Вересковый мёд

      Эллиот которую неделю не мог понять, что с ним происходит. Он чувствовал себя нормально и занимался привычными делами: возился с Латифом, вел светские беседы с Теменом, иногда подставляясь объятиям и поцелуям и пропадал в огромной библиотеке, собранной Теменом специально для него — он сам не изменился, но что-то в мире изменилось. Мир стал тусклым и бесцветным, ничто больше не находило отклика в его сердце, все казалось пустым и бессмысленным. Возможно, все дело было в том, что после грехопадения он не имел права обращаться к Богине с молитвой, ему было просто стыдно, а возможно, она так наказывала его за полученное удовольствие, устраивая ему ад еще при жизни. Латиф вился вокруг него ужом, стараясь хоть как-то воодушевить, читал вдвое больше требуемого в день и делал реальные успехи в обучении, лишь бы порадовать Эллиота, но ничего не выходило. Эллиот не мог перестать себя винить, и эта вина съедала его изнутри.       — Ты разобрался с вампирскими терминами в части финансов и геологии? — невзначай спросил Темен, покачивая причудливым бокалом со смесью крови и спирта. Они завтракали вместе, точнее Эллиот, так и не сумевший перестроиться на ночной режим, завтракал, а вампир расслаблялся после тяжелого трудового дня.       — Я и так их все знал, — несколько обиженно заметил Эллиот, разламывая такую мягкую, еще горячую, лепешку, чтобы положить на нее кусочек козьего сыра. Его кормили обильно, поскольку Темен любил его сладкую, по его словам, кровь, но не хотел причинять вред его здоровью. Эллиот же напротив саботировал собственное откармливание, надеясь, что из-за постоянного истощения умрет пораньше, ему не нужна была жизнь с грузом греха на сердце.       — Ты у меня просто золото, — ободряюще расплылся в улыбке вампир, ненавязчиво подвигая ему поближе тарелку с мясными деликатесами, колбасами и тонкими слайсами хамона, намекая на то, что ему необходим животный белок и железо из красного мяса. Эллиот сделал вид, что не заметил этого. — Хочу использовать все твои таланты и взять себя в поездку к северным провинциям в качестве делового переводчика. Если хочешь, возьмем с собой Латифа. Думаю, тебе будет приятно увидеть родные места, а ему развеяться, — ласково промурлыкал Темен.       — Возможно, — холодно отозвался Эллиот, поняв все намеки вампира, но опять же не подавая виду.       Северные провинции Вампирляндии прилегали как раз к владениям эльфов, но после всего произошедшего Эллиот совсем не был уверен, что захочет видеть собратьев. Да, в большинстве эльфийских государств в половой жизни мальчика-омеги не видели ничего предосудительного, но они были безбожниками, толкующими писание, как им вздумается, лишь бы не напрягать себя лишними неудобствами вроде поста и воздержания. Разрез глаз и манеры в любом случае выдадут в нем аргосца, а кричащий ошейник с именем хозяина — его грехопадение. Над их провинцией и так издевались, называя ханжами, поэтому появление аргосца в качестве игрушки вампира, еще и третьего принца (пусть его в лицо знали лишь единицы), наверняка вызвало бы настоящий взрыв в публичном поле, а такого позора для своего народа он допустить не мог. Но с другой стороны, увидеть родные места и культуру было соблазнительно, и в особенности взять с собой Латифа, попытавшись научить его паре фраз на эльфийском, именно поэтому он был так осторожен в своих оценках.       — Соглашайся, полная луна, — продолжил мурлыкать Темен, стараясь расположить гордого эльфа к себе, будто гипнотизируя его. Вампир уже порядком захмелел, а Эллиот от предложенного вина, напротив, упорно отказывался, чтобы не скатиться до низменных инстинктов, которые в последнее время с пугающей периодичностью побеждали разум.       Он старался не вспоминать ночь течки, он просто ее пережил, перетерпел, и затем поставил перед Теменом вопрос ребром: никаких приставаний вне течки. Куда не шло ложиться под Темена раз в месяц, будучи в беспамятстве и невозможности сопротивляться, и совсем другое день за днем находиться под постоянной угрозой быть затащенным в постель — он бы этого не вынес. Он и так не мог смириться с грехопадением, ненавидел себя, просыпался ночами в холодном поту и не мог остановить рвущиеся из глотки рыдания. Лучше бы, чтобы этот ужас содержался лишь в строго отведенных ему рамках, раз в месяц на пару дней и ни секундой больше — тогда можно будет врать себе, что этих связей вообще нет или что все это из-за инстинктов, над которыми Эллиот не властен, и чувствовать себя относительно спокойно во все оставшееся время. В этом зыбком мире, где он теперь совершенно точно не под защитой Богини, ему нужна была уверенность хоть в чем-то.       