***
Драко вышел из ванной после долгого приёма душа, чтобы встретиться лицом к лицу с Грейнджер, которая, несмотря на то, что была завёрнута в атласные простыни, а её волосы беспорядочно лежали на плечах, вызывала в нём необузданное желание прикоснуться к ней. Она была красивой. Драко вспомнил, как в ту ночь, когда он впервые увидел её в Отчуждении, он не мог назвать её уродливой. Что ж, теперь это было преуменьшением. По правде говоря, предубеждение делает человека слепым, и когда-то у него было к ней предвзятое отношение. Всего один раз. Сердцебиение клокотало в ушах, когда он почувствовал, как её взгляд блуждал по его телу, и он ухмыльнулся, потому что увидел румянец, заливший её щеки. Втайне Драко был рад, что он влиял на неё почти так же сильно, как она на него. Он понял, что это безумие взаимно. Это было на самом деле. За пределами этой комнаты, за пределами физической близости, но всё остальное было невозможно. О боги, ему нужно было снова быть с ней! Ничто, ни другой опыт, ни какая-либо другая женщина не заставили Драко забыться так сильно, как Гермиона Грейнджер. У него была жизнь — тяжёлая ноша, а затем были её руки, в которых исчезал весь страх, беспокойство о будущем и всё остальное. И он хотел снова быть в её руках; он хотел навсегда остаться там, чтобы убедиться, что она никогда не… Нет, это безумие. Прокашлявшись, он заговорил: — Я взял на себя смелость заказать тебе маффин… и другую одежду перед нашим отъездом. Он удивился, увидев проблеск разочарования в красивых карих глазах, которые пристально смотрели на него. — Спасибо, — мягко сказала она и встала. Простыня соскользнула с её груди, и Драко на мгновение задумался, когда он так увлёкся тем, что лежало под бежевым атласом. Её тело, такое великолепное и совершенное, и её реакция на его взгляд, застенчивый и, в то же время, сладко соблазнительный, очаровали его. Он хотел познать её не только как женщину, с которыми он когда-то был, но и как Гермиону Грейнджер. Драко хотел знать, что сводит её с ума, что может заставить её стонать его имя, вынудит кровь закипеть в жилах. Он хотел исследовать каждый сантиметр её тела, чтобы, когда он закончит, у неё больше не было секретов. Он хотел ей поклоняться… — Я вернусь сегодня утром в Отчуждение или в Кенсингтон? Её вопрос нарушил ход его мыслей, которые выходили из-под контроля, проникая на опасную территорию. Со звуком её голоса пришла и реальность, и Драко колебался с ответом, даже не зная, что сказать. Ему было интересно, что бы сказала его тётя, если бы узнала, что их связь значила для него больше, чем следовало бы. Он задавался вопросом, знала ли об этом сама Гермиона? Он почти представил себе смех Флинта, и уж точно не хотел представлять, что подумала бы Пэнси, если бы узнала правду. И, наконец, Астория — женщина, которая была его женой. Хотя он считал, что между ними не было любви уже много лет, ночь, проведённая в объятиях Гермионы, уничтожила все сомнения. Он не любил Гермиону, нет, но он испытывал к ней больше страсти и желания, чем когда-либо испытывал к своей жене. Он был чиновником Министерства, Пожирателем Смерти, верным слугой Волдеморта и нового режима. И она была грязнокровкой, мерзостью, которую нужно было искоренить. И если бы мне пришлось выбирать… выбор пал бы на неё? Драко наблюдал за тем, как она села на кровать, выглядя такой крошечной на фоне массивных подушек и одеял. Не говоря ни слова, он прошёл через комнату и сел рядом с ней. И вот они некоторое время были рядом, не зная, что сказать. Не зная, что будет дальше. Когда она наконец заговорила, от звука её голоса по его спине пробежала приятная дрожь. Он задавался вопросом, когда это началось, но понял, что вряд ли ему удастся вспомнить. — Я знаю, что ты захочешь, чтобы всё было так же, как и прежде, — сухо сказала она, встав и начиная одеваться. Драко наблюдал, как она возилась с одеждой, которую он наколдовал ранее. Он был