Спустя три недели.
С того момента, как Гермиона покинула Хогвартс, её сны стали напоминать коллаж из сменяющихся кошмарных кадров. Во снах Гермиона представляла лица родителей — грустные и потерянные. Среди этих ночных кошмаров иногда прорезался заразительный смех Рона, а затем раздавался крик о помощи, когда он был оцеплен огнём, и у него не было пути к спасению. Иногда Гарри тоже возникал в её снах, но отныне всё, что она помнила о нём, были лишь его истошные крики. Все эти воспоминания были таковыми благодаря глазам рептилии — глазам, которые она никогда не сможет забыть. Глазам бездушного волшебника, который забрал жизни её лучшего друга и мужа, семьи и наставников; волшебника, который украл её собственную жизнь. Теперь ей было известно, что такое боль: боль потери и неопределённости, надежд и мечтаний, которые никогда не станут реальностью. Гермиона не понаслышке знала, что такое кошмары; они представляли собой калейдоскоп из её слёз; ужасающий альбом из кадров её собственной жизни, из года в год становившейся всё более и более пугающей. Ирония заключалась в том, что они пришли за ней, когда она вовсе не видела снов. — Конфинго. Дверь, ведущая в переполненную квартиру, разлетелась в щепки в результате мощного взрыва, и куски разлетелись по разным углам, и трое из них проскользнули внутрь, держа палочки наготове. Было жарко, невыносимо жарко. Гермиона тут же вскочила, убрав с липкого лица влажные от пота кудри. У неё была лишь секунда, чтобы заглянуть в перепуганные глаза Лили, прежде, чем они ворвались в комнату и зажгли лампу, отбрасывающую пугающе яркий свет. Гермиона оцепенела, открыв рот, и прислушалась к бешено стучащему сердцу. Очевидно, что это не было ночным кошмаром. Они были здесь — как много? Двое? Нет, трое. Она была так напугана и растеряна. Ей не удавалось вспомнить, когда в последний раз приходилось ощущать нечто подобное. — Вставай. Один из них — тот, чей голос прозвучал в комнате — был покрыт шрамами, и Гермиона даже не могла описать то, как пугающе он выглядел, а двое других забрали двух мальчиков из рук Джинни и толкнули к облазившей стене. Гермиона не позволила им дотронуться до неё, и она вскочила на ноги, подняв Лили и крепко прижав к себе крошечного, дрожащего от страха ребёнка. — Мама! Раздался тоненький, пронизанный ужасом голосок Альбуса, который стал причиной слёз Гермионы, и она закрыла руками уши Лили, развернув девочку так, чтобы та не видела старшего брата, не слышала душераздирающие рыдания и не запомнила, как один из них ударил ребёнка по голове чем-то наподобие тонкой трости. Альбус, хныча, рухнул на пол. — Кто-нибудь ещё хочет поплакать? Вопрос был пронизан грязью и болью. Гермиона молча молилась, чтобы Лили не заплакала, и неотрывно смотрела на Джинни через всю комнату. Подруга обнимала старшего ребёнка, но нечто в её глазах разбило сердце Гермионы. Смотреть, как страдает собственный ребёнок, — самое ужасное зрелище в мире. Это, по крайней мере, обошло Гермиону. Она не испытывала ту боль, которую ощущала сейчас Джинни. — Вперёд. Их насильно вытолкали из комнаты, две женщины цеплялись за детей, и Гермиона едва не столкнулась с Артуром, который пытался успокоить её, хотя ему самому нанесли несколько ударов, от чего на худом и обветренном лице появились несколько синяков. Но его глаза оставались спокойными. Лили тихо всхлипывала от накатившей вновь волны ужаса, и Гермиона нежно поцеловала её в макушку. Она пахла так сладко, как сахар и солнечное тепло, как ребёнок. Гермиона вдохнула успокаивающий её запах, вновь прижавшись губами к макушке Лили. — Тшш, моя милая. Мы не должны плакать. Мы не можем плакать, хорошо? Всё будет в порядке, вот увидишь. Но Гермиона не верила собственным словам и могла лишь надеяться, что Лили была слишком маленькой, чтобы начать говорить что-то. Чиновники выстроили их в комнате, точнее в том, что от неё осталось, и один из них наложил на мужчин связывающее заклинание. — Уизли, да? Предатели крови, — слова