Темен дал ему гарантию неприкосновенности, но сопроводил свое согласие такой наглой ухмылкой, что Эллиот даже не сомневался, что рано или поздно у него отнимут даже это. Вампир хочет владеть им целиком и плевать ему на какую-либо гордость и верования, на Эллиота в целом Темену было плевать, все, что ему от него было нужно — текущая дырка и неугасающее желание в постели, а прочие его качества, вроде знания языков и общей эрудиции, шли бонусом, но далеко не главным. Эллиот чувствовал себя униженным и попросту растоптанным, низведенным до какого-то домашнего животного благородной породы, которое к тому же умеет давать лапу и выполнять прочие забавные команды, у него вот даже ошейник был с выгравированной кличкой — как же это мерзко. И в то же время Темен обращался с ним насколько это возможно уважительно, в первую ночь был с ним ласков и вообще любезно приглашал в родные места в деловую поездку, чтобы дать развеяться и окончательно не превратиться в ручного котенка, послушного и милого, но на редкость тупого. Эллиот был ему за это благодарен, не мог иначе, но как же эти два чувства упорно воевали друг с другом, раздирая душу на части.       — Не называйте меня так, — огрызнулся Эллиот просто за тем, чтобы поспорить с Теменом хоть о чем-то. Вампир был слишком идеален, осторожен и вежлив, и Эллиота эта демонстративность бесила. Ему не нужна была, как Латифу, иллюзия доброго заботливого хозяина, которой так удобно было прикрываться во время любых моральных терзаний.       — А как мне тебя называть, дорогой? — опять с этой издевательской улыбочкой поинтересовался вампир, вкрадчиво и будто с реальным интересом, хотя очевидно было, что весь этот разговор его веселил. — Ну же, смелее, обещаю, что кусаться не стану, — добавил он совсем уж бестактно, откровенно посмеиваясь.       — У меня вообще-то имя есть, — в тон ему проворчал Эллиот, и сам от себя был в шоке. В жизни он не был настолько капризным и высокомерным, бытие в вампирском доме влияло на него не лучшим образом, а если прямо сказать, отвратительно. — И не та кличка, что Вы мне придумали. Меня зовут Эллиот, — заявил он, намеренно провоцируя Темена, чтобы тот стал злиться и наконец сбросил маску всепрощающего благодетеля.       — Эл-ли-от, — по слогам протянул вампир с сильным акцентом. — Ты же понимаешь, что твое настоящее имя для моего уха и языка непривычно? И чем хуже то имя, что я тебе дал? Эл — мило и необычно, отсылает к твоим корням, и мне не приходится лишний раз ломать язык. Будешь упрямиться, нареку тебя Абдулвадуд, будешь еще в ногах у меня ползать, чтобы я вернул тебе прежнюю «кличку», — все же закипел Темен, чем вызвал у Эллиота торжествующую улыбку.       — Простите, хозяин, я не хотел Вас обидеть, — на всякий случай извинился Эллиот, чтобы и вправду не получить новое имя за свою дерзость. Ему было вполне достаточно, что вампир капитулировал одной демонстрацией негативных эмоций, словом, тем, что позволил Эллиоту довести себя до ручки одним безобидным замечанием.       — «Хозяин-хозяин»… Я же просил меня так не называть, — улыбнулся Темен, опять запирая свое раздражение в показное благодушие.       — И как же мне Вас называть? — усмехнулся Эллиот, с азартом примеряя на себя роль, заданную Теменом. — Ну же, обещаю не кусаться. — Он с упоением флиртовал с вампиром, хоть и чувствовал вину за это (кончики его ушей уже давно окрасились в алый и были на пару градусов горячее температуры тела), однако это ему хотелось отпустить ситуацию и просто подурачиться, пока Темен ему это позволяет.       — На «вы» и по имени, — ответил Темен с улыбкой. Ему тоже откровенно наслаждался сложившейся ситуацией. Ему нравился Эллиот, его манера говорить и неслыханная дерзость. Латифу он бы ни за что не позволил так нагло флиртовать, но Элу, его любимому рабу, можно было все и даже больше.       