About a Girl

Грустная девушка, После многих месяцев чтения рок-журналов я решил сделать перерыв, главным образом чтобы отдохнуть и очистить свою голову от всей словесности и текущих дел прессы, которые накопились с тех пор, как много людей начали получать слухи на завтрак, ланч и обед. В прошлом месяце я думал, что я прочитаю несколько рок-журналов, чтобы посмотреть, что происходит и есть ли что-нибудь успокаивающее. Ну, на мой взгляд, много деревьев было испорчено зря из-за скучающих и скучных людей, которые всё ещё любят вредное пространство с грязью под названием Nirvana. Очень давно мне следовало бы поостеречься и не верить, что каждая статья в газете сообщает обо всём, что мы должны знать. Во всех деталях, блин. Я знал, что газеты, журналы и исторические книги не учитывают некоторые вещи или приукрашивают, основываясь на собственных интересах, политических и моральных убеждениях держателей акций или владельцев всего печатного материала. Вы думаете, что историческая книга с Юга содержит в основном ту же самую информацию о Гражданской войне, что и историческая книга, напечатанная для школьников Севера? Ну, литературный рок-мир немногим более запутанный. Он не так тривиален, как вышеупомянутые ссылки. Люди, которые пишут для музыкальных журналов, — общий коллектив, который каждый день находится в конфликте. Поскольку вы слышали это клише много раз и прежде, музыкальные журналисты — это люди, которым платят за то, чтобы найти побольше интересных сплетен о музыкантах, и, если этого недостаточно, они должны придать этому пикантности, а если они всё ещё достаточно пряные и если это почти правда, тогда в дело вступает редактор, — работа редактора заключается не в том, чтобы исправлять грамматические ошибки. Его работа — продать журналы, а чтобы продать журналы, вам нужен буфет, полный специй. Итак, ещё раз, журналист почти всегда во власти редактора. Иронически, журналисты — это те, кто, словно одержимые, пытается доказать, что музыкант не имеет никакого контроля над своим собственным творчеством и всё ему диктует звукозаписывающая компания, а самое часто используемое клише журналиста, хотя это слишком очевидно, чтобы придавать этому значение, — то, что большинство журналистов понятия не имеет, что такое написать песню, играть на инструменте, или не знает, что такое играть концерт на сцене перед зрителями. Они решают стать музыкальными журналистами обычно после осознания собственной музыкальной отсталости. Наверняка ты встречалась с такими по жизни. Впрочем, если издашь свою книгу, то тебя будут осаждать полчища критиков, которые стали таковыми лишь потому, что они сами не смогли закончить ни один роман. Слышал, что у твоего отчима совсем не очень дела идут. Впрочем, это было ожидаемо. Он просто не понял, что мир сильно изменился, что музыкальный мир не стоит на старых рельсах, а всем вокруг нравится музыка, которая отражает их настроение, а оно гнетущие и совсем не радостное. Твоя же мать куда быстрее ухватила ветер, но тоже теряется в море новых песен. Хотя, честно, от её мягкости и женственности нам с Кортни стало скучно. Милая пластинка, но совсем не интересная. Денни и вовсе перестал приносить мне от тебя новости. Неужели тебя окончательно заперли в этой сельской глуши? Сентябрь 1993 Как и любая другая американская семья с маленьким ребёнком, Курт и Кортни купили видеокамеру. Курт мог собрать гитару из куска дерева и лишних проводов, но так и не научился вставлять в камеру батарейку, поэтому ею пользовались только тогда, когда рядом была розетка. Ему хотелось многое запечатлеть, чтобы их семейный архив пополнился разными редкостями. Он видел видеоклип Роберта Планта, сделанный из семейной хроники, и Курт загорелся идей снимать Френсис как можно