Not all wild horses have four legs

      Коннор думает об их небольшом сеансе живописи уже несколько дней. На самом деле, он ощущался более интимным, чем тот момент, когда Норт дала ему шанс поцеловать Маркуса в щёку. Не то чтобы ему не понравилось чувствовать кожу Маркуса с намёком на щетину под губами. Нет, это просто было… другим.       Рядом с прудом были только они, и это была не шутка. И, возможно, Маркусу нужно было просто сконцентрироваться и сделать точный рисунок, но то, как он смотрел на него, действительно ощущалось, словно… В общем, приятно, когда кто-то действительно концентрирует на тебе своё внимание.       Была особенно жаркая ночь. Коннор просыпался и засыпал снова и снова, не в состоянии нормально отдохнуть из-за душной летней жары. Сдаваясь, он встаёт с кровати, снимает футболку и идет в ванную, чтобы плеснуть немного прохладной воды на лицо и шею.       Он останавливается и вглядывается в зеркало. У него начинает проявляться слабый, почти незаметный загар: — Больше цвета на моем лице, как сказал Хэнк, — бормочет он, посмеиваясь. Может быть, утром он попросит Норт одолжить ещё немного её солнцезащитного крема и проведёт день без рубашки.       Если сможет преодолеть свою застенчивость, конечно.       Он решает спуститься на кухню, чтобы выпить воды и немного остыть, так как он все равно не спит, но проходя мимо комнаты Маркуса, он замирает.       На одну ужасную секунду инстинкты детектива вспыхнули, говоря, что что-то не так, когда он заметил приоткрытую дверь. На самом деле она была почти полностью открыта, но с Маркусом всё в порядке.       Маркус лежит на животе на покрывале, длинные ноги вытянуты позади, лодыжки скрещены. Он опирается на локти, рисуя в альбоме, на его голове большие чёрные наушники, в которых, вероятно, играет музыка*.       Но, что важнее, на Маркусе только тёмно-синие боксеры и браслеты вокруг левого запястья.       Это уже слишком — вселенная, должно быть, пытает его. Более того, Маркус слегка качает в ритм ногой, и это движение прослеживается до бедра. Его губы приоткрыты, иногда повторяя слова. Глаза Коннора не знают, на что смотреть.       В конце концов, глаза разного цвета смотрят в ту сторону, с которой Маркус чувствует наблюдение. Он встречается взглядом с Коннором. Секунду Маркус просто пялится на него. Больше всего Коннор хочет, чтобы он мог исчезнуть, потому что его поймали, уставившимся на парня, в которого он влюблён, причём почти обнажённого. Но затем Маркус улыбается, и снимает наушники так, чтобы они свисали с его шеи.       — Хей! — он шепчет, подзывая ближе. — Заходи!       Не желая делать всё ещё более неловким, Коннор улыбается в ответ и улыбка становится искренней, когда он слышит песню, звучащую из наушников: она немного старая, но, чувак, это классика.       Громкость уменьшается, когда Маркус снимает наушники и откладывает их вместе с телефоном.       — Не мог уснуть? — он спрашивает низким и бархатным голосом, словно созданным для ночных тайн и нарушений правил.       Уже поздно поворачивать.       — Слишком жарко для сна, — ему удается прошептать в ответ.       Другой кивает, поднимаясь, и Коннор борется с тем, чтобы отвести взгляд, потому что это выдаст его сильнее, чем если он будет просто спокойно смотреть. Тонкое смещение каждой мышцы под кожей, когда Маркус садится, невозможно описать иначе, как пытку. Сладкую, сладкую пытку. Боже, как же он хочет коснуться этой груди.       — Да, мне ли не знать, — произносит Маркус, и Коннор на секунду задумывается, не говорил ли он вслух. — Говорят, это самая жаркая неделя месяца. Обычно, когда всё так плохо, я просто снимаю одежду и открываю все окна, — А, он об этом. Коннор почти вздыхает с облегчением. Не то, чтобы ночной ветер спасал от этой жары. Маркус с улыбкой замечает: — Но не стой там! Ты ничего не сломаешь, я обещаю.       