разочарован, когда большая часть её тела была уже прикрыта, и ей удалось прижать простыню к груди, пока другой рукой она перебирала одежду. — И это нормально, — продолжила Гермиона, сглатывая. — Я знаю своё место. Я предложила тебе то, что тебе было нужно. Может быть, нам обоим это было нужно, — рассуждала она, убирая взъерошенные кудри с лица. — Мне нужна твоя помощь, и всё, что я могла предложить тебе взамен, это… себя. Я знаю, кто ты, и знаю, кто я. Когда она двинулась, он внезапно протянул руку и крепко, собственнически, сжал её запястье. Она остановилась, и Драко увидел, как в глубине её карих глаз мерцало замешательство, когда они расширились. — Мы не можем забывать… за пределами этой комнаты, в чём заключаются мои обязанности, и… Он почувствовал, как она дёрнулась, пытаясь сбросить его руку. Её тон был слишком резким, слишком громким. — Я понимаю, да. Горечь пропитала её тон. А потом наступила тишина. Это приводило Драко в бешенство, потому что она отказывалась смотреть ему в глаза, вместо этого смотря прямо вверх, стиснув зубы. — Сядь, — приказал он, хотя его тон звучал слишком хрипло, чтобы это прозвучало как команда. Ей удалось избежать его прикосновения, колеблясь долю секунды, прежде чем сесть со вздохом. Тем не менее, он не видел её глаз. И снова они безмолвно сидели бок о бок. На этот раз он нарушил молчание, его слова звучали неуверенно: — Я хочу, чтобы ты знала, что я нашёл человека, который мог бы помочь Лили. Сказав это, Драко заметил, как Гермиона вскинула голову и вздохнула. — Ч-что? — У него есть связи, и он… знакомый из… Каким-то образом Драко понял, что на самом деле упоминание имени Забини сделало бы всё слишком реальным — то, что происходило сейчас, и то, что должно было произойти, и он не был уверен, что готов справиться с последствиями. — Знакомый из прошлого. Во всяком случае, он должен мне, и я попросил, чтобы Лили перевели из моего Отчуждения, что, надеюсь, означает переезд на другой конец города, подальше от Пэнси Паркинсон. Он внимательно следил за ней, за изменениями на лице, за мерцанием прекрасных глаз, за тем, как она сглатывает снова и снова, сдерживая чувства. Внезапно её глаза наполнились слезами. Драко чувствовал себя странно… обнажённым под таким взглядом — слишком пристальным, как будто он был открытой книгой, и она могла прочитать все его сокровенные мысли и желания. Было трудно оторвать взгляд от её лица, но Драко сделал это, вместо этого пристально глядя на полотенце, которое всё ещё было обёрнуто вокруг его талии. — Оказавшись вдали от моего Отчуждения… Он предполагает… что ж, он сможет вытащить и её из Лондона. Её прикосновение к его плечу было слишком тёплым. — Кто, когда? С трудом сглотнув, он подавил желание взглянуть на неё. Затем его глаза встретились с её. — Я не знаю. Он не сказал, но я надеюсь, что скоро. Момент, который был «после», казалось, длился всю жизнь, и он почувствовал себя на краю пропасти, глядя на её бледное лицо, переполненное эмоциями. Её губы на мгновение зашевелились, и он понял, что её дыхание было поверхностным. Наконец до него донёсся тихий шёпот. — Драко… Его имя сорвалось с её губ один раз, а затем снова, как молитва. Это заставляло его сердце странно быстро биться в груди. — Грейнджер, я… — Я знала, что ты поможешь! Её крохотная ручонка была в его руке, сжимая его пальцы, из-за чего ему было трудно думать, и, когда Драко поднял голову, она улыбнулась. Это была та улыбка, которую она подарила девочке Поттера в ночь, когда их разделили. Это была улыбка, успокаивающая людей, улыбка, умиротворяющую взволнованную душу, и улыбка, в которую, скорее всего, влюбился Рон Уизли. И вот она сидела рядом с ним, невероятно близко, и всё же… — Спасибо, — прошептала она, наклоняясь, чтобы поцеловать его, застенчиво и неуверенно. Драко колебался. — Знаешь, как только мы выйдем из этой комнаты, ты не сможешь… Она побледнела. — Ты… ты не можешь… ты