strangers

– Присядьте-ка. Гермиона очень медленно, сохраняя все тело напряжённым, опускается на хлипкий деревянный стул, жалобно скрипнувший, как только она на него села. В комнате пахнет брагой, медитативными благовониями, пóтом и - самое главное - кровью. Отвратительный запах железа как будто впитался в каждый дюйм этой комнаты, в каждый лоскут её одежды и в каждую клеточку её кожи. Гермиону тошнит. Но к этому она уже привыкла. Ужасная, мерзкая тварь сидит на таком же жалком стульчике напротив неё - но выглядит куда изящнее и расслабленнее, несмотря на свой возраст. Антонин Алексий Долохов - последний Высший. – Я наслышан о вас, миледи. Вы своими тонкими ручками перебили всех моих братьев и сестёр, мисс Грейнджер. Или как к вам лучше обращаться? Заря? Все еще сжимая в руке осиновый, идеально заточенный кол, Гермиона отвечает: – Мисс Грейнджер будет приемлемым. Тварь слегка махнула рукой в кожаной перчатке и мотнула кудрявой головой. – Как вам угодно. Вас наверняка интересует, почему я пришёл к вам сам? Что ж, все очень просто. Мисс Грейнджер, ответьте мне, кто я такой? - Антонин расслабленно закинул ногу на ногу и сплел длинные пальцы в замок. Она молчала несколько мгновений. Все тело начинало ныть из-за непрекращающегося напряжения в мышцах, но Гермиона не обращала на это внимания. – Вы - Антонин Долохов, последний из вампирского рода Грановских по матери и рода Долоховых по отцу. Вам больше двух тысяч лет. Вы последний оставшийся Высший вампир на всем континенте. Вы - Сир*. - Гермиона перевела взгляд с подгнившего пола корчмы прямо в зелёные, как цветущие болота, глаза чудовища напротив. – Ты убил моих родителей ровно двадцать семь лет назад. Антонин довольно сощурился, повёл плечами и мягко усмехнулся, прежде чем выпрямиться на стуле. –Все верно, мисс. Антонин Алексий Диометрид Грановский по матушке и Долохов по батюшке, к вашим услугам. - он замолчал на долю секунды, закусив острым клыком четко очерченную губу. – Заря... Заря вам очень подходит, мисс Грейнджер. Все Высшие вот уже с десяток лет стараются спрятаться как можно лучше, лишь только завидев первые солнечные лучи. Вы сделали прекрасный рассвет смертоносным и кровавым событием для моего вида. Казалось бы, обыкновенный человечишка. С румяными щечками, теплыми ручками и горячей, пульсирующей, алой... - он облизнулся, и от этого движения у Гермионы по спине побежали ледяные мурашки. – Извиняюсь, я отвлекся. Кстати, почему "мисс"? Вам уже за тридцать, дорогая. Неприлично. Антонин глумливо усмехнулся, оглядывая девушку с ног до головы. Гермиона сжала кол так сильно, что ей показалось, будто он хрустнул. Она медленно поднялась, взяла кол в другую руку, и начала быстро расстегивать сначала жилетку, потом рубаху, затем скинула и кожаные брюки, оставаясь перед вампиром в одном нижнем белье. Тварь молчала. Он перестал ухмыляться, а вот она - начала. Антонин внимательно, словно опытный коллекционер, рассматривал её тело. Гермиона чувствовала себя нанизанной на булавку - но все равно продолжила гадко ухмыляться. Так же гадко, как и он перед этим. Практически на каждом участке её тела было множество, огромное множество бесчисленных шрамов. Порезы, пули, вампирские укусы. Большинство из них давно зарубцевались, но некоторые все еще были бледно-розовыми, словно только что освежеванная курица. – Нравится? Это сделали твои братья и сестры. Твои дети и друзья. А один из них... - она подошла ближе, все еще сдавливая древко в левой руке, поднесла к его лицу правую. На предплечье красовался практически заживший, но еще узнаваемый укус. Гермиона поднесла руку к его лицу так, что укус оказался прямо у рта ублюдка. – Твой. Узнаешь отпечаток? Мне было семь. Долохов, не сводя с неё своих отвратительных глаз, от цвета которых хотелось выблевать весь сегодняшний ужин, слегка приоткрыл рот прямо напротив старого шрама. Этого лёгкого движения хватило, чтобы у Гермионы скрутило живот. Она резко отпрянула от вампира, быстро накидывая жилет. – Мисс Грейнджер. Гермиона молчала, волком глядя на вампира. Их отличительная черта - порочная красота. Каждая черточка его облика была идеальна, начиная от аккуратной бороды и заканчивая блестящими носками туфель, выглядывающих из-под брюк. Рядом с ним можно почувствовать себя оборванцем из трущоб, будучи с ног до головы в золотой парче. – Гермиона. – Да? – Я прямо-таки вижу, как вопрос крутится в вашей кучерявой золотой