Вересковый мёд

      Латиф бежал так быстро, как только мог. Ноги сводило от усталости, но солнце уже клонилось к горизонту, и он только тешил себя мыслью, что может отдышаться и отдохнуть, когда уже будет на месте. На самом деле богато одетого и явно принадлежащего кому-то раба могли не тронуть даже ночью, но Латиф предпочитал не искушать судьбу. Он до дрожи боялся даже сумерек. Мало ли какие молодые вампирчики решат на халяву поиграть с обученным домашним рабом. Убить не убьют, покалечить — тоже вряд ли, но покусать и грязно, мерзко воспользоваться в каком-нибудь закоулке — скорее всего. И Латиф не хотел по своей же глупости попасть в такую передрягу. Он не хотел даже думать о том, что сделает Темен, если узнает, что его любимого (Латифу нравилось думать, что он любимый) раба осквернили, поэтому бежал изо всех сил.       В сандалии набился песок, и ноги наверняка по возвращении будут черными, а полы безумно красивого темно-синего платья всячески мешали. Темен любит красный, даже скорее бордовый, как кровь, цвет, но для Латифа, медные волосы которого и так отливали красным, он делал исключения и задаривал платьями цвета индиго, топазами и сапфирами. Латифу это нравилось, но сейчас в тяжелых тканях было тяжело дышать, и все это расшитое серым жемчугом великолепие только путалось под ногами. Пафосное, буквально кричащее о статусе платье явно создано не для того, чтобы бегать в нем — только чинно прогуливаться по тенистым аллейкам и флиртовать с хозяином, игриво демонстрируя медные кудри из-под капюшона.       Да и сам Латиф, хрупкий и нежный, как его называл Темен, был не создан для таких интенсивных физических нагрузок. Ноги и даже спина — кажется, все тело ныло от такого небережного обращения. Но остановиться было нельзя. Остановиться — значит предать самого себя и доверие хозяина, спровоцировать ночных хищников и затем лить бесполезные слезы, когда уже ничего нельзя будет исправить. Латиф не хотел этого, и потому бежал, не жалея ни себя, ни дорогого платья и обуви. Придерживая лямку кожаной сумы, он в пару длинных прыжков (роста ему было не занимать), наконец оказывается у калитки, сбоку от центрального входа, открывающуюся в сад. Главные ворота — не для прислуги и уж тем более не для людей, особенно тех, кто самовольно уходит по своим делам в город, никого не предупредив.       Латиф на ходу нащупал в глубоком кармане ключ, вставил в неприметную замочную скважину и несколько раз провернул сначала в одну сторону, затем в другую. Причудливый механизм приглашающе щелкнул, и Латиф, толкнув ажурную дверь, которую без знания, где точно искать, и не отличишь от секции забора, и быстро, как мимолетная тень, юркнул внутрь. Затем тем же отточенным движением закрыл замок и только после этого согнулся, хватаясь за колющий бок и, словно рыба, стал глотать обжигающий сухой воздух, который пемзой драл горло. Латиф задыхался, в груди все горело и ныло, хотелось без конца кашлять, но солнце уже только самым краем выглядывало из-за соседних низких домов — как раз вовремя. Еще минут десять, и кто знает, чем для Латифа могла закончиться эта прогулка. Хорошо, что все обошлось.       Теперь он в безопасности, в любимой клетке, где наконец спокойно. Ажурный заборчик не такой уж высокий и угрожающий: через переплетения кованых веточек причудливых растений было прекрасно видно Латифа, но достать его уже никто не мог. И даже не из-за хлипкого заборчика, а потому что никто в здравом уме не посмеет лезть на территорию богатого господина и тем более обижать гуляющих по его саду рабов. Одно дело одинокий раб где-то в закоулке — тут можно сказать, что спровоцировал: вызывающе себя вел, оголил запястья или шею, а то и вообще поранился и не оставил никакой возможности голодному вампиру сдержать звериные инстинкты. Совсем другое — раб за забором, в собственности своего господина и под его надежной защитой; в таких обстоятельствах придется головой ответить за нарушение частных границ и порчу собственности, поэтому Латиф был абсолютно спокоен.       Наконец отдышавшись, он выпрямился и попытался проглотить вставший в горле ком. Вязкая слюна глоталась плохо, словно налипая на пересушенное небо, и Латифа от этого тошнило. Он скинул с плеча кожаную суму и скрутил пробку с найденной в ней фляги. Лимонная вода за целый жаркий день нагрелась, стала противно-горячей, но сейчас Латифу подошла бы любая влага. Он сделал несколько глотков и скривится от противного привкуса, но это дало ему сил, чтобы дойти до крыла людей во дворце и дальше долго отмываться от песка, пить и есть, сколько влезет, и всю ночь валяться на кровати, зарывшись в подушки — быть любимчиком хозяина очень и очень приятно.       Он не спеша брел по саду в сторону дворца, на ходу нащупывая в суме завернутые в бумагу сладости, купленные сегодня на базаре: пастила всех вкусов и расцветок, халва, чурчхела и конечно же любимый лукум. От жары все это немного подтаяло, стало липким и потеряло форму, но Латифа это почти не волновало. Главное ведь вкус, а не внешний вид, — это куплено исключительно для себя, чтобы жадно сточить в одиночестве за чашкой чая, пару сортов которого Латиф сегодня тоже прихватил. Спустил почти все свои карманные деньги, но был абсолютно счастлив и предвкушал отличный вечер. Вряд ли хозяин позовет его к себе сегодня, он уже пил своего покорного раба на той неделе, и теперь Латифу нужен как минимум месяц на то, чтобы восстановиться.       Пока он плелся по саду, уже окончательно стемнело и зажгли фонари вдоль дорожек. К их большим круглым плафонам на тонкой ножке моментально слетелись только что проснувшиеся мелкие насекомые. Невдалеке зажурчала система полива, и по арыкам потекла вода. Латиф улыбался и чувствовал себя абсолютно счастливым. Все было такое привычное и знакомое, а самое главное, что он чувствовал себя защищенным, и даже один из вампиров-садовников, бестактно оскалившийся на него то ли и правда не сдержавшись, а то ли всерьез, его не встревожил. Не тронет, просто не посмеет, иначе поплатится головой. Хозяин лично открутит его пустой котелок с ушами, а на суде скажет, что пытался защитить своего драгоценного раба. Латиф думал о Темене непременно с теплотой и, наверное, любовью, хоть он и боялся этого слова, считал его неправильным.       Какая может быть любовь между господином и рабом? Это дурость, и Латиф даже в свои восемнадцать это знал. Между ними страсть и нежность, Темен его обожает и балует, но любит исключительно как свою необычную и очень дорогую игрушку. Латифа это устраивало, но он другого и не знал, так, мельком подглядывал за парочками из свободных, которые не принадлежали никому и могли любить и ненавидеть друг друга без оглядки на вкусы хозяина. Он им не завидовал, а просто смотрел, как смотрят на далекие звезды, и ничуть не примерял их свободу на свою несвободную с самого рождения сущность. Он — другой. Как вампиры не ровня людям, так и рабы совсем не похожи на свободных, это как будто отдельный народ со своими законами и привычками. Свободные бедны и ежедневно рискуют своей жизнью, и лишь немногие из них могут чувствовать себя так же сыто и спокойно, как Латиф, но каждый — удавится за одну серую жемчужину, которыми в избытке была расшита его одежда.       Да, взамен, Латифу нельзя буквально ничего без разрешения Темена, даже чувства под его властью: сначала Латифу надо было любить свою няню, а еще уважать и слушаться ее; затем с возраста примерно четырнадцати лет центром его жизни стал господин и теперь его полагалось уважать и любить, в меру бояться, дрожать перед ним от счастья и осознания своей ничтожности; а когда Латиф надоест Темену (об этом он пока предпочитал не думать), состарится и станет уже не таким красивым, ему нужно будет полюбить подобранных господином девушек, чтобы зачать хорошее потомство — передать с семенем свои огненные волосы молодым и здоровым и уйти на покой. Иногда осознание ужаса и безысходной неотвратимости такой судьбы обрушивалось на Латифа внезапным оглушительным грохотом, и тогда он даже плакал, но так как ничего нельзя было изменить и такие истерики не имели попросту никакого смысла, то он быстро прекращал и снова забывал про свое будущее на долгие месяцы, а иногда даже годы.       Сейчас тоже подкатило, стиснуло горло, но Латиф только крепче сжал лямку сумы на плече и быстро подумал о том, что она полна вкусных сладостей и ароматного чая, что он уже у подножья лестницы в свою спальню (между прочим, отдельную комнату с огромными окнами с видом на сад), что сегодня ночью можно будет объедаться сахаром, нарушая строгую диету, слушать радио с бойким голосом ведущей-вампирши, которая почитает ему вслух сказки и включит запись какого-нибудь концерта, а если и это ему наскучит, то можно будет ненадолго включить телевизор (единственный во всем дворце!) и посмотреть на движущиеся картинки черно-белых мультфильмов — это никогда не надоедает. Это его успокоило и заставило ускориться, и он почти бегом взлетел по лестнице. Но там его нагло удержали за рукав.       — Темен послал за тобой, — рыкнул юный вампир, один из слуг, и Латиф против воли отшатнулся. Его нечего было бояться, но вампир — это все же хищник, а у человека в крови бояться. По крайней мере, Латиф так думал, его так научили: пугаться, быть незаметным и скромным, смотреть в пол. — Опять сказать, что ты нездоров? — фыркнул вампир еще злее, и Латиф только помотал головой.       — Мне нужно немного времени, я буду после ванны, — затараторил он быстрее, чем подумал. Может, и правда стоило соврать. В конце концов, Темен только неделю назад пил его, и следующая кровоотдача могла кончиться для него плохо, но если хозяин зовет — значит, надо идти. После этого Латифа отпустили, почти отшвырнули, сказав, чтобы он поторапливался.       