About a Girl

Грустная девушка, Пишу тебе в последний раз, наверное. Я помню, кто-то говорил, если ты попробуешь героин однажды, ты подсядешь. Конечно, я смеялся и издевался над этой идеей, но я теперь верю, что это очень верно. Не буквально. Я имею в виду, что если ты принял наркотик однажды, ты не сразу же станешь наркоманом, обычно требуется приблизительно месяц ежедневного использования, чтобы физически стать наркоманом. Но после первого раза твой разум говорит «А-аа», это было очень приятно, пока я не делаю это каждый день, у меня не будет проблемы. Проблема — это то, что случается через какое-то время. Ты говорила про это, но я предпочитал не верить. Мне было так проще, ведь я заполнял свою душевную пустоту. Я люблю тебя. Я и сейчас тебя люблю. Возможно, не так, как бы ты этого сама хотела. Возможно, ты бы хотела совершенного другого поведения от меня. Хотела, чтобы я романтично ухаживал за тобой, бросил все и приехал к тебе в Англию. Оставил бы все ради тебя. Я знаю, почему ты выбрала ЕГО в итоге. Он просто удобен тебе. Он бросил все ради тебя. Испанию. Семью. Работу. Он принял все правила твоей семейки и готов на все, лишь бы ты не прогоняла его на коврик для своей собачки. Он просто слаб и зависимый, а может быть, он просто хотел быть в твоей семье. Поближе к Роберту Планту, чтобы получать преференции от него, позабыв о своей «я» и полностью следуя жажде твоего чванливого отчима. Я любил тебя, а ты просто бросила меня. Толкнула на темную сторону жизни. Позволила во всем сомневаться. Я понял, что в этом мире не могу находиться, если ты меня не любишь, а Кортни меня предала. Я не переживу еще один развод, а Френсис не заслуживает не полной семьи, где мама будет постоянно менять кавалеров. Мы бы с тобой могли построить иной мир, но ты не захотела. Ты струсила, маленькая Мэгги. Выбрала другого парня, словно спасательный круг, кем он конечно не является. Ты еще вспомнишь обо мне, но будет уже поздно. Прощай. Я больше не побеспокою тебя. Апрель 1994 В доме Беллы как всегда было спокойно. Мадрид весной всегда был очарователен. Еще не так жарко, не так много туристов и весь город в легком весеннем мареве ароматов и дождей. Даже не хотелось возвращаться домой, но в Англии хватало своих дел, да и иногда просыпалась тоска по дому. — Белла похожа на Хосе, — сказала Пенелопа, когда в первый раз увидела внучку. — Просто копия. — Моя сестра тоже похожа на отца, — Мэгги улыбнулась. — Пойдете с ней гулять. Она обычно спит у меня на улице днем. — Совсем заморозишь ребенка, — отметила Пенелопа. — Нет, у детей другой теплообмен, — Мэгги дотронулась до щеки дочки. — Она у меня послушная девочка. — Наверное, в этом она пошла в тебя, — Пенелопа глянула на Мэгги. — Как вы там со всем справляетесь? — Нормально, — Мэгги понимала, что выглядит усталой. — Мама, наверное, совсем не помогает. — Да, у нее же свой ребенок, — выдохнула Мэгги. — Но у меня есть Морин, первая жена Роберта. Она часто к нам приезжает. — Плохо, когда бабушки заняты собой, — зачем-то сказала Пенни. Между ними не было мира. Мэгги это прекрасно понимала, она просто ждала, когда снова вулкан начнет извергать лаву. Сейчас же все было тихо и спокойно, но это не значит, что надо было успокоиться. Мэгги не считала, будто она должна перестать общаться с Пенни и Мартином, но и не полагала, что эта вся поездка обернется самым счастливым событием в жизни. Мэгги давала себе отчет в этом, но пока все было хорошо, и это настораживало. Мэгги не особо была уверена в том, что Пенни примет ее, как это случилось с Энн. Та все же подобрела к Бетти, перестав ее считать самой ужасной женой для своего сына. Пенни все же была совсем другим человеком, и в этом крылась самая большая сложность и самое важно опасность. — И что мне делать, чтобы она перестала косо на меня смотреть? — спросила она перед отъездом у Энн. — Веди себя достойно. Я вот стала уважать