Старый замок в горах

      На самом деле стоило бы одеться, любая из чародеек могла спуститься и увидеть тут незапланированный маскарад без костюмов, но для этого нужно было рыться в вещевом мешке, который валялся где-то позади, а тепло ласкового огня приманивало и нашёптывало ещё пять минут поваляться, погреться. Чем Ламберт и занялся, ничуть не стесняясь. Пару раз он украдкой покосился на Эскеля. Нет, он видел множество обнажённых тел в тех или иных обстоятельствах. Старший брат по цеху был мощный как настоящий хищник, гордый и сильный, у него не было никогда ни одного лишнего или суетливого движения, в отличие от того же Ламберта, который носился как койот, случайно прижившийся в волчьей стае, когда его за шкирку притащил умудрённый опытом вожак. Эскель был крупнее и в чём-то сильнее, в ловкости они друг другу вряд ли уступали, но в чём-то он мог быть слабее. Ламберт как-то не брался проверять, хотя клыки у него порой зудели попробовать. Как сейчас коснуться пальцами и ощутить под кожей твёрдую мышцу. Он фыркнул и прищурился, глядя на чужую медитацию. Память услужливо подкинула картинки из давнего щенячества, и они ничем не отличались от нынешней ситуации, разве что где-то на фоне разговаривал Весемир, лишь покачавший головой в ответ на выходку. Тогда молодой волчок был преисполнен игривого настроения, подкрадывающийся к старшему собрату, углубившемуся внутрь собственного "Я". Только он протянул руку, как Эскель схватил её за запястье. Тогда Ламберт досадовал, будучи ещё совсем мелким, едва получившим звериные глаза. Сейчас же какое-то похожее чувство подтолкнуло, заставило приподняться. Теперь шаг был крадущимся, мягким как кошачья поступь, как нежный шаг хищника, что лапой раздвигает упругие стебли трав, подкрадываясь к добыче. Дыхание замедлилось и задержалось в лёгких, сердце было спокойным и медленным, словно озёрные воды, примёрзшие с первых холодов, а взгляд трезвым и собранным. Сейчас он был охотником, животным, перебегающим в закатных полосах по теням. Протянул руку медленно, едва тревожа воздух. Ладонь пощекотало чужое дыхание, но пальцы не дрогнули, когда ведьмак коснулся ими чужого носа и зажал в хватке между указательным и средним. И рассмеялся, преисполненный триумфа отмщения.       Эскель замер. Он и правда почти не слышал шагов - вероятно, сказалась усталость и расслабленность, - но он всё время ощущал ровное биение сердца Ламберта где-то на фоне, всё сильнее сосредотачивая своё внимание на чём-то кроме этого, успокаивая ум и сознание. Чёртов щенок выбрал самый подходящий момент для своего коварства и, надо сказать, весьма преуспел в этом деле. Поднаторел за столько-то ведьмачьих лет! - Ты же собирался спать. Один янтарный глаз приоткрылся и посмотрел на Ламберта с укором. Поначалу Эскель хотел было отчитать шутника и вернуться к своей медитации, но услышав его искренний смех, такой, что давно уже подменяли короткие лисьи смешки, и который он так давно не слышал, ведьмак неожиданно для себя передумал и решил позволить себе включиться в эту мальчишескую и, несомненно, дурацкую игру.       В одно мгновение он оказался на ногах, спрыгнув с лежанки, и выставив ногу вперед, неимоверно быстрым движением оказался почти вплотную, словно при самом тесном объятии, но вместо этого коротко и сильно толкнул младшего волка в грудь, одновременно подсекая. - Мне вот интересно, - произнёс он, победно нависая сверху, - Как ты умудрился получить такой укус на внутренней стороне бедра? На внутренней, Ламберт! Я даже не хочу знать, что ты делал с этим волколаком.       