Багровый луч надежды

      Она знала, что теперь мир изменился. Каждый день Гермиону приводили в чувства маленькие странные напоминания. Но то, что этот мужчина — Драко Малфой — рыдал в её объятиях, казалось самым ярким напоминанием о том, что всё изменилось. Никогда ранее она не слышала более странных звуков, чем его сдавленные всхлипы, и то, как он бормотал её имя — мягко и грубо. Никогда ещё она не испытывала подобного ощущения от того, что он был рядом и его твёрдые, обнажённые части тела находились так близко к её оголённым мягким участкам. И за всю её жизнь извинения никогда не казались ей такими искренними и, в то же время, такими неуверенными и пугающими.       Несмотря на то, что Гермиона изо всех сил пыталась противостоять чувству жалости, в её глазах стояли слёзы, и тихий шёпот заполнял тишину комнаты. Исчез его внезапный приступ неистовой ярости, злости, с которой он обращался с ней, его стремление изнасиловать её. Он прижался к ней, его руки обвились вокруг её шеи, не крепко, но не свободно, и она чувствовала их тяжесть на своем затылке, пока Малфой накручивал локоны на свои пальцы.       Она позволила ему плакать, зная, что иногда это было всем, что можно было предложить — плечо, на котором можно было выплакаться. По крайней мере, решила она, это могло быть знаком того, что, хотя чувство одиночества царило безраздельно, прикосновение человека могло послужить слабым напоминанием о том, что ещё не всё было потеряно.       Гермиона не знала, как долго он плакал, лежа так рядом с ней, но вскоре Малфой перестал дрожать и, отпрянув, сел. Было слишком темно, чтобы можно было разглядеть его лицо, и, возможно, это было одной из причин, почему он позволил себе проявить такие эмоции. Но Гермиону внезапно охватило желание увидеть его лицо.       — Я включу свет? — нежно шепнула она, потянувшись через него к маленькой лампе, стоявшей на деревянной прикроватной тумбе.       Огни залили комнату тёплым жёлтым светом, и Гермиона оглядела роскошь, которая окружала их. Затем она взглянула на него, пока он протирал глаза от слёз.       На мгновение тишина зазвенела от напряжения, а затем Малфой простонал и упал на подушки. Гермиона понимала его смятение, потому что каждый дюйм его тела казался напряжённым, но всё её женское естество отреагировало на тот факт, что кроме рубашки, которая была на нём, всё остальное было обнажено, и это приковывало к себе внимание.       Покраснев, она наконец оторвала от него глаза и тяжело сглотнула.       Он не предложил разговор, и Гермиона начала волноваться. Что дальше? Что теперь? Отступит ли он, чтобы пересмотреть условия их соглашения? Что будет с Лили? В то же время внутри зародились и другие вопросы. Почему он снова остановился? Что это значит? Почему она чувствовала вину за то, что беспокоилась только о себе, когда Малфой боролся со своими собственными демонами?       И почему, во имя Годрика, она беспокоилась о человеке, которого ненавидела?       Потому что ты не испытывала к Малфою ту ненависть, которую, как ты думала, чувствовала к нему.       Холодная реальность обрушилась на голову, придавливая своим весом. Гермиона украдкой взглянула на него, задумчиво прикусив нижнюю губу.       Хотя её сердце восстановило привычный ритм, и больше не было прикосновений, которые могли бы повлиять на биение, она всё же чувствовала многое: то, как он целовал её, дотрагивался до неё, его всепоглощающее пламя — всё это вызывало у Гермионы головокружение. Никогда раньше она не испытывала такого голода к любому другому мужчине. Никогда до этого она не жаждала мужских прикосновений с такой силой, с которой боялась их. Почему, когда Гермиона снова и снова повторяла себе, что не хочет его, её тело реагировало иначе?       Это сводит с ума!       