Ах. Он думает, что причина нерешительности Коннора кроется в том, что все предметы искусства и полотна разбросаны по комнате. Мило. Тем не менее, это способ сохранить лицо.       — Если ты уверен… — отвечает он, слегка улыбаясь, когда садится рядом с Маркусом на матрас. — Я с радостью могу стать моделью для замены разрушенного.       Маркус выдыхает с тихим смешком: — Осторожно, я могу воспользоваться этим предложением.       — Ты говоришь так, словно это опасно, — мысли Коннора склоняются в определённую сторону.       — Я просто говорю… — отвечает другой, немного хитро глядя на него, — я могу докучать тебе вечно, если начну, и ты никогда не избавишься от меня.       — Это большая цена, но я готов заплатить её ради искусства, — вот оно снова: лёгкая колкость, поддразнивание, и такой же лёгкий ответ. Коннор действительно может привыкнуть. Этого почти достаточно, чтобы заставить его забыть, что он сидит на кровати без рубашки с Маркусом, который в нижнем белье.       Конечно, как только его разум указывает на это, это все, о чем он может думать. Он инстинктивно опускает взгляд, но снова поднимает его, как только конкретная часть тела Маркуса становится в фокусе.       Ну, на этот вопрос ответ прямо здесь: Ра, похоже, не единственный мустанг на ранчо. Ох, эм.       Молясь всем божествам, которых он может вспомнить, чтобы Маркус не заметил, куда он сейчас смотрел, Коннор указывает на альбом для рисований, чтобы сказать что-нибудь — что угодно: — Так что ты рисуешь?       Он видит удручённый взгляд и прикус губы. Как человек, которого не волнует собственная нагота, может быть не уверен в своём творчестве? Это сбивает Коннора с толку. Но опять же, если ты чувствуешь себя комфортно в своём теле, но действительно переживаешь из-за своего искусства, то это может произойти.       — Он… он ещё не закончен… — бормочет Маркус, бормочет! — но он все равно наклоняется, чтобы передать альбом. — Это должно выглядеть как башня*, когда будет завершено.       Башня — это своеобразная вертикальная конструкция, одна сторона которой затенена чёрным. Освещённая сторона красная и гибкая, не похожая на каменную, выглядит почти… живой, словно она полыхает или сделана из крови. И если попытаться интерпретировать… это похоже на весьма нечёткую горящую статую Свободы. Это можно истолковать, как Свободу, убитую неблагодарными людьми, или как если бы Она была действительно зла. В любом случае, учитывая то, что он знает о Маркусе, символизм довольно жесток. — Это… впечатляет.       — Спасибо. Я вдохновился европейскими картами Таро.       — Весьма многокультурно с твоей стороны.       Маркус издает «пфф» так, что чуть ли не сгибается вдвое, а потом смеется, попытавшись, но не успев прикрыть рот. Это глупо и смешно, но Коннор всё равно очарован. Из этого комментария художник понял, что его импровизированный зритель уловил небольшую отсылку.       — Ты знаешь, я даже не могу себе представить, каково это, — в конце концов говорит Коннор, с восторгом глядя на рисунок, — когда у тебя забрали твои корни.       Технически, белые американцы — одни из тех, у кого нет корней, потому что они пришли и колонизировали землю из Британии, Испании, Италии и остальной Европы. Они так тщательно уничтожали тех, кого они там находили, что страшно даже думать об этом.       — Это не так плохо… по крайней мере, для меня, — Маркус замечает, хотя его плечи осунулись, а настроение помрачнело. — Я даже не знаю, на что должен быть зол. Они говорят, что Потаватоми были здесь первоначально, но среди французской, британской и американской революций, кто, чёрт возьми, знает, что произошло на самом деле. Единственная моя связь с этой историей — это прабабушка, фамилию которой я даже не могу произнести, фигурирующая в какой-то генеалогической записи или чём-то подобном. И это само по себе мало о чём говорит.       