Ламберт даже не стал выпутываться, ведь его миссия увенчалась успехом, чего теперь брыкаться. Эскель не сделал бы ничего плохого, поэтому в глазах младшего из ведьмаков плясали бесы, не те твари с повадками козла, а гротескные, с вилами и в охристом адском пламени. Он позволил, только позволил одержать над собой мнимую маленькую победу, когда пощекотал старшего хищника чувством дозволенности, дав нависнуть сверху. Не удивился, ехидно бровь изогнул, гордо задирая подбородок - очерченные огнём камина черты лица острые, из камня выбитые. Прищурился, потянул носом, смешивая воздух с запахом другого зверя. - Как углядел-то, холера, глаза всё куда не надо сползают, - усмехнулся он криво, рассматривая в непосредственной близости чужое лицо, - То была странная история, Эскель. Волколак выбил у меня землю из-под ног, я в последний момент исхитрился и дёрнул его за собой, мы оба рухнули в водопад. Когда я выполз на берег, то опрометчиво решил - утонула злая сука, разлёгся там выдохнуть, а она возьми и следом рванись, зубами схватила за первое, куда челюсти дотянулись. Наверняка ведь в пах целилась, только успел ей прицел сбить ударом ноги по морде. Вот бестия уже шкуру земле отдала, а шрамом на память наградила. Бабам нравится, удивляются.       Эскель усмехнулся: историю про битву с волколаком он слышал на зимовках сотню раз, только вот она то и дело обрастала новыми чудесными подробностями. Но и в сто первый раз заслушался - заливает, как дышит. Ламберт говорил что мурлыкал, вкрадчиво, с хрипотцой, глазами блестел лукаво, как демон с договорами своими, зубы Эскелю заговаривал на самом деле, чтобы внезапным упругим рывком с силой сменить положение, пластичным движением тела завалить его на лежанку и сверху навалиться, упираясь острым локтем в шею под кадыком, властно заставляя задрать голову и смотреть в глаза. Ведьмак любил играть с этим чувством всевластия. Сквозь сильные натянутые мышцы ощущался ток дыхания, щекотал ноздри знакомый запах. Он привычно неприятно ухмыльнулся, теперь удерживая главенствующее положение, и педантично натянул сползающую шкуру обратно на плечо, прикрываясь от щекотливого ощущения сквозняка и возможной стыдливой наготы. - Ты это, в кругу друзей не щёлкай пастью, Волк, - паясничал Ламберт. Они напоминали сейчас двух волков-переярков, взбесившихся от гормонов и валяющих друг друга по траве. Всё это было очень странно, учитывая их почти что наготу. Всякое бывало, конечно, и тренировки периодически требовались даже матёрым волкам, однако ж где-то на краю сознания билась мысль, что валяют они друг друга вовсе не на тренировочной площадке и даже не на траве. Постель же обычно была полем битвы иного рода. И Ламберт не мог этого не понимать.       Мысль эта была настолько безумной и застала Эскеля врасплох, отчего он и пропустил коварный манёвр, выбивая пыль из лежанки. Он видел, как Ламберт победно скалится над ним, видел прищур его жёлтых шальных глаз, чуял запах адреналина, бьющего в голову, в сердце и пах. На какой-то миг ему показалось, что сейчас произойдёт что-то совсем неправильное, когда он обнаружил свою ладонь в миллиметре от точёной скулы собрата. - Зато представляешь, - собственный голос показался ему чужим и хриплым, и вовсе не от локтя на шее - младший ведьмак прижал его хоть и сильно, но с хирургической точностью, давя в основном на рукоять грудины и лишь символически на горло, - В пении тебе не было бы равных, если бы волколак достиг своей цели. А то завываешь обычно, как ощипанный индюк! Что ж, для отвлечения внимания супостата все средства хороши, но отвлекать и не пришлось: пока Ламберт натягивал на себя свои меха, Эскель перехватил его за шею сильной ладонью, сжал загривок, и будто в волчьей игре, обманчиво потянул на себя, ловко выскальзывая из-под уехавшего в сторону локтя. В одно движение старший оказался сверху, теперь уже утыкая младшего без преувеличения мордой в подушку и горячо дыша в затылок. - Вот-вот, - произнёс он весело, однако голос все еще не слушался его, - А то серенький волчок яйца откусит.       