***
«Каждый раз, когда он намеренно упоминает имя девушки, с которой разговаривал лишь раз в жизни, хочется плюнуть ему в лицо. Надоело плакать в одиночестве каждый вечер…» «Каждый раз, когда он весело проводит время, мне больно. Потому что на самом деле я такая мерзкая и не умею искренне радоваться за других…» Ты думала, что со временем это пройдёт. Чувства ослабеют, жизнь наладится. Но всё случалось наоборот: боль лишь усиливалась, порождая целую плеяду комплексов и внутренних страхов, сдерживать которые в тайне становилось труднее и труднее. Сердце сжималось, когда ты молча наблюдала за тем, как Дазай осыпает комплиментами очередную девушку, совершенно не обращая внимания на твоё присутствие, как будто ты была только лишь пустым местом, ничего не значащим для него. Он мог хотя бы проявить сочувствие, пытаясь сдерживаться от провокаций, но не считал это нужным, как будто вовсе не заботился о тебе. Больно. Это очень больно. Ты не знала, что делать со всей этой болью, обгладывающей твой разум изнутри, словно дикая собака, выгрызающая кости мёртвого животного. — Дазай-сан, снова вы не обедали? — Пустяки, я не голоден. Даже столь безобидные короткие диалоги ввергали тебя в дикое отчаяние. Ты была настолько жалка, что не заслужила возможности позаботиться о нём? Настолько противна? Дазай никогда не говорил ничего подобного, ни разу не обидел тебя намеренно, но всё равно вынуждал чувствовать себя ужасно, не прилагая к этому и малейших усилий. «Любви не существует. Жизнь — полное дерьмо…» «Сегодня я снова облажалась…» И спустя полгода ты сдалась. Записи в дневнике становились всё короче и однообразнее. Холодильник пустел — аппетит пропал. Ты начала опаздывать на работу, допускать кучи ошибок из-за невнимательности. А потом резко заболела. Температура держалась два дня, но ты упрямо отказывалась принимать помощь от друзей и коллег. Даже от него. Было удивительно, что Осаму решил не просто навестить тебя, а принёс кучу фруктов и йогуртов, заявив, что поможет справиться с простудой. Знал ли он, как твой желудок выворачивается в последние дни при виде еды? Знал ли он, что провоцировал головные боли? Знал ли он, что ты даже не хотела выздоравливать, не понимая, кому это нужно. — Пройдёт само, — небрежно бросаешь в ответ на его пламенную речь про какие-то нужные лекарства. — Иди домой. — Ну, Т.И.! Как я могу оставить тебя? Знаешь, как нам всем не хватает тебя в Агенстве? Руки непроизвольно сжимаются. Не хватает? В Агенстве? Смешно. Неужели Осаму только что признался, что пришёл помочь лишь за тем, чтобы ты быстрее вернулась к работе и ему не пришлось заниматься всем самому? Но сил даже на обычную злость больше нет. Ты устала чувствовать себя ненужной, устала от притворства и недосказанности. — Забей, я не ребёнок, справлюсь сама, — ты, наверное, впервые отвечаешь так грубо, наплевав на жизнерадостный образ. В тот момент тебе было всё равно, что себе надумает Дазай, хотелось лишь, чтобы он поскорее свалил и не мозолил глаза понапрасну. И Осаму ушёл. Он ощущал себя полным идиотом, не понимающим, что делает и чувствует, хотя все его действия были до безобразия просты и однозначны. Тебе, вероятно, нужен был покой и время подумать. Дазай никогда раньше не сталкивался с проявлением искренней любви или чего-то такого, поэтому не считал важным. На данный момент. Он не хотел разбираться в себе, потому что это всё равно не привело бы ни к чему хорошему, даже если вдруг в глубине его души действительно таились какие-то чувства к тебе. Он — бракованный экземпляр. Тебе никогда не найти счастья с ним, как и ему с тобой. Осаму был в этом уверен. Вот почему он ушёл тогда.***
— Почему ты отказываешься? Кровь стекает с твоих губ, и рубашка давно окрасилась в алый, но ни единого стона так и не вырвалось из груди, потому что внутри давно была лишь пустота, которая жаждала высвобождения. Разглядываешь пристально странную клоунскую одежду на мужчине, стоящем напротив, но ничего не говоришь, сжимая покрепче пальцы в кулаки. Он ничего не добьётся от тебя. Ни-че-го. Твоё непокорство, кажется, совсем не злит его, наоборот — заинтересовывает и веселит. Этот человек абсолютно безумен, как и ты. Но вы безумны по-разному. Если Николай —клоун, то ты — бездушный акробат, потерявший страх перед смертью, совершающий последний трюк в своей жизни с той же задорной улыбкой, что и всегда, за которой во истину прячется сломанный человек, не испытывающий ничего. — Хорошенько подумай, Т.И.-кун, твой покорный слуга готов дать тебе время: столько, сколько потребуется, — мужчина приторно улыбается, демонстрируя невероятно притворную мягкость, которой на самом деле не обладает. — Дос-кун очень любит твою способность. Твои ноги затекли от неудобной позы, верёвки туго сдавливают тело, причиняя боль, но в мыслях абсолютная пустота, как будто кто-то нажал кнопку «отформатировать». Этот Фёдор, должно быть, тоже сумасшедший, раз ему нравится твоя способность, потому что на самом-то деле ты всегда ненавидела её, не желая причинять боль людям. — Ну же, просто расскажи нам всё, что знаешь, и Дос-кун щедро одарит тебя и твою несчастную душу. Нет, никто из них ничего не узнает. Хочется плюнуть ему в лицо, но ты не смогла бы, потому что кровь продолжает сочиться из раны. Они в самом деле думали позволить тебе жить? Ты сомневалась в этом. С такими ранами не живут долго, не нужно быть медиком, чтобы догадаться. — Пошёл ты, — сквозь зубы рычишь в ответ и вдруг замечаешь, как меняется лицо твоего мучителя, понимая, что третьего шанса уже не будет. Новых записей в дневнике не появлялось уже давно.***