сопровождались несколькими ударами по ногам Перси и Джорджа, что заставило Джеймса закричать: — Оставь их в покое! Его глаза были ярко-зелёными в свете разбитой лампы, а лицо хранило в себе черты Гарри, и это заставляло сердце Гермионы ускорять темп от радости и разбиваться на тысячу осколков одновременно. Он налетел на Джеймса, толкнув его так, что мальчик упал на пол. Тем не менее, тот не издал ни звука, только резко поднялся на ноги. Джеймс был самым старшим и всегда лучше остальных понимал, что происходило вокруг. Он знал, почему умер его отец и что было не так. Возможно, не осознавал до конца, но понимал настолько, насколько мог в своём юном возрасте. Тот, чьё лицо было изуродовано шрамом, дёрнул Джинни за длинные рыжие волосы. — Скажи своим детям заткнуться, сука, или я сам это сделаю! Гермиона хотела закричать, и её одолело чувство стыда, что растущий внутри неё страх заставил слова застрять в горле. Глаза Джинни расширились, стоило ей побледнеть и застонать от тянущей боли. — Джеймс… Дж-Джеймс, пожалуйста, ты должен… вести себя тихо, — её голос источал страх и боль, и она протянула руку, чтобы дрожащими руками притянуть к себе обеспокоенного и злого сына. В другой комнате зашевелился Альбус и следом уставился на остальных широко распахнутыми, испуганными глазами, после чего раздался жалобный плач. Гермиона видела, как он пытался встать на ноги после удара по голове, и задумалась, сможет ли он вообще подняться и какой вред это нанесло ему. По её щекам тихо стекали слёзы, пока она прижимала к себе Лили. Они обе вспотели от жары, но Гермиона отчетливо ощущала ледяной холод от страха, который сковал её тело. Ей оставалось только вдыхать аромат волос Лили и запах собственного пота. — Мама! — Альбус словно прирос ногами к полу в соседней комнате от сковавшего его ужаса. — Мама! — Альби, всё будет хорошо, — закричала в ответ Джинни. — Мама! Ещё один истошный крик зазвенел в их ушах, и Джордж отчаянно пытался бороться магическими оковами, а его глаза сверкали ненавистью, стоило ему взглянуть на тех, кто ворвался в их дом. Трое мужчин из Министерства перешучивались между собой, и один из них повернулся к Альбусу. Гермиона сомневалась, что именно заставило её заговорить: издевательства над детьми, или несправедливость. — Оставь его! Я пойду с вами, если нужно. Крик остановил их, и человек со шрамом с насмешкой взглянул на неё. — Вот как? Сердце Гермионы отбивало ускоренный темп внутри, когда она попыталась сглотнуть, надеясь, что слюны хватит, чтобы прочистить горло. — Не трогайте его. Я пойду. Отпустите всех остальных. Они громко рассмеялись ей в лицо, и тот, кто вёл диалог, шагнул в комнату, где был Альбус, дрожащий от страха. Что-то внутри Гермионы надломилось, и она быстро передала Лили в руки Джинни, а сама с остервенением набросилась на чиновника. — Не смей его трогать! Её голос оборвался, когда она ударила его кулаком в спину, и, как только ей показалось, что рукой удалось ухватиться за пиджак, чтобы не дать чиновнику приблизиться к Альбусу, Гермиона почувствовала, как её швырнуло назад, на твёрдый пол, и из груди вырвался стон. Боль пронзила бок, и она тут же ощутила привкус крови во рту из-за того, что прикусила язык, когда ударилась об поверхность. Чиновник злорадно усмехнулся, направив на неё палочку. — Глупая грязнокровная сучка. Гермиона молилась о смерти, несмотря на то, что это было эгоистично. — Круцио.***