твою мать. Она пусть и не подарок, но надо быть мужественной, чтобы идти к своей мечте пусть и сложным путем. И потом это именно она родила Френни. — Вы ее очень любите, — согласилась Мэгги. — Ну, она просто ангел. А как я могу ненавидеть Бетти, когда она мать такого ангелочка? Может быть, твоя свекровь тоже увидит Беллу и поменяет отношение к тебе. — Но я неуверенна в этом. Все было спокойно, но ощущалась в этом некая настороженность. Мэгги пусть и пыталась доверять Пенни Беллу, но ее всегда грызло ощущение, что свекровь сделает что-то не так. Бетти всегда говорила, что бабушки и дедушки — это хорошо, но не стоит полагаться на них. Мэгги теперь легко могла с этим согласится. Мартин хоть и был очарован внучкой, но скорее больше отстраненным. Его старший сын так и не женился, предпочитая разбивать сердца, поэтому он смирился с тем, что внуки в его жизни появятся не скоро, да и они ему не так нужны. Пенелопа же отнюдь временами старалась перетянуть одеяло на себя, поэтому Мэгги решила, что лучше им с Хосе жить в доме Беллы, чем у его родителей. Хосе был таким же вымотанным, как и Мэгги. Все же ребенок отнимал у них силы, но в Испании многое изменилось. Белла всю дорогу плакала, казалось, что она охрипнет, но в Мадриде успокоилась, словно ей тоже понравился старинный дом своей прапрабабушки. Они с Хосе спали порой как убитые, словно до этого их годами мучила бессонница, и только спустя пару дней они стали выходить из дома, наслаждаясь весенней суетой города. — Но мама давно хотела ребенка, — Мэгги попыталась защищать Бетти. — Она все же не девочка, — Пенни взяла на руки ребенка. — Как ты потом будешь объяснять своей дочери, что твоя сестра ей приходится тетей. — В нашей семье многие вещи странные, — Мэгги улыбнулась. Ну Френни уже знала, что Санни и Белла ее племянницы, пусть и может быть не очень понимала смысл этого слова, но такие вещи всегда въедаются где-то на уровне подсознания. Это приходит само собой с жизнью. Так будет и в их семье. Ничего необычного в этом не было. Мэгги это знала наверняка. А еще Мэгги знала, что сейчас счастлива больше всего. Она стала писать книгу, над которой работала уже несколько лет. Меняла текст, сцены, сюжетные линии. Она понимала, что выросла из многих вещей и некоторые ее представления о жизни изменились. Ребенок многое поменял, словно открыл дверь в тот мир, который ей был совсем не знаком, но он показывал ей, в какие цвета на самом деле все окрашено вокруг. Это вдохновение было случайным, но Мэгги знала, что все же не окончательным. Чтобы писать книги, нужно иметь богатый внутренний мир и опыт. Можно конечно, как Анжела Деверелл [1] писать то, о чем мало имеешь представление и продавать свои фантазии не очень умной публике и иметь у нее успех. Но Мэгги совсем не этого хотела. Она ждала от жизни все же чего-то другого. Мэгги взяла стопку газет. У нее не было тяги узнавать новости. Даже телевизор не интересовал, а испанское MTV было каким-то скучным. Она только сегодня решилась посмотреть на желтые страницы, надеясь узнать что там в большом мире твориться. Снова новости политики. Испанская суета. Дрязги с монархией. Не спокойствие в Стране Басков. Испанский шоу-бизнес, совсем непонятный для Мэгги, живущий своей жизнью по своим законам. Экономика Некрологи. И вот заголовок, способный сбить столку. 