знаешь, кто я. Напоминание звучало странно даже для него самого, потому что у него были явные проблемы с составлением предложений. Он увидел, как она кивнула. — Конечно, — решительно сказала Гермиона. — Я знаю своё место. Драко мог сказать, что ей было трудно произносить эти слова, видел это по тому, как её губы сжались в напряжённую тонкую линию. Возможно, впервые он увидел проблеск стыда в карих глазах, и ему стало интересно, так ли она себя чувствовала всё это время. Отказавшись от всего, что у неё было, чтобы спасти кого-то ещё, испытывать стыд, чувствовать себя так, словно она пала слишком низко. Одно время он тоже в это верил. Теперь он протянул руку и нежнейшими прикосновениями заправил ей за ухо каштановый локон. Слова сорвались с губ быстрее, чем Драко смог понять их значение. — Мне очень жаль. Я сожалею о том, что случилось с тобой. Мне очень жаль, что я тот, кем являюсь. Мне жаль, что… ты никак не можешь обрести мир. Её глаза слегка расширились, а рука сильнее сжала его, хотя он этого не заметил, ведь Драко был очарован тем, как она смотрела на него. Что ещё можно было сказать? Что ещё он мог сделать и что мог предложить? Драко знал только, что он сделает всё, что в его силах, чтобы помочь Лили Поттер, хотя всего несколько месяцев назад он и не думал, что окажется в таком положении. Но это было до того, как проблеск света, искра надежды настигла его в образе Гермионы Грейнджер, и он не был настолько глуп, чтобы так легко это отпустить. Протянув руку, он погладил её лицо, наклонился, чтобы на мгновение прижаться к её губам, снова ища забвения, которое ему удалось там однажды познать, свободы, которую она могла ему дать, и передышки от всех проблем. Драко почувствовал тепло её рук, блуждающих по его телу, вниз по пояснице, а затем вверх по шее. Возможно, она тоже искала убежище от смятения, боли и тьмы. Возможно, она тоже не хотела думать ни о чём больше. — Тебе не нужно извиняться, — прошептала она ему в шею, стягивая полотенце. Голова Драко закружилась. — Гермиона… — Пожалуйста, не говори ничего, — умоляла она. — Просто обними меня снова. Он так и сделал, обняв её тело и притянув к себе, когда вездесущее желание снова пробудилось в нём от прикосновения к её изгибам. — Есть кое-что, чего я хочу от тебя прямо сейчас, — выдохнул он в её мягкие волосы. — Прямо сейчас в этой комнате я просто Драко. Ты просто Гермиона. Нет никакого Отчуждения и нового Министерства. Есть только мы. Ты можешь сделать это для меня? Она загипнотизировано смотрела ему в глаза, и Драко задумался, хотел ли он большего. Она кивнула, не говоря ни слова, приоткрыв губы на мгновение, и Драко наклонился, закрыв глаза, как только она стянула с него полотенце. — Я хочу этого, — хрипло выдавила она. — Я хочу… — Покажи мне, чего ты хочешь, — хрипло прошептал он. И, не сказав больше ни слова, она это сделала.***
Всё должно было быть по-другому. Гермиона недоумевала. Она чувствовала, как бешено колотится её сердце, пока она пробегалась пальцами вверх вниз по его рукам, а затем, наконец, она переплела свои пальцы с его. Его частью в соглашении было спасение Лили. Взамен Гермиона должна была удовлетворять его потребности. Так почему же ей сейчас так хорошо? Почему он думает о ней, а не о том, чего в действительности хочет? Это озадачивало её, но, в то же время, пробудило в ней чувства, которые она могла охарактеризовать лишь как желание и страсть, влечение и потребность. Её сердце замедлило свой ход, когда она запустила в его ароматные, невероятно бархатистые волосы, пальцы, мягко проведя по ним и по коже головы, полностью поглощённая этим мужчиной и чувствами, всё ещё кипящими в ней. На мгновение она допустила мысль о том, что он заботится о ней, хотя другая часть Гермионы — рациональная часть, — кричала о том, что это невозможно. Что он — Пожиратель Смерти. Истинное зло. Но, нет. Гермиона не могла поверить в то, что мужчина, являющийся её