Этот крик снова… Драко услышал его где-то в ночной тишине, которая до этого момента нарушалась лишь передвижением его патруля. Некоторые уже исследовали эту локацию — им удалось обнаружить несколько укрытий грязнокровок за последние три недели, и реакции всегда были одинаковыми: возмущение, гнев, а затем, в конце концов, признание поражения. Слёзы и молитвы о пощаде. Никто не смог продержаться достаточно долго, и никому из его патруля не приходилось причинять боль, но, видит Мерлин, им было бы наплевать, если бы всё же пришлось. Это было сродни спортивному интересу — пытать и причинять боль. В конечном итоге, это были лишь грязнокровки — кому какое дело? Боль других уже не имела особого воздействия на Драко в прошлом; так оставалось и до сих пор. Ему пришлось много трудиться в течение нескольких лет, чтобы воспитать в себе равнодушие. И когда это произошло, он не понял. Если это произошло. Я даже не знаю, произошло ли это вообще или причина только в ней. Он стоял снаружи тесно расположенных друг к другу потрёпанных квартир, соединённых рушащимися проходами и лестницами, и Драко знал, что она была там. Грейнджер. И вновь, как будто это было вчера, его слух пронзили те самые вопли — словно его мысли вызывали боль внутри неё. Её крики никогда не были похоронены в его памяти, и ночные кошмары постоянно воскрешали их. Ночь в Малфой-Мэноре настолько часто мелькала перед глазами Драко, что стала похожа на старый фильм; ролик, который повторялся вновь и вновь и всё ещё оставался свеж в памяти. Были определённые моменты в его жизни, которые не удастся забыть. То, что он чувствовал, когда Волдеморт поселился в единственном месте, которое Драко считал своим домом, разрушая тем самым семейные узы, уже бывшие слабыми и едва существующими. Выражение его отца, когда Волдеморт обращался к нему — Драко никогда не видел Люциуса таким испуганным. И, конечно, её крики. Драко знал, что это были они, когда их схватили егеря и приволокли в Поместье — он знал это с того момента, когда Поттера затащили в комнату и не трудно было догадаться, что его спутниками являлись Грейнджер и Уизли. Если я знал, что это они, почему тогда солгал? Драко сжал кулаки, уставившись на одиноко горящий в темноте луч света в старой квартире. Он вспомнил их лица: вызывающий взгляд Поттера и испуганный Уизли, но глаза Грейнджер он запомнил лучше всего. Страх не превзошёл желание бросить ему вызов. Бросить вызов всем. Одна лишь мысль о той ночи заставила его испытывать страх. Желание его отца было ощутимым. Жажда крови Беллатрисы очевидна. Его мать сохраняла ледяное спокойствие. А Драко? Я не смог убить Дамблдора. Я не смог бы дать им умереть, да? Кто вообще смог бы так поступить? Он был напуган, думая, что многие бы поспорили с ним — остальные смогли бы сделать то, с чем Драко не справился. Воспоминания атаковали его. «Драко, подойди сюда, посмотри внимательнее. Что ты думаешь?» Он был в ужасе. «Я не знаю». Ложь. Чёртова ложь. «Отведи всех в подвал, Грейбэк. Всех, кроме… кроме грязнокровки». Драко, не двигаясь, стоял на месте в свете полыхающего огня, который совершенно не освещал тусклую комнату. Голос Беллатрисы предвещал ужасные последствия. Уизли закричал. Но это было ничто в сравнении с протяжными криками от пыток. «Я спрашиваю тебя ещё раз! Откуда у вас этот меч? ОТКУДА?» В это мгновение Драко смог отвернуться от Грейнджер и своей тёти, боясь, что выражение собственного лица выдаст его. Никто в комнате не проронил ни слова, и единственным звуком, заполнившим пространство, стал пронзительный крик… «Ты врёшь, мерзкая грязнокровка, и я знаю это! Вы были в моём хранилище в Гринготтс! Говори правду, немедленно говори правду!» Он вздрогнул. Вздрогнул, но всё ещё оставался неподвижным, игнорируя голос собственной матери, молящей присоединиться к ней, и не замечая никаких звуков, кроме разрывного крика. «Что ещё вы взяли? Что? ОТВЕЧАЙ! КРУЦИО!» Драко боролся с дрожью, вызванной страхом, а его глаза заслезились, когда пытка продолжилась, когда до него донеслись её рыдания, когда она заскулила от боли, которую он никогда не испытывал. Драко хотел сказать Беллатрисе, чтобы та остановилась и оставила её в покое. И закричать на Грейнджер, чтобы она сдалась и это безумие прекратилось. Снизу до него доносились рыдания Уизли. И Драко тоже хотел сорваться. Было невыносимо наблюдать за этой агонией и слушать крики, и, когда всё закончилось, комната погрузилась в тишину. Грейнджер часто и прерывисто задышала, и Драко было приказано отправиться за гоблином вниз, где были остальные