больше. Фрэнсис была счастливым ребёнком, таким же фотогеничным, как и её родители, с завораживающими глазами отца и высокими скулами матери. Курт обожал её, и видео могли показать всю сентиментальную сторону его личности, которую публика редко лицезрела: взгляд, которым он одаривал Фрэнсис и Кортни в эти нежные минуты, был полон неподдельной любви. Но в другое время можно было увидеть, как Курт мучается и как сильно он запутался. — Я вижу, что тебе плохо. — Дэйв подал ему банку с пивом. — Только давай не будем снова возвращаться к этой теме. Она вышла замуж, замуровала себя в уэльской глуши, и её подружка-цербер окончательно отрезала её от мира. Так что к этому вообще нет смысла возвращаться. Я всё думаю, кто виноват, что так в итоге вышло. — Меня тогда рядом не было. Но если верить Кристу, то ты виноват. — Спасибо за поддержку, — съязвил Курт. — Наверное, я был слишком хорош или слишком сложен для неё. Так что хрен с ней. Она мне не нужна. Но Курт врал себе. Он продолжал писать ей письма. Он продолжал звонить ей. Он выпытывал у Денни новости. Он хотел знать, что творится с Мэгги. Ему было это нужно как воздух. Курт придумывал себе какие-то невообразимые вещи про Мэгги, рисовал злые картины с её участием. Иногда он считал её чёртовой ведьмой, которая ворвалась в его жизнь и всё испортила; иногда ангелом, который мог спасти его от болей в животе, пристрастия к наркотикам. Временами он искал подтверждение своим мыслям, а порой развенчивал их, чтобы перестать думать о Мэгги ночами. Воспоминания подобны пулям, что выстреливают сверх обычного запаса, — они настигали его именно во мраке, когда рядом спала Кортни. Он занимался с ней любовью и знал, что делает это с ней, а потом почему-то возвращался мыслями к Мэгги. Зависимость Курта стала настолько обыденной, что превратилась в часть жизни дома Кобейнов, и всё крутилось вокруг неё. Метафора, часто использовавшаяся для описания роли алкоголизма в семье, — например, огромный слон посреди гостиной, — казалась настолько очевидной, что мало кто удосуживался её произнести. То, что Курт будет под кайфом по крайней мере определённую часть дня, стало статусом-кво — таким же обычным явлением, как дождь в Сиэтле. Даже рождение ребёнка и назначенное судом лечение отвлекли его лишь на время. Хотя Курт и сидел на наркотиках по несколько недель подряд, он не был свободен от опиатов достаточно долго, чтобы полностью вывести их из организма в течение практически года. В безумной логике, которая настигает семьи, попавшие в зависимость, казалось, что было лучше, когда Курт принимал наркотики. Иначе, когда страдал от физической боли во время ломки, он был просто невыносим. Поэтому все смирились и предпочли просто идти на поводу у Курта. Он говорил прессе об этом в прошедшем времени, отвечая, что употреблял наркотики около года, время от времени, и утверждал, что делал это только из-за проблем с желудком. Он нагло врал, потому что знал: скажет правду — и всё американское общество просто сожжёт его. Времена были не те, чтобы хвастаться подобными достижениями. Ещё несколько лет назад все считали героями тех, кто шёл против системы, а теперь быть не со всеми означало стать трупом в социальном плане. Курт это понимал. В первую неделю сентября Курт и Кортни на две недели вернулись в Лос-Анджелес — это был их первый продолжительный визит после переезда. Они посетили MTV Video Music Awards, и Nirvana победила в номинации «Лучший альтернативный клип» за «In Bloom». В этот вечер группа не выступала и там было мало представителей с предыдущих церемоний награждения. За последний год в музыкальном бизнесе многое изменилось, и большую часть времени Nirvana в этом не участвовала. Хотя все ужасно ждали альбом, они больше не были самой большой