Щеки Эллиота залило краской. Он почувствовал, как между ними промелькнула искра, и испугался тому, что это больше не вызывало в нем страха и отвращения, наоборот он хотел, чтобы эта шуточная перепалка продолжалась и вампир так же безмятежно улыбался, заигрывая с Эллиотом. Удивительные перемены произошли с ним после течки: конечно вспоминать изнасилование было больно и горько, Эллиота тошнило от своего поведения в ту ночь, но почему-то отношения с Теменом стали теплее и откровеннее. Наверное, это была вязка, хотя Эллиот плохо представлял себе, может ли это происходить между мальчиком-омегой и вампиром, ему хотелось верить, что эта тяга к хозяину продиктована природой и гормонами, а не его собственными желаниями. Это было богомерзко, стыдно и попросту неприемлемо, страшно было даже заикнуться о том, что он может испытывать не только платоническую любовь, не то что принять в себе это.       Эллиот краснел, как спелая клюква, чем вызывал снисходительную улыбку вампира, которая смущала его еще больше. От смущения горели уже не только уши, но и щеки, и скрыть это от Темена стало совсем невозможно. Эллиот всегда гордился своим умением в любой ситуации, несмотря ни на что, держать лицо и показывать ровно столько эмоций, сколько того требует цель — золотое правило дипломатии. Но в нынешнем диалоге цели не было, ни явной, ни подразумеваемой, или по крайней мере Эллиот не понимал, зачем продолжает эту пустую перепалку, отвечая на подколки еще более нелепыми усмешками. Эллиот позорился сам и позорил весь свой народ флиртом с кровным врагом, но не мог себя остановить: чем больше он пытался контролировать свои эмоции, тем активнее они рвались наружу в идиотских улыбочках, краснеющих ушах и предательски бегающих по углам глазах. Никакой он не третий принц, разве что с конца — один из тех пятерых неудачников, которым никогда не светит трон и даже кресло министра, тотальный запас.       Сердце упало в пятки, когда Темен поманил его пальцем. Платиновое кольцо с темным камнем на указательном пальце блеснуло в тусклом свете лампы под потолком, а по бледным губам пробежал розовый от крови язык. Эллиот оцепенел и мог лишь бездумно моргать, наблюдая за желтыми отблесками в белом металле на покачивающимся в такт обескровленном пальце, то и дело пытаясь казаться не таким трусливым и поднять взгляд, но каждый раз останавливаясь в районе острых ключиц вампира. «Я не хочу тебе приказывать, подойди ко мне, сладкий. Не бойся, кусаться не буду», — шептал вампир вкрадчиво, мягко и оттого пугающе. Эллиот не мог вздохнуть, горло сдавило страхом так, что от боли выступили слезы, но тело само подчинилось манящему зову, расслабилось и безвольной медузкой поползло к Темену. Эллиот встал, хоть все ещё боялся, но чувствовал, что так нужно, это нужно его хозяину, а значит, и самому Эллиоту, который уже давно не имеет права голоса.       — Вот так хорошо, умничка, какой же ты у меня хорошенький, — искренне умилялся Темен, приглашая Эллиота в объятия. Вампир в конец захмелел и плохо контролировал свои инстинкты.       — Пожалуйста, не надо, — глухо простонал Эллиот, уже заранее сдаваясь. Ему хотелось быть ближе и даже чувствовать дыхание на своей шее, вопреки их шуточной перепалке ему нравилось, когда вампир его кусал и затем нежно, Темен вообще все по отношению к Эллиоту делал нежно, зализывал ранки. Нет, это определенно была вязка, других объяснений поведению Эллиота, который сам, без принуждения, лез в объятия хищника, не было.       — Один поцелуй, моя полная луна, — с гадкой улыбочкой проворковал Темен, продолжая покачивать указательным пальцем. Эллиот подчинился и сделал ещё пару шагов навстречу, а затем Темен притянул его за талию к себе на колени. А затем Эллиот, закрыв глаза и покрепче сжав челюсти, клюнул вампира в едва приоткрытые губы, рассудив, что проще выполнить пока что очень невинную просьбу хозяина. — Ну нет, я сказал поцелуй, а это… — Темен так и не договорил, что «это», красноречивее оказался его заливистый смех.       — Как умею — так и целуюсь, — обиженно фыркнул Эллиот, пытаясь выбраться из объятий вампира, но тот мастерски его удержал. Темен смеялся, наверное, впервые так искренне и безмятежно, а Эллиота это по-детски обижало. Он не умел целоваться, да и в целом был крайне посредственным любовником, в конце концов он не Латиф, чтобы с детства извиваться ужом в постели хозяина, он был не так воспитан.       — Именно поэтому я предпочитаю разводить рабов самостоятельно или на край брать на рынке малышей не старше пяти лет — к совершеннолетию они уже все умеют и знают лучше меня, как мне нравится, — усмехнулся Темен жестоко, и Эллиота вновь перекорежило от отвращения. У Темена не было ни малейшего понятия о морали о нравственности, и даже самые любимые рабы для него — хуже домашних животных. — Ты своего рода исключение, жемчужинка моей коллекции, и потому я дам тебе второй шанс. Давай, я хочу увидеть желание мне угодить, — совсем распоясался вампир, делая очередной глоток крови со спиртом из высокого бокала. В лицо Эллиоту ударил запах алкоголя и металла, его затошнило.       — Вокруг сотни мальчиков, готовые душу продать за ночь с Вами, с ними увидите и желание, и кое-что похуже, — через противный комок в горле сказал Эллиот, отстраняясь от Темена на максимальное возможное в его положении расстояние. — Я умею и хочу делать для Вас все, кроме этого… Зачем? — Эллиот уже почти ревел, растаптывая свою гордость в прах.       — Потому что, — рыкнул вампир, вновь притягивая Эллиота к себе, и сквозь традиционное вампирское платье казалось, что они вовсе голые, соприкасаются кожей к коже. Мокрые от крови губы мазнули Эллиота под ухом, и тот застонал, откликаясь на древние, как сотворение мира, эльфячьи инстинкты, — они мне не нужны. Когда у меня есть ты, мне никто не нужен, и я отдам тебе все, чтобы ты дал мне только одно — себя. Ты же хочешь — я чувствую запах твоих феромонов, ты хочешь меня, но дрожишь, как листочек на ветру… — вампир без конца бормотал всякие мерзости, но так горячо дышал при этом в феромонную железу, что Эллиот тонул в своих желаниях и сомнениях.       — Через неделю течка — делайте что хотите, пожалуйста, — простонал он из последних сил, до судороги в предплечьях отталкивая от себя Темена, но куда ему, хрупкому омеге, против древнего вампира. — Только во время течки, я не могу вне течки, — в отчаянии выкрикнул Эллиот, забившись в истерике, но Темену было все равно, он уже лез когтистой лапой под алое платье раба, и остановить его сейчас могло только чудо.       — Иди позови Латифа и свободен, — фыркнул Темен, одним болезненным толчком отстраняя от себя Эллиота. От вампира так и фонило жгучей ненавистью и возбуждением, и Эллиота мгновенно отрезвили и боль от удара, и этот тон, который не обещал ничего хорошего любому, кто подвернется сейчас под руку.       — Нет, не надо его. Возьмите меня, его не надо, — опомнился он, морально готовясь бороться до последнего. Он обещал Латифу избавить его от этого ужаса, Богине обещал принести себя в жертву, но спасти лучшего друга, и черта с два позволит своей и без того поруганной гордости и банальному страху взять верх.       — Выйди вон сейчас же и позови вместо себя Латифа — это мое последнее слово, и если ты сейчас меня не послушаешься… — прорычал Темен, сталкивая Эллиота с колен, и тот без задней мысли опустился на пол, хватая вампира за руку, чтобы прикоснуться губами к каждому пальцу с выпущенными от раздражения страшными белыми когтями. Его гордость тем временем скончалась мгновенно, без малейших страданий. — Я вас всех ненавижу. Рабы крутят мной, как игрушкой… — покачал головой Темен, рвано выдохнув, но спрятал когти и даже нежно погладил Эллиота по голове. — Никаких прогулок, никаких подарков, никаких привилегий. Сидишь за книжками в библиотеке и не высовываешься, пока я не разрешу, и Латифа с собой забираешь. Вы меня оба достали, выйди вон, — рыкнул он напоследок и махнул рукой к двери. Эллиот успел только быстро поклониться и сизым голубем вылететь в коридор, подальше от взбесившегося вампира.       Таким срывы случались с Теменом не часто, но все же случались, и Эллиота это пугало. Темен никогда не позволял себе насилие, только страшные ультиматумы и принуждение словесное, но не физическое, но с каждой такой вспышкой он чувствовал себя все менее защищенным, ему снова снились кошмары про вампиршу в белых одеждах, и этот образ отказывался стыковаться с образом доброго, немного тщеславного и жестокого, но все-таки лояльного к нему вампира, его хозяина. Почему-то мысли о рабстве больше не пугали так сильно, как перспектива оказаться в рабстве у кого-то другого кроме Темена, у кого-то вроде той вампирши, чтобы снова чувствовать только боль, унижения, голод и страх. Темен не в первый раз отправлял его «сидеть за книжками и не высовываться», но через пару дней остывал и звал к себе, флиртовал, пытался наладить контакт, но каждый раз натыкался на стену, выстроенную Эллиотом, и рано или поздно его терпение лопнет. Он еще ни разу не заикался о желании продать Эллиота, но Латиф говорил, что хозяин может и многих из его выводка продали, потому что они чем-то не угодили Темену и тот посчитал, что их содержание себя не окупает.       