Eiswein

Если мы примем как не допускающий исключений факт, что все живущее вследствие внутренних причин умирает, возвращается к неорганическому, то мы можем сказать: целью всякой жизни является смерть, и, наоборот, неживое было раньше, чем живое. З. Фрейд.

      Затянутое низкими серыми тучами небо сочилось мелкой апрельской моросью. У собора стоял черный катафалк. К порталу медленно тянулась вереница прихожан, укрытых черными зонтами. Отпевание было назначено на девять, потом сами похороны, а в двенадцать — традиционный крестный ход великой пятницы. Символично. Вот только Рихард считал, что покойный был очень далек от благочестия Христа, несмотря на то, что никаких доказательств водившегося за священником греха у него не было.       Еще перед началом церемонии отпевания у Рихарда с Олли состоялся короткий разговор. — Я буду внимательно следить за присутствующими, и ты тоже смотри в оба, — сказал детектив. — Когда все закончится, встретимся в участке и обсудим. — Хорошо. Я попросил знакомого аккуратно пофотографировать тех, кто пришел сюда и кто будет на кладбище. Может, нам это пригодится.       Ридель кивнул, и они разошлись в разные стороны. Олли отправился к передним скамьям, а Рихард занял место в последнем ряду. Перед ним сидела семья: отец, мать и двое детей, парень постарше и девочка-подросток. В парне Рихард тут же узнал одного из друзей Пауля, которого он видел на фотографии. После начала церемонии мужчина повернулся к сыну и сердито проговорил: «Не ерзай! И поправь галстук. Я не позволю тебе меня опозорить!». Сын тут же постарался привести себя в порядок и замер на скамье, словно изваяние. Дочь бросила на отца испуганный взгляд. Рихард поморщился. Его отчим был таким же придурком.       Когда отец Якоб закончил произносить речь о покойном и начал читать очередную молитву, Рихард тихо поднялся и пошел к выходу, оставляя за спиной скорбные вздохи. Оказавшись на улице, он сразу же закурил. Однако отогнать грустные воспоминания это не помогло. Он рано научился жить, избегая собственной душевной боли и не заботясь о боли остальных. Если он смог стать сильным, тогда пусть и остальные научатся. А если не могут, то что поделаешь. Этакий естественный эмоциональный отбор. И он жил, жил на полную, упорно идя к своей цели и при этом не отказывая себе в разнообразных радостях столичной жизни. Лишь одно событие, имевшее место два года назад, сильно выбило его из колеи. Когда он сказал Тиллю, что любви не существует, то, конечно же, подразумевал отношения между двумя сексуальными партнерами. Но любовь, она ведь бывает разная. И Рихард бы сильно слукавил, утверждая, что не знаком ни с одним из ее проявлений.       В то воскресное утро его разбудил телефонный звонок. Голова трещала с похмелья. Судя по тишине в квартире, Джо куда-то умчался, оставив его отсыпаться. Рихард встал и схватился за виски. Телефон в коридоре продолжал надрываться. Он протопал к дребезжащему аппарату, снял трубку и недовольно буркнул «Алло». — Рихард Круспе? — Да. Я слушаю. — Мне жаль вам об этом сообщать, но ваша тетя скончалась полчаса назад. Она оставила нам ваш контакт на случай, если…       Голос продолжал что-то говорить, и Рихард даже отвечал на какие-то вопросы и сам что-то спрашивал, но потом не мог вспомнить ничего из того разговора. Он позвонил матери, затем в похоронное бюро, затем еще куда-то. Тетка долго болела, и семья сознавала, что ей осталось недолго, но смерть всегда происходит внезапно, как бы ты к этому не готовился.       Старший брат приехал заранее и помог с организацией похорон. Мать с отчимом появились только к самому началу отпевания. На кладбище Рихард молча принимал соболезнования, пожимая чужие руки и скорбно кивая окружающим. Когда он уже стоял у края могилы и смотрел, как на гроб падают первые комья земли, мать вдруг подошла к нему и крепко обняла. Это был один из редких моментов проявления материнского внимания. Рихард никогда бы не признался никому, но он бережно хранил каждый из них в памяти. Тем более, что их можно было пересчитать по пальцам.       