Eiswein

Низок же тот пошлый поклонник, который любит тело больше, чем душу; он к тому же и непостоянен, поскольку непостоянно то, что он любит. Стоит лишь отцвести телу, а тело-то он и любил, как он «упорхнет, улетая», посрамив все свои многословные обещания. А кто любит за высокие нравственные достоинства, тот остается верен всю жизнь, потому что он привязывается к чему-то постоянному. Платон. Пир.

      Погода с утра выдалась чудесная. Лучи солнца ласково перебирали лепестки цветущих в саду яблонь. На ветвях щебетали птицы. Рихард облокотился на перила крыльца и сделал глубокий вдох, чувствуя, как внутри все наполняется энергией. Сегодня ему ненадолго удалось отогнать мрачные мысли, которые теперь маячили где-то на заднем плане сознания, но не осмеливались поглотить его полностью. По этой причине он оттягивал момент, когда придется снова сесть за материал для статьи, здраво рассудив, что заслужил хотя бы полчаса, чтобы насладиться дыханием весны. Но вселенная считала иначе. В кармане зазвонил мобильный. — Да! Я слушаю! — Рихард сразу же ответил, увидев, что входящий звонок — от Олли. — Алло! Рихард! В участок пришла Клара Леманн, мать Филиппа, — голос детектива звучал напряженно. — Дай-ка угадаю. Она тоже была в храме в тот вечер, но утверждает, что отца Лукаса не убивала, верно? — Как раз наоборот. Она созналась в убийстве. Но она хочет, чтобы ты присутствовал при допросе и потом описал историю ее сына в своей статье. Как скоро ты сможешь подъехать? — Уже выезжаю! — Рихард нажал отбой и поспешил в домик за вещами. ***       На первом уроке Пауль вошел в класс прямо со звонком. Он знал, что ему не избежать вопросов Тесс и парней, но пытался максимально оттянуть этот момент. И если Шная еще как-то удалось игнорировать в течение урока, то Тесс перехватила его уже на первой перемене. — Все в порядке? Ты так быстро убежал вчера. — Да. Извини, что так получилось. — Ничего страшного, — обычно бойкая девушка неловко переступила с ноги на ногу. — Ты спросил? — Ох, нет, извини. Совсем забыл, — промямлил Пауль, отводя глаза. Ему было стыдно врать, но объяснить причину, по которой он нарочно умолчал об этом в разговоре с Рихардом, он, конечно же, не мог. — А, ну ладно, — она разочарованно вздохнула. — А сегодня не получится?       Пауль почувствовал острый укол совести, заставивший его выдавить скупое «Спрошу». — Спасибо! — на лице Тесс мгновенно расцвела улыбка. На радостях она крепко обняла парня за шею, а потом отправилась в класс. За спиной Пауля как из-под земли вырос Кристоф и закинул руку ему на плечи. — Ого! Я вижу, что дела у тебя идут отлично. Что ты ей сказал? Что вообще вчера было? — Ничего не было. Ничего такого я ей не сказал, — Пауль сбросил руку Шнайдера с плеча. — О чем речь? — Кристиан, вышедший из кабинета, услышал только последнюю реплику. — Пауль не хочет признаваться, как прошло их свидание. — Мы просто друзья!       Кристоф присвистнул и посмотрел на Флаке. — Нет, ты слышал? Вот это поворот!       Скрывать от парней смысла не было, кроме того, хотелось хоть кому-то излить душу, пусть и не говоря всей правды, поэтому Пауль вздохнул и ответил: — Она меня спрашивала про Рихарда. И вчера, и сегодня. — Блин, сочувствую, — Шнай, уже приготовивший целый вагон шуток, стушевался и почесал затылок. — Но оно и понятно. Он крутой! Флаке ткнул его локтем в бок. — Ой, извини. Я не то имел в виду… — Да пустяки. Я в порядке, правда. Просто она теперь просит меня узнать, придет ли он на праздник. — А он придет? — с интересом спросил Кристоф. «И этот туда же! Да что они все к нему липнут?» — Пауль насупился, представив, что Рихарду придется провести весь праздничный вечер в окружении стайки местных парней и девчонок. Если он вообще собирается участвовать в гуляниях. — Не знаю. Я еще не спрашивал. — Ты позовешь его? — Флаке сложил руки на груди. — Мы поймем, если не захочешь. С ним, конечно, интересно, но ты — наш друг. И мы тебя всегда поддержим, ты же знаешь. — Спасибо!       