Для того, кто сказал, что это не так плохо, Маркус выглядит немного более расстроенным. Его речь несколько запутана и бессвязна, но, похоже, ему нужно выговориться, и Коннор рад дать ему эту возможность: — То есть?       — Кровь коренных американцев не делает тебя частью племени автоматически, — объясняет другой, убирая свой эскиз и пересаживаясь на кровать, чтобы сесть рядом, лицом к лицу с Коннором.       — Предположим, ты по какой-то причине делаешь тест ДНК и обнаруживаешь, что у тебя есть прадедушка, который был французом. Ты никогда не был во Франции, ты ни хрена не знаешь о Франции, ты даже не любишь французскую еду. Ты бы не стал говорить, что ты наполовину француз, не так ли?       Крайний и упрощенный пример заставляет Коннора улыбаться, но он кивает: — Я полагаю, нет.       — Это то же самое. У меня есть кровь, но я никогда не был в племени, я не жил, как они. Ни одно племя не претендовало на меня как на своего, — Маркус объясняет, задумавшись на мгновение. — Я мог бы попытаться узнать, сможет ли кто-нибудь подтвердить личность моей прабабушки*, но… нужно ли мне это? Повлияет ли это на то, кем я являюсь? — Иногда Карл незаметно подталкивает его, к попытке выяснить, хотя бы для того, чтобы он мог иметь более широкое понимание себя самого, но Маркусу это кажется ненужным. — Да и в конце концов… У меня есть семья, у меня есть «племя». Это то, где я сейчас нахожусь, это место и люди, которым я принадлежу. По этой причине я предпочитаю говорить, что я только частично коренной американец… почти, но не совсем. Я принимаю и уважаю свои корни, но мне не нужно погружаться в прошлое.       Типичный Маркус, желающий делать правильно, всё или ничего. Это, вероятно, является ещё одной чертой, которая привлекает Коннора: — Что ж. Независимо от твоей крови, я думаю, что ты невероятный, удивительный человек.       — Я… спасибо, — они сидят бок о бок на кровати Маркуса, полураздетые, и оба немного наклоняются вперед. Внезапно у Коннора пересохло горло — это почти идеальный шанс просто сократить это расстояние и поцеловать его. Но он его поцелует, а что дальше? Они немного дурачатся, может быть, до конца августа, а потом? И это только если Маркус ответит на поцелуй.       Трус. Коннор опускает взгляд на свои руки на коленях.       Маркус прочищает голос, видимо, только сейчас понимая, что на нём только боксеры: — Может быть, ты… — он пытается говорить, но запинается, не находя нужных слов для кого-то вроде Коннора, называющего его «невероятным» и «удивительным». Он встает и отворачивается, — позволишь мне просто надеть штаны, и мы можем пойти на кухню и что-нибудь выпить, да?       Маркус не знает, что придало ему сил звучать так расслабленно, ведь он почувствовал, как почти выкатились его глаза, когда Коннор появился у его двери без рубашки, со всей своей молочной кожей и россыпью родинок. Слово «идеальный» даже не начинает описывать его. Коннор более чем идеален, именно потому, что он на самом деле не совсем «идеален».       Если честно, идеальность, по сравнению с ним, — это ничто. Коннор легкий и худой, стройнее, чем кто-то вроде него. Это говорит о разнице в их образе жизни — тело Маркуса формировалось тяжёлой работой, уходом за скотом и переносом Карла. Коннор тренировался для борьбы, преследования и охоты. Он красив, грациозен, но опасен.       Он открывает свой комод и вытаскивает случайную пару спортивных штанов. Матерь Божья, конечно, это были штаны с Пакманом*. Что ж. Они темные и мешковатые. То, что нужно сейчас.       По крайней мере, они заставляют Коннора улыбнуться: — Дай угадаю. Подарок Джоша?       Коннор заметил, что среди них Джош — главный мастер игр. Время от времени они вместе играли во что-нибудь. Джош невероятно терпелив, возможно, из-за ежедневного присмотра за овцами, из-за чего он побеждает даже технику и скорость рук Норт. Проблема Норт в том, что у неё нет терпения, поэтому её легко сбить с пути. Маркус кивает:       — Можешь говорить о нём что угодно, но у него есть вкус.       