В замешательстве Гермиона уставилась на свои руки, где обручальное кольцо, принадлежавшее его жене, всё ещё блестело на пальце. Вздохнув, она сняла украшение, а затем подняла взгляд на Малфоя. Он уже смотрел на неё, но выражение лица оставалось нечитаемым. Его взгляд скользнул вдоль её лица, тела и опустился на кольцо, которое она держала на ладони. Что-то в его беззастенчивом взгляде заставило её покраснеть, а тело вновь поддалось желанию.       — Т-ты хочешь его вернуть?       Слова Гермионы прозвучали на грани шёпота, будто она не знала, что сказать или как это сказать. Она наблюдала за тем, как он садился, и вздохнула.       — Полагаю, мне оно понадобится.       Слова Малфоя звучали бесстрастно, безэмоционально, и она почувствовала, как всепоглощающее чувство печали захлестнуло её. Она наблюдала за тем, как он, быстро протянув руку, взял кольцо и устроился на подушках на кровати. Его лицо казалось бледным даже в золотистом свете лампы, и на коже всё ещё были заметны слабые признаки того, что он плакал.       — Одевайся, — пробормотал он, отворачиваясь от неё. — Мы переместимся в Отчуждение с помощью портала.       Печаль нарастала и множилась, пока Гермиона пыталась сдержать слёзы. В какой-то момент ей показалось, что она больше не вернётся в Отчуждение — по крайней мере, сегодня. Она думала, что проведёт ночь с…       — Ты любишь Асторию?       Вопрос Гермионы заставил его замереть, когда он встал с кровати и потянулся за брошенными в сторону брюками.       — Что это вообще за вопрос, Грейнджер?       Гермиона, он называл меня Гермионой.       Она с трудом могла говорить, гадая, было ли это на самом деле. С тех пор, как Министерство пало перед властью Волдеморта, она не слышала, чтобы он хоть раз называл её по имени.       Прости меня, Гермиона.       Она знала, что, как только вернётся в Отчуждение, под одеяло на своей кровати, и её начнёт пробирать от ночного холода, именно это воспоминание согреет её.       — …что я сказал… — его слова были окрашены раздражением и вырвали Гермиону из задумчивости.       — Мне жаль… я…       — Я имел в виду, что… а ты как думаешь? Ты знаешь, какая она. Думаешь, её легко любить?       Гермиона на мгновение задалась этим вопросом, а затем посмотрела на него, потянувшись к лежащему перед ней одеялу, чтобы прикрыть тело.       — Я её не знаю, — серьёзно ответила она. — Я не знаю её секреты, страхи, желания. Я ничего о ней не знаю. Она твоя жена.       Он стоял перед ней в одних брюках. Малфой снял рубашку, чтобы быстро залатать её, и заговорил, не поднимая глаз.       — Я тоже не знаю её секреты, страхи и желания, Грейнджер.       — Если бы ты любил её, то знал бы, — пробормотала она, поражаясь его безразличию.       — Тогда я полагаю, ты знаешь ответ, не так ли?       Гермиона отвернулась от него, нахмурившись. Да, она знала. Гермиона уловила звук его шагов, а потом всё стихло. Его голос, напряженный и тихий, нарушил тишину:       — Значит, ты любила Уизли?       Она не смогла не заметить презрение в его голосе.       — Конечно, да, — прошептала Гермиона, и её глаза наполнились слезами. — Я скучаю по нему каждый день. В противном случае я бы никогда не вышла за него замуж! Ты должен любить человека, с которым ты…       Она заколебалась, понимая, что только что сказала, и взглянула на него, закрывая рот. Гермиона увидела ухмылку, которая на мгновение замерла на его губах.       — Что ж, тогда весьма удачно, не правда ли, Грейнджер? Что твоя жизнь была такой прекрасной.       И снова в его голосе и манерах сквозило презрение.       — Я подумал, что один представитель чистокровной семьи ничем не хуже другого, — продолжил он, и Гермиона удивилась, что он был так откровенен с ней. — Астория была не хуже других девушек, которых мой отец подобрал для меня.       Гермиона взглянула на вышивку на одеяле, лежавшем между ними, боясь сказать больше, хотя ей было интересно, о чём он говорил. Воцарилось долгое молчание, и, наконец, она вздохнула и встала, чтобы одеться, плотно обернув простынь вокруг себя.       