Стоя у могилы тетки, он все старался понять, что он здесь делает, но в голове была абсолютная пустота. Слез не было. Внутри вообще ничего не было. Он корил себя за отсутствие эмоций в день ее смерти, в день похорон, да и какое-то время после, когда просто заперся дома, пытаясь осознать произошедшее. А через неделю все-таки отправился в ее маленькую квартирку, которая досталась ему в наследство. Внутри все осталось в том виде, в каком было, когда ее увезли в больницу. На тумбочке в спальне лежал роман Франсуазы Саган «Немного солнца в холодной воде». Закладка отделяла последние десять страниц. Не успела дочитать. Если бы не болезнь, она бы превратилась в обычную старую деву, доживающую свой век в этом спичечном коробке с затхлым запахом одиночества. Она так и не нашла своего счастья, а вот горя хлебнула вдоволь. Наверное, это у них семейное — быть искалеченным морально. Никогда не говорила об этом, но Рихард был уверен, что по-женски она желала чувствовать рядом сильное плечо, а в итоге всю нерастраченную любовь отдавала ему. Хоть он и редко навещал ее в последнее время, но ценил каждое мгновение, проведенное с ней.       На кровати остались небольшие круглые пяльцы с куском белой материи. Рихард перевернул их и увидел вышивку гладью: малиновка, птичка святого Мартина, которая жалеет умерших и приносит им цветы. Работа была практически закончена. Оставалось покрыть гладью всего пару листьев на веточке. Рихард провел пальцами по аккуратно уложенным нитям на яркой птичьей грудке, сел на кровать и почувствовал, как по его щекам потекли слезы. Осознание утраты наконец накрыло его тяжелым душащим пологом. Он стиснул пяльцы дрожащими пальцами и зажмурился, громко всхлипывая. Забытое ощущение бессилия вернулось впервые за много лет. Наверное, поэтому было так больно. Он не может ничего изменить. Он даже не контролирует себя. Он слаб и жалок. Но в тот момент он готов был ползать на коленях и рыдать, умоляя кого-то там наверху, чтобы он дал ей еще хотя бы пару лет жизни. Ведь она единственная по-настоящему любила его, как и он ее, хотя так и не успел сказать ей об этом. Он был уверен, что она знала, но теперь отчаянно хотелось обличить это чувство в слова хотя бы один раз. Снова ощутить, как она ласково гладит его по голове и обнимает на прощание на пороге. Эгоизм ли в нем говорил? Хотел ли он этого лишь для себя, чтобы унять боль? Или же готов был вернуть ее даже при условии, что никогда больше не увидит? Пусть она бы жила где-то, пила чай с мятой по вечерам, читала любимые романы и продолжала вышивать птичек. Одно только знание об этом дало бы ему тогда покой.       Рихард затянулся так глубоко, что фильтр обжег пальцы. Напоследок мелькнула философская мысль о том, что смерти не стоит бояться, но стоит избегать хотя бы ради того, чтобы пощадить своих близких. Ведь именно они окажутся ее эмоциональными заложниками, тогда как покойному будет уже все равно. Но кто будет жалеть о нем? Он совсем один на этом свете. Вряд ли мать с отчимом станут убиваться, узнав, что его больше нет. Разве что Джо с Максом… Ну, может, еще брат.       Потянувшиеся из церкви на площадь люди окончательно вернули его в реальность. Он раскрыл старенький черный зонт с погнутой спицей, который ему дала Эрика, и присоединился к толпе. Вскоре из церкви вынесли гроб и погрузили в катафалк. Автомобиль медленно двинулся в сторону кладбища, находившегося на холме на окраине города. За ним потянулась длинная процессия прощающихся.       