Аксиома параллельности

В этот раз океан стал красным из-за заката. Недостижимая линия горизонта начала алеть, растекаясь кроваво-пурпурными струйками по воде, и смешивалась с догорающим красным небом. Волны прилипали к коже. Джотаро поднес ладонь ко рту, пробуя воду на вкус. Соленая. Поморщился, опустил ладонь, пытаясь смыть эти красные разводы, заранее зная, что они не оттираются. Никогда не ототрутся, сколько не старайся. У морской воды был хорошо знакомый привкус крови. Океан окружал, дно скользило, исчезало. Джотаро снова поморщился — уходить в глубину ему не хотелось. По крайней мере, не так. Он глубоко вздохнул, металлический запах крови щекотал ноздри, посмотрел на окружающий мир в багряных красках — небо сливалось с океаном — и проснулся. Сердце уже давно не стучало по ребрам. Просыпаясь после очередного застарелого, как хроническая болезнь, кошмара, Джотаро все чаще казалось, что его сердце и вовсе перестает биться. Так только, иногда, прогонит по телу кровь для поддержания жизни, и опять замирает, создавая иллюзию существования. Он подвелся, посмотрел на часы и снова лег. Вставать только через три часа, научный доклад был давно готов, но спать уже не хотелось, и время начало тянуться ужасно медленно. Джотаро не любил эти предрассветные часы. В сумерках постоянно клубились тени, которые он хотел забыть. Они шуршали песком, волнами далекого теплого моря и пахли невыносимо-сладким, родным запахом. На самом деле он не хотел забывать. Осознание важности путешествия в Египет приходило постепенно: с теплыми руками матери, окончанием школы, выпускными экзаменами, выбором будущей профессии, которой он удивил всех. И каким-то внутренним смирением, пониманием того, что этой жизнью — мирной и яркой — он теперь обязан кому-то еще. И этот кто-то всегда будет жить в памяти, в изумрудных волнах океана, который неожиданно для себя полюбил Джотаро. Может быть, именно потому и полюбил, что тот был изумрудным. В его снах океан всегда оказывался красным. Сначала это пугало, потом злило. Джотаро иногда напивался, чтобы засыпать без снов, бродил ночами по улицам, заведениям о которых без конца болтали парни в университете, а потом смирился. Взгляд выцвел, став спокойным, мудрым и равнодушным. Сны больше не пугали. Он знал, чья кровь растекается по рукам, и от этого уже не было страшно. Человек с хронической болезнью со временем привыкает к своему состоянию. Любовь — это тоже странная и, по-сути, неизлечимая болезнь. Через пару лет Джотаро оканчивал университет, и все в один голос прочили ему блестящую карьеру океанолога. Аспирантура, докторантура — дороги были открыты. Даже дед, Джозеф Джостар, еще несколько лет назад скептически смотревший на выбор внука, признал его решение верным. Хотя иногда и говорил, что внук стал слишком уж «предсказуемым и успокоенным». Джотаро понимал значение последнего слова, но ничего не говорил по этому поводу. За их с дедом жизни была уплачена слишком высокая цена, и отказаться от этого — значило предать тех, кто ее заплатил. Даже если хоть немного живым, по-настоящему живым, Джотаро стал чувствовать себя только рядом с океаном. Предрассветные сумерки сгущались в углах. Джотаро еще раз посмотрел на часы, тяжело вздохнул. Сегодня был последний день крупной международной студенческой конференции, день самый длинный и нудный, и стоило отдохнуть немного дольше. Он перевернулся, вспоминая сон. Нет, лучше совсем не спать. Обиднее всего, что его Джотаро почти никогда не видел во сне. Дио Брандо, Абдула, Игги, всех случайных и не очень попутчиков и врагов — сколько угодно. А его — нет. И если он и снился, то лишь когда становилось совсем невыносимо тоскливо, хоть вой, да и то виделся со спины или немного в профиль. Рыжую волнистую прядь, колышущуюся, словно багрянка на глубоководье, и длинный зеленый гакуран невозможно было спутать ни с чем. Пульс стучал в голове. Джотаро открыл глаза, понимая, что провалился в предрассветную дрему. Легкий, как паутина, сон принес тихий шум прибоя, сладкий запах и улыбающееся лицо Какёина Нориаки. Что-то должно было произойти. Джотаро Куджо никогда не был склонен к мистике, не искал тайных знаков и символов, не разгадывал сновидений. Но если