Дом Драко Малфоя был таким же великолепным внутри, как и снаружи. Здесь было прохладно и мрачно. Высокие потолки без единого пятна на штукатурке с декоративными карнизами в изгибах стен. Комнаты были не слишком большими, а лестница, разделявшая каждую из двух комнат на этаже, где находился главный вход, была широкой и сделана из какого-то тёмного дерева. Полы имели такой же тёмный оттенок, где-то они были покрыты дорогими персидскими коврами, а другие участки оставались голыми. Красное покрытие устилало лестницу, ведущую наверх. Это место было не слишком грязным, но и не кристально чистым. Она заметила, что некоторые комнаты были вовсе заброшенными, и тогда ей в голову пришла мысль, что этот дом был просто для галочки, нежели для жизни. «Это было именно так, — решила Гермиона». Богачи не использовали то, что было у них в руках, а угнетённым никогда не хватало чего-то, чему они могли бы найти применение. Это было так несправедливо!
Малфой бросил свою форменную мантию на небольшой стул с незамысловатой обивкой, а затем жестом приказал проследовать за ним.
— Кухня и столовая находятся наверху.
Его голос эхом разнёсся в тишине, стоящей в комнате, и Гермиона задумалась о том, куда же подевалась Астория? Заворожённая картинами на стенах, она послушно последовала за ним по лестнице, покрытой дорогим ковром. Здесь было не менее величественно, на месте, где заканчивался ковер, начиналось узорчатое кафельное покрытие в коридоре, ведущее к комнате, выглядевшей как грандиозная кухня, а с другой стороны расположилась большая столовая с огромными окнами, выходящими на главную улицу, где они недавно были. Малфой провёл её на кухню, где яркий дневной свет отражался в медных кастрюлях, сковородках, бытовой технике и столешницах.
— Ты умеешь готовить, Грейнджер?
Он прислонился к столешнице и внимательно наблюдал за ней бесстрастным взглядом. При этом освещении Гермиона заметила синяки, глубоко пролегшие под его глазами — он выглядел невероятно усталым и измученным. Это зрелище слегка удивило её, поскольку она не думала, что мужчина, ведущий такой образ жизни, как он, мог чувствовать себя напряжённо.
Гермиона взглянула на столешницу, не желая долго смотреть на мужчину, стоящего перед ней. Готовить? На самом деле, ей не удавалось вспомнить, когда в последний раз она стояла у плиты. Маленькая чугунная печка в квартире, которую она делила с Уизли, время от времени выбрасывала в воздух тёмную сажу, что отнимало возможность приготовить что-либо съестное. Они выживали благодаря пайкам. А потом, в Отчуждении… они просто голодали. Если министерские служащие хорошо ели, то Отчуждённым доставался водянистый суп с коркой чёрствого, иногда плесневелого, хлеба. Более не было необходимости заниматься готовкой. Голод стал чем-то таким же естественным, как и дыхание.
— Я…
Гермиона подумала о своей матери, а затем и о Молли, и быстро заморгала, преодолевая прилив эмоций, который внезапно захлестнул её. Пальцы крепко сжались на столешнице рядом с давно неиспользуемой плитой Малфоев. Эти женщины были неотъемлемой частью её взросления, и они обе… погибли.
Гермиона стояла неподвижно, не в силах пошевелиться, пытаясь пересилить воспоминания, но она знала, что Малфой перестал пялиться на неё, начав перемещаться по кухне, попутно раскрывая дверцы шкафчиков и холодильник. Он двигался быстро, словно преследуя какую-то цель, которая была ей неизвестна и на которую ей было плевать.
Когда Малфой подошёл к ней ближе, она вздрогнула, чего девушка явно не хотела делать. Острое ощущение близости его тела всегда было предвестником того, что дальше последует только лишь боль. Но он не прикоснулся к ней, вместо этого, потянувшись к шкафу, висящему над её головой, он порылся в нём секунду, а затем вновь отошёл. Гермиона почувствовала запах, исходящий от мужчины: смесь сигаретного дыма и чего-то сладко-мускусного, напоминающего ощущение жары в летний день или фрукты, полежавшие на солнце. Как бы то ни было, её желудок предательски сжался. Обескураженная, она качнула головой, пытаясь унять это странное чувство.