На кладбище пришла только часть присутствовавших в церкви. Среди них была сестра покойного, местный городской совет в полном составе, постоянные прихожане, учителя и некоторые ученики гимназии с родителями. Вернер не появился. Из учившихся у отца Лукаса было двенадцать человек. Рихард специально посчитал. Эти апостолы точно знали о своем учителе что-то такое, что не позволило бы ему надеть терновый венец и взойти на крест. Он встретился взглядом с Паулем и подал ему знак, изображая фотосъемку. Тот кивнул, приподнял висевшую на груди камеру и отошел в сторону.       Рихард занял стратегическую позицию позади двух старушек, утиравших слезы посеревшими платочками. Он посмотрел на людей, стоявших по ту сторону могилы, и заметил молодого мужчину лет тридцати. Худой и бледный, с темными волосами. Он стоял чуть в стороне от остальной группы. Зонта при нем не было, но он не обращал внимания на дождь. Мужчина, не отрываясь, смотрел на гроб, который должны были опустить в землю после того, как отец Якоб закончит свою речь. По его лицу текли слезы. Рихард решил спросить у стоявших впереди старушек, кто этот человек, но когда он придвинулся к ним, то услышал, что они как раз обсуждают незнакомца. — Первый раз его тут вижу. Кто-нибудь из родни. — Так у него кроме сестры никого не было. — И дальних родственников тоже? Мы же все-то не знаем. Ты посмотри, как он убивается. — Я когда его издалека увидела, уж, грешным делом, подумала сначала, что это Филипп. — Типун тебе на язык, старая! — шикнула в ответ подруга. — Не поминай его сейчас-то. — Ну уж больно похож, — виновато промямлила другая. — Только этот старше раза в два.       Обе умолкли. Рихард сделал себе мысленную пометку. Нужно будет узнать, кто такой Филипп.       Когда гроб опустили в землю и закопали, люди начали расходиться. Появился Пауль. — Ты всех снял? — тихо спросил Рихард. — Того высокого темноволосого мужчину тоже? — Да. — Отлично. Нужно побыстрей проявить пленку. — Завтра все будет готово. — Спасибо!       Пауль немного замялся, а потом спросил: — Ты сегодня вечером куда-то собираешься? — А что такое? — Ну я хотел тебя с ребятами познакомить. — Тогда я буду дома. — Хорошо, — парень развернулся и поспешил вслед за родителями.       Незнакомец все еще стоял поодаль. Рихард отошел и укрылся под раскидистым деревом. Когда все разошлись, мужчина подошел к черному прямоугольнику, контрастно выделявшемуся на фоне зеленой травы. Он осмотрелся и, решив, что свидетелей нет, опустился на корточки и положил раскрытую ладонь на сырую землю. Не сдержался и громко всхлипнул, шумно втянув воздух. Лицо его выражало горькую скорбь. Рихард хотел было отвернуться. Смотреть на чужое горе было неправильно. Но в эту секунду облик мужчины изменился до неузнаваемости. Словно кто-то переключил невидимый рычажок. Лицо его исказила гримаса ненависти. Такой лютой и жуткой, что сложно было поверить, что еще минуту назад он убивался по покойному. Он резко вскочил, сжал кулаки и плюнул на свежую могилу, прошептав что-то в сердцах, а потом развернулся и зашагал вниз по холму. Рихард тут же поспешил вслед за ним. Он догнал его уже на выходе из кладбища и окликнул: — Извините! Могу я с вами поговорить?       Мужчина остановился и обжег сердитым взглядом. — Кто вы такой? — Рихард Круспе, журналист. А вас как зовут?       Незнакомец проигнорировал протянутую руку и оставил вопрос без ответа. Рихарда это не смутило. — Можно спросить, кем вам приходился отец Лукас? — Никем. — Но почему вы тогда пришли на его похороны? — Это вас не касается! — мужчина развернулся и пошел к выходу. — Постойте! Разве вы не хотели бы узнать, кто его убил? — Рихард поспешил за ним. — Нет. — Простите! Понимаю, сейчас неподходящий момент, я зря начал этот разговор при таких обстоятельствах. Но, возможно, вы согласитесь поговорить со мной позже?       