Его следующий вопрос заставил её замереть:       — Что случилось… знаешь, после битвы за Хогвартс?       Гермиона не обернулась, боясь, что весь ужас и боль, которые она чувствовала в тот день, отразятся на её лице. В конце концов, он видел её в худших состояниях.       — Ч-что ты имеешь в виду?       — Что произошло тогда?       Раздражение отравило его голос.       — Помнишь тот день в Отчуждении, когда Пэнси пришла за Джеймсом? У тебя хватило наглости назвать меня трусом, Грейнджер. Думаю, по твоему мнению и мнению Золотого Дуэта, это выглядело именно так. А вы никогда не задумывались, что я был напуган так же, как и вы все?       Она повернулась к нему, и в её глазах вспыхнул огонь негодования.       — Ты был напуган? — рассмеялась Гермиона. — Когда увидел, сколько наших пало, Малфой? Когда узнал, что Волдеморт победил?       Его серые глаза расширились от удивления.       — И как, скажи мне на милость, я мог это узнать? Война длилась не один месяц!       Гермиона вздрогнула, обхватив себя руками. Ей казалось, что это происходило на протяжении многих лет. Годы страха, бегства и безнадёжности…       — Мы были в бегах, — решительно сказала она. — Мы хотели перегруппироваться, чтобы попробовать атаковать ещё раз. Мы не могли просто так сдаться.       Малфой тихо фыркнул, и, когда она подняла глаза, вгляделся в темноту, не смотря на Гермиону.       — Я полагаю, что надежда может жить вечно. Хотя я всегда считал это чушью.       Она поймала себя на том, что была согласна с ним — в конце концов, вся надежда умерла после смерти Гарри.       — Итак, вы пустились в бега?       — Да, и мы не останавливались.       — Поттеру удалось завести детей, — грубо заметил он.       Гермиона вскинула голову от странного звучания его голоса, но он отвернулся от неё, так что было невозможно угадать его эмоции. Однако что-то в этом тоне её раздражало. Это означало, что, несмотря на весь ужас, который они пережили, Гарри должен был быть благодарен за то, что ему удалось завести детей.       — Ты и это забрал бы у него? — усмехнулась она, проглатывая комок раздражения. — Мы прошли через месяцы, даже годы ада! И ты смеешь обвинять нас в том, что у нас были счастливые моменты? Неужели ты действительно такой чёрствый?       Её слова, наполненные слезами, заставили его отойти от окна, и, когда Малфой повернулся, он развёл руки.       — Это именно то, что ты думаешь обо мне? Что ж, я скажу тебе кое-что, Грейнджер. Моя жизнь тоже не такая замечательная.       Гнев пропитал её голос, и слова, наполненные смесью недоверия и сарказма, сорвались с губ:       — О, мне так жаль тебя! Существовать на деньги своего папочки! Сидеть в шикарном офисе в Министерстве и жить в большом доме! Я уверена, что это были действительно трудные шесть лет для тебя, Малфой.       Они столкнулись друг с другом, сдерживая шквал слов, которыми могли ранить. Но ни один из них не заговорил в течение несколько секунд, хотя иногда взгляд нёс в себе гораздо больше, чем слова.       — Я не имел в виду, что твоя жизнь была лёгкой, — сказал он резко и сузил глаза. Гермиона сжала кулаки.       — Знаешь что, Малфой? Проблема не в твоих действиях или их отсутствии! Проблема в том, что ты можешь говорить, и, если бы в мире была хоть какая-то справедливость, то тебе бы не пришлось! Слышишь меня? Не пришлось! Тебе бы не пришлось говорить, пока ты бы не увидел, как твоя жена умирала на твоих же руках, или как умерла вся твоя семья в мгновение ока, а тебя самого не унижали люди, которые ничем не лучше тебя! Что ты можешь сказать по этому поводу, а? Ты действительно думаешь, что я буду сочувствовать твоим проблемам, когда они просто ничто по сравнению со всем, что…       Он заколебался, тяжело дыша.       — Именно это и произошло со мной, — слабо закончила Гермиона, ощущая себя на краю надлома.       