Багровый луч надежды

      Во дворе, где кружилась пыль, воцарился хаос, и всё вокруг стало похоже на ад, потому что ещё никогда Пэнси Паркинсон не была замечена в таком гневе.       Девушка в униформе схватила Джинни за воротник блузки, оттаскивая её от детей и Гермионы, толкая так, что та потеряла равновесие и споткнулась. Разъярённая Пэнси достала палочку и направила её на Джинни одним изящным движением, прямиком в испуганное лицо, и её свободная рука крепко сжала плечо девушки, толкая назад.       — Что ты здесь делаешь? Здесь не место для чистокровных, даже если они поддерживают грязнокровок. Ты должна быть в Азкабане, предательница крови, — её глаза заискрились от гнева, когда она взглянула на детей. — Вся ваша мерзкая свора.       Пэнси вновь посмотрела на Джинни, направляя палочку на неё.       — Я не знаю, почему мы здесь, — защищаясь, заявила Джинни. — Мне известно лишь то, что нас просто привезли сюда. Они не разрешили задавать им никаких вопросов!       Сверкающие от жестокости глаза Пэнси сузились, когда она разглядывала рыжую девушку. В конце концов, у неё не было причин лгать. Ведь если бы она сказала неправду, они бы в скором времени это узнали. Пэнси неохотно выпустила плечо Джинни из тисков, сделав шаг назад, но не опуская палочку.       Она знала, что единственным человеком, который имел хоть какое-то влияние в Отчуждениях, был Драко.       Одна часть сердца Пэнси сжалась при мысли о нём, а вторая — самая большая — закипела от гнева. Она ненавидела его. Это была ненависть, появившаяся давно, потому что он никогда не хотел её: ни когда они вместе были в Хогвартсе, ни сейчас — даже после того, как она взобралась по карьерной лестнице Министерства и теперь занимала одну из высоких должностей. Пэнси никогда не могла понять его отвращения к ней, и, поэтому с течением времени у неё самой возникло чувство обиды по отношению к нему, хотя это было лишь потому, что она не получила того, чего желала. Часть Пэнси знала, что, если Драко проявит к ней хотя бы каплю интереса, она забудет о ненависти к нему.       А недавно Пэнси заметила, что он начал негодовать из-за того, что ему приходилось работать вместе с ней и видеться каждый день. И она могла поклясться, что не могла понять причины такого поведения, особенно тех вещей, которые он делал… или не делал.       И почему я не могу об этом рассказать?       Солнце нещадно палило, и Пэнси чувствовала, как выступил пот под накрахмаленным воротником формы. Это только усилило её раздражение, когда она думала о Драко Малфое.       Потому что он не принадлежит мне, и, как бы я сильно не хотела его, мне никогда не удастся повлиять на него. Ни на настроение, ни на решения или на то, о чём он думает.       Разве имело значение: занимала ли она должность высокопоставленного чиновника, была ли чистокровной, даже когда мир словно был заточен под это, если она не могла получить то, чего так долго желала?       Как давно я желаю его?       Казалось, что всегда. С того момента, когда они познакомились в десятилетнем возрасте на одном из торжественных приёмов Люциуса Малфоя.       Как он посмел жениться на другой? Как он посмел жениться на Астории — фарфоровой суке — и даже не подумать обо мне? Как он посмел подумать, что я недостаточно хороша? Я Пэнси Паркинсон! Мне никогда ни в чём не отказывали!       Она понимала, что ведёт себя как капризный, избалованный ребёнок, но ей было плевать.       Пэнси не была в состоянии доказать это, но она была уверена, что возвращение чёртового семейства Поттеров было делом рук Драко — и это решение было напрямую связано с грязнокровкой Грейнджер. Она видела, как он наблюдал за ней. Не один раз, а дважды за прошедшие недели.       Гнев, который копился в ней, был настолько сильным, что это уже не напоминало простую эмоцию, а больше походило на несущийся вперёд поезд. Пэнси едва не вздрогнула. Её гнев имел способность воздействовать на окружающих.       — Ты! — она ткнула Джастина в бок палочкой. — Возвращайся к работе, кусок дерьма. Ты не на курорте. Иди!       У Гермионы была всего секунда, чтобы взглянуть на Джастина с сочувствием, прежде чем она обернулась и увидела, как Пэнси толкнула Джинни вперёд ещё более яростно.       — Ты пойдешь со мной. Мы разберёмся, что здесь происходит!       Следом послышался крик Джеймса. Его голос прозвучал достаточно требовательно и громко:       — Отпусти её!       Гермиона вздрогнула, когда Пэнси обернулась.       — Ты смеешь повышать на меня голос, маленькое ничтожество? — струя красных искр вырвалась из её палочки ещё до того, как Пэнси успела что-то заговорить: — Ступефай!       Не раздумывая, Гермиона бросилась вперёд, чтобы не позволить заклинанию угодить в Джеймса. Оно поразило её, и тело взмыло в воздух, а затем с грохотом столкнулось с землёй, от чего Гермиона получила ссадины на локте, коленях и подбородке. Лишь тихий стон сорвался с её губ. Пэнси хихикнула, будто действительно произошло что-то смешное.       — Глупая грязнокровка всегда суёт нос не в своё дело, не так ли?       Она ударила Гермиону в бок ногой, и та лишь задумалась, почему Пэнси Паркинсон была такой… жестокой. Грейнджер приподнялась на руках, отползая подальше от девушки, которая сжимала палочку. Её сердце бешено колотилось в груди.       Неужели они все нас так сильно ненавидят? Как можно испытывать такую злобу без причины?       — Думаешь, ты сможешь бороться? — радостно воскликнула Пэнси. — И как бы ты сражалась со мной, грязнокровка? Кулаками? — она расхохоталась и покрутила палочкой в руках. — Хмм… давай посмотрим, как ещё можно повеселиться, — пробормотала Пэнси, прежде чем склонилась над лежащей на земле Гермионой, которая продолжала бороться.       Второй раз за месяц кудрявая шатенка начала корчиться от боли в тот момент, когда Пэнси прошептала «круцио» таким голосом, какой обычно использует влюблённый человек. Гермиона смогла разглядеть ярость в глазах как раз перед тем, как её собственные закрылись из-за боли. Сильно зажмурив веки, она пыталась успокоиться. Гермиона не кричала.       Я не буду кричать. Я не буду кричать. Не буду. Я не буду…       Тихий двор с выжженной солнцем землёй и спёртым воздухом внезапно заполнился звуками мучительных криков.       Весь мир, семья Поттеров… всё это исчезло. Вместо этого Гермиона увидела звёзды — звёзды, которые горели под сомкнутыми веками и освещали тьму. Тьму, пронизанную болью, которая, казалось, только нарастала, распускалась, словно цветок, и вскоре Гермиона почувствовала, что её нервные окончания задёргались и начали гореть изнутри.       Она даже не знала, что крики принадлежат ей, пока не почувствовала нехватку воздуха. Так же внезапно, как и ощущение боли, настигнувшей её, Гермиона почувствовала освобождение, распластавшись на раскалённой земле. Её залитые слезами глаза открылись, и она издала ужасный звук, когда осознала, что лежит на спине, глядя вверх на тёмно-синее небо сквозь влажную пелену. Всё её тело горело, и Гермиона не могла сдвинуться с места, даже чтобы проверить Джинни и узнать, где Пэнси.       Она знала, что ей необходимо собраться с мыслями, чтобы быть готовой к тому, что задумала Пэнси. Попытка помочь Джеймсу обойдётся ей слишком дорого, но она была более чем уверена, что готова заплатить эту цену. Гермиона перевернулась, немного прокашлявшись, ожидая, что Пэнси снова рассмеётся и будет издеваться над ней. Но она расслышала властный — очень знакомый — и бесстрастный голос. Это вызвало волну страха, а от боли сжалось сердце.       Гермиону затошнило от стыда, потому что помимо страха, этот голос пробудил надежду.       Надежду?       Как я могу надеяться на Драко Малфоя? Как я вообще могу думать об этом?       — Паркинсон! — рёв — нет — нечто более страшное. Команда, которая звучала как вызов. — Отведи предателей крови и детей на кухню. Сегодня нам не хватает там людей.       Гермиона смутно улавливала тихий плач Лили, пытаясь двигаться — ползти — по пыльной земле. Но она не могла.       — Грязнокровка, поднимайся.       И так же, как и в разрушенной квартире Уизли месяц назад, Гермиона изо всех сил пыталась выполнять приказы человека, которого ненавидела. Но тело отказывалось подчиняться, пытки полностью истощили его. Её глаза всё ещё были влажными от слёз, и она разомкнула пересохшие губы, чтобы сказать:       — Я… я не могу, — голос был хриплым. Её глаза ещё больше наполнились слезами.       