рок-группой в мире, по крайней мере в коммерческом плане. Эта награда перешла к Pearl Jam. И Курта этот факт жутко злил и порой выводил из себя. Он понимал, что ветер несколько переменился, и если в самом начале бури он был в её главе, то теперь оказался позади. Пока он занимался своими делами, пытался уладить все вопросы с органами опеки, терялся в героиновых буднях, пока другие седлали ветер и тем самым сместили его с пьедестала. Альбом вышел в сентябре. Продажи шли неплохо, но критики были безжалостными. Кортни умоляла Курта не читать рецензии, но он упорно находил их и даже искал газеты за городом. Он становился всё более параноидальным по отношению к средствам массовой информации и теперь требовал просмотреть все предыдущие статьи журналиста, прежде чем согласиться на интервью. В Давенпорте, возвращаясь домой с концерта, Курт оказался в машине с журналистом и автором «Rolling Stone» Джимом Мерлисом. Курт не подозревал, что среди них находится журналист, когда отправлял Мерлиса в заведение, похожее на «Тако Белл». Ресторан быстрого питания был полон ребятишек с концерта, и все они широко раскрыли глаза, когда увидели Курта Кобейна, стоящего в очереди, чтобы заказать буррито. Эта история, разумеется, попала в прессу. Именно в то время Курту попалась заметка из английской газеты. Муж Мэгги открыл бар, и теперь она была навечно прикована к этой глуши. Но Курта удивило совсем другое: она была счастлива. Кажется, действительно. И это ещё больше погружало Курта в унынье. Он ненавидел себя и всё окружающее его, но ничего с собой поделать он уже не мог.

***

Новости из Америки были не очень, но уж с этим ничего не поделаешь, поэтому приходилось заниматься своими делами, дожидаясь возвращения Бетти и Роберта. Мэгги всё больше стала садиться за компьютер, чтобы печатать книгу; впрочем, это занимало не так много времени, как ей хотелось бы. Она постоянно ездила в бар, потом навещала Морин, присматривала за Кармен, которая скоро должна была родить, — жизнь точно не стояла на месте. Большой компьютер принёс Хосе. Он решил, что работать за печатной машинкой жутко неудобно, потому что её постоянно надо настраивать, выкидывать ненужные листы. Тут же одной кнопкой можно было стереть всё то, что ей не нравилось, — это упростило работу, пусть и многие кудахтали, что беременным не стоит сидеть за компьютером. В общем, очередные предрассудки. В августе Бетти и Роберт были дома. Сразу стало заметно, как Роберт страдает от своего уязвлённого самолюбия. У его жены дела шли слишком хорошо, а у него всё было не совсем удачно. Роберт старался не показывать своего разочарования, но Бетти знала об этом. Однако всё это потерялось, когда они отмечали день рождения Роберта и Френни в один день. — Как ты себя чувствуешь? — спросила тогда Бетти, смотря на то, как Роберт бегает за Френни. Она быстро научилась ходить и уже носилась как лань, за что её ласково звали Оленёнок. — Всё хорошо, пусть я и очень волнуюсь. — Мэгги поджала губу. — Бывает, лезут всякие разные мысли в голову. — Повезло же вам всем. — Бетти откинулась на спинку кресла. — Ты о чём? — Я о том, что все дети появились один за другим. Сначала Джесси, потом Френн, затем родит Кармен, а потом и ты. — Ты всегда говорила, что в нашей семье всё будет непросто. — Мэгги сделала глоток сока. — Ну, дети всегда как новое дыхание. — Бетти заулыбалась, снова кидая взгляд на Роберта и дочь. — Тебе было страшно, когда ты была беременна мной? — Мэгги повернула голову в сторону матери. — Нет, я не боялась самих родов и того, что будто бы они испортят мою фигуру. Я боялась остаться с ребёнком на руках и без денег. Но мне казалось, что я могу поступить как многие — отдать тебя в другую семью. Но стоило мне взять тебя на руки — и я полюбила