Эллиот почти ничем не отличался от рабов-людей, разве что жил дольше, но вампир его откровенно баловал, дарил дорогие подарки и выполнял любые капризы, он даже на юг переехал, чтобы его любимому эльфу стало спокойнее в новой обстановке, и Эллиот боялся, что уже исчерпал все кредиты доверия. В горле застрял противный липкий комок, и так паршиво Эллиот себя чувствовал лишь раз, когда из-за болезни слишком много пропустил по учебе и провалил экзамены. Потом он все же пересдал и снова выбился в лидеры, но то чувство, с которым он выходил из аудитории после унизительного «вы нас разочаровали, для будущего правителя не позволительны столь фрагментарные и несистемные знания», когда он в одночасье из первого стал двадцатым, он запомнил надолго. Сейчас он ничего не потерял, а если посмотреть со всех сторон, то даже выиграл, избавившись от общества вампира как минимум на пару дней, но он понятия не имел, чем для него это обернется в будущем, и это будущее его пугало.       Он вбежал в комнату Латифа без стука, у них были достаточно близкие отношения, чтобы не закрываться друг от друга. Тот лежал на постели, одной рукой крутя колесико шипящего радио, из которого каждые пару секунд доносились смазанные звуки, но тут же тонули в белом шуме, сменяясь следующей волной, а второй перебирая хаотично разбросанные по простыне цукаты. В другое время Эллиот бы искренне умилился, в другом состоянии он бы присоединился к нему, помогая сосредоточиться и наконец выбрать один канал по радио, они бы вместе слушали музыку, ели засахаренные фрукты и обнимались, ни на секунду не расстроившись из-за запрета прогулок, вместе им было хорошо в любом месте. Но сейчас Эллиот трясся от переживаний и сам себя не узнавал, в доме у Темена он стал слишком мягким, чувствительным и до ужаса беспомощным, весь его мир крутился вокруг Темена, который по одному щелчку пальцев мог вернуть Эллиота в ад и отправить за ним Латифа, чтобы еще больше наказать.       — Что-то случилось? — Латиф подорвался на постели почти мгновенно, оставив приемник угрюмо шипеть, застряв между частотами. А Эллиот прижался спиной к тяжелой двери из красного дерева, чувствуя, как в груди разжимается тяжелый комок и наружу прорываются горячие несдержанные слезы, позорные для третьего принца, но абсолютно естественные для раба.       — Он меня продаст, продаст, — залепетал Эллиот, в бессилии сползая на пол и закрывая лицо руками.       Ему от самого себя было противно, он должен быть сильным, выдержать все испытания, что послала ему Богиня, но связь с ней после грехопадения была потеряна, и все, что оставалось Эллиоту — быть подстилкой Темена до конца жизни, но он не мог ему угодить, он не умел быть хорошим рабом, и его обязательно продадут кому-то другому, кому будет все равно на переживания упрямого раба, с кем не будет такого доверия и понимания, ведь Темен его несмотря ни на что понимал, принимал и именно поэтому раз за разом отсылал в библиотеку, вместо того чтобы изнасиловать прямо тут же, на столе между тарелками, не обращая внимание ни на какое сопротивление. Он плакал, как последняя истеричка, зная, какое впечатление это произведет на Латифа, что после этого он потеряет авторитет в его глазах и больше ничто в своей жизни не сможет контролировать, даже своего ученика и друга. Он был просто ничтожен перед лицом слишком реальной угрозы.       — Ну что ты такое говоришь, разве он может? — успокаивал его Латиф, подавившись воздухом от неожиданности, но безотказно прижимая совсем расклеившегося Эллиота к себе. — Ты наверняка не так понял, ты же его любимый раб, единственный в своем роде эльфенок, где он второго такого найдет? — рассуждал Латиф, включая максимум своих логических способностей, и будто вовсе не удивился такому разбитому состоянию Эллиота. Это Латифу в пору было реветь, заподозрив, что хозяин к нему охолодел, но точно не Эллиоту, который приложил все усилия, чтобы донести Латифу мысль о том, что Темен не такой уж хороший.       — Я опять ему отказал, и он сказал мне уйти, я не могу… — выл Эллиот, не узнавая этого капризного и, кажется, до безумия влюбленного в своего хозяина омегу. Это был конец, полное разрушение его поруганной личности, падение до последней подстилки, даже Латиф себе такого уже не позволяет.       — Ну что ты… — растерялся Латиф, но Эллиота из объятий не выпустил, он держал его за плечи, мягко укачивая, как год назад утешал его сам Эллиот. Теперь Латиф повзрослел и окреп, больше не устраивая истерик без повода, а Эллиот совсем расклеился, сломался и не мог собрать осколки. — Я поговорю с ним, он остынет и примет тебя обратно, все будет хорошо, — заверил его Латиф, даже не заикнувшись о том, что Эллиот в таком состоянии ему противен, что такое поведение недостойно третьего принца и вообще Эллиот должен справляться со своими проблемами сам. Наставник в Академии сказал бы именно так, но в конце концов Эллиот больше не принц, ему можно было реветь и искать поддержки у более опытного раба.       — Не нужно, — отмахнулся Эллиот, наконец беря себя в руки. Он рвано выдохнул, утер рукавом глаза и поднялся, опираясь на руку Латифа. Ни за что он не позволит кому-то унижаться ради него, тем более после того, как он сам довел Темена своей деланной гордостью. Какая вообще гордость может быть у раба? Эллиоту пора принять свое место и не высовываться. — Мы с Теменом едем на север, — выдавил из себя он, задохнувшись от нового спазма в горле. После устроенной истерики он был обязан пойти на уступки, и если не лечь с хозяином в постель, то воспользоваться другими своими способностями.       — Ура! — вскрикнул Латиф, едва не подпрыгнув, но все еще расстроенный Эллиот лишь сдержанно кивнул, и того это встревожило. — То есть… Ты не рад — это плохо? Он везет тебя на рынок? Нет, он не посмеет! — мгновенно переменился Латиф, и Эллиоту оставалось только удивляться, насколько его друг повзрослел, стал очень понимающим, решительным и серьезным, Эллиот как никогда гордился им. Успехи Латифа убеждали его, что все не зря, все унижения в плену и грех, позорные истерики и уступки — все ради того, чтобы в один прекрасный момент он справился сам, когда Эллиот окажется окончательно растоптанным и подавленным, повзрослевший и уверенный в себе Латиф возьмет свою жизнь в руки и получит свободу.       — Нет, что ты, брось, — поспешил успокоить его Эллиот, хотя сам себя до сих пор успокоить не мог. Он держал Латифа за руку, сжимал ее до боли, лишь бы снова не расплакаться, и тот его поддерживал, не истерил и не срывался, что было на него совсем не похоже. Слишком увлекшись своими переживаниями и проблемами, Эллиот совсем не заметил, когда Латиф успел стать таким сильным. — Это просто деловая поездка, я не хочу, но придется, — объяснил он совсем уж сухо и бесцветно, он больше не хотел вешать на Латифа свои сомнения.       Тот только понимающе улыбнулся и вновь прижал Эллиота к себе, обнял за плечи и коротко поцеловал в щеку. Он был рад, как ребенок, тому, что его наконец берут в путешествие, он с тем же радостным визгом вис на Эллиоте, когда хозяин сказал им, что перевозит их к морю, и теперь его радости тоже не было предела, но из уважения к другу он вел себя сдержанно. Хотя бы ради его улыбки Эллиоту стоило отбросить свою глупую гордость и позволить Темену отвести их к северным вампирским провинциям, покатать Латифа на лошади, показать ему снег — шел ноябрь, и даже к югу от Аргоса уже наверняка лежали плотные белые шапки, после вечного лета и душной пустыни Арпадиира для Латифа все будет в диковинку. Эллиот улыбался, с упоением рассказывая юному другу про снег, а тот из упрямства не верил, что вода может быть твердой, и тем более что эта твердая вода может собираться в ажурные снежинки и пушистые сугробы.       Гюней тоже с упоением слушала, притаившись бесплотной тенью в кресле. Она ждала указаний, по просьбе Латифа несколько раз приносила им чай, но тихо слушала, и не думая вступать в их диалог, боясь, что Латиф ее выгонет. Он в свои человеческие девятнадцать ничуть не нуждался в няньке, особенно после того, как научился читать и писать, ему пора было отправить Гюней на покой и обзавестись более расторопным личным слугой, но держался за нее, как за мать или бабушку, и Эллиота это одновременно и беспокоило, и умиляло. Он тоже любил Гюней, она относилась к Эллиоту с искренней нежностью и теплотой, но брать ее с собой в столь длинную поездку было ни к чему, она едва пережила переезд к югу, в ее возрасте что-либо менять очень тяжело, но и Латифу будет без нее невыносимо.       