Аксиома параллельности

Джорно любил Неаполь. Это была странная любовь к родному городу, который долгое время казался клеткой, но который подарил самые важные в жизни воспоминания. Они, как детские безделушки, бережно хранились в уголке памяти и несли с собой ту ноющую сладкую боль, которую обычно называли ностальгией. Перебравшись три года назад в Рим, Джорно по-прежнему с удовольствием приезжал в родной город. В столице было удобно вести дела; для человека, который планировал стать самым сильным мафиозным боссом, Рим подходил как нельзя лучше. Но в Неаполе даже пицца казалась вкуснее, и Джорно отдыхал там душой, стоя на обзорной площадке с видом на Неаполитанский залив и жуя «Маргариту», словно самый обычный итальянский студент. Спящий в дымке тумана Везувий, соленый запах моря и пряного базилика, шум города внизу — все это открывало уголок памяти и ненадолго возвращало в прошлое. Если бы еще в Неаполе проблем возникало меньше. То ли из-за того, что вся история с Пассионе заварилась именно здесь, то ли потому, что южная Италия традиционно была беднее остальных регионов и теснее всего промышляла теневыми схемами, но в Кампании постоянно появлялись проблемы с наркотиками, переделом власти и денег. Джорно приезжал, всех успокаивал, но спустя некоторое время все повторялось снова. — Никак нам друг без друга, да, Бруно? Ты уж строже присматривай за городом, пока я окончательно не наведу порядок. Не переживай, я от мечты никогда не отказываюсь. Ты же знаешь. Миста вам тоже привет передает. В этот раз я без него, так уж у нас получилось.… Нет, мы не поругались. Просто решили дать друг другу свободу. Без указания срока. Правильно ли мы поступили, Бруно? Джорно чувствовал, как шевелит морской бриз пряди на голове. Вечерняя прохлада, опускающаяся на знойный город, забиралась под тонкую шелковую рубашку. Он все говорил и говорил, легко шевеля пальцами. Травяная нить, словно зеленая змейка, скользила по ладони, спускалась к земле и изящно опутывала каменные надгробья венком из цветущего плюща. Аккуратные белые цветы были похожи на цветы апельсина, и Джорно особенно много оставил их на могиле Наранчи. Об этом месте знали только некоторые члены Пассионе и семья, присматривавшая за участком земли. Джорно, как и обещал, перевез тела погибших товарищей на родину, выкупил кусок леса возле обрыва с видом на море и Неаполь, и платил неплохие деньги семье, живущей неподалеку, лишь за то, чтобы она следила за тремя могилами. Несмотря на тишину вокруг, Джорно никогда не чувствовал себя здесь одиноким. Внизу, как разноцветное покрывало, жил своей ужасно шумной жизнью город, море дышало покоем и обнимало теплое итальянское небо — нет, здесь не было тоскливо. — Миста был против такого поворота событий, на самом деле. Но он всей душой переживает за наше общее дело, вот и согласился. Может быть, так даже лучше, как думаешь? Джорно положил между листьями плюща инжирное печенье . — Глупо, да, из-за такого переживать? Есть дела важнее. Джорно хорошо запомнил, как впервые пришел сюда с Мистой, держась за руки. Они стояли, как и сотни раз до этого, возле холодных каменных плит с высеченными именами и датами, но одна ладонь была крепко сжата в другой, и Джорно чувствовал, как дрожат у Мисты пальцы. На его смуглом лице горел такой румянец, что оно едва ли не сливалось по цвету с шапкой. Им обоим было неловко, как молодой паре, впервые пришедшей знакомиться с родителями. Никто из них не знал, что сказали бы ребята про эти отношения. Пытаясь представить их реакцию, Джорно всегда казалось, что Бруно бы искреннее радовался, Абаккио не преминул бы гадко пошутить, а у Наранчи был бы шок. Но потом он бы постоянно лез узнать какую-нибудь глупость про «такие» отношения. Но ребята бы не осудили — в этом и он, и Миста были почему-то уверены. А может быть, окажись они все живы и вместе, ничего бы такого между ним и Мистой не случилось. Это был сложный вопрос, не имевший ответа. — Хочешь сказать, что об этом все же стоит переживать? Что нельзя просто так отказываться от своих желаний? Но вдруг это только мое желание? А ему без меня будет лучше. Никто ведь не виноват, что у нас с Мистой не может быть все просто. Глупости говорю, Бруно…. «Ты бы точно так же, как и Польнарефф, расстроился из-за нас. Я это чувствую. Вы всегда будете теми, кому действительно не все равно…», прошептал Джорно, сжимая ладонь в кулак. Мафия и власть — это хорошо. Но дружбу и важных людей нельзя было ни купить, ни вернуть. Уж он-то, Джорно Джованна, обладающий стендом жизни, знал это, как нельзя лучше. Сильный порыв ветра расстегнул пуговицу на рубашке. Джорно поднялся с колена, перекинул косу на спину. — С твоим аэросмитом, Наранча, легко за городом следить. Помогай Бруно. Да, Абаккио, я знаю, что ты тоже есть у Бруно. Можешь не возмущаться. Вот и присматривай, если умеешь. Джорно улыбнулся, протянув руку — каменные плиты после жаркого дня еще хранили тепло. — В следующий раз я не буду таким скучным. Я же босс Пассионе. В венках плюща остались лежать яркий рыжий апельсин для Наранчи и фарфоровая чашечка с золотым львом для Абаккио. Яркими огнями светился ночной город, не спящий живописный Неаполь. В его густых насыщенных красках плелась искусная сеть теневого бизнеса. Обычно в деловых поездках Джорно старался разобраться с проблемами сразу, без промедлений. Ему претило раболепное служение, а льстивое заискивание вызывало тошноту. Многие почему-то считали, что молодому боссу должна нравиться подобная манера обращения. Джорно был благодарен небесам уже хотя бы за то, что члены мафии быстро уяснили, что сюсюканье — не лучшая манера общения. Впрочем, запугивать он тоже не любил. В плане непредсказуемости действий стрелка Гвидо Мисту боялись куда сильнее. Когда Джорно закончил слушать отчет капо Неаполя, было уже далеко за полночь. Беседа с подчиненными велась неспешно, размеренно. Можно было сделать налет на город сразу, посетив все злачные места и наказав всех причастных. Но проблемы это, как быстро понял Джорно, не решало. Потому в последнее время он взял себе за правило, как он говорил «выслушать город». Если проблема раз за разом появлялась, — значит, кого-то что-то не устраивало. Фамилии, которые называл капо, Джорно слышал не в первый раз, а потому не удивился. Он благодарно кивнул, показывая, что удовлетворен сведениями и надеется на плодотворное сотрудничество. Вопрос о сроках пребывания в Неаполе он предпочел оставить без ответа. В городе у него было еще одно небольшое, но очень важное дело. — Нет, Джузеппе, не стоит приводить его ко мне. Спасибо, — Джорно улыбнулся. Он тепло относился к ребятам из охраны и всегда был максимально вежлив с ними. В чем Польнарефф был прав, так это в том, что простые члены мафии, особенно молодежь, своего молодого босса обожали. Обычному человеку, пусть и состоящему в такой организации, как Пассионе, было приятно заниматься делами без лишнего риска и честно получать свои деньги. А многие, и семейные люди в частности, активно поддержали Джорно в борьбе с наркотиками. Не говоря уже о тех парнях, для которых босс стал идолом и примером для подражания. Если бы не некоторые авторитетные мафиози, постоянно мутившие воду, сплетни о «не таких» отношениях «крестного отца» никогда бы не достигли ненужных ушей, и в Пассионе давно бы воцарился мир и порядок. Джорно не мог доверять своему окружению на все сто процентов, но старался подбирать себе людей именно таких — простых и честных. Он, как глава мафиозного клана, давал им возможность заработать на