About a Girl

Грустная девушка, Что я сделал? Я сжёг все книги Чарльза Буковски, которые у меня были. Я приготовил фольгу и расстелил её на полу. Разорвал вульгарные внутренности литературы-планктона на мелкие кусочки и зажёг спичку. Я выключил свет и наблюдал, как огонь скользит по домашним фильмам высшего качества, которые я снял, пребывая под влиянием жизни, которую решил изменить. Фильмы были типичным дерьмом с кровью и ранами, с траханьем марионеток — о! и психическими эффектами, как на ТВ, с сюжетами с претензией на тонкий вкус, переворачивающимися и плывущими в многозначительном сюрреалистическом мыле. Ерунда! Это напоминало наблюдение семинара по недвижимости, но получился отличный задний план для Руководства моего MTV по отношению к богу. Я помню, что ты говорила про Буковски. И считала, будто бы в его прозе что-то есть. Но в ней нет ничего, кроме траханья и бухла. Очередные сексистские рассказы про то, как затаскивать в постель женщин, чтобы порадовать своего дружка. Наверное, тебе всё это покажется актом вандализма, но мне хочется искоренить эту гадость из своего дома. Унести на помойку — это не так круто и интересно, как сжечь. Там, где ты, никогда нет меня. Я давно тебя не видел, не слышал твой голос. Я хотел бы увидеться с тобой. Просто посмотреть на тебя. Я думаю, что твой муж сделал бы мне одолжение и разрешил украсть тебя на некоторое время. Я очень хочу провести с тобой хоть день. Мэгги… Какого чёрта ты вообще перестала мне отвечать? Что с тобой происходит? Ты там жива хоть? Или тебя посадили в золотую клетку, из которой вообще не вырваться? Жаль, что я — принц, что может тебя спасти. Ноябрь 1993 Будучи на шестом месяце беременности, Мэгги поняла, что у неё отрасли жабры и она может успевать заниматься разными делами. Вечерами она писала роман, утром ездила в школу, днём бывала в баре, а вечером помогала Кармен с дочкой. С ними сейчас жила Морин, которая оставила своих сестру и племянника, решив, что та справится сама с двухлетним ребёнком. В Миддлмейе было спокойно, уютно и тепло, а самое важное — не веяло одиночеством. Морин помогала Кармен заботиться о Санни Сьюзен, а ещё помогала Хосе по дому. — Где Кармен? — Мэгги спустилась вниз. Морин готовила обед. — Отправила гулять. А ты куда собралась? — спросила Морин, смотря на Мэгги. Она завязывала пояс пальто, которое мягко обнимало её живот. — Я поехала в школу. — Мэгги кинула телефон в сумку. — Я всё понимаю: твоя мать была сумасшедшей и балетом умудрялась заниматься даже с животом, — но тебе стоит больше думать о себе. — Морин отложила в сторону нож. — Со мной всё хорошо, я вообще чувствую себя превосходно, — отмахнулась Мэгги. — Мэгги, твой отец сказал, чтобы я заботилась о вас всех. Он переживает. — Мы уже взрослые. Ну правда, нам уже не по пять лет. — Мэгги грустно улыбнулась, увидев, как на лице Морин промелькнула грусть. — Прости, я не хотела. — Я знаю. — Она опустила глаза и стала смотреть на носки своих домашних туфель. — Порой я смотрю на тебя и думаю, что всё могло быть иначе, если бы тогда… — Морин, тут нет твоей вины. С другой стороны, если бы Карак не оставил нас, то мама и па никогда не сошлись бы… — Мэгги засунула руки в карманы пальто. — Нет, Мэггс, Роберт бы всё равно однажды ушёл к твоей матери. И не важно, умер бы Карак или нет. Когда она впервые появилась в нашем доме, то я поняла, что наш брак исчерпал себя. Ладно. Не забывай думать именно о здоровье, а не амбициях. — Со мной всё в порядке. Так и было. Она не ощущала себя раздутым шариком, старалась правильно питаться, иногда заниматься спортом. У Мэгги не кружилась голова, а по утрам не беспокоила тошнота, и усталость прошла со временем. Она была готова к тому, чтобы стать матерью. Самое удивительное — у неё быстро проснулись материнские чувства. Она часто пела ребёнку, разговаривала с ним. Когда