Это просто дом… и мой страх. Это сводит меня с ума.
— Ну, раз уж ты не хочешь поболтать, просто делай, что хочешь. Мне всё равно. В кладовой есть овощи, а в холодильнике — мясо, если оно тебе нужно. Сделай рагу. А я пока переоденусь.
Она услышала, как его шаги постепенно начали стихать, а затем Гермиона осталась одна. Её колени слегка дрогнули, и она едва не рухнула на пол, успев ухватиться за тумбу. Из уголков глаз скатилось несколько слезинок, но она яростно фыркнула, твердя себе, что сейчас не время плакать. Вместо этого она машинально подошла к кладовой и, взяв оттуда картофель и морковь, выложила их на столешницу. Пока Гермиона обыскивала холодильник, её пальцы задрожали от холода, а желудок сжался, стоило лишь увидеть еду. Там лежала ветчина, стояла кастрюля с горохом, а также были нарезаны восхитительные куски говядины, идеально подходящие для приготовления блюд. В нижнем ящике она увидела бекон. Настоящий бекон, с сочными прожилками, который можно было бы положить на хлеб и приготовить бутерброды. Гермиона прикрыла глаза от манящего вида продуктов и ухватилась за дверцу холодильника, чтобы не упасть в обморок. Её желудок заурчал, и от резкой боли она вздрогнула.
Захлопнув дверцу, она развернулась и вернулась к столешнице, чтобы начать готовить.
Может, если я откушу всего кусочек, никто не заметит? Всего одну картошку или морковку?
Но она была слишком напугана, что кто-то может внезапно войти, поэтому дрожащими пальцами начала медленно чистить и нарезать картофель для рагу, а во рту немедленно начала скапливаться слюна, несмотря на то, что она упорно пыталась не думать о еде. Когда Гермиона закончила с картошкой и начала чистить морковь, вернулся Малфой.
— О, ты уже начала.
Она быстро кивнула, не сводя глаз с разделочной доски, боясь, что, если заговорит, её голос может дрогнуть.
— Что ты готовишь?
Гермиона сглотнула, пытаясь избавиться от кома в горле, и несколько раз моргнула, надеясь подавить приступ головокружения, вызванного голодом.
— Обед. Как вы и просили, сэр.
Каждое слово было похоже на кинжал — острый и наточенный. Она не смогла скрыть обиду и гнев, которые испытывала, и, возможно, это её погубит.
К своему удивлению, она расслышала, как он издал сдавленный звук, похожий на смех.
— Ты так сильно усложняешь себе жизнь, Грейнджер.
Гермиона повернула голову, чтобы взглянуть на него, и замерла. Он больше не был одет в форму, и она поняла, что впервые видела его таким: на нём была голубая льняная рубашка с расстегнутыми пуговицами на шее, заправленная в чёрные брюки, и несколько прядей шёлковых волос спадали на лицо, делая его менее резким, даже каким-то нежным.
Чёрт возьми, он не нежный! Он… он жестокий… и… и…
Она оторвала взгляд от Малфоя и вернулась к приготовлению еды, почувствовав, как её щёки начали краснеть.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду. Я делаю то, что вы мне сказали.
С его стороны послышался ещё один сдавленный смешок — и это прозвучало странно, словно он уже долгое время не смеялся до этого. Малфой прислонился к стойке и изучал Гермиону, хотя она даже не косилась на него. Он продолжил говорить более мягким тоном:
— Да, так и есть. Но всё дело в том,
как ты это делаешь.
Гермиона выдохнула, нож продолжал стучать по разделочной доске, пока она пыталась унять гнев, поднимающийся внутри.
— Я буду стараться лучше, сэр, — слова сорвались с её губ, и ей не удалось скрыть отвращение за самодовольным тоном.
— Видишь? — надменно протянул он. — Даже сейчас ты говоришь спокойно, но твой тон кричит «Пошёл ты». Вот, что я имею в виду.
