Исправить.

***

Тьма. Боль в шее. Чей-то голос. Нет, не голос. Много голосов. Перемешанные в один сплошной гул. Всё немного проясняется. Вокруг становится светлее. Так, будто ко мне подходит кто-то с фонарём. Но с фонарём ко мне никто не подходит. Наверное, это солнце. Но когда я открыла глаза, никакого солнца не увидела. Даже неба нет. Куда всё делось? Где я? — Ты снова в своём сознании, — прозвучал в моей голове уже знакомый голос второй меня. Как на подтверждение этих слов, боль в шее ушла. В сознании никакой физической боли быть не может. Но лучше бы она оставалась. Так я чувствую, что ещё жива. Я встаю. А может и хорошо, что здесь нет боли. Если бы была, я бы снова упала на пол. Вокруг темнота, лишь кое-где белые и серые проблески. Я направляюсь в их сторону, но они будто убегают от меня — чем быстрее иду я, тем дальше бежит свет. Вскоре мне это надоело, и я присела. Пытаюсь собрать все воспоминания о событиях воедино. На ужин у нас с был салат, а Ириска спала в коробке от маминых ботинок. По телевизору крутили «Великолепный век», один из маминых любимых сериалов, но она уютно свернулась в кресле с книгой. «Марсианские хроники», Рэй Брэдбери. Красная обложка, планеты. На столике две чашки. Одна жёлтая, с подсолнухами, моя, с ромашковым чаем. Вторая мамина, в причудливых сине-голубых узорах, а в ней смесь нескольких чаёв. Пахнет уютом, чаем, любовью. Домом. Но хоть эти воспоминания и были тёплыми, нужными, но каким-то не такими. Не теми. Я сворачиваюсь калачиком и пытаюсь вспомнить, что было дальше. Перемещение. Мутанты, розыски, Подполье, телепатия. Лаборатория, безумие, побег, арест. Крики, холодный пол, пистолеты, боль. Отдельные фрагменты и кадры воспоминаний медленно складываются в логический пазл событий. Вспоминаю, как нас поймали. И Соню застрелят. Подполье будет разрушаться на глазах. Мне нужно вернуться. Чтобы исправить. Но как? Мне пятнадцать, а у тех людей из Стражей стаж длиною во всю мою жизнь, если не больше. Я мизерная, крохотная, никчёмная по сравнению с ними. И зачем я пошла сюда? Кто меня за язык дёргал? Чем я помогу им? Словами? Бессмысленными надеждами? — Нет, — вдруг возникает передо мной Ви. Те же голубые, детские, ласковые глаза. Аккуратные черты лица, будто она скульптура талантливого мастера, а не живой человек. Длинные для её возраста руки, готовые обнимать весь мир. Из моих глаз мгновенно льются слёзы, я хочу обнять сестрёнку, но не могу сделать ни шага. — Нет. Надежда не бывает бессмысленной. Иначе она не была бы надеждой. — Да, да, конечно, — вытираю слёзы и бесконечно киваю. — Ты права. Ты права, как всегда, котёнок. Образ Ви улыбается мне, кивает и исчезает. Я пытаюсь ухватиться за её исчезающую фигуру, но рука ловит только воздух. Стыдно перед Ви. Раскисла. Хотя обещала не сдаваться. А ведь нужно держать обещания. Нужно встать, идти и бороться. Я снова встаю и бреду в бесконечно неизвестном направлении. Было бы здорово иметь карту своего разума. Иду на свет, хотя чем-то эфемерным чувствую, что мне нужно идти туда, где темнее. Но со светлых уголков идёт тепло, знакомые голоса и беззаботность. Всё это наконец не убегает от меня, словно даёт шанс узнать, что же находится за этой серебряной занавеской. Лето. Бегу по подсолнуховому полю, сзади хохочет Ви. Её последнее лето до того, как поставили диагноз. Часто замечаю за собой, что думаю «до диагноза Ви» и «после диагноза Ви». Болезнь будто разделила жизнь на «до» и «после». Но воспоминания теплее, я возвращаюсь к ним. Воздушный змей. Мой первый в жизни. День, к счастью, был невероятно ветреным и пятнадцати килограммовую в шестилетнем возрасте меня просто сдувало. Но счастье было в том, что бумажный дракон прямо-таки летал над нами, и как мне казалось, долетал аж до облаков. Мне семь и меня впервые посадили за фортепиано. В груди какой-то трепет, руки дрожат над клавишами, боюсь как-либо повредить инструмент. Спустя полгода я перестала бояться. Будто почувствовала свободу музыки. Я снова подхожу к воспоминанию про воздушного змея и меня начинает что-то выталкивать. Вот это бескрайние границы нашего разума, ветер из мыслей долетает и до меня! Но спустя пару секунд, я понимаю, что