Какеин решил прийти к нему во сне — это не было простым совпадением. Может быть, это означало, что он сам, Джотаро Куджо, сойдет с ума. Или наконец-то закончит свое земное существование. Да мало ли что это могло означать. — На этом я завершаю свой доклад о проблемах экосистемы Японского моря. Можете задавать ваши вопросы. Спасибо за внимание, — Джотаро отложил листы доклада, поклонился. День шел своим чередом, на удивление неспешный и даже приятный. Участники конференции не задавали глупых вопросов, студентки не досаждали своими попытками познакомиться, а общение с профессорами не навевало скуку. После доклада, отдыхая, Джотаро взял стакан сока и прошелся по залу, рассматривая плакаты и макеты, которые привезли с собой участники. На втором этаже показывали документальные фильмы об экологии, морских обитателях и добыче бурых водорослей. В полумраке кинозала диктор увлеченно рассказывал о тоннах отходов, которые оставляют безалаберные туристы на берегах Красного моря и Нила. Данный вопрос требовал постоянного контроля, остро угрожал флоре и фауне и нуждался в решении. Джотаро наблюдал, как меняются на экране картинки знакомых ему мест, которые он никогда не забывал и не забудет, и ощущал лишь привычную пустоту внутри. — Не зря в Каире существует известнейший мусорный квартал, и, к сожалению, количество мусора только растет, — не унимался диктор. — А посмотрите на Каирский рынок. За последние годы его территория возрастает в арифметической прогрессии. И определенная часть отходов снова попадает в Нил…. Последних слов Джотаро уже не слышал. Уши заложило звоном, пустой стакан глухо треснул в руке, словно перезрелый орех. Яркие краски каирского базара лились с экрана. Джотаро Куджо не верил в знаки судьбы, но собственным глазам доверял хорошо. И несколькими секундами ранее, на том моменте, где диктор вещал о загрязнении, оставляемом торговцами, среди сотен смуглых арабов, шумных туристов и просто случайных странников, четко мелькнула фигура человека в длинной белой накидке. Из-под широкого капюшона, скрывающего светлую кожу, виднелась рыжая волнистая прядь. Пульс, как и утром, после предрассветного сна, больно стучал в голове. В этом не было ни грамма сентиментальности или попытки принять желаемое за действительное. Джотаро Куджо всегда был реалистом и прагматиком. Но сердце, нет, сердце обмануть было невозможно. Невидимые простому глазу нити рано или поздно опутывали любого человека, протягиваясь между душами, связывая так крепко, что их прочности позавидовал бы и алмаз. И эти связи, истинные и настоящие, не рвались никогда, кто бы и что не утверждал обратное. Джотаро почти физически ощутил, как внутри него, такого давно застывшего и равнодушного, что-то натянулось, разрывая память на сотни цветных осколков. В этих осколках было путешествие в Египет, в них был изящный мальчишка Какеин Нориаки и его дурацкая рыжая прядь. Ладонь, в которой треснул стакан, кровоточила. Лишь выйдя из кинозала, Джотаро заметил алые разводы на белом рукаве пиджака. Он промыл рану в туалете, перетянул платком и вернулся назад, в зал. Сердце стучало. Хорошо стучало, и это было приятно — снова почувствовать себя живым. — Да, я понимаю, что официально этот фильм выйдет немного позже, но как коллега коллеге, сделайте одолжение, — попросил Джотаро. Профессор из Каирского университета и его аспиранты, явно польщенные вниманием со стороны перспективного японского студента, с радостью предоставили копию фильма. Джотаро искренне поблагодарил и долго беседовал с профессором о Ниле, Каире и Красном море, чем окончательно расположил египетскую делегацию к себе. Они с удовольствием рассказали ему о съемках фильмах, когда и где были сделаны различные кадры, и насколько сильно их волнует экология родной страны. Как будущего океанолога, Джотаро, несомненно, волновала экология мирового океана. Но именно сейчас, стоя среди коллег, с живым горячим сердцем, сжимая в руке кассету с фильмом, ему больше всего хотелось оказаться у себя дома. Какая, в сущности, разница: часом раньше или позже? Он не первый год усмирял свои мечты, воспоминания и разум. Но нить, та самая, невидимая и важная, все еще крепко связывала его душу с другой