они с Хосе впервые вместе пришли к Холли, то он загорелся тем, что у него будет дочь. Мэгги всё спрашивала про наследника — ей хотелось знать, как он переживёт это, — но стоило увидеть, с каким энтузиазмом он занялся ремонтом свободной комнаты в доме, как сразу же отпали всякие вопросы. После смерти Беллы и момента обнаружения писем Френни Мэгги почему-то решила, что у неё будет дочь и её будут звать Белла. Ей это показалось чем-то естественным и, самое важное, логичным. Хосе с этим согласился и не стал спорить. Он любил Беллу и считал верным назвать своего ребёнка в честь этой удивительной женщины. Было в этом нечто мистическое, что так будоражило воображение. Френни назвала свою дочь в честь своей матери, дав ей английское имя Элизабет. Бетти же решила назвать свою дочь также в честь матери, только поменяла местами первое и второе имена. Теперь Мэгги решилась на то же самое: она собиралась назвать свою дочь в честь Бетти. — Белла — это же и есть Элизабет, — сказала как-то Мэгги, смотря на Энн. Они с Робертом-старшим часто к ним приезжали, чтобы побыть немного с правнучкой, а заодно проверить, как идут дела в доме Мэгги и Хосе. — Мне кажется, вы все заигрались, — скептически ответила Энн. — Почему? Вы же тоже назвали свою дочь в честь себя, а сына — в честь мужа и свёкра. Семейные традиции — это всегда прекрасно. Тем более, с моей испанской стороны это такая же традиция: мою маму зовут Изабелла, бабушку — Франциска, прабабушку — так же Изабелла, а её мать звали Маргаритой. Даже па не удержался, и теперь я и Френн названы в честь нашей бабушки-испанки. Роберт нашел это всё очаровательным. Он тогда лишь пошутил, что у имени Элизабет множество вариаций и можно ещё дальше продолжать в том же духе, а вот с его именем такого уже не получится. Все знали, что Роберт дал себе зарок, что он будет последним Робертом в семье, пусть и не было никакой уверенности, что его дети будут согласны с этим. В школе Мэгги уже ждали. Они поставили успешную октябрьскую пьесу, а сейчас работали над рождественской. Директриса решила пригласить горожан на спектакль, чтобы потом, продав билеты, отдать вырученные средства на благотворительность. Дело было благое, и Мэгги решила, что стоит поучаствовать в этом, тем более ей было просто необходимо чем-то заняться — так не останется времени думать о всяком разном, что, словно червь, оставляет червоточины. Мэгги не скрывала своё положение, наоборот, старалась подчеркнуть выпирающий аккуратный живот. Многие её старались жалеть, кто-то откровенно завидовал, а кое-то желал ей всего самого плохого. Она знала, что пару девиц из бара Хосе давно имеют на него виды. Одну звали Маиза Бакстер, другую — Кэти Престон. Маиза работала администратором зала; Кэти же была официанткой. Они обе постоянно бросали на Хосе взгляды, полные вожделения, и явно были не рады тому, что у него уже есть беременная жена. Они могли бы поймать рыбу покрупней вроде Роберта, который иногда приезжал к ним с Хосе в гости, но, видно, их всё же больше прельщал молодой испанец. Мэгги специально вела себя так, чтобы все заметили её беременность, и не отлипала от Хосе, чтобы некогда было соперницам раскинуть свои коварные сети. Она доверяла ему, но не сейчас, когда все её эмоции были похожи на электризованный клубок страстей и противоречий. Ещё весной она бы отмахнулась от всего или успела бы отпустить какую-нибудь острую шуточку, но теперь, понимая, что с каждой неделей всё больше становится похожей на неповоротливую слониху, она предпочитала действовать иначе. Дети любили Мэгги. Они постоянно облепляли её, стоило той появиться на пороге школьного театра. Мальчики хотели жениться на ней, а девочки пытались узнать, как добиться столь изумительного загара. Мэгги на это смеялась и говорила, что она на четверть испанка, и в отличие от своей матери, которая пошла