Сборник перед сном

Двери твоей палаты всегда были крепко-накрепко заперты, чтобы ни единый посетитель или даже лишняя медсестра не посетила тебя лишь с одной целью: помутить рассудок до самого основания. Но было ли у тебя какое-то основание, никто не знал. Врачи лишь пожимали плечами: настоящая шизофреничка, возомнившая себя свитой самого дьявола. Это было достойно даже для отделения особо буйных пациентов с неизлечимыми формами душевной болезни. Но ты не считала себя больной. Ведь всё, что ты видела и частью чего являлась сама — не просто бред или галлюцинации больного сознания. Это происходит взаправду в мире, где слишком много обыкновенных людей среди избранных, которые могут видеть истинную суть мироздания — некие свободные умы, как говорил Ницше, но был ли на самом деле твой разум свободен? Или же он был напротив пленником вечных иллюзий, боли и ужасов, происходивших с тобой посреди бела дня, совершенно не стесняясь наблюдателей? Ты сидела на кровати, глядя в окно сквозь толстую чугунную решетку. Каждый день одна и та же картина: базар, по которому совсем недавно ты прогуливалась, сварливые бабки и непутёвые покупатели, шум машин и вечный гул, заглушающий шумы в голове. Какой же идиот догадался разместить рынок рядом с домом душевнобольных? Или же этот человек был гением? Снова он приходит, чтобы навестить тебя — не то чтобы незваный гость, скорее — постоянный гость, с которым можно побеседовать на странные для других темы. Фёдор знает тебя очень и очень давно, он видел человека, которым ты была до своего «перелома», преобразившего разум и перевернувшего в голове всё вверх дном. Достоевский был твоим самым близким человеком, даже если сама об этом ты едва ли догадывалась: никого рядом больше не осталось. Стоило гнусным иллюзиям и шатким мыслям овладеть сознанием, как люди поспешно отвернулись от жалкой сумасшедшей, которая ничего кроме своих бредней больше-то и не осознавала. Но даже если так оно и было, бредни — это то, в чём ты разбиралась безоговорочно превосходно, почти как искусство. Именно это всегда так сильно привлекало и интересовало Фёдора. Твой свободный разум. Вернее, станет ли твой таковым. Сможет ли он пережить апогей болезни и саморазрушения, чтобы на руинах обыденного и ничтожного человека, склонного к мнительности и субъективизму, построить нового — сильного и с крепкой волей, подслащённой собственным мировоззрением, которое не пошатнуть. У тебя было всего два пути: пережить всё это и стать свободной или погрязнуть в пучинах болезни. — Что есть бог, Фёдор? — почти с порога он слышит от тебя этот вопрос уже не впервые. Твой голос звучит обыденно и не выражает каких-нибудь откровенных эмоций, словно в твоих словах в самом деле нет ничего необыкновенного и странного по-философски. Конечно, люди часто задавались и будут задаваться вопросами о Боге. Но в большей степени их всегда интересовало лишь одно: существует ли он, настоящий ли он. Фёдор был уверен, что тебя интересует совсем не это, а более глубокие и откровенные вопросы. Но в этот раз Достоевский молчит, что совсем не характерно для него. Он не устал спорить, определённо нет, потому как каждый раз ты удивляла его всё новыми подробностями в этой своей излюбленной теме. Нечто совсем иное заставляло его молча смотреть на тебя своими лиловыми печальными глазами, в которых не было ни капли насмешки и ни грамма хитрости — так он обычно смотрел на всех, кого считал ниже. Иными словами, на всех, кроме тебя — своего самого близкого и дорогого друга. — Ты ведь знаешь, что Бога нет? — провокационно спрашиваешь