Конечно, со стороны выглядело весьма экстравагантно то, чем они занимались, валяя друг друга по импровизированной койке. Они в достаточной степени разгоняли алкоголь по организму, чтобы ощущать это колкое чувство опьянения, а потому поддавались ему с лихвой, позволяя хищничеству и азарту руководить ими по своим законам. Это было пошло, если без прикрас, младший из очеловеченных тварей прекрасно осознавал тот жар, что щекотал обоих, но не от камина. Он игрался с этим далёким чувством и приручал его к рукам. - У нас для песен и побасенок есть ажно целый бард, который тебе хорошо поставленным голосом что угодно споёт, только попроси, а я другому обучен. Не стоило Ламберту расслабляться и вслушиваться в хриплый низкий голос, очаровывая им ухо. Конечно, он потерял поводья правил игры, ткнулся носом в лежак, пропахший пылью и мыльным корнем не одного поколения. Чужая воля рукой удерживала за загривок, оттягивая короткие пряди тёмных, ещё влажных волос. Ведьмак чуть повернул голову, пробуя границу дозволенного, приподнял уголок губ, оскаливая в недовольстве белый клык, зарычал гортанно и медленно выдохнул, чтобы потушить пожар, вспыхнувший яростью в глазах. Резко вздёрнулся и по-кошачьи вскинул гибкий хребет, ударяя оным по чужой груди. Это не отбросило бы сильного противника, но позволило рвануться и рывком перевернуться прямо под другим ведьмаком, упираясь коленом в живот и хватая пальцами за горло, слегка придавливая. - Выебонов больше, чем дела, Эскель, - низко по-лисьи зафыркал мужчина, удерживая оппонента на расстоянии вытянутой руки за шею, ещё и придавливая коленом по твёрдому животу, чтобы следующим рывком была возможность отбросить его от себя. Хоть эта страсть младшего собрата целить прямо в горло, самое уязвимое место, была хорошо известна старшему, он понял, что опять подставился и пропустил начало атаки, только когда сильные пальцы сжали кадык. Ламберт - восхитительно сильный и ловкий - опять умудрился занять господствующую позицию, даже из такого невыгодного положения. Он был хорош, очень хорош. Но было что-то ещё. Подставиться вдруг показалось весьма заманчивым. Чтобы видеть отблески пламени в тёмных радужках и наконец-то любоваться ими не украдкой, а полноправно и жадно. Сморгнув наваждение, Эскель усмехнулся, в красках представив, что сейчас кто-нибудь спустится с лестницы и увидит их, вот таких вот расхристанных, лохматых и почти обнаженных, и им будет очень сложно объяснить, почему похороны Весемира закончились беспардонной оргией. И с какой-то шальной обреченностью пришло осознание, что ему почти уже все равно, что подумает и скажет этот случайный свидетель. Да хоть бы и так. Катись оно всё к бесам! Сейчас он окажется между разведенных колен этого зверя, так близко, как только возможно, вдохнёт запах его кожи, утыкаясь носом в чувствительное местечко на шее, даже если это будет стоить нескольких ярких кровоподтёков на собственном горле. Странное горячее чувство, обжигающее лёгкие и губы изнутри. Воздух между ними сплавился, застыл вязким тягучим мёдом, только никакой сладости не было, как между мужчиной и женщиной, только терпкая мускусная горечь двух хищных диких животных. Ламберт сухо облизнул губы, стараясь стравить этот накал, уголь, раскаляющийся под лопатками. Открывшийся вид ему даже нравился, а ведь младших из ведьмаков цеха предпочитал в большинстве своём прекрасный пол, редко оглядываясь на кого-то из подобных себе. Чаще всего, то были достаточно субтильные существа с женственными чертами, а Эскель ни разу не был похож на женщину. Крепкий, сильный, крупный, жёсткий как скала, способная разбивать о себя бушующие