет всю ночь крутиться с боку на бок, потому что утро показалось каким-то далёким, будто до него ждать сотню лет. — Тогда я оставляю вас отдыхать, — она немного подалась вперёд и добавила, понизив голос почти до шёпота. — Гэгэ, а поскольку слуг у нас нет, то я сама зайду за... вами. Она хотела сказать «за тобой», но в последний миг стушевалась. Ведь обещала же не торопиться в своём чувстве. Глупости, она не торопится, а лишь называет вещи своими именами. Если Лу Цин ей нравится, то она так и говорит.

Не Хуайсан и Лань Сычжуй: непреклонная сила воды

Сычжуй даже не думал перепоручить Хуайсана заботам Вэнь Нина. Вот генерала Лу Цина ему точно можно было доверить, Вэнь Нин внимательный и ничего не упустит. Сейчас он заменил все слова вежливым поклоном, за которым последовал вежливый жест, выражающий всю почтительную готовность проводить гостя в его комнату, чтобы он точно не был вынужден растягиваться на ступенях неподобающим образом. Идти было недалеко, здесь всё рядом. Сычжуй молчал не потому что ему нечего было сказать. Как раз было! Но если он осмелится и решится, он не замолчит. Не сможет замолчать, пока не скажет всё. Уютная комната, чистая постель. Скромное, но изящное убранство. Сычжуй завёл Хуайсана в комнату. Запер дверь и помедлил, стоя к ней лицом, лишь через мгновение обернулся. «Молодой глава Не, как приятно снова вас видеть»? «Дорогой друг, я так рад вашему визиту»? — Не было дня, чтобы я не думал о тебе, — тихо проговорил Сычжуй. *** Хуайсан сначала отошел, смотрел в спину Сычжуя, но как только он обернулся, шагнул навстречу. Близко. Так, чтобы видеть его лицо лучше, как будто боялся что-то не увидеть в глубине взгляда. Не было дня… Как же так? — Дай мне руку, — велел Хуайсан и немедленно забрал его ладонь. Он сплел пальцы, и между ними заструилась чистая вода, соединяя, проникая под кожу. — У тебя почти получилось меня обмануть. Хуайсан смотрел на эту силу, которая набирала мощь и грозилась обжечь без огня, если ничего не сделать. Но что с ней делать? — У меня тоже… почти… получилось… Стало тяжело дышать, как будто он тонул. Странная энергия лилась и лилась, и Хуайсан даже не представлял, как управлять этим. Хотелось плакать, кричать, смеяться, сердиться — все сразу. Как это контролировать? Какой ужас… любовь неуправляема. Совсем. Она душит и разрывает сердце, просто подчиняет. В надежде, что станет легче, Хуайсан схватил Сычжуя и приник губами к его губам. *** Сычжуй без сомнений отдал руку, дышать стало ещё тяжелее, но при этом наконец-то что-то приходило в то равновесие, без которого в груди стынет лишь половина сердца. — Проще всего обмануть себя, но у меня и это не вышло, — признался Сычжуй. Этот поцелуй с треском обрушил тщательно выстраиваемые стены благопристойности, они сейчас рухнули все разом. Этим он бредил наяву, стараясь не давать себе воли, не отпуская себя всё бросить и вернуться. У губ Хуайсана оказался свежий и отчаянный вкус, от которого хотелось кричать и брать ещё. Все влюблённые — глупы. Он не хотел быть влюблённым, он искренне молил небо, чтобы не посылало ему этой напасти, но жить без этой любви уже не мог. Хорошо быть чистым и холодным, но как же это грешно... Чистота незнания — это белый лист, к которому ещё не прикоснулась влажная кисть. И смысла в этой чистоте нет, сплошные ничто и пустота, порождающие нелепую гордыню. Сейчас наконец эта сила цвета воды струилась по коже, омывая изодранные нервы, распускалась горячей свежестью на губах. Сычжуй обнимал Хуайсана, отчаянно целовал, забывая как дышать. Под руками наконец был не морок, вымечтанный длинными бессонными ночами. — А-Сан, — тихо выдохнул он в зацелованные губы. — Не могу без тебя. Не живу просто. *** Хуайсан не справлялся. Голову вело, эта странная сила воды топила и не давала дышать. В каком-то мареве он прижимал Сычжуя своим телом к двери и почти бессознательно вел ладонью по ней, опуская пелену заклинания, непроницаемую для звуков. Дверь казалась ледяной, так горели руки. — Не живи. Без меня. Он, наконец, оторвал ладони от холодной поверхности и обхватил Сычжуя за шею. Чувствует