это не ветер, а что-то другое. Я оказываюсь в первоначальном месте появления. Снова стою между тьмой и светом. Мне будто дали выбор. Я снова выбираю свет, но он снова не даёт приблизиться к себе. Выбора не остаётся. Иду в сторону тьмы. Иду долго, продолжаю идти даже тогда, когда не видно даже собственных рук. Хорошо, что здесь нельзя перецепиться о что-либо. Только о свои же ноги, зная про жуткую неуклюжесть. Становится капельку страшно. Вспоминаю слова бабули. «Люди боятся не темноты, а того, что может находится в ней». Мой мозг тогда сделал перезагрузку, а детский голос задал вопрос: «тогда слепые боятся всего мира?». Бояться, но идти дальше. «Храбрый не тот, кто ничего не боится, а тот, кто борется со своими страхами», — говорят невидимые в темноте образы знакомых мне людей. Становится жутко. Скорее бы дойти. Выйти. Спрятаться. Убежать. — Жаль, что от болезни не спрятаться, — вновь слышу голос Ви. — Она, наверное, не умеет играть в прятки. Я обнимаю себя руками и шагаю более твёрдо, чем обычно. Идти. Не сдаваться. Бороться. Бороться с несправедливостью. Я одна здесь, но не одна в реальности, где с нечестностью борюсь не я сама. Нас много. Достаточно много, чтобы победить. Нужно просто больше стараться. Когда нас много — начинается пожар, А города похожи на крематорий и базар. И все привыкли ничего не замечать, Когда никто не слышит, зачем кричать? Это откуда-то издали заиграла песня «Гореть». Я начала подпевать ей. Мы можем помолчать Мы можем петь Стоять или бежать Но всё равно гореть… Мой дрожащий голос, подпевающий тихой песне, почти растворяется в темноте. Огромный синий кит Порвать не может сеть. Сдаваться или нет, Но всё равно гореть… Может и мне побыть этим китом? Не важно, сдаюсь я или нет, но всё равно свечу, чтобы другие не сдавались. Consumor aliis inserviendo. Светя другим, сгораю сам. Стало страшно за себя и не хотелось сгорать, но сейчас мне стало немного… Всё равно? Главное, светло другим. Это не будет ошибкой? И вот, я же хотела исправлять события. Но являются ли эти события ошибками? Это нужно обдумать, проверить. Как учителя проверяют работы учеников и исправляют ошибки. Но я ведь не учитель. А жалкий неопытный ученик. Чьи работы исправляют. Тогда мне стоит развиться до такого уровня, чтобы быть в состоянии исправлять? Но ведь необязательно быть учителем, чтобы уметь исправлять. Если ты точно знаешь, как правильно, можешь сделать это и сам. Но я знаю не точно. Кто я такая, чтобы решать, кто будет жить, а кто нет? Что если я попытаюсь исправить, но, к примеру, в ручке закончатся чернила? Точно ли то, как думают я — правильно? «Это важно в жизни. Делать так, как говорит сердце и как будет лучше», — услышала я голос Кэлвина. Он говорил так во время нашего разговора. Я тогда ещё подумала, что сердце не всегда право на все сто процентов. Нужно обращать внимание и на разум, а не поступать бездумно, по одному лишь зову сердца. Тогда нужно подумать и над тем, как будет лучше? С Соней или без? Спасать ли того несчастного мужчину от фуры? Стоило ли оставлять Хлою, или она стала тяжестью для Подполья, которую рано или поздно придётся сбросить? Ответов на эти вопросы я так и не нашла, так что снова ложусь на пол. Он тут холодный, как в электроподстанции. Интересно, я всё ещё там? Или меня, пусть и в бессознательном состоянии, отправили на съедение Тёрнеру? Тогда и ребят тоже. Нужно было раньше начать бежать. Нужно было не бояться. Слишком много «нужно было». Вот бы у меня была машина времени. Тогда я могла бы с лёгкостью исправлять то, чему не следовало происходить. Но без меня ведь не будут отправлять всех нас на съедение Кэмпбеллу? Сначала нужно опросить каждого подозреваемого. По протоколу. Хотя Кэмпбелл давно перестал следовать протоколам и инструкциям. Они мешают ему делать то, что ему нужно. А он сделает всё, чтобы достичь желаемого. Даже застрелит Соню. До меня вдруг дошло, что пока я здесь, то ничем не могу им помочь и не знаю, как они там. Снова паника. Сбивчивое дыхание. Частое сердцебиение. — Спокойно, милая, — звучит у меня в голове Вторая. — Ты найдёшь выход отсюда. С каких это пор тёмная сторона поддерживает? И как я найду выход, если