волны. Очень, очень сильно льстило удерживать эту силу в своих пальцах, прямо под горло, контролировать каждое движение, каждую дрожь кадыка, чувствовать биение сердца кончиками пальцев. Ламберт задохнулся. У него всегда была чуткая чуйка, острая как кромка меча, и запахи отчётливо мутили ему разум. Интерес, хищничество, возбуждение, терпкий коктейль, оседающий на губах, забивающий глотку. Ведьмак тихо засмеялся и пригладил подушечкой большого пальца по окружности крупного кадыка. Одна ладонь Эскеля уже лежала на сильных пальцах, сжимающих его горло, рефлекторно оказавшись там, где более всего была необходима. Второй рукой он тут же упёрся в грудь Ламберта, и почти уже надавил на рёбра, рассчитывая вывернуться за счёт грубой силы, но тут же отдёрнул руку, будто обжигаясь. В прояснившемся взгляде мелькнуло опасение. - Не стоит... - произнёс Эскель, когда хватка чуть ослабла, - Твоя рана разойдётся. - Какая забота, сначала ты меня валяешь как девицу на сеновале, а теперь вдруг раны. Ехидный, ядовитый тон, подстёгивающий щелчком хлыста по чужим губам. Ламберт пьян и, пожалуй, всё ещё жаждет не вспоминать о мире за пределами этого островка каминного тепла, потому что там начинается безграничная печаль. Ведьмак приподнялся на локте и ногтями подтянул к себе "жертву", прежде чем шутливо обжечь дыханием подбородок, а после сомкнуть на нём острые зубы. Горячий укус, насмешливый, колкий, пока Ламберт не обвалился спиной назад, вольготно раскидывая руки в стороны, и заблестел рыжими во всполохах пламени глазами, глядя из-под полуопущенных ресниц, что хоть отпускай его из рук, как змея, который юрко скользнёт под камни, махнув на прощание хвостом. - Я победил, кстати, - самодовольно оскалился в улыбке ведьмак. Хитрец дразнился, ясное же дело дразнился. Совершенно беспардонно, пошло и удивительно горячо. Этот спонтанный поединок всё меньше напоминал битву, а каждое движение Ламберта, даже самое незначительное, откликалось в теле старшего ведьмака самым недвусмысленным образом, било жаром в грудную клетку и виски. Он почувствовал, что вспотел, будто только что пробежал пять кругов по «мучильне», а ведь этот спарринг был всего ничего. Подсечка и два кувырка. До этого момента Эскель думал, что поцелуй может быть похож на укус, но что укус может так напоминать жадный поцелуй, он задумался только, когда подбородок ощутимо кольнуло щетиной.       Когда подростков мужского пола запирают на весь период взросления в закрытой школе, без экспериментов определенного рода никак не обойтись. Но Эскель в юности больше интересовался тренировками да оружием. Он вдруг подумал, что самый интимный эпизод, приходившийся на период обучения, у него был именно с Ламбертом, когда тот стучал зубами в особенно промозглые ночи, прижимаясь ближе, и тыкался холодным носом в ключицы.       Эскель подался вперёд и завис над провокатором, упираясь ладонью возле его головы и давая себе отдышаться - глаза в глаза, - а затем перекатился на бок, по-хозяйски укладывая свое колено на обнаженное бедро и ненавязчиво прижимая к постели. Он понимал, что их несёт, как в стремнине, и ни один из них не в состоянии выплыть из этого стремительного потока, не потеряв головы.       Почти не дыша, он провел кончиками пальцев по щеке Ламберта, положив затем широкую ладонь на его затылок и побуждая чуть повернуть голову к себе, не сильно, но весьма ощутимо. И запустил пальцы в короткие черные пряди.       