Остаток занятий Пауль провел, подперев руку щекой и мечтая о том, чтобы у майского дерева они с Рихардом остались только вдвоем. ***       Рихард постучался и, не дожидаясь ответа, вошел в кабинет Шульца. На стуле у самого окна, опустив голову, сидела сухая женщина лет сорока. Ее сходство с сыном было поразительным. О ее возрасте говорили только руки и шея, лицо же было покрыто сетью морщин, под глазами залегли глубокие тени, а половину волос, собранных в толстый низкий пучок, залила седина. Одета она была по-пуритански скромно: объемная вязаная кофта, серая юбка до щиколотки и стоптанные ботинки на низком квадратном каблуке. Прямая спина и сложенные в молельном жесте ладони, покоившиеся на коленях, окончательно делали ее похожей на какую-нибудь кладбищенскую плакальщицу. Но когда Рихард шагнул внутрь, она подняла голову и полоснула его холодным взглядом зеленых глаз. Помимо нее в помещении присутствовали начальник полиции, один из местных офицеров и Олли. — Добрый день! Вы тот самый журналист из Берлина? — спросила фрау Леманн, после того, как мужчины поздоровались. — Да. Вам нужно показать удостоверение? — В этом нет необходимости. Садитесь, — уверенно проговорила женщина.       Рихард послушно сел, отмечая про себя, что ни один из присутствующих мужчин не попытался перебить ее или сделать замечание. Словно это она была здесь начальником, а не подозреваемой. Олли только сделал какую-то пометку в блокноте и пододвинул к себе протокол. Шульц отвернулся к шкафу и принялся блуждать рассеянным взглядом по корешкам папок, а незнакомый офицер вообще застыл у двери как изваяние. Все это напоминало какую-то театральную мизансцену. — Я хочу, чтобы вы рассказали об этой истории максимально честно. — Конечно! Я дам вам прочитать материал перед публикацией, если хотите. Фрау Леманн посмотрела на него каким-то странным взглядом и криво улыбнулась. — Не нужно. Я вам доверяю. — Тогда я вас слушаю, — Рихард достал блокнот, ручку и диктофон и нажал кнопку записи. — Меня зовут Клара Леманн. Мне сорок один год. Я родилась и выросла во Франкфурте, в приличной семье. Мать работала в бухгалтерии, отец — в конструкторском бюро. Старшая сестра рано вышла замуж и уехала с мужем в Кобленц. Жили мы втроем вполне обеспеченно. После школы я поступила там же в университет на экономический факультет. Решила пойти по стопам матери. Получила диплом с отличием. С работой тогда было туго, но я не отчаивалась. Искала примерно полгода. И нашла. Взяли в небольшую частную фирму. Платили немного, но зато свои деньги. Наверное, если бы моя интуиция тогда сработала, то я бы сбежала оттуда в первый же день.       Рихард краем глаза заметил, как Шульц повернулся в сторону Клары и теперь смотрел на нее так, словно впервые увидел. Что бы это значило? А Леманн продолжала: — С того дня, как я переступила порог той конторы, моя жизнь превратилась в череду неудач. Звучит, как начало бульварного романа, да? Но так оно и есть. Моя жизнь — трехгрошовая опера. И если бы я была терпимей ко злу, я бы не сидела здесь. Так о чем я? В той фирме я отработала месяц, и заметила, что начальник проявляет ко мне повышенное внимание. Он был старше меня раза в два и совсем мне не нравился, но настойчиво пытался ухаживать. А в один из вечеров попросил задержаться с документами и изнасиловал.       