врагом, одновременно мог быть и тем, кого она отчаянно желала. Был только один момент, когда она могла обрести мир; момент, когда она упала, а он подхватил её. Некоторые вещи не поддавались объяснению, и, хотя в характере Гермионы никогда не было стремления соглашаться на что-то подобное, на этот раз у неё не было выбора. Лёжа на подушке, она повернула свою голову к нему, целуя в изгибы плеча, вдыхая его аромат. Когда она встретилась с ним взглядом, то увидела, как уголки его губ изогнулись в улыбке. Это было странно. Она никогда раньше не видела, как улыбается Драко Малфой. Гермиона закрыла глаза, когда он подвинулся к ней, прижавшись щекой к растрёпанным волосам. — Ты знал? — её вопрос прозвучал тихо, почти шёпотом. — О том, что ты рассказал мне о Лили. Ты знал об этом до того, как мы с тобой… Гермиона не понимала, почему задала этот вопрос, но ей было любопытно узнать его ответ. В конце концов, она угодила в ловушку этой ситуации, в капкан этого мужчины, и она отдала ему всё, что имела; по крайней мере, он должен сказать ей правду. — А ты бы… ты бы захотела иметь что-то со мной, если бы я тебе сразу всё рассказал? Его верхняя губа слегка подёргивалась, пока он произносил эти слова, а хмурые серые глаза изучали её лицо. Затем он оставил на её губах лёгкий поцелуй и прошептал на ухо: — Мне кажется, что я давно хотел тебя, Грейнджер. В тот день, в Лондоне, я не мог перестать думать о том, что увидел тебя. И, с тех пор, не существовало никого, кроме тебя. Прости меня. Я — эгоистичный идиот, но я хотел, чтобы ты оказалась в моей постели до того, как успеешь разорвать наше соглашение. Ты имеешь право ненавидеть меня за это, если хочешь. Его слова были честными, и когда Гермиона посмотрела в его глаза, в них отразилась мрачная рассудительность. Ей показалось странным, что она дала ему разрешение на то, что испытывала к нему большую часть своей жизни, но теперь ей казалось, что это утратило свою силу. — Это не имело бы значения, — пробормотала она, отвернувшись и уставившись в потолок. — Ни до, ни после того, как ты согласился помочь мне. Я никогда не откажусь от соглашения. — Хорошо. Я рад, что ты довольна нашим деловым соглашением. Она повернула голову, удивлённо уставившись на него, когда услышала нотки презрения в его голосе, но не стала задавать вопросов. На самом деле, Гермиона ничего не сказала, пока они одевались и когда покинули гостиничный номер ближе к вечеру. Она недоумевала из-за его молчания и из-за того, что он не хотел встречаться с ней взглядом. Со временем тишина стала просто оглушительной, и Гермиона не знала, как нарушить молчание, пока они не оказались в Отчуждении. Она смотрела на него, чувствуя, как её охватывает тяжёлое разочарование, особенно, когда он отвернулся от неё и медленно зашагал прочь. — Спасибо! Гермиона произнесла это сдавленно, как будто вот-вот собиралась заплакать. Она увидела, как он остановился и, медленно развернувшись, уставился на неё со странным выражением лица. Она не была уверена: жалость это или сочувствие. Это могла быть привязанность. Тем не менее, он не произнёс ни слова, только кивнул в ответ, и даже тогда его взгляд устремился куда-то ей за спину, убеждаясь, что никто их не увидел. Почему-то сейчас Гермиона находила это более разочаровывающим, чем когда-либо. За закрытыми дверями она могла предаваться глупым фантазиям о том, что ему не всё равно на неё, но здесь, в реальном мире, он снова был Пожирателем Смерти. Драко бросил на неё последний тоскующий взгляд, а затем развернулся по направлению к зданиям, виднеющимся вдалеке. Именно тогда она почувствовала, как крепко он сжал её запястье; его прикосновение было холодным, как осенний ветер, разгуливающий по улицам. Драко притянул её к себе и, целомудренно поцеловав в лоб, отпустил. — Береги себя, — прошептал он, отходя от неё и затем свернув за угол к главному зданию. Она молча смотрела ему вслед, чувствуя, как бешено колотится сердце.***
