Сборник перед сном

За окном метель беснуется, покрывая реальность белой завесой и растворяя её границы судорожным завыванием, леденящим сердечные ритмы. Стёкла вздрагивают от резких порывов ветра, но лицо Фёдора остаётся безмятежным и совсем немного пустым, будто кто-то забыл дорисовать ему эмоции, которые отличают настоящего человека от застывшей во времени статуи. Достоевский любит снежную погоду. Она напоминает ему о России. И хотя для Японии творящееся на улице безобразие — самая настоящая аномалия, он совсем не кажется удивлённым. Как не удивляет небольшая квартирка в панельном доме, обставленная советской мебелью: её не должно существовать здесь, в этом месте. Но она существует. Благодаря одной тебе. Ты приносишь ему ощущение спокойствия и блаженства, которые он давно не получал от родных городов и пейзажей. Твоя способность — лучшее, что Фёдор когда-либо видел, самая трогательная и животрепещущая, способная вызвать не только снежную бурю, но и ураган из воспоминаний, выбраться из которого не всегда просто. А он и не пытался, полностью осознавая, что живёт в иллюзии: его квартиры не существует теперь не только в Японии, но и на Родине — всё это лишь воспоминания, терзающие душу, а ты постоянно подпитываешь их своей способностью. Фёдор всегда знал, что рано или поздно настанет тот час, когда ему необходимо будет совершить поступок, о котором жалеть придётся, возможно, до конца своей жизни, до последнего вздоха, а может даже и после него, пробираясь через многочисленные круги ада. Понимание этого не пугало его, не ставило дополнительные препятствия на пути к совершенному миру. Ведь если такой мир действительно возможен, если он обретёт реальность и, покинув самые глубины фантазии, станет настоящим, то все ошибки прошлого потеряют свою необратимость. На чистом листе можно написать всё, о чём пожелаешь, почувствовать божественное всемогущество. Вот почему его рука не дрожит, когда Фёдор направляет дуло пистолета в твою грудь: в самое сердце. Другой дороги не существует для вас двоих: вы стоите на перепутье и дальше может идти только один. Настал день, когда ты усомнилась в идеалах Достоевского, прониклась ими настолько, что внезапно почувствовала страх и отторжение. Фёдор в самом деле был серьёзен, когда говорил, что уничтожит всех эсперов, не разделяя их на друзей и врагов. Для него врагом оказался каждый, кто не он. И вот теперь пришло и твоё время. Ещё вчера вы вместе пили чай, обсуждая музыку Чайковского, а теперь Фёдор собирается пустить пулю в твоё сердце, и его лицо не выражает никаких признаков печали или сожаления. Он узнал, что Дазай собирается использовать тебя в своих планах, посеять смуту в доброе сердце, а потому решил опередить его. — Вот так просто? Даже ничего не скажешь, Фёдор? — привычная улыбка исчезла с твоего лица, но губы не скривились в отвращении или испуге. Ведь ты всегда подсознательно была к этому готова. Ты понимала, что дружба, привязанность и даже любовь ничего для него не значат, если на кону стоит идеальный божественный мир, которым бредит его разум. — Мы расстанемся ненадолго. Я обещаю, — его голос звучит обнадеживающе, как будто Фёдор искренне пытается тебя успокоить. За пеленой его блестящей актёрской игры трудно разглядеть правду и невозможно не засомневаться. — Никогда не обещай того, чего не сможешь выполнить, — с горечью отвечаешь ему, опустив голову. Мебель в комнате постепенно становится прозрачной, будто бы призрачной, и связь иллюзии с настоящим миром угасает, тает на глазах, словно снег, неожиданно выпавший поздней весной. Ведь у тебя больше нет повода угождать больной памяти Достоевского. — Я всегда держу своё слово, ты ведь хорошо знаешь об этом. Ты знаешь, но не можешь поверить. В глубине души самые отдалённые её закоулки уверены, что эти слова — ложь. Даже если Фёдор сам об этом едва ли догадывается. Думать больше не хочется. Хочется проклянуть