8 апреля 1994 года электрик по имени Гэри Смит прибыл в дом Кобейна, располагавшийся по адресу бульвар Ист-Лайк-Вашингтон дом 171 в Сиэтле, в 8 часов 30 минут для установки системы безопасности. Смит несколько раз позвонил в дом, однако двери никто не открыл. Затем он заметил припаркованный в гараже, находившемся рядом с домом, автомобиль «Вольво», и решил, что хозяева дома, возможно, в гараже или оранжерее, которая располагалась прямо над гаражом. Смит проверил гараж, затем поднялся по лестнице к оранжерее. Через стеклянную дверь оранжереи Смит заметил тело и предположил, что кто-то спит, однако, присмотревшись, он увидел кровь у левого уха и ружье, лежащее поперек тела. Так был обнаружен Курт Кобейн. В 8 часов 45 минут Гэри Смит позвонил в полицию и местную радиостанцию. Курт оставил предсмертную записку, написанную ручкой с красной пастой. В ней он жаловался, что «уже давно не получает удовольствия от прослушивания и написания музыки» и признавался в «чувстве вины» перед своими близкими и поклонниками, с которым он «не мог справиться». Записка была адресована Боддахе, его воображаемому другу детства. Экспертиза показала, что Кобейн был мертв уже несколько дней; как точную дату смерти назвали 5 апреля. В крови у музыканта было обнаружено значительное количество героина. В полицейском отчете было указано, что смерть наступила в результате «проникающего огнестрельного ранения в голову»; причиной смерти было названо самоубийство. Хотя дирижер Дэвид Вудард построил для Кобейна «Машину сновидений», слухи о том, что Кобейн активно использовал это устройство в дни, предшествовавшие его самоубийству, опровергаются. — С тобой все в порядке? — Хосе заметил, как Мэгги побледнела. — Курт покончил с собой, — просто сказала она. — Судьба есть судьба, — Хосе заключил ее в свои объятья. Мэгги вспомнила, как два года тому назад Кармен так же плакала, когда Маттиас Ферриа умер от передозировки героина. Он был ее первым серьезным парнем, но Кармен была расстроена, пусть и они расстались непросто. Вот и с ней случилось примерно тоже самое. Она потеряла ту нитку, которая ее продолжала связывать с прошлым, с той девочкой, какой она была, когда-то встретившая Курта Кобейна в кофейне. Больше не было той самой Мэгги. Впрочем, она уже давно была другой. Иногда некоторые метаморфозы происходят с нами случайно, иногда закономерно, а иногда события из вне заставляют пересмотреть все в своей жизни. Курт был ее случайным событием, но он изменил ее, пусть и он так никогда не подумает. Он сделал ей больно тогда, и она так и не простила ему этого, поэтому отрезала все провода, обрывая все свои желания и мысли так быстро, как могла. Мэгги просто не смогла спасти его от такого финала, впрочем злопыхатели всегда будут иного мнения. Было ли больно? Нет. Теперь она понимала, почему Бетти легко отпустила Фредди. Нельзя жить прошлым, нужно жить настоящим. А Курт… он сам выбрал именно такую судьбу. Во многом весьма ужасную, но это был его выбор. И тут уж не стоит никого винить, кроме него самого.

***

Он покинул реабилитационный центр в одной лишь больничной одежде. В своей комнате он оставил пару рубашек и недавно начатый дневник, содержащий четыре наброска песен. За свои двадцать семь лет он исписал две дюжины различных блокнотов на спиральках, которые служили ему дневниками, но в этому он стал редко записывать свои мысли. Тем не менее иногда во время пребывания в центре он выполнял задание, похожее на тест Роршаха, в котором его просили изобразить дюжину слов. Результаты были похожи на записи из его дневников. Это была та самая тренировка, в которой Курт преуспевал в своей жизни с тех самых пор, как его дедушка бросил ему вызов, чтобы тот нарисовал Микки Мауса. И казалось бы, все шло относительно хорошо, но Курт сам понимал, что после его неудачной попытке он сам другим. Он видел теперь мир совсем иным, и краски, какие бы подобрал для него не могли быть цветными. — Ты должен сам понять для чего живешь, — как-то сказала ему Мэгги, когда он подделся с ней мыслями об смерти. Но Курт совсем не понимал, за что именно ему следует сейчас цепляться. Он знал: у него есть Френсис и Кортни, но даже их наличие не очень держали его в этом мире. Курт понимал самую простую вещь: его популярность испортилась и почти испарилась, а жажда славы продолжала вгонять в уныние, заставляя себя чувствовать полным неудачником. Через два часа после того, как он перепрыгнул через забор, Курт воспользовался