Она резко обернулась на мужчину, с удивлением обнаружив, что его губы растянуты в ухмылке.
— Не то, чтобы я сам никогда не использовал такой тон, Грейнджер.
Гермиона закатила глаза, сжав нож в руке.
— Но не тогда, когда вы приказываете им убивать, да? Я не могу представить вас кем-то ещё, кроме как идеальным бездушным чиновником! Потому что посмотрите на себя, сэр! Идеальный дом, красивая жена, превосходная жизнь, не так ли? Вам плевать на всех, кроме самого себя, пока это нужно вам!
Её тон был пропитан смесью отвращения и сарказма, и лицо Малфоя стало мрачным.
— Я уже предупреждал тебя, чтобы ты следила за своим языком!
Гермиона вышла из себя и ударила своими худыми ладошками по столешнице, отчего нарезанные дольки картофеля упали с разделочной доски на пол. Она повернулась к нему лицом, яростно сверкая глазами.
— Это из-за тебя и твоего проклятого Министерства я вынуждена это терпеть, Малфой! — слово «Сэр» было неуместно здесь, и истинные чувства Гермионы вырвались наружу. — Я пережила такое, чего тебе никогда не представить! Меня унижали, избивали, осуждали и преследовали люди, которые ничем не лучше меня. Вы все убили мою семью, друзей и мужа! Я испытываю такой голод большую часть времени, что мне больно есть. Ночью я совсем не сплю, потому что, когда закрываю глаза, вижу кошмары!
Она отошла от него, чувствуя, как в грудной клетке бешено стучит сердце, отдавая ударами по каждому дюйму её тела. Она приподняла рубашку дрожащими пальцами, обнажив кожу, покрытую шрамами.
— Видишь это? — ей удалось сглотнуть, но её голос надломился от унижения. — Каждый раз, когда я смотрю в зеркало, я вижу это. Я должна каждый день вспоминать и заново переживать то, что она сделала и думать о том, что хотела сделать. Каждое утро я просыпаюсь и думаю, что, может быть, наконец-то умру сегодня! И мне так жаль, Малфой, что я никак не могу скрыть своего недовольства!
Она возненавидела себя за то, что оказалась такой слабой, за то, что сломалась перед этим человеком, которому было плевать на то, что она говорит, но слова нельзя было вернуть. Тяжело дыша, Гермиона в ужасе отпрянула, когда его пальцы коснулись ужасных шрамов.
Прикосновение Малфоя было на удивление нежным, и когда Гермиона подняла свои заплаканные глаза на него, то обнаружила, что он выглядел почти… сочувствующим. Она почти подалась вперёд, навстречу этому странному, успокаивающему прикосновению. Пока рукав его рубашки не задрался, обнажив его сущность; он был злым. Злым, отвратительным подонком — вне зависимости от того, что она видела в его серебристо-серых глазах.
Нет. Я вижу доброту там, где её нет. Я ищу утешение в человеке, который сеет ужас. Я потеряна и одинока, и я не имею права сдаться. Я не вправе искать убежище в том человеке, который может меня уничтожить.
Гермиона вывернулась от его прикосновения, тяжело сглотнув, и он опустил руку. Тем не менее, его взгляд задержался на белых следах, которые остались на её коже навсегда в качестве напоминания о перенесённой боли.
— Паркинсон? — спросил Малфой, когда их глаза встретились.
Гермиона была унижена, истощена, ослаблена голодом и разочарованием. Опустив голову, чтобы её спутавшиеся кудри закрыли лицо, она кивнула.
— В… в тот день… во дворе…
Гермиона увидела, как его губы изогнулись в отвращении, и голос стал ядовитым, когда он заговорил:
— Я надеялся, что бадьян…
Но больше Малфой ничего не произнёс, и Гермиону поглотила горечь, в которой она тонула, не в силах взглянуть на него в ответ. Ей было стыдно, что он видел больше, чем она позволяла кому-либо другому.