Но она боялась, что его не будет рядом, чтобы утешить её, и, вместо этого Гермиона просто стояла, опустив голову. Несмотря на то, что в ней кипела кровь от несправедливости, она знала, что Малфой не делал ей больно. Никогда, и она не стала бы приравнивать его к остальным.       Его ответ прозвучал холодно:       — Изменения затрагивают всех, Грейнджер. Когда что-то происходит, это влияет на всех.       Наступила напряженная пауза.       — Всё произошло так быстро, знаешь ли. Министерство пало, и мой отец впал в безрассудство. Я видел, что произошло, и понимал, что должно было произойти, и внутри меня что-то всегда знало, что это неправильно, но всё это было похоже на снежный ком…       Гермиона услышала, как надломился его голос, и увидела, что он крепко сжал кулаки, и ей пришлось сделать шаг вперёд, чтобы услышать его.       — Разве ты не сделала бы всё, чтобы выжить? — жалобно спросил он. — Всё, что я сделал, было лишь ради выживания, Грейнджер.       Она оказалась беспомощной.       — Переступив через всех, кто умер? Это не имеет никакого смысла!       Его лицо залилось краской.       — Назови мне хоть что-то, в чём вообще есть смысл! Обладание силой превратилось в зависимость. У тебя есть только одна точка зрения. Даже если ты этого не понимаешь, но это так. Сейчас это лишь разрастается, как рак, и меняет всё вокруг: эмоции и восприятие.       Он сел на кровать, и Гермиона присоединилась к нему, потому что не могла игнорировать очевидную боль, которую испытывал Малфой.       — Ничего больше не имеет смысла, Грейнджер. Слишком много смертей, слишком много бессердечных решений, слишком много ненависти. Мы сделали только то, что должны были сделать для выживания.       Она не могла смотреть на него, и её слова были наполнены болью:       — Выживание какой ценой, Малфой?       Он прикоснулся к ней, и от его руки исходило тепло.       — Ты мне скажи, Грейнджер.       «В этих серых глазах было слишком много проницательности», — поняла она. Они смотрели в её собственные, словно пытались познать душу. Гермиона открыла рот, но не смогла вымолвить ни слова.       — Что ты делаешь здесь, если это не самая высокая цена за твоё собственное выживание и за выживание тех, кого ты любишь?       Слёзы навернулись на глаза, и Гермиона почувствовала, как её лицо залилось позорным румянцем.       — Я не знаю, — прошептала она в ответ.       — Правда?       — Я… это всё ради Лили.       — Ты отказалась от своего достоинства в надежде спасти её.       Его голос звучал мягко, а её ответ граничил со вздохом:       — И я пришла к тебе, потому что верила, что ты можешь мне помочь. Ты не такой, как другие, я знаю это. Я не идиотка. Я знаю, что ты можешь вернуть меня обратно в любое время, когда захочешь. Я никогда не верила, что Симус сможет меня спасти…       Она замолчала, глядя в сторону, пока её сердце бешено колотилось. Гермиона снова почувствовала его горячее прикосновение.       — Послушай, Грейнджер. Это соглашение между нами не имеет смысла. Я понимаю. В любой другой жизни и при любых других обстоятельствах нас бы здесь не было.       Она рискнула и посмотрела на него, затаив дыхание.       — Я знаю, — на этот раз прошептала Гермиона и обхватила его лицо ладонями, чувствуя лёгкую шероховатость.       Она почувствовала, как он чуть вздрогнул, а затем Малфой сцепил её пальцы со своими, поднёс их к губам и поцеловал, что стало для неё неожиданностью, растопившей сердце. В том, как он смотрел на неё, было нечто удивительное.       Это же не забота? Конечно, нет, иначе это было бы безумием. Просто этот мир так запутался, и почему-то между нами что-то возникло. Что-то, что помогает справиться с болью, и иногда я просто хочу, чтобы боль прекратилась…       — Может быть, мы оба сошли с ума? — сказал Малфой, сдавленно усмехнувшись и поцеловав её в висок, щёку, уголок рта, и даже эти мимолётные касания, казалось, растопили весь лёд внутри неё.       