пленники. Где были Поттер и Уизли, а Драко боялся. Боялся взглянуть на Грейнджер. Она едва шевельнулась — бледная и серая от мучений. Словно мёртвая. Он спустился в подвал и старался избежать зрительного контакта с обоими пленниками. И, в конце концов, когда Беллатриса позволили Грейбэку делать с Грейнджер всё, что угодно, Драко хотел помочь ей — унять её боль, даже если бы это принесло мимолётное облегчение. Но он этого не сделал. Страх остановил его. Почему ей так нужно быть такой упрямой? Ты так предана своим глупым дружкам, что готова пожертвовать жизнью ради них? Мерлинова борода, добродетели всегда выводили меня из себя! — Малфой! — голос, раздавшийся в полночь, рассёк поток мыслей. — Здесь возникли проблемы. Его взгляд метнулся к цементным ступенькам, и он преодолел одну за другой, поднимаясь в квартиру.***
Гермиона закрыла своё потное лицо дрожащими руками, грязные кудри закрывали ей обзор. Она прикусила губу, чтобы не расплакаться ещё сильнее, продолжая бороться с болезненными ощущениями после Круциатуса. Гермиона забилась в угол пустой комнаты, хныча и рыдая, пытаясь отчаянно отползти ещё дальше, словно загнанный в ловушку зверёк. Она остановилась, дрожа и ожидая, что последует дальше. Почему они не убили её? Почему бы просто не сделать то, ради чего они пришли? Почему они подвергают остальную часть её семьи страданиям? Но, очевидно, в этом мире больше ничего не имело значения. Она слышала, как Артур и его сыновья пытаются избавиться от оков, а Джинни что-то шепчет Джеймсу и Альбусу. Потом раздались шаги, и в комнату вошли ещё несколько человек, но у неё едва были силы поднять голову. — Что здесь произошло? — она узнала голос Малфоя — холодный и равнодушный. — Я приказывал спустить их вниз к тележкам, а не устраивать чёртов беспорядок! — резкость слов была подчёркнута ударом об остатки имущества Уизли, которое, как и всё вокруг, подверглось уничтожению. — Вставай! Однако Гермиона не могла двигаться. Она услышала стоны Джинни, которой удалось встать, держа детей рядом. Гермиона увидела краем глаза движение, когда попыталась встать с пола, заваленного вещами. Каждый сантиметр её тела был пронизан болью, и она беспомощно упала в пыльном углу. — Уизли? Вопрос Драко остался без ответа, и в повисшем напряжённом молчании, Гермиона осмелилась на секунду понять глаза. Он стоял возле её семьи, направляя палочку в их сторону; его лицо было бледным, глаза слишком ярко сияли, а на губах играла устрашающая ухмылка. Малфой принялся ходить вокруг них и, спустя несколько мгновений, громко фыркнул. — Осталось ещё так много предателей крови. Позорно, что чистокровные семьи опускаются до того, что защищают такое ничтожество. Малфой прошёл мимо мужчин и остановился рядом с Джинни. Один из чиновников произнёс: — Мальчики довольно крепкие, мистер Малфой. Мы можем отправить их в Азкабан. Там всегда ждут таких детей. Джинни захныкала, уловив то, что сказал мужчина со шрамом, потому что, казалось, он явно жаждал этого. Гермиона могли лишь вообразить, какие ужасы настигнут тех, кого отправят в Азкабан. Эта мысль заставила её заплакать, и у неё уже не осталось сил, чтобы сдержаться. Малфой пытался оторвать двух мальчиков от матери, и Гермионе хотелось оглушить саму себя, чтобы не слышать их криков. Даже Джеймс не смог сдержаться. — Девка? Лили смотрела на чиновника зелёными глазами, но оставалась тихой. — Она слишком юна для Азкабана, да? И она вообще бесполезна. Ей следует получить Поцелуй дементора, и проблема будет решена. Два других неизвестных мужчины согласились с ним, и Лили уткнулась лицом в грудь матери. Гермиона продолжала бороться, смещаясь понемногу вперёд изо всех сил, что у неё остались. — Подождите, это… нет… Она… она достаточно взрослая, — Гермиона понятия не имела, что эти ничтожества считали подходящим возрастом и что дети должны были делать, но она понимала, что должна хоть как-то помочь. — Ей… Ей шесть лет! Ложь сорвалась с её губ раньше, чем она смогла подумать, но, к