— Ты должно быть очень горд собой, Малфой, — прошипела она. — Ты нанял её. Она хорошо справляется со своей работой.
Сжав губы, чтобы не заплакать, Гермиона развернулась обратно, чтобы покончить с нарезкой картофеля и моркови, прежде чем сложить их в форму к говядине. Её трясло. Она не знала, затронули ли в нём хоть что-то слова, сказанные ею, потому что отказывалась смотреть в его сторону, а он не стремился продолжать разговор. Вместо этого Малфой пересёк всю кухню и остановился у окна, вглядываясь в него.
Гермиона поставила форму с говядиной в духовку, и вскоре комнату заполнил запах запечённого мяса и картофеля, отчего её живот заурчал, как бешеное животное. Она только надеялась, что Малфой этого не услышал. Когда мясо было готово, она поняла, что накладывает большие порции в маленькие фарфоровые тарелки, и аромат сочного блюда опьянял её. Стоило ей войти в столовую через большой коридор, как Гермиона увидела Драко и Асторию, сидящую за огромным столом из тёмного дерева напротив мужа, и они оба посмотрели на неё.
Астория Малфой выглядела сногсшибательно в мятно-зелёно-белом платье — это была вторая смена одежды менее чем за несколько часов. Гермиона чувствовала себя ещё более униженной под взглядом невероятно красивой девушки. Они не произнесли ни слова, когда она послушно поставила тарелки на стол, а затем отступила в сторону, высоко подняв голову.
Гермиона не знала почему, но почувствовала себя белой вороной. В конце концов, её тело было худым и покрыто шрамами, волосы казались безжизненными, одежда была серой из-за постоянной носки и стирки, а девушка напротив искрилась жизнью и красотой, она была облачена в прекрасную одежду и носила драгоценности.
У меня даже нет одежды, которую я могла бы назвать своей, а у этой девушки её столько, что она может менять наряды постоянно!
Её глаза наполнились слезами, когда она в очередной раз осознала, какое место теперь занимает в этом новом мире. Гермиона не осмелилась двинуться с места, опасаясь, что кому-то из них может что-то понадобиться, и Малфой, словно прочитав её мысли, сказал:
— Отправляйся на кухню.
Однако прежде чем она успела развернуться, раздался голос Астории, и Гермиона вздрогнула:
— Что ж, я рада, что это не какая-нибудь идиотская маггловская еда, — она понюхала то, что наколола на вилку, и поморщила нос. Её лицо выражало то, что не могли сказать слова — ей было противно от одной лишь мысли о том, кто приготовил обед.
Гермиона покраснела и сделала шаг назад, стиснув челюсти.
Какая неблагодарная, эгоистичная, узколобая идиотка!
Гермиона не смогла сдержать свою ярость.
— Именно, — заверила она Асторию. — Мы, магглы и грязнокровки, едим только водянистый суп и заплесневелый хлеб. Вот поэтому мы голодаем. Но, я надеюсь, вам придётся по вкусу этот обед.
Слова сорвались, как обычно, раньше, чем Гермиона смогла остановить их поток, и она стала ожидать вспышки гнева, подобной той, чтобы была на крыльце, однако Астория только протяжно выдохнула:
— Ты не… ты же не сильно прикасалась к еде, да? — Гермиона подавила горькую ненависть и посмотрела на девушку, которая равнодушно пожала печами. — Я просто не хочу есть то, что может оказаться заразным, — её тёмные глаза стали изучать Гермиону. — Кто знает, какую болезнь может переносить твой
вид. Я просто с осторожностью отношусь к своему здоровью. Ты же помыла руки и овощи?
Она ковырялась вилкой в остывающей еде на тарелке, но глаза Астории были прикованы к Гермионе, и та, в свою очередь, чувствовала себя уязвимо под захлестнувшей волной гнева и боялась, что не сможет сдержать язык за зубами. Её губы чуть приоткрылись, но слова застряли в горле от беспомощности. Гермиона не могла сдержать поток слёз, которые нельзя было позволить видеть тем людям, которые не только не могли о ней позаботиться, они могли причинить ей боль. Но всё же, это произошло. Даже не осознавая этого, Гермиона посмотрела на Малфоя полными слёз глазами.