Гермиона сглотнула и тоже наклонилась, чтобы поцеловать его. С нарастающим страхом она осознала, что привыкла к тому, как он касался её, к тому, как он пах, к удовольствию от ощущения его тепла…       — Весь этот мир сошёл с ума, — пробормотала она, наконец склонившись, чтобы прикоснуться к его губам, напрочь забыв, что ещё хотела сказать.       Было трудно думать о том, кто она и кто он, и о невозможности того, что они были в объятиях друг друга. Она нежным, аккуратным жестом погладила его по волосам.       Я не в себе.       Она увидела, как желание на мгновение промелькнуло в глубине серых глаз, когда он наклонился, чтобы украсть ещё один поцелуй, медленно касаясь губами её собственных.       — Я хочу тебя, Грейнджер. Хотя в этом нет никакого смысла, тем не менее, я хочу тебя.       Гермиона резко вздохнула, чувствуя, как всё её тело отреагировало на его хриплый голос. Она прикрыла веки, когда он сжал её пальцы.       — Нет, не закрывай. Я хочу видеть твои глаза.       Когда она открыла их, Гермиона увидела красивое лицо, на котором не осталось признаков гнева и презрения. Она была рада, что он больше не выглядел жестоким. Малфой наклонился и провёл пальцами по гладкой щеке. Его прикосновение и соблазн в глазах пробудили в ней что-то глубокое и тёмное, заставляя её тело вздрогнуть, словно под воздействием магии.       Она знала, что всё вокруг было не так уж плохо. Всё могло быть и хуже. Это могло произойти с человеком более жестоким и садистским, чем Драко Малфой. Гермиона знала, что она не испытывала ненависти к этому человеку, и прекрасно понимала, что его прикосновение пробудило в ней что-то, что помогло унять все страхи и горечь. И, если бы это продлилось всего несколько мгновений, она была готова испытать это. Его поцелуй был подобен звону, далёкому звону, на который она отчаянно хотела ответить.       Он запустил ладонь ей в волосы, и она застонала ему в рот, всхлипывая от желания, которое подпитывало его собственное, и их поцелуи стали более страстными, а тела теснее прижались друг к другу. Гермиона забыла, каково это — быть к кому-то настолько близко, чувствовать неконтролируемое сердцебиение, ощущать мускусный запах, исходящий от горячей плоти. У неё был только Рон, и опыт был минимальным, но в объятиях Драко это не имело никакого значения.       Он касался губами её кожи, дразня и заставляя извиваться.       — Пожалуйста…       — Грейнджер, сколько шоколадных эклеров ты съела? Ты на вкус как кондитерский крем.       Она простонала в ответ, тихо рассмеявшись.       — Ты ещё в состоянии шутить? — захныкала Гермиона, дрожащими пальцами неуверенно водя по мускулистому телу, ища, исследуя неизведанную территорию с возрастающим желанием. — Разве ты не можешь просто прикоснуться ко мне?       На этот раз он застонал, полностью избавив её от простыни и пробегая пальцами по телу, заставляя Гермиону судорожно вздохнуть.       — Так? — он усмехнулся, встретившись с ней глазами.       Она задавалась вопросом: почему от него исходил такой приятный аромат и почему он был таким невероятным? Она задавалась вопросом: почему никак не может насытиться ощущениями его губ на её шее, груди, сосках? Мерлинова борода, она боялась своих чувств! Это было несправедливо, это было неправильно. Но Гермиона слишком легко откинула мысли в сторону и позволила мужчине делать с ней всё, что ему хотелось. Простыня была сорвана, и его брюки быстро исчезли. Гермиона покраснела от его взгляда, прикованного к её телу.       — Ты… у меня нет слов, — закончил он сдавленным голосом, и Гермиона едва не умерла от страсти и желания в его словах.       — Драко…       Он заставил её замолчать сладким, опьяняющим поцелуем, и вскоре она не смогла ничего сказать, поэтому просто простонала, чтобы выразить то, что таилось внутри. Его тело и свидетельство его желания горячо прижались к её бедру, и Гермиона почувствовала, как он задрожал, когда она распахнула руки, отдавая себя. Она поняла, что больше не чувствовала себя его пленницей или любовницей. Она чувствовала себя… избранной.       