Глупые пижамные штаны рассеивают почти некомфортное возбуждение, и они оба шёпотом перешучиваясь, направляются на кухню.       Если честно, Коннор думал, что «что-нибудь выпить» означает открыть бутылку, налить в стакан и готово, поэтому он немного удивлен, когда Маркус берет четыре апельсина из корзины, разрезает их пополам и начинает давить ими на ручную соковыжималку.       Другой, ловит его взгляд, а затем ухмыляется и, не отводя глаз от своей задачи, комментирует: — Шокирует, знаю. Можешь ли ты поверить, что сок получается из этого?       — Заткнись, — смеётся Коннор, и прислоняется к стойке, ожидая, когда Маркус закончит.       Свежевыжатый сок вкуснее и насыщеннее, чем любая возможная хрень в бутылках, и поскольку часть мякоти попадает в него, он имеет более густую текстуру. Он совершенно потрясающий, именно то, что нужно Коннору в такую ​​жаркую ночь. Он понимает, что прикрыл глаза, наслаждаясь.       В конце концов, осознав, что за ним наблюдают, Коннор снова смотрит на Маркуса. Тот допил собственный напиток, пустой стакан стоит рядом с ним. Маркус расслаблен, он просто… смотрит на Коннора. Нет, скорее не «на». В него.       Интенсивность сине-зелёного взгляда быстро сводит на нет глупость брюк с пакманом: –… Маркус?       — Ты бы действительно позировал для меня, если бы я попросил снова?       Голос также проникновенен, как и взгляд, и Коннор чувствует, что перестаёт дышать. Он допивает сок, хотя бы для того, чтобы оправдать небольшую паузу, и избавиться от нервозности: — Что ж… в пределах разумного.       — Я обещаю, что вся нагота, если таковая будет, останется выше пояса и будет рассматриваться с максимальным уважением.       В воображении Коннора появляются некоторые изображения, но он улыбается и поддразнивает: — Ты всегда сразу же обсуждаешь наготу со всеми своими моделями?       — Ну… однажды я нарисовал Норт как Венеру* в качестве подарка для Изабель.       — Правда? Как прошло?       — Ужасно, у неё совсем нет терпения, и она не может сидеть на месте, — Маркус выдыхает, успешно сменив тему. — Она очень красивая, поэтому картина получилась великолепной. Спроси Изабель в следующий раз, она с радостью покажет тебе фотографии.       Коннор искренне смеётся над этой идеей –он не сомневается, что энергичная байкерша расскажет ему всё о том, как прекрасна её девушка и как романтично с её стороны было заказать картину и даже позировать для Маркуса, очевидно, потому что они как брат и сестра, и это было совершенно комфортно и безопасно.       — Знаешь, что… что ты делаешь завтра?       Этот вопрос ненадолго выводит Коннора из равновесия: — Норт нечего ремонтировать завтра, поэтому я помогаю ей с работой по дому, пока Саймон не вернётся.       Маркус быстро делает подсчёт в голове, он рассеянно смотрит в потолок, прежде чем снова сосредоточиться: — Я должен вернуться задолго до этого, — он с улыбкой продолжает: — Пока ты будешь занят, я проведу время с Карлом. Затем мы можем взять лошадей и сходить к пруду.       Сердце Коннора согревается от мысли, что Маркус проводит всё возможное свободное время с Карлом.       — По рукам, — он бездумно протягивает руку, а Маркус с готовностью хватает его за предплечье, чтобы пожать её. Возможно, рукопожатие длится на мгновение дольше, чем нужно, и Коннор едва ли может сосредоточиться на чем-то, кроме ощущения чужой руки под своей — они кажутся такими же сильными, как и выглядят, — но, к счастью, Маркус, в конце концов, отстраняется.       — Хорошо, — он говорит, отступая и потягиваясь. И это безумно несправедливо, Коннор никогда не сможет избавиться от этого образа. — Я помою всё это и пойду. Надеюсь, я смогу поспать хотя бы четыре часа. Тебе тоже стоит немного вздремнуть.       