ли он, как жарко? Как его кожа обжигает? Или это просто бред? Как он вообще не умер без этого биения пульса под ладонью? Без жара юного тела, которое не способны скрыть никакие одежды? Зачем пытался себя в чем-то убедить? И почему ничего не вышло? Хуайсан испугался. Того, что не может ничего сделать, и того, что не хочет уже ничего с этим делать. Он сошел с ума, наверное… Сама мысль о том, что Лань Сычжуй опять куда-то денется, что он его отпустит, душила страхом. Вот, наверное, чего он боялся — что у него что-то появится, без чего он не сможет жить, а потом это исчезнет в одно мгновение, как Минцзюэ когда-то. Хуайсан не заметил, что уже сжимает плечи Сычжуя с такой силой, что должно быть больно. И не перестает целовать, жадно и яростно. Ткань ханьфу затрещала под пальцами, а запястья жгло от переполненности этой странной энергией цвета воды. *** Завесу заклинания Сычжуй чувствовал спиной, лихорадочно хватал ртом воздух в те редкие мгновения, когда саднящие губы не были в плену этого поцелуя. Он не мог разобраться, то ли это со временем его ощущения поблекли, или всё-таки сейчас всё происходило как-то неистово и страстно, как ещё не было. Его скромность оказалась сейчас ненужной, и как надлежит культурной скромности немедленно застыдилась, и предпочла скрыться от этого жара. Сычжуй не сопротивлялся этому бурному потоку, потому что наконец-то чувствовал себя живым. Хуайсан сказал — не живи без меня. Но сейчас-то вот он, и он живёт. Живёт так, как и не представлял себе — что вот так можно жить. Его не возмущала боль от этой слишком сильной хватки, наоборот — наконец-то он был жив. — Не стану, — обещал он, торопливо вознаграждая себя за эти бесконечные дни, которые сплетались в безрадостные недели и месяцы. Мало было просто целовать, мало было обнимать. Сычжуй тяжело дышал, развязывая пояс Хуайсана, и боялся. Смертельно боялся. Не того, что Хуайсан его остановит — нет, сейчас не остановит, небеса не могут быть так жестоки. Боялся, что на самом деле не заслуживает этого, не достоин. Но разве можно обмануть вот эту силу воды, которая грозится затопить Безночный город, подобно серебряной метели, когда-то захлестнувшей Байсюэ? — Позволь мне, — тягуче шептал он в шею Хуайсана, обжигая его кожу губами. — Позволь вернуться с тобой. К тебе. Сдерживаться сейчас — что пытаться остановить горную реку птичьим пёрышком. Поэтому нужно сейчас избавиться от лишней одежды. А лишняя она — вся. *** —Ты уже вернулся. Ко мне. Хуайсан отстранился ровно настолько, чтобы Сычжуй мог избавить от одежды их обоих. Его трясло, как в болезненной лихорадке. Он жестко прижался губами к шее юноши, заставив его задрать подбородок так сильно, насколько позволяла дверь за спиной. Ничего, чтобы снять одежду, Сычжую не обязательно все видеть. Хуайсан даже не целовал, он кусал эту нежную шею, как будто ему мало было просто чувствовать губами первые стоны, какие-то слова и вздохи. — Нет. Никаких стен, — выдыхал он в коротких паузах между ласками или необходимостью дернуть плечами или бедрами, чтобы одежда падала. — Ты уходишь, я — с тобой. Везде, ясно? Всегда. Он вдруг отстранился и пристально посмотрел Сычжую в глаза. Если бы Хуайсан себя сейчас увидел, то решил бы, что в него вселился демон. — Да?! — потребовал он ответа. Хуайсан уже был обнажен. Плечи дрожали, спину окатывало волнами жара, который от каждого прикосновения Сычжуя вплавлялся в тело до самых костей. Возбуждение оказалось резким и стремительным почти до боли. Где тут кровать? Где вообще все? Хуайсан не нашел сил даже на слабую попытку выяснить — просто рухнул на колени, увлекая Сычжуя за собой на пол. *** Уже? Точно уже? Сычжуй коротко всхлипнул. Ему было мало этих укусов. Казалось, что только делаешь первые шаги, чтобы вернуться, лишь прощупываешь дорогу, и тут ты уже вернулся. Вот так просто. Вот так сложно. — Везде, — подтвердил Сычжуй, остро осознавая, до какой степени ясно и чётко сейчас работает рассудок. Это не спишешь на внезапное помутнение, на порыв страсти, на увлечение. Лихорадочно отвечая, он словно выжигал свои ответы в памяти и сознании. Высечь