Леманн сказала это таким будничным тоном, словно она давным-давно смирилась с тем фактом, что над ней когда-то надругались. Шульц кашлянул, ослабил галстук и попросил офицера выйти. Когда дверь закрылась, Клара продолжила: — Я была раздавлена. Он пригрозил, что расскажет об этом всем моим родственникам и знакомым, если я заявлю в полицию. Говорил, что он -уважаемый человек, и мне никто не поверит. Они все так говорят, — вдруг усмехнулась Леманн. И в эту секунду Рихард понял, что она точно была в церкви, когда Лукас крикнул эту фразу в след убегающей Сабин. — Я, конечно же, не вернулась больше туда. Соврала родителям, что меня сократили. Начала ходить в церковь. Там был один священник в нашем храме, отец Теодор. Чудесный человек. Я исповедовалась ему, и он поддержал меня. Тогда я всей душой поверила в Бога. Я даже собиралась рассказать родителям о произошедшем. Они уехали отдыхать в Констанц. Я ждала их. Но они не вернулись. Разбились на трассе. А еще через неделю я узнала, что беременна.       Клара умолкла. В комнате повисла абсолютная тишина. Все трое смотрели на женщину, а она — куда-то в сторону, в пустоту. Глядя на нее, Рихард подумал о том, какой же огромный груз прошлого носят на плечах некоторые люди. На фоне ее рассказа его собственная история выглядела далеко не самой трагичной. Но если он никак не мог расстаться с болью, то как вообще жила все эти годы эта женщина? — Я хотела наложить на себя руки, — снова заговорила Клара. — Пошла перед этим в церковь и встретилась там с отцом Теодором. Он сказал, что Бог избрал меня, что я должна стойко пережить все страдания, которые он мне посылает, потому что они приведут меня к спасению. Он убедил меня, что я должна жить, и что ребенок ни в чем не виноват. Сестра тоже поддерживала как могла. У нее тогда как раз родилась вторая девочка, ей самой было тяжело. Я осталась жить в квартире родителей, оформила пособие. Пока могла, подрабатывала то тут, то там, а потом окончательно прибилась к храму. Церковь тогда дала мне утешение и покой. А потом родился Филипп, и я поняла, что он — свет всей моей жизни. В нем не было ничего от его отца. Он был моей полной копией, — на губах Леманн появилась слабая улыбка. Она снова взяла небольшую паузу, пытаясь выбрать из забитого под завязку сундука воспоминаний нужные. — Я не хотела, чтобы за спиной моего мальчика шептались. Когда Филиппу исполнилось три годика, я продала квартиру родителей и часть имущества, и перебралась сюда, в Б***. Мы счастливо жили здесь почти десять лет, а в последние три года все пошло наперекосяк. Филипп отдалился от меня. Думаю, он не мог меня простить за то, что я ничего не рассказывала ему об отце. Это была моя ошибка. Я ведь так ни с кем и не сошлась за эти годы. Решила полностью посвятить себя Богу и Филиппа привела в церковь. Вы бы видели, как он разглядывал иконы и слушал псалмы! Он так радовался. Это была благодать для него, — ласковые нотки в голосе Клары исчезли, и он стал глухим и жестким. — Без вины виноватая, вот я кто. Каяться за то, что привела моего мальчика в логово зверя, не буду. «Горе пастырям, которые губят и разгоняют овец паствы Моей!», говорит Господь. А я-то, дура, радовалась, когда он пришел ко мне и сказал, что будет служкой в храме и будет отцу Лукасу помогать. Это из-за него мой мальчик повесился! Из-за него! — она повысила голос, теряя самообладание. — Пожалуйста, успокойтесь и продолжайте. Дать вам воды? — спросил Олли. — Не надо, — женщина взяла себя в руки. — Эти три года, пока Филипп был при храме, я не могла понять, что