На этот раз они были вызваны не болью. На этот раз Гермиона заплакала, потому что её одолело чувство стыда за свою слабость, за то, что над ней имели контроль, и что она была никем — простой глупой грязнокровкой, с которой собирались поиграть, прежде чем убить. Гермиона заплакала, потому что в новом мире у неё просто не было сил двигаться.       Ей стыдно, что ей пришлось сказать об этом.       Гермиона, не в силах пошевелиться, наблюдала, как Малфой наклонился к ней и дёрнул вперёд, поставив на ноги. Потянул так сильно и резко, что на мгновение ей показалось — её может вырвать. Головокружение было невероятно сильным, и Гермиона склонилась, дрожа и удерживая внутри свой скудный завтрак, боясь ещё больше унизиться. Солнце безжалостно палило, и она дрожащей рукой вытерла холодный пот со лба; и только когда выпрямилась, её карие глаза наполнились болью и беспомощностью.       Нет, я не могу быть слабой. Он этого и хочет, и я не позволю ему сломать меня. Я не покажу, что боюсь его. Я никогда не буду надеяться на него, никогда.       Эта мысль вернула Гермиону в сознание, и она вздёрнула подбородок, глядя на него. Ничего. Ничего не было в этих глазах, и ничего не выражало его лицо. Никакого намёка на то, что Малфой, возможно, думал.       Он холодно посмотрел на неё.       — Пошли.       Малфой шагнул ей за спину, и она двинулась вперёд через двор, удаляясь к той части территории, к которой прилегала длинная дорога. Гермиона двигалась механически, подстраиваясь под его шаги, хотя её сердце и разум сопротивлялись. Остальные люди, которые случайно оказались неподалёку, притворились, будто ничего не видели, и вели себя так, словно её и вовсе не существовало. Взгляд густоволосой ведьмы прошёлся по сознанию Гермионы.       Мы уже мертвы. Не переживай.       За высоким зданием, в котором располагались кухни, была постройка чуть поменьше из кирпича и камня, и именно здесь Малфой остановил её, грубо дёрнув за рваную юбку.       — Может быть, день без еды и воды напомнит тебе о том, кто здесь главный, идиотка, — его слова походили на змеиное шипение, а глаза превратились в сверкающие щели, в глубине которых бушевал ураган. — У меня и так достаточно проблем с организацией порядка здесь и без твоей потасовки с Пэнси Паркинсон!       Он толкнул её за дом, где она увидела деревянную дверь.       Гермионе было жарко, она чувствовала усталость, боль и унижение. Однако в ней всё ещё были силы бороться, и, прежде чем она смогла прикусить язык, с её губ сорвалось:       — Я не собиралась с ней сражаться! — горячо ответила Гермиона. — Я защищала ребёнка! Она пыталась причинить вред Джеймсу.       Она уставилась на него, её дыхание было прерывистым и рваным, и он толкнул её, отчего Гермиона отлетела к зданию позади, а холод от кирпичей коснулся костей. Прежде чем она смогла сориентироваться или, хотя бы, выдохнуть, его лицо оказалось напротив её. Гермионе было неудобно, желудок неприятно скрутило. Его взгляд был строгим, и она была не в силах отвести от него глаза. Когда они учились в школе, Гермиона никогда не замечала этого, но наверняка запомнила бы такой взгляд. Конечно, что-то настолько властное, что-то такое… такое… что могло завладеть её вниманием! Но сейчас…       Малфой был воплощением зла. Бессердечным Пожирателем смерти.       Эта метка. Внутри он такой же уродливый, как и отметина на его предплечье.       Гермиона задрожала, когда он начал говорить. Его слова звучали медленно и неторопливо, а кончик палочки был прижат к её щеке.       — Я знаю, что ты не глухая и не умственно отсталая, так что слушай меня внимательно, — Гермиона вздрогнула, когда его дыхание обдало её волосы, а палочка сильнее впилась в кожу. Она отстранилась, но он не позволил ей двинуться с места. — Она здесь главная. То, что она говорит, то и делай. С ней нельзя спорить или грубо отвечать. Это место, где нельзя разговаривать, пререкаться и даже отвечать без приказа. Ты ничто, поняла меня? Как ты вообще посмела даже подумать о том, чтобы нагрубить ей?       