Аксиома параллельности

Country roads, take me home To the place I belong, West Virginia, Mountain mamma, Take me home, country roads. John Denver — Опять не спится? — Песня прилипчивая. Ужас что, а не песня. — Мне нравится серьезный Джонни Джостар, — тихо хмыкнул Джайро. — Никак не привыкну, что ты теперь старше меня. — Только по факту. По документам — мы почти одногодки. — По факту однозначно. Морщины уже тут, и вот тут, и даже здесь! И в постели кряхтишь, как старик. Шершавая ладонь Джайро заскользила по лицу Джонни, мягко надавливая то на уголки глаз, то на складки возле пухлых губ. Тот смешно сморщился и спешно выглянул из-за плеча Джайро. — Да спит он, спит. С такими родителями, как мы, у пацана обязана быть крепкая нервная система. — Не повезло ему. Особенно с отцом, — Джонни глухо выдохнул, зажмурился и уткнулся в грудь Джайро, цепляясь пальцами за ткань. Теплая фланелевая пижама с диснеевским Винни Пухом постоянно пахла молоком, и еще почему-то — специями. Это успокаивало. — Ты тоскуешь, — полуутвердительно сказал Джайро. Светлые волосы на фоне ночного южного неба казались отлитыми из воска. — Это не та тоска. Ты же понимаешь. Джайро понимал. Ровно с той самой минуты, когда по звонку дона Джованны, примчался в особняк с апельсиновой аллеей в Посиллипо. В Неаполе несколько дней лил дождь, клочка сухой земли не найти; Джонни-младший плохо спал и постоянно плакал, хотя был здоров. А потом всё как-то сразу стало на свои места. Джайро прислонился к дверному косяку, понимая, что собственные ноги подводят, и глупо, как мальчишка-подросток, заморгал. Так и стояли друг напротив друга в огромном холле — высокий итальянец с ребенком на руках и мокрый, с расцарапанным лицом, молодой человек в матроске. Было без четверти двенадцать одиннадцатого ноября. Получасом ранее вымокший до нитки Джонни Джостар появился на пороге знакомого ему дома и нерешительно позвонил в дверь. — Мы, вообще-то, даже соскучиться еще не успели, — сказал Джайро, потому что надо было хоть что-то сказать. Воздуха как-то резко стало мало — дышать нечем. — Оно и видно, — вздохнул Джонни, вяло оседая на пол. Его ноги сейчас точно отказались слушаться. Это был какой-то особый вид разлуки, извращенный и болезненный. Джайро легко принял и новый мир, и свое отцовство, но никак не мог примириться с одной-единственной вещью — с тем, что не смог удержать Джонни. Умом он понимал все то, что рассказал ему Джорно, соглашался, кивал, и все-таки прилипчивая, словно репейник, досада, не покидала его. Тогда всё происходило слишком быстро, слишком неожиданно, а счастье было рядом, руку протяни, попроси остаться, помоги придумать что-то другое, чем этот проклятый обмен! Джайро не был сентиментальным, но ведь и чувства — вещь непредсказуемая. А сейчас его Джонни сидел на полу и рыдал. Опять рыдал. — И так весь мокрый. Скоро грибы от сырости появятся, — сказал Джайро, осторожно садясь на пол рядом. Джо-младший у него на руках непонимающе смотрел на странного молодого человека. — И вот это — твой родитель, понимаешь? Плакать — это у вас семейное. Джонни промычал что-то нечленораздельное и, наконец, обхватил Джайро и сына. — Вернулся, правда, вернулся. Навсегда. Сколько разрешат. Получилось. Прости. Окончания слов он проглатывал, всхлипывая и вздрагивая. Под мокрой кофтой билось настоящее теплое сердце, и Джайро улыбался, чувствуя его пульс. Потом, конечно же, Джонни Джостар рассказал о своей жизни в родном мире, о семье, о равноценном обмене, инсценировке собственной смерти и обо всём том, что пришлось пережить за десять лет. Ему было стыдно перед Риной — она была замечательной доброй женщиной и заботливой матерью, стыдно перед детьми, перед всеми, кто, так или иначе, встречался на жизненном пути и помогал пройти его. Может быть, Джонни Джостар, наконец, перестал быть эгоистом и получил свою долю взрослости и мудрости. Джорно, услышавший всю историю, скептически кривил губы — цена казалась ему слишком маленькой. Джонни был с ним не согласен. Время, тоска, страх, отчаянье, чувство вины…. Всё это, как мелкие монетки копились в его жизни, ожидая своего часа. В конце концов, Джорно махнул рукой, заключив, что Джонни и сам стал для Рины своеобразным спасательным кругом от каменной болезни, — много ли людей знают об обмене — и мирозданию зачем-то очень нужно было, чтобы род Джостаров остался существовать и в том мире. Правильно ли все в итоге получилось? Это был один из тех вечных сложных вопросов на