с ним происходит. Думала, просто переходный возраст. Успокаивала себя тем, что он в церкви, и там ничего плохого с ним не случится… — горький смешок выдал прорывающуюся наружу боль. Рихард так крепко сжал ручку, что его пальцы побелели. — Пасмурно было в то утро, — интонация Клары стала безжизненной. — Понедельник. У меня смена была после обеда. Я проснулась чуть позже обычного. Сон еще такой хороший снился, что Филипп маленький, и мы с ним в парке гуляем. Спустилась вниз, на кухню, а в доме тишина. Думала, ушел куда-то. У меня даже сердце не ёкнуло. Поставила чайник, накинула кофту, к окну подошла… А там мой мальчик, — голос женщины дрогнул. Она умолкла. Руки ее теперь были крепко сжаты в кулаки и дрожали, но слез не было. Рихард поразился ее выдержке. — Вы не представляете, что это за чувство, когда ты вытаскиваешь своего ребенка из петли, а он уже не дышит. Моя жизнь в то утро закончилась. Она и была-то не очень, а с его смертью… Весь месяц как в тумане. Я постоянно в церковь ходила, исповедовалась. И у кого? У этой твари в сутане, — зло выплюнула Клара. — Что произошло в тот вечер, когда вы убили Лукаса? — спросил Олли. — Вторник был. Тридцать дней со смерти. Я с утра на службу не попала, на работе была, да и задержалась потом. И все равно пошла в храм. Тянуло меня туда. Хотела поговорить о Филиппе. Я же помнила, как он Лукаса обожал, как отзывался о нем. Думала, поговорим, и нам двоим легче станет. Ну, а закрыто будет, так домой вернусь. Когда оказалась внутри, сразу услышала голоса. Они были в той дальней части, за алтарем. Я с левой стороны подошла. Сабин даже не сразу узнала по голосу. Они громко спорили. Я поняла, что Сабин его обвиняет в том, что он приставал к ее брату. А потом услышала ее фразу про Филиппа. Меня словно молнией ударило прямо там. Я ведь заступиться за Лукаса хотела, представляете? А он девочке пощечину влепил. Она побежала от него в правую часть, не увидела меня. Тут он ей вслед и прокричал, что никто ей не поверит. — Что вы сделали? — Олли напряженно смотрел на нее. — Видели бы вы его лицо, когда он повернулся и меня увидел. Испугался, задрожал. Залепетал что-то про то, что не хотел, что Филипп сам к нему пришел, что он его любил. А я его слушать перестала. Меня такая ненависть охватила. Он за голову схватился и отвернулся от меня, запричитал. А я чашу увидела, схватила и ударила его со всей силы. Я бы его до смерти прямо там забила этим Граалем, да только как кровь увидела, не смогла. Развернулась и к выходу пошла. Про то, что чаша у меня в руке, вспомнила уже у самых дверей. Там задние скамьи еще старые. В паре из них сиденья поднимаются, а внутри полости есть, вещи хранить. Ну я чашу полой пальто обтерла, да и сунула в одну из этих скамей, а потом просто ушла. Я думала, меня сразу найдут. — Это все? — Да. Если нужно, то я все покажу на месте. — Мы обязательно проведем завтра следственный эксперимент, — Олли кивнул. Клара посмотрела на Рихарда. — Знаете, Лукас еще хрипел что-то на полу, руки тянул, а мне уже все равно было. Он смерть заслужил. Сказано в послании Иакова: «Похоть же, зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть». Красивые слова? Только нет ничего за ними. И нет этого Бога, ни в храме, ни в нас самих. Вера — один большой костыль для слабых духом. Напишите все, не утаивайте. Пусть знают, от кого я этот мир избавила.       