Иногда Лаванда всё ещё чувствовала, как пинается ребёнок, которого она вынашивала девять месяцев. Ранним утром, перед тем, как она откроет глаза, она возвращалась в квартиру, в которой её поселил Блейз; закутавшись в одеяло, она обнимала свой живот, ласково называя младенца Дейзи. Она не была уверена, кто у неё родится, и, в конце концов, это не имело никакого значения. Блейзу это казалось забавным. Почти каждое утро, в те драгоценные минуты, пока восхитительные золотые паутинки снов не исчезали, как капли росы, возвращая её в суровую и мрачную реальность, Лаванда была счастлива. Но такие моменты имеют свойство быть мимолётными. В то утро, перед ссорой с Джинни, Лаванда проснулась от одного из самых чудесных снов, в котором Блейз улыбался ей. У него была тысяча разных улыбок, но та, которую она всегда будет помнить, та, от которой его тёмные глаза так ярко загорались, была только лишь для неё. Она всегда любила то, как он улыбается, даже в тот вечер, когда он пришёл в клуб, где она торговала собой. Он был вместе с Малфоем и двумя другими влиятельными ничтожествами. Даже тогда Лаванда надеялась, что он улыбнётся для неё, и удача протянула ей свою руку. Да, она знала, что во многом подобное стечение обстоятельств зависело только от неё, и она не была дурой; в подобные времена сложно отыскать повод для радости, и, хотя Блейз, так или иначе, чуть не погубил её, тот путь стоил того. В течение несколько дней, месяцев и почти целого года она была для кого-то особенной, а не просто шлюхой из Паддингтона. Она могла искренне улыбаться, не стремясь притворяться. Наконец-то у неё появился шанс; она влюбилась. И этот мужчина, пусть и непростой и с излишней осторожностью, тоже влюбился в неё. То, что происходило между ними, невозможно было как-то охарактеризовать, и она давно перестала пытаться. Думая о идеальных, затуманенных воспоминаниях и о напоминаниях о жестокой реальности, Лаванда напоминала себе, что радость возможна, что она существует и ей повезло испытать её… пусть и на какое-то время. А потом произошла ситуация с Джинни. Лаванда знала, что ссора, разгоревшаяся между ними, была бессмысленной. Но, как бы она ни старалась, она не могла не чувствовать ничего, кроме обиды на свою бывшую однокурсницу. Она, конечно, думала о Джинни и Гермионе. Думала с той ночи, как узнала их после того, как её привезли в Отчуждение. И она, конечно же, слышала о Гарри, Джинни и их детях. Она восприняла эту новость с негодованием: как так получилось, что Джинни и Гарри смогли стать родителями, а у неё отняли эту возможность? Она также думала и о Гермионе. Она была слишком… нетерпеливой в школе. Слишком… педантичной. Слишком… раздражающей. И, хуже всего было то, что Лаванда испытывала ревность. Она ревновала Гермиону к Рону Уизли, потому что тогда, в школьные годы, Рон был единственным, чего она хотела. И он разбил её хрупкие надежды. В то утро она отчаянно цеплялась за сон о Блейзе, упрямо заставляя себя не открывать глаза, крепко сжимая тонкое одеяло, которое никак не согревало. Она хотела остаться в своих снах, ведь только там она могла снова быть с Блейзом, слышать его смех, чувствовать прекрасные прикосновения его пальцев на своём теле. Там они были только вдвоём, и она видела, что он без ума от их ребёнка — маленькой девочки. Во сне они были семьёй, невзирая на все невзгоды, с которыми им пришлось столкнуться. Совсем скоро сон по крупицам развеялся, и реальный мир обрушился на Лаванду, напевая свою жестокую песню. Она неохотно открыла глаза, стряхивая с себя оковы сна и драгоценных сновидений. А потом произошла глупая ссора с Джинни Уизли, с девушкой, у которой было всё. Лаванда сидела на крыльце возле кухни после того, как заставила себя проглотить безвкусную овсянку на завтрак.Смена на кухне — это самое худшее из всего, что можно только придумать.