тебя. Я больше не переживала такой трепет. С Френн всё было иначе. С ней я ощутила облегчение, что у меня в руках живой ребёнок спустя столько потерь и неудач. — Я была нежеланным ребёнком. — Изначально — да. Беременность разрушила всю мою жизнь: у меня не осталось семьи, денег, карьеры. Пришлось переехать в дешёвую квартиру и встать за прилавок. Я не позволяла себе любить тебя, потому что знала: я отдам тебя. Но иногда это прорывалось — я пела тебе вечерами. Но, как уже было сказано, я взяла тебя на руки, увидела твоё личико и полюбила тебя сразу же. И ведь знала, кто твой отец, и у меня не должен был появится повод чувствовать к тебе хоть что-то. Мэгги положила руку на живот, ощущая некое беспокойство. Она всегда думала, что Бетти к ней относилась чуть иначе, и вообще у неё были другие мысли, когда она решила рожать в гордом одиночестве. Мэгги бросила краткий взгляд на мать: она казалась спокойной и расслабленной, но все знали, что это не совсем так. Их отношения с Робертом сейчас не были такими идеальными, как в прошлом году, но именно общий ребёнок сглаживал углы. Брак на вулкане — это всегда ужасно, пусть и этот вулкан не такой мощный, как мог быть. — У тебя всё хорошо? — Мэгги сделала глоток сока, поправляя солнечные очки. — Ну, как сказать… Внешне всё спокойно, но я знаю, что Роберт борется с собой, пытаясь прогнать ревность к моему успеху. Я не знаю, во что всё это выльется, но пока всё хорошо. — Знаешь, я не чувствую себя счастливой. — Мэгги выдохнула, словно скинула камень с души. Она знала, что все эти перемены с её телом, как и характером, были для неё несколько мучительными. К Хосе у Мэгги вообще не было никаких претензий, ведь он заботился о ней, стараясь сделать так, чтобы у неё не было никаких забот и тревог. Нет, у Мэгги были вопросы к себе. Брак был не таким светлым и милым, каким мог бы стать. Материнство не несло ничего такого, что могло бы заставить Мэгги изменить своё отношение ко многим вещам. Она знала, что медленно и основательно её накрывает депрессия, с которой надо было всячески бороться. — Я не знаю, что с этим делать. — Тебе надо выговориться. В самое трудное время меня спасла та самая пластинка Led Zeppelin — эту историю знают все. Знают, что именно дебютный альбом группы стал знаковым для Бетти, помог ей выбраться из ужасного состояния, в котором она оказалась. — То есть мне надо начать писать? — Просто что-то делать для себя. Ни для Хосе, постоянно проводя время с ним в баре, ни для нас с Робертом или Кармен. Именно для себя. Мэгги в тот день впервые за столько времени села за печатную машинку. Она напечатала две страницы сумбурного рассказа. Ей он не понравился, но стало чуть лучше на душе. Да, мама и её психотерапевт были правы в том, что иногда творчество может служить хорошим лекарством от многих душевных невзгод. Ветер переменился окончательно, когда местная муниципальная школа обратилась к Мэгги за помощью, чтобы она написала им пьесу по случаю юбилея школы. Это было очень трогательно и мило, но Мэгги считала, что ей не хватает опыта и вообще она не справится. Директриса школы очень любила ходить в их с Хосе бар-тапас по вечерам субботы. Как-то она разговорилась с Мэгги, узнав, что она недоучилась на сценариста, а в школе писала много рассказов. — Маргарет Морена, тебе обязательно надо помочь нам с праздником. — Да, но я… — Я нашла тот школьный сборник с твоими рассказами. Дорогая, ты пишешь чудесно. Да, это ещё не окрепшая проза, но всё приходит с опытом, — утешила её миссис Бернсон. — Я не думаю, что у меня получится. — Дорогая, у тебя всё получится. — Миссис Бернсон знала, как людям порой трудно справляться со своей неуверенностью. — Не думаю, что я это делаю потому, что очень хорошо отношусь к твоему отчиму, матери