Леманн умолкла и опустила голову. Рихард посмотрел в окно, за которым уже начал зацветать шиповник, а потом твердо проговорил: — Думаю, мне придется изменить некоторые имена и фамилии, но все остальное я опишу так, как было. Даю вам слово. ***       К обеду Рихард вернулся домой. За столом он был непривычно молчалив и рассеянно смотрел в тарелку, не следя за беседой супругов Хирше. Пауль бросал на него встревоженные взгляды. Когда посуда была отправлена в раковину, а на столе появился пирог, Рихард отказался от десерта, поблагодарил хозяев и вышел в сад. Бросив матери короткое «я сейчас», Пауль выскочил вслед за ним и нагнал его на дорожке, ведущей к домику. — Все в порядке? — обеспокоенно спросил он. — Да, просто устал, — Рихард остановился и пошарил по карманам, в поисках пачки сигарет. — Ты, наверное, теперь будешь писать статью до вечера и не сможешь никуда сходить… Может, завтра получится? — Пауль засунул руки в карманы и пнул ногой маленький камешек. — Нет. Я смогу. Давай часов в пять, — отозвался Рихард, чувствуя себя измотанным психологически. — Отлично! Я тогда зайду, — на лице Пауля появилась ободряющая улыбка, на которую невозможно было не ответить.       Когда паренек развернулся и поспешил обратно к дому, Рихард вытянул из пачки сигарету и закурил. Он сознавал, что потакает собственным слабостям, но ему просто необходимо было переключиться. Одно дело — читать о трагических сложившихся судьбах, а другое — писать о них, пообщавшись с людьми напрямую. Обычно он старался не пропускать чужие переживания через себя, но вся эта история слишком сильно перекликалась с его прошлым. ***       «Согласился! Он согласился!». Восторг захлестнул Пауля с головой. Тоже отказавшись от пирога, он поспешил к себе, пытаясь придумать, чем заняться, но в итоге просто принялся расхаживать по комнате, считая минуты до момента встречи. Время, как назло, текло невероятно медленно. Наконец он сел на подоконник и настроил стоявший в уголке маленький радиоприемник. Из дребезжащей колонки послышался голос Роберта Смита. I don't care if Monday's black Tuesday, Wednesday, heart attack Thursday, never looking back It's Friday, I'm in love.       Пауль прикрыл глаза и почувствовал, как сладко заходится сердце. Это же почти свидание! Он собирался показать Рихарду одно особенное место. Его собственный укромный уголок, куда он до этого никогда никого не приводил. Он развернулся к окну и нахмурился, с беспокойством глядя на наползающие тучи. Только бы погода не испортилась!       К пяти часам на небе скопились темные дождевые облака, но между ними периодически приветливо мелькало солнце. Южный ветер принес с собой потоки теплого влажного воздуха. Пауль надел свой любимый свитер и джинсы и отправился вниз. Рихард уже ждал его на крыльце, застегивая молнию на ветровке. Они вышли через калитку гостевого домика, пересекли дорогу и направились в противоположном от города направлении. Вскоре ухоженная территория соседнего хозяйства закончилась, сменившись небольшим перелеском. Пауль свернул на тропинку, ведущую в сторону реки. Рихард следовал за ним. Сначала они молчали, а потом, когда тропинка стала чуть шире, и они смогли идти рядом, Пауль принялся рассказывать про местную природу. Оказалось, что в здешних лесах много живности, и однажды он даже видел неподалеку кабаниху со стайкой полосатых детенышей. Рихард слушал его и периодически поглядывал на то, как парень жестикулирует, ведя повествование. В груди потеплело. Но внутренний голос напомнил ему: ты идешь туда, чтобы побыть с ним. Ты слаб перед удовольствием. Держи себя в руках. Что ж. Он будет осторожен, но ему действительно сейчас нужны лучи этого солнца.       