Действуя инстинктивно, Коннор перехватывает пальцы Маркуса, когда он пытается взять пустой стакан из его руки: — Ты идешь спать; я разберусь с этим, — это довольно логично, учитывая, что Маркус всё равно встанет в половину, блядь, пятого. Коннор в любом случае сможет выспаться. — Я серьёзно. Иди.       Он получает такую тёплую, добрую и, если он смеет сказать, любящую улыбку… ему точно стоит помыть посуду, а за одним и глаза.       — Спасибо, Коннор, — Маркус шепчет немного ниже обычного. — Увидимся утром.       Коннор кивает с легкой улыбкой: — Спокойной ночи, — он говорит, с тихим дрожащим вздохом, и смотрит, как другой отступает. Он хотел бы поцеловать его на ночь, но так пока что тоже подойдёт.       Погодите, пока что?       О боже, он на самом деле думает попытаться?       Он почти слышит слова Хэнка так ясно, как и в тот день, когда он просил совет:       Нет ничего плохого в том, чтобы дать этому шанс.       — Ты выглядишь счастливым сегодня, — замечает Норт на следующее утро, когда они работаю на верхнем этаже. — Есть что-то, чем ты хочешь поделиться со своей лучшей подружкой?       О, плохо, если лишь взглянув на него, Норт смогла мгновенно его прочитать. Он пожимает плечами и делает вид, что концентрируется на уборке: — Ничего особенного. Мы с Маркусом не спали прошлой ночью и болтали на кухне.       — Просто болтали? Ну же… — тянет она, как будто устала ждать хорошей новости.       — Ну… сегодня он попросил меня позировать для него, так что…       Норт слегка толкает его в плечо: — Ах, прекрасно, старый добрый Титаник!       — Прекрати! — стонет он, но он на самом деле это ничуть не задевает его. Они смеются и подкалывают друг друга на протяжении всей работы. Они слышат, как Маркус возвращается, затем он кратко приветствует их и машет рукой, прежде чем осторожно войти в комнату Карла.       — Доброе утро, Карл. Сейчас 10 часов утра, — и так далее и тому подобное.       Тихие, нежные тона, которые раздаются в коридоре, заставляют сердце Коннора биться сильнее. За такими простыми словами и жестами столько любви и преданности, и он просто… чёрт, он очень скучает по отцу. Единственное плохое замечание во всей этой поездке. В следующий раз Хэнк обязательно должен поехать тоже.       Даже Норт с любовью улыбается звукам.       Это длится около двух секунд, затем она возвращает свою обычную дерзость и улыбается Коннору со знающим видом: — Ты сказал, что тебе понадобится больше солнцезащитного крема сегодня?       Коннор, благослови его отвлёкшееся сердце, простодушно кивает: — Да, я имею в виду, посмотри на это. Неприемлемо, — он слегка оттягивает воротник своей футболки и показывает начинающую проявляться линию загара.       Она заглядывает в свою ванную и передает ему тюбик со смехом: — Просто возьми его с собой сегодня. Тебе придется время от времени наносить крем повторно, если ты не хочешь обгореть… и дай мне знать, как всё пройдёт! — последняя часть сказана поддразнивающим тоном и с подмигиванием, но Коннор знает, что это её способ выражать нежность.       Небольшое утешение этому в том, что когда он и Маркус направляются к пастбищу, художник украдкой бросает на него взгляды. Так что Маркус как минимум заинтересован, что само по себе лестная мысль.       Совместная поездка сегодня выглядит немного странно, как из-за всего оборудования для рисования, прикрепленного к спине Маркуса, так и из-за того, что он выбрал не Ра, для разнообразия.       Полночь — красивый чёрный фризский конь, который отвлекал его во время интервью, немного капризничая. Маркус решил позволить ему немного прогуляться, конечно, без седла и уздечек — поэтому мольберт находится на спине наездника.       — Он уже будет нести вес, — замечает Маркус, когда Коннор спрашивает. — Меньшее, что я могу — это сделать так, чтобы ему было удобно и привязать всё к своей спине, а не к его.       