Эллиот однажды уже терял наставника, старого и мудрого преподавателя в Академии, который первый выделил очень способного, но слишком стеснительного Эллиота и вывел его в лидеры гонки за престол, сидел с ним за учебниками вечерами, заменил ему маму и папу, а когда ушел внезапно, но легко, в окружении любимых учеников под молитву, у Эллиота внутри тоже что-то умерло. Он не желал такой участи Латифу, а потому не знал, как сказать ему, что чтобы увидеть снег, ему придется оставить Гюней на месяц или даже два — так надолго они еще ни разу не расставались. Эллиот трусил, и это тоже было на него совсем не похоже, он раскис под душным солнцем Вампирляндии, потерял хватку и решимость, а вместе с ними то важное, что делало его третьим принцем, уверенным в себе Эллиотом, а не жалким рабом Элом.       Латиф чувствовал, что Эллиот не в духе, и потому не донимал лишними расспросами, напротив стараясь всячески его отвлечь: кормил орехами и засахаренными фруктами, отпаивал чаем и задавал миллион отвлеченных вопросов про Аргос и поездку, лишь бы Эллиот не думал о ссоре с Теменом и страхе быть проданным. В какой-то момент им даже принесли вино по просьбе то ли Латифа, то ли самого Эллиота… И это правда помогало, Эллиот мирно откинулся на подушки, отнимая у Латифа деревянный ящичек с антеннами, чтобы найти станцию с приятной легкой музыкой. Он плохо представлял себе устройство радио, а разобрать волшебную коробочку, чтобы на опыте убедиться, что в ней нет никакой магии, Латиф ему запретил. Сегодня он позволил себе многое из того, что ни за что бы не позволил в другое время: плакал на руках у Латифа, причитая о том, что хозяин им не доволен, боялся сказать Латифу, что ему придется отказаться от Гюней, и подчинялся этому страху, теперь еще и объедался сладким, бесстыдно напивался и пользовался магией — пусть, незачем держаться за старые порядки.       Он больше года жил прошлым, во снах возвращался в быт Академии и особенно последний день, когда разом весь его мир рухнул, прокручивал в голове, думал, что можно было изменить где проштрафилась охрана и каким образом вампиры оказались в самой северной эльфийской провинции, у самой границы с троллями. Но это все теперь было не важно, до конца жизни Эллиоту уготована участь раба, а голову раба не должны забивать всякие глупости. Эллиоту нужно научиться расслабляться, тратить пустые дни на прослушивание радиопередач, поедание сладостей и распивание вина без меры, а также жаркие объятия с Латифом в мягкой постели — никаких мыслей о прошлом, прошлого было не вернуть, а будущего для них обоих не существовало, было только настоящее с мелочными удовольствиями. Латиф прижимался к нему слишком близко, дышал в половую железу за ухом, а когда вконец распоясался, полез ладонью под платье, чтобы погладить шрам над левым коленом — след от неудачных опытов с едкой кислотой еще в Академии.       — Не надо, — любя остановил его Эллиот, перехватывая руку. Он знал, что Латиф не станет приставать к нему всерьез, и если в постели с Теменом он бы уже давно орал как резаный, то с искренне не понимающим личные границы Латифом позволял себе дурачиться и мягко отстранять его руки без лишних истерик.       — Не стесняйся, этот шрам очень красивый. Ты весь, целиком, очень красивый, — искренне восхитился в конец захмелевший Латиф, собирая свободной рукой складки платья, а также задирая и без того непозволительно короткое белье, чтобы внимательнее разглядеть похожий на розовую медузу шрам.       — У тебя от лести скоро губы слипнутся, не старайся, — хохотнул Эллиот. У него тоже уже кружилась голова, мысли путались вместе с языком, и он махнул рукой, прося выйти ошалевшую от их выходок Гюней. — Этот шрам самый уродливый в мире, и я тоже самый страшный эльф на свете — горшочек на ножках, — выдохнул Эллиот, глядя в расписанный традиционными для Арпадиира узорами потолок, которые от переизбытка алкоголя в крови начали медленно вращаться, Эллиота затошнило.       — Не правда, — уверенно заявил Латиф, все-таки добравшись до столь притягательного для него шрама, и теперь медленно и осторожно гладил его самыми кончиками пальцев. Нервы на выжженной кислотой коже были не такими чувствительными, но Эллиоту все равно было щекотно, выше по бедру в пах побежали возбуждающие мурашки. — Хозяин не брал бы тебя к себе в постель, если бы считал некрасивым, а еще ты ни капли не толстый, — успокаивал его милый друг, прижимаясь все ближе и жарче, последнее и вовсе влажно выдохнув Эллиоту в острое ушко.       — Он даже про шрам в «первую брачную ночь» промолчал, а сегодня еще и посмеялся над жалкой попыткой его поцеловать. Я неумелый любовник, и когда с таким режимом и питанием растолстею… — совсем раскис Эллиот. Алкоголь расслаблял его и отнимал контроль, но в отличие от озорного Латифа, который под градусом превратился в наглого суккуба, Эллиот только глядел в медленно вращающийся потолок и проваливался в депрессию.       — Я могу научить, я был самым способным в гареме, — перебил его Латиф, подобравшись к Эллиоту еще ближе, разведя коленом его ноги и навалившись сверху, чтобы влажно клюнуть губами в щеку и так и замереть, горячо дыша в приоткрытые губы и уронив бесподобные медные пряди на лоб Эллиоту. Его озорные голубые глаза горели похотью, буравили душу, и Эллиот уже заранее знал, что не сможет ему отказать.       — Держи себя в руках, поцелуи и только, всем остальным меня развратит Темен, — строго предупредил Эллиот, прежде чем окончательно отпустить контроль и позволить горьким виноградным губам коснуться его губ, влажному языку раздвинуть их, а наглому острому колену упереться в пах, заставив рвано выдохнуть и позволить Латифу проникнуть глубже.       Этот мальчишка сводил некогда зашоренного, а теперь болезненно раскрепощенного Эллиота с ума, напирая и отступая волнами, нежничая и кусаясь, прерывая свою сладкую пытку всего на секунду, чтобы поделиться своими ценными наставлениями, прося повторить бесстыдные жесты и мучительно отстраняясь, заставляя Эллиота подниматься на подушках, вновь ловить его губы и перехватывать инициативу, тоже нежничать и кусаться, и пытаться проникнуть языком глубже. У Эллиота кружилась голова, и Латиф в такт ей тоже кружился, затягивая и Эллиота в этот безумный водоворот. Они оба ходили по грани, лишь едва, по какой-то нелепой случайности, ее не переступая. У стен во дворце были уши, и глаза, и острые зубы, а они целовали так долго и страстно, будто и вовсе не делая поправку на то, что их обоих казнят, если кто-то узнает, что два наглых раба спутались за спиной у хозяина. Спутались, перепутались, переплелись конечностями и языками, скуля и постанывая, как два течных омеги. Комнату пропитал запах алкоголя, пота и горькой ели — последнее от феромонов Эллиота, и тот без единого сомнения подумал о том, что если бы Латиф был мальчиком-омегой, он несомненно пах бы сладким вином и апельсинами.       Латиф отлип от него спустя долгий час, именно отлип, с пошлым чпоком и ниточкой вязкой слюны у припухших губ, и Эллиот задохнулся от разочарования, а затем и жуткого стыда. Щеки вспыхнули алым, а уши и вовсе, кажется, мгновенно оплавились и превратились в пар. Было стыдно за их опрометчивую пьяную выходку, но еще стыднее Эллиоту было оттого, что зверски хотелось продолжения. Губы горели и пульсировали, и Латиф в такт этой пульсации тяжело дышал, сжимая его руку до дрожи. Еще секунда, и они бы не остановились, стянули бы друг с друга платья и слились во грехе, и Эллиот бы ни секундочки не сопротивлялся, Латиф творил с ним нечто невероятное, не зря его называли лучшим в гареме, и теперь он искренне понимал Темена, который чуть что требовал к себе Латифа. Он умел, несмотря на свой детский нрав, успокоить, расслабить и довести до оргазма одними влажными губами, этот мальчик был бесподобен в постели.       Только подумав об этом, Эллиот почувствовал такой силы отвращение к себе, что вкупе с переизбытком алкоголя это довело его до противного липкого комка в горле и рвотных позывов. Он еле нашел в себе силы, чтобы перевернуться на бок, свеситься с кровати и вырвать из себя на пушистый ковер все, что попало ему в желудок сегодня утром. Латиф в противоположном конце комнаты расхохотался, а затем его тоже вырвало — они оба сегодня адски перебрали и именно поэтому сошли с ума. Темену следовало бы запретить давать своим рабам алкоголь по первому же требованию, запретить оставаться одним в комнате и прикасаться друг к другу. Еще секунда, и они бы не остановились, плевать Латиф хотел на все наставления Эллиота, ему просто стало дурно от алкоголя и потому от отстранился, даже Эллиот не нашел в себе сил его оттолкнуть. В голове у Эллиота все медленно тонуло и переворачивалось, весь его мир переворачивался и не мог встать на место. Места этому эпизоду в таком простом и понятном, пропитанном религией мире Эллиота не было.