И именно в тот день её отправили на полное дежурство. Несмотря на то, что во дворе кипела жизнь, она чувствовала себя, как никогда, одинокой. Она решила, что Отчуждение ничуть не хуже Паддингтона, но, по крайней мере, там она была сама по себе, словно, опустись она на колени и начни молиться о переменах, то однажды бы она обрела свободу, своё место и нашла покой. Но, вместо этого, Министерство схватило её; случилось то, чего она боялась больше всего, и теперь… теперь не было никакой надежды. Она видела это в глазах других магглорождённых. Ни надежды, ни будущего. Этот же день будет особенно трудным. Её малышке исполнилось шесть месяцев. Полгода. Мама любит тебя, Дейзи. Она скучала по Блейзу. Она скучала по маленькой девочке. Пока все остальные игнорировали её, Лаванда тихо плакала, думая о том, что Блейзу потребовалось ровно девять дней на то, чтобы уничтожить её, уничтожить то, о чём она заботилась целых девять месяцев. Ненавистный, несправедливый мир отнял у неё единственную реальную вещь, которую она когда-либо могла бы назвать своей. Будь ты проклят, Блейз Забини! Ты должен был любить меня! Неужели всё это время я была идиоткой? Почему я одна? Почему это произошло? Что я сделала не так? Довольно скоро те, кто находился на кухне, заметили, что она плачет и стали перешёптываться. Лаванда слышала слова «шлюха» и «ничтожество». Она не обращала на них внимания; для неё это не стало чем-то новым. Вместо этого она поднялась на ноги, и, пошатываясь из-за затуманенных слезами глаз, прошла на задний двор. Шагнув между двумя зданиями, ведущими к главному, она остановилась, изумлённо глядя на открывшуюся перед ней сцену. Возможно, Лаванда бы и не заметила их, если бы его волосы не блестели в лучах послеполуденного солнца. Он прижимался губами к её волосам, так ласково, так нежно, что казалось невероятным в такой неприятной обстановке. Его глаза были прикрыты, пока она обнимала его так, словно он был её единственным спасительным оплотом. Гамма эмоций пронеслась по телу и без того хрупкой Лаванды, её голова закружилась, а дыхание стало прерывистым. И в этот момент она поняла, насколько сильно ненавидит Гермиону Грейнджер. Она и прежде ненавидела Драко Малфоя; она ненавидела его ещё в школе и это чувство стало сильнее в ту ночь, когда он грубо отверг её отчаянное предложение. Но вдвоём они наполняли её такой яростью, что на мгновение Лаванда забыла о собственной боли. Значит, я недостаточно хороша, да? Конечно, никаких шлюх. Подойдёт только лучшая грязнокровка, не правда ли? Она с горечью сглотнула, пытаясь стереть из памяти образ их объятий — странное удовлетворение на его лице и умиротворение на её, — но не смогла. Развернувшись и поспешно уйдя, Лаванда почувствовала, как внутри её грудной клетки бешено колотится сердце, сотрясая всё тело, как будто для него оно было всего лишь пустой, хрупкой оболочкой. Тук. Она не могла сделать и вдоха. Тук. Каждый стук сердца ощущался так, словно кто-то приставлял к нему тупой нож, пытаясь разрезать. Тук. А затем кто-то начинал сыпать соль на её раны. Тук. Горячие яростные слёзы начали застилать её глаза. Она не могла поверить, что когда-то так нагло предложила себя мужчине, который, вероятно, смеялся над ней за её спиной. Тук. Это было больно — быть отвергнутой Малфоем, а затем увидеть, как он обнимает женщину, столь же мерзкую, как и она сама. Тук. Она начала задыхаться, а затем, пытаясь собраться с мыслями, стала ненавидеть Гермиону Грейнджер сильнее, чем когда-либо прежде.***