Серые глаза Малфоя вспыхнули от ненависти. Гермиона задрожала, но не ответила. Она отказалась признавать его слова, и это дало ей мнимое чувство удовлетворения, подобное тому, что Гермиона ощутила в ту ночь, солгав ему, когда он забрал её обручальное кольцо.       Гермиона увидела на его бледном лице ухмылку и обнаружила, что она ему очень идёт.       — Нечего сказать? — слова были произнесены шёпотом, а выражение лица на мгновение взбесило Гермиону, и она дрогнула.       — Я, по крайней мере, не боюсь быть честной! — бросила вызов Гермиона. — Я не прячусь под садистской юбкой Пэнси Паркинсон и не заставляю команду бессердечных волшебников выполнять мои приказы. Ты же всегда был трусом, так ведь? — Гермиона видела, что её слова вызвали отклик внутри Малфоя, и его хватка на плечах ослабла. Девушка осмелела. — Верно, Малфой. Я помню тот день в Хогвартсе, когда твои родители умоляли тебя присоединиться к ним, и ты пошёл. Ты пошёл, хотя и не был уверен, да? Боялся папы, не так ли? — её глаза горели от ненависти. — Меня не волнует, боишься ли ты Пэнси. Мне плевать, если ты боишься даже всего мира. Я не боюсь! Мне всё равно, что ты думаешь.       Его лицо залилось краской, и он издал яростный рык. Прежде чем Гермиона смогла сообразить, его рука поднялась, и ладонь коснулась её щеки.       Пощёчина была резкой — звук был громче, чем должен был быть. По крайней мере, в ушах Гермионы, которые наполнились звоном. Её лицо гудело от боли, и она внезапно ощутила, как из уголка губ пролегла дорожка крови, и Гермиона быстро поднесла руку, чтобы остановить её. Она задумалась, как сильно он ударил её, потому что сейчас мозг был не в состоянии оценить это.       Глаза наполнились слезами от боли и удивления, и она перехватила его взгляд.       Затем её собственная рука поднялась, и она ответила так же сильно.

***

      На мгновение Драко подумал, что всё идёт хорошо. Подумал, что возвращение Уизли и её отпрысков было правильным решением, потому что он хотел увидеть в глазах Грейнджер радость, свет, который всё ещё был там, как огонь, отказывающийся затухать. Да, казалось, это стоило того.       Но затем всё пошло не по плану, и теперь он стоял и смотрел со скрытым изумлением на то, что у неё хватило наглости поднять на него руку. Шлепок сильно ужалил его, и он поднял руку, чтобы прикоснуться к щеке. Её лицо было ярко-розовым — от приступа гнева и ярости. Подбородок Грейнджер, который был в ссадинах, вздёрнут, а карие глаза злобно сверкали.       Драко почувствовал, что был готов взорваться.       — Ты ударила меня, тупая сука!       — Ты ударил меня первым!       Её голос был высоким, гневным, с оттенком самодовольства. Драко смотрел, как она отшатнулась, прислонившись к стене здания, словно Грейнджер вложила всю силу в удар. Что бы ещё она не хотела сделать, вряд ли ей это теперь удастся.       — Ты это заслужила, — прошипел он. — Как ты посмела?       Гермиона взглянул на него.       — Я заслужила? — с горечью в голосе спросила она. — После того, как я не сделала ничего плохого? Я думала, твои родители лучше воспитывали тебя, Малфой. Ты же должен быть якобы из высшего общества, или я ошибаюсь на этот счёт? Разве вы, чистокровные, не являетесь воплощением совершенства? Что же с твоими безупречными манерами? Разве папочка не говорил тебе, что женщин бить нельзя? — Гермиона надсмехалась над ним.       Драко почувствовал, как где-то в глубине нарастает гнев, и каждый дюйм тела напрягся, хотя он старался оставаться холодным и отрешённым. Никогда, даже в самых смелых мыслях, он не мог поверить, что девушка, тем более грязнокровка, поднимет на него голос или руку. Это было невозможно. В этом новом мире такое не могло произойти. Но всё же это случилось.       — Ты права. Волшебник никогда не должен поднимать руку на женщину. Но ты не женщина. Ты грязнокровка. Мерзость. Ничтожество.       Драко смотрел на неё без эмоций. Глядел на Грейнджер сверху вниз как на грязь. Он наблюдал, как она подняла голову, но следом отвернулся, не желая смотреть на неё сейчас. Она продолжила говорить сорванным голосом:       — Это то, что ты говоришь, — закричала Грейнджер. — Но я всё ещё человек! У меня есть чувства. Я не выбирала, кем родиться, как и ты. Статус крови не может диктовать чью-либо человечность. Ты не можешь быть настолько сумасшедшим, чтобы думать так.       