весь мир, который всегда интересовал Достоевского чуточку больше, чем единственный близкий друг… или даже больше. — Почему именно пистолет? — небрежно спрашиваешь его, желая отвлечься от мыслей о приближающейся смерти. — Надёжный и безболезненный способ. Лучше ещё не придумали, — спокойно отвечает Фёдор, словно ведёт обыденный деловой разговор. — Я думаю, есть кое-что ещё… Он не позволяет тебе договорить. — Использовав способность, я посмертно очерню твою душу, — довольно резко произнёс Достоевский. — Мне бы этого не хотелось. Ведь я очень дорожу тобой. Его последние слова были сказаны гораздо мягче, как будто он объяснял какую-то чрезвычайно глупую вещь маленькому ребёнку. Стало даже немного обидно. — Иногда мне так хочется поверить в твои красивые лживые слова, — натянув фальшивую улыбку, чувствуешь себя немного увереннее. Наконец-то ты почти высказала ему прямо всё, что так долго хранилось в глубинах сердца. Эти слова сдерживал не страх и не ощущение опасности, а нечто совсем другое. Быть может, ты… не хотела увидеть истинное лицо Фёдора? — Обещаю, что не буду смеяться, — он вдруг опускает пистолет и кладёт левую руку на твоё плечо. — Наоборот, я нахожу это восхитительным. Всякое человеческое чувство раскрывается в полной мере и красочности лишь тогда, когда взаимно. Он так верил в вашу любовь, что невольно поддался собственным иллюзиям, погрузившись в их обманчивую очевидность. Смотришь прямо в его алые глаза, не отводя взгляда. — Разве не видишь, Фёдор, что ты теперь над собою не властвуешь? — вкрадчиво задаёшь вопрос, не в силах больше сохранять наигранное спокойствие. Губы дрожат, руки трясутся желанием обнять Фёдора и прижать к себе, но ты знаешь, что не можешь этого сделать. — Я один властвую над собой. Никто не руководит больше моими мыслями. Все решения принимаю только я, — смело заявляет Достоевский, но ты замечаешь тень сомнения, промелькнувшую на его лице. Он быстро отбросил её, но не сумел скрыть полностью. Ведь ты всегда была для него самым близким человеком. — Нет, есть ещё кое-что. Фёдор также внимательно смотрит на тебя, слегка приоткрыв бледные губы. Они наверняка такие холодные и грубые. — Эпилептические припадки, — набрав побольше воздуха в лёгкие, смело говоришь истину прямо в лицо Достоевскому. — Все твои суждения о новом мире — это только лишь твоя болезнь. Твоё желание убить меня — тоже. Жив ли ещё тот Фёдор Достоевский, которого я знала? Или его поглотил коварный недуг, который всегда переоценивался? Его тело вздрогнуло. Ты не знала и не могла узнать, отчего именно. Но такая реакция обрадовала тебя. Значит, краем сознания Фёдор всё же понимает, что всё сказанное тобой — проблеск истины, даже если не полностью ей соответствует. Только сам дьявол мог представить, что творится в мыслях Достоевского на самом деле. Но есть важная оговорка: он ведь и сам зовётся дьяволом. Дьявол, который верит в Бога. — Если болезнь открывает глаза, внося в серую жизнь истинный смысл, то я никогда не хотел бы излечиться от неё. Его ответ окончательно дал понять, что он уже всё решил. Неожиданно резко хватаешь Фёдора за руку, в которой он держит пистолет. Наводишь дуло на себя и, прежде чем Достоевский успевает среагировать, выстрел оглушает его. Метель за окном рассеивается, уступая солнечному жаркому дню. Старой советской квартирки больше нет — японская гостиная в традиционном азиатском стиле окружает Фёдора. Всё это так сильно контрастирует с твоим бездыханным телом. Особенно с кровавым пятном, расползающимся по груди. Тогда он думал, что это всё ничего, не страшно. Книга вернёт тебя, но уже чистую, без грешной способности. Теперь, когда ни один вариант событий, описанный на чистом листе, не может быть воплощён в реальность, потому что противоречит самому мирозданию, Фёдор понимает, как сильно ошибался. Его новый мир был идеальным. Только в нём не было и никогда больше не могло быть тебя.