Почему? Почему я сделала это? Почему я повернулась к нему?
Возможно, при других обстоятельствах и в другое время, она бы никогда не посмотрела на него, но всё получалось не так, как она себе представляла. И в мире, полном ненависти, мужчина, который испытывал к ней отвращение, был последним, к кому Гермиона могла обратиться. Но она так
не хотела надеяться на него.
Умышленно или нет, но Малфой, встав со своего места, остановил волну горечи, несущуюся на Гермиону.
— Я сказал ей, что она свободна, — строго сообщил он жене. — Она может идти. А ты можешь есть или нет, уж как хочешь. Всё зависит от твоего решения. В любом случае, мне уже надоел этот разговор.
Глаза Астории вспыхнули, когда она смотрел на своего мужа.
— Я не хочу есть то, что было приготовлено грязнокровкой!
Выражение её лица было жестоким и твёрдым. Но это не помогло растопить лёд в голосе.
— Эта еда принадлежит мне, а не тебе. Это мой дом, а не твой. Поэтому соблюдай мои правила.
Гермиона не стала ждать, когда ей в очередной раз скажут, что она свободна, поэтому ринулась в безопасное место — в пустую кухню. Остановшись посреди кухни, её сердце вовсе и не собиралось прекращать болезненно биться внутри, а усталость из-за этой ситуации отпечаталась на лице. В этом доме не было ни безопасного места, ни того, к кому она могла обратиться за помощью.
Слёзы потекли по щекам, и она плакала в тишине, не в силах пошевелиться и не зная, куда идти дальше и что делать. Гермиона, всхлипывая, закрыла лицо руками. Она хотела убить Асторию Малфой голыми руками, чтобы разглядеть её красивое лицо, которые бы исказилось от замешательства и страха. Она хотела, чтобы эти двое в столовой знали, что значит потерять кого-то, кого любишь. Ей так хотелось, чтобы они прочувствовали боль и агонию, которые испытывала Гермиона все эти годы! Гермиона рыдала из-за того, что потеряла всё, и из-за того, что ждало её впереди. Она плакала от отчаяния и страха, голода и потерь. И, как бы она ни старалась, Гермиона понимала, что ей не по силам остановить поток горячих слёз. Сосредоточенная на своей боли, она не заметила, как кто-то начал говорить.
— Положи себе немного.
Вздрогнув, Гермиона обернулась и увидела, что Малфой наблюдал за ней, и на его лице, как всегда, была непроницаемая маска. Ей показалось, что она ослышалась, и её голос задрожал.
— Ч-что?
— Положи себе еды. Я слышал, что ты сказала в столовой. Я знаю, что Паркинсон морит вас всех голодом, это лишь мера для поддержания контроля. Но ты уже не там. Ты здесь. Это моя тарелка, на ней полно еды. Ты можешь съесть остатки.
Гермиона боролась с подкравшимся недоверием. Она была так голодна, что при упоминании еды у неё заурчал желудок. Настоящая, тёплая еда, а не объедки, которые приходилось есть месяцами. Ничто и никогда не звучало так заманчиво, как его предложение. И, хотя ей была противна мысль, что нужно будет унижаться и есть с рук кого-то из Министерства, Гермиона не была настолько глупой, чтобы отказываться.
Бросившись к шкафу, она вытащила тарелку и переложила в неё остатки обеда, взяв вилку дрожащими руками, а затем начала совать в рот кусок за куском, не успевая проглотить первый, потом второй, третий и четвёртый. Она ела, насыщая прожорливого зверя внутри себя, зная, что Малфой стоял рядом, наблюдая за ней. Гермиона знала, что это было унизительно, но еда казалась ей даром богов. Она была в восторге от вкуса картофеля, кусочки которого таяли во рту. Она радовалась от вкуса хорошо приправленной говядины — нежной и ароматной, которая прекрасно дополняла картофельно-морковный гарнир. Она едва ли не плакала. Поначалу Гермиона была преисполнена чувством насыщения, не ощущая мучительной боли от голода, к которой уже привыкла. Но, когда тарелка опустела, она осознала, что это чувство больше не было приятным. Фактически, Гермиона с самого начала понимала, что ей станет плохо.