Пауль, уже перескочив с предыдущей истории на другую, принялся рассказывать про капризную кобылу, съевшую прошлым летом букет невесты. — Ее саму потом не съели? — усмехнулся Рихард. — Ты чего! Тилль их в обиду не дает. Но ты бы слышал, как эта девчонка верещала! — И что лошадь? Ей плохо не было? — А что ей сделается? Там какие-то ромашки были. Ничего колючего. Я даже предложил потом забрать то, что вышло, — Пауль захохотал.       Его смех целебным бальзамом пролился на душевные раны, и Рихард поймал себя на мысли, что ему очень не хватает такого милого друга в Берлине. Когда пишешь очередной репортаж про житейскую грязь и наконец ставишь в предложении точку, так хочется попасть в уютный кокон подушек и одеял и почувствовать, что рядом тот, кто отвлечет тебя от мирских забот, и с кем ты сможешь разделить сокровенное тепло.       Тропа резко пошла под уклон, кусты расступились, и они оказались на поляне у пологого берега реки. Мозель образовывал здесь небольшую заводь, на краю которой росла старая серебристая ива. Ее длинные тянущиеся к воде ветви были покрыты нежной ранней листвой оливкового оттенка. Две крупных ветви, одна потолще, другая, чуть выше и тоньше, протянулись прямо над заводью. — Мы на месте! Пойдем! — Пауль направился в сторону дерева и, пробравшись по выступающим корням к кромке воды, махнул своему спутнику.       Как много таких же мальчишек как он пытались любыми способами привлечь внимание объекта своих воздыханий! Какие только безумства не творили! И теперь паренек, ведомый этим древним инстинктом, забрался на толстую низкую ветвь, нависающую над самой водой, и прошел по ней, балансируя разведенными в стороны руками. — Осторожней! — Рихард уже стоял у подножия, держась за основание ветви и следя за передвижением паренька. — Да я сто раз так делал! — проговорил Пауль, чувствуя, как краснеет от удовольствия при мысли о том, что Рихард беспокоится о нём. Наконец он вернулся обратно и уселся, держась рукой за вторую ветвь, ту, что протянулась чуть позади над головой. Рихард последовал его примеру, ловко подтянулся и уже через пару секунд сидел рядом с ним. Из-за туч выглянуло солнце, и тонкая зеленая вуаль заискрилась серебряными переливами, а по водной глади под ними побежали зеркальные блики. Рихард вдруг подумал, что попал в какое-то сказочное королевство. Взрослый, холодный и расчетливый мир Берлина теперь казался таким далеким и чужим. — Вы часто сюда приходите с парнями? — спросил он. — Они не знают про это место. Я его никому раньше не показывал, — паренек разглядывал медленно движущуюся под ними воду. — А почему мне решил показать? — Хотел, чтоб тебе стало лучше. Я сюда всегда прихожу, когда мне грустно или плохо. Побуду здесь, и сразу легче становится. У тебя вчера плохое настроение было, да и сегодня не лучше, — Пауль коротко взглянул на него, и снова сделал вид, что изучает окружающую их зелень. — Спасибо, — тихо ответил Рихард, глядя на него. — Мне это действительно было нужно.       После вчерашнего откровенного разговора они словно стали ближе. И самое главное, желание никуда не делось. Рихард просто придавил его остатками собственной совести. Помимо этой похоти в нем поселилось какое-то новое ощущение. Рядом с Паулем становилось тепло внутри, где-то в районе солнечного сплетения. С ним хотелось болтать и смеяться. Рихард чуть развернулся к нему, любуясь украдкой. Паренек был очарователен. Собранные в хвостик на затылке волосы открывали тонкую шею с мягкими темными волосками. Гибкое молодое тело хотелось заключить в объятия. А этот манящий плавный овал лица… Сдерживать свои порывы оказалось гораздо сложней, чем он думал, но теперь ему помогало родившееся внутри уважение к этой чистоте. Они долго сидели, храня молчание, которое абсолютно не тяготило. Периодически поглядывая друг