Гермиона поспешила поскорее пройти в спальное помещение, опустив голову и стараясь не встретиться с кем-либо взглядом. Она знала, что в этот день, как и каждый понедельник, Джинни и Джастин дежурят в прачечной. Обязанности в Отчуждении имели жёсткую структурированность. Министерство желало знать, чем занимается каждая душа в этом месте. Гермиона надеялась, что Малфой придумал, по крайней мере, какое-то оправдание тому, где она была вчерашним вечером и всю ночь. Вспышки проведённого времени в его постели обрушились на неё; на одно короткое мгновение её ноги подкосились, а затем волна стыда смыла все соблазнительные мысли, которые успели проникнуть в её голову. Комната была пустой, почти неосвещённой, если не считать солнечных лучей, проникающих внутрь через окна. — Ах, а вот и шлюха вернулась. Тон голоса был похож на облитый мёдом цианид, отчего Гермиона дёрнулась, испуганно ахнув. Она обернулась и увидела Лаванду, сидящую в тени на её койке. Выражение её лица было… странным; Гермиона не знала, что и думать. Она с удивлением посмотрела на неё, отчего Лаванда мрачно усмехнулась. — Что, не привыкла, когда тебя так называют, Гермиона? На этот раз голос стал тише, словно начиная пробирать до костей. — Или ты предпочитаешь куртизанку? А может, гейшу? Хотя, знаешь, женщина, которая продаёт своё тело, всё равно остаётся шлюхой. На этот раз Гермиона пискнула, а на её лице появился румянец. — Я не… Увидев выражение лица Лаванды, её резкость в глазах, Гермиона замолчала. — Не шлюха? Я не совсем это слышала, Гермиона, — отрезала она сухим тоном. — Я слышала, ты проводишь свои ночи, ублажая одного из здешних чиновников. Гермиона наблюдала за тем, как улыбается Лаванда, хотя её улыбка так и не коснулась сапфировых глаз. Она с ужасом почувствовала, как та провела по её спине рукой, продолжив говорить задумчивым тоном: — Думаешь, сможешь выбраться отсюда с помощью секса? Я знаю много девушек, которые делают так. Я уже давно в этом деле и вижу это в выражениях их лиц. В том, как они смотрят на этих людей голодными глазами. Она замолчала, глядя Гермионе прямо в глаза. — О чём ты думаешь, когда обхватываешь его спину ногами? Гермиона почувствовала подступающую тошноту, и через мгновение на её глазах выступили слёзы. Не было смысла отрицать очевидное, она была шлюхой. Она отдавала своё тело Драко Малфою в обмен на спасение Лили, и неважно, что и как, Лаванда была права. Почему меня тошнит от таких разговоров, если они ни на йоту не хуже того, что я делаю? Но, всё же, Гермиона боролась с обвинениями против порядочности, с которой она рассталась несколько месяцев назад. — Не имею представления о том, о чём ты говоришь. Последовало тяжёлое, пугающее молчание, а затем Лаванда пожала плечами, понимающе улыбнувшись. — Ты думаешь, что он о тебе заботится? Я тоже думала, что Блейз заботится обо мне, но, в конце концов… я ошиблась. Её взгляд был тяжёлым, но Гермиона видела, как она пытается справиться с собственной болью. Она быстро заговорила, надеясь дать Лаванде хоть какую-то надежду, несмотря на всё то отвращение, которое испытывала. — Лаванда, я знаю, что это нелегко, и… — Я видела тебя, — возразила она, и её глаза негодующе вспыхнули. — Снаружи. Тебя и Драко Малфоя. Гермиона почувствовала, как вся кровь отлила от лица; и действительно, вскоре она стала настолько бледной, что едва могла удержаться на ногах. Лаванда прищурила глаза. — Он такой же, как и все остальные. Даже хуже. Ему на тебя наплевать. Как и всем им. Ты можешь отдать им всю себя, но они всё равно потребуют больше, оставив после тебя лишь пустую, никчёмную оболочку. Одинокая слеза скатилась по её лицу. — По крайней мере, я достаточно честна, чтобы сказать, кто я. Ты — дура, Гермиона. Мне не нужно твоё сочувствие, потому что ты такая же жалкая, как и я. На самом деле, ты даже хуже, потому что не можешь признать собственную никчёмность. Под её взглядом Гермиона чувствовала себя такой же беспомощной, как и рядом с Пэнси Паркинсон. Наконец, когда к ней снова вернулся дар речи, Гермиона с трудом нашла в себе силы что-то ответить. — Всё совсем не так, я… Её голос становился тише, пока совсем не затих. Её губы всё ещё были приоткрыты, будто она собиралась продолжить. Если всё не так, как она говорит, то как на самом деле? Даже речи идти не может о том, что бы он любил меня. Сколько раз я рассматривала то, что происходит между