Всхлипнув, она оттолкнула Малфоя с дороги и зажала рот рукой, чтобы не позволить себе вырвать раньше.
Мерлинова борода! Меня вырвет на пол кухни. Меня тошнит от единственной еды, которую я съела за последние несколько месяцев, а он будет смотреть, как я унижусь ещё больше.
Но она знала, что ничего с этим не поделаешь.
Спотыкаясь, преодолевая лестницу, покрытую дорогим ковром, Гермиона толкнула первую попавшуюся дверь, которую увидела, надеясь и молясь, чтобы это оказался туалет, и, по крайней мере, здесь ей повезло. Это была огромная комната с мраморным полом и белыми стенами, фарфоровой ванной на позолоченных ножках, стоящей у высокого окна, и зеркалом с подсветкой. Но то, что она увидела дальше, было тем, в чём она нуждалась больше всего. Силы покинули Гермиону, и она свалилась на пол, ухватившись за фарфоровый унитаз и держась за бок как раз перед тем, как её вырвало. Всё тело дрожало. Она тщетно пыталась убрать непослушные пряди от липкого, горячего лица, но локоны продолжали падать вперёд.
Гермиона застонала от разочарования, но не могла пошевелиться, боясь, что рвота никогда не прекратится. Затем она ощутила, как нежные, но твёрдые руки собрали её волосы и держали их.
И Гермиона знала, что это был он.
***
Драко решил, что Грейнджер была жалкой. Она превратилась в голодный сгусток, одетый в тряпки, призрак в бесформенную потёртой блузке и юбке. Такая голодная, что съела слишком много, и это вызвало рвоту. Но в то же время он чувствовал глубокое желание облегчить её боль. Драко не знал, почему стоял в этой ванной, держа вьющиеся, спутанные кудри, которые невозможно было укротить. Но он был здесь.
Он чувствовал тепло, исходящее от неё, и её волосы казались странно мягкими, когда он стоял там в ожидании, когда она закончит. Драко поймал себя на мысли, что пытался заглушить звуки рвоты, которые звучали вперемешку с рыданиями. Наконец, спустя какое-то время, она перестала издавать подобные звуки, и вместо них остались лишь тяжёлые вздохи и всхлипывания. Было странно наблюдать за тем, как Грейнджер сидела рядом с туалетом, не в силах встать, униженная жизнью и теми, кто её презирал, и именно это заставило его разглядеть последствия не только своих действий, но и тех, кто на него работал.
Драко не хотел думать о ней, как о грязнокровке, но правда была в том, что он уже смирился с тем фактом, что, несмотря на всё своё огромное желание, его волновало то, что с ней происходило. И эта ситуация не стала исключением. Когда Грейнджер села, её кудри, которые он держал, вновь рассыпались по спине, и Драко наблюдал, как они теперь лежали на её сутулых, костлявых плечах. Сделав глубокий вздох, она вытерла рот и вспотевшее лицо и потянулась к крану, чтобы стереть следы рвоты.
Не шевелясь, он понял, что слова начали срываться с его губ.
— Ты будешь питаться каждый день. Я не хочу, чтобы ты заблевала весь дом.
Драко внимательно рассматривал её, и Грейнджер повернулась к нему; карие глаза девушки наполнились слезами, а на лице отпечатался стыд.
— Я… я не хотела…
Драко больше не мог видеть её бледное лицо, и, отвернувшись от неё, направился к двери.
— Приведи себя в порядок.
Но он не ушёл, ожидая её около двери туалета, вяло глядя в окно. Драко не мог понять, откуда в нём взялось это сострадание, и это начинало раздражать. Никогда он не чувствовал тяги к кому-то, особенно к кому-то, вроде Грейнджер, и не понимал своих мотивов. Была ли в этом его вина? Было ли это из-за воспоминаний о Скорпиусе? Была ли это совесть, о которой он ничего не знал? Что бы это ни было, Драко понял, что ему необходимо было обуздать эти непонятные чувства и найти источник, чтобы погасить его. Во всяком случае, это нужно было сделать как можно скорее — пока никто не заподозрил, что он не бессердечный.