на друга, и улыбаясь, если встречались взглядами. Наконец Пауль сел к нему в пол-оборота и принялся водить пальцем по грубой коре: — Рихард… — Да? — Ты влюблялся когда-нибудь по-настоящему? — Почему ты спрашиваешь? — Просто вся эта история с Филиппом… Как думаешь, он любил Лукаса? — Я бы не назвал это любовью. Скорей болезненная привязанность. — А Лукас Филиппа любил? — Однозначно нет. Это не любовь. Он просто удовлетворял за счет него свои потребности, а как только Филипп вырос, решил найти себе другую жертву, — жестко проговорил Рихард. — Я не очень верю во всю эту христианскую риторику, но в одном она права. Настоящая любовь, если она вообще есть, должна приносить утешение, а не страдание. — Ты думаешь, что настоящей любви не существует? — Ну, во-первых, я считаю, что не нужно путать влюбленность и любовь. Первая может быстро пройти. А во-вторых, взаимная любовь — это какой-то мифический единорог. — Но разве нет никакого шанса, что тебя так же сильно полюбят в ответ? — в голосе Пауля звучала искренняя надежда.       Рихард задумался. Небо, вторя его сомнениям, еще плотней натянуло одеяло из серых туч, но напоследок в небольшой прогал проскользнул солнечный лучик, ненадолго рассыпавший серебро на волнах реки. Поднялся легкий ветер, и оливковый полог плавно закачался. — Знаешь, я в этом раньше никому не признавался, но тут я скорей агностик. Я не отрицаю, что такая любовь, возможно, где-то и существует, но я ее не видел и не поверю в нее, пока не увижу… — Рихард замолчал на секунду, словно колеблясь, — … или пока не почувствую.       Сказал и удивился сам себе. Откуда это в нем? Неужели так влияет весна и близость этого мальчишки? — А я верю, — вдруг твердо проговорил Пауль. — Иначе почему еще люди так много про нее пишут и говорят. Кино снимают. И мои родители друг друга любят, я точно знаю! — Хороший аргумент, — наконец улыбнулся Рихард, а потом снова посерьезнел. — Извини, тут я плохой советчик. В этом вопросе у меня опыта ненамного больше твоего. — Нет, ты, наверное, прав в том, что с этим везет лишь единицам, — с грустью отозвался Пауль, отворачиваясь. — Но как тогда быть остальным? Это же так больно…       Внутри кольнуло. Удавка воспоминаний свесилась с верхней ветви. Рихард почувствовал, что ему стало не хватать воздуха. Он глубоко вдохнул и выдохнул, а затем мрачно проговорил: — Согласен. Ты любишь человека так сильно, что готов ради него на все, а он либо отвергает это, либо принимает из жалости, или каких-то собственных корыстных мотивов. Некоторые боятся позволить себе любить, потому что не хотят больше испытывать эту боль.       Уловив нотку отчаяния в его голосе, Пауль посмотрел на него. — Ты тоже боишься? — тихий вопрос и взгляд серо-синих глаз заставили мир вокруг исчезнуть. Рихард почувствовал себя как никогда уязвимым. Наверное, так будет смотреть серафим на страшном суде, если что-то вообще ждет его после смерти. Не устрашающе, не грозно и не обличающе. А вот так: открыто и доверчиво заглядывая прямо в душу, и ты не в силах будешь ему соврать. Однако сказать правду Рихард пока был не способен. Он еще мог рассуждать об этом абстрактно, но когда речь снова зашла о нем самом, то он просто струсил. Паулю ни к чему знать о его прошлом. Вместо этого он сам решил пойти в наступление. — Почему ты завел этот разговор? Тебе кто-то нравится, и это не Тесс, верно?       