Юному рабу хотелось вскрикнуть от возмущения, пригрозить, что расскажет все хозяину и этому самодовольному хмырю несдобровать, но он сдержался. Вампир тоже знал, например, что Латиф уходил без разрешения, а еще наверняка чуял сладости в его суме, но ничего не сказал, промолчал, что было гораздо многозначительнее. И перед Теменом его наверняка защитят, например, скажут, что Латиф опять играл в саду до самого полудня и сейчас его еле добудились и теперь ему нужно время, чтобы привести себя в порядок перед визитом к любимому господину. Это было даже почти правдой — Латиф на ногах уже часов десять и ему смертельно хотелось спать, а после скоростного забега при закате у него и вовсе не осталось сил, но деваться было некуда. Или чего доброго хозяин решит, что Латиф уже «отработанный материал», которому пора зачать детей, пока здоровье еще позволяет. Нужно было показать, что с ним все в порядке.       Он добежал до своей комнаты и под непонимающие взгляды Гюней, его любимой когда-то няни, а теперь помощницы и слуги, скинул с себя всю одежду прямо на постель, не особенно заботясь о порядке. Вприпрыжку добежал до ванной и попытался, как мог, отмыть, как и ожидалось, черные с дороги ноги и потное тело. Вода в лейке была горячая, почти огненная, потому что лилась по трубам из большой бочки на крыше, которая нагрелась за этот невероятно жаркий день. Латифа это обстоятельство злило, и, если бы у него было чуть больше времени, он бы закатил истерику и потребовал решения проблемы, но сейчас ему было не до этого. С него текло черное и гадкое, и казалось, что этому не будет конца, что и за пару часов он не отмоется от грязи улиц, чтобы иметь возможность войти в покои хозяина.       Темен хоть и добрый, но грязным ногам на вышитом золотом ковре он точно не обрадуется. Поэтому Латиф истер стопы до красноты, пока не удостоверился, что не осталось ни пятнышка. Он нервничал и сам не знал почему. Хозяин приглашал его пару раз в месяц к себе, в этом не было ничего необычного. Но он уже пил Латифа всего-лишь неделю назад, и раб не чувствовал себя достаточно восстановившимся, чтобы снова явиться к Темену. Он боялся. Он ни разу не слышал, что кто-то в доме умер от рук хозяина: он всегда сдержан и внимателен, и даже стариков он не трогал и позволял доживать свой век в доме, нянчить детей и помогать по хозяйству в крыле людей. Но он знал, что Темен убивал, что он может быть жесток, и даже чувствовал это порой на себе, и особенно сейчас, когда хозяин постоянно не в духе, он боялся идти к нему. Но и не идти тоже не мог, не имел права.       Ему снова хотелось плакать, и эти постоянные расстройства в день, который еще с утра по плану должен был быть просто идеальным, его расстраивали еще больше. Гюней прекрасно чувствовала его настроение, поэтому молча протянула полотенце и осторожно, еле слышно спросила, как он себя чувствует. «Ужасно», — фыркнул Латиф, и наскоро обтеревшись мягким полотенцем, опять бесстыдно голый прошел к шкафу, в котором долго искал подходящее платье. К хозяину можно одеться проще, чем на улицу, да и никакого настроения наряжаться у Латифа не было, но с другой стороны Темен мог и разозлиться пренебрежительному отношению к себе. А причитающая за спиной Гюней только добавляла нервозности.       В итоге Латиф сорвался. Накричал на Гюней и выкинул из шкафа все вешалки с дорогими платьями прямо на пол. Он чувствовал себя абсолютно несчастным, но чтобы не плакать, он предпочитал злиться и скандалить. Именно за это его не любили, можно даже сказать, ненавидели во дворце: за капризность и вспыльчивость. Только дорогая Гюней, невероятно терпеливая женщина, могла его терпеть, покорно поднимать раскиданные вещи и очень правильными словами уговаривать успокоиться. Латифу было стыдно, но ему стало гораздо легче. Он поднял из бесформенной кучи легкое аквамариновое платье, расшитое очередными блестяшками. Латиф ненавидел его ничуть не меньше, но истерика его вымотала, и теперь ему было все равно. Пусть Темен его съест, значит, так надо.       Латиф оделся и даже тщательно причесался. Постарался выглядеть приличнее, чтобы не злить любимого хозяина, тогда, возможно, он сжалится. Вспомнит, что Латиф может быть нежным и послушным, что он полезный раб и может еще пригодиться хозяину не в состоянии мертвеца. Ведь в нем есть не только кровь, но еще и экзотическая внешность, и… Латиф силился подобрать еще хоть одно свое положительное качество, но наткнулся на абсолютную пустоту в мыслях. Послушный? Ну только если в присутствии хозяина, а так он часто сбегал и капризничал, делал все по-своему и доводил до белого каления всех воспитателей, которых пытались ему приставить, ну разве что кроме Гюней. Еще он неплохо играл на лютне и дудочке — единственное, что далось ему из всего, чему его пытались учить с раннего детства, но хозяину это не нравилось и он не так уж и часто просил поиграть ему, а значит, не считается. А значит, Латиф просто бесполезен.       Но у него не было сил на новую истерику, поэтому он молча отправился к Темену. Фонарик в его руках светил тускло и то и дело пытался погаснуть, из-за чего его постоянно приходилось трясти. Пожалуй, обратного пути батарейка не выдержит и придется попросить слугу-вампира проводить. Только подумав об этом, Латиф скривился от отвращения. Он не любил вампиров, особенно молодых, исключение — его хозяин. Лишний раз контактировать с ними у него не было никакого желания, поэтому он, пожалуй, единственный из всех рабов отказывался от сопровождения по темным коридорам в крыле вампиров и ходил с фонариком — еще одна дорогая игрушка, которую подарил ему Темен. Латиф понимал, что является его любимчиком, и все еще надеялся, что все обойдется. Не знал, каким образом, но очень надеялся.       Его пугало, что последние часы его жизни проходят так… обычно. В мыслях была пустота: у него не было каких-то особенно важных дел, о не завершении которых можно было жалеть. Ему определенно будет жаль Гюней, которая, наверное, его любила, но в остальном ему не за что было держаться. И тем удивительнее было оглядываться на книжки, которые ему читала Гюней, про каких-то героев, которые на смертном одре произносили пафосные речи. Латиф же просто шел по коридору привычной дорогой и боялся за свою шкуру, ему хотелось бы еще пожить. У него в комнате остался ароматный чай и любимые сладости, ну как же так… Чем ближе были двери покоев господина, тем сильнее трясло Латифа, но ему нельзя было расплакаться, Темен его не пожалеет, надо как-то по-другому. Латиф напряженно думал, и это давалось нелегко, но когда он оказался у тяжелой двери из красного дерева и взялся за позолоченную ручку, у него в голове уже созрел план.       Только вошел и сразу упал на колени. Отложил несчастный фонарик, свою глупую прихоть, куда пришлось, и пополз, не поднимая головы, до самой постели, с которой свободно свисала рука Темена. Холодная белая кожа с черными изгибами вен оказалась под губами. Латиф только прикоснулся, трепетно, но сухо, потому что Темен не раз говорил ему, что не любит, когда рабы «слюнявят». Он с замиранием сердца ждал, что ему скажут, но пока вампир молчал. Рука почти ласково погладила его по щеке, затем переместилась на затылок, зарылась в волосы и предупреждающе потянула. Латиф умел терпеть боль и в этот раз тоже сдержался, не пискнул, даже когда его таким же способом поставили на ноги.       — Ну и где тебя носило? — лениво протянул Темен, но Латифа все равно продолжало трясти, как-будто от холода. Каждое движение хозяина было словно специально замедленное, выжидающее, он стерег жертву, загонял в угол. Латифу было страшно, и это необычное чувство при встрече с Теменом. Он вообще хороший и добрый, дарит дорогие подарки и делает приятно в постели… Страшно было только в первые разы, и то это был не ужас, а скорее нервозность, желание понравиться и страх не оправдать ожидания хозяина. А в последнее время Темен изменился, постоянно злится, ходит темнее тучи и рычит на Латифа, и раб больше всего хотел пока переждать эту бурю в стороне, а не лезть в самое пекло.       — Гулял, — честно ответил Латиф, понимая, что отпираться бесполезно. Кто-то уже донес… Ну или вампир почувствовал запах улицы: песка, пота, специй и сладостей — то, что не удалось отмыть даже через полчаса под струей воды. — Но я по солнцу, — поспешил добавить, чтобы чуть смягчить реакцию хозяина. Да, у Латифа была относительная свобода и даже вполне официально ключ от калитки, но после того, как хозяин его выпил, ему полагалось сидеть в своей комнате и восстанавливать силы. Питаться по расписанию и лишь недолго гулять в саду в сопровождении Гюней — скука. Да и Латиф совсем не чувствовал себя больным, вот сегодня вечером даже какой марафон дал — разве так смог бы почти инвалид, коим его видел хозяин?       — Питался ты весь день тоже солнцем? Рыжий чертенок, — фыркнул Темен, но сел и притянул Латифа к себе. Сердце сжалось от очередного приступа страха, но внешне Латиф это никак не показал: только выгнулся, как кот, на коленях у любимого хозяина. Он умел пустить пыль в глаза, когда это было нужно. Пусть лучше целует подрагивающие губы, а не впивается в шею, высасывая последние соки. — Давно я тебя не порол, сучка мелкая, обнаглевшая, — зло шипел хозяин, и у Латифа по загривку побежали мурашки. Когда тяжелая ладонь шлепнула по круглой попе, он пискнул и сжал в кулаки ткань белого платья вампира.       