эти обещания на скале — не так надёжно. — Всегда, — обещал он, понимая, что это действительно будет всегда. Просто он не сможет, если это «всегда» по какой-то причине решит прерваться. Он не такой сильный, как отец — не сможет жить и ждать много лет, заковывая себя в ледяную добродетель. Просто перестанет быть. — Да. Да! — Сычжуй свирепо расправлялся с его одеждой, со своей одеждой. Что-то там выпало из рукава, рассыпалось по полу, тут же оказалось прикрыто падающей одеждой, Сычжуй и не заметил. — Ясно, да, всегда, А-Сан. Я не ухожу. Не хочу уходить. Не от тебя. Ему не нужна была кровать. Как-нибудь потом. Никаких стен между ними, стены вокруг, и дверь закрыта, и ни звука наружу. Можно кричать и стонать, сколько угодно. Сычжуй действительно застонал, притираясь как можно теснее. Хуайсан такой горячий, буквально пылает! Сычжуй лихорадочно ласкал его, содрогаясь от острого удовольствия наконец-то снова прижаться всем телом. Он не стыдился своего возбуждения, от которого сам полыхал. — Скорее, — задыхаясь выпалил он, бесстыдно прижался, подставляясь. — Ты со мной. Сейчас. *** Сычжуй оказался сверху, Хуайсан подхватил его за талию, смял бока, бедра, приподнял, потому что откровенные движения Сычжуя только болезненно распаляли. Хуайсан облизал пальцы, влажно провел ими между ягодиц по входу, этого было мало, но капли на члене тоже помогут, а нет — ну и не надо. Он только прижался головкой, вздрогнул и резко вошел, сгибая ноги в коленях, чтобы движение было сильнее. Больно. И Сычжую больно — он это чувствовал, но с ладоней срывалась прозрачная сила, обволакивая их горячим шелком, как плен, пронизывая своими беспощадными нитями, от которых каждая точка на теле и внутри становилась только чувствительнее. Хуайсан толкнулся снова, жадно глядя в лицо Сычжуя, на то, как дрожит горло, кадык, каждая жилка. Следующим движением он насадил его на член и уронил себе на грудь, чтобы Сычжуй стал ближе, и можно было чувствовать его дыхание. *** Когда день за днём живёшь никак, боль становится избавлением и даже в какой-то мере счастьем. Сычжуй мучительно желал всего, что мог сейчас дать ему Хуайсан — ласки, страсти, боли. Каждый его вдох и выдох становился откровением, каждое прикосновение, каждое движение этой внезапно общей на двоих силы. Эта призрачная вода казалась лишь порождением измученного разума, а на самом деле оказалась тем невероятным, что связывает двух любящих. От острой проникающей боли Сычжуй застонал, отчаянно кусая губы, но не отстранился. Не было сейчас силы, способной отогнать его от Хуайсана. Кажется, Сычжуй немного буйствовал. Тяжёлое дрожащее дыхание вибрировало где-то в глубине горла, когда он упал на Хуайсана сверху, немедленно насаживаясь на его член до упора. Вжимал его в пол, безжалостно сминая разбросанную одежду. Его лобная лента давно потерялась где-то под слитыми воедино телами, о ней Сычжуй и не вспомнил. Он чувствовал себя привязанным, захваченным в плен, но никакой воли не желал. Вместо этого жадными руками ласкал лицо и шею Хуайсана, цеплялся за плечи, бешено целовал, оставляя какие-то бесстыжие следы на любимой коже. Сычжуй не медлил и не выжидал, нанизываясь на член с хмельной увлечённостью и голодным отчаянием. *** Хуайсан не отпускал, вторгаясь снова и снова, потом, наоборот, отпустил и приподнялся на локтях, жадно смотрел, как Сычжуй опускается на член, как находит то самое прекрасное положение, когда начинаешь стонать, а глаза сами закрываются. Наконец, Хуайсан не выдержал, протянул руку, чтобы приласкать член Сычжуя. Получилось не очень нежно, совсем нет, скорее — в ритм их движений, с нескрываемым желанием увидеть, как Сычжуй изогнется и задрожит от удовольствия, почувствовать, как он сожмется раз за разом, выплескиваясь в ласкающую руку. Хуайсан замер, сам на грани, он не хотел задерживаться на пороге удовольствия, хотел получить сейчас все ярко и яростно, потому что потом успеет снова — нежно и медленно, а потом опять, много раз, пока они вместе. — Сычжуй… — захлёбываясь, шепнул он и сам приподнялся навстречу наслаждению, — … сейчас… *** Ему казалось, что