вокруг такая темнота, что хоть глаз выколи? Если оно ещё не выколото. Кто знает. В сознании нет боли. — Оглянись, — вновь говорит Вторая. Раздражает. Было бы проще, если бы она стояла тут. Пусть это и бессмысленно из-за темноты. — Вокруг не такой уж и тёмный мрак, как ты его представляешь. Я оглядываюсь. И правда, темнота рассеивается и я даже чуть-чуть могу разглядеть свои руки и фиолетовые ботинки Дианы. Интересно, я смогу увидеть её тут? Вдали вспыхнул яркий свет. Я увидела какую-то достаточно высокую девушку с рыжей косой. Узнаю Диану. Её стиль чем-то похож с моим — куча подвесок на шее, любимые цвета в одежде, немного причудливые фасоны, самодельные браслеты. Она смотрит на меня, улыбается, и кажется, поздравляет с днём рождения. Я ещё совсем маленькая, мне года три. Диана желает мне всего хорошего, но серьёзным голосом, не таким, как другие взрослые. Нет никакой наигранности. Тётя воспринимает меня так, будто я одного возраста с ней. Нет этого привычного «сюсюканья», как у некоторых взрослых, когда они общаются с детьми. Непривычно видеть Диану. Непривычно осознавать, что я всё-таки виделась с ней. Я подхожу к этому воспоминанию и касаюсь плеча Дианы. На моё удивление, она не исчезает, как другие образы, а оборачивается. Я замираю и невольно улыбаюсь. — Здравствуй, Линора. Рада тебя видеть, — голос Дианы мелодичный и лёгкий. Её взгляд смотрит на серебряный медальон, слегка покачивающийся от ветра, а её тонкие, естественного цвета губы расползаются в улыбке. Её нога ступает за границу воспоминания и теперь она — единственное светлое, что освещает весь этот мрак. Её свет греет меня и я наконец почувствовала себя здесь в безопасности. Я не могу сказать и слова. Зато у Дианы, наверное, целый список того, что она хочет мне сказать. — У нас мало времени, но я хочу успеть сказать несколько важных, а возможно, и не очень, вещей… Первая… Мне жаль. — Что? — наконец выдавливаю хоть что-то из себя. — Почему? — Ты столько переживаешь из-за меня. Весь этот мир, куча пугающего… Мне было проще, моя гуща событий просто не может сравниться с твоей. Но твой выигрыш в том, что ты знаешь эту гущу. Знаешь события, что, где и когда что-либо может произойти. Я и не думала над этим. Это тот самый список «размышления на потом». — Перед тобой возник выбор: спасать или бежать. Оставить всё, как есть или исправить. Ты выбираешь исправить. — Это твой чёртов синдром героя! — возникает справа от меня и в обратную сторону от Дианы Вторая. — Ищешь, что и где исправить, возомнила из себя умную. А смысл, а? Смысл, милая? Внушила себе, что должна всех спасти, а они-то хотят этого? Что-то за Гасом и тем Стракером ты не особо бегала, чтобы спасти. Лучше бы ты просто стояла в стороне и ничего не делала. Пусть все умирают. Я еле терплю, чтобы не треснуть вторую меня по голове. Но ведь в чём-то она права… Не мне решать, кому жить, а кому умирать. Бегая за одними, я не замечаю других. Сложно… Диана удивлённо смотрит на меня в ожидании ответа, но потом замечает за мной Вторую и уголком губы улыбается. Будто знает, что ответить. — Линора оказалась в почти незнакомом ей месте и пытается делать то, что считает правильным. Тыковка, — это обращение ко мне. — Я сделала тот же выбор. В начале. — Что это означает? — спрашиваю я, а внутри всё взрывается от волнения из-за общения с Дианой. Столько всего лезет в голову, про столькое мне нужно спросить! Когда мне ещё попадётся шанс? Но я сдерживаюсь и впитываю каждое слово, сказанное мне Дианой. — Я заметила закономерность и провела некоторые исследования. В первые тридцать секунд твоего перемещения и появления в новом мире, мире мутантов, случайность в твоём организме решает, гены будут меняться или нет. От этой случайности зависит, ты будешь мутантом или нет. — То есть перерождаться, чтобы мои гены перестроились, не нужно? — Нет, — Диана почему-то улыбается. — Они делают это во время перемещения, в первые тридцать секунд, как я уже сказала. В следующий час ты абсолютно уязвима, даже можешь умереть. Но на три дня после уязвимости твой организм ускоренно регенерируется, что может позволить тебе выжить. В течении двух с половиной дней ты не можешь что-либо