На этот раз они располагаются ближе к пруду, так что Коннор может сидеть в тени поваленного дерева. Он садится, скрестив ноги и вытягивая руки в траву позади себя, слегка изгибая плечи вперед. Он смотрит на другого, когда тот ставит мольберт.       — Я нужен тебе в какой-то определённой позиции?       В мыслях Маркуса вращается ответ вроде «Нет. Снизу, сверху — как ты хочешь. Я не привередлив», но ему удается остановить себя. Боже, почему этот парень так ужасно красив? — Нет, не сегодня, — он говорит вместо этого, что достаточно правдиво. — Просто сиди и будь красивым.       Коннор не отвечает, и они сидят в спокойной тишине, пока Маркус делает наброски. В какой-то момент Коннор спрашивает, что случилось с деревом, что оно так разрушено и обуглено.       — Наверное, молния, — говорит художник, на секунду поднимая взгляд от холста. — Это случилось, когда я был ребёнком, а само дерево было здесь вечность.       Это довольно большое дерево, судя по размеру расколотого ствола — должно быть, было грустно обнаружить, что оно упало.       — Готов поспорить, у тебя есть много историй об этом месте, — он говорит, смотря на Маркуса озорным взглядом. Тот бросает на него ответный взгляд:       — Ты уверен, что хочешь знать?       Детектив хотел бы продолжить обмениваться игривыми остротами, но его внимание привлёк Джош, который бежал к ним, как безумец.       — Маркус!!! — он позвал, задыхаясь. — Маркус, ты должен вернуться. Златко пришёл на ранчо, он снова за своё.       Миллион вопросов возникает в сознании Коннора: кто, чёрт возьми, этот Златко, почему так важно, чтобы Маркус имел с ним дело и какого хрена он хочет. Он предполагает, что скоро узнает, так как Маркус моментально откладывает все вещи и оставляет их здесь.       — Возвращайся на Пузыре и попытайся не отставать.       Вероятно, сейчас не время для таких мыслей, но низкое рычание и стальной тон невероятно горячие. Плюс он практически запрыгивает на Полночь и чуть ли не летит на нём в сторону ранчо.       Пузырь достаточно знает Коннора, чтобы придерживаться быстрого темпа, но он не рискует набирать максимальную скорость, поэтому немного отстаёт.       Когда он догоняет Маркуса, то видит едва сдерживаемую Норт, очень раздражённого Саймона, даже Карл был прямо за конюшней. Он говорил с коренастым, бородатым мужчиной в рубашке и брюках.       — Ну же, Карл… ты говоришь, что предпочел бы, чтобы твой приемный сын оставил свою игрушку вместо того, чтобы разбогатеть на мустанге?       — Ра не игрушка, ты тупой кретин! — рычит Маркус. Он въезжает и останавливается так резко, что Полночь встаёт на дыбы. Затем он спрыгивает с коня, и тремя быстрыми шагами встаёт между Карлом и Златко.       — Он Божество, особенно по сравнению с таким ничтожеством, как ты! Советую уйти сейчас же, пока я не решил позволить моим лошадям сказать тебе, что они думают о твоих «предложениях»!       Коннор впечатлён. Он никогда не видел, чтобы Маркус был зол настолько, чтобы открыто угрожать кому-то. Если быть полностью честным с самим собой, это умопомрачительное зрелище.       Не время, мозг!       — Вы не можете серьезно сказать мне, что я должен воспринимать слова этого капризного ребенка как деловой отказ?       — Это именно то, что я скажу, — Карл более спокоен и уравновешен, но его кулаки сжаты на коленях. — Маркус отвечает за лошадей. Окончательный ответ — нет. Теперь, пожалуйста, покиньте территорию, прежде чем мы предпримем меры, чтобы помочь Вам сделать это.       Златко открыто кипит. Он надеялся, что отказавшись признавать Маркуса и назвав его ребёнком, он сможет добиться своего, но ему не повезло: — Вы пожалеете об этом. Рано или поздно вы не уследите за своим имуществом.       — Вы угрожаете этим людям и подразумеваете, что намереваетесь совершить кражу?       