во франко-ирландскую родню, была смуглой. Детям было интересно всё: есть ли у неё на ферме коровы и козы, готовят ли там масло, выращивают ли тыквы, есть ли там много луж перед домом. Мэгги снова смеялась и рассказывала, что у них с Хосе есть всего лишь одна лошадь, пони да небольшой огород и вряд ли даже после самого сильного дождя можно найти хоть одну лужу перед крыльцом, разве уж только в самом саду. Работа с детьми в театре помогала ей справиться с той травмой, которую ей нанёс Энтони. Она не общалась с ним, не считая электронных писем: Мэгги присылала ему кусочки своей будущей истории, потому что знала: Энтони всё же прекрасный редактор, и у него есть нюх на отличные тексты. Он, кажется, понимал, почему она перестала ездить к нему и, даже бывая в Лондоне, не заходила к нему в редакцию, чтобы пригласить на чашку чая. Эта нейтральная позиция помогала им чувствовать себя комфортно: Энтони знал, что Мэгги не станет подавать на него в полицию, а она чувствовала, как его скромное присутствие в её жизни не мешает жить дальше. — Ты какая-то задумчивая, — миссис Грейсон села рядом с Мэгги. — С тобой всё в порядке? — Да, всё хорошо. Ребёнок просто часто толкается. — Мне показалось, тебя всё же что-то беспокоит, — не унималась миссис Грейсон. — Просто моя мама так же была счастлива, а потом резко потеряла ребёнка. — Мэгги сделала глоток теплого какао. Всегда, когда она приезжала в школу, ей варили какао на сливках с сахаром и щепоткой специй. — Ты себя накручиваешь, — женщина слабо улыбнулась. Миссис Грейсон руководила школьным театром уже много лет. У неё у самой было трое детей, а её муж владел местной строительной фирмой. Маленькая, несколько невзрачная женщина смогла влюбить в себя всех детей, и многие с большой охотой бежали в театр. — Возможно, но иногда бывает страшно просыпаться. Мэгги старалась не показывать свои переживания окружающим. Она думала, что всё вернулось на свои места, но опять в важные моменты её жизни Бетти рядом не было. Она опять была занята своими делами, находясь где-то за океаном. С одной стороны, ей было не в чем упрекнуть мать — та уже выросла давно, имеет свою семью, — но всё же Мэгги хотелось, чтобы Бетти была рядом. Да, они постоянно созванивались, мама интересовалась её здоровьем, но старалась не обременять, предпочитая не тревожить по разным пустякам, и в итоге всё свелось к тому, что Мэгги снова искала убежище в объятиях Морин, как это и было в детстве. — Поедем домой? — Хосе посмотрел на неё. — А как же закрытие бара? — Она откинулась на спинку кресла. — Да к чёрту всё это. — Он положил руку на её живот. — Хорошо, — легко согласилась она. Они оба понимали, что их брак был обычным и ничем не отличался от миллиона других. Это у Кармен с Чарли всё было никак у всех, потому что он был музыкантом и его часто не бывало дома. А у них всё было как у всех: в их жизнь вмещались и работа, и дом, и друзья. Они делали те же вещи, что и другие женатики, и, конечно же, наслаждались своей заурядностью. Если бы у Мэгги спросили, хочет ли она такой жизни, как у Бетти с Робертом, то она не задумываясь ответила бы, что нет. Она любила тишину и, может быть, скуку, ведь Мэгги терпеть не могла, когда под её ногами дрожала почва. — Мэгги. — Она сняла трубку, сразу же услышав голос Курта, и почувствовала себя ужаленной. Она давно не слышала его голос, но так и не смогла забыть все его интонации. — Как ты? — Не звони сюда больше, — холодно попросила она, оглядываясь по сторонам. Хосе задержался в холле — он разговаривал с Морин. — Тебя там заперли. — Не звони мне сюда больше, — снова потребовала она. — Почему? — Потому что я замужем, и я дорожу тем, что у меня есть. Мэгги повесила трубку, чувствуя, как у неё пылают щёки. Там, где был он, не было её, и слава богу. Их жизненные пути давно уже разошлись и никогда больше не сойдутся.