Латиф терпеть не мог, когда хозяин так делал. Это было больно и унизительно. Латиф уже и не вспомнит, когда его последний раз пороли, точно больше пяти лет назад, а теперь хозяин его этим только пугал. Вроде заигрывал так с Латифом и провоцировал возбуждение, но как будто не хотел видеть, что его «рыжий чертенок» и не бестия вовсе, а так, капризный ребенок, которому в постели нужна только любовь и нежность. От угроз поркой только подташнивало и слезы застилали глаза, было страшно. Удар, еще — Латиф скулил и ерзал на коленях у хозяина. Он уговаривал себя перетерпеть, потому что это обычно не длится долго, хозяину быстро надоест.       — И опять конфеты, — резюмировал хозяин, с шумом втянув носом воздух. Латиф положил лоб Темену на плечо, обнял, прижался, показал себя как самого нежного и послушного раба. Хозяин ругался, а он ластился, как котенок, цеплялся за полы его платья, только лишь не мяукал для полноты картины. Жаль, что хозяин не готов был это оценить, сегодня ему явно хотелось грубо: — Заболеешь диабетом, я тебя выпью, целиком, до капли, мой сахарный мальчик, — угрожающе зашипел и выпустил когти, вспорол Латифу кожу за ухом, приложился губами, пока без клыков. От слюны ранку противно щекотало; регенерация — это вообще очень неприятно, и, честное слово, лучше бы Латиф вечно ходил в бинтах и терпел боль от ран, чем это мерзкое щекочущее чувство, словно толпы муравьев снуют туда-сюда по коже.       Темен продолжал царапать и слизывать кровь, и Латиф мог позволить себе только чуть громче, со свистом сквозь сжатые зубы, дышать. Хозяин не любит писков и уж тем более криков — те, кто совсем не мог терпеть боль, отсеялись очень быстро: уже лет с десяти помогали в саду и на кухне, следили за младшими или были проданы. Латиф тоже, в общем-то, не отличался терпением, он бы точно не мог с улыбкой вскрывать себе запястье перед господином, но у него были другие козыри. Он был красив и знал это, умел выгнуться так, чтобы подчеркнуть все свои достоинства и скрыть недостатки, именно поэтому Темен заметил его первым и пригласил к себе в постель. Поэтому Латиф гнулся, сладко стонал, как бы невзначай обнажая плечо, которое хозяин тут же тоже царапал и вылизывал, пуская неприятную щекотку по телу. Он чувствовал, как с каждым движением хозяина отпускает, что он откровенно наслаждается своим солнечным мальчиком, и Латиф окончательно успокоился.       Нет, сегодня его точно не убьют, он слишком дорог для хозяина, чтобы вот так, не подумав, от него избавились. Да, Латиф нарушает правила, он не умеет молча терпеть боль и без недовольной рожицы принимать извращения в постели, но природную обаятельность у него никто не отнимет. Он умел флиртовать — это вообще практически единственное, что он умел, а поэтому делал это лучше всех. Приподнял платье на бедре, невероятно развратно, но при этом так искренне невинно, словно ну вот так оно само, рука сама как бы невзначай пробежалась по ткани и собрала ее складками, обнажив белье. Под платье полагались свободные шорты чуть выше колена, но Латиф нагло подрезал их до середины бедра, потому что любил свои стройные ноги и искренне не понимал, зачем их прятать. И хозяина это тоже заводило, по-хорошему злило, но при этом заставляло едва не на руках носить Латифа.       Мало кто мог так невинно улыбаться и смотреть из-под опущенных ресниц, но при этом развратно оголяться. Латиф умел и именно поэтому никогда не бывал наказан за свои выходки, получал дорогие подарки и жил в своей шикарной комнате с личной слугой. Хозяин жестокий, но справедливый, и если его радовать, то он отблагодарит в ответ гораздо щедрее. И пусть физически больно, а порою еще и морально тошно, можно потерпеть, потому что это мелочи. Поэтому когда Латифа опрокинули на спину и придавили всем весом сверху, опасно близко от шеи щелкая клыками, Латиф только томно выдохнул, прикрыв глаза. Он не любил спать с хозяином, потому что это чаще всего было слишком резко и больно, но это было определенно лучше, чем мыть полы в крыле людей или подносить фрукты тем рабам, которые готовы наступить на свою гордость и выполнять все желания хозяина, поэтому Латифу не за что было себя жалеть.       Он в очередной раз выгнулся, позволив снять с себя платье. И только теперь понял, что все не так уж плохо, у хозяина не самое ужасное настроение, если одежда осталось цела и ее не разодрали когтями в порыве страсти. А может, Латиф угадал с выбором платья, и хозяину было попросту жаль его рвать — он честно не знал, потому что ему было неинтересно разбираться в стоимости камушков, которые ему дарили. Главное — чтобы подходили к лицу, и с этим условием даже окрашенной стекляшке Латиф был бы рад, правда. Но с бельем его хозяин считаться точно не собирался, поэтому мягкая ткань из натурального хлопка затрещала под когтем и пошла красными пятнами-кляксами крови. Латиф боялся когтей в паху и уж точно не хотел быть кастрированным одним резким движением, но преодолел дрожь и сильнее развел ноги, наблюдая за тем, как хозяин выпустил слюну на покрывшуюся бусинками крови царапину на бедре, а затем пальцами растер покалывающую от регенерации кожу. Латиф дернулся от слишком острых ощущений, Темен победно усмехнулся.       Латиф залился краской, наблюдая за появлением новой царапины на внутренней стороне бедра, и дернулся, когда коготь вошел особенно глубоко. Темен не дал даже шевельнуться, он продолжал играть с Латифом: понемногу пускать кровь и залечивать ранки при помощи слюны. Латиф со жгучим стыдом обнаружил, что это его возбуждает. Ощущения были слишком острые для того, чтобы тело совсем никак не отреагировало, но Латифу все равно было неуютно. Он любил, когда нежно, с литром масла и очень-очень медленно, и искренне считал, что жестокость не для него, а уж глубокие царапины и регенерация при помощи слюны и вовсе ужасно. И это правда было больно, но почему-то приятно отдавалось в стыдливо привставший член. И Темену как будто доставляло удовольствие следить за писками и стонами юного раба, его стремительно краснеющими щеками и неожиданным возбуждением.       Темен перевернул его на живот только после того, как удостоверился, что у Латифа полностью встал. По-хозяйски сжал рукой, благо — с уже спрятанными когтями, но довольно неприятно, как врач и уж точно не как нежный любовник. Латифа спустило с небес на землю, когда затем последовал тяжелый шлепок по бедру так больно, что наверняка останется синяк. Раб только пискнул и подтянул колени к груди. Он уже понял, что эта ночь не для него и нежданная игра длилась ровно столько, сколько забавляла хозяина. И пусть Латиф немного порадовал Темена, но рано расслабился и зря ждал чего-то хорошего — это его ошибка. Вот вечно в постели хозяина все так… двояко. Ласковые ночи остались в детстве, и чем старше Латиф становился, тем более жестоким с ним был хозяин, все чаще делал больно, но при этом неизменно требовал, чтобы раб кончал, хотел видеть абсолютное счастье в его глазах и слышать благодарности. И особенно сейчас, когда он которую неделю в непонятном смятении и становится все более невыносимым.       Обо всем этом Латиф думал, пока хозяин смазывал его мерзким прохладным маслом. Сначала хотел замереть и просто перетерпеть, но тело само выгнулось так, как его научили. Он не мог не играть в постели, особенно когда почти кожей чувствовал, что хозяину не нравится, его бесит опавшая эрекция у любимого раба, и это чревато самыми непредсказуемыми, но непременно негативными последствиями. Будет больнее, если сейчас не взять себя в руки — Латиф это чувствовал и привык доверять своей интуиции. Он умел понимать настроение хозяина, и если нагло кокетничать на грани приличия в самом начале было еще позволительно и даже необходимо, то сейчас ему уже нужно быть послушным и податливым. Он застонал так сладко, насколько позволяли его актерские способности, расслабился, прогнулся, заскулил и попросил скорее его взять. Это был однозначный козырь, перед которым Темен не имел ни шанса устоять.       Невозможно продолжать злиться на холодность раба, который сам просит отыметь его, и пусть у Латифа не стоит, это не столь важно, ведь на словах он так настойчиво просит ласки. Наверняка Латиф казался Темену странным, рабом с неустойчивым либидо и настроением, с детскими капризами, но по-взрослому развитой хитростью и сексуальностью. Именно это он в нем и любил, поэтому и приглашал к себе чаще обычного, именно за это Латифу по-черному завидовали все остальные рабы. Они не умели так, поэтому обзывали Латифа подстилкой и лицемером и, наверное, были правы, но если подстилку и лицемера так страстно любили и одаривали столь щедро, то он был совсем не против. Как совсем не против и хозяин, который то ли и правда не замечал наглой игры, то ли только делал вид, что не замечает. В любом случае, когда Латифа имели, он, несмотря на боль, глухо стонал и просил большего. Он не был уверен, что выдержал бы это «большее», но попросить всегда стоило.       «Да, глубже, вот так… ах, как хорошо», — выскуливал он, ничуть не стесняясь, но мысленно только молился, чтобы это быстрее закончилось. Он вообще не любил анальный секс, да и по правде говоря, его больше привлекали девушки, но даже думать об этом ему было отчего-то стыдно. Словно он предавал хозяина каждый раз, когда в ванной комнате, наедине с собой, мастурбировал не на воспоминания о ночах с ним, а на мимолетно выхваченный из толпы женский силуэт. И сейчас, чтобы кончить одновременно с Теменом, ему пришлось вспомнить широкие бедра и круглую грудь и подрочить себе. Было стыдно. Вообще хозяин умел делать и приятно, когда не имел, а только нежно гладил с намеком на массаж и ласкал член только руками. Но это уже совсем мечты, которые остались в самом начале, когда Темен только присматривался к Латифу, как к самой примечательной «звездочке» из молодого выводка рабов, и пытался приучить к себе, уговорить расслабиться и не бояться ложиться в одну постель с вампиром.       