мной и Малфоем, как деловую сделку? Гермиона с удивлением осознала, что мир, в котором она жила, становился невыносимым без него, потому что только тогда, когда они были вместе, всё обретало смысл. Лаванда уставилась на Гермиону, сжав губы в плотную линию. — Интересно, что бы подумал Рональд? Ты продаёшь себя, чтобы выжить. Как ты думаешь, он бы понял? Теперь мир совершенно другой. Слова были произнесены шипящим шёпотом, они сбивали столку и подразумевали гораздо больше, чем могло бы показаться. Гермиону затрясло из-за наглости женщины, стоящей перед ней. — Не могу поверить, — прошипела она. — После всего, что мы с тобой пережили за последние шесть лет, в тебе нет ни капли искреннего сострадания ко мне? Мы же были друзьями. Как ты можешь стоять здесь и обвинять меня, заставлять почувствовать себя грязной, когда ты точно такая же, как и я? Гермиона увидела, как что-то промелькнуло в глазах Лаванды на секунду, а в следующую блондинка уже бросилась вперёд, потянувшись к её волосам, с силой сжала их и потянула на себя. Гермиона резко вскрикнула, её глаза наполнились слезами от боли, а затем она сама обхватила светлые кудри и сделала то же самое, заставляя Лаванду взвизгнуть. Затем они оказались на грязном, пыльному полу, пытаясь причинить друг другу боль; Гермиона отказалась сдаваться даже тогда, когда кулак Лаванды врезался в её лицо — наверняка на следующий день на этом месте будет синяк. Она изо всех сил брыкалась, пытаясь вырваться из цепкой хватки, издавая странные звериные звуки, пока Лаванда вопила, как банши. Наконец, Гермиона смогла ухватиться за Лаванду так, что быстро и сильно пнула её в середину живота и откатилась, тяжело дыша. Её глаза горели, а лицо болело из-за удара. Она услышала произнесённое заклинание прежде, чем смогла бы перевести дух. — Импедимента! В мгновение ока она почувствовала, что её движения стали вялыми, а всё тело — замедлилось. Гермиона пыталась побороть вялость, но, чем сильнее она делала это, тем заторможенной становилась. Наконец она затихла, уткнувшись лицом в пыльный пол. Именно тогда она увидела блестящую поверхность обуви и её охватило дурное предчувствие. Она лежала неподвижно, измученная и злая, но боялась пошевелиться. Кто это мог быть? Руквуд? Мальсибер? Именно они чаще всего совершали обход. Она молилась, чтобы это оказалась не Пэнси, и, когда Гермиона подняла глаза, она не увидела никого из них. Гермиона вспомнила, что Маркус Флинт был похож на горного тролля тогда, когда они ещё учились в школе. Возраст ни капли не изменил его, и, когда он рывком поднял её на ноги, сильно схватив и без того больное плечо, она всхлипнула. Она едва могла держаться на ногах, находясь под заклинанием Флинта, поэтому, упав на ближайшую койку, она вздрогнула, когда случайно задела боком металлическую балку. Тихий стон сорвался с её губ, и она закрыла глаза как раз в то время, когда рядом раздался другой, до боли знакомый, голос. Внутри неё всё перевернулось. — Инкарцеро. Её мгновенно привязало к койке, и тогда Малфой повернулся к Лаванде, которая всё ещё лежала на полу. — Вставай. Я не потерплю здесь ничего подобного, вы обе поняли меня? — сказал он, сначала бросив на Лаванду ледяной взгляд, а затем обратив свои серые глаза на Гермиону. Она увидела, как что-то на мгновение промелькнуло в них, пока на его лице снова не появилось знакомое выражение. Больше ни слова. Когда голос Лаванды нарушил напряжённую тишину, Гермиона заставила себя лежать как можно тише и неподвижно. — Ну, что насчёт этого? Её тон был презрительным. — Герой приходит, чтобы всех спасти. Нужно заплатить, чтобы переспать с Малфо… Но прежде, чем она успела закончить фразу, Гермиона увидела, как он грубо поднял её на ноги, а затем потащил из комнаты, несмотря на то, что та сильно сопротивлялась. Когда они ушли, она испытала глубокое чувство потери. И, когда она подняла взгляд на Флинта, в его глазах промелькнула тень страха.