головке. Будьте смелее, задайте. Она мешкалась ровно секунду. – Зачем ты явился, Антонин? Гермиона заметила, как практически неуловимо дернулось его веко от неуважительного обращения. Ха-ха. – Я хочу предложить тебе сделку, в результате которой ты меня убьешь. Понимаешь, Герми, я так устал жить на этой проклятой земле. А, как ты знаешь, покинуть я ее не могу - уродился Сиром. Поэтому я хочу погибнуть от твоих рук, о великая убийца злобных тварей. - обращение к ней он интонационно выделил насмешкой. Температура в комнате как будто мгновенно упала на несколько градусов. Интуиция девушки била тревогу глубоко внутри, но её никто не слышал. Слишком сладкими были речи этого красивого мужчины. –Так ты согласна? – Где подвох? – Его нет. Ты согласна? - лицо Антонина превратилось в неподвижную ледяную маску, а руки вцепились в подлокотники, что было бы незаметно для любого смертного. Но она не любой. – На каких условиях сделка, демон? Долохов закатил глаза на её реплику. – О Великие, какие недоверчивые сейчас молодые люди... К ним с чистым сердцем, а они по нему осиновым колом. Я же тебе сказал, нету подвоха, девчонка. - он снова посерьезнел, практически незаметно придвигаясь к ней. – Ты согласна, Гермиона? – Да. Стойкое, как зловонье в подворотне, предчувствие неизбежной беды не покидало её. Гермиона игнорировала его, сама не понимая почему. Она не понимала, почему так медленно соображает, почему каждая мысль, появляющаяся у неё в голове - утекает, как ручей, а если она пытается её поймать - то та обрывается, как травинка. Голова болела, словно её огрели мешком с мукой. – Скажи это. Антонин был непозволительно близко, а она даже не заметила, как он подкрался. Одна её рука повисла, словно свинцовая, а другая приклеилась к осиновому колу, а тварь была настолько близко, что если бы могла дышать, ветерок бы достиг лица Гермионы. – Я согласна. Долохов взял кол из её ослабших рук, приложил остриём туда, где должно было биться сердце, и положил её руку поверх рукояти. Она, словно в тумане, медленно надавила, краем уха ловя отвратительный хруст. Что-то чёрное и тягучее испачкало ей руки. Раздалось задушенное кряхтение, Антонин начал оседать на дощатый пол. – А теперь, Гермиона Грейнджер, слушай меня. Ты и твой поганый вид будете страдать всегда. Я помню имя каждого своего, которого ты прикончила. Я помню последний всхлип каждого своего ребенка, каждого друга, каждого брата и сестры. А еще я помню, какая сладкая кровь была у твоих мамаши и папаши. Словно мёд, Гермиона. - он улыбался, пока его рот наполнялся чёрной жижей, которая начинала стекать с уголков змеиных уст этой твари. – Я страдал, они страдали. А теперь будешь страдать и ты! Просыпайся, дорогая! Настало твое время, моя новая надежда! Гермиона закричала, поднимаясь в кровати. В комнате было кромешно темно и холодно, как в склепе. А еще её безумно мучила жажда. Дотянувшись до графина у кровати, она поняла, что он пуст. Этот кошмар был ужасен. Но взглянув на свои руки, которые полностью покрывала какая-то липкая, чёрная масса, она чуть было не закричала во второй раз. Дрожащими, грязными пальцами она зажгла свечу. Вся её постель была в крови. Её крови. Шаг за шагом, Гермиона слезла с кровати и шла на сладкий, манящий запах, но чем ближе она подходила к тёмному углу, тем запах становился неприятнее - к нему добавлялись какие-то гнилые нотки. В углу что-то лежало. Что-то длинное. Осветив свечой угол, Гермиона увидела ссохшееся тело Антонина Долохова с осиновым колом в груди. На его лице, похожем на мумию, красовалась клыкастая улыбка. Рядом с телом стояло напольное зеркало в полный рост, прямо в которого сейчас смотрела Гермиона. Из зеркала на неё смотрела девчонка, чья кожа была белее снега, радужки глаз - алые, а на шее был укус, который разодрал её до мяса. Она могла увидеть собственные мышцы. Из зеркала на неё смотрела Тварь. Подсвечник выпал из рук, свеча потухла, и звон дешевого метала, ударившегося об пол, показался ей громом среди ясного неба. Настало твое время, моя новая надежда. Гермиона чувствовала, как её рана на шее затягивается. Она слышала пение птиц за километры от корчмы. Слышала, как дышат люди на улицах. В комнате пахнет брагой, медитативными благовониями, пóтом и кровью. Запах металла впитался во всё вокруг. Гермиону больше не тошнит. По лестнице спешит молодая, пухлая и симпатичная служанка. Гермиону больше не тошнит. Она голодна.