***

В день запись «Unplugged» у Курта был секрет, повлиявший на его настроение: проблемы с желудком вернулись, и его рвало желчью и кровью. Он вернулся к рулетке с докторами, показавшись множеству специалистов на обоих побережьях и в тех городах, где они выступали. Некоторые врачи думали, что это синдром раздражённого кишечника, но диагноз был неопределённым. Его проверили на болезнь Крона, но тест оказался отрицательным. Хоть он и получил много различных мнений о своём недуге, но ни один из методов лечения не принёс ему облегчения. Курт всё ещё клялся, что наркотик помогает, но был ли он без него достаточно долго для того, чтобы понять, проблема это или всё-таки лекарство. Он верил, что именно героин избавляет его от этой невыносимой боли, что постоянно разрасталась у него в животе. Порой было видно, что врачи знают про этот секрет, но все деликатно молчали, а Курт предпочитал делать вид, что его вид лечения не имеет вообще никакого отношения к болезни. Утром перед записью Курт потратил целый час на заполнение врачебного опросника о своих пищевых привычках. В нём он рассказывал историю своей жизни, почти голодной как духовно, так и физически. Курт написал, что его любимый вкус — малиновый шоколад, а наименее любимый — брокколи, шпинат и грибы. На вопрос о том, какое блюдо из тех, что готовила его мать, ему нравилось больше всего, он сказал: «Жаркое, картофель, морковь, пицца». На вопрос: «Чем вы кормили под столом собаку?» Курт ответил: «Стряпней мачехи». Он описал такие свои любимые блюда навынос, как «Тако Белл» и пиццу пепперони с тонкой корочкой. Единственной кухней, которую он ненавидел, была индийская. Когда в анкете спрашивали о его общем самочувствии, он не упомянул о своей наркомании и просто написал: «Боли в животе». Что касается физических упражнений, то единственной активностью, о которой он сообщил, были «выступления». И ещё на вопрос: «Вам нравится гулять на природе?» он ответил в двух словах: «О, нет!» Его портрет был полной противоположностью Мэгги. Он знал, что она, как истинная англичанка, любила другие вещи, наверное, поэтому они не сошлись. Но его анкета была как летопись его жизни, знаковых событий и воспоминаний. — Я ненавижу индийскую кухню, — постоянно говорил Курт. Мэгги всегда смотрела на него с неким подозрением. Она обожала все эти специи, запахи и острую еду. — Ты просто ничего не понимаешь в жизни, — и Курт осознавал, что она обижается на него. MTV уговорили Курта Кобейна на выступление, которое в итоге далось телеканалу с невероятным трудом. Nirvana никогда не играла акустические сеты, поэтому на репетициях всем было очень сложно. Ожидали, что выступление станет центральным для гранжа в целом, но, вместо условных Pearl Jam, Курт Кобейн был на выступлении с Meat Puppets, с которыми исполнил три песни — «Oh Me», «Plateau» и «Lake of Fire». Он терпеть не мог группу-конкурента, пусть и постоянно говорил, будто Эдди Веддер — классный парень. Планы канала пошли прахом, но им пришлось соглашаться на условия Курта, иначе бы они остались ни с чем: желание повысить рейтинги у канала перевесили всё. Напрягало Курта и поведение фанатов. Они заехали в отель в Нью-Йорке: члены группы Nirvana были зарегистрированы под псевдонимами, конечно же. Однако их всё равно узнали, когда они ждали в холле. Полсотни подростков требовала автограф. Когда