исправлять, события идут своим чередом. Зато потом веселись сколько влезет. Если хочешь, конечно. По моему телу пробегают мурашки и я пытаюсь сопоставить сказанное Дианой с теми событиями, которые пережила я. Случайность в организме выбрала перестроить строение генов, что невозможно объяснить ни одним учебником биологии. Но что вы хотели, мир мутантов, как никак. Здесь из глаз стреляют лазерами, вызывают огонь по щелчку пальца и читают мысли других. Строение генов уж как-нибудь переживём. Со случайностью ладно, я мутант. Куча аварий, отключение электроэнергии. Телепатия, перемещение предметов силой мысли. Первый час, полная уязвимость… А-а-а-а, это как раз тогда мне повезло быть подстреленной? И удивление Кейтлин на моё ускоренное заживление этой раны. Три дня. Столько мне дано на восстановление. И, похоже, было дано… Три дня уже давно прошли, хотя мне кажется, что прошло всего пару часов. Смерть Отто и Пульса припали как раз на те два с половиной дня. В груди тоскливо заныло, почему эти почти три дня не могли пройти медленнее? Почему именно столько времени? Диана терпеливо ждёт, пока я выплыву из омута мыслей. И дожидается. — Как ты провела эти исследования? У тебя феноменальная память и часы, встроенные в мозг? Диана впервые так широко заулыбалась. — Нет, что ты. Сейчас попробую объяснить… — Диана присаживается на пол, я следом, как вдруг возле нас появляется настольная лампа, блокнот и забавная ручка с кактусом. Наверное, это Диана наколдовала. Интересно, я тоже так могу? Нужно просто подумать о вещи и она тут же появится перед тобой, как иногда бывает в книгах? Из-за внезапного любопытства я случайно подумала о порции мороженого с вафельками и яблочной подливкой сверху. Она тут же появилась у меня в руках. Я испугалась, занервничала и не решалась попробовать. — Ты ведь не наешься, — Диана замечает в моих руках мороженое и начинает что-то рисовать в блокноте. Свет от лампы мягко освещал белоснежные листы. — Тебе нужно вернуться обратно, если хочешь поесть. А сейчас смотри. Я ставлю тарелку с мороженым куда подальше (думаю, попробовать стряпню своего разума ещё успею) и наклоняюсь ближе к рисунку, чтобы рассмотреть его. Медальон, тот, который сейчас на мне и кольцо, больше похожее не детское. — Медальон я оставила здесь, в Подполье, чтобы никто из реального мира не смог его достать. Но тогда я забыла об одной крохотной детали. Порталы Кларис. Помнишь её приступ? По одной из моих теорий, вещи, которые попадали в порталы, возвращались туда, где находился их дом. Дом медальона находится на верхней полке ванной в вашей с Эвелиной квартире. Я раньше жила там, до твоего рождения и чуть-чуть после него. Так что тебе очень повезло, что ты попала на тот самый медальон, с которого началась моя история здесь. Ничего себе, повезло! — А кольцо мне в восемнадцать лет попалось в Киндере, — улыбающаяся Диана показала мне жёлто-фиолетовое колечко на своей руке. — Мы с Лией сделали из него портал в мир мутантов. Так что я могу много-много раз перемещаться из нашего мира в этот и обратно. — Лия? — переспросила я. — Причина, по которой я оказалась здесь. — А почему ушла? Диана мгновенно поникла, горящая искорка в её глазах сменилась на едва тлеющую. — У меня были дела в реальном мире, — сказала тётя, но я почувствовала, как вокруг запахло ложью. Я замолчала, так как не хотела становиться причиной чего-либо. Диана это увидела и мгновенно перевела тему. — Ты задалась вопросом, стоит ли исправлять то, что кажется тебе неправильным, — Диана начинает рисовать какие-то схемы в блокноте. — Совет от тётушки Ди: делай так, как велит сердце, но думай про последствия. Приведём пример из жизни. Допустим, Пульс. На что повлияла его смерть? Какова его роль в реке жизни? Задумавшись, я едва заметила, что Вторая исчезла. Возможно, это хорошо. — Он друг Джону. И тот потерял его во второй раз. Глаза Дианы снова загорелись огоньками какого-то светлого и радостного для неё чувства. — Отлично! Раскручивай, раскручивай! — Он — причина, из-за которой Джон так быстро собрался, чтобы бороться. Вместе с Соней… Сейчас Дианин взгляд потеплел, наверное, от воспоминаний. — Супер. Вот и всё. А теперь, что