грани добра и зла, который не имел окончательного единственно верного ответа. — Take me home, country roads…. Ты же понимаешь, — повторил Джонни. — Я не могу запретить тебе страдать и корить себя. Но делай это, пожалуйста, реже. А то ощущаю себя нелюбимой женой. Шутливые нотки в голосе Джайро всегда действовали успокаивающе. — Мне стыдно, что я слишком счастлив. Наконец, счастлив. Здесь и сейчас. Понимаешь? — Ну, еще бы! Сначала ты бросил мужа с ребенком на руках. Затем — жену с двумя. Совесть есть? — Да, ну тебя. Джонни несильно пнул Джайро в живот, тот смешно охнул, за что получил дополнительный пинок. — Если бы я точно знал, что смогу вернуться! Я же не был уверен до конца. Думаешь, мне не было страшно из-за того, что я делаю? — Я тебя корю за что-то? Чего ты оправдываешься? Джайро вдруг стал серьезным и осторожно погладил щеку Джонни. — Если бы тебе пришлось вернуть все назад, ты бы переделал все то, что натворил? — Нет! Конечно, нет, — ответил Джонни, искренне и не раздумывая. — Ты же здесь, живой. — Тогда о чем речь? — Джайро чуть наклонил голову, вглядываясь в его лицо. — Ты сделал так, как хотел, и всё, что смог. Это лучше, чем струсить, так и не попытавшись. Джонни, как никогда прежде до этого, остро ощущал, насколько многогранно время. В Италии всего несколько дней назад отметили Новый год и готовились к Крещению. По меркам этого мира для Джонни прошло чуть больше полугода с момента первого своего появления. По меркам родного — десятилетие. До тех пор, пока часы в Новый год не показали полночь, Джонни боялся, что исчезнет, что здесь его временной период ограничен годом. Но стрелки показывали первый час ночи, второй, а первого января, примерно после обеда, Джонни открыл глаза и столкнул храпевшего рядом Джайро с кровати на пол. — Ты прошел слишком долгий путь, Джонни. Но я рад, что в итоге ты захотел остаться со мной. — Придурок! Да я только из-за тебя всю эту кашу и заварил! — Ну вот, ты опять сам же и разбудил младшего, — Джайро подхватил сына на руки, и с каким-то чудным, дурашливо-отрешенным выражением лица, начал укачивать. Джонни поражало то, насколько умилительно относится Джайро к ребенку. Это была грубоватая, совсем не материнская ласка, при этом неизменно трогательная и забавная. Джайро не сделался мягче, и песни пел все такие же странные, и матом ругался, но словно освободившись от груза ответственности, стал обычным счастливым человеком, наслаждающимся жизнью. — Летом поедем в Сорренто. Юлиус рассказывал, что там очень красиво, помнишь? А потом, когда мелкий подрастет, съездим в Америку. Хочу посидеть где-нибудь на ранчо, выпить холодного сока, чтобы аж зубы свело. — Ага, и сэндвичей набрать. Они вкусные, Джо, тебе понравится. Особенно с ветчиной, — ответил Джайро, подмигивая сыну. Во дворе дома мерцали праздничные гирлянды, отбрасывая крошечные разноцветные огоньки на стены. Джонни подумал о том, как пахнет степная трава и нагретая жарким солнцем лошадиная сбруя, всхлипнул, и, обняв Джайро со спины, положил голову ему на плечо. — Я с ума с вами двоими сойду. Ну почему опять сырость? — хохотнул тот, прижимая ладонь Джонни своей. — Люблю я вас, понимаешь? Люблю. — Вот и отлично, — ответил Джайро, укладывая ребенка назад, в кроватку. Джонни сопел в плечо, наблюдая за ловкими движениями рук. — Люблю я тебя, люблю, — тихо рассмеялся Джайро, наконец, оборачиваясь и целуя его. — Кого мне еще любить? Выгнал меня в этот мир, наградил сыном и теперь до скончания веков будешь об меня сопли вытирать. — И буду! — щеки Джонни вспыхнули, в глазах отразился свет ночничка и смеющееся лицо Джайро. Это ведь очень важно — в миллионах миров найти одного-единственного человека, перед которым не страшно быть слабым, больным и глупым. Ради него стоит играть с законами природы и набивать шишки, творить ошибки, исправлять их и совершать новые. Если в конце пути, каким бы длинным и странным он ни оказался, ждет тот, чьи руки — самые теплые — всё было не зря. И чувствуется это только сердцем, как бы банально не звучало. Джонни хорошо выучил этот урок. — Буду, всю жизнь тебе надоедать буду, — прошептал он, приглаживая лохматые мягкие пряди на голове Джайро. — Да я и не против, — улыбнувшись, ответил тот и поправил одеяльце. Джо-младший крепко спал, прижимаясь щекой к смешному плюшевому медведю. Второй, почти такой же, лежал у него в изголовье. Приключения закончились. Счета оплачены. И Джонни точно знал, что больше этому миру он ничего не должен.