Сборник перед сном

Чисаки снова смотрит на него и уже через несколько мгновений поспешно отводит взгляд, морщась от неприятных воспоминаний, которых и без того слишком много. Злоба разъедает изнутри, словно гадкая зараза, не поддающаяся лечению, которая с годами оседается лишь глубже и медленно сводит с ума. Он точно не знает, что ненавидит больше: судьбу, которая будто издевается каждый раз, заставляя сначала верить, что в мире есть место для него, а потом в одночасье разрушая всё до основания, или собственную причуду, способную спасти от смерти всех, кроме единственного человека, который был дороже всех. Кай сжимает пальцы в кулаки, наблюдая возле окна за тем, как город медленно погружается в вечернюю темноту, разбавленную многочисленными огнями многоэтажек и вывесок магазинов. Жизнь за стеклом кажется такой далёкой и ненастоящей, что сложно представить себя в ней даже на несколько минут. Он помнил, почему оказался здесь, почему смирился с поражением и отстранился от мира. Чувство несправедливости временами доводило его до безумия. Если бы он только послушал отца. Если бы знал, что встретит её. Если бы вовремя остановился и не лишился причуды. Она была бы жива. Если бы причуда не исчезла, он бы вернул её к жизни, просто прикоснувшись. Не было бы тех бессонных ночей, полных ненависти и непринятия. А теперь Чисаки вынужден скрываться вместе с тем, что осталось от якудза, и в каждом кошмарном сне видеть различные варианты будущего, которое уже никогда не наступит. Его сын — её вылитая копия. В мальчике нет почти ничего от отца. Цвет волос, глаз, даже взгляд и манера речи — это всё слишком хорошо знакомое. Настолько знакомое, что иногда мерещится, будто рядом стоит сама она, живая и невредимая. Куроно постоянно вертится вокруг ребёнка, и Чисаки не может наблюдать за этим спокойно, предпочитая держаться от них обоих на расстоянии. Хари — единственный, кто может произносить вслух ЕЁ имя, не боясь смерти, но даже он никогда не делает этого, когда Кай рядом. Люди, незнакомые с Куроно, часто считают его заботливым отцом мальчика, не догадываясь, что настоящий отец ненавидит слово «папа» даже больше, чем всех героев, вместе взятых. Папа. Чисаки вздрагивает каждый раз, когда слышит тихий неуверенный голос позади себя, изо всех сил сдерживая гнев, непроизвольно рвущийся наружу. Он никогда не собирался заводить детей. Но так и не смог сказать ей об этом прямо, зная, скольким она пожертвовала в своей жизни лишь за тем, чтобы быть рядом с ним. Ничего ведь не случиться, если он уступит один раз? Ничего. — Если бы ты не родился, твоя мама бы не умерла, — однажды сказал Чисаки, потеряв самообладание, в очередной раз просматривая фотографии на телефоне. Трёхлетний мальчик тогда совсем не понял истинное значение этих слов, в отличие от Куроно, который едва ли смог удержаться от желания врезать Каю от досады и злости… но не сказал ничего. Лишь взял ребенка за руку и увёл из комнаты прочь, игнорируя наивные детские вопросы, на которые просто не мог ответить честно. *** Седьмая зима стала настоящим испытанием для Чисаки. Холодным февральским утром мальчик нашёл несколько детских фотографий своей матери, которые Куроно ему не показывал. Хари часто рассказывал о ней, но только то, о чём знал сам. Не много и не мало. — Папа, расскажи мне о маме. Кай едва не роняет стеклянную чашку из рук. Он был уверен, что Куроно забрал ребёнка на прогулку: в последнее время мужчина часто жаловался, что малому не хватает общения. Общения! Общество не могло научить ничему хорошему, разве не этому убеждению они следовали долгие годы? Но Чисаки плевать. Пусть делает, что хочет. Но мальчик стоит в дверях комнаты и с опаской выжидающе смотрит на отца. В последнее время они почти не виделись. Но Кай не мог сказать, что почувствовал себя от этого хоть немного лучше. Наоборот: он помнил, с каким трепетом ОНА говорила о тогда ещё нерождённом малыше, с нетерпением ожидая его появления на свет. Если бы знала, чем всё обернётся, изменилось бы что-то? Нет. Чисаки знал это. Она с гордостью пошла бы на смерть, наивно веря в то, что он сможет стать хорошим отцом. Смешно. После того, что случилось с Эри. После того, сколько людей погибло по его вине. Её мечта глупа и несбыточна. — Спроси Куроно, — холодно бросает Кай, не оборачиваясь. Он не может смотреть спокойно в эти глаза. Знакомые глаза, в которых наверняка застыл упрёк. — Он сказал, что больше ничего не знает. Чисаки хмурится. — Что мама любила? Какие мультики ей нравились? — продолжает мальчик, делая несколько неуверенных шагов вперёд. — Не знаю. — Ты любил маму? Как вы с ней познакомились? — Меньше знаешь — крепче спишь. — А мама меня любила? Кай застывает на мгновение, почувствовав, как стая мурашек скатывается по спине. В комнате жутко холодно. А все окна закрыты. — Любила, — вдруг отвечает он, не узнавая свой голос. — Даже больше меня. Слова сами срываются с его губ, как будто точка терпения достигла предела и сдерживающее устройство наконец сломалось, высвобождая эмоции, копившиеся годами и приносящие сплошную боль, превращающуюся со временем в гнев под действием защитной реакции мозга. — Поэтому ты не хочешь меня видеть? Ты ревнуешь маму ко мне? Чисаки медленно оборачивается. Его глаза расширяются в удивлении. — Нет, — говорит он, наклоняя голову в бок, — я не ревную. Ты просто вылитая копия своей мамы. Кай упускает момент, когда мальчик оказывается совсем рядом, осторожно присаживаясь на край стула. Молчание создаёт неприятное напряжение. — Твоя мама… была такой же глупой, как ты. Она верила, что люди способны меняться. Он не заметил, как простая фраза, которая должна была закончить разговор, переросла в нечто большее. Слова звучали друг за другом, выбиваясь из-под контроля, и Чисаки всё больше казалось, что он разговаривает сам с собой и в комнате никого больше нет. Странное ощущение… как будто она где-то рядом и может слышать всё. И он может слышать её тихий добрый смех, как будто даже приободряющий. Неужели настолько сошёл с ума? Кай моргает несколько раз, чувствуя неприятное пощипывание в уголках глаз, про себя отмечая, что нужно не забывать использовать капли перед сном. Он хочет дотронуться до ресниц, проверить, всё ли в порядке и не упала ли случайно одна из них, но рука останавливается на полпути в нерешительности, когда тёплые маленькие пальчики касаются его обнажённого запястья, не прикрытого перчаткой. Всё тело непроизвольно съёживается. — Папа… Чисаки смотрит на сына и видит слёзы, скатывающиеся по его бледно-розовым щекам. — Папа, я тебя люблю. Давай всегда будем вместе? *** Куроно не понимает, что произошло, когда замирает в нерешительности возле открытой двери, ведущей в комнату Чисаки. Он около получаса пребывал в полном ужасе, потеряв из поля зрения мальчика, ответственность за которого всегда гордо брал на себя. Кай наверняка разозлится, если ребёнок снова попытается расспросить его о матери, и Хари не хотел переживать эти неприятные моменты вновь. Но всё, что он видит, полностью обескураживает и лишает дара речи. — Да, давай. Куроно не понимает, что означают эти слова Чисаки, но чувствует в них маленькое начало чего-то нового и обнадёживающего.