Курт отворачивался от них, они кричали: «Ну и пошли вы нахрен!» Это было просто странно: от «мы любим тебя» до «пошли вы, и плевать мы хотели на вас» был один шаг, как оказалось. Курт знал про это, но всё же не ожидал того, что привычная волна обожания сменится на такой гнев. Само выступление прошло на удивление тепло, хотя Крист говорил, что весь концерт они сильно нервничали. Это была очень непривычная обстановка для них: первый акустический сет, играли песни других групп, а Кристу вновь пришлось взять в руки аккордеон — первый инструмент, на котором он научился играть. Он исполнил на нём кавер на песню «Vaselines», которую Курт назвал чуть иначе. В выступлении было необычно примерно всё, но Nirvana справилась. Они не знали, когда покажут запись, но надеялись, что это случится очень скоро. «Unplugged» был эмоциональным пиком в жизни группы, но десять дней спустя в Атланте Курт достиг физического минимума, лёжа на полу гримёрки, схватившись за живот. Поставщики еды проигнорировали его просьбу о макаронах и сыре и вместо этого состряпали блюдо из макарон-ракушек, сыра и перца халапеньо. Кортни отнесла тарелку с макаронами менеджеру Джону Сильве и спросила: — Какого хрена халапеньо и монтерейский сыр делают в его макаронах? Держа тарелку высоко над головой, словно официантка, она показала райдер Курта, где жирным шрифтом было написано: «Только макароны с сыром». Для убедительности она выбросила еду в мусорное ведро. Кортни вообще было всё равно, что о ней думают люди, тем более менеджеры группы. Курт был в странном состоянии, и присутствие Кортни лишь усугубляло это. Он снова взялся за привычку названивать Мэгги. Он делал это с разных номеров, чтобы потом его не могли выследить. Курт хотел, чтобы она хоть раз ответила, но каждый раз он натыкался на разных людей. От Мэгги вообще не было никаких новостей. Даже Денни ничего не мог сказать. Курту казалось, что его обманывают, что все знают, что творится сейчас с Мэгги, но скрывают от него правду. Спустя некоторое время он наткнулся на неё. Курт был дико рад услышать голос Мэгги. Она была такой категоричной, как не была до этого. — Какого хера она меня посылает? — возмущался Курт. Дэйв посмотрел на него. По его взгляду Курт понимал: друг всё знает. Он хотел потребовать у него правды. Но потом решил молчать. Курт испытывал внутренний зуд от беспокойства и неизвестности. Учитывая, как много они ругались с Кортни в последнее время, ему казалось, будто Мэгги сможет стать его тихой заводью, с ней он мог бы просто расслабиться после той славы, что свалилась на него. — Ты знаешь… — Я ничего не знаю, — Дэйв потупил взгляд. — Может быть, Денни тебе что-то говорил. — Слушай… — Дейв набрал в грудь воздуха — он решался на действие. Он подумал, что лучше рассказать обо всём, потому что иначе Курт будет мучиться ещё больше. — Говорят, она беременна сейчас. — Что? — Он понимал, что не только он может решиться на такое, как обзавестись наследником, но почему-то верил, что Мэгги точно этого не хочет. — Я слышал лишь сплетни. Может быть, это не про неё говорили, а про дочь Планта. Она вроде как ждала ребёнка. — Курт метнул недовольный взгляд на друга. Он решил, что не будет принимать эти слова за чистую монету. Он был уверен, что совсем скоро он сможет найти Мэгги и поговорить с ней, если мучительный выбор оставить Кортни добьёт его.