Хорошо, что хоть одно осталось с тех времен неизменным: после секса Темен ласково обнимал его и спрашивал, где болит и не нужен ли ему врач. Если бы не было и этого, Латиф бы почувствовал себя совсем тошно, словно бы он только лишь вещь хозяина, причем не самая любимая, если о его здоровье не заботятся даже в таких мелочах. Темен поцеловал его, и это было приятно, гораздо приятнее, чем анальный секс до этого, даже несмотря на оргазм. «Мое солнышко. Хорошенький, послушный», — шептал хозяин, поглаживая его плечи и спину самыми кончиками пальцев — как раз как любил Латиф, и это его утешило, сделало окончательно уверенным в том, что он будет жить долго и станет донором семени для нового поколения рабов не раньше, чем в сорок лет, а это еще так далеко, что даже думать об этом не следует. И он был абсолютным глупцом, предположив, что его сегодня убьют.       — Ты сегодня кушал? — как бы невзначай задал вопрос Темен, и Латиф, излишне расслабившись и забывшись, честно отрицательно помотал головой. — И все-таки я давно тебя не порол, — зарычал Темен, подзывая тщетно притворявшегося предметом интерьера слугу-вампира и прося срочно принести какие-нибудь закуски. Латиф залился краской и ткнулся носом в плечо Темена, он все еще не мог привыкнуть, что все настолько откровенное происходило у кого-то на глазах. Да, он был развратником и вызывал осуждение даже у других рабов, но предпочитал думать, что это все только для хозяина, а не чьего-то еще ненасытного взгляда. — Скажи, сладкий, почему ты отказываешься от еды? — спросил вампир уже более спокойно, когда дверь за слугой захлопнулась и они с Латифом наконец остались одни.       — Я не отказываюсь, просто я целый день гулял и как-то не было возможности нормально поесть, но я похватал фруктов и сладостей на базаре, так что все хорошо, я честно не голодаю, — пропищал Латиф, все еще не поднимая взгляда. Хозяин в ответ на это только резко потянул его за волосы, заставив смотреть в глаза.       — Ди-е-та, — по слогам протянул вампир, обжигая Латифа тлеющими в темноте углями красных глаз. — Ты, вечный мой десерт, такими темпами скоро таки заболеешь диабетом, и не говори потом, что я тебя не предупреждал. И я совсем не шутил, когда обещал, что выпью тебя до капли. Никакого тебе инсулина, маленькая наглая дрянь, — рыкнул Темен, тем не менее крепче прижав Латифа к себе. И хоть юный раб понятия не имел, что такое инсулин, он смутно догадался, что это лекарство от страшной болезни, которой хозяин постоянного его пугал.       — Я знаю, я буду осторожным, — пообещал Латиф, но вопреки очень правильным словам и тону недовольно скривил мордочку. Ага, поменьше сладкого и побольше вяжущего на языке гранатового сока и печени — гадость. Его с детства достали этой диетой, и если бы хозяин знал, чем на самом деле питается его ненаглядный раб, то наверняка побрезговал бы пить его кровь. Ведь каждая съеденная Латифом «гадость» оказывается в крови, а значит, и в рационе хозяина в немного переработанном виде. Интересно, а вампиры болеют? Латиф только сейчас задумался об этом, но ему было лень спросить. После столь интенсивных упражнений и целого дня на ногах его клонило в сон, а под боком у хозяина было так уютно и тепло…       — Заберу у тебя ключ от калитки, чтоб неповадно было, — проворчал Темен, и Латиф мгновенно проснулся. Такой расклад его категорически не устраивал, ему нужен был этот ключ… Что он будет делать один во дворце, в этом змеином клубке, где каждый, буквально каждый, кроме господина и любимой Гюней, его ненавидит? Гулять в городе днем — единственная отдушина, он просто удавится, если его запрут в доме.       — Нет, Темен, пожалуйста, — захныкал Латиф, хватая хозяина за руку. Он старался выглядеть как можно более невинным и раскаивающимся, но Темен только равнодушно покачал головой. — Ну мне тут скучно, я в комнате один, а Вы так редко приглашаете меня к себе, — продолжал ныть Латиф, поглаживая хозяина по груди. На самом деле лукавил: вампир и так имел Латифа чаще, чем любого раба в доме, не было никаких причин жаловаться на недостаток внимания, но сидеть в четырех стенах, слушая радио и смотря бесконечные одинаковые мультики, однозначно будет скучно. Учитывая, что хозяин забирает у него ключ на неопределенный срок. А если навсегда? Для вампира, который живет сотни лет, год-два — это пыль, а для Латифа — целая жизнь. Заберет ключ и забудет…       — Прекрати, Латиф, ты заслужил наказание. В моем же доме ни один раб меня не слушается. Будешь дальше пререкаться, всех казню и куплю новых, надоели, — рыкнул Темен, и у Латифа кровь застыла в жилах. Его и так не любили в доме, а если он сейчас своим длинным языком всех подведет под плаху… Нет, хозяин как всегда преувеличивает, конечно же он не вырежет всех разом, хотя бы потому, что это неоправданно дорого и муторно, а еще, что бы он ни говорил, у него были свои любимчики, с которыми ему будет жаль расставаться. Например, свою абсолютную редкость, любимого рыжеволосого раба, он конечно же не тронет, но казнить кого-то он все-таки может, так, для профилактики, и тогда Латифа возненавидят окончательно, так и до яда в трапезе недалеко.       — Это неправда! Вас все любят и уважают. Это я плохой, накажите меня, пожалуйста, по всей строгости, — пискнул Латиф, всем телом прижавшись к хозяину. Он вовсе не хотел быть наказанным и в другой ситуации всеми правдами и неправдами постарался бы утопить всех вокруг, но обелить себя, но ранее он уже с этим перестарался. Столько раз скидывал свою вину на других и затем, когда сталкивался с оправданной ненавистью, жаловался любимому хозяину, что его обижают, что теперь ни одна собака в доме не желала иметь с ним дело. Его это расстраивало, ему жизненно не хватало рядом кого-то кроме Гюней, он не чувствовал в себе сил противостоять всем и сразу, поэтому сейчас попробовал сделать что-то хорошее не только для себя, но и для всех вокруг.       — Глупенький, — проворковал Темен, снова поцеловав Латифа в губы. Раб не понимал, что это значит, согласен ли хозяин наказать его строже сразу за всех или наоборот в очередной раз пожалел своего рыжего чертенка и не накажет его совсем, а затем сорвется на кого-то другого — Латиф не знал, но переспросить побоялся.       Вскоре принесли закуски и вино, все исключительно для Латифа, а Темен лишь с умилением наблюдал за тем, как ест его драгоценный раб. Латиф терпеть не мог вино, при всех прочих равных он предпочитал чай или, в конце концов, сок, но сегодня он боялся капризничать. Пил горькое и заедал маленькими бутербродиками с козьим сыром и мягким вяленым мясом. Вообще-то это тоже не самая полезная еда, но, наверное, хозяину спокойнее своими глазами видеть, что его раб не голодает. Темен кормил Латифа с рук, и это было очень смущающе, но приятно. Затем господин все-таки не выдержал и приложился к вене на шее, коротко, всего на один глоток, чтобы почувствовать привкус алкоголя. Латиф, не выдержав, вскрикнул, но Темен нежно вылизал раненую шею и успокаивающе погладил по голове, поэтому собравшиеся в горле слезы так и не вышли наружу.       — Ну-ну, мой сладенький, — ворковал Темен, опять целуя Латифа в губы. То ли быстро опьянел, а то ли окончательно расслабился в обществе любимого раба. В любом случае Латиф с готовностью выгнулся навстречу, надеясь, что сумеет задобрить хозяина и уговорить оставить ему ключ. — Ты вот послушный, хорошенький, но тебя я так вырастил. Ты был совсем малюткой, когда я тебя купил, — начал хозяин, с улыбкой предлагая рабу ещё выпить. И Латиф пил, хотя у него уже слегка кружилась голова и совсем не нравилось направление мысли господина. Он не любил разговоры о прошлом, потому что они мешали пребывать в вечном вакууме, словно дворец и добрый хозяин — это все, что было, есть и будет с ним.       Он плохо помнил себя маленьким, но периодически что-то такое неопределенно-тревожное приходило в кошмарах, и тогда он кричал и ревел на плече у Гюней. И если бы это был кто угодно, кроме Темена, Латиф бы уже истерил и требовал замолчать, но с хозяином так нельзя, а поэтому он слушал, как «рыженький лапочка» смотрел бессмысленными из-за дурманящей отравы глазами из клетки, а потом спал, обсасывая пальцы, на коленях тогда ещё будущего господина, пока он заключал сделку. Слушал, что ему крупно повезло, что Темен именно в тот день решил отпраздновать открытие нового прииска покупкой раба, а знакомый торговец «отложил» Латифа именно ему. Иначе «рыженький лапочка» мог сгинуть в лапах более жестокого хозяина, как одноразовый обед, или не проснуться от очередной порции успокоительных, которыми накачивают рабов на рынке, чтобы не хныкали и выглядели тихими «лапочками».       Латифа бы уже давно трясло от слез, если бы он не был настолько пьян. Хозяин со знанием дела опаивал его, а заодно и себя, периодически прикладываясь к шее. Продолжил Темен очередными причитаниями о том, как сильно он хочет заполучить эльфа, такого же послушного и нежного, как его рыженький раб. Латифа по-настоящему обижали такие слова хозяина. Он правда старался угодить, все делал для своего господина, а в итоге все равно проигрывал этой глупой мечте об остроухом и узкоглазом создании. Чем рыжие волосы и светло-карие, почти жёлтые, глаза Латифа уступают? Уже недостаточно экзотично? Он попробовал возмутиться, проскулил что-то о том, как сильно любит своего хозяина и не желает делить его ни с кем, но Темен только отмахнулся от него. Продолжил рассказывать про какую-то Хёрен и вечерний визит к ней.       — И вот теперь у меня есть эльф. Кожа — белая, как-будто он альбинос, но глаза не красные, а серые, как сталь. Волосы белые, длинные острые ушки, сощуренные глазки — мечта. И что теперь? Он орет, стоит только увидеть меня! Отказывается от еды, того гляди и помрет. И из-за чего? Потому что его дурацкие эльфийские суеверия не позволяют лечь со мной в постель. И что мне теперь с этим делать? Продать — жалко, выпить — тем более. Ну не ждать же, пока сдохнет, — жаловался Темен, угрожающе рыча Латифу на ухо. Юному рабу было еще как не по себе; он первый раз слышал такие циничные рассуждения о еще живом пусть даже эльфе, и его это беспокоило. А вдруг хозяин так же равнодушно за спиной говорит о нем?       — Может, ему нужен лекарь? Эмин тоже отказывался от еды перед тем как… — начал было Латиф, но испугался своих же слов. Бедный Эмин, раб из выводка, с которым воспитывался Латиф. Они неплохо общались, ну по крайней мере иногда здоровались и не чувствовали друг к другу неприязни, несмотря на то, что Латиф был любимчиком, а Эмин ничем не увлек хозяина и в итоге остался в крыле людей прислуживать другим рабам. Но в итоге простудился и умер от кашля пару месяцев назад. Латиф даже поплакал о нем час или два, но затем постарался забыть, чтобы не расстраиваться лишний раз. И вот теперь в который раз ничего не значащий диалог с хозяином пробудил в нем все, о чем он предпочел бы не думать.       — Разве что для душевнобольных и слабоумных, — проворчал Темен, утягивая Латифа в поцелуй. Противный, пьяный и горький. Хозяин явно рассчитывал на второй раунд, а неустойчивый к алкоголю Латиф никак не мог ему сопротивляться. Ему определенно не хотелось заниматься любовью с хозяином, он вообще ненавидел ложиться с ним в постель, но только что услышав хладнокровное рассуждение о том, что эльф должен сдохнуть, он не хотел навлекать на себя беду.       Он подставлялся, стыдливо прикрыв глаза и только ожидая, когда этот ужас закончится. Под алкоголем хозяина не хватало надолго, но одновременно у него пропадало всякое желание казаться Латифу хорошим. Имел гораздо резче и больнее, приговаривая нечто совершенно невнятное о том, какой Латиф хорошенький и как ему жаль, что эльф все-таки умрет от голода по своей же глупости. И затем, свернувшись калачиком в объятиях хозяина, Латиф в сердцах позволил себе поплакать. Темен терпеть не мог слезы, но сейчас он мирно спал, а Латиф был слишком пьян, чтобы контролировать себя. У него болело все тело, и особенно сзади, а обнимающие его крепкие от недюжинной силы руки вампира не давали ему глубоко вздохнуть. Он ненавидел себя и свою жизнь, а из головы все не шли слова об эльфе, который во всем лучше него и вскоре должен был сдохнуть. ***       Латиф проснулся с жуткой головной болью, в полностью обессиленном разбитом теле, но по крайней мере уже мог нормально дышать. Было холодно, и это ощущение пробудило непрошенные воспоминания об Эмине. Латифа затошнило, но это скорее всего симптомы похмелья, от вина так бывает. И так как хозяин пил его прошлым вечером, то он и вовсе сомневался, что сможет встать с постели сегодня. Но у него попросту не было выхода. В затылок уже вкрадчиво дышал… нет, не хозяин, его Латиф уже магическим образом научился узнавать со спины — сейчас это был другой вампир. Кто-то из слуг, причем чрезвычайно назойливых.       — Как Вы себя чувствуете, маленький господин? Темен просил Вас не будить, но Вы проспали уже четырнадцать часов, это не совсем нормально для людей, — пролепетал вампир, имя которого Латиф пытался вспомнить, но безуспешно. Ну не обращаться же к нему на «эй, ты», это как-то… небезопасно.       — Рыжие волосы тоже не совсем нормально для людей, — проворчал Латиф, зарываясь носом в подушку. — Будешь приставать, расскажу Темену, что ты меня обижал, — пригрозил он, когда слуга начал нагло пытаться стянуть с него одеяло. Вообще-то он только вчера обещал себе быть добрее и больше не ябедничать, но то по отношению к людям, а расположение вампиров Латифа волновало гораздо меньше.       — К сожалению, Вам нужно поесть. Я могу принести обед в постель, — мягко уговаривал красноглазый, протянув свою мерзкую скользкую руку, чтобы погладить раба по голове. Латиф завизжал, но не от страха, а так, для профилактики, чтобы вампир испугался и выкинул из головы возможность трогать «маленького господина». Что это вообще за распущенность?! Латиф не одет, очень слаб после ночи с Теменом, и при желании запросто может придумать историю о том, как его грязно домогались и пришлось дать отпор резко сдернутой шторой, и ведь ему поверят.       — Принеси, — великодушно разрешил Латиф, когда вампир от него отстал, практически отпрыгнул. — Сгинь, — рыкнул, когда его попытались прогнать с постели. Если бы ему нельзя было разлеживаться в покоях Темена, его бы выгоняли гораздо активнее и от имени хозяина, а не потому что «пора вставать».       Слуга торопливо поклонился и ушел, а Латиф самодовольно улыбнулся, но тут же одернул себя. Он же обещал себе быть добрее и не выпендриваться лишний раз. Но с другой стороны, сегодня он чувствовал себя абсолютно разбитым и не хотел ничего, кроме как лежать и восстанавливаться. Он с удовольствием перекатывался в мягких простынях, сладко потягиваясь, и чувствовал себя абсолютным королем жизни. И куда бы ни делся хозяин, если Латифа до сих пор не выгнали из покоев Темена, то во-первых, он хорошо поработал этой ночью и порадовал хозяина, а во-вторых, вампира скорее всего долго не будет во дворце.       Все его догадки подтвердил слуга, который вернулся с королевским то ли обедом, то ли завтраком и новостями, что Темен уехал на месторождения на пару дней и попросил приглядеть за Латифом, поэтому после еды его ждет лекарь и горячая ванна. Латиф только сморщил нос и заел кислый привкус во рту пресной лепешкой с мягким, распадающимся на волокна, тушеным мясом и бобами. Не самая любимая еда Латифа, но когда подают прямо в постель на четвероногом золоченом подносе, то не так уж и плохо. Новость о встрече с лекарем его расстроила. И пусть все тело болело, ему вовсе не хотелось раздеваться перед незнакомым вампиром и терпеть дежурный осмотр. Он ненавидел врачей и особенно вампирские методы лечения. Опять его накачают кровью, от которой так сильно мутит, болит голова, нельзя ходить на солнце, а самое ужасное — из памяти выпадают целые дни.       Латиф только отмахнулся от попыток расспросить о самочувствии, было откровенно не до того. Он думал о том, как хочется спрятаться куда-нибудь. И если бы хозяин был рядом, то можно бы было построить жалобные глазки и уверить, что с ним все в порядке без всяких осмотров, но что объяснишь этому пустоголовому кровососу, который только и может, что без умолку болтать о том, какие поручения дал Темен на время своего отсутствия? Латифа это раздражало. Он тоже по-хорошему боялся и уважал хозяина, но не настолько же, чтобы стелиться даже в его отсутствие. Поэтому как бы понимающе кивал, но на самом деле уже строил планы на то, куда сбежит, чтобы не нашли и не затащили к врачу. Жаль, что Темен забрал ключ, на день можно было бы сбежать в город, а к ночи, возможно, о нем бы уже все забыли.       Как ни крути, ситуация неприятная и выхода из нее Латиф пока не видел. Поэтому только очень медленно ел, три раза посылая слугу за чаем, не считая тех, когда он оказывался слишком холодным или, наоборот, горячим, и тогда Латиф имел полное право истерить и требовать переделать. Затем так же медленно принял ванну, от души насладившись массажным душем и регулирующейся с помощью специального рычажка температурой. Подумал о том, что надо бы выпросить себе такой же. Придирчиво осмотрел каждый синяк и чудом сохранившиеся царапинки на теле и заключил, что все не так уж и плохо. Такие мелочи точно не стоят того, чтобы терпеть унижения от лекаря. Только голова ныла и долго удержаться в вертикальном положении для Латифа было не под силу, но это нормально после кровоотдачи, все хорошо.       Это он и попытался втолковать слуге, когда чистый и распаренный после ванны, сидел теперь уже в хозяйском кресле, разбирая пальцами мокрые пряди волос. Кутался в мягкий халат, который был явно ему велик, и бросал томные взгляды исподлобья. Молодой вампир едва не капал слюной, все более неуверенно бормоча что-то о том, как важно показаться лекарю. Латиф знал, что поступает неправильно и хозяин открутит ему голову, если узнает, что его любимый раб флиртовал с другим, но если это только полунамеками, одними взглядами и вздохами, то, может быть, и ничего страшного. По крайней мере, большего молодому вампиру явно не нужно, если он отступает в споре всего через пару минут, взяв с Латифа лишь обещание дать знать, если ему станет хуже.       Но Латиф уже чувствовал себя просто прекрасно, даже отказался от навязчиво предлагаемой помощи с одеждой, про себя отметив, что все-таки стоит пожаловаться Темену на приставания. Так, на всякий случай, потому что нечего слуге заглядываться на чужих рабов. Кажется, Латиф перестарался, пуская пыль в глаза, и теперь его ждет пара ужасных дней в навязчивом обществе по уши втрескавшегося в него вампира, мда. Ему и одного хозяина достаточно, и так после него все болит. Мышцы ломит, а сзади… один черт знает, что там у Латифа сзади. Но к доктору — нет. У Латифа еще есть остатки заживляющей мази, а в остальном он настолько привык к этой боли, что, кажется, сам себе с ходу может поставить диагноз и назначить лечение. Он терпеть не мог чужие прикосновения, исключения — хозяин и Гюней, и то не всегда. Латифу было неуютно даже чувствовать на себе взгляд слуги, пока переодевался из халата во все то же аквамариновое платье, что хозяин пожалел прошлой ночью.       