будет, если ты исключишь смерть Сони? — Кларис расстроится. Возможно, — Диана улыбнулась. — И у Джона станет на причину меньше для борьбы. Я уверена, что Соня сделает огромное количество полезных поступков для Подполья. — У Джона никогда не уменьшится количество причин для борьбы с несправедливостью. Но про поступки Сони для Подполья ты верно подметила. А вот теперь вопрос. Если ты изменишь факт смерти Сони, сможет ли она, в будущем, исправить какой-либо другой факт? — Что-то вроде эффекта домино? — Да, почему бы и нет. Отличное название. — Она сможет. Если ей никто не помешает… — Что практически невозможно, если задуматься о вселенских масштабах и непредсказуемости случая. Но какова Соня? — Она сделает так, как её попросили. Но зависит от случая! — я вспомнила ситуацию с Джоном и Кларис. — Если других вариантов не остаётся, она сделает так, как считает правильным. — Точно подмечено. Так что даже тут, в сужённом кругу, вариантов вагон и ещё один вагон. Ты можешь и уговорить Соню, или она уговорит тебя. Никто точно не знает, что выйдет в итоге. Но явно стоит попытаться. Первая страница блокнота закончилась, и Диана, кажется, заканчивает. Но мне жутко не хочется снова оставаться здесь в одиночестве, в этой тьме. И с Дианой было так здорово познакомиться! Тётя убрала свои вещи. Мне снова стало тревожно. — Подожди, ты уходишь? Что мне делать? Как вернуться? Диана взяла меня за руки и смотрит прямо в глаза. — По правилам твоего разума, ты не сможешь вернуться, пока не дойдёшь до сути. — И где же эта суть? — Там, — Диана показала на самый тёмный мрак. Хорошая подсказка. Осталось собраться с силами. И мыслями. И храбростью. — Что? — Тебе не показалось, — сказала тётя Кальдерон и мы начинаем идти в сторону воспоминания, где она живёт. Похоже, это единственное место её обитания. — Суть там. Не бойся. Всё будет хорошо. Эти слова будто отразились от невидимых стен моего сознания и вернулись голосами десятков людей, которые говорили мне так. Этот крик и шёпот, уверенность и боязнь, прошлись по разуму целой волной, будто песней соек-пересмешниц. — Совет, — привлекает к себе внимание Диана. — Думай. И слушай. Хотя знаешь… Ты добрая. Тебе думать не обязательно. Ты спасла Хлою просто, не думая, потому что не смогла бы выдержать её смерти, пусть и совсем её не знала. Ты можешь и дальше так. Только не нужно спасать Ханну Бэйкер, чтобы исчезла вся история. Отсылка к «13 причин почему». На смерти Ханны Бэйкер построен весь сюжет. — Ладно. Ещё что-нибудь? — хочется на как можно дольше продлить наш разговор. — Да, — кивает Диана и, подойдя, обнимает меня. — Будь осторожна. Приготовься к неожиданностям. Будь храброй. Оставайся доброй. — Диана, — вдруг говорю я, не совсем успев осмыслить сказанные тётей слова. — Что делать с Кэмпбеллом, например? Если решить не спасать его, просто стоять в стороне и наблюдать за его смертью? — Можешь присесть, — с серьёзным выражением лица говорит Диана, но спустя мгновение она смеётся. — Пардон, не удержалась. Ли, послушай. У тебя чистое сердце, которое ещё не приняло каких-то не таких решений. Слушай его. Конечно, думай. Быть добрым означает быть добрым всегда. Думай про последствия. И… Знаешь… Если точно знаешь, что хочешь исправить и так будет лучше, делай. Исправляй. Лучше один раз сделать, чем потом сто раз пожалеть. Долго жалеть… Последние слова прозвучали с особой болью в голосе. Может, тётя потеряла тут кого-нибудь? — Спасибо, Диана. Ты много чего мне разъяснила… Но можешь остаться?.. И как мне вернуться домой? Тётя обняла меня. — Я всегда с тобой, Ли. В этом медальоне, воспоминаниях… А вернуться домой выйдет лишь тогда, как настанет время. Оно ещё не наступило, так что… Удачи тебе. Ну спасибо! Немного обидно, что меня снова бросают одну, но так ведь просто нужно, да? Я вернусь. — Мы прощаемся, как мама и её подруга при встрече, что никак не попрощаемся, — Диана делает один шаг в воспоминание, связанное с ней, и вокруг становится чуть холоднее. — Это точно, — пытаюсь смеяться я. — Удачи. — Спасибо. Тебе тоже. — Будь осторожна. — Ага. — Не бойся, если что-то пойдёт не так. Возможно, так просто нужно. — Хорошо. — Удачи, — в сотый раз желает