вновь, но тут же отвечаешь сама: — Есть только ОН и ничего больше. Кто такой этот «ОН» Фёдор знает не очень хорошо, но и не то чтобы плохо. Мерзковатый и неприятнейший тип, которого Достоевский никогда в глаза не видел, но это было и не нужно. — Ты тяжело больна. А потому не видишь Бога. Почти омерзительно чувствовать себя так под его взглядом: Фёдор смотрит с жалостью, ему действительно от всего сердца жаль тебя и особенно — твою душу. Он помнит, как ещё совсем недавно ты была обычным человеком, хотя и с большими странностями, которых не сыскать в других людях, ну а теперь-то что? Как глубоко затянули тебя цепи твоей проклятой способности видеть иные миры? Он до сих пор не был точно уверен, что это не галлюцинации, как уверяют с пеной изо рта врачи всех лучших клиник мира, в которые Достоевский возил тебя. Его выбор в итоге пал на Казань вовсе не потому что здесь обитали лучшие доктора в сфере шизофрении, он давно опустил голову, но решил держать тебя рядом, под боком. Пока продумываются планы. Планы по возвращению тебя из лап ужасной способности. — Больны те, кто видят его, — ты не задумываешься, прежде чем ответить. — Ты ошибаешься. Разговор снова заходит в тупик. В тишине слышны звуки оживлённой торговли за окном, но никого они по-настоящему не заботят. Каждый в маленькой комнате с белыми стенами думает о своём. — Что ты делаешь сегодня? — оторвав наконец взгляд от окна, смотришь на Фёдора, который вдруг облегчённо вздыхает, радуясь, что разговор постепенно уходит от животрепещущих тем. — Собирался сходить в театр. Думаю ещё, неплохо было бы прогуляться по центру и заглянуть в лавку со сладостями. Ты хотела бы что-нибудь? Проигнорировав последний вопрос, пренебрежительно хмуришься. — Мм, нашел себе приятную компанию? — Иду один. Вдруг ты тихо рассмеялась. — Что же за театр, коли ты идешь один? — Видишь ли, мой самый близкий человек очень болен. Он отрицает Бога, отрицает мир и принимает только то, что дьявол есть и руководит этим миром. Хотя на самом деле, я считаю, что единственный дьявол, который есть, это тот, что у неё в голове. Ты ужасно оскорбилась этим его жестоким словам. — Что за бред ты несешь? У меня в голове нет никакого дьявола. Хочешь, спроси у малыша Бегемотика. *** Длинные каблуки и короткая юбка. Розовая олимпийка и красная помада. В кармане доллары вместо рублей. — Эй, смотри, куда прёшь, нищебродка! — громко закричал важный господин, с силой толкнув тебя в сторону. Маленькая скрипка с грохотом падает на бетонный пол и раскалывается пополам. Медленно обернувшись, слегка пошатнувшись от неаккуратного столкновения, ты нагло взглянула ему прямо в глаза. Рука плавным движением вынимает из заднего кармана маленький складной ножик. Джентльмен, заметив незамысловатое действие, заметно присмирел. Но тебя было не остановить. — Я не нищебродка, к слову, — сладко протягиваешь прямо в его лицо, ехидно улыбаясь. — Я принцесса из тайги. — Что за бред, — сквозь страх и раздражение процедил господин, всё ещё неловко косясь на нож в твоей руке. Очевидно, он очень долго взвешивал, стоит ли поднимать панику, и всё же его решение пало на простую угрозу. — Я буду звать полицию! — Думается мне, что у меня сейчас и правда ничего нет. Так что же это получается, я бесприданница, что ли? — наигранно удивляешься, соблазнительно приложив ладошку к губам, размазывая помаду по щекам. — Ну да разве это дело-то имеет к тому, что Вы, многоуважаемый господин, назвали меня шлюхой? — Шалавой, — мрачно поправил мужчина. — Не важно. Оскорблять достоинство женщины на базаре, разве это где видано?