Борьба с Достоевским выдалась для Дазая непростой. Он не думал, что всё пройдёт гладко, но рассчитывал, что обойдётся меньшими потерями. Злой взгляд, которым постоянно одаривал его Фёдор, ещё будучи в камере напротив, не давал покоя. Был ли он на самом деле таким же? И даже теперь, когда враг был мёртв, спокойствие не воцарилось полностью. Осаму чувствовал усталость. Атмосфера в городе заметно изменилась за последние недели, и жизнь в Йокогаме очень медленно возвращалась на круги своя. Каждый раз, когда Дазай чувствовал себя пустым и истощённым, он приходил к могиле Оды. И этот не стал исключением. Пусть его друг больше не мог ответить, дать совета или просто подбодрить, положив руку на плечи, этот разговор с каменной плитой был просто необходим больному сердцу. Осаму едва удержался на ногах, когда под раскидистым деревом заметил кое-что странное, выбивающееся из реальности, словно она вдруг оказалась сном или глупой подделкой. Две могилы. Две. Больше не одна. Глаза в панике метались, останавливая взгляд на чем угодно, только не на выгравированных буквах до боли знакомого имени. Земля ещё была свежей. И только дотронувшись до неё рукой и почувствовав пальцами холодный комок, Дазай вдруг окончательно осознал, что произошло. Он просто сошёл с ума. Ведь похороны были всего день назад. Похороны, на которые он даже не явился. Потому что не мог заставить себя посмотреть на то, что осталось от человека, для которого он был не пустым местом. Который был тем, что так долго искал Дазай, — единственным способом заполнить дыру в сердце. Он облажался. Он так облажался. Даже если тогда он не любил тебя, разве действительно нужно было просто бросить всё на самотёк? Разве теперь уже был смысл думать об этом? Лихорадочно проводя пальцами по холодному камню, Осаму не мог выдавить из себя ни слова. Он даже не мог извиниться. Он просто не мог. — Её там нет. Дазай вздрагивает от знакомого голоса, раздавшегося позади. Куникида говорит малоэмоционально, быть может, даже с некоторым отвращением, но не сожалением. Он, несомненно, зол на дурацкую выходку не явиться на похороны. Осаму медленно оборачивается, не совсем понимая, что мужчина имеет в виду. Замешательство, отразившееся на бледном лице, призывает Куникиду продолжить. — Нам не удалось получить тело. Хоронили в пустом гробу.***
Дазай чувствует облегчение. Слова Куникиды вселили в него надежду, от которой слишком сложно было отказаться. Она должна быть живой. То, что тело не нашли, могло значить, что на самом деле она не умерла и просто была надежно спрятана. Поэтому Осаму не переставал искать. Он не думал переставать искать, даже если силы были почти на исходе, а результаты оказывались близкими к нулю. Она могла быть где угодно. С кем угодно. Возможно, её вывезли за границу, вероятно, даже в Россию. Но всё это ничего, если она всё ещё жива. «Я никому не нужна. Я — бесполезное существо…» «Никто не замечает моего одиночества. Сил улыбаться больше нет…» Он чувствует непередаваемое разочарование. Разочарование в самом себе. Разумеется, Осаму знал, что делает ей больно. Единственное, чего он не знал — она терпела боль ради него, даже когда это стало опасно. Дазай не мог сказать четко, почему так нуждался в её присутствии. Что-то щёлкнуло в нём ещё во время последнего разговора с Достоевским, но тогда всё выглядело слишком запутанно. И к этой головоломке существует лишь один ключ. Один способ узнать, прав ли оказался Фёдор. Разумеется, прав. Осаму поймал приятное чувство ностальгии, когда, возвращаясь домой из Агенства, увидел на пороге перед входной дверью подарочную коробку, которую ты принесла ему в день рождения, но вместе с тем странная тревога накатила волной, погружая разум в смятение и лёгкую панику. И когда Дазай занёс посылку в квартиру, он понял, в чём дело. Коробка пахла кровью. Короткая записка выпала из-под праздничной ленты. «Если голова, придумавшая идею, недостойна её, идея отбрасывает голову». Он впервые не сумел сдержать крика. «Я убил её сегодня утром, потому что стало неинтересно. Хотел отправить остальное, но не было коробки побольше ♡» Это была страница из твоего дневника, исписанная кровью. Она была аккуратно всунута в грязные спутавшиеся волосы. «Знаешь, она до последнего не верила в тебя! Говорила, что ты не придёшь за ней! Разве не жестоко? Но не волнуйся, я думаю, что она просто сошла с ума от боли, прежде чем умерла ♡» Его кулаки сжимаются от ярости, кипящей в сердце. Никогда раньше Осаму не чувствовал себя настолько злым. «Она ведь всегда так любила тебя! Жаль, что ты — нет! Вот поэтому я, пожалуй, оставлю её сердечко себе и буду тщательно беречь его, раз уж у тебя не вышло ♡» Если бы только он вовремя понял, какой способностью ты на самом деле обладала. Значит ли это, что Достоевский проиграл, сам того не ведая? Значит ли это, что ты сама вынуждала не любить себя? Дазаю теперь было все равно.