Диана. — Спасибо, — в сотый раз отвечаю я. — Тебе дан второй шанс. Ариведерчи, — Диана оказывается в воспоминании полностью и будто забывает о моём присутствии здесь. Становится жутковато и тревожно, но от такого чудесного разговора остаётся приятный осадок. Думаю, мы с Дианой — родственные души. Я ещё пару мгновений наблюдаю за таким беззаботным воспоминанием, и, наконец, поворачиваюсь к темноте. Только чуть слева ещё какой-то огонёк. Ещё одно воспоминание? Я подхожу ближе и это действительно оно. Снова связанное с Дианой. Здесь мне примерно десять, снова мой день рождения. Мама стоит рядом и машет рукой Диане. Только не в реальности — Диана смотрит на нас из экрана планшета. Наверное, видеозвонок. Видимо, уже тогда тётя не имела возможности приехать сюда, чтобы увидеться вживую. Забавно, что я не помнила этот момент. Тоже радостный, но немного напряжённый: маме от чего-то грустно. Но это воспоминание такое тёплое, семейное, что от него совсем не хочется отходить. Я позволяю себе лишь ненадолго остаться рядом с ним и пойти дальше. Только я отхожу от воспоминания, как передо мной возникает Вторая. — Моя часть тебя каплю не согласна с Ди. Я бы назвала твои действия не «добрым сердцем», а «синдромом героя». Эти слова проходятся по сердцу. — Ты думаешь, что везде и всех должна спасти, но ты никому и ничто не должна, — продолжает она. — Помнишь Диего из «Академии Амбрелла»? Мама называла его поведение отважным, он видел угрозу, но я так не думаю… — Люди с синдромом героя склонны создавать сложную ситуацию самостоятельно и потом решать её, чтобы показать свою отвагу и храбрость, — почти процитировала я другие слова мамы. — Диего явно не создавал проблемы лишь для того, чтобы показать, какой он смелый. Наоборот, ему хватало трудностей. Здесь также! Зачем создавать новые проблемы, если хватает старых? И я не назвала бы себя смелой. Вторая замолчала. Совсем тусклый огонёк освещал её хмурое лицо. Моё хмурое лицо. Когда я злюсь, моё лицо становится похожим на расквашенную сковородой картошку. Мне так казалось. Но лицо Второй не было похоже на раздавленный овощ. Обычное злое личико. Забавно наблюдать почти за собой со стороны. — Ладно, твоя взяла. Только не переборщи с борщами. С какой-то непонятной стороны слышится голос матушки. «Хорошо-о-о, Линора! Можешь добавить в печенье шоколад! Только не переборщи с борщами, ладно?». От этих слов стало теплее. На них девятилетняя я тогда ответила: «Много шоколада не бывает!». Вторая в который раз исчезла. Что это значит? Мы определились, что синдрома героя у меня нет? Мне можно идти дальше? Дальше идти не хочется. Но если не пойду, то навсегда останусь здесь. Так что у меня практически не осталось выбора. Может он и есть, но один из вариантов мне крайне не подходит. Я сжимаю в ладошке подвеску со стрекозой. Как же я рада, что тогда встретилась со Сьюзан. Она чем-то напоминает мне Ви. Те же повадки, одинаковый рост, похожий возраст, тот же ясный, любопытный взгляд. В последний раз провожу рукой по бисеринкам на бусах Ви, прикасаюсь к бело-голубому крылу стрекозы, вздыхаю и иду вперёд. Туда, где темнее. Туда, где страшнее. Туда, где, возможно, живёт всё самое мрачное из моей души. Пару раз спотыкаюсь и вспоминаю про мороженое. Оно появилось, как только я о нём подумала. Я могу получить фонарик! Думаю о нём и чувствую холод пластиковой ручки. Фонарный свет похож на свет от воспоминаний: яркий и тёплый. Иду дальше. Я мысленно прокручиваю наш с Дианой разговор. Она одобрила моё решение исправлять. Но тут у меня возникла мысль. Может, оставить всё как есть и стоять в стороне? Но ведь у бездействия тоже есть последствия. И они куда больше, чем те, которые следуют после исправлений. И что значат тётины слова «Тебе дан второй шанс»? Я окажусь дома? Но это вряд-ли, Диана ясно выразилась, что мне ещё долгое время придётся делать выбор. Примерно тогда, когда я дохожу до восьмибалльной темноты по десятибалльной системе, тишина меняется на едва слышимый шёпот. Чем дольше я иду, тем громче он становится. Дохожу до того момента, как в шёпоте можно расслышать отдельные слова и фразы. — Простите, мы ничего не можем поделать… — Лин, милая, твой отец