Однажды Трисс упоминала, что Эскель при прикосновениях эманирует очень сильно, но он никогда не знал точно, значит ли это нечто большее, чем обычное покалывание в кончиках пальцев, когда касаешься любого из собратьев-ведьмаков. Ему вдруг очень захотелось, чтобы значило, чтобы Ламберт ощущал его прикосновения как-то по-особенному. - Я просто поддался тебе, - сказал он умиротворенным негромким голосом, тепло посмеиваясь и рассматривая вычерченную тенью линию носа с горбинкой, - Но можешь взять себе что-нибудь моё. Например, портки. - Я забираю свой приз, - хрипнул ему незнакомым низким тоном Ламберт, усмехаясь своей готовности получить по мордасам за наглость и подался вперёд, - Ну и портки снимай.       Однажды ты упадёшь в холодную воду, её волны откатят тебя с головы до ног, оставив беспомощно дрожащим. Но с этим можно справиться. Однажды ты угодишь ногами в костёр, он облизнёт твои кости и перетряхнёт нутро, заставив о воде вспоминать как о благе в последние секунды биения сердца. Ламберт не знал, куда угодил, в пламень или буйный поток, ему дышать было нечем, но жгло изнутри, выжигало клеймом голову в висках, в груди и в самом низу живота. Эскель Ламберту нравился, постыдная правда. Спокойствие, сила, твёрдость духа и тела, дикая совокупность, заставляющая смотреть с особенным наслаждением. Если бы у ведьмака были иные моральные ценности, он бы задумался о правильности влечений, но он был пьян и расслаблен. Смотрел внимательно, впился взглядом в чужое лицо, пусть теперь оказавшееся сбоку. Мужчина, если что-то делал, предпочитал о том не сожалеть, потому что сиюминутный порыв мог оказаться лучшим, что было в его жизни. Он поднялся. Плавные, хищные движения, аккуратные и выточенные во времени. Навис над Эскелем. Тот был жарким и, стоило втянуть носом воздух, бил по чувствительному обонянию вожделением. Желанием, которое вряд ли было направлено на кого-то другого. Это кружило голову и скребло по мышцам. Ламберт наклонится сильнее и нахально припал к губам, алчным до страсти, вгрызся в нижнюю, оставляя на шершавой коже след собственных клыков, обманчиво ласково пригладил кончиком языка, даруя успокоение. Странное ощущение, колкое и жёсткое, когда целуешь другого мужчину. Ни в коей мере не противное, только ... как угли горячее. Они смешались дыханием, спутались мыслями, как впуталась в волосы на затылке ладонь Эскеля. - Вот зар-р-раза, - вырвалось у обоих геральтово извечное; они посмотрели друг на друга и не сдержали смех. - Ничего не говори. - Не хочешь поговорить о брате нашем Белом Волке? - Не в пределах этой лежанки.       Эскель позволил Ламберту нависать сверху, раз уж тому было так необходимо занимать главенствующую позицию, но рука все еще держала его за затылок. Не хотелось отпускать. Сам же Ламберт в полумраке и отблесках пламени, выглядел словно один из скеллигских богов, со своей какой-то дикой и необузданной красотой, отдающей коварством на весь Каэр Морхен и дальше. Эскелю казалось, что все упыри, высшие и нисшие, обязаны были прямо сейчас сбежаться на удары его сердца, отбивающие набат. Спонтанный поцелуй вышел жестким, порывистым, как сам Ламберт и будоражил не хуже паленого фисштеха. Эскель нырнул ладонями под его импровизированную меховую одежду и, скидывая ее с широких плеч, неловко оглаживая их, будто боясь, что наваждение вот-вот рассеется. Он чувствовал себя как никогда трезвым, и от этой осознанности его накрывало жгучим стыдом и не менее жарким желанием. Его соратник проспится, и утром, конечно же, все будет помнить - не настолько он слабосилен в вопросах похмелья, - но у него всегда будет оправдание. У Экселя не будет и этого. Только осознание своей слабости перед младшим волком. Впрочем, эта мысль лишь скользнула на краю сознания и была тут же прибита на месте, словно несчастная мышь на кухне ламберовым точным броском. Завтра будет завтра. Он притянул Ламберта к себе за плечи, приподнимаясь и ныряя носом куда-то за ухо, слегка щекоча, а затем впиваясь зубами в шею, ощущая как обоих царапнуло звериным оскалом медальона по груди.