Только тогда мужчина обращает внимание на Коннора: — Ты ещё, блядь, кто? Что тебе надо?       — Детектив Андерсон из ДПД, — он отвечает, обостряя тон, чтобы компенсировать полураздетое состояние. — Надеюсь, мне не нужно будет подавать отчёт о преступно склонном поведении на нашей первой встрече, мистер Златко.       Златко колеблется один момент, но возвращает напускную вежливость: — … нет, конечно нет.       — Уйдите, — повторяет Маркус, сжав кулаки по бокам с такой силой, что ногти впивались в ладони, и Коннор подумал, что может пойти кровь. — Или вы предпочитаете, чтобы я лично проводил Вас?       — Хорошо, хорошо, я ухожу, — мужчина, наконец, сдался. — До следующего раза, — с этими словами он разворачивается на каблуках и возвращается к своей дорогой машине.       Все они вздыхают с облегчением. Только Маркус всё ещё тяжело дышит, его кулаки сжаты. Коннор протягивает руку: — Маркус…?       Вместо того, чтобы повернуться к нему, Маркус резко отворачивается от него и Карла, и с разворота бьёт левой ногой один из деревянных столбов вольера.       Самая верхняя часть расшатывается и ломается, и Коннор вдруг думает, что некоторым людям очень повезло, что он пацифист.       Что ж, этот образ сохранится прямо рядом с образом полураздетого Маркуса ночью в части его разума под названием "запомнить навечно". Проклятье, ему нужно отвлечься: — Так… кто этот мужчина? Что он хочет от Ра?       Карл отвечает на вопрос, поскольку Маркус всё ещё в гневе. Он прислоняется к ограде обеими руками, голова опущена, грудь всё ещё тяжело вздымается. Норт осторожно подходит к нему со спины, ненавязчиво растирая ему спину. И, пусть и не сразу, Маркус немного успокаивается… это выглядит так, словно Норт успокаивает особо злую или напуганную дикую лошадь.       — Златко — довольно недобросовестный торговец скотом, — объясняет Манфред старший с некоторым отвращением. — Лютер — парень Кары, ветеринар. Он рассказал нам, в каких условиях содержались некоторые из животных, которых Златко продавал, и… условия были вовсе не очень хорошими. Он делает минимум, чтобы лечение и торговля были законными, что, хотя и спасает его задницу на бумаге, создаёт невыносимые условия для животных.       О, значит Златко один из худших типов подонков — животные не могут говорить, поэтому они не могут пожаловаться и выдать его.       Саймон кивает рядом с Карлом: — С тех пор, как Ра стал достаточно взрослым для езды, Златко положил на него глаз, — он говорит, с некоторым сожалением взглянув на Маркуса. — Прекрасный жеребец своеобразной окраски, настолько сильный и быстрый, насколько может быть мустанг. Заполучить Ра было бы невероятным счастьем. За него была бы борьба на аукционе… но ты можешь представить, как с ним будут обращаться, если он пройдёт через руки этого подонка, — Коннор не ковбой, но он содрогается от этой мысли. Блондин продолжает: — Маркус ненавидит Златко, но он и Карл — единственные, кто может заставить его уйти, не поднимая слишком много шума, поэтому каждый раз, когда он возвращается с новым предложением купить Ра, именно им приходится иметь с ним дело.       Краем глаза Коннор видит, как Маркус поворачивается к Норт и шепчет подтверждение, что он в порядке. Ей удается слегка улыбнуться и поцеловать его в щеку, и он проводит рукой по её косе для успокоения. Саймон тоже смотрит на них, вопрос ясно читается в его взгляде, и Маркус кладёт руку ему на плечо:       — Я в порядке, — он немного смущённо заверяет. — Прости, что сломал это.       Саймон похлопывает по руке Маркуса на плече: — Я могу заменить столб завтра утром, пока тебя нет.       Другой с благодарностью кивает и поворачивается к Коннору: — Давай вернёмся и заберём наши вещи.       Настроение для живописи испорчено, но им всё равно нужно забрать художественные принадлежности и всё остальное.       