***

Тёмные тучи сгущались над Казанской набережной. Люди спешили искать укрытие от надвигающегося дождя, но ты продолжала сидеть на густой зелёной траве возле высокой мраморной лестницы, глядя как скрываются за тёмно-синими пышными облаками последние лучи солнца. Шум машин был так далеко и не мешал сосредоточиться на своих мыслях. Ты снова сбежала. Сбежала, несмотря на толстые решётки на окнах, усиленную охрану (которую притащил в больницу Фёдор, потратив на это приличную сумму не в рублях, а долларах) и жуткую головную боль, которая преследовала тебя в последние дни гораздо успешнее и интенсивнее, чем городская полиция, которая без участия Фёдора вообще вряд ли обратила внимание на твой побег из психиатрической клиники. Подумаешь, сбежавшая шизофреничка, возомнившая себя свитой дьявола! Таких психов и даже похуже по Баумана ходит полным-полно ежедневно. Кто-то поет песни голышом, кто-то рисует ужасные карикатуры, а кто-то общается с самим дьяволом. Словом, ничего нового и экстравагантного. — Ой, Марин, я попозже перезвоню, дочка. Гроза скоро будет, спешу домой. Оборачиваешься на громкий голос и видишь женщину, разговаривающую по телефону и одновременно спешащую в сторону дороги, ведущей к автобусной остановке. Она одета весьма просто, но не вычурно и броско, а на вид ей около пятидесяти-сорока пяти. Сердце опасно сжимается. В голову снова лезут неприятные, непрошенные мысли, от которых по позвоночнику пробегает дикая дрожь. Ты видела это в одном из миров: эта женщина в нём была твоей матерью. Но в этом мире вы чужие люди. Какая ирония, какая насмешка! Молишься, чтобы Фёдор не нашёл тебя слишком быстро, пока не вспоминаешь, что не веришь более в Бога. Достоевский единственный подходил в твоих глазах на эту роль, но он был всего лишь обычным человеком, пусть и с весьма жуткой способностью. Фёдору всегда удавалось отыскать тебя быстрее полиции и волонтёров, хотя он плохо знал город, который вам обоим был не родным. — До скорого, дочка. «Дочка…» — горько усмехаешься, глядя в затянувшееся чёрными облаками небо. Как давно ты слышала это слово? Как давно оно было обращено к тебе? Никогда. Хочется смеяться и плакать одновременно. Ветер усиливается, первые капли дождя падают на твои бледные руки. Действие лекарств постепенно заканчивается и блаженное чувство эйфории превращается в животрепещущую боль, которую не вывести из сердца одними медикаментами; она всегда есть и всегда будет, потому что стала частью души. Поднимаешься на ноги, чтобы отвернуться в сторону холодеющей глади мертвенно-синей воды. В такие моменты действительно кажется, что на самом деле ты прошло сошла с ума: никакого Воланда не существует, у тебя нет никого, кроме Фёдора. И даже очаровательный кот, глотающий водку, словно свежее молоко, — всего лишь часть твоей суровой злосчастной болезни, от которой нет желания излечиться. Потому что так слишком одиноко, слишком больно. Фёдор скоро уедет в Японию, да только что будет с тобой? Снова психушка, но уже японская? Место, где все со всем соглашаются, а потом идут собирать консилиум за твоей спиной? — Снова ты не слушаешь меня, [Имя]. Ты не вздрагиваешь, слыша знакомый голос. Он всегда был для тебя желанным и приятным, даже когда становился точкой отсчёта, после которой тебя вновь упекут за чугунную оконную решетку в палату с белыми стенами. — Да что мне твои слова? У меня и своя голова есть, — специально выделяешь предпоследнее слово, посылая скрытый упрёк Достоевскому, который, впрочем, к нему остаётся равнодушен. — Сегодня мы с тобой должны сходить в одно место. Ты ведь не хочешь мокнуть под дождём вечно? Скептически относишься к его словам. Фёдор сегодня снова одет не по погоде: шапка-ушанка гордо восседает