Именно тогда он допустил досадную ошибку, взглянув на неё. Драко гордился своим самообладанием и благодарил Бога за эту способность. Ибо, если бы он не имел достаточного опыта в таких вещах, он бы сдался. Ничто не могло подготовить его к тому взгляду — опустошённому, беспомощному и умоляющему — который ждал его в глубине карих глаз.       Она заплакала.       Затем он отстранился от неё и распахнул дверь подвала. Всё его естество желало, чтобы она ушла, потому что Грейнджер заставляла его чувствовать то, чего ему не хотелось ощущать. Вина недопустима. Недопустима. Он не будет испытывать это чувство. Он будет бороться с ним.       — Замолчи, — он пытался произнести это как предупреждение, но Драко услышал звук собственного голоса — хриплый и тихий.       Однако она, конечно же, не послушала его. Её глаза цвета корицы блестели от слёз.       — Ты мог бы убить меня в тот день, когда увидел на улице. Почему не сделал этого? Ты мог убить меня в ту ночь, когда обыскивали квартиры, но тоже не сделал этого! Ты мог остаться в стороне и позволить Пэнси убить меня во дворе, но вот я здесь! Разве это не определяет твою человечность? Разве это не делает нас похожими? Я не могу просто стоять и смотреть, как мучают детей!       Слёзы текли из глаз, которые были невероятно выразительными, и Драко почувствовал, что подошёл к обрыву, потому что правда была брошена ему в лицо, и он просто не мог смотреть ей в глаза. Не сейчас. Может быть, и вовсе никогда.       — Я сказал тебе замолчать! — завопил он. — Я совсем не такой, как ты. Не смей сравнить себя со мной!       Гермиона быстро отошла к двери складского помещения.       — Они всего лишь дети! — закричала она, продолжая борьбу. — Беззащитные, бедные дети! Как я могла отступить и позволить ей причинить боль Джеймсу? После всего, что Уизли для меня сделали!       Слёзы превратились в рыдания, и она подавилась словами. Драко почувствовал отвращение, которое зародилось в нём, но это чувство было окрашено чем-то ещё. Чем-то, что он отказывался признавать.       — Ты никого не можешь спасти! — Драко понял, что закричал только после того, как слова уже сорвались с его губ, и между ними воцарилась мёртвая тишина, и единственным звуком, её нарушающим, было его нервное дыхание.       Контроль. Ему нужен контроль.       Вдох. Ещё один. И ещё.       Драко не знал, почему она проникла ему под кожу, и почему её слова и мольбы, казалось, коснулись той его части, которую ему не удавалось защитить. Он чувствовал, что начал злиться ещё больше, потому что не мог перестать беспокоиться.       — Иди туда. Ты заплатишь за то, что сделала. За всё.       Драко наблюдал, как она, спотыкаясь, прошла через дверь и обернулась, молча глядя на него, словно умоляя. Грейнджер больше не являлась той женщиной, которой была минуту назад. Её глаза молили его о помощи, и Драко был одновременно напуган и шокирован собственной реакцией, которую мгновенно скрыл, иначе это бы испортило абсолютно всё.       Он думал, что может быть забавно сломить её — увидеть, как она плачет, — но теперь это не приносило никакого удовлетворения. Не осталось ничего, кроме чувства вины.       Драко захлопнул дверь, не сказав ни слова. Его лицо жгло. А сердце забилось быстрее. Он поспешил обратно в сторону Отчуждения, недоумевая, почему взгляд этих глаз вызвал желание извиниться. Она была идиоткой. Она никого не могла спасти. Его сердце сжалось внутри. Хотя, возможно, у них было больше общего, чем он первоначально предполагал и яростно отрицал. Её слова эхом отзывались в сознании, как ужасная, заезженная пластинка.       Ты мог бы убить меня в тот день, когда увидел на улице. Почему не сделал этого? Ты мог убить меня в ту ночь, когда обыскивали квартиры, но тоже не сделал этого! Ты мог остаться в стороне и позволить Пэнси убить меня во дворе, но вот я здесь! Разве это не определяет твою человечность?       Несмотря на то, что она ему сказала, Драко знал, что он тоже не может никого спасти.