Мгновение спустя вышла Грейнджер, её растрёпанная грива была переброшена на одну сторону, чтобы хотя бы немного усмирить их, а лицо снова вернуло свой цвет. И даже на этом лице были следы отчаяния и страданий, а глаза Грейнджер замерцали, как искры в костре, как два огня от свечи. Глядя в них, Драко ещё раз почувствовал притяжение, которое не мог объяснить, словно она была светом на его затемнённом горизонте, становившимся ближе, когда она находилась рядом и смотрела на него в ответ…
— Тебе понадобятся сменные комплекты одежды, — грубо пробормотал он, заставив себя перестать думать об этом. — Я получу их у моей тёти. А пока отведу тебя обратно.
Драко заметил, как её глаза округлились, а дыхание на мгновение остановилось.
— Об-обратно? — прошептала она в шоке.
— Ты ведь не думала, что останешься здесь, правда, Грейнджер?
Он
обдумывал это. Пэнси Паркинсон не смогла бы узнать, где бы Грейнджер пропадала целыми днями, хотя это могло бы гарантировать, что дороги этих двоих не будут пересекаться. Но не нашлось бы ни единого объяснения на всей земле для неё, почему Драко оставил бы её на ночь, — и неважно, что бы он сказал своей тёте или жене. Щёки Грейнджер залились румянцем, что указывало на то, что её тоже посещали такие мысли, и она опустила голову.
— Н-нет, конечно нет.
Последовала пауза, и он вдохнул.
— Пошли.
Драко слышал её приглушённые шаги, когда она последовала за ним до самого первого этажа, и Грейнджер больше не начинала разговор и не оглядывалась по сторонам. Она просто шла вслед за ним, заходя в переулок, куда их перенёс портал. Он снова вытащил его, положил между ними и посмотрел ей в глаза. Они всё ещё сияли каким-то светом, даже в этом тёмном переулке. Её губы приоткрылись, словно Грейнджер намеревалась что-то сказать, но решила промолчать.
— Жди меня каждое утро прямо у дороги, где мы встретились сегодня.
Слова являли собой приказ, но были произнесены мягко. Она только кивнула, и последнее, что увидел Драко перед тем, как они переместились в петлю, был её пристальный взгляд. Несмотря на враждебность между ними и то, что произошло, он чувствовал себя спокойно.
***
Я почти сказала ему «спасибо». Почти… после всего, что он со мной сделал, я хотела его поблагодарить?
Гермиона наблюдала, как Малфой испарился с громким треском, как в то утро, оставив её одну у дороги, ведущей в Отчуждение. Она не произнесла ни слова, несмотря на порыв сказать спасибо.
Дорога была длинной, и она находилась слишком далеко, чтобы кто-то увидел её, и первой идеей было развернуться к золотому солнцу и убежать как можно быстрее от своих мучителей. Но ей было известно, что она не могла этого сделать — рано или поздно её поймают. Гермиона не ожидала, что он вернёт её в Отчуждение, но теперь, когда она уже была здесь, девушка осознала, что вернётся к Джинни и детям, и Джастину. По крайней мере, Гермиона знала, что в конце ужасного дня сможет вернуться туда, где её любили.
У неё во рту пересохло, и она всё ещё ощущала отвратительный кислый привкус рвоты, но, в конце концов, боль от голода прошла. Гермиона чувствовала себя некрасиво в своей одежде, но, в конце концов, скоро у неё появится что-то новое. Она ненавидела поместье Малфоев, но там, всё же, было безопасно.
Глаза Гермионы начало щипать, когда она двинулась вдоль дороги, приближаясь к Отчуждению, и практически вбегая во двор.
В конце концов, у неё была семья.
Однако Гермиона не знала, что её поджидало впереди.