на его голове, несмотря на плюсовую температуру и лишь немного прохладный ветер. Это если не говорить ещё о дожде, который обещали ещё день назад. Но Достоевский отказывался оставлять свой головной убор дома, никак не аргументируя свою вольность: он ни за что не признался бы даже себе, почему на самом деле это делает каждый раз. Что движет его поступки? То, что ему так дорога его шапка? Или то, что её подарила ему ты в день рождения? — И что это за место? Новая палата, Федя? — ирония в твоём голосе слишком очевидна, но ты не могла не ехидничать, потому как любая дурость однажды могла стать для тебя реальностью (если Фёдор только того захочет). — Храм. Поставим свечку за твою душу, — тебя не удивило это заявление. — Есть вещи, которые врачи не могут исцелить, поэтому я беру тебя с собой. Он всегда был религиозным человеком, помешанным на своих идеалах, которые считал единственно верными. Эта его черта иногда так сильно тебя раздражала, что хотелось вмазать ему пощёчину и закричать. Но ты делаешь лишь последнее. — Я тебе собака, что ли, Феденька? — повысив голос, возмущаешься прямо ему в лицо, показывая характер. — Берёшь меня с собой? А коли я откажусь идти, а? Что ты делать-то будешь, дорогой? Несколько секунд он тупо стоял и смотрел на тебя как баран на новые ворота, незамысловато хлопая глазками. Сначала ты подумала, что он снова неожиданно погрузился в свои рассуждения — такое не было редкостью. Но в этот раз Достоевский выглядел немного иначе. Зловеще. — И что тебе может дать этот твой дьявол? — вдруг с холодом спросил Фёдор. — Деньги? Власть? Сверхсилу? Чёрную магию? Разве ты не жила раньше без этого? А ведь мы жили. Ты помнишь это? В его глазах появилась злость. Искренняя злость, которую он не пытался скрыть от тебя. Ты видела Фёдора таким очень и очень давно. Обычно он всегда отличался снисходительностью и учтивостью, когда дело касалось тебя, но сейчас его терпению, как видно, пришёл конец. Но ты не собиралась отступать и сдаваться. Сегодня он тащит тебя в церковь ставить свечку, а завтра бросит снова в сумасшедший дом, прикрываясь благими намерениями? Нет. — Он даёт мне спасение от одиночества, — едко выплюнула ты эти слова. — Разве ты не видишь, Федя? Раньше ты был другим, не одержимым чёртовой книгой. А теперь что с тобой стало? Ты все еще веришь в Бога? Это так смешно! Ведь сейчас ты сам идёшь по пути дьявола! Его лицо на секунду побледнело в растерянности, но Достоесвкий быстро собрался, выдав то, чего от него услышать ты никогда не ожидала. — Если ты хочешь иметь дело с дьяволом, то я с радостью стану им. Он осторожно берёт тебя за руку и ведёт вдоль набережной к мосту, не обращая внимания на дождь и слабый протест в твоих глазах.

***

— Посмотри на себя, [Имя]. Ты позоришь нашу семью. У тебя нет прекрасной внешности, как у твоей сестры, но разве нельзя хотя бы использовать косметику? Мы с отцом каждый месяц даём тебе две тысячи долларов, так почему же нельзя привести себя в порядок? Кто посмотрит на тебя такую? — Я тебя ненавижу, — стоя перед зеркалом шепчешь ты, вновь провернув хитрую уловку с медикаментами: уже несколько дней ты не принимала лекарства, ухитряясь избавиться от них таким образом, что доселе никто об этом чёрном деле ещё не догадался. Даже Фёдор. Он, как видно, был озадачен твоим поведением, несвойственным «овощу», которым ты должна была стать после фенобарбитала и других угнетающих средств. — Малышке [Имя] снова одиноко? Огромный чёрный кот с длинными усами сидел на подоконнике с бутылкой водки и смотрел своими хитрющими глазами прямо в твою душу. Ты не заметила его присутствия, а потому вздрогнула, но стоило только повернуть голову и узнать старого приятеля, как всё встало на свои места.