Её пальцы пробежались по его телу, трепеща от ощущения бархатистой и тёплой кожи. Она не знала, что делать и как доставить ему удовольствие, потому что у неё давно ничего не было, а с Драко этого никогда не было. Он не был таким, как она себе представляла. Она застонала от того, как нежно его пальцы скользили по самым сокровенным участкам её тела; по тем участкам, к которым не прикасался Рон… будто он точно знал, что делать, чтобы всё в ней откликалось волнами удовольствия.       — Драко, пожалуйста…       Он застонал от звука её голоса, уткнувшись лицом в шею, и его дыхание заставило Гермиону дрожать. Затем он наклонился, схватил её за бедра и крепко прижал к себе движением, которое было настолько собственническим, что это едва не свело Гермиону с ума.       — Чёрт побери, ты просто сводишь меня с ума. Скажи это ещё раз. Назови меня по имени… Боже…       Гермиона почувствовала, что принялась отвечать на его горячее рычание, шепча его имя всякий раз, когда он прижимался к ней, оставляя следы везде, где его руки касались её тела. Она чуть не закричала, когда он остановился, колеблясь, и его глаза стали мрачными.       — Грейнджер? — шёпот звучал отрывисто, и его глаза были подобны ртути, когда он с восхищением посмотрел на неё. Ей было трудно произносить слова.       — Гермиона, — хрипло поправила она, скользнув пальцами по его спине, и одной рукой ухватившись за шею. — Меня зовут Гермиона.       Его сердцебиение участилось по сравнению с её, и он прильнул к ней ещё сильнее.       — Гермиона, если ты этого не хочешь, я… я не буду. Соглашение не имеет значения. Я не хочу этого, если ты не хочешь.       Гермиона наблюдала, как его глаза скользили по её лицу в поисках знака, момента признания, согласия, и она знала, что, хотя это было так неправильно, ей этого хотелось. Она хотела его так же, как он хотел её.       Гермиона медленно прошлась руками по его спине, следом обхватила Драко ногами, скользнув ими чуть ниже, когда он устроился над ней. Она полностью почувствовала его — пульсирующий, твёрдый член, и внезапно Гермиона почувствовала такую ​​острую потребность в нём, едва не вскрикнув.       С уверенностью она обвила его голенями и прижалась пятками к ягодицам, предлагая себя полностью, давая безмолвное разрешение. Он пробежался руками по тыльной стороне её ладоней, следом крепко прижав их к подушке, на которой она лежала, удерживая Гермиону в ловушке. Драко на мгновение задержался над ней и, наконец, погрузился в её жидкое тепло, пока они не слились воедино.       Момент был одновременно пугающим и волнующим. Никогда ещё Гермиона не чувствовала себя такой целостной, никогда не чувствовала себя такой одержимой мужчиной, как в тот момент, глядя ему в глаза, когда он перестал двигаться, а просто восхищенно глядел на неё.       — Гермиона, — сумел произнести Драко, целуя её подбородок, губы и шею.       Она простонала в ответ, доверяясь ему, ища ритм, желая почувствовать, как он движется внутри неё. Драко сделал это, сначала медленно, а затем с большей интенсивностью, и она была полностью увлечена им, моментом, тем, как он выглядел в муках своей страсти. Это было самое прекрасное зрелище, которое Гермиона сохранила, чтобы вспоминать в таком жестоком, раздираемом войной мире.       Она откинула голову назад, когда его губы прижались к её горлу, и Гермиона могла чувствовать его прерывистое дыхание с каждым безудержным биением сердца. Она почувствовала, как его руки отпустили её и двинулись вдоль горячей плоти между их соединенными телами к сплетению нервов в центре. Пока они двигались в изящном эротическом танце, он помогал ей, его пальцы творили магию, которую Гермиона никогда не знала. Одно лишь осознание того, что мужчина может подарить ей такое удовольствие, заставило её полностью раствориться, и она сильнее сжала его, беспомощно уткнувшись лицом в его грудь. Вихри внизу её живота становились сильнее по мере того, как он двигался в ней, безжалостно врезаясь в неё. Время остановилось, и Гермиона задрожала под ним, впиваясь ногтями в его плоть со сдавленным криком.       