Латиф хотел было возмутиться тем, что ему не принесли свежую одежду, но, наткнувшись на липкий взгляд слуги, решил, что лучше промолчать и как можно быстрее уйти в крыло людей. Как мог, закрывшись халатом, надел белье и только потом также неловко верхнее платье. Он до сих пор не мог привыкнуть к тому, что в покоях Темена он всегда должен быть на виду, даже если ситуация очень личная (как, например, было прошлой ночью). Темену нравится в любой момент иметь возможность подозвать слугу, а Латифу как быть? Он не мог назвать себя чересчур скромным, но одно дело флирт, и совсем другое — демонстрировать кому-то свое тело. От одной мысли об этом Латифа передергивало. Он много раз пытался намекнуть об этом хозяину, но натыкался на глухую стену: «Нет, таковы правила. Нет, это удобно и нечего капризничать».       Он отчаянно пытался понять, что с ним не так, когда слуга-вампир радушно оскалился и предложил пока пожить в крыле вампиров, о чем Темен конечно же не узнает. Понятное дело, для чего это. Латиф задохнулся от такой наглости и уже серьёзно пообещал, что пожалуется хозяину. В горле пересохло. Он даже приготовился визжать, особенно когда в ответ слуга недобро оскалился и назвал Латифа сладким. Благо, это все, на что решился неожиданно осмелевший вампир. Только коротко поклонился и заверил, что не хотел обидеть его, только сделать комплимент. Да уж, эти «комплименты», граничащие с домогательствами, постоянно преследовали Латифа, поэтому он только холодно улыбнулся и соврал, что забудет об инциденте. На самом же деле конечно хозяин узнает, и хорошо, если после этого героя-любовника просто выгонят с работы с позором, а не накажут серьезнее.       Латиф был обидчивым и не стеснялся этого, он мог себе позволить капризы и не понимал, почему должен закрывать глаза на хамство. Собственно, поэтому во дворце у него не было ни одного не то что друга, но даже хорошего знакомого, кроме Гюней, которая была уже в годах и рано или поздно оставит этот мир. Латифу стало не по себе. Вообще он старался об этом не думать, но сейчас мысли его не слушались, заведенные наглым вампиром, перебивали друг друга и заводили Латифа в самые черные уголки его памяти. А все из-за слуги, который не знает правил этикета! Даже странно, может, он новенький? В любом случае Латиф расскажет все хозяину, чтобы неповадно было. Чтобы всем неповадно было его обижать. В сердцах он крикнул слуге, чтобы тот убирался, чтобы никто не видел его настолько расстроенным. Латифа с детства учили, что нужно быть спокойным и улыбчивым, что слезы — это для малышей.       Но сейчас он чувствовал себя таким беззащитным… Его мучили кошмарные мысли о том, что каждый в вампирском крыле может его обидеть и даже не понести за это немедленного наказания — хозяин-то уехал непонятно куда и насколько. Вот так всегда, воспользовался и исчез, оставил Латифа одного и ни разу не взял с собой в поездки. А может, Латифу бы хотелось увидеть новые города, жить в шатре с ним вместе… Ведь Латиф хозяина правда любил, хоть и боялся признаться себе в этом. С детства все воспоминания о Темене связаны для него с одним словом — «хороший». Темен забрал его с рынка, дал ему личную няню, разрешал пропускать скучные уроки и задаривал подарками, рано взял к себе в постель и делал приятно. В Темене он видел защитника, ошейник, который ему было строго запрещено снимать, приятно грел кожу, под его крылом было тепло и безопасно.       И что теперь? Который раз ему делают больно, хотя раньше обещали, что постель господина — это великая честь и счастье. Который раз его оставляют одного, хотя Латиф знает, что хозяину нужны люди в сопровождение. И вот теперь его променяют на эльфа. Да, мысли о чертовом эльфе не давали покоя. Хозяин и до этого часто рассказывал ему, как сильно хочет остроухую нечисть, но говорил такие небылицы, что Латиф уверил себя, что это всего-лишь больные мечты, сказка об идеальном рабе, к образу которого должен стремиться Латиф, чтобы максимально угодить своему хозяину, а теперь получается, что все взаправду? И недостаточно идеальный и редкий Латиф больше не нужен? Понимать это было больно.       Латиф утирал слезы перед так и не сдвинувшимся с места слугой. Ну да, такие правила: в покоях хозяина всегда должен кто-то быть. Дурацкие правила. «Отстань», — пискнул Латиф, когда вампир попробовал спросить, что случилось. Точно новенький. «Старенькие» давно знают Латифа как истеричку и не задают вопросов, если он вдруг начинает рыдать. С детства с ним такая странность, «чрезмерная эмоциональность», как ему говорили учителя, которые нещадно дрессировали его, чтобы он умел прятать это перед хозяином. Иногда и не под его пристальным взглядом получается себя сдерживать, но сейчас прямо-таки через край. Поэтому слуга-вампир непонимающе глядит своими круглыми красными глазами, лихорадочно думая, стоит ли позвать лекаря.       — Ты знаешь, где живет эльф? — спросил Латиф, когда уже чуть успокоился. Требовательно, в своей капризной манере, но с таким напором, что вампир опешил и выдал нужную информацию, даже не подумав, а можно ли такое говорить.       — Покои напротив… — очень тихо, как-будто забывшись, ответил вампир, а затем, как бы спохватившись, добавляет уже в спину Латифу: — Нет, к нему никому нельзя! — почти умоляюще просил, но на Латифа это ничуть не подействовало. Он уже решил, если не поскандалить, то хотя бы посмотреть не конкурента.       — Мне все можно, — ничуть не сомневаясь, бросил Латиф через плечо, после чего выбежал в коридор. Вампир вышел за ним, но даже не думал останавливать силой, видимо, уже усвоив, что с Латифом шутки плохи. Но и по поводу эльфа ему, видимо, были даны однозначные указания никого не пускать, и теперь ему пришлось встать перед выбором, за что ему влетит больше — за синяки на теле Латифа или нарушение приказа.       В итоге, вампир отстал, и Латиф уже праздновал победу, почти наощупь находя ручку двери напротив, так как света тусклой лампочки в темном коридоре человеческому глазу не хватало, а фонарик остался где-то на полу в покоях хозяина, если вообще остался и не исчез в чьем-то глубоком кармане при уборке. Вампир даже пикнуть не успел, как Латиф скользнул внутрь. И он прекрасно знал, что силой возвращать его точно никто не станет. В конце концов, если бы это было так опасно, то о том, где живет эльф, не знал бы каждый встречный. Да и не расплавится же эльфийская кожа от прикосновений Латифа — а значит все остальное не критично. Правда как только глаза Латифа привыкли к свету большой люстры, ему открылось пугающее зрелище. Он даже подумал тут же уйти, чтобы не наживать себе новых поводов для кошмаров.       На него смотрело самое настоящее чудовище. Кукла из тонкой белой кожи с острыми костями, впалые глаза, всклокоченные волосы, мешком висящее кроваво-красное платье в жемчуге. Латифа затошнило, ему хотелось кричать, но он боялся произнести хоть звук. Такого страха в его жизни еще не было, поэтому он сделал единственное, что мог в этой ситуации — потерял сознание, чтобы больше не видеть эту нечисть перед собой. Первый раз от переизбытка чувств не разрыдался, не начал истерить, а просто грохнулся в обморок, хотя, возможно, виной всему еще и потеря крови и слишком сильные нагрузки на измотанный организм — Латиф не знал. Он просто хотел кричать, но грудь сковало судорогой, как и все тело, и он нашел единственный способ выбраться из этой ситуации, может, не самый хороший, потому что если его вместо так горячо любимого хозяином эльфа и правда встретило чудовище, то не сопротивляющуюся добычу съесть будет всяко проще… Но он просто не умел по-другому.       Очнулся спустя пару минут, кажется, от легких похлопываний по щекам. И снова вскрикнул, увидев чудовище прямо перед собой, дернулся и замер, почувствовав ледяную руку у себя на щеке. Зло сощуренные глаза смотрели прямо в душу. Латиф попробовал вскочить на ноги, но его подвело новое головокружение, и костлявые руки, лед которых он чувствовал даже через платье, удержали.       — Не вставай. Выглядишь не важно, тебе надо отдохнуть, — сказало чудовище, и Латиф честно ожидал услышать могильные хрипы, но был обескуражен высоким звонким голосом. Даже у Латифа, которого хозяин постоянно называл маленьким, он был более низким, больше грудных интонаций, что ли… Пока Латиф пытался прийти в себя после шока, чудовище отползло куда-то в сторону и вернулось с декоративной подушечкой, которую почему-то подложило под ноги. — Вот так получше? — с искренним беспокойством спросил костлявый.       — Ты чего щуришься? Я тебя боюсь, — заныл Латиф, почувствовав, что ему ничего не угрожает. О нем даже пытаются заботиться своеобразным способом, а значит, вряд ли съедят. Чудовище усмехнулось, вроде как добродушно, но из-за все еще сощуренных глаз смешок казался злым, и у Латифа в голове никак не складывался целостный образ… человека? Определенно нет. Вампира? Тоже нет, кожа сухая и чуть шершавая, совсем непохожая на скользкую белую кожу вампиров, да и синие, а не черные вены под ней тоже не подходили. Но не может же так ужасно выглядеть хваленый хозяином эльф, поэтому торчащие из-под волос острые уши пока что им успешно игнорировались.       — У меня от рождения глаза такие… узкие, — объяснил эльф, и Латиф задохнулся от возмущения. Значит, с вот этим его сравнивали? Да как вообще можно?! Он был вне себя от злости за несправедливость, от чего у него снова разболелась голова, и он без сил уронил голову на жесткий ковер. Люстра под потолком слепила глаза. — Не бойся, я не обижу, честно, — с улыбкой добавил эльф, и Латифу мгновенно стало стыдно. Сам Латиф как раз хотел его обидеть еще пару минут назад, а он, первый раз его видя, помогал прийти в себя и обещал не обижать. Дикость. Латифа каждая собака в доме знала как невыносимого ябеду, и никто и никогда, кроме Гюней и хозяина, не относился к нему так искренне и по-доброму.       — Меня зовут Латиф, — попытался… познакомиться? Чувства были странные, он с самого детства не привык заводить дружбу, потому что сохранять длительные близкие отношения у него никак не получалось. Но сейчас вдруг захотелось ответить взаимностью. Да, эльф все еще был его конкурентом, но увидев, в каком плачевном состоянии он находится, насколько похудел от голода и того и гляди сам свалится в обморок, но тем не менее ухаживает за Латифом, захотелось как-то поблагодарить.       — Очень мило. Меня Эл, — улыбнулся он и протянул руку, состоящую, кажется, из одних костей. Латифу было страшно опираться на нее, но и демонстративно отказываться было как-то невежливо, поэтому он сжал его хрупкую кисть, но тянуть не стал, справился своими силами, тем более, что помутнение сознания почти полностью прошло.       Оглядевшись, Латиф немного успокоил свою ревность. Комната была достаточно богато обставлена, но и в подметки не годилась покоям Латифа с электрическими приборами и собственным балконом. Комнатка эльфа была маленькая, буквально только самое необходимое: кровать, стол, пару стульев, только один шкаф для одежды, а еще бесконечные ряды стеллажей с книгами, при одном взгляде на которые у Латифа зачесался нос. Пылесборники. У Латифа тоже был шкаф с книгами, но во-первых, всего один, а во-вторых, это были интересные сказки с картинками, а не скучные фолианты с корешками настолько стершимися, что и названий уже не прочесть. Ну и зачем это? Так горячо любимому эльфу хозяин пожалел даже радиоприемника, что-то тут было не так.       — И что ты тут делаешь целыми днями? — ничуть не вежливо спросил Латиф. Он прошелся по комнате взад-вперед за какие-то пару секунд и уже успел почувствовать себя как-будто в клетке. Где хотя бы вид на сад? Чем можно заняться без телевизора и радио? И даже без няни, которая почитает все эти скучные книжки. Без ключа от калитки и вообще разрешения выходить из этой тюрьмы. Латифу в первый раз стало настолько кого-то жалко. И если такова судьба фаворита, то, может, и не надо это ему? Вполне хватит роли постельной грелки пару раз в месяц.       — Читаю… — опешил эльф, но все-таки на вопрос ответил. Он был в таком воодушевленном возбуждении, словно не понимал сути вопроса. Как-будто прямо сейчас вокруг него вились сотни слуг с песнями и плясками, а Латиф никак не мог понять, чем же он себя развлекает.       — Сам? — удивился Латиф, подходя к стеллажу, чтобы потрогать корешок особенно толстой черной книги. Взял по-настоящему тяжелый фолиант в руки, пощупал шершавый кожаный переплет с выдавленными буквами названия. Силился прочесть, но слова были длинные, из-за чего он то и дело сбивался, и в итоге бросил это дело. С умным видом пролистал сухие страницы, на которых рябили еще более мелкие печатные буквы, и, не найдя ни одного рисунка, кроме каких-то карт, убедился, что книжка ничуть не интересная, после чего поставил на место.       — Конечно сам, — с жестоким смешком ответил Эл, покачав головой. Латифа задело. Он понял, что его прямо сейчас мысленно назвали глупым, но ответить на это ничего не мог. Он, и правда, даже по меркам людей был глуп. Так и не научился писать, читать мог только очень медленно и по слогам, а считать до ста, и то с переменным успехом. Ну не нравились ему скучные уроки, не очень-то и хотелось. — Ты не умеешь? — смягчился эльф, подойдя чуть ближе. Латиф же, не успев подумать, сделал шаг назад. Поднятая Элом тема ему определенно не нравилась.       — Мне незачем, у меня есть Гюней, она мне читает, — наконец нашелся Латиф. Невольно похвастался личной помощницей и вздернул нос, ожидая увидеть восхищение, но лицо Эла выражало только неподдельное беспокойство. — И вообще, зачем мне эти книжки, они скучные, — добавил Латиф, когда понял, что эльф, несмотря на все аргументы, продолжает его жалеть. Глядит этими своими узкими глазами, как-будто увидел щеночка с оторванными лапками, неприятно.       — А если надо прочитать что-то, о чем не должна знать Гюней? Какие-то письма, что-то личное… — наседал эльф, и Латиф сдался. Ему все еще казалось это глупостью. Какие ему письма, если он даже писать толком не мог? Но иногда быстро без трудностей читать указатели на улицах и таблички на рынке ему было нужно, и он чувствовал себя униженным, когда застревал на особенно сложном слове дольше, чем на минуту. Буквы плыли перед глазами, перепрыгивали с места на место и никак не хотели правильно складываться в слоги. — Я могу научить, если хочешь… — осторожно продолжил Эл, невзначай трогая руку Латифа.       — Это бесполезно, — огрызнулся Латиф, тихо фыркая. Скорее от упрямства, потому что Эл его жалел, и это ему не нравилось. Латиф привык, что им восхищаются, ненавидят, боятся или пресмыкаются, а чтобы кто-то общался с ним как с ребенком и предлагал помощь не как слуга, а как добрый друг — это было непривычно. Разве что Гюней так заботилась о нем, но скорее воспринимала Латифа как часть своих повседневных забот и уж точно не испытывала к нему патологической жалости, привыкла к странностям своего подопечного. — Пытались учить, ничего не получилось, — бесцветно добавил Латиф, хотя чувствовал по этому поводу смесь стыда и отчаяния.       Сколько его истерик видели уроки грамотности и арифметики — бестолку. Его и наказывали, и пытались заинтересовать подарками — ничего не помогало, и в конце концов Темен разрешил не учиться. Ему вслух начитали упрощенный курс природоведения и культуры, после чего отстали, впредь развивая в нем только навыки раба: учили терпеть боль, играть на инструментах, танцевать и правильно прислуживать хозяину. И Латифа правда все устраивало, и без книжек было чем себя занять, а если было так уж невтерпеж прочитать сказку на ночь, то у него была Гюней. И если арифметика еще хоть как-то давалась, что позволяло прижучить ушлых торговцев на рынке, правильно считая сдачу, то чтение для Латифа всегда было адом. Самые простые короткие слова еще как-то получалось читать, и то если они написаны простым печатным шрифтом без всяких завитушек, но что-то длиннее, а не дай бог предложения — точно нет. Он знал, что не умеет и никогда не научится, потому что букв целых тридцать штук — это не выучить.       Пока Эл находился с ответом, дверь скрипнула, и в комнату шагнул что-то из людей, по крайней мере об этом говорило темно-зеленое платье. Сначала слуга быстро прошел к столу, чтобы оставить на нем позолоченный поднос, неловко подвинув разложенные книжки и листы с записями Эла, и только после этого повернулся к ним, и тогда Латиф узнал в нем Анзора. Тут же скривился, почувствовав почти настоящую горечь во рту, на что получил зеркальную гримасу в ответ. Анзор был одним из тех, кто, не скрываясь, завидовал Латифу. Считал себя самым умным и талантливым рабом, а тех, кому удалось пробиться в постель к Темену, называл не иначе как «подстилки». Мерзкий человек. Не было бы рядом Эла, Латиф непременно бы плюнул Анзору в лицо, но перед новым другом почему-то хотелось показать себя лучше, более взрослым, что ли.       — Ты чего тут забыл? — рыкнул Анзор, совсем Эла не стесняясь. Эльф только непонимающе моргал, переводя взгляд то на Латифа, то на Анзора, видимо, решая, стоит ли ввязываться в конфликт. И Латиф уже еле сдерживал себя, поэтому задрал подбородок и с самым надменным видом на свете проговорил по-взрослому ровным тоном:       — Не твоего ума дело. Поднос оставил — вышел отсюда, — приказал так, словно это его, а не Темена, дом, но знал, что его послушаются. Пусть только попробует не послушаться, Латиф пожалуется Темену, и Анзор лишится наверняка денежной непыльной работы по дому. Подает еду самому ненаглядному эльфу господина, а не драит полы в кухне людей, но это ненадолго.       — Ты думаешь, что это просто так сойдет тебе с рук? Темен вернется и пройдется тростью по твоей наглой заднице. Ты слишком много себе позволяешь, — со злым смешком продолжил нападать Анзор и, видимо, из-за своей новой должности необоснованно поймал звездную болезнь. В его позе чувствовалась решительность во что бы то ни стало выгнать Латифа из покоев эльфа, он явно чувствовал себя тут хозяином.       — ТЫ много себе позволяешь, уйди, — ровно ответил Латиф, стараясь не истерить, но в голосе все равно проскочили писки. Его бесило, что Анзор так себя ведет. И все из-за того, что Темен в отъезде и Латиф не может прямо сейчас с плачем броситься ему в ноги с просьбой защитить свое рыжее солнышко от обидчика. Забывшаяся было обида с новой силой заиграла в Латифе, он притопнул ногой и уже потребовал, чтобы Анзор ушел. Он уже решил, что не позволит собой помыкать.       — Ну и пожалуйста, корми его тогда сам, — фыркнул Анзор и правда покинул комнату. И теперь Латиф остался наедине с ничего не понимающим эльфом и чувством, что все произошло как-то неправильно, не так. Но справиться с волной обиды за задетую гордость не было никакой возможности.       — Сразу говорю, что есть не буду, — уперся Эл, когда Латиф было подошел к столу… Зачем? Да незачем, в общем-то, так, на автомате, чтобы посмотреть, что едят эльфы. Латифу и в голову не приходило слушаться Анзора и правда пытаться накормить Эла. В конце концов, ему самому будет лучше, если главный конкурент скончается от голода, но это проскользнувшее в тоне Эла отчаяние заставило Латифа встрепенуться и спросить:       — Почему ты не ешь? — так, исключительно из интереса, задал вопрос Латиф, потрогав позолоченную каемку на серебряном подносе. Обед эльфа был скудным даже для Латифа, которого с самого детства называли малоежкой. Стакан молока и бульон с парочкой кусочков картофеля — как-то совсем грустно. Еще и бедная обстановка в комнате все больше убеждала Латифа, что быть любимчиком совсем не выгодно.       — Я даже не знаю, как тебе объяснить… — признался Эл и мгновенно покраснел. Латиф впервые видел, как кто-то краснеет. У вампиров черная кровь, да и вообще, кажется, функция смущения у них от природы отсутствует, а люди, в большинстве своем, были смуглыми, алые щеки можно было заметить только при болезни или в бане. А бледный эльф краснел так естественно и выглядел при этом таким до предела милым, что Латиф поневоле завидовал. — Мне нельзя, — более уверенно заявил Эл, когда нашелся с ответом.       — Анзор сказал, что тебя надо накормить, значит можно, — возмутился Латиф. Его раздражало, что Эл ему врал. Он-то думал, что они уже подружились, вот даже Эл обещал научить его буквам, и кто знает, может, в более осознанном возрасте у него получится освоить грамоту. Да и вообще как-то неприятно это. С чего вдруг Элу что-то скрывать от него?       — Я не буду есть, я все сказал, можешь идти, — окончательно закрылся Эл, не обращая на Латифа никакого внимания. Сдвинул поднос на самый край стола и снова сел за свою писанину, которой, видимо, занимался до появления человека в своих покоях. Латифа это бесило. Выяснить, почему Эльф не ест, и по возможности накормить его стало своего рода соревнованием. Да и вообще, какое право он имеет вот так просто отмахиваться от Латифа? Думает, что если новый любимчик хозяина, то Латиф автоматически не у дел и не может ему ничего ответить?       Однако Латиф понимал, что истерикой ничего не добьется. То, что действовало на Анзора, который был условно ниже Латифа по статусу, то ни за что не подействует на уверенного в себе эльфа, безусловного фаворита хозяина. Визги, что Латиф пожалуется хозяину, точно не подействуют, потому что у Эла больше козырей в рукаве и при прочих равных скорее накажут Латифа за то, что лез не в свое дело. Он глубоко задумался, что вообще само по себе было для него подвигом, остановился, посмотрел в одну точку и постарался «проиграть» в голове последние минуты, определить, что он уже узнал про Эла и что из этого можно использовать, чтобы сломать эту стену.       — Ты можешь выпить хотя бы молоко? Слышал, что сказал Анзор? Теперь я тебя должен накормить. Меня накажут, если ты не будешь есть, — схитрил Латиф, вспомнив, с каким беспокойством Эл ухаживал за ним после обморока. Он умел манипулировать иногда даже Теменом, а уж с эльфом, который при первой же встрече продемонстрировал свою главную слабость, и подавно справится. Эл недовольно повел плечами и с сожалением посмотрел на Латифа, как бы извиняясь.       — Боюсь, что нет. Чисто физиологически, меня вывернет, — объяснил Эл, качая головой. Латиф попал в яблочко, воздействовать на слабую точку Эла у него получилось, но добиться своего — нет. Эльф начал сыпать заумными словами, скорее путая Латифа, чем внося какую-то ясность. Все, что понял Латиф, — это что эльфу дурно от еды. Нехорошо. Эмина перед самой смертью тоже воротило от куриного бульона, Латифу не повезло наблюдать эту картину до того, как Гюней обняла его за плечи и отвела к себе, и вот сейчас, как наяву, перед глазами встало это воспоминание. И вид голодающего эльфа его тоже пугал, и как бы он ни пытался думать чуть отстраненно, в терминах чистой выгоды, ему было жаль эльфа просто по факту того, что он был живой да и хорошо к нему относился.       — Может, тебе нужен лекарь? — скрепя сердце предложил Латиф. Да, он терпеть не мог врачей за взгляд свысока и пренебрежительное отношение, но признавал, что если чувствуешь себя совсем плохо, то обратиться к врачу просто необходимо. Он не знал, как уговорить эльфа показаться лекарю, если даже сам для себя порою не мог найти аргументов, чтобы проверить здоровье лишний раз, но, правда, пытался.       — Лекарь мне не поможет, это… сложнее. Я хочу, чтобы Темен не трогал меня, а если я начну поправляться, то это случится рано или поздно, — упадническим тоном пояснил Эл, откладывая перьевую ручку. Он, извиняясь, посмотрел на Латифа. — Я не буду есть, я все решил. Умру, но не буду, — решительно добавил он, и в голосе зазвенели стальные нотки. Сощуренные серые глаза горели недобрым огнем, и Латифу стало не по себе. Он ни секунды не сомневался в том, что Эл готов был умереть за свои убеждения, и это было страшно. Вот такие в настоящей жизни герои из сказок — истощенные и злые.       — Я понимаю, твоя религия… хозяин говорил. Но убить себя — это ведь тоже плохо, — Латиф, как мог, пытался сформулировать свою мысль, но ему никак не удавалось размышлять в терминах веры. У свободных были какие-то свои храмы, да и из уроков культуры он знал, что существуют другие расы со своими верованиями, но подробнее, как все это устроено, он не знал, ему было незачем увлекаться «суевериями», как называл это Темен.       — Я молился, и мне пришел ответ. Из этой ситуации нет выхода, Латиф… так бывает. И лучше я уйду как самоубийца, а не развратник. Так… нужно, — совсем бесцветно ответил Эл и вздохнул так тяжело, что Латифа кольнуло в самое сердце. Ему опять хотелось плакать, просто так, на первый взгляд без причины, но на самом деле ему было жаль эльфа. Когда кто-то умирает, это всегда грустно, даже Анзору он бы не пожелал умереть, особенно так.       — Не все рабы ложатся в постель с хозяином. Многие работают на кухне, нянчат маленьких… Тот же Анзор — он ведь только за тобой ухаживает. Если не хочешь, можно же просто сказать, — попробовал убедить его Латиф. Он знал, что сказать Темену, что не желаешь постели с ним — это страшное преступление и после такого будешь влачить жалкое существование слуги до конца дней, и близко не получая всей той роскоши, что имеет Латиф всего-то за пару ночей в месяц, но раз правила религии Эла настолько строгие, что ему проще себя убить, чем пойти на это, то, может, так будет лучше.       — Не думаю, что мне разрешат. Мне ясно дали понять, что я должен «полюбить его», — фыркнул Эл и дернулся, как от пощечины со словом «полюбить». Для Латифа это стало какой-то последней каплей. Он заплакал, горько, от самого сердца, вынудив эльфа вскочить на ноги, чтобы обнять и утешить его. Почему так сильно страдает Эл, изводя себя голодом, а вместо него плачет Латиф? Это было несправедливо. Эл добрый, сильный, взрослый и рассудительный, не должен он вот так уходить из-за прихотей хозяина. В первый раз Латифу пришло в голову, что хозяин делает что-то не так, и это тоже пугало его и заставляло реветь еще горче.       — Я попрошу за тебя, Темен добрый, он разрешит. Ты умный, вот книжки читаешь, может, будешь полезен хозяину в чем-то другом… ну не надо так. Хотя бы молоко выпей, слышишь? Ты же убиваешь себя, — ревел Латиф, наверняка до боли сжимая хрупкие плечи эльфа. Продолжал спорить, даже когда Эл в десятый раз сказал, что ничего не получится. Все-таки заставил его выпить полстакана молока капризным «для меня», кое-как убедил, что еще не все потеряно.       Потом они сидели и разговаривали. Латиф объяснял Элу, который на самом деле оказался Эллиотом, быт во дворце. Старался выговаривать его мудреное эльфийское имя, но Эллиот ничуть не обижался, если получалось с ошибками. Больше, конечно же, говорил эльф, рассказывая про свою страну и прежнюю жизнь, и Латиф внимательно слушал, с удивлением для себя находя много параллелей со своим воспитанием в гареме. Такие же классы, деление на любимчиков и неуспевающих и сотня уроков, только если Латифа учили быть приятной постельной грелкой, то Эллиота разным языкам, истории, праву, естествознанию и еще много чему. Латифу, который так и не научился даже читать, и не снились такие знания. Но он был в меру любопытным, поэтому с удовольствием слушал все, что Эллиот хотел ему рассказать.       Через несколько часов снова нагрянул Анзор и отругал Латифа за то, что таскает еду из трапезы эльфа (он никак не мог поверить, что полстакана молока были выпиты самим Эллиотом). Оставил горячий постный суп и пару лепешек для Эллиота и позднее принес полный поднос еды для Латифа, когда тот заныл, что тоже голоден. Эллиот, как мог, кривился и отворачивался, но было очевидно, что истекал слюной на ребрышки в медовом соусе для Латифа. Тот, не теряя выдавшегося королевского шанса, как мог, пытался соблазнить его вкусной едой. И все-таки эльф сломался, съев за компанию пару ложек супа с размятой в нем картофелиной. Латиф праздновал победу. Он уже дал слово, что попросит у хозяина за Эллиота, и хоть не был уверен, что все получится идеально, все равно взял в ответ обещание хотя бы чуть-чуть, но есть каждый день.       Со страхом слушал, как Эллиот абсолютно серьезно рассуждал о том, что течка все равно не придет, если он будет есть очень мало и поддерживать себя на грани истощения. Восхищался его силой духа и физиологией (Эллиот объяснил Латифу, что значит это слово), которая подарила эльфу невероятную особенность испытывать нестерпимое желание раз в месяц, как по часам, и течь, как девочка. Эллиот воспринимал это исключительно как наказание, а Латиф бы отдал все за такую особенность. Да, ему не за что было жаловаться на природу, учитывая его рыжие волосы, но такой подарок мог избавить его от всех проблем. Раз в месяц приходит сильнейшее желание мужчины, которое погружает в дымку эйфории, помогает перетерпеть боль и унижения, при этом наслаждаясь и кончая, а затем месяц быть предоставленным самому себе — сказка. Жаль, что Эллиот пока этого не понимал.