жизнь, а они платили ему в ответ добросовестной службой. Джузеппе, начальник охраны, сначала вытянулся перед Джорно, а затем надолго застыл в поклоне. — Я предпочту сегодня отдохнуть. Совещание было утомительным, — в голосе Джорно была легкая наигранная усталость. — Пусть меня не беспокоят утром. — Как пожелаете, босс. Только человек…, — Джузеппе замялся. — Да? — Человек, которого вы ищете. Он ведь опасен, нет? Я слышал от друзей, они живут здесь, в Неаполе, что у него весьма неприятный стенд. — Поверь мне, у него очень неприятный стенд. Но если вы хоть что-то слышали о нем, а вы слышали, то понимаете, что с этим вопросом я разберусь сам. Закрывая дверь в комнату, Джорно не без удовольствия отметил, как расползается румянец смущения по лицу начальника охраны. Конечно же, многие, кто хоть сколько-нибудь интересовались жизнью Джорно Джованны, знали, что однажды его дорога пересекалась с неким человеком по имени Фуго Паннакотта. Неаполь был настолько большим городом, что в нем без труда можно было затеряться одному маленькому, ничем не примечательному человеку. Несколько лет Джорно даже не пытался найти Фуго. Против этого активно выступал и Миста — он по-прежнему не мог простить предательства. Затем личная неприязнь схлынула, и спустя некоторое время Джорно начал приучать Гвидо к мысли о том, что однажды стоит вернуть Фуго в семью. Нет, он, без сомнения, мог бы сделать это и сам, не нуждаясь ни в чьем одобрении, но слишком хорошо отпечатались в памяти безудержные надрывные рыдания Мисты над телами товарищей и злые, в сердцах сказанные слова, что в их гибели есть и вина Фуго. Ненависти к нему сам Джорно не испытывал. Наведя справки о дальнейшей судьбе Фуго Паннакотты, он почувствовал только его глубокое раскаяние и душевную пустоту. Парень так и не нашел своего места в жизни. Его было искренне жаль. — Дон Джорно Джованна! — хозяин небольшого ресторана в Испанском квартале едва не бросился на пол, увидев в гостях босса Пассионе. Заведение рестораном называлось только формально, и посещали его, как правило, проститутки, мелкие аферисты и мигранты. Испанский квартал — беднейший район Неаполя — был малопригоден для визитов высоких гостей. Впрочем, в «Везувии» делали прекрасную пиццу и торговали отличной выпивкой, и местное население это вполне устраивало. Здесь всегда было многолюдно. — Чем обязан, дон? — глазки хозяина ресторана забегали. — Всего лишь заглянул проведать своего подчиненного, — ответил Джорно и приложил палец к губам, прося хозяина помолчать. Тот непонимающе следил за взглядом босса Пассионе, пытаясь понять, кто же из посетителей и собственного персонала мог быть подручным мафии. Сильва со своей стайкой прекрасных ярких девушек? Старый Лучи, алкоголик и завсегдатай ресторана? Компания мигрантов с востока? Охранники босса затерялись среди посетителей, слившись с окружающими, а Джорно продолжал стоять возле входа, неотрывно наблюдая за игрой пианиста. В ресторане любили живое исполнение. Музыка лилась, сильная и яркая, и чистота звука казалась неуместной для этого крошечного ресторанчика с выцветшими скатертями и старомодной мебелью. А сам музыкант был словно неуместен для жизни: худое жилистое тело, впалые щеки и темные провалы глаз больше подошли бы тяжелобольному человеку, стоящему одной ногой в могиле. Впрочем, этот человек и был болен, только боль эта носила иной характер, чем всем привычная физическая. — Наранча бы тебя засмеял, — сказал Джорно и улыбнулся. Его голос, спокойный и мягкий, прошелестел по залу и тихим прибоем достиг маленькой сцены. Фуго, словно почувствовав, поднял мутные безжизненные глаза и встретился взглядом с Джорно. Музыка замерла. Убегать было бессмысленно. Жить — тоже. Паннакотта Фуго встал с места и сделал шаг навстречу.