Мужчина развернулся, подошел к Рихарду и выплюнул ему прямо в лицо: — Я не буду с вами ни о чем говорить. Моя история теперь похоронена на этом кладбище. А то, что мне от нее осталось, я унесу с собой в могилу. И не вздумайте ко мне приближаться, иначе я подам на вас в суд!       Он зашагал прочь, оставляя собеседника одного у массивных кованых ворот. Рихард задумчиво смотрел ему вслед. ***       С кладбища Рихард сразу отправился в участок, чтобы встретиться с Олли, как они и договаривались. Войдя в пыльное помещение архива, он с порога спросил: — Ну что ты думаешь? Заметил что-то подозрительное? — В целом, обычные похороны, — покачал головой Олли. — Народу было много. Видно, что в городе отца Лукаса действительно уважали. Единственный, кто мне показался подозрительным, — высокий худой мужчина в черном. Тот, что был на кладбище. — А почему он показался тебе подозрительным? — Он так сильно оплакивал покойного, но, когда я спросил у местных, кто он такой, никто не смог опознать его. Может, это чувство вины? — Я тебе больше скажу. Он не только оплакивал покойного. Он еще и ненавидел его.       И Рихард рассказал Олли про ту сцену, свидетелем которой он стал на кладбище. — Завтра будут фотографии, — подытожил он. — Нужно поскорей узнать, кто это. — Я попробую поговорить с сестрой Лукаса. Она собиралась остаться в городе до понедельника. Возможно, она знает этого человека. — И еще, пока не забыл! Ты знаешь здесь кого-то по имени Филипп? — Нет. Кто это? — Понятия не имею. Услышал сегодня это имя в одном разговоре. Спрошу вечером у хозяев.       Они обсудили еще какие-то возможные варианты произошедшего, коих, увы, было немного, а потом попрощались, договорившись быть на связи и делиться любой информацией. Рихард отправился домой и засел за собственные заметки, из-за чего в итоге пропустил обед. ***       Прошедшие утром похороны оставили свой отпечаток на всех присутствовавших. Пришедшие после обеда в дом Хирше Флаке и Шнайдер выглядели немного подавленными. Они обещали помочь Паулю привести в порядок сад. Дождик больше не накрапывал, однако небо осталось затянутым облаками, похожими на стадо серых овец, выкативших мягкие шерстяные животы. Воздух был влажным.       Молодость беззаботна, она быстро забывает все самое грустное, если оно не касается ее напрямую. Парни еще были тихими, когда начали рыхлить землю вокруг плодовых деревьев. А вот когда они стали замешивать раствор для обработки яблонь от паразитов, посыпались первые шутки и взаимные подначивания. Уже через полчаса они носились по саду, кидаясь маленькими камушками. — Ребята! Заканчивайте и идите отдыхать, — Эрика вышла из дома с подносом и поставила его на круглый пластиковый стол под одной из яблонь. Пузатый прозрачный кувшин был до краев наполнен компотом из сушеных персиков. — Мам, а можно четыре стакана? — крикнул ей сын.       Когда работа была закончена, парни отправились умываться. Завершив водные процедуры, Пауль сбегал к Рихарду и позвал его присоединиться к их компании. Они вчетвером сели за стол. Кристоф и Кристиан сначала настороженно разглядывали молодого мужчину, но через пару минут, что-то решив для себя, расслабились. Шнай тут же засыпал его кучей вопросов о столичной жизни. Рихард охотно отвечал, шутил и быстро расположил парней к себе. Он периодически поглядывал на Пауля, сидевшего к нему в профиль. Из-за поредевших туч выглянуло солнце, и его лучи упали на лицо паренька, смеявшегося над какой-то шуткой Кристофа. Он забавно сморщил нос и сощурился, и тут Рихард впервые заметил на его щеках россыпь бледных веснушек. Совсем крошечных. Словно щетку окунули в краску и брызнули на белый лист бумаги. В очередной раз глядя на эту улыбку, адресованную другим, Рихард вдруг вспомнил фильм «Смерть в Венеции» Лукино Висконти.        «Не улыбайся так никому!».       Сейчас он мысленно умолял Пауля об этом так же, как делал Ашенбах, думая о Тадзио. Нет, у него не было ничего общего со стареющими композитором, страдающим от итальянского сирокко и внезапно охватившей его любви к прекрасному четырнадцатилетнему юноше. Но в этот момент он вдруг полностью осознал, что значила та фраза из фильма. «Красота существует еще до того, как художники начинают творить». С этим Рихард не мог не согласиться. Вот только бедный Ашенбах влюбился в образ, так ни разу и не заговорив с мальчишкой. А Рихард, пообщавшись с Паулем, осознал, что тот нравится ему не только из-за внешности. Теперь уже нет. Ну вот откуда снова взялся этот романтический настрой? Рихард поставил стакан на стол и, воспользовавшись заминкой в разговоре, спросил: — Вы не знаете, кто такой Филипп?       Парни сразу умолкли и нервно переглянулись. — Это какая-то местная тайна? Почему все так боятся про него говорить? — Да не тайна это, — вдруг выпалил Кристоф. — Филипп — парень, который с нами учился. Он повесился полтора месяца назад на дереве прям в собственном дворе.       Рихард нахмурился. — Кто-нибудь знает, в чем причина? — Нет. Он никакой записки не оставил. — Он был как-то связан с отцом Лукасом? — Он два года был служкой в храме. — Вот как… Но почему о нем никто не упоминает? Я уже со столькими людьми общался, — Рихард поочередно обводил всю троицу взглядом. В голову сразу пришел разговор с Бруно в понедельник. Тот сказал, что последнее время ему самому пришлось выполнять все обязанности министранта, но ни словом не обмолвился о Филиппе. — Так ведь грех, вроде как, — пролепетал Кристиан. — Да при чем тут грех? — фыркнул Пауль. — Он просто странный был, вроде как не от мира сего. Почти ни с кем не разговаривал, все время проводил в церкви. — Неужели не было никого из сверстников, кто с ним ближе всех общался? — Ну с тобой ведь он разговаривал, — тихо сказал Кристоф Паулю, коротко глянув на него и тут же отводя глаза. — Черт, Шнай! Кто тебя за язык тянет? — шикнул на него Пауль, а потом развернулся к Рихарду. — Мы просто вместе у Тилля за лошадьми приглядывали по понедельникам. Я о нем ничего не знаю. Он неболтливый был.       Рихард недоверчиво посмотрел на него, но, взвесив все за и против, решил пока не допытываться. Можно, конечно, надавить сейчас на Пауля, чтобы он все рассказал. Но потом они точно не смогут общаться как раньше. А терять эту хрупкую установившуюся связь очень не хотелось. У него еще есть время. Можно для начала поговорить с местными взрослыми, а потом снова попробовать выйти на эту тему с пареньком. Поэтому Рихард напустил на себя безмятежный вид и снова взял стакан. — Как скажешь. Простите, парни. Сегодня и так был тоскливый день, а я еще сильней порчу вам настроение. Давайте лучше о чем-нибудь приятном поболтаем.       Он заговорил о футболе, и беседа потихоньку вернулась в прежнее русло. Через полчаса парни начали собираться домой. Шнай сказал, что отец велел ему прийти не позже семи. Флаке тоже ждала дома мать. Когда они попрощались и ушли, Рихард помог Паулю отнести стаканы на кухню. На обратной дороге парень прихватил тряпку, чтобы вытереть стол. Быстро приведя поверхность в порядок, он повернулся к Рихарду и серьезно проговорил: — Извини, но я действительно не могу ничего сказать о Филиппе. Там правда не было ничего особенного. Он никому не рассказывал о своей жизни, просто решил уйти и все. — Да брось. Это я должен извиняться. Я иногда забываю выключать свои журналистские замашки, — ответил Рихард, подойдя к нему и внимательно изучая его лицо. Клонившееся к горизонту солнце, найдя брешь в серой броне, снова пролило на него свой свет. Пауза затянулась, и взгляд Пауля стал обеспокоенным. — Что-то не так? — У