Они прощаются с Карлом и пересекаются с Джошем, который не спеша шёл от пруда обратно к ранчо, зная, что всё будет в порядке, когда Маркус доберётся до туда. Манфред крепко обнимает его: — Спасибо, что предупредил меня.       — Без проблем, — отвечает Джош, похлопывая его по спине и пытаясь заставить его улыбнуться.       Не получается. Но зато Коннор может видеть как сильно все они заботятся друг о друге. Это прекрасная, согревающая душу мысль, но она заставляет его чувствовать себя немного «посторонним».       По крайней мере, до тех пор, пока они не окажутся одни около упавшего дерева, и Маркус не повернётся к нему, приближаясь так же стремительно, как Ра. Одна рука проводит по шее, затем за ухом и остаётся на затылке, другая обхватывает его за талию, скользит на поясницу, и его притягивают ближе в руки Маркуса, грудью к груди.       — Спасибо, — Маркус шепчет, пряча лицо в шее Коннора. Он чувствует, как воздух щекочет кожу.       У Коннора перехватывает дыхание: — Я… ничего не сделал? — он заканчивает это как вопрос, даже когда осторожно кладёт свои руки на плечи Маркуса.       — Ты буквально сказал этому придурку, что он окажется за решёткой, если он вновь будет заглядываться на Ра, — Коннор не использовал бы именно эти слова, но… да, он сделал бы это — для Маркуса и для самого Ра. Он очень привязался к этому любопытному и умному мустангу, даже если Пузырь всегда будет его любимицей. — Теперь он не скоро вернётся.       — Что ж… — улыбаясь про себя, Коннор расслабляется в объятии. — Тогда рад был помочь.       И тут Маркус отстраняется настолько, что может смотреть на Коннора. Рука, которая была за его шеей, возвращается к лицу, большой палец нежно проводит по его скуле, чтобы затем обвести нижнюю губу.       Это происходит прямо сейчас? Может быть. Голос в глубине сознания Коннора говорит ему, что он должен остановить происходящее: Маркус всё ещё потрясён и нервничает, он может пожалеть об этом позже, но…       — Боже, как ты вообще можешь быть настоящим?       Услышав такие слова о себе, Коннор тонет в море синего и зелёного, и слабеет. Маркус закрывает глаза и наклоняется.       Коннор не сопротивляется.       И ох — это всё, о чём он мечтал, и даже больше. У Маркуса слегка потрескавшиеся губы, возможно, из-за того что он кусал их слишком сильно. Вероятно, у него есть какая-то оральная фиксация, так как он постоянно кладет в рот кисти и инструменты. Не смотря на всё это, губы ощущаются как небеса. Он чувствует, как Маркус слегка сдвигается вперёд, чтобы ещё больше углубить поцелуй, его рука зарывается ему в волосы, пока Коннор крепче сжимает спину Маркуса, и почти царапает его сквозь рубашку.       Такой бесполезный, неудобный предмет одежды, возможно, ему следует сорвать его и…       Воу, слишком быстро. Он отрывается с выдохом.       Маркус отводит глаза и разрывает объятие: — Прости. Я не должен был это делать.       Ох, чёрт. Коннор, понимает, что его внезапное движение может создать неверное впечатление: — Нет! — он говорит поспешно. — Нет, нет, это было… о Боже, это было… потрясающе, я просто… мы должны… — детектив Коннор Андерсон, тот, у которого всегда на всё есть ответ — свёлся к бессвязной болтовне? Бесценно. — Может… мы сделаем это снова, когда ты не расстроен и эмоционально уязвим?       Маркус смущенно моргает на него секунду, а затем улыбается. Они действительно сильнее похожи, чем кажется на первый взгляд: Коннор не отверг его, отстранившись — его беспокоило психическое состояние и способность дать надлежащее согласие. Одна только эта мысль заставляет Маркуса снова хотеть поцеловать его.       Что он и делает, хотя это просто быстрое прикосновение: — Договорились, — он шепчет в губы Коннора, прежде чем повернуться, чтобы собрать все вещи.       По пути назад Коннор несколько раз касается своих губ.       Проклятье, Хэнк будет очень самодовольным, из-за того что был прав снова.