душой. Прощальный банкет, слова благодарности, фото на память. Лишь в такси Джотаро обратил внимание, как лихорадочно блестят у него глаза. Это делало его похожим на того молодого бунтаря из прошлого, который тоже остался где-то там, в тех пятидесяти днях путешествия. Сны порой значат очень много. Он включил видео, перемотал на нужный момент — туда, где диктор говорил о Каирском базаре — и поставил на паузу. — Ну и ну… Разве может истинная связь исчезнуть вместе с человеком? Просто так, в один момент, раз, — и нет ничего. И раны в душе нет, и память не досаждает? Никогда такого не бывает. Порой так болит, как при ожоге третьей степени, когда нервные окончания уничтожены — уже ничего не чувствуется. А потом рубцы в палец толщиной, и ночью как заноет, — хоть на стенку лезь. Не исчезают связи бесследно. Джотаро положил ладонь на экран. Потом глупо хмыкнул и ткнулся лбом в стекло. Фигура в белой накидке была знакома целиком и полностью. Он мог бы даже сказать, какой у фигуры запах, он знал каждый кусочек этого тела. Жесткие рыжие волосы, непропорционально большой, как у лягушки, рот, рваные шрамы на оба глаза, костлявые тонкие пальцы, угловатые скулы. Нет, Какеин Нориаки никогда не был красавцем. К этому добавлялся упрямый характер, глупейшая любовь к вишням и определенная степень вредности. Все эти минусы, словно в математической задачке, дающей плюс, создавали того уникального и неповторимого Какеина, которого Джотаро любил. Видео, как объяснил каирский профессор, снималось в начале и середине года. Сейчас был конец ноября. Объяснить увиденное Джотаро не мог, а, значит, разгадывать загадку можно было только один путем — эмпирическим. — Джотаро, я ничего не имею против Египта, но срываться туда посреди учебного года? Ты же не первокурсник, понимаешь всю серьезность. И я знаю, что ты меня не слушаешь! Джозеф Джостар о поездке внука в Египет узнал сразу из двух источников. Сначала тревогу забила Холли, испугавшись, что сын растревожит прежнюю рану, а затем сотрудник фонда Спидвагона случайно спросил у самого Джозефа, не хочет ли он поехать вместе с внуком. — Дед, тебе какое дело, куда и зачем я отправляюсь? Там Красное море, поеду рифы смотреть. — И не только рифы, Джотаро. — У тебя старческий маразм. Что еще можно делать в Египте морскому биологу? Пирамиды мы в прошлый раз посмотрели. — Джотаро! — Дед, не параной. Привезти тебе сувенир? — Вот поэтому, Джотаро, я все равно узнаю, почему ты так неожиданно уезжаешь. — Да, да, непременно. Он повесил трубку. Дедовское «поэтому» означало, что в голосе Джотаро снова появились прежние искорки жизни. А Джозеф Джостар, на удивление, хорошо знал своего внука. Объяснить причину отгула в университете было куда проще, чем успокоить встревоженную семью. Холли никогда ничего не спрашивала о Египте у Джотаро, но знала все от Джозефа. И, как и любая мать, не хотела больше видеть своего ребенка расстроенным, даже если сам ребенок всеми силами пытался скрыть свою боль. Видео об экологии Египта Джотаро забрал с собой. Он не имел ни малейшего представления, что это все могло означать, но сидя в самолете, в десяти часах лету от Каира, постоянно доставал кассету из кармана сумки, осторожно гладя пластик. Вражеский стенд? Злая шутка? Собственное безумие? Его логический ум не знал правильного ответа и больше всего боялся не узнать, что же это было на самом деле, на том кадре. Он ведь давно понял и принял тот факт, что Какеина Нориаки сейчас просто нет рядом. Но сейчас — это ведь не значило, что навсегда? — Думаешь, вишню тебе везу? Нет уж, сам приедешь и съешь ее, сколько захочешь, — прошептал Джотаро. Соседка недоуменно покосилась, но ему было плевать. Теплые земли далекого Египта неумолимо приближались. Кассета лежала в кармане. В груди растекалось жгучее давящее чувство нереальности происходящего. Но слепящее до слез жаркое солнце было таким же настоящим, как и все вокруг. Джотаро поправил кепку и долго рассматривал струящийся яркий поток людей, движущихся в аэропорту. И сам себе показался таким глупым и наивным, как пятилетний мальчишка, верящий в зубную фею. Но иначе он просто не мог поступить. Молча, поправил кепку еще раз и тихо сказал: — Ну, вот я и приехал, Какеин.