и мужу. — Так вы знаете… — Конечно, я знаю, что ты — Мэгги Данлер, иначе как бы я нашла твои рассказы? Мэгги занялась пьесой, пусть это и было не так-то просто. Но она вспомнила про детство, про то, как беззаботно носилась по местным полям, покоряя просторы, как дядя Джон, муж Ширли, постоянно говорил, что всё расскажет Роберту и он её выпорет. Она решила написать пьесу о взрослении. В юности она очень любила читать Люси Мод Монтгомери . Это было до того, как она открыла для себя Айрис Мердок и Барбару Тейлор Брэдфорд . Слова лечили её душу, помогая травмированному разуму выбраться на свет. Мэгги сейчас чувствовала, как ей стало намного лучше, а это означало, что она могла спокойно двигаться дальше. Ей нужна была работа, и она нашлась. Так что Курт был совершенно не прав, что она замуровала себя в глуши. — Где у нас там сумка Кармен? — Хосе вошёл в маленький кабинет, где Мэгги всегда работа по вечерам. Сейчас они жили в Лондоне, в квартире Мэгги, потому что у Кармен до родов осталось не так уж много времени, и она хотела, чтобы Холли приняла их у неё. — Какая сумка? — Мэгги обернулась к Хосе. — Для роддома. — А что, уже началось? — В её голосе послышалась лёгкая тревога. — Так, нечего тут волноваться. Я повезу её в больницу, а ты оставайся тут. — Я могу тоже собраться. — Мэгги встала из-за стола. — Вот даже не думай. Я позвоню тебе потом. Утром Мэгги чувствовала себя не очень: у неё кружилась голова. Это было нормально на четвёртом месяце беременности, но Хосе переживал. Мэгги решила, что ей просто надо поваляться в постели и ничего толком не делать, и к вечеру ей стало намного лучше, словно днём не было никакого плохого самочувствия. Мэгги была на нервах. Она старалась отвлечься, пыталась успокоиться, но её захлёстывало волнение: ей было боязно за Кармен и её ребёнка. Она всё же легла спать и смогла провалиться в сон. Спустя время она ощутила, как Хосе лег позади, прижимаясь щекой к её плечу. — Всё хорошо? — спросила она. — Утром, как сказала Холли, всё и узнаем, — ответил Хосе. — А теперь давай, спи. Утром Мэгги не смогла долго валяться в постели. Она стала названивать в больницу. Ей не сразу смогли ответить, и вообще были какие-то недовольные медсёстры, из-за чего в голову стали лезть какие-то странные мысли вроде того, что что-то случилось с Кармен или с её ребёнком. Но спустя пару часов ей позвонила сама Холли, сказав, что всё прошло хорошо и Кармен родила хорошенькую девочку — просто копию Роберта. После Мэгги стала названивать всем, кто жил в Англии, а потом решила достать Роберта и Бетти. В эти дни они должны были пересечься в одном городе и наверняка всё это время не отлипали друг от друга. — Привет, — начала она, поняв, что наткнулась на Роберта. — Ты сейчас стоишь или сидишь? — Что опять-то случилось? — Роберт уже знал, что в этой фразе могут скрываться самые разные новости. — Кармен сегодня утром родила девочку, — просто сказала Мэгги. — Чарли где-то рядом? — Я скажу ему, чтобы он позвонил Кармен и они поговорили обо всём. Ты уже виделась с ней? — Нет. — Мэгги погладила по голове собаку. Тэтти просилась гулять. — Поеду уже завтра. Вместе с Хосе и Морин. — Ты-то как сама? — Со мной всё хорошо, — в её голосе впервые за много месяцев звучала радость. — Ты не рад? — Мэгги, я скоро седым со всеми вами стану. Я не готов к таким переменам. — Слушай, если не хочешь, чтобы тебя звали дедушкой, то и никто не будет, — приободрила она его. — Па, всё хорошо, правда… — Да знаю я. — Он замолчал. — Я позвоню Кармен сам, хорошо? — Угу. — Мэгги ещё немного поговорила с Робертом и повесила трубку. На душе было очень хорошо и светло. Впервые за столько времени. Значит, дальше можно двигаться спокойно, потому что никакие тёмные тени не утащат её за собой.