Пауля бросило в жар. Он снова уставился на изрезанную тонкими бороздами кору. В голове у Рихарда мелькнула догадка, от которой сердце забилось быстрей. Неужели речь о нем самом? Тогда бы это объясняло странное поведение паренька в последние дни. В этот момент он жутко захотел, чтобы это оказалось правдой, и одновременно испугался такого развития событий. — Это кто-то из одноклассниц? — осторожно спросил он. — Это… это не важно, — у Пауля не хватило духу признаться, но дрогнувший голос и легкий румянец выдали его с головой.       Рихард молчал. Он просто не знал, что теперь делать. В иной ситуации он бы притянул паренька к себе и попробовал аккуратно поцеловать, но он дал себе слово не прикасаться к нему. Как же велико искушение! Он отпустил верхнюю ветвь и осторожно положил свою ладонь прямо рядом с чужой, остро чувствуя контраст шершавой коры и мягкой кожи. Пауль завороженно смотрел на их соприкасающиеся руки. Секунды превратились в вечность. Но за них все решила природа. Первая крупная капля, чудом миновав шапку листвы, упала прямо за шиворот. Рихард вздрогнул и, прищурившись, посмотрел на небо. Тяжелые комья серой ваты теперь нависли совсем низко. То тут, то там начал раздаваться шелест молодой зелени, а на воде появились круги. — Кажется нам пора домой, — он пробрался к стволу и спрыгнул с ветки. Пауль последовал за ним. Капли начали падать все чаще. Тогда Рихард схватил своего спутника за руку и потянул в сторону подъема. У Пауля перехватило дыхание. Ноги стали ватными, а где-то пониже желудка защекотало. Рихард крепко держал его ладонь и вел за собой по тропинке. Едва парни оказались на дороге, их накрыл ливень. Не размыкая рук, они побежали вперед, к небольшому навесу, сделанному у столбика старой автобусной остановки, и, промокшие до нитки, спрятались от ненастья. Рихард с сожалением отпустил чужую ладонь. Пауль тут же обхватил себя за плечи. Его свитер набрал воды и облепил гибкий силуэт. — Замерз? — Нет, — храбрясь, соврал Пауль. — Да ты уже носом шмыгаешь. Погоди, — Рихард сбросил ветровку. — Снимай свой свитер. Наденешь мою куртку.       Пауль послушался. Он стянул мокрую шерстяную вещь вместе с футболкой. Рихард забрал их, тут же накинул ему на плечи свою куртку и, после того как паренек продел руки в рукава, застегнул молнию. — Спасибо, — тихо отозвался Пауль, ощущая исходящее от вещи чужое тепло и сводящий его с ума запах, и взглянул на молодого мужчину. — Пустяки, — Рихард ласково посмотрел на него, протянул руку и убрал прилипшую к покрытому каплями лбу светлую прядь, скользнув напоследок подушечками пальцев вдоль овала лица. У Пауля все затрепетало внутри. Нет, он бы не смотрел на него так, если бы ничего не чувствовал! Ведь что-то же было там у костра на Пасху, сегодня у реки и прямо сейчас, в эту минуту. Внутри Пауля как снежный ком росла храбрость.       Рихард отвел взгляд и отступил назад. Нельзя. Он и так ходит по самому краю. Пытаясь отвлечься от опасных мыслей, он осмотрелся. Ливень стих, превратившись в легкий весенний дождь. Молодые листья на деревьях мерно покачивались и роняли капли на землю. Рихард повернулся к пареньку, собираясь сказать, что ненастье миновало, и они скоро смогут идти, и осекся. Пауль продолжал смотреть на него, но теперь уже с какой-то отчаянной решимостью. Все произошло за долю секунды. Он шагнул вперёд и, зажмурившись, неловко прижался губами к губам Рихарда. Тот застыл от неожиданности и рефлекторно упёрся ладонью в тощую грудь. Пауль испуганно отпрянул от него. В глазах мелькнул ужас от осознания того, что он только что сделал. Он сорвался с места и бросился прочь. — Пауль, стой! — крикнул Рихард, но паренька уже и след простыл.       Он коснулся подушечками пальцев своих губ, на которых теперь горело ощущение поцелуя. — Что же ты делаешь, солнышко? — прошептал Рихард, рассеянно глядя ему в след. — Я же не железный…