это длится бесконечно долго, время растворяется в их дыхании, в страстном обладании. Сычжуй не помнил, когда так торопился получить всё и сразу, и дать всё и сразу, больше, ещё больше, сильнее и жарче. Он издавал какие-то непристойные звуки, не в силах сдержаться, со стоном кивнул, захлёбываясь от желания. Сейчас — значит сейчас. Всего несколько сильных движений, этого хватило, чтобы взмыть куда-то к вершинам удовольствия, а потом бесконечно долго оттуда падать, содрогаясь от пронизывающих судорог. Даже это было по-своему больно, и одновременно прекрасно. Сычжуй захрипел, выгибаясь. Его тело выламывало в последних яростных рывках, он двигался до тех пор, пока не закончились силы, и очень остро поймал тот миг блаженного наслаждения — опустошённый и тут же заполненный, Сычжуй забыл как дышать. Последнее, на что хватило сил — прикоснуться трясущейся ладонью к щеке Хуайсана и обессилено распластаться на нём. — Это было... — слова слабо вытекали из горла, ложились на шею Хуайсана. — Это было... жадно. Сычжуй попытался сползти с него, чтобы лечь рядом, но хватило только упереться локтем в пол, чтобы не давить всем телом. *** Хуайсан, наоборот, замер. Он жадно ловил стоны Сычжуя, не хотел пропустить ничего, сжимал его бедра и не позволял себе даже выгнуться и запрокинуть голову, несмотря на порыв отдаться этому полностью. Слишком красивый, слишком давно он его не видел, не держал в руках, не брал. Вздрогнув, Хуайсан сильнее вцепился в Сычжуя, опустил его на себя резко и, наконец, почти догнал его, умирая от невозможного удовольствия и горячей тесноты. Когда все закончилось, Хуайсан даже не подумал отпустить Сычжуя или дать ему куда-то там сползти или лечь рядом. — Потому что ты со мной. Мне мало. Он тяжело дышал и целовал его плечи. — Ложись, — Хуайсан надавил ладонью на спину, укладывая Сычжуя на себя. Он не чувствовал жесткого пола или холодного — горячо везде, жар отступает медленно. Хотелось в воду, и вода, невесомая и прозрачная, заструилась по руке, срываясь с кончиков пальцев, чтобы вплести свои тонкие потоки в волосы Лань Сычжуя. — Чувствуешь? — Хуайсан завороженно смотрел на эту силу. — Знаешь, что это? Это я люблю тебя. *** После такой страсти хотелось валяться расслабленно, но Сычжуй не мог. Ему казалось, что если он сейчас разожмёт пальцы, то Хуайсан куда-то исчезнет. Сначала поднимется. Потом оденется... потом вежливо улыбнётся.... на этом месте размышлений его начало трясти, и он снова вцепился мёртвой хваткой. Наверняка останутся синяки. Лечь — да, вжать в пол и не отпускать. — Мне тоже мало. Не представляешь, как мне мало, — пробормотал он, прижимаясь теснее. Не Хуайсан был с ним. И собирался быть с ним дальше. Не понадобилось ждать много лет под маской холода, этого Сычжуй боялся настолько, что не желал признаваться даже самому себе. Он впитывал ласковые прикосновения, но опять — стоило ему немного расслабиться, как снова сжимал пальцы. Спохватывался и держал, чувствуя мягкое течение этой силы, общей на двоих. Вода. Как вода, которая принимает форму того сосуда, в который налита. Идеальное воплощение сути вещей. Чем он заслужил такое чудо? — Чувствую, — шёпотом выдохнул Сычжуй. — Да, я... В груди заломило с такой силой, словно сейчас выломает рёбра и расплескается по коже Хуайсана. Сычжуй упрямо вжался лицом в его шею и перестал дышать. Слова мягко покачивались, наполняя комнату, пропитывали его. Вода струилась с пальцев Хуайсана. Вода тихо ласкала шею Хуайсана, только настоящая, солёная. Сычжуй не хотел показывать ему это лицо, ни за что. Тут же немедленно встряхнуло страхом — что, если Хуайсан сейчас подумает, что его-то как раз не любят?! Что, если вдруг? — Я люблю тебя, — выпалил Сычжуй и всё-таки всхлипнул, стирая слёзы о плечо Хуайсана. — Я знал, что люблю тебя... ещё в Цинхэ. Он всё-таки поднял голову, чтобы взглянуть в глаза Хуайсана. Этот взгляд стоил любых слов, но слова так важны. Оказывается, очень важны. Промолчать и обречь себя и его на мучительное расстояние. — Я люблю тебя, — с нажимом повторил Сычжуй, глядя в его глаза. Впереди была вся ночь. Вся жизнь.