Мгновение спустя она почувствовала, как он напрягся, а затем задрожал, постепенно замедляя движения. Сердца начали замедлять свой ритм, кожа стала остывать, и Гермиона уткнулась раскрасневшимся лицом ему в шею, боясь взглянуть ему в глаза от стеснения. От него пахло мылом и сексом, жаром и мускусом, и она не могла насытиться им. Хотя он был тяжелым, ей нравился его вес, и Гермиона, отказываясь отпускать его, желала насладиться ещё одним моментом — ощущением, что она была нужна ему.       Но он осторожно вышел из неё, несмотря на все попытки Гермионы прижать его к себе.       — Грейнджер, — пробормотал Драко, усмехнувшись.       — Мм…       Её руки всё ещё покоились в его волосах, и она была расстроена тем, что снова стала «Грейнджер», когда «Гермиона» звучало намного красивее из его уст. Драко так хорошо чувствовал себя в её объятьях; и ему было почти больно, когда он наконец смог выбраться из них.       — Грейнджер, — прошептал Драко снова, на этот раз с хриплой нежностью, от которой у Гермионы сердце забилось быстрее. Она поняла, что это было странно.       — Что?       Они смотрели друг на друга, и его пальцы игриво пробежались по её вьющимся влажным кудряшкам, пока всё в нём пылало от страсти. В свете лампы он выглядел… возможно, не счастливым, но, по крайней мере, … довольным. Может, ей удалось удовлетворить его. Гермиона даже не знала, почему это имело для неё значение.       Наклонившись, он со вздохом медленно поцеловал её.       — Поспи.       Скрывая разочарование, она наблюдала за тем, как Малфой, приподнявшись, сел на край кровати и зарылся пальцами в свои растрёпанные волосы. И Гермиона не могла избавиться от странной печали, которая снова опустошила её. Ибо как мужчина мог доставить ей такое удовольствие в одно мгновение и заставить чувствовать себя такой одинокой в следующую секунду?       Долгое время он не двигался, и, наконец, Гермиона снова легла, обернув одеяло вокруг своего тела, отвернувшись от него, и зная, что ей не удастся сегодня уснуть.

***

      Глаза Джинни открылись с восходом солнца, хотя свет слабо пробивался сквозь покрытые грязью окна спальных помещений Отчуждения. Она не слышала никакого шума вокруг, но знала на подсознательном уровне, что нечто явно послужило причиной её пробуждения.       Комната была окутана синевой приближающегося рассвета, небо всё ещё сверкало от звёзд, хотя солнце изо всех сил старалось взойти на горизонте.       Моргнув, она перевернулась, дрожа под тонким серым одеялом, под которым спала. Кровать Гермионы всё ещё была застелена; она так и не вернулась.       Где ты, Миона? Что ты мне не рассказываешь? Что Малфою нужно от тебя?       По прошествии осенних дней Джинни начала задаваться вопросом, откуда у Гермионы была такая уверенность, как она продолжала сохранять надежду тогда, когда каждый день был мрачнее предыдущего. Она задавалась вопросом, чем именно Гермиона занималась каждый день, когда они с Малфоем покидали Отчуждение. И она боялась, что Гермиона готова пожертвовать всем, чтобы спасти Лили, чтобы спасти кого-либо из её семьи, включая и собственную жизнь Джинни.       О, Гермиона!       Рядом послышался шум, и Джинни подняла голову с тонкой подушки и увидела, как Лаванда наблюдала за ней в тени раннего утра. «Вот, что меня разбудило», — поняла Джинни.       Девушка была одета в поношенный, но чистый джемпер и длинную изношенную юбку. Синяки зажили, наконец позволив взглянуть на красивое, хотя и измученное лицо. Годы лишений и печали оставили свои черты на её некогда безупречной коже. Голубые глаза потеряли свой блеск и навсегда превратились в отражение безнадёжности. Увидев, что Джинни проснулась, Лаванда переползла на её койку, чтобы быть ближе к ней.       — Куда ушла Гермиона? — шёпотом спросила Лаванда и легла на живот, кудри, выбившиеся из резинки для волос, упали ей на лоб. Джинни нерешительно смотрела на свою бывшую однокурсницу.       — Что ты имеешь в виду?       — Куда она уходит днём? Я заметила… она уходит по утрам и не возвращается, пока солнце не зайдёт за горизонт. А прошлой ночью она вообще не пришла обратно.       Рассвет вокруг них начал пробиваться сильнее, и в комнате стало медленно светлеть. Джинни почувствовала напряжение, которое таилось в Лаванде и разглядела почти нечестивую жажду в её голубых глазах.       — У неё есть работа, — мягко ответила она.       — Чем она занимается?       Было очевидно, что Лаванда, хотя и молчала большую часть времени в Отчуждении, пристально наблюдала за тем, что её окружало.       — Она… работает на одного из Пожирателей смерти, — осторожно ответила Джинни.       Перемена не была значительной, но Джинни увидела, как губы Лаванды дёрнулись, а челюсти напряглись, когда она собралась и выпрямилась на скрипучей койке. Хотя лицо Лаванды представляло собой тщательно подобранную маску, Джинни не могла представить себе ужасы, которые её собеседница проигрывала в своей голове.       Джинни считала, что человек может вынести огромное количество ужасов и унижений, прежде чем полностью сломается и не сможет поделиться с другими тем, что с ним происходило. Только Лаванда будет знать до конца, через что ей пришлось пройти.       — Прискорбно, — горько пробормотала она, сверкая голубыми глазами уставившись в грязное окно. — То, что женщина вынуждена делать для выживания.       Джинни почувствовала, как холодный страх охватил её от тона Лаванды, и она не могла подобрать слов для ответа. Девушка встала, и на её лице заблестели дорожки от слёз.       — Но я не думала, что ханжа Гермиона Грейнджер когда-нибудь опустится до продажи собственного тела.       Хотя Джинни испытывала огромную симпатию к девушке напротив, она почувствовала, как её щёки покраснели от гнева.       — Это не так!       Лаванда невесело рассмеялась.       — Ага, — выплюнула она. — Это то, что они все говорят вначале. Это то, что я говорила, ты же помнишь.       Всё внутри рухнуло.       — Но правда в том, что, в конце концов, тебе нужна еда и кров, а твоя честь не кажется такой высокой ценой. Со временем всё становится не так уж плохо. Все люди одинаковы.       Её голос звучал мрачно и обиженно, и Лаванда обняла себя. Джинни, разрываемая от праведного гнева, решила встать на защиту Гермионы.       — Ты не понимаешь, что они сделали с ней здесь! — прошипела она тихо, чтобы никто её не услышал. Это могло вызвать проблемы, и, поскольку Лили находилась в плену… — Они почти уничтожили её, чуть не убили Гермиону!       Хотя Джинни думала, что Лаванда, вероятно, пережила подобное или даже хуже, блондинка отвернулась.       — Ты не думала, что я прошла через то же самое? — ответила она категорически. — Они отняли у меня абсолютно всё! А потом забрали моего ребенка!       — Мне очень жаль, — ответила Джинни, немного смягчившись. — Я лишь могу представить, насколько это ужасно.       Лаванда вскочила.       — Ты не имеешь права говорить мне это! — прошипела она, и её лицо исказилось от ненависти и горечи. — Поняла?       Она бросилась прочь, смахивая слезы, которые продолжали катиться по щекам, и скрылась за дверью. Джинни почувствовала себя опустошённой, наблюдая за уходом Лаванды, и внезапно по какой-то причине она ощутила, как холодный ужас сжал в тиски её сердце.       — Гермиона, где же ты? Что же ты делаешь?       Она поняла, что произнесла эти слова в утренней тишине, укутываясь в одеяло, чтобы защитить себя от холода, хотя это не помогло подавить внутренний мороз. Она просто смотрела в окно на беловато-голубое небо и бледно-жёлтое восходящее солнце.       Драко Малфой, тебе лучше не причинять ей вреда.       Затем Джинни встала, чтобы начать свой день, надеясь, что это скоро закончится.