счастью, никто не сказал ни слова об истинном возрасте Лили. Мужчина, который стоял ближе всего, фыркнул и издал издевательский смешок. — Шесть? Чёрт возьми, да она выглядит на четыре. Я сказал, надо отправить её к дементорам. Это будет быстро. Джинни больше не пыталась сдерживаться, и Гермиона подалась вперёд, чтобы помочь ей. Маленьких мальчиков вытащили с другими мужчинами на улицу, оставив двух женщин в комнате с Лили наедине с чиновниками из Министерства. Было жарко, душно и воняло потом и страхом. — Ей шесть лет! — теперь голос Гермионы дрогнул и прозвучал тише. Повисло молчание, а затем Малфой заговорил вновь, осматривая Лили. — Отправь её с матерью. Она достаточно взрослая. Три чиновника уставились на него, но никто не осмелился выступить против, и тогда Гермиона обнаружила, что вглядывается в его бледное, напряжённое лицо. В памяти промелькнуло воспоминание — его белые руки, помогающие ей поднять сэндвич. Это необъяснимое проявление доброты, которое она не ожидала. — Вставай. Приказ прозвучал холодно, и, как бы ни старалась Гермиона, ей не удавалось собрать силы, чтобы сделать хоть что-то. Она попыталась вновь, а затем дважды упала, потерпев неудачу. Его хватка на хрупком плече была крепкой и уверенной. — Грязнокровка. Неужели это всё ради твоей защиты? В его словах промелькнула неуверенность, и когда Гермионе удалось удержаться на ногах без его помощи, она отстранилась от его прикосновения. Слова, преследовавшие её, вызвали тошноту. Эти люди были слишком близко, и она могла почувствовать аромат сигарет и мускусный запах, витающий в ночном воздухе. — Я грязнокровка. И я та, кто тебе нужен. Отпусти их, Малфой. В ту ночь в Поместье с её стороны был брошен ещё один вызов. Неповиновение, которое, казалось, подсвечивало изнутри бездну отчаявшихся, чёртовых глаз цвета корицы. Её раскрасневшееся и потное лицо выражало страх и гнев, и Драко решил проигнорировать это, на мгновение опустив глаза. — Быть предателем крови такой же большой грех. Он ткнул её своей палочкой, приказав двигаться, и Гермиона, спотыкаясь, направилась к выходу из крошечной комнаты. У неё кружилась голова от горечи и боли, и от того, что она опустилась до использования термина «грязнокровка», когда поклялась никогда не произносить это слово, не желая вставать с ним в один ряд. Они прожигали друг друга взглядом в этом гнетущем молчании, не издавая ни звука. Несмотря на безвыходное положение и тот факт, что её жизнь висела на волоске, Гермиона не сломалась. Она продолжала смотреть на него, а он обнаружил, что Грейнджер выглядела выигрышно даже среди этого безумия. — Шевелись. Она проигнорировала его приказ, продолжая просто затруднённо дышать. — Отпусти их, и я сделаю, что хочешь. Что-то в её тоне разозлило Драко, и он протянул руку, чтобы дёрнуть её на себя и пресечь любые действия. Она продолжала смотреть на него. — Ты тупая? Или просто глухая? — его слова прозвучали как шипение, а глаза сверкнули, стоило ему прищурить их. Он толкнул её вперёд к двери, ведущей наружу, а затем поднял палочку. — Разве ты не понимаешь, что я запросто могу уничтожить всё потомство Поттера? Могу убить тебя, пока ты стоишь здесь? Малфой отвернулся от неё, и Гермиона задалась вопросом, что так повлияло на него. — Лили всего лишь ребёнок… они все дети. Невинные дети, — жалобно пробормотала она, и Драко, разгневавшись, обернулся. — Ты думаешь, я глупый, Грейнджер? Её имя. Он назвал её имя. — Я знаю, что она ребёнок. Я отправил её вниз с матерью. А теперь шевелись. Шевелись, пока я не изменил своё решение! Его лицо было бледным, а в глазах читалась беспощадность, и Гермиона неожиданно испугалась. Она быстро сбежала вниз по полуразрушенной лестнице к тележкам, которые ждали её в темноте, и отныне Гермиона станет одной из тех, кто был потерян и обречён. Ей оставалось лишь надеяться, что Драко Малфой не изменит своё решение; что он сохранит Лили жизнь и не навредит ей. Это была единственная надежда, которая у неё осталась.