своей кредитной карточкой, чтобы купить билет в первый класс до Сиэтла. Весь полет Дафф Маккаган из группы, которую он всегда ненавидел, летел вместе с ним, и старался быть очень милым, пытаясь выяснить, какие у Курта планы дальше. У Даффа и у самого все было не так уже прекрасно, Gun N’ Roses прибывали в том состояние, когда все валиться из рук. Группа уже мертва, но официально это не признали. Впрочем, Курт был даже рад, что Эксл Роуз своими руками разрушил группу. Но был ли сал Курт лучше Эксла? Наверное, нет. Перед посадкой он позвонил в специальную службу и договорился, чтобы его забрали в аэропорту. Курт специально попросил, чтобы они не присылали лимузин. Он попытался позвонить Кортни, но ее не оказалось дома, поэтому он просто оставил сообщение на автоответчике. Кортни уже искала его в Лос-Анджелесе. Как только она услышала про побег из центра, то сразу подумала, что он собирается купить наркотики и, возможно, вновь принять слишком много. Кортни знала об его тяге к этому. Сама она хотела совсем этим распрощаться, но порой у нее не хватало воли, да и сам Курт тянул ее вниз, но в отличии от него, в ней было куда больше жажды жизни, поэтому Кортни знала: она все же сможет выкинуть наркотики навсегда из своей жизни. Кортни начала обзванивать наркодилеров и спрашивать, не у них ли Курт; она не верила им на слово, поэтому приезжала лично в этом убедиться. Кортни решила распространить слух о том, что у нее передозировка, предполагая, что этот обман дойдет до Курта, и он свяжется с ней. После трех дней трезвости обезумевшая от горя Кортни снова очутилась в знакомых дилерских притонах и сорвалась. Она верила до этого дня, что имеет для Курта больше значение. Окажется в беде, и он сразу же протрезвеет, отправившись ее спасать. Но кажется, это было не так. Кортни испытала самый ужасный приступ разочарования в своей жизни. Она заблокировала все его карты, чтобы было легче определить, где ее блудный муж. Он, кажется, искал ее, но в своем наркотическом ударе совсем забыл их кодовое слово, поэтому его не соединяли с женой. В течение следующих двух дней Курта видели лишь изредка. В воскресенье вечером его видели в ресторане «Cactus» за ужином с худой женщиной, возможно, его дилером, и неизвестным мужчиной. Покончив с едой, Курт облизал свою тарелку, чем привлек внимание других посетителей. Когда предъявили счет, оказалось, что его кредитная карточка не сработала. Тогда он просто взял и ушел, сказав, что его подруга за него заплатит. В доме было холодно, поэтому Курт спал в одежде, в том числе в коричневом вельветовом пальто. По сравнению с ночами, когда он спал на улице в картонных коробках, все было не так уж и плохо. На нем была удобная футболка, его любимые джинсы, единственная пара обуви, которая у него была. Телевизор был настроен на MTV, но без звука. Он подошел к стереосистеме и включил альбом «Automatic for the People» R.E.M., убавив громкость, чтобы голос Майка Стайпа звучал как шепот на заднем плане. Он зажег сигарету и вернулся в кровать, прижав к груди большой блокнот и тонкую красную ручку. Чистый лист бумаги на мгновение заворожил его, но не из-за творческого тупика: он представлял себе эти слова неделями, месяцами, годами, десятилетиями. Он сделал паузу только потому, что даже лист стандартного размера казался таким маленьким, таким ограниченным. Курт уже написал длинное личное письмо жене и дочери, которое набросал, находясь в центре. Он привез это письмо обратно в Сиэтл и засунул его под одну из этих пропитанных духами подушек. «Ты знаешь, я люблю тебя, Я люблю Фрэнсис. Мне очень жаль. Пожалуйста, не поступай так, как я. Прости, прости, прости». Курт много раз написал писал «прости», заполняя целую страницу этой просьбой. «Я буду там, — продолжал он. — Я буду защищать вас. Я не знаю, куда иду. Я просто больше не могу быть здесь». Эту записку было достаточно трудно