ушёл… — Нам очень жаль объявлять этот диагноз, но… Аденокарцинома. Вернее, её подтип: бронхоальвеолярная карцинома. Нам очень жаль… — Лучше бы тебя здесь не было… — Лучше бы Эвелина оставила тебя в роддоме… — Лин… — Чудачка. Не подходи к ней… — Лин… Мне больно… — Ты правда думаешь, что с тобой кто-то будет дружить?.. — Совсем на отца стала похожа… — Жаль… Мне захотелось убежать и спрятаться под пледом. Здесь, во тьме, живут мои страхи. Всё самое плохое, что я когда-либо слышала. Становится страшнее идти дальше, где, возможно, будет коллекция всего плохого, что я видела. Но пройдя вперёд, туда, где голоса стихли, и единственным звуком здесь осталось эхо моих шагов, я ничего не увидела. Возможно, это из-за темноты. Возможно, я не видела ничего плохого. Возможно, я переборщила с борщами и дошла туда, откуда не возвращаются. Вскоре под моими ногами что-то начало хлюпать. Будто я иду босиком в ливень. Но когда я начала собирать пазл из догадок, с какого же облака моего сознания пошёл дождь, хлюпанье прекратилось. И хорошо. А то мне стало так страшно, что в моей руке оказалось всё облако из украшений. Здорово идти в полной темноте, когда точно знаешь, что тебе не обо что перецепиться. Но внезапная тишина, пусть и намного лучше страшных слов, и всё же напрягает. Дрожащим голосом напеваю себе под нос песенку из «Моего маленького пони». Лишь жаль, что вокруг не появляются разноцветные лошадки. Наверное, воспоминания не доходят до сюда. Не становится темнее. Не светлеет. Даже не сереет. Просто ничего не происходит, ничего не меняется. Темно, как в облачную ночь без фонарей. Мой голос не идёт эхом, как раньше, теперь звук глухой и твёрдый. Воздух кажется более плотным. Таким он был после первой операции Ви. Она лежала на кровати, безмолвно и неподвижно, лицо было бледным и контрастировало с разноцветной подушкой. Отовсюду торчали трубки, поэтому казалось, будто Ви обплетена прочными лианами, которые от попыток выбраться лишь сжимаются. Глаза были закрытыми, Ви дышала неслышно и незаметно. Если бы не писк приборов, измеряющих частоту пульса, её пульса, я бы подумала, что она мертва. Мне так и показалось на пару мгновений. Именно в те секунды воздух стал почти камнем. Я прекращаю петь, в миллионный раз осматриваюсь и замечаю проблеск вдали. Может, мне показалось? Но нет, его контуры становятся всё чётче. Я почти бегу к ним, но когда различаю фигуры, меня будто обездвиживают. Именно та сцена, которую я вспоминала только что, возникла здесь огнём надежды, а оказалась коварной предательницей. — Поняла, как всё работает, или мне объяснить? — слышу я голос Второй, но не понимаю, в голове или рядом со мной. От этого начинаю ещё сильнее ненавидеть эту ситуацию. Но нет, я, кажется, поняла. Нужно вспомнить, чтобы увидеть. Здесь не появляются пони, потому что тут живут страхи. Теперь лучше не думать и идти в темноте. Я как можно быстрее отошла от этого воспоминания, от этого пронзительно раздражающего писка, означающего жизнь. Не думай, Кальдерон, не нужно делать хуже. Дойдём до конца, поймём суть и выберемся отсюда. — Не думай о том, что нельзя думать, иначе точно будешь думать, да ещё и о том, о чём не стоит, — сказала Вторая. Всё-таки хорошо, что она здесь. Не представляю, что делала бы без этих бесящих советов. — Сказала Линора, которая в первую нашу встречу направила на меня телекинез, — снова слышится Вторая, а я тут же пожалела о своих предыдущих мыслях. — Ещё бы. Я впервые оказалась в своём разуме, чего ты хотела? Со Второй мной довольно забавно разговаривать. Иногда даже не нужно открывать рот, и это чертовски круто в некоторых случаях. — Ты меня тоже как-то потревожила. Сижу себе, никого не трогаю, ты про меня уже сто лет как забыла, и тут БДЫЩ, и твой телекинез. Дружелюбная ты, конечно. Мне не хотелось сейчас спорить, хоть и какой-либо разговор отвлекал от тревожной темноты и назойливых мыслей. — Прости, я не хочу сейчас спорить. Давай лучше обсудим… Цветы? Ты какие любишь? Я почти почувствовала, как Вторая смотрит на меня, как на сумасшедшую. — Розы. — Тогда мы всё-таки не одно целое. Я больше люблю подсолнухи. — Если бы мы были не одним целым, ты бы сейчас не разговаривала со