тебя такой интересный цвет глаз. Я вообще сначала думал, что они черные. А на свету, оказывается, серо-синие. — Глаза как глаза. Обычные, — пожал плечами Пауль, разрывая зрительный контакт и не зная, куда себя деть. Ему никто до этого не делал комплиментов по поводу глаз. — Красивые. — Зачем ты это говоришь? — Тебя это смущает? — Парни не говорят друг другу такое. — Глупости какие, — усмехнулся Рихард. — С чего ты взял? Если я считаю что-то красивым, то я совершенно спокойно могу сказать об этом. — Ну, у тебя тоже красивые… — прошептал Пауль, глядя в землю. — Спасибо, — Рихард с улыбкой продолжал разглядывать его. — Видишь, мы обменялись комплиментами и не провалились в преисподнюю. — Иногда ты странный. — Только иногда? Сочту это за еще один комплимент.       Пауль фыркнул, но все равно не смог сдержать улыбку. Он наконец взглянул на Рихарда. — Ну я пойду. Увидимся за ужином? — Обязательно. Тем более, я пропустил обед. ***       После ужина Эрика и Антон отправились смотреть телевизор, оставив парней вдвоем на кухне. Пауль мыл посуду, а Рихард вызвался ему помочь и теперь вытирал тарелки белым вафельным полотенцем. Сегодня к чаю было клубничное варенье, и Эрика оставила большую трехлитровую банку на кухонном столе, попросив убрать ее наверх в один из шкафов. Когда вся посуда была перемыта, Пауль схватил ложку, выудил из банки еще одну большую мясистую ягоду и тут же отправил ее в рот. Рихард усмехнулся. — Что? — жуя, пробормотал паренек. Крупная розовая капля сиропа прилипла у краешка нижней губы. Рихарду захотелось слизнуть ее языком, а заодно и попробовать, какой Пауль на вкус. Только он не позволит. Пока точно нет. Но соблазн был так велик, что Рихард протянул руку и смазал каплю, а затем поднёс палец к губам и пососал кончик, шумно причмокнув. Паренек замер. Его щеки мгновенно приобрели легкий оттенок того самого клубничного сиропа. — Сладко, — протянул Рихард. — Зря я отказался. — Ну так попробуй сейчас, — кашлянув, хрипло пробормотал Пауль. В горле пересохло. Это все варенье. Что же еще? — Возможно, в следующий раз, — тихо ответил Рихард, глядя ему прямо в глаза. А потом улыбнулся. Было видно, что он смутил парнишку своим действием, но тот явно не до конца понимал, насколько пикантно прозвучал их маленький диалог. Святая простота!       Чтобы скрыть неловкость, Пауль развернулся к столу. Он закрыл банку и понес ее к шкафу, спиной ощущая чужой взгляд, от которого по коже вдруг побежали мурашки. Проводив гостя, он пожелал родителям доброй ночи и отправился к себе. День был очень насыщенным. Нужно было столько всего записать в дневнике! Однако когда он сел за стол, чтобы выплеснуть мысли на бумагу, то понял, что в голове крутится только сцена с вареньем. Сердито прикусив кончик ручки, он титаническим усилием заставил себя сосредоточиться. Строчки начали потихоньку ложиться на лист. Сцена за сценой, деталь за деталью. Вот только Пауль намеренно избегал лишний раз упоминать Рихарда, который не желал выходить из его головы. Потом он лег, немного почитал перед сном, и уже в полночь его сморило.       Губы, шепчущие что-то на ухо. Он не разбирает ни слова, потому что закипевшая кровь стучит в висках. Ему жарко от этого горячего дыхания. Перед глазами мелькает чужая рука с едва заметным шрамом на внутренней стороне. Она опускается на его колено и скользит вверх по обнаженному бедру, а затем слегка сжимает… Тело пылает. Он словно попал во влажный липкий кокон, сотканный объятиями другого человека. Ему так хорошо в кольце крепких рук. Он качается на теплых волнах. Чужие губы проводят по шее и мягко целуют в обнаженное плечо. А потом остается только взгляд светло-голубых глаз и ощущение горячих прикосновений. Тело выгибается дугой, и изо рта вырывается легкий стон. Невероятное наслаждение!