написать, но он знал, что второе послание будет не менее важным, и ему нужно быть осторожным со словами. Курт адресовал воображаемому другу детства. Он писал крошечными, продуманными буквами и писал по прямой линии, не соблюдая правил. Он подбирал слова очень методично, стараясь, чтобы каждое из них было ясным и легко читалось. Когда Курт писал, освещение от MTV обеспечивало большую часть света, так как солнце все еще поднималось. После он принялся писать Мэгги. Он долго думал, что ей сказать, ведь за столько лет он начеркал столько ей писем, делился с ней страницами из своего дневника. Но сейчас слова немного не шли. Он положил последнее письма в стопку с остальными конвертами, перевязал лентой, а потом набрал ее номер телефона. — Привет, нас сейчас нет дома, поэтому оставьте сообщение на автоответчик, — услышал он голос Мэгги. — Мэгс… Мне трудно сказать тебе самое важное. Но я люблю тебя. Правда. Наверное, ты самое светлое, что случалось со мной, но ты оказалась такой слабой, чтобы принять меня с той тьмой, что всегда жила во мне. Мэгги… Мне так жаль, что я говорил тебе столько ужасных слов. Но знай, я просто любил тебя. Действительно только тебя. К Кортни у меня всегда были иные чувства. А теперь ты в Испании со своим гребанным мужем и ребенком… Я хотел лучшей жизни для тебя, поэтому ты не услышишь больше меня. Я исчезну из твоей жизни навсегда. Прощай. Курт встал с кровати, подошел к шкафу и снял со стены доску. В этой потайной каморке лежали бежевый нейлоновый оружейный футляр, коробка с патронами и коробка из-под сигар. Он поставил доску на место, положил патроны в карман, взял коробку из-под сигар и взвалил тяжелый дробовик на левое плечо. В стенном шкафу в коридоре он прихватил два полотенца; ему они не нужны, но кому-нибудь — пригодятся. Сочувствие. Мысль о тех, кто найдет его мертвым. Курт тихо спустился вниз. Направляясь на кухню, Курт прошел мимо дверного косяка, где они с Кортни отмечали рост Фрэнсис. Сейчас там была только одна линия, маленькая карандашная пометка с ее именем. Он никогда не увидит более высоких отметок на этой стене, но он был убежден, что без него жизнь дочери будет лучше. На кухне Курт открыл дверцу холодильника, схватил банку пива. Рассвет был близок, и туман повис над самой землей. Почти каждое утро в Абердине было таким же: сырым, дождливым, промозглым. Курт никогда больше не увидит Абердин; никогда не поднимется на вершину водонапорной башни на холме «Думай обо мне»; никогда не купит ферму в округе Грейс-Харбор, о которой он так мечтал; никогда больше не проснется в приемной больницы, притворяясь убитым горем посетителем, только для того, чтобы найти теплое место для сна; никогда больше не увидит мать, сестру, отца, жену или дочь; никогда не услышит голос Мэгги и не увидит ее милое испанско-грузинское лицо. Курт прошел до оранжереи, поднялся по деревянным ступенькам и открыл заднюю дверь. Пол был покрыт линолеумом: его будет легко отмыть. Он снова думал о тех, кто его найдет. Курт хотел освободиться от боли. Курт взял коробку из-под сигар и вытащил маленький пластиковый пакетик, в котором лежал наркотик «черная смола». Чрезвычайно много наркотика. Он взял половину, кусок размером с ластик для карандашей, и уложил его на ложку. Методично и умело он приготовил наркотик и шприц, воткнул его чуть выше локтя, недалеко от своей татуировки «К». Потом Курт сложил все это обратно в коробку и почувствовал, как быстро начинает отдаляться от этого места. Если ему повезло, это был бы его седьмой, и последний, ад. Он отложил свои инструменты, плывя все быстрее и быстрее, чувствуя, как замедляется его дыхание. Теперь нужно было спешить: все вокруг было как в тумане, и аквамариновый оттенок обрамлял каждый предмет. Курт схватил тяжелый дробовик и приставил его к открытому рту. Он был уверен, что будет громко. Прозвучал выстрел, и наступила вечная свобода. Мэгги, прощай…