мной в темноте. А розы нравятся тёмной части тебя. То есть мне. — Так и с другими предпочтениями? — Да. Давай проверим. Любимый цвет? — Жёлтый. — Не люблю цвета, но если ответ обязательный, то чёрный. Видишь? Мы хоть и разные, но одно целое. Забавно. — Всё, мне пора, — вдруг сказала Вторая. — Дальше ты сама. — Что? — мне такой расклад совершенно не нравится. — Погоди, ты куда? Я не уверена, что стоит… Компания Второй намного лучше, чем никакая. Но куда все пропадают? Постоянно уходят. Всё заканчивается. Всему приходит конец. Ничто не вечно. Я останавливаюсь всего на минутку, или сколько, без понятия, здесь нет часов. А возможно, даже времени. Прекращаю идти, чтобы отдышаться и принять уход Второй. Дальше ты сама, Кальдерон. Сама, ясно? «Как день», — отвечаю сама себе и иду дальше. Воздух становится ещё плотнее и каким-то сотым по счёту чувством я ощущаю приближение чего-то. Мне это абсолютно не нравится и я приказываю себе не бояться. Вот становится светлее и впереди я уловила какое-то движение. Не я к нему, а оно ко мне приближается, пока совсем не пропадает. Странно. Куда оно могло деться? Вдруг я ощущаю у себя на плече чью-то руку, пугаюсь и резко оборачиваюсь и тут же чуть не кричу: передо мной Соня. Но не та, которую я знаю, а более бледная. Бледная, рыжие волосы небрежным пламенем разбросаны на голове и по лицу, лицу с потресканными губами, потускневшими глазами и с застывшим, как у куклы, взглядом. Это будто не Сонино лицо. Мой взгляд опускается ниже и я чуть не кричу во второй раз. Огромное алое пятно будто щупальцами распространилось по груди. Словно эти щупальца выползли из самого сердца Мечтательницы, а то превратилось в свинцовое. Тёмно-красное кровавое пятно расползлось по синей одежде. Тюремная форма. И тут я всё понимаю. Это Соня после того, как Кэмпбелл в неё выстрелил. Я чуть не кричу в третий раз, но с уст вырывается лишь шёпот. — Соня… — Исправить, — хриплым, осевшим, почти не своим голосом говорит мне рыжеволосая и тут же исчезает. Я успеваю лишь выдохнуть и почувствовать на своём лицо что-то мокрое, как моё плечо снова трогает чья-то рука. Это Пульс. Бледность кожи не видна за порезами, пеплом и пылью, кровь будто цветами расцвела по лицу. — Исправить, — всё те же слова, сказанные хриплым предсмертным голосом. Пульс исчезает, а я жду следующего появления кого-либо, и оборачиваюсь раньше, чем снова почувствую руку. Но обернулась так, будто хочу убежать. И руки достанут меня везде. — Исправить, — Это Отто, отец Рида. Его остекленевшие глаза с безумным взглядом. Лицо слегка перекосилось и я успеваю только прикрыть рот рукой, чтобы не закричать, как моего плеча снова кто-то касается. Я решаю не оборачиваться, закрываю глаза и может всё исчезнет… Как бы я этого хотела… Но когда осмеливаюсь открыть глаза, то вижу себя. Вторая? Нет, она бы дала о себе знать. И тут я вглядываюсь в привычные черты своего лица. Снова почти кукольные глаза и кожа, ещё бледнее обычного, и кровавые щупальца, выползающие, как у Сони, из сердца. Мёртвая… Я? — Исправить. Снова закрываю глаза, но когда открываю их, вижу всех мертвецов вместе, хором повторяющих «Исправить, исправить, исправить…» Они окружили меня и то и дело приближаются, я бесслёзно плачу и мысленно пытаюсь выбраться. Ничего не выходит. Что нужно для того, чтобы выбраться? Выбраться… Чтобы выбраться, нужно найти суть! Суть, суть… Обычно, она под носом… — Исправить, исправить… Да, точно. Исправить, конечно, но как? Одно я знаю точно. Как говорил Конфуций, человек, который совершил ошибку и не исправил её, совершил ещё одну ошибку. Возможно, это мне пытаются доказать мертвецы? Но все ли смерти — ошибки? По виду мёртвых знакомых мне людей так не скажешь. Каждая жизнь ценна. Без одного гвоздя может обрушиться всё здание. Плохо забитый и забытый гвоздь будет ошибкой. И её лучше исправить. Исправить. — Исправить… — мысль вдруг слетает с губ и всё мгновенно исчезает. Это и есть суть? Не успеваю я всё как следует обдумать и обернуться, как вокруг